| ||
|
Январь, 1908 Меня спрашивают с разных сторон, что поделывает Союз для борьбы с детской смертностью, открывшийся довольно громко несколько лет назад? Петербургские читатели могут получить ответ на этот вопрос завтра, в воскресенье, если благоволят явиться на общее собрание Союза (Садовая, 50) в три часа дня. Я разумею тех читателей, что записаны членами Союза, но до такой степени забыли об этом, что с любопытством спрашивают: не слыхал ли кто о Союзе детской смертности? Существует ли он? Я знаю в высшей степени почтенных дам, которые не без раздражения заявляют, что они больше не члены Союза. «Почему? — спрашиваешь их. А потому, что где же он, ваш прославленный Союз? О нем ведь ничего не слышно. Что же Союз сделал? В чем, наконец, его деятельность?» и т.д. Со всею почтительностью, какая подобает в разговоре с дамами, я каждый раз начинаю дознаваться: пыталась ли уважаемая NN когда-нибудь обратиться на Галерную, 7, в помещение Союза, за справками, и было ли ей хоть раз отказано в них? Оказывается, нет. Всем известно (из газет, из календарей), что председателем Союза состоит в высшей степени любезный генерал X.X. Роон, а секретарем — доктор В.Г.Дементьев. «Пробовали ли вы,— продолжаю допрашивать,— хоть раз предложить свои услуги, и были ли эти услуги отвергнуты?» Что Союз, к глубокому сожалению, еще не развил огромной и шумной деятельности, которая для всех была бы очевидной, это правда. Но он не развил такой деятельности отчасти по преступному равнодушию самого общества, по неодолимой апатии нашей, по закоренелой склонности, даже не внеся членского взноса, ждать, что кто-то все за нас сделает, обо всем позаботится. Но что же можно сделать без людей, без деятелей и без сочувствующей им среды? Удивительно не то, что Союз борьбы с детской смертностью мало заметен. Удивительно, как он еще существует. Почти непостижимо, что он выдержал общую инерцию застоя у нас и страшные испытания войны и революции. Когда вспыхнула война, накануне которой возник проект Союза, я подумал: «Погибло дело». После 26-летнего мира Россия вдруг была вызвана на смертный бой, и врагом неведомым, далеким. Естественно, что все у нас тогда было брошено, все забыто. Никакими, конечно, силами вы не могли бы повернуть в свою сторону страстного внимания общества, отвлеченного пожаром в Азии. Окончись еще война удачно, унывать было бы нечего. Хотя ужасно трудно возвращать интерес публики к будничному делу, брошенному в начале, но удачная война вызвала бы лишь небольшой перерыв, а общая радость, гордый подъем национальной уверенности в себе создали бы превосходную атмосферу для всякой деятельности. С каким рвением победоносный народ набрасывается на будничную работу, доказывает Германия, ее прямо неслыханный прогресс после счастливой войны. Наоборот (как я предсказывал), война позорная оказалась гибельной не тем лишь, что мы потеряли громадные территории и накопленный веками военный престиж. Сверх всего этого и многого другого мы потеряли внутренний престиж, уважение к самим себе, уверенность в своих силах, чувство желания борьбы и страстной веры в победу. То, что называется человеческой энергией, есть вещь очень капризная. Если есть одушевление и есть вера, то и малые силы двигают горами. Нет одушевления — и бесчисленные орды отступают, сдаются, дрожат перед препятствиями, совершенно ничтожными. Горе побежденным! — ибо они бегут гораздо дальше, чем неприятель их гонит. Они бегут от самих себя, они чувствуют себя не в данном только поражении, а вообще разбитыми, даже в той борьбе, которой еще не было. Жизнь ежедневно требует напряжений и одолений, но разбитый народ до того падает духом, что ко всему теряет охоту. В самых важных отношениях побежденный народ становится каким-то кастратом, его энергия, производительность, движущая жизнью радость никнут, и сумма вреда от этой убыли духа далеко превышает все потери войны. Пусть же будет трижды проклята наша