| ||
|
Я думаю, никогда Бог не сходил в великую душу Толстого столь бурно, никогда эта душа не была поражена божественным видением столь могущественно, как в памятный момент, описанный в 12-й главе "Детства". Помните, как маленький Толстой с братьями и сестрами из чулана подсматривают в залитую лунным светом комнату, где юродивый Гриша молится и где он чувствует себя наедине с Богом. "Лицо его, — пишет Толстой, — теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия: напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны". Когда этот шестидесятилетний старик в двухпудовых веригах на голом теле молился на коленях так пламенно и вдохновенно, остальные дети возились, но гениальный мальчик Толстой вперил в него изумленные глаза свои и следил за Гришей "с чувством детского удивления, жалости и благоговения". Один из братьев ущипнул его очень больно за ногу, но он даже не оглянулся. "Я чувствовал дрожь и замирание сердца, — пишет Толстой. — Я потихоньку высунул голову из двери и не переводил дыхания. Гриша не шевелился; из груди его вырывались тяжелые вздохи; в мутном зрачке его кривого глаза, освещенного луною, остановилась слеза. "Да будет воля Твоя!" — вскричал он вдруг с неподражаемым выражением, упал лбом на землю и зарыдал, как ребенок"... Вот когда, мне кажется, совершилось пророческое помазание Толстого. "Много воды утекло с тех пор, — пишет Толстой, — много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование, но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти. О, великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость Бога; твоя любовь так велика, что слова сами собой лились из уст твоих, — ты, их не поверял рассудком... И какую высокую хвалу ты принес Его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..." До этого таинства веры не суждено было дойти самому Толстому дойти до того, чтобы чувствовать близость Бога, до того, чтобы "не поверять рассудком" слов, лившихся из сердца, до того, чтобы, "не находя слов", валиться на землю и говорить: "Да будет воля Твоя!" Этой высшей мистерии духа Толстому было не дано. Он получил как бы только малое помазание, стал лишь на первую ступень приближения к Богу. На ней он пробыл семьдесят лет и на ней же скончался. Раз речь коснулась юродивого Гриши, позвольте напомнить о дивной няне, Наталье Савишне. Она была поистине одним из живых ангелов, принявших в этом свете при рождении восторженную душу Льва Толстого и направивших ее на великие цели. Ведь в самом деле есть на земле живые ангелы. Ходят они часто в рабском виде и служат человечеству добротой своей и Божественной возвышенностью. Нельзя без восхищенных слез читать 13-ю главу "Детства". Помните, как из босоногой, веселой, толстой и краснощекой девки Наташки воспитывается около господ кроткая и усердная няня, как завязывается ее первый роман, как она перетерпела мученичество неудачи и как весь запас любви, который в ней хранился, она перенесла в барышню свою. Разве это не была святая в самом благоговейном понимании святости? Толстой пишет, что эта дворовая женщина имела на него "такое сильное и благое влияние", на его направление и развитие чувствительности. В самые тяжелые времена крепостного права среди крепостной дворни возможны были истинные святые, которые не канонизированы, не записаны в списки, но их было в сто тысяч раз больше, чем признанных святых, и именно ими держалась русская жизнь. Как удивительно жила и как умирала Наталья Савишна! "Перекрестилась, — пишет Толстой, — легла и в последний раз вздохнула, с радостной улыбкой произнося имя Божие. Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение... Она совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни — умерла без сожаленья и страха". Кто были истинные толстовцы, если они когда-нибудь жили? Мне кажется, ими были вот эти нежные, эти добрые, верующие, любвеобильные простые люди, живые ангелы, которые окружали детскую кроватку Толстого. Немец-гувернер и мужик-юродивый, мать-княжна и дворовая няня; поверьте, не от грешников, а от живых святых Лев Толстой научился всему нравственно великому, что в нем жило. Толстой сложился задолго, по крайней мере за полстолетия до того времени, когда появилось учение Толстого и господа толстовцы. Наша старая Россия, как известно, отошла в вечность оклеветанная, и не только дурными, но и возвышенными людьми. "В судах черна неправдой черной, и игом рабства клеймена, и пошлой лести, лжи тлетворной и всякой мерзости полна". Так — под тупым углом политического психоза — смотрели на старую Россию даже верные сыны ее. Но как же быть, господа отрицатели, с Натальей Савишной? Одна такая уже опровергает целый океан клеветы. А она, конечно, была не одна. Их, истинно святых людей, мужчин и женщин, было достаточно много, если ни один выдающийся наш писатель не мог не ответить хотя бы несколько подобных типов. Стало быть, старина наша обладала способностью вместе с уродливым создавать и совершенных людей. Стало быть, не одно толстовское учение открыло доступ к нравственному совершенству. Были же святые и до толстовцев, если допустить, что толстовцы сколько-нибудь святые. Если же не допустить, что они святые, то чего же они стоят и для чего они нужны? Теперь, когда умер — и столь страшной смертью — их великий учитель, сам собою возникает вопрос: что же дальше? Распадется ли толстовство, как ряд нулей, лишенных единственной единицы, или оно раздробится в те бесконечно малые, близкие к нулю, но живые индивидуальности, которыми возбуждается органическое брожение? И что нужно сделать, чтобы это брожение разрешалось не в едкий уксус раздора, а в благородное вино "нового завета"? Опубликовано: Письма к ближним. СПб., Издание М.О. Меньшикова. 1909.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|