М.О. Меньшиков
Центр брожения

30 сентября, 1908

Совет Министров дождался строгой нотации со стороны совета профессоров. Педагоги Петербургского университета нашли непедагогичным подчиниться главе министерства просвещения и нашли вполне педагогичным вступить с ним в язвительную полемику. При этом менторский тон относится очевидно не к одному господину Шварцу, а ко всему правительству, которое объявило себя с ним солидарным.

Если бы спор касался какой-нибудь научной истины, например той, что 2 х 2 = 4, то совет профессоров имел бы не только право, но и долг отстаивать единодушно против всех правительств на свете свое непреклонное мнение. Если бы речь шла даже относительно не столь почтенных идей, а гораздо более спорных, то в области свей науки каждый ученый должен изображать из себя Гибралтар в отношении приказаний начальства. Но в данном случае вопрос возник вне всякой науки и вне ее установленной свободы. Можно ли назвать научной теорией вопрос: закрывать или нет государственное учреждение из каприза небольшой кучки молодых людей, почему-либо не желающих учиться? Чиновники университета, по разным причинам, не желают исполнять свои должности и решили закрыть учреждение, министр (и в лице его — правительство) не согласился с этим. Есть ли тут хоть тень посягательства со стороны власти на свободу науки? Наоборот, тут прямое посягательство группы учителей и учащихся на эту свободу. «Если не допускаете старост, вольнослушательниц и евреев, то мы не позволим ни преподавать, ни слушать преподавание». Но это — экспроприация высшей школы.

Кому принадлежит университет? Императору,— как гласит официальный университетский титул. Государственная школа принадлежит Верховной власти и в лице ее — всему народу, а никак не господину Боргману, Брауну и компании. Мы все, весь народ, оплачиваем университет, и он ни в малейшей степени не есть собственность случайной кучки лиц, которым на малое время предоставлено в нем заниматься. Открыть или закрыть университет может Монарх, его хозяин, или доверенные его люди — правительство. Как же это случилось, что совет профессоров, опираясь на решение школяров, счел себя в праве закрыть университет? Правда, по настоянию министра профессора подчинились букве закона и вновь открыли храм науки, но предпослали этому публичное порицание правительству и угрозу бунта. «Так и быть, мы откроем, но вы увидите, какой из этого выйдет скандал». «Мы откроем, но нечего и думать о том, чтобы мы захотели повлиять на прекращение забастовки».

История этой позорной профессорской бутады еще раз приоткрывает черную бездну анархии, увлекающую в себя нашу государственность. Правительство оказывается бессильным пред несколькими сотнями своих чиновников, нанятых на условиях присяги, получающих за верную службу жалованье, чины, ордена, пенсии и очень высокое — сравнительно с народом — положение в государстве. Чиновники бунтуют, и правительство, само состоящее из чиновников, теряется, делает вид, что все потеряно. Каким образом это сложилось в государстве, которое еще полстолетия тому назад изумляло мир железною дисциплиною служащего класса и непререкаемым авторитетом власти?

Сложилось это постепенно и незаметно — вытеснением национальных идей и вытеснением национальных сил в русском обществе. Правительство, когда-то коренное русское, постепенно было наводнено инородцами, и в нем на несколько десятилетий установился гибельный взгляд, будто живой состав государственности может быть из каких угодно национальностей. В силу этого к верхам власти, к верхам культуры русской хлынули в невероятном количестве инородцы, и теперь не только в университетах, а и в министерствах сложилось такое крошево племен, как при постройке Вавилонской башни. Огромное большинство читателей газет не знают, что скрывается под скромной формулой: «совет профессоров С.-Петербургского университета». Читателям невольно кажется, что речь идет о собрании русских ученых, русских людей, политическое сознание которых не может быть иным, как только русским. Но это — глубочайшее заблуждение, которое вместе с читателями, к сожалению, разделяет и правящая власть. Раскройте «Весь Петербург» за 1908 год и прочитайте список профессоров и преподавателей Петербургского университета. Вы увидите некоторое количество русских фамилий, но, начиная с ректора Боргмана и проректора Брауна,— какое ужасающее количество инородцев! Поляки, евреи, немцы, шведы, греки, опять поляки, опять евреи — без конца! Зелинский, Форстен, Гримм, Гревс, Бодуэн-де-Куртенэ, Вольтер, Меклер, Регель, Пападопуло-Керамевс, Пташицкий, Рункевич, Тиандер, Тарле, Каль, Петражицкий, Венгеров, Шимкевич, Гоби, Догель, Хвольсон, Декенбах, Клюсс, Каракаш, несколько Шмидтов, Тур, Генкель, Петц, Рихтер, Левинсон-Лессинг, Понтер, Вейнборг, Вагнер, Шлатер, Модвилко, Фризендорф, Шульц, Бирон, Пергамент, Гольмстен, Вальтер, Гессен, Горенберг, Гогель, Курчинский, Туган, Таль, Розенбах, Рейснер и пр., и пр.