недоконченная, постыдная война! Она на долгие десятилетия отравила народ. И если у него не хватит мужества восстановить в скором времени честь свою и веру в себя, то бесславная гибель его неизбежна. После несчастной войны у нас вспыхнула столь же неудачная революция, что длится до сих пор. Это была конвульсия озлобленного, чересчур уж оскорбленного своей историей, притом темного и расстроенного народа. Потянулась «бессильная революция при бездарном правительстве», как выразился о ней японский дипломат. Из революции ничего, кроме скверного, не вышло, так как она делалась не лучшими людьми, а лишь кое-какими, увлекавшими за собою подонки народные. У нации падшей достает сил только на разрушение. На какое-либо творчество их не хватает. Что уж тут требовать процветания какого-нибудь благотворительного союза, когда первостепенные, национальной важности учреждения, вроде парламента, не могут никак наладиться. Спросите любое предприятие (кроме, конечно, игорных клубов), хороши ли их дела? Все плачутся, все в страхе неминучей гибели, если только смута не затихнет, наконец. А почему бы ей затихнуть, скажите, пожалуйста? Борьба с бунтарями у нас напоминает борьбу домашней скотины с облепившими ее оводами. Злосчастная машет хвостом, перегоняет своих врагов с одного укушенного места на другое. Случается, в северных болотах беспомощный мирный зверь закусывается насекомыми насмерть. Мы вступаем в эру не успокоения, а, кажется, затяжной революционной передряги, и чем она окончится — Бог весть. Поэтому не спрашивайте блестящих успехов у хилых и слабых наших общественных предприятий, в особенности от союза борьбы с детской смертностью, рожденного в урагане смерти. Для всех организаций следует у нас ставить пока одну цель: «как бы просуществовать», как бы пережить бурю и добраться до лучших дней. К чему обманывать себя? Истинная заслуга перед родиной тех людей, что не теряют веры в будущее и берегут хоть корни, хоть зачатки здоровой общественности. Не думайте, что все близкие к банкротству культурные начинания не нужны более. Не думайте, что благотворительность совсем не нужна и что все эти союзы, отстаивающие надежду чем-нибудь помочь погибающим, одна блажь. Следствием войны и бунта явился поразительный упадок чувствительности в обществе. Нынче уже ничем нас не разжалобишь, ничем не тронешь. Такие бедствия, как холера, едва обращают на себя внимание. Тяжелый голод — его почти не замечают. Никто более не жертвует на голодных, прямо не хочется жертвовать. Из газет мы знаем, что хлеба нет в стране и нет денег, чтобы его купить. Стало быть, не далее как через несколько месяцев, нужно ждать тех же массовых вымираний от голода, какие бывают в Индии. И, тем не менее, все — у нас, по крайней мере, в Петербурге, спокойны. Растревожить общество нельзя уже, да и некому: никто не хочет тревоги. Мы устали почти до забытья, до спячки. Тем больше чести и похвалы немногим благородным людям, кто делает хоть что-нибудь. Искорки жизни, разбросанные по застывшей стране, едва теплятся. Но что хорошего, если и они погаснут! Поэтому напоминаю добрым людям о долге жалости к несчастнейшим из несчастных, к невинным умирающим младенцам. Миллионы трупов их ежегодно устилают землю нашу, как жертву глубокого упадка жизни. Я слишком много писал о детской смертности при основании Союза, и мне неловко повторяться. Я уверен, что идея Союза, едва родившаяся, одна из тех, кто умирают только с самим народом. Взгляните на древний образ Рождества Христова, на картину спящего младенца в яслях. Этой идее около двух тысяч лет. Вы на образе видите, в чем нуждаются люди прежде всего. Прежде всего, для каждого из нас и, значит, для всего человеческого рода необходимы при появлении на свет святые заботы матери, молоко ее груди, ее нежный, непрестанный, жалостливый уход, без которого каждое дитя — добыча смерти. Нужна не только мать, столь же необходимо материнство, заботливое