М.О. Меньшиков
Естественная власть

13 января

Любовь родительская — святое чувство, но если маменька исполняет все капризы своего бэйби, если она "жалеет" внушать ему строгие требования долга, если боится утомить его, приучая к честному труду — знайте, что такая мать не только глупое, но и самое зловредное существо, какое судьба может дослать ребенку в руководители. Ничего нет безумнее той дрянной чувствительности, которая овладевает обществом в эпоху упадка. Любовь образованного класса к народу — святое чувство, но если распущенная интеллигенция доходит в этой любви до так называемой "идеализации мужичка", до елейного сентиментализма 30-х годов, до раздраженной жалости 60-х, до лубочной горьковщины 90-х, — знайте, что интеллигенция перестала быть вождем народным и вместе того, чтобы править нацией, судить ее и просвещать, она становится способной только развращать ее. Умной матери жаль ребенка, но именно благородная любовь заставляет ее быть при всей жалости — строгой. Умной матерью движет неустанный идеал человека, тот высокий образец, до которого Бог-природа повелевает каждой матери до-носить, до-кормить, до-развить, до-воспитать ребенка, до-создать его по Чьему-то "образу и подобию". Этот творческий инстинкт сильнее слезливой жалости, как просвещенный разум хирурга сильнее сострадания к боли пациента.

Интеллигенцию (во всем свете) нельзя назвать матерью народа. Она только заменяет настоящую мать — аристократию (я говорю о подлинной аристократии, об отборе не знатных, а действительно лучших). Интеллигенция, представляющая из себя всюду полуневежественный слой наиболее распущенных, отвыкших от труда теоретиков, играет роль не матери, а няньки, причем чаще всего это плохая нянька. Всем знаком этот досадный тип: приторная нежность к ребенку на глазах родителей — и полное равнодушие за спиной у них. Невнимание, неспособность изучить истинные потребности ребенка, его индивидуальные особенности, и усиленная наклонность вдалбливать в него всевозможную чепуху. Какого только вздора не напевает иная взрослая дура младенчику, который, очутившись в этом мире, открывав жадносвой слух и зрение ко всему, что для него так незнакомо и так чудесно! Но, напевая всевозможные бессмыслицы, плохая нянька стреляет глазами в проходящих кавалеров, забывая подчас поменять пеленки. Наша интеллигенция целое столетие хлопочет около народа, а толку мало. Из здорового в своем зачатии, не дурно выношенного, крепкого простонародья вырастает простонародье, огромное по численности, плохо воспитанное, болезненное, капризное, начинающее отражать в себе весь вздор и глупость невежественного ухода за ним интеллигенции.

Покажется странной мысль, будто матерью народа следует считать аристократию. Обыкновенно думают наоборот, т.е. народ считают матерью аристократии, и отсюда вредное смешение понятий, неизвестное здоровой древности. Физически, конечно, нация выдвигает к власти свои наиболее одаренные породы, как рой пчел создает себе матку. Но стихийным отслоением лучших и оканчивается собственно творческая роль низших классов. Когда сложился отбор лучших, именно он, этот отбор, становится завязью нации, вождем, двигателем культуры, создателем организованного общества. Вспомните историю великих народов. Отходящей точкой каждого был один праотец, один великий человек, дававший могучую породу детей и внуков. Из богатырской семьи развивался род, племя, племена, сливавшиеся постепенно в народ. В зачатии гражданских обществ стоит всегда один аристократ или несколько их. Нужен физически сильный организм, нужна огромная жизненность, чтобы неиссякаемо передаваться на века и тысячелетия. Как у дерева лишь бесконечно малая часть ветвей выживает, так в народе непрерывно отмирает все ослабевшее, дряхлое, истощившее струю жизни, и остается лишь то, в чем держится древняя энергия рода, аристократизм расы. Вот в каком смысле аристократия есть мать народа: в каком цветок растения есть колыбель его. Кажется, что растение растет из корня, но ведь сам корень является из плода, из энергии, обвеянной красотою, роскошью, благоуханием того царственного убора, который недаром называется венчиком растения, его короной. И в животном, и в человеческом мире жизнь выходит из короны ее, из благородства, из накопленного могущества, т.е. из аристократизма расы. Только подлинная сила имеет живучесть, только ей дает природа право жизни.

Если всюду титулованная аристократия вырождается и наконец вымирает, то это доказывает лишь то, что постепенно она перестает быть аристократией и вытесняется со сцены новыми, действительно аристократическими породами. Сложение аристократии — процесс таинственный, как и упадок ее. Гете думал, что три поколения совершенно здоровых людей выдвигают великого человека. В сочетании пород действует закон интерференции: иной раз недостатки пород взаимно погашаются, иной раз они удваиваются; бывает и так, что две сильные, даровитые породи взаимно дают всплеск гениальности и могучей энергии. Если этот всплеск случайно или сознательно закрепляется счастливо подобранными браками, то выдвигается целое племя, сильное и даровитое. Так было в роде маркизы Мирабо, по замечанию Карлейля. К сожалению, гораздо чаще породы, случайно сложившиеся, случайно же и портятся, давая дряблое, незначительное потомство.

