Ю.О. Мартов
Новый курс в Советской России

(Письма из Москвы)

На главную

Произведения Ю.О. Мартова


СОДЕРЖАНИЕ




I. Причины перелома

В течение почти 2 месяцев советская власть явно пытается вступить на путь реформаторства в области внутренней политики. Целый ряд фактов сыграл роль в этом переломе. Ближайшим образом, по-видимому, на поворот в настроении воздействовал или подготовлял его опыт с доведением до логического конца политики красного террора. Когда в "сферах" узнали, как в провинции (начиная с бывшей столицы, ныне вотчины Г. Зиновьева) применяли директивы центра о массовой расправе с "контрреволюционерами" и циркуляры правительства о заложниках, даже бесстрашные народные комиссары смутились. К тому же из донесений Раковского, и Иоффе, и других своих дипломатических представителей они должны были убедиться в том, какое возмущение и смущение эта кровавая вакханалия вызывает в рабочих массах за границей. В то же время в атмосфере кровавых испарений быстро стал распускаться махровый цветок советской политической полиции. "Чрезвычайки", призванные спасать советское отечество, начали, согласно седому обычаю своих спасителей, превращаться в повелителей. Гражданская и военная бюрократия, успевшая к годовщине октябрьской революции съесть на деле "всю власть Советов", увидела, в свою очередь, свою собственную власть уничтожаемой самодержцами с Лубянки. "Экспроприаторы экспроприируются". От Учредит. Собрания к Советам, от Советов — к комиссарам, от комиссаров — к чрезвычайкам, — такова конституционная эволюция Советской России за год. Положение становилось опасным для самой советской власти. "Классовое самосознание" чрезвычайников стало достигать геркулесовых столбов. В "Вестнике Чрезвычайных комиссий" открыто пропагандировалось, что уничтожение буржуазного строя должно быть миссией не кого иного, а именно революционной полиции; диктатура чрезвычаек защищалась без всякого стеснения и вопрос о целесообразности пыток в борьбе с контрреволюцией дебатировался так свободно, как если бы редакторы этого органа были старокитайцами или староперсами.

Если на одном из юбилейных интимных банкетов некий видный чиновник, придя в азарт, воскликнул, как мне сообщили на днях: "Я все могу сделать; захочу — и поставлю лошадей в Художественном театре", — то подобное высшее достижение, носящееся перед воображением некоторых деятелей советской бюрократии, было превзойдено действительностью для деятелей чрезвычайных комиссий. "Захочу, — могла смело сказать чрезвычайка, — и расстреляю самих коммунистов". И, действительно, расстреляла. В нескольких местах, преимущественно на фронте, члены правящей партии испытали на себе ужас бессудной расправы. Террор начал терроризировать террористов. Это должно было вызвать спасительную реакцию.

Большевистский жаргон отметил это явление, присвоив "чрезвычайникам" ироническое прозвище: "черезчурники". Но зловещий юмор обывателей находит эту остроту черезчур пресной. "Век человеческий короток" — расшифровывают в Москве роковые буквы ВЧК (Верховная чрезвычайная комиссия), играющая веселыми огнями над "домом вздохов", что на Большой Лубянке, в прежнем помещении страхового общества "Якорь".

Начало революции в Германии явилось вторым моментом, который стал побуждать советскую власть к отклонению курса своей политики чуть-чуть "вправо". Самая необходимость появиться на международной арене уже не в качестве только врага старого порядка, но и в качестве союзника новой Германии, новой Австрии и т.д., заставляет несколько "приумыться" и смыть с одежды и рук кое-какие пятна. Не даром К.Радек, доказывая в Центр. Исп. Комитете необходимость отмены решения об изгнании меньшевиков из Советов, указал, что этой отменой у правительства Эберта — Гаазе будет выбито из рук орудие, заключающееся в ссылке на то, что в Советской России у власти стоит не весь пролетариат, а лишь часть его. Недаром другой большевистский лидер, Л.Сосновский, в интервью, помещенном в газете Вооруженный Народ, указывал, что имена Абрамовича, Дана, Мартова известны в Германии, как имена социалистов и что поэтому необходимо было "амнистировать" партию, к которой принадлежат эти лица. Недаром, наконец, и сам Ленин в речи, сказанной 27 ноября на собрании коммунистов и являющейся как бы программой нового курса, счел нужным сослаться на письмо Фридриха Адлера, который не счел возможным писать ему ни о чем другом, кроме как освободить из тюрьмы арестованных меньшевиков.

