М.О. Меньшиков
Жизнь отходит

Все отходит — и молодость, и красота, и жизнь. Отходит из истории и великое явление христианства. Посмотрите, что делается на верхах культуры: во Франции совершается ежегодно миллион детоубийств. Как на днях было еще заявлено во французском парламенте, бесчисленные детские трупики плавают по водосточным канавам Парижа и скопляются грудами у решеток. Делать выкидыши вошло в такой же обычай, как вырывать гнилые зубы. Пусть публицисты, ученые, философы кричат сколько угодно против этого гнусного обычая, пусть патриоты содрогаются: что же будет с Францией, уменьшающейся в населении в то время, как Германия в своем населении растет? Французские женщины чуть не поголовно отказываются иметь детей. Сорок лет назад и во Франции и в Германии было одинаково по 40 миллионов жителей, теперь во Франции 39 миллионов, в Германии — 65. Чем просвещеннее и богаче становится Франция, тем бессовестнее и черствее сердцем. Не хотят иметь детей, главным образом чтобы не трудиться на них, не дробить состояния, скопленного трудом и жадностью. В какую-то "жизнь вечную" нет уже ни капли веры. Какой-то "долг" перед отечеством и человечеством кажется чепухой. Все охвачены нигилистическим эгоизмом Базарова, который говорил: "Что мне до того, как будет жить мужик, когда из меня лопух будет расти?" Поэтому — "день мой — век мой", "после нас хоть потоп...". Буржуазия французская кончает тем же, что и французская аристократия: свержением родительских обязанностей и утонченнейшим распутством, использованием половой чувственности с тем отрешением от всякой совести, с каким, например, пьют через соломинку прохладительное питье. Причем тут совесть и вообще что такое совесть?

"Что такое истина?", возгласил иронически утонченный римлянин, в руках которого было обреченное на смерть Божество. Истина — комфорт и ничего более. Если неудобно возиться с жидовской чернью, как бы римлянин ни презирал ее, ну, так возьмите вашего Бога и распните Его! Неудобны дети — ну, так раздавите их щипцами еще в утробе матери и выбросьте в водосточную трубу. Конечно, не вся Франция вошла в психологию комфорта. Бедные классы еще плодятся, но богатые уже свели свое деторождение до 1/2 ребенка на семью. В том же заседании французского парламента кто-то привел статистическую справку: у девятнадцати сановников, составляющих нынешнее правительство Франции (президенты и министры), всего десять человек детей. А сановники эти все сплошь, конечно, состоятельные люди, с высшим образованием, выдающегося, если хотите, ума и политического таланта. Ясно, что христианство из человечества отходит, и если наше поколение родилось еще в период тяжких сомнений, в период борьбы идей, то наши дети вошли уже в эпоху спокойного и бестрепетного отрицания веры. В языке и чувствах народных еще надолго останется признание какого-то божества, но божества такого же чуждого совести, как современный сверхчеловек. Пройдет еще немного десятилетий и перед крушением общества в пропасть возобладает "смеющийся зверь". Ницше. Отдельные его экземпляры вроде Долматова и барона Гейсмара уже выскакивают то здесь, то там. Любопытно, между прочим, как чувствуют себя священники — законоучители тех привилегированных заведений, из клетки которых на арену жизни выползли почти четвероногие их духовные чада...

Недавно мне довелось быть в Исаакиевском соборе на патриаршем богослужении. Стоял я в алтаре и видел все, что совершается в "святая святых". Посвящали одного архимандрита во епископа сердобольского обряд удивительно трогательный и торжественный. Помню момент, когда на коленях, склонив голову на край престол, будущий епископ принимал апостольское рукоположение патриарха, рука которого была покрыта разверзнутым Евангелием. Какие чудные песнопения и молитвы! Кроме облаченного в белый омофор блаженнейшего перво-святителя, "судии вселенной", служило четыре митрополита (считая арабского) в драгоценных облачениях, много архиепископов, архиереев, архимандритов, протоиереев и целая толпа диаконов со знаменитым Исаакиевским протодьяконом во главе. Можете представить, как пели лучшие в России (и может быть, во всем свете) хоры певчих! Впечатлении было столько, что наивная и верующая христианская душа была бы раздавлена ими и едва ли могла бы их вынести. Но я, когда-то жарко веровавший, с грустью заметил, что уже довольно холоден ко всему этому великолепию; меня оно не способно было взволновать до глубины души. И не один я — в колоссальном алтаре Исаакия стояло довольно большое общество, и я не заметил в нем особенного волнения. Никто, по крайней мере, не поднес ни разу платка к глазам и не потерял равновесия до того, чтобы вздохнуть глубоко. Все мы стояли битых три часа, не замечая усталости, с повышенным любопытством, с напряженным зрением и слухом, — грех сказать, — как в опере, когда поет Батистини... Я, видя впервые служение православного патриарха, старался вспомнить все священное, что волновало мою довольно долгую жизнь, старался настроить себя на молитвенный лад... Но когда стараешься, обыкновенно ничего не выходит. Пришлось бесхитростно отдаться музыке священных песен и созерцанию торжественных действий, совершаемых иерархами. Всего более меня тронуло то, что патриарх служит, в сущности, совершенно так же, как простой священник: так же склоняется на колени перед престолом, так же воздевает руки, так же целует чашу и благословляет. И молитвы, очевидно, читает тс же. "Стало быть, — повторял я себе в душе давно известное, — и самый простой деревенский батюшка облечен тою же самой апостольской властью в момент отправления высочайших своих обязанностей". Какая безмерная власть — и какая скромность ее применения в жизни! Отчего это? Только оттого, что апостольство неотделимо