| ||
|
20 сентября, 1908 Вот уже несколько лет, как с открытием театрального сезона открывается серия политических представлений, именуемых студенческими беспорядками. В Петербурге, в Москве и в университетских городах антреприза одна и та же; политическая сцена, как и театральная, увы, у нас захвачена евреями. Дело обыкновенно ведется так. Еврейская пресса изображает оркестр; уже в июле начинают играть бравурные арии, военные марши освободительного движения, сокрушительные фуги по адресу черносотенных министров. А иной раз прозвучит и реквием намеченной жертве. Ко времени, когда плохо окончившие свои курсы гимназисты и гимназистки съезжаются целыми тысячами и десятками тысяч «продолжать» такое же превосходное образование, их темпераменты уже достаточно взбудоражены. Во всех городах теперь, благодаря своеобразно поставленной правительственной школе, имеются целые армии полуинтеллигентного пролетариата, скопища неудачников, «Hungerkandidaten», как метко назвал их император Вильгельм, говоря о немецких журналистах. Необозримая толпа недоучек, молодых людей, потерявших места или ищущих занятий, ничем не утруждает себя, кроме поглощения жидовской прессы. Они не довольны, эти милые молодые люди, устройством мира, они раздражены на общество, они озлоблены на всякий закон — и в головах их, довольно плоских, роется червь протеста. Они паразитствуют за чьим-нибудь горбом, обыкновенно — папенек и маменек. Будучи завсегдатаями притонов, где встречаются с хулиганами, они сами часто служат «подкалывателями» в жидовской прессе: полуграмотное перо их орудует, как злодейский нож из-за угла,— к восхищению подобных им вырожденцев. Вот какая мутная волна принимает в себя, в качестве купели крещения, каждый новый транспорт учащейся молодежи. Уже достаточно расстроенные возмутительной нашей средней школой, достаточно развращенные в политическом и во всех иных смыслах, «окончившие» гимназисты и гимназистки, произведенные в студентов и студенток, сливаются со столичной полуинтеллигентной чернью, поступая тотчас во власть революционной антрепризы. Она, эта антреприза, тайная, темная, бессовестная, типически-жидовская, вся основанная на фальсификации. К началу сентября комедия беспорядков обыкновенно уже налажена. Актеры освободительного спектакля уже подготовлены. За статистов идет безличное и безгласное стадо молодежи, запуганное евреями, одураченное «товарищами». Состоя, в качестве незначительных людей, в моральном рабстве у тех товарищей, кто понаглее, заурядные студенты действуют слепо по команде режиссеров, т.е. горсти еврейчиков, которые сами себя провели в «старосты». Об актерах на роль злодеев говорить не буду: о них когда-нибудь расскажет история. Роль хлыщеватых первых любовников принадлежит радикальным профессорам, играющим на популярности среди молодежи. Резонеры и благородные отцы — это мы, несчастные родители несчастных детей, затягиваемых в омут. Роль простака выпадает на долю правительства, которому мы вверяем свою жизнь и честь. Итак, все роли разобраны. Под оглушительный гул еврейского оркестра занавес подымается... В нынешнем году, как читатели благоволят припомнить, иерихонская музыка шла все лето. Начиная с весны, с известного циркуляра господина Шварца, министр народного просвещения служит центром кошачьего концерта еврейской прессы. С одной стороны — петербургские вольнослушательницы, «введенные в заблуждение» профессорами, с другой — одесские профессора Занчевский и Васьковский, преданные суду; с третьей — «институт старост», отмененный, но действующий; с четвертой— отставка «старосты старост»— господина Боргмана, с десятой, с двадцатой — разные слухи, сплетни, «утки», выпускаемые из еврейских редакций,— все это без труда поддерживало «Брожение». К глубокому огорчению евреев, в последние годы студенты русские как будто начинают трезветь. Многие совсем приходят в разум. Поднимать их на бунт все труднее и труднее. В качестве шпор пришлось выпустить известное воззвание, где профессора слагают с себя ответственность за беспорядки. Это было вежливым приглашением к устройству беспорядков, учено-чиновническая форма провокации. Она подействовала. В виде прелюдии к забастовке освободительный спектакль в Петербурге начался 6 сентября, на другой день после официального начала лекций. Представители четырнадцати студенческих научных кружков, как торжественно сообщают еврейские газеты, заявили в совет профессоров, что последние распоряжения министра народного просвещения препятствуют научной деятельности, «создают серьезные препятствия стремлению студентов к чистому