Третьей причиной поворота явилось банкротство — явное, блистательное — той "лево-коммунистической" политики, которая основывалась на "комитетах бедноты" и "крестовом походе" против деревни. Когда в результате этой политики поступления хлеба почти вовсе прекратились и громадные и ожесточенные крестьянские восстания охватили около шестидесяти уездов губерний Тверской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Казанской, Пензенской, Московской, Тульской, Воронежской, Рязанской, Калужской, Витебской, Смоленской, Тамбовской, а мобилизация в деревнях оказалась совершенно невозможной ввиду поголовной враждебности сельского населения, — тогда в рядах большевиков поднялись серьезные сомнения относительно возможности дальше идти в усвоенном направлении.

Ко всему этому присоединились острый топливный и продовольственный кризис, достигший уже к началу зимы размеров, не оставляющих сомнения в близости катастрофы. А внешняя опасность в лице собираемой англо-французами международной карательной экспедиции обозначалась во все более зловещих очертаниях.

И вот почему ко времени годичного юбилея Советской республики мы явились свидетелями небывалого явления "либеральной" струи в большевизме.

II. Реформаторские тенденции в политике

Провозвестником большевистских реформ явилась амнистия, данная Центральным Исполнительным Комитетом по случаю октябрьских торжеств78. Редактированная в умышленно двусмысленных и туманных выражениях, обставленная всевозможными "крючками" и давая местным властям широкую свободу ее толкования, эта амнистия не принадлежит к числу актов законодательного творчества, которыми могла бы гордиться советская власть. Как и следовало ожидать, ее применение сейчас же натолкнулось на противодействие всемогущей бюрократии. В самой Москве находчивый Крыленко сделал попытку изъятия из-под ее действия дела Р.Абрамовича, А.Смирнова и других "рабочесъездовцев", — дела, ради "приличной" ликвидации которого, быть может, задумана и вся амнистия. Тем не менее в Москве все-таки по общему правилу социал-демократы были освобождены (в заключении сегодня еще находится Белянкин из Вологды и Воронов из Смоленска). Освобождены и соц.-рев. Берг, Фейт, Дистлер, Ильяшевич. Но ни Г.Алексинского, ни Рудневу, взятую "заложницей" за мужа, не освободили, несмотря на болезнь обоих. За пределами же Москвы амнистия применяется весьма туго: местные чрезвычайки не хотят выпускать своих жертв и, очевидно, не рассчитывают слишком прогневить этим свое начальство. В Саратове амнистия вовсе не применяется. В Петрограде с большим трудом удалось добиться освобождения тов. М.Назарьева, члена нашего комитета, случайно арестованного при закрытии газеты Рабочий Интернационал, а старый социал-демократ, участник I съезда Тесслер вовсе не освобожден. "Разгрузка" тюрем от нахватанных чрезвычайками просто "зря" тысяч непартийных "политиков" идет весьма медленно, и лишь эпидемии сыпного и голодного тифа иногда поторапливают с исполнением этой, быть может, главной задачи, преследовавшейся авторами амнистии. И это — несмотря на те ужасы, которые побудили персону, занимающую пост товарища председателя московского ревтрибунала — Дьяконова — поместить в Известиях ярко обличительную и искренним негодованием проникнутую статью "В кладбище живых", описавшую положение дел в безусловно еще лучшей из московских тюрем (Таганской)!

Дело амнистии увенчано освобождением, после приговоров над ними, М.Спиридоновой и Саблина (по делу левых эсеров).

Следующим актом реформаторства явилось изменение отношения власти к оппозиционным социалистическим партиям, главным образом, к социал-демократии. Оно выразилось в отмене постановления об изгнании меньшевиков из Советов. Когда надо убить собаку, говорит французская пословица, ее обязательно признают бешеной. Но и обратно. Когда надо было изгнать партию меньшевиков, большевистские лидеры открыли ее руку во всех "белогвардейских" заговорах. Тогда ни ясные решения майской конференции, ни исключение из партии ярославских повстанцев не считали доводом против такого зачисления партии в лагерь контрреволюции. Теперь, напротив, в резолюциях Центр. Комитета подыскиваются "новые мотивы", дающие право признать партию перешедшей по сю сторону баррикады. Словом, меньшевики признаны почти благонадежными и здесь, в Москве, им не препятствуют уже собираться, устраивать митинги и лекции и, наконец, дают разрешение на издание газеты. Это еще не свобода печати, собраний и союзов, это только изъятие из общей несвободы, но это все же брешь в цельной системе безмолвия, воцарившейся с июня месяца. Разумеется, этим изъятием пользуются для партийно-правительственных целей особого рода и в специфическом духе. Так, когда меньшевики устроили митинг по поводу германской революции, то большевики пошли "срывать" его, устроили бурный скандал при одном упоминании о необходимости "Учредилки", на следующий день писали в газетах, что меньшевики экзамена благонадежности не выдержали и "амнистии" не заслужили: а ведь в то время "РОСТА" оповещало Россию и заграницу, что на этом митинге, якобы, ораторы призывали "защищать советскую власть".