Я привел лишь часть инородческих фамилий, притом исключил факультет восточных языков, преподавателей иностранных языков и словесностей и ученых, состоящих по университету. Среди последних попадаются тоже любопытные имена, например Гиммельман, Иоциг, Индриксон, Фрицман, Добаш, Искюль, Дейнека, Ройтман, Ниман, Францен, Фонтон, Крейсберг, Антониус, Эпимах-Шипилло и пр., и пр.

У меня нет точных данных, чтобы определить, какой процент заведомо нерусских людей составляет ученое сословие Петербургского университета. Читатели видят, что этот процент во всяком случае огромный. Люди анархического либерализма, которых слабый мозг не справляется с различиями природы и требует безразличия, воскликнут: причем национальность в науке? Разве электричество национально? Разве научная истина не одинаково обязательна для всех рас? и т.д. Совершенно верно, господа, но, как видите, университеты наши занимаются не только учеными предметами, а и политическими, и последними — по преимуществу. Ну, а что касается политики, далеко не все равно, иудей с вами говорит или эллин. Отрицать национальные различия, национальные пристрастия, так же глупо, как отрицать разность климатов. Они не одинаковы, угодно вам это признавать или нет.

Наша государственная власть сделала самоубийственную ошибку, допустив в состав государственности людей иных патриотизмов, кроме русского. Вы справедливо, конечно, думали, что поляк может преподавать зоологию, а еврей — химию. Но вы забыли, что ученые в то же время — учащие. Учащие же внушают не одни факты, а и нравственное их толкование. Если постепенно все высшее просвещение страны очутилось в руках немцев, презирающих русскую культуру, поляков, ненавидящих Россию, евреев, ведущих с нею непримиримую войну, то, любезные мои соотечественники, господа пошехонцы, не удивляйтесь, если государство ваше «разделилось на ся», и неосмысленная молодежь попала в стан явных и тайных врагов нашей родины.

В числе легиона евреев, немцев и поляков, внедрившихся в наше учащее сословие, многие «достаточно обрусели», этого я нисколько не отрицаю. Вопрос лишь в том, с какого конца они сделались русскими. Они вполне обрусели со стороны хватания русских ученых степеней, чинов, окладов, звезд. Они бойко, т.е. почти без акцента говорят по-русски. Иные — выкресты, т.е. будто бы совсем уже русские. Но в черные дни горя народного, в дни поражений, бунта и отчаянья — помните, как печальны были русские глаза и каким злорадным огоньком сияли еврейские, польские, финские, армянские глаза. Немцев — при всем их презрении к культуре нашей — я исключаю. Это народ благородный. Но, в конце концов, что же болеть за Россию хотя бы и немецкой душе? В лучшем для нас случае она сострадательна, чаще всего — равнодушна к судьбе России. Постоять всем сердцем за русские интересы, принести ради них жертву Христову до поругания и потери жизни — это возможно только для тех, кто несет в себе тысячелетний дух народный — для коренных русских.

А сколько коренных русских на нашей стороне? — нагло спросят «профессора» Пергаменты, Гессены, Меклеры, Хвольсоны, Вейнберги, Левисоны и пр., и пр.— Да, на вашей стороне, господа евреи, очень многие ученые с коренными русскими фамилиями. Но она, эта слабая славянская толпа, вами издавна терроризирована (Judenfurcht), заворожена гипнозом трескучих фраз. В течение нескольких десятилетий подбор ученых идет не столько по научным заслугам, сколько по политическим убеждениям. Красные профессора, захватившие власть в советах, не пропускают независимых русских ученых: к кафедре имеют доступ только вольные и невольные предатели из русских,— люди, которых незначительность таланта и шаткость совести делают покладливыми. Мудрено ли, что за кучкой евреев тянется, как за ядром кометы, целый хвост еврействующих русских ученых. Я просил бы назвать между ними большие таланты и большие имена. Все русские радикалы из профессоров в научном отношении такие же Пергаменты, Клюссы, Каракаши, Туганы, Эпинахи и пр., как и подлинные светила из инородцев. Кто слыхал эти до курьеза ничего не говорящие имена?