донашивание ребенка у материнской груди. Вот в этом первоначальном акте жизни — в материнстве — народ русский уже расстроен до ужаса. Именно в раннем своем младенчестве дети бедных людей у нас всего менее обеспечены. Они имеют матерей, но сотни тысяч и миллионы из них уже не имеют материнства. Они лишены молока матери, сколько-нибудь умелого лечения и ухода. Не столько по бедности, сколько по беспросветному одичанию среди народа распространился пагубный обычай не кормить детей грудью или кормить недостаточно времени. В то время как инородцы — евреи, татары, чуваши — вскармливают детей, как все люди, как все млекопитающие, среди русских матерей уже очень многие отказывают младенцам в этом основном условии. У иных женщин, дочерей алкоголиков, молоко пропадает вовсе, и они не могут выполнять долг свой, если бы и хотели. У других, истощенных голодом и работой, молока мало или оно дурно. У иных же (и очень многих) есть достаточно молока, но по бесчувственности своей и по невежеству они вместо груди дают ребенку соску. Эта соска (из жеваного хлеба, творогу, каши и т.п.) — истинный бич Божий. Он вырывает гетакомбы деревенских детей, особенно в летнюю пору. Союз борьбы с детской смертностью есть, по преимуществу, союз борьбы с гнилой соской. Дети гибнут, правда, и от множества других причин, но главная причина детской смертности — эта. Преимущественно для питания детей устраиваются ясли Союза, и ведется пропаганда его идей. Прежде всего, нужно вернуть младенцам молоко матери, и это вопрос, перед значением которого бледнеют все остальные. Как все великое, задачи воспитания необычайно просты, но необходимо их тщательно решать. Кроме тех погибающих армий пьяниц, тунеядцев, преступников, калек, которым помочь может только смерть их, есть множество бедствующих русских людей, беда которых не бедность. Всякий, кто бывал в деревне, знает, что даже в богатых семьях уход за детьми немногим лучше, чем в нищих. Установились издавна нелепые и гибельные предрассудки, с которыми необходима самая решительная борьба. Если собака знает, как воспитать щенка, то множество женщин из простонародья этого не знают. Питание ребенка, сон его, покой, опрятность, лечение — все это опутано глупостью, сложившеюся путем безотчетного подражания, и только железные натуры среди детей в силах все это преодолеть. Союзу борьбы с детской смертностью предстоит внести в темный мир материнства сколько-нибудь здоровых понятий. Союзу предстоит научить сотни тысяч матерей элементарным требованиям гигиены ребенка. Путем устройства яслей, приютов, детский амбулаторий, заведений «капли молока», путем раздачи множества здоровых сосок, наставлений, картинок и брошюр, путем устной и школьной пропаганды Союз в течение достаточного времени может заметно ослабить зло. Искоренить его совсем — это не под силу, конечно, не только частному союзу, но даже государству. Только высокой культуре, только торжествующей цивилизации уступают социальные язвы, но можно ли говорить о торжестве цивилизации, если все будут отказываться делать в нее свой вклад? Невероятная нигде в свете, постыдная по силе детская смертность в России есть такое явление, о котором тяжело говорить и даже думать: до такой степени необходимо что-нибудь делать. В те минуты, как я пишу эти бесполезные строки, а вы равнодушно их читаете, в тяжких страданиях закатываются глаза тысяч младенчиков. Они пришли на русский свет как будто для того лишь, чтобы почувствовать, что такое смертельный голод, что такое отрава гниющей, наполненной червями соски, что такое жгучая боль желудочных судорог, нестерпимый зуд чесотки, заражение неотмытых язв, где, по свидетельству очевидцев, иногда копошатся «как бы воткнутые в мясо черви». Что может сделать Союз против этой несказанной мерзости нашей жизни? Не знаю, что. Однако все мы должны что-нибудь сделать, если есть еще на свете совесть. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|