Московское благополучие опять-таки и в этом отношении на провинцию не распространяется. В Петрограде уже после "новой эры" запечатан наш клуб имени Карла Маркса (!) — единственное помещение, где могли собираться наши товарищи, — и ни об его распечатании, ни о разрешении газеты нет и речи. В Витебске Абрамовичу разрешили прочесть лекцию, а в Смоленске признали опасным и не разрешили. Только в Туле во время кампании перевыборов в Совет нашей партии предоставили свободу агитации (однако, газеты все еще не разрешили). В ряде губернских и уездных городов партия продолжает жить под режимом исключительного закона.

Признаком "новых веяний" является сообщенное только что известие о собрании, которое Радек и Раковский созвали в Минске по вступлении в него советских войск из представителей с.-д., Бунда, с.-р. и Поалей-Цион, после чего всем этим партиям предоставлена возможность выпуска газет.

Наибольшая, однако, решительность проявлена реформаторами в вопросе о "чрезвычайках". Ибо очень уж острой стала опасность этой полиции для самого советского строя. О том, однако, чтобы просто упразднить эти постыдные учреждения и ввести начала правового строя и независимости суда, у большевиков не поднималось речи. Дело свелось к ограничению прав чрезвычаек по расточению жизни и имущества советских граждан и к установлению контроля над ними. Кое-что существенное в этой области сделано. Особенно чувствительный удар нанесен чрезвычайкам последним декретом, устанавливающим своего рода "Habeas corpus" для советских служащих и техников-специалистов: их чрезвычайкам запрещается арестовывать без согласия соответствующего ведомства, а в случае неотложной необходимости ареста, чрезвычайки обязуются в 48 часов доставить ведомству доказательства этой необходимости. Тот же декрет дает право президиумам Советов, профессиональных объединений, равно как партии коммунистов самим освобождать под свое попечительство арестованных чрезвычайками лиц.

Идея оградить от полицейского бешенства не граждан вообще, а только особенно нужных для народного хозяйства и государственной машины, достойна бюрократических умов. Поводом к изданию декрета явился разгром агентами чрезвычайки только что снаряженной в Туркестан экспедиции для спасения хлопкового дела, в которой, конечно, оказались люди, принадлежащие к "контрреволюционным" партиям. Знамением времени является выразившееся в декрете и уже нескрываемое недоверие к чрезвычайкам.

Вряд ли последние легко смирятся. Они, правда, прекратили выпуск своего скандального органа, но по мере сил стараются сохранить во всем крае террористический режим. И они могут в борьбе с "либерализмом" верхов опираться на широкие ряды советской бюрократии, среди которой реформаторские потуги правительства возбудили большую тревогу за насиженные места и возможность бесконтрольного практикования диктатуры над обывателем. Ленину и Зиновьеву приходится выступать на собраниях коммунистов с защитой политики компромиссов. Советская бюрократия на местах просто игнорирует "либеральные" указания верхов. Кроме Тулы, кажется, нигде не исполнили постановления о возвращении меньшевистских фракций в Советы. В Белоруссии либеральные жесты Раковского и Радека вызвали негодование возвращающихся в край чиновников, сидевших без дела в Смоленске и Витебске во время германской оккупации. Эти господа не намерены допустить, чтобы возрождение советской власти в Белоруссии ознаменовалось каким-либо отказом от реквизиций, контрибуций, "национализации" из вестного рода и красного террора, которые там расцветали до прихода немцев.

III. Экономические реформы

Не меньшее сопротивление, очевидно, встретят и экономические, имеющие наибольшее значение, реформы советской власти. Сюда прежде всего относится фактическое упразднение комитетов бедноты и попытка вновь опереться на среднее крестьянство, которое отныне поведено не причислять более к "кулакам". С диктатурой комитетов бедноты связано чересчур много личных интересов всякого рода общественных отбросов и бюрократов, чтобы ими была сдана без боя эта позиция.