В древние времена, когда зачинались в великие цивилизации, кроме скотоводства, птицеводства и т.п., существовало великое искусство человеководства, тщательного отбора и совершенствования человеческого типа. Тогдашняя аристократия оберегала кровь свою как величайшую святыню. У иных народов каждый рождающийся ребенок подвергался строгому общественному экзамену, и только крепким, сильным, красивым детям давалось право жизни. Иные народы вели войны за красивых женщин. Все безобразное и больное истреблялось, и в результате некогда сложились "богоподобные" расы, зажегшие среди полузвериных человеческих племен — пламень цивилизации. Ужасаются непрерывным войнам древности. Думают, что именно эти войны привели к упадку Индию, Вавилон, Египет и Рим. Но может быть войны-то и были процессом совершенствования людей, выковыванием и чеканкой типа. Пока народы воевали, — они возрастали в своем здоровье, красоте, героизме характера, т.е. становились все более аристократичными. Наступал долгий мир (например pax romana), и вместе с ним богатство. С богатством являлась изнеженность, лень, постепенный упадок высоких качеств духа и возобладание низких. Нет внешних войн — аристократия, всюду созданная войной, вырождается, и с народами делается то же, что с сиротами без матери. Выступаю лжематери, разные мачехи и няньки. Выступают руководящие сословия, благородство которых сомнительно. Народы-дети без призора портятся, дичают, делаются грязными и буйными. При внешнем мире устанавливается внутренняя анархия. Народ не выходит из междуусобной грызни. Начинаются изнурительные бунты, всегда производимые влиянием полуневежественных слоев на слои совсем невежественные. Вслед за бунтами идут внешние нашествия, и нации или совсем разваливаются или начинается новый цикл истории: образование новой аристократии и нового народного воспитания.

Пустоцвет

Откуда бы ни взялась у нас новая аристократия, она прежде всего вступит в борьбу с так называемой интеллигенцией, как вернувшаяся к детям мать прежде всего отнимает у няньки верховный надзор над ними. Явится ли аристократия — как в Индии — результатом внешнего завоевания, или как в Японии — внутреннего, — возобладав, она допустит разночинную интеллигенцию лишь к третьестепенной, чисто механической службе. Она скажет немножко поучившимся, полуневежественным вождям народа: "Вы — пустоцвет. Вы плохие вожди, иначе не выпусти ли бы власти из рук. Если у вас не хватило силы и таланта стать аристократией, стало быть вы народу не нужны, или нужны лишь для незначительной работы. Поэтому будьте, если угодно, ремесленниками, маленькими чиновниками, техниками, школьными учителями, газетчиками и т.п. Но в политику — не суйтесь. В высокую науку — не суйтесь. В святое искусство — не суйтесь. В учительство веры и мудрости — не суйтесь. Все это области запретные для неаристократов, области священные, двери в которые может открыть лишь исключительное призвание, т. е. бесспорный аристократизм. Вы, полупросвещенная демагогия, по своей природе ничуть не выше демократии совсем невежественной. Вы сами нуждаетесь в воспитании, вы нуждаетесь в культуре, в дисциплине, в постепенном — путем наследственности — очищении и исправлении вашей расы. Предпримите, если можете, этот благородный труд, а пока — прочь от власти! Она во всех областях авторитета принадлежит только нам, сильным. Разумом и энергией (как прежде говорили: "Божиею милостию") мы вступили в свои державные права над нацией. Попробуйте отобрать их! Если это покажется трудным, то займитесь, господа, более легким для вас делом — скромной ремесленной службой, какою вы и занимались с некоторым подчас успехом. В период анархии был проделан опыт вашего вторжения в сферу власти. И в политику, и в науку, и в литературу, и в искусство — всюду вы внесли свою полуобразованность, бесхарактерность, бездарность и свойственную неудачникам — раздраженность. За вырождением старой аристократии вы пытались занять ее место, но вы не выдвинули ни Петра Великого, ни Пушкина, ни Суворова, ни Менделеева. Наплывом необозримой умственно слабой своей стихии вы обездушили и власть, и церковь, и школу, и литературу, и науку. Своим бездельем и цинизмом вы развратили народ. Нацию, спаянную трудом железным, облагороженную когда-то верой и внушениями государственной чести, вы соблазняете к междоусобию, к разорению, к низвержению всего, что строила природа целые тысячелетия. Именно неудачничеством вашим в роли аристократии вы доказали, что вам место не на верху, а внизу, что ваш удел не повеление, а повиновение".

Если появится у нас когда-нибудь такая державная аристократия, она скажет народу следующее: "Мы и ты, народ, не отделимы, как цвет и стебель. Нам предстоит та же гибель, что и тебе, если ты не вспомнишь основных требований природы. Так постарайся же их выполнить добровольно, иначе стебель засохнет, а плод даст начало новой жизни. Для жизни необходим ежедневный добросовестный труд. Необходима трезвость. Необходима честность. Необходима скромность, сознание долга подчиняться той власти, которая вышла из тебя же и составляет лучшую твою силу".