знанию». Заметьте, это заявлено на второй день после съезда молодежи, когда еще не успели распаковать чемоданы, не успели купить учебники и разрезать их. Огромное большинство студентов в университет еще и не заглядывало. Еще до сих пор многие длят свои каникулы по степным захолустьям. Спрашивается, какие же распоряжения министра народного просвещения показались «серьезным препятствием» для начинающих натуралистов «стремиться к чистому знанию»? A priori такие препятствия допустимы,— например, если бы министру вздумалось приказать запереть двери аудиторий, или устроить химическую обструкцию. На деле этого, как известно, не было. Чем же согрешил господин Шварц? В заявлении студентов перечислены его грехи: «удаление профессоров из университета за политические убеждения», «удаление женщин» (вольнослушательниц), «возобновление процентной нормы приема евреев», «затруднения в устройстве собраний кружков», «уничтожение представительного органа студенчества». Вот каковы претензии четырнадцати студенческих кружков — на другой день после открытия занятий. Им на физико-математическом факультете недостает профессоров с «политическими убеждениями». Недостает женщин. Недостает евреев. Недостает митингов и недостает старост, политических горланов и запевал. Все это нужно, видите ли, для «научных занятий». Без профессоров «с политическими убеждениями» нынче никак нельзя изучать ботанику. Без женщин-вольнослушательниц не удаются химические реакции. Без евреев плохо идет анатомия и т.д. Нынешнее начальство ставит государственной мудростью — трусить перед всеми, даже перед гимназистами. Совсем детские требования «вносят в совет» — в совет старцев, убеленных сединами. Иное, менее робкое начальство добродушно рассмеялось бы: что за чепуха! «Вам, господа студенты, дан роскошный дворец для занятий, целый ряд дворцов. Университету нужны профессора не с политическими, а с научными убеждениями, ибо ученые призваны заниматься не политикой, а наукой. Что касается женщин, евреев, политических запевал — ищите их, если хотите, за стенами университета. Неужели Императорское правительство — балаган, чтобы ронять себя до наивных требований вчерашних гимназистов, не успевших не только приступить к занятиям, но даже почиститься с дороги?» К глубокому сожалению, комизм разваливающейся школы русской пахнет трагическими последствиями для страны. Далеко не одна зеленая молодежь вовлечена в катастрофу. Что она теряет неизмеримо больше, нежели подзуживающие ее профессора и еврейские журналисты,— это бесспорно. И профессора, и журналисты обеспечены когда-то полученными дипломами, окладами, гонорарами. Хитрые провокаторы собственно ничего не теряют; их карьеры более или менее закончены. Они даже выигрывают, ибо студенческая забастовка освобождает их — что касается профессоров — от труда, но не лишает содержания, чинов и орденов. Пусть одно поколение молодежи за другим теряет драгоценные годы, ломает жизнь, остается озлобленными недоучками: чем армия их больше, тем прочнее смута. Но кроме радикальных подстрекателей среди ученых есть все-таки горсть почтенных деятелей, которым продолжать правильные научные занятия так же необходимо, как и студентам. Благодаря беспорядкам подрезывается в корне не только учащееся сословие, но и учащее. Старые ученые смолкают на кафедрах, молодые — не могут заговорить. Гибнет не только студенчество, но и профессура, а с нею — сама наука русская. Остановить на целое десятилетие школу, не значит ли заставить страну отстать в своей образованности на пятьдесят лет? План адский, делающий дьявольскую честь еврейскому уму. Что положение дел трагическое, читатель имеет право мне не поверить. Но выслушайте же ближайших свидетелей университетской жизни, вникните с серьезным вниманием к голосу самих профессоров — не из торжествующих «товарищей», а из гонимого меньшинства. Вчера в «С.-Петербургских Ведомостях» напечатана чрезвычайно внушительная статья академика А.И. Соболевского*. Это не слишком старый, однако знаменитый профессор, один из стаи славных, которые каким-то чудом чему-то выучились при старом режиме без таких научных пособий, как политические руководители, женщины, евреи и прочие. Господин Соболевский — не недоучка, не вчерашний гимназист, не доцент в стиле модерн, вытянутый за уши... то бишь за красные убеждения на кафедру. Господин Соболевский — большой человек в науке и может говорить от ее имени не как университетские Хлестаковы. Что же он говорит? ______________________ * О наших университетских делах. ______________________ «Вещественный памятник института старост в петербургском университете — массивная стальная стена в казначейской университета. Много-много лет казначейская петербургского университета работала без охран и укреплений... Обыкновенно по одну сторону простого стола сидел казначей и принимал или выдавал деньги; по другую сидел студент или профессор и получал или вносил. Но настали дни свободы — поместились возле казначейской старосты, и новый ректор петербургского университета, только что подавший теперь в отставку И.