Принципиальное значение отказа от комитетов бедноты остается, тем не менее, великим. Ведь логически это ведет, должно вести к отказу от "немедленного" социализма. Ибо кто же может сомневаться, что примирение с крестьянством возможно лишь при признании неприкосновенным его индивидуального хозяйства, характер которого в такой земледельческой стране, как Россия, предопределяет общий характер всего народного хозяйства? И не даром одновременно с упразднением "комбедов" Комиссариат земледелия ликвидирует "земледельческие коммуны" — эти беспомощные ассоциации бесхозяйственных крестьян, с помощью которых предполагали, вытесняя индивидуальное хозяйство, насаждать в деревне социализм. На место земледельческих коммун создаются "государственные имения", долженствующие оградить от раздела культурные хозяйства и управляемые единолично агентами комиссариата. Причем Ленин призывает "беречь, как зеницу ока" всех опытных специалистов сельского хозяйства, могущих управлять этими имениями.

Не меньшее сопротивление, несомненно, вызовет и радикальный шаг в продовольственном деле, совершенный 12-го декабря и засвидетельствовавший полное банкротство всей продовольственной системы. Рабочим и иным профессиональным организациям разрешена в широких размерах свободная закупка ненормированных продуктов, к числу которых уже решено присоединить жиры и мясо; свободная продажа этих продуктов разрешена частным лицам, заградительные отряды сняты. Таким образом, так называемая "спекуляция", то есть торговля жизненными продуктами, вновь разрешена (с гарантиями против действительной спекуляции), торговый капитал вновь допущен в обращение и коммунистический идеал государства, монопольно доставляющего гражданам все потребное им, признается неосуществимым на другой же день после того, как вся внутренняя торговля была объявлена национализированной и "натурализация заработной платы" поставлена на очередь дня. Лучшего свидетельства несостоятельности всей экономической политики нельзя и требовать, и не может быть никакого сомнения, что пробитая в этой политике брешь уже не будет заполнена.

Для советских чиновников, смысл существования которых так связан с аракчеевским лже-социализмом, это означает тяжелый удар, и они постараются его парализовать. И это для них будет тем легче, что и в продовольственном, и в крестьянском вопросе, и в вопросах внутренней политики вожди Советской России не дошли еще до мысли, что новое вино нельзя влить в старые меха. Изменяя под давлением непреодолимых обстоятельств курс своей политики, они и не думают изменять ее якобински-бюрократических методов. О том, чтобы новую политику поставить на рельсы общественной самодеятельности, нет и речи. Все реформы должны совершаться благожелательной властью. Поэтому рядом с реформами завершается истребление свободных общественных организаций. Кооперация — рабочая и общегражданская — на которую банкротство государственной продовольственной организации возлагает теперь почти все бремя планомерного снабжения населения продуктами — именно в данный момент берется всецело под начало советскими воеводами: рабочую кооперацию превращают в подчиненный орган комиссариата продовольствия, а общегражданской предлагают сохранить жизнь, если она введет в правление 2/3 коммунистов. И это совершается под аккомпанемент "либеральных" речей Ленина о неуклонной необходимости "соглашения с кооперацией", как представительницей "мелкой буржуазии". С наивным непониманием самой природы общественных союзов Ленин и его сподвижники хотят использовать созданный ими аппарат для выполнения функций, казавшихся непосильными для бюрократического механизма, и в то же время бюрократизируют самый этот аппарат, лишая его души — свободы и независимости. Стремясь одной рукой расширить социальную базу, на которой стоит советская власть, они другою продолжают работу растления демократических сил, которые должны были бы составить эту расширенную базу. И в то же время, как в советских сферах идет уже разговор о возвращении профессиональным союзам их независимости от государственной власти, другие, не менее важные рабочие организации — страховые — упраздняются путем передачи всех их функций более чем несостоятельному комиссариату социального обеспечения.

Это коренное противоречие делает заранее безнадежными все реформаторские потуги, поскольку оно не будет преодолено внутренним кризисом самой коммунистической партии, готовностью части ее пересмотреть самые основы своей программы. Признаков такого кризиса пока нет. Это не лишает нового курса высокого симптоматического значения. Тот факт, что большевистский режим сам ищет путей собственного преобразования, является лишним доказательством того, что не все еще потеряно для российской революции, что могут еще быть выходы вне коснения в царстве утопии и вне капитуляции перед отечественной и всемирной контрреволюцией.

Л. Мартов.


Впервые опубликовано: Мысль. 1919. Январь. № 1-2. С. 9-14.

Мартов, Юлий Осипович (наст. фамилия Цедербаум) (1873-1923) — российский политический деятель, еврейского происхождения, публицист, участник революционного движения, основатель меньшевизма.


На главную

Произведения Ю.О. Мартова

Монастыри и храмы Северо-запада