Нет сомнения, никакой народ не признает такой власти — без проверки ее прав. Первым доказательством государственного права является сила. Если народ ощутительно увидит, что перед ним не господа интеллигенты, вооруженные перьями и болтовней, а люди способные настоять на своем решении, то народ отнесется к ним как ко всякой неодолимой силе. Но надо заметить, что только плохая сила способна орудовать одними бомбами в борьбе за власть. Истинная аристократия покоряет не одним каким-либо авторитетом, а многими. Покоряет действительными познаниями, нужными народу, действительными подвигами веры, действительным превосходством совести и таланта.

Власть света

— Ну, а что вы скажете, — спросит читатель, — если вместо истинной аристократии выдвинется опять фальшивая? Если физическая сила окажется в руках все таких же слабых, незначительных, бесталанных милостивых государей?

Я отвечу на это, что появление подобной лжеаристократии будет вещью скверной. Это будет продолжением теперешней гадкой анархии, предвестницей народной смерти.

— Так не лучше ли, спросит читатель, отбросить раз и навсегда мысль о какой-либо опеке над народом? Не лучше ли предоставить самому народу власть над собой? Не потому ли у нас все беды, что истинная демократия никогда не была осуществлена, а всегда мы напяливали на страну то ту, то другую власть?

Это может быть было бы самое лучшее, отвечу я, если бы это хоть в малейшей степени было возможно. Как только вы предоставите народу власть над собой, из него тотчас выдвигается новое правительство. Если под демократией разуметь народовластие, то оно по существу бессмыслица. Власть, рассеянная на весь народ, уж не есть власть, она всегда безвластие. Республики были возможны лишь в маленьких городах, где весь народ мог сходиться на одну маленькую площадь, где каждый оратор мог быть слышим всем народом и видим воочию. Те, кто видал древнюю агору или форум, или наши вечевые площадки в Новгороде и Пскове, изумляются малому размеру этих державных площадей. Лишь пока великие города были малыми, они и могли быть республиками. Аристократия, столь влиятельная в небольших республиках, делалась единственной властью в крупных. Это относится и к нынешним громадным республикам, как Соед. Штаты и Франция. И здесь народ правится аристократией, хоть и более плохой, чем у немцев и англичан. Буржуазия, еврейство, капитализм — как не назовите силу, ведущую народ, она всегда аристократична. То обстоятельство, что народы подчиняются даже отвратительной аристократии, доказывает, до чего ему было бы свойственно подчиняться хорошей. Уж на что плохи бывают составы народных парламентов, а население снисходительно считает их своею властью.

Я не думаю, чтобы сами народы способны были делать столь тонкий и столь сложный отбор, каким является аристократия страны. Она всегда и всюду слагается стихийно, и только в этом случае действительно она — аристократия. Всякое внешнее вмешательство в отбор лучших вносит фальшь, что особенно ярко видно на парламентах, на академиях бессмертных, на чиновниках высших рангов. Наблюдается неизменный закон, что стоит предоставить выборы какому-нибудь народу, сословию, корпорации, как эти выборы дают самые посредственный состав. Между тем в каждый момент в стране есть талантливые люди. Они выбираются не людьми, а Богом, они рождаются. Если бы найден был способ единения их, они составили бы самое естественное и наилучшее правление, какое можно вообразить. В рассеянном виде лучшие люди всегда и правят страной. Именно они диктуют законы мысли — в науке, законы вкуса — в искусстве, законы совести — в политике. Но, к сожалению, еще не найдено способа оградить работу аристократии от вмешательства черни. Аристократия вечно строит цивилизацию, варвары — ее разрушают.

— Не самомненье ли это более наглых людей воображать, что они лучше других? — спросит иной читатель.

— Не преступление ли захватывать власть над ближними? Не все ли мы лети одного Отца и не естественно ли полное равенство между нами, как братьями?

На это демократическое мнение, нынче широко распространенное, всегда хочется сказать: посмотрите на родных братьев, детей одного отца и одной матери. Один брат красив, другой некрасив. Один умен, другой придурковат. Нет ни физического, ни психического равенства. Идея равенства — как и всеобщего братства людей — беспощадно опровергается природой и историей бесконечных войн. Но равенства и не нужно, — оно было бы могилой совершенства. При равенстве нет отличия, нет движущей к превосходству силы. Никогда не было вполне совершенных людей, но всегда были относительно лучшие. И вот хотя бы относительный перевес ума, таланта, энергии ставит более одаренных людей впереди общества. Только то общество и жизненно, где успел сформироваться этот мозг страны. Относительный вес мозга в зоологии служит показателем совершенства пород. Относительное обилие прирожденной аристократии делает различие в силе и счастье народов. Именно теперь, когда аристократия так печально выродилась, полезно напомнить народу, что спасенье его все-таки в аристократии, и только в ней.

Впервые опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1908.

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.