| ||
|
Август, 1909 На этой неделе два горьких разочарования: открыт северный полюс — и не русским человеком; собирался русский человек полететь птицей — и не полетел... Открыт северный полюс! Торжественное для человеческого рода событие, своего рода аттестат зрелости. В течение нескольких столетий это была мечта цивилизации, последняя ее мечта. Открыть оба полюса, да вот еще летать, как птицы — дальше этого не шло воображение просвещенных людей. И хотя изобретательность, овладевшая волшебством науки, дала нечто более таинственное, чем полюс,— металл радий, и нечто более чудесное, чем воздухоплавание,— беспроволочный телеграф,— все же эти две задачи — полюс и крылья — остались заветными. Есть живые люди, которые почти столетие ждали открытия полюса и полета воздушного корабля. И вот мы — наше поколение — имеем честь и счастье присутствовать при разрешении великих проблем. «Ныне отпущаеши»,— может с благоговением прошептать иной старец, всю жизнь мечтавший о воздушном корабле и полюсе... Мечтать и не осуществить — это драма, пожалуй, тоньше всякой утраты. И открытие полюса, и открытие воздухоплавания громадные приобретения, составляющие гордость едва народившегося XX века. Да здравствует человеческий род! Да здравствует благородная раса, родившая великих пионеров! Но вот что меня лично отравляет в этом всемирном празднике: почему не мы, русские, дошли до полюса, а какой-то там Пири, какой-то Кук? Почему задачу воздухоплавания решили не Татаринов, не Кованько, а братья Райты, Цеппелин и пр., и пр.? Почему радий открыт Кюри-мужем, а не Кюри-женою? Почему беспроволочный телеграф дал Маркони, а не Попов? Бесполезно, скажете вы, задавать эти вопросы, но ведь невольно задаешь их. Великие цели — предмет мирового спорта. Все народы, имеющие европейски образованный класс, призваны к умственному соревнованию, все они — в одинаковых условиях. Если бы Россия совсем отказалась от подобного соперничества, как какой-нибудь Афганистан или Бухара, дело бы другого рода, но ведь мы еще двести лет назад шумно вошли в мир. Мы выдвинули одного за другим Петра Великого, Ломоносова, Суворова, Пушкина! В эпоху Франклина мы имели коренного русского ученого, образованного не меньше, чем Франклин. Материальных средств у нас всегда было и есть ничуть не меньше, чем у Кюри, Маркони, Пири, братьев Райтов. Скажите же, чем объяснить наше горестное неудачничество, постоянную во всем отсталость? Почему наши предприятия всегда зачаточны и в зачатии своем уже вянут? Ведь что отвратительнее всего и всего забавнее, это то, что почти каждое великое открытие возбуждает у нас толки: «Ба! Да это же наше открытие! Помилуйте, об этом еще в таком-то году писал Попов!» или: «Эхма! Да что ж тут нового? Это идея нашего Завадского!» и т.п. Хоть бы молчали, право. Стыд и срам разглашать на весь свет, что вам Бог давно посылал идею, и вы отнеслись к ней, как к жемчужному зерну в навозной куче. В том-то ведь и варварство — найти драгоценность и не оценить ее, не суметь поднять и заставить сверкать ее на весь свет. Губители хороших идей, разве мы не напоминаем тех краснокожих, открытых Колумбом, что имели много золота и считали его за камень? В течение тридцати лет я наблюдал за попытками русских людей открыть полюс и изобрести воздушный корабль. Четверть века назад меня приглашали на доклады Шубина, прозимовавшего в устьях Лены, и на полет «нашего Цеппелина» Костовича. Правительство русское и тогда, и несколько позже, давало кое-какие средства на разрешение великих задач. Оно снаряжало экспедиции из молодых моряков на Новую Землю и крайний север Сибири, а господину Костовичу предоставлен был целый эллинг на Малой Охте. Упрекнуть правительство, что оно вовсе было равнодушно к нашей национальной славе, нельзя. Сравнительно в недавнее время громадные деньги были истрачены на ледокол, тайная цель которого была вовсе не в том, чтобы разбивать