Вся нынешняя безобразная забастовка профессоров есть не что иное, как низкий маневр кадетской партии — сбросить с министерского кресла господина Шварца. Его единственное преступление то, что он занял место открытых кадет — господ Кауфмана и Герасимова. В качестве честного человека, в качестве профессора старой школы господин Шварц конечно не может плясать под дудку евреев и недоучек. Его государственные меры против анархии в школе должны были, конечно, ужалить еврейских воротил. По мнению академика Соболевского, профессора простили бы господину Шварцу и вольнослушательниц, и даже старост, но они никак не могут простить ему оставленные нормы для евреев. Вот где центральный пункт всей университетской смуты!

К глубокому сожалению, правительство наше не желает видеть именно центра скверного явления и все старается обойти его,— вместо того чтобы именно его вырвать с корнем. За это десятилетие выяснилось бесспорно, как дневной свет, что бациллами школьной смуты служат евреи. Именно та норма евреев, которую на основании закона защищает господин Шварц! Полагают, что эта норма безвредна, но какова эта безвредность — спросите врачей, изучавших заразу. Спросите их, какой организм выдержал бы внедрение хотя бы 4 % паразитных вибрионов? Ни один организм, ни растительный, ни животный. Каким же образом мы хотим сохранить здоровую школу, сознательно допуская в нее от 4 до 10 % евреев и еще больше — поляков? Каким образом хотим видеть профессуру патриотической, допуская в нее больше половины инородцев?

Я нисколько не сочувствую настоянию господина Шварца открыть университеты — при теперешнем захвате их евреями и поляками. Забастовка при этом условии была бы скорее выгодна для государства. Несравненно вреднее благополучное функционирование учреждений, сеющих политическую заразу под предлогом знаний. Я никому не навязываю своих мнений, но, мне кажется, есть единственное средства спасти русское просвещение — это закрыть бунтующие университеты и открыть сначала один, но действительно национальный университет. На первое время нужен хоть один серьезный университет с профессорами действительно русскими и студентами действительно свободными учиться. Теперь ни профессора, ни студенты не свободны в этом отношении. И те, и другие находятся в жалком порабощении у евреев и действуют по их команде. Угодно господам Пергаментам, Гессенам и компании — университет кое-как работает, неугодно — и вся эта громадная, императорская по названию, машина останавливается. Это тянется долгие годы и будет продолжаться без конца, если Господь не вернет несчастной России потерянный разум. В первый же момент действительного просветления правительство русское сделает простую операцию, понятную любому крестьянину. Правительство стряхнет с кафедры господ Пергаментов и Гессенов, а с аудитории ту гибельную «норму евреев», которая заела и гимназию, и университет. В термин «евреи» следует включить и те родственные евреям восточные элементы, которые начинают являться в русские школы с револьверами и кинжалами... Жителям окраин, каковы поляки, грузины, армяне, следует предоставить право на их счет заводить собственные школы на общегосударственном языке. Но за что же коренная несчастная Россия терпит это нашествие иноплеменных?

Если мы не хотим погибнуть на манер Польши или Турции, мы, русские, должны отстоять коренную Россию — для русских, русскую школу — для русских, права русской государственной службы — для русских, причем шутовская гипотеза, будто измена евреем своей религии делает его верным православию, должна быть навсегда отброшена. Во что бы то ни стало нужно отстоять для России национальную школу, а это невозможно, пока она в учащем и учащемся составе не сделается чисто русской. Сделайте опыт: удалите из самого неспокойного университета евреев и еврейских выкрестов — вы увидите, как быстро осядет слабое славянское тесто. Ведь если что заставляет бродить его и подыматься, так это исключительно еврейские дрожжи! Теперь — и в недавние годы смуты — только те учреждения и не бунтовали, куда еврейский элемент не проникал.

Как ни разгромлена инородцами вся система русского образования, все же, мне кажется, хватило бы и ученых сил, и учащихся на один университет национального типа. Хорошо налаженный, забронированный от вторжения враждебных инородцев, такой университет явился бы крепостью просвещения и гнездом восстановления русского общества. За первым следовало бы наладить второй университет того же склада, третий и т.д. Но никакое восстановление России невозможно, пока мы воспитываем на казенный счет врагов государства, пока мы даем им генеральские чины и звезды, предоставляя развращать одно молодое поколение за другим.

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.