И. Боргман, поспешил воздвигнуть в казначейской стальную стену с крохотным оконцем для сношений казначея с посетителями и приставить к дверям казначейской двух служителей, чтобы они с большими предосторожностями впускали к казначею студентов... Тем не менее, как известно, петербургский университет был ограблен на порядочную сумму. Если бы не вовремя поставленная стальная стена, грабеж был бы для университета очень чувствительным. Студенческая молва немедленно приписала ограбление старостам. Судя по тому, что университетские власти поспешили замять дело о грабеже (оно так и кануло в вечность), можно сказать с уверенностью, что они считали несомненной причастность к нему старост и постарались прикрыть полезный «для поддержания правильного хода учебной жизни» институт. Если бы совет петербургского университета решился опубликовать формуляры студентов-старост, вероятно, и сам бы князь Трубецкой сконфузился. Один из старост, сколько помним, был повешен по делу о грабеже в Фонарном переулке; целый ряд старост был осужден судом за хорошие дела; между остальными большинство принадлежало к числу подозрительных личностей. А чтобы студенты-старосты занимались науками, нам не приходилось слышать. Мы знаем, как к ним были милостивы некоторые преподаватели и особенно трепетавший перед ними проректор Ф.А. Браун, но что-то не помним у них не только хороших, но и каких-нибудь зачетных или экзаменных отметок,— и это при многолетнем их сидении в университете. Впрочем, в минувшем мае нам пришлось экзаменовать одного старосту. Результат был отрицательный. Кажется, факультет или декан нашли нужным поручить его проэкзаменовать еще раз другому профессору и выдали-таки ему диплом...» Нельзя, любя Россию, уважая хоть сколько-нибудь лучшие заветы человечества, нельзя без ужаса читать эти строки. Ведь тут сдержанное по форме, но по существу — громовое обличение высшей школы в глубоко постыдных делах — до подлога дипломов, совершаемых ученым начальством! Что такое прославленная автономия высшей школы, из-за которой угрожают бунтом? «Когда, с достижением автономии, совет петербургского университета упразднил всю инспекцию от старших до последних чинов и оставил все залы, аудитории и коридоры в распоряжении студентов, в стенах университетских водворились и публичные женщины, и карманные воры, и сыщики. Кражи верхнего платья с вешалок, книг и шапок со столов, кошельков из карманов у студентов сделались явлением вполне обычным. Нещадное курение папирос, стук, шум и крик стали происходить во всех коридорах, у самых дверей тех аудиторий, где читались лекции, конечно, страшно мешая и читать, и слушать лекции. Двери в аудитории во время лекции стали бесцеремонно отворяться и приотворяться; любопытные поодиночке и кучками стали входить в аудитории и, послушав профессора несколько минут, уходить. Меры против беспорядка пришлось принимать самим читавшим лекции профессорам. А стоявшие у дверей аудитории служители не смели уже пикнуть, даже если перед самыми дверями кто-нибудь орал во все горло: «В силу приказа свыше!» Читается, например, лекция о Несторовой летописи. «Но вдруг вошел служитель и, не говоря нам ни слова, прошел перед нами к одному из студентов. Это был староста. И сказал ему громко, как будто никого кроме него в аудитории не было: «Вас зовут в совет старост», а затем удалился. Пришлось прекратить лекцию...» Вот заключительные слова полной отчаяния статьи академика Соболевского: «Мы можем только приветствовать труды А.Н. Шварца на пользу русских университетов. Пора вырвать их из рук тех бессовестных людей, которые, прикрываясь какими-то принципами, стараются превратить наши храмы науки в вертепы разбойничьи! Пора покончить с тою «свободою», при которой университеты сделались ареной дневных грабежей и местом пребывания разбойничьих шаек». Вот голос знаменитого ученого, заслужившего, чтобы его выслушали. Alma mater многие поколений, превращенная в «вертеп разбойников»... Если этим ужасным словом называет современные университеты знаменитый профессор и академик — это что-нибудь значит. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|