лед в Маркизовой луже. Высокодаровитый и пылкий адмирал Макаров ходил на ледоколе открывать полюс, но, повредив свою посудину, вернулся ни с чем. Идеей открытия полюса, как и воздухоплаванием, сильно интересовался гениальный Менделеев. Он даже мечтал быть похороненным во льдах Северного полюса. Помните также шумный полет Менделеева на воздушном шаре в Клину во время солнечного затмения? Сколько было больших надежд, и как они плачевно не сбылись! Макаров и Менделеев, я думаю, не чета Куку и Райту,— куда покрупнее их. Почему же Кук дошел до полюса, а Макаров не дошел? Отчего Райт полетел, а Менделеев не полетел? Мне кажется, Россия сама по себе с своей природой и даровитым племенем, ничуть не хуже Америки или Европы, но между нами и западом та разница, какая между порохом подмоченным и сухим. Один и тот же порох, т.е. в тех же пропорциях селитры, серы, угля, в одном случае горит, в другом — нет. Россия отсырела. Она за эти полтораста лет пропиталась какими-то влияниями, вошедшими в ее поры, обессилившими нашу вос-пламенимость и способность к взрыву мы как-то проржавели, потеряли расовую упругость, порыв к великому делу и упорство в его достижении. Странно вспомнить, но почти все наши великие географические открытия мы сделали в эпоху «старого режима» — между Иваном Грозным и Николаем I. Беринг, Телушкин, Беллинсгаузен, Крузенштерн подходили к обоим полюсам гораздо ближе, чем последующие наши экспедиции. А в воздухоплавании воздушный шар был изобретен русским крестьянином на Урале ранее Монгольфьера. «Мифическое открытие,— скажете вы,— однако дальше его в воздухоплавании мы не пошли». Ничем иным я не могу объяснить печальную отсталость России, как ее национальным расстройством. Спас Россию и погубил ее один и тот же гениальный человек; он взял от запада одновременно и нужное, и ненужное. Спасительна была наука, но только точная наука. Благотворно искусство, необходимы изобретения, но совершенно не нужно было западное невежественное презрение к нашей национальности, западное недоверие к нашему таланту, западное сомнение в нашей культуре. При Петре и после Петра в Россию вместе со светом и чистым воздухом напустили и эти отравленные миазмы. Раскольники прозорливо почувствовали пришествие Антихриста. В самом деле, в Россию проник тогда и укрепился дух «отрицанья, дух сомненья», дух самооплевания и самопрезрения. Петр как бы вынул из общества русского то, чем Россия строилась: веру в свое «я». Именно с тех пор начались гнилые причитания: «Где уж нам! Что уж! Куда нам!» и пр. До Петра, подобно всякому свежему народу, вышедшему из недр природы, русский народ своим национальным идолом считал самого себя. Как для ассирийцев Ашур был бог и национальное имя, так «Святая Русь»: после небесного Бога, она была для наших предков самым дорогим, священным, возвышенным, заветным, что было под небом, для чего стоило жить и отдать жизнь. Религия народности своей давала массовое единодушие, единодушие порождало присутствие громадной силы. Как в сухом порохе каждая порошинка знает, что она вспыхнет не одна и не погибнет бесследно, так в народе с сохранившеюся национальностью. Все, как один! Сознание, совершенно безотчетное, что ты и родина — одно, двигало Ермака в Сибирь, Телушкина — на Крайний Север, Суворова — на Альпы. Каких гигантских дел не натворил бы русский человек, если бы до сих пор оставался сплоченным подобно англичанам, немцам, японцам! Но мы, начиная с Петра, распахнули все двери и окна, внешние и внутренние. Вошла стихия, чуждая нашей национальное природе, органически ей враждебная. В полуистребленную старинной тиранией знать нашу вкатилась громадная инородческая волна. Нахлынули на русское общество разные религии, разные национализмы, разные культурные одушевления, и наш дух народный потерял психологический состав свой. Порох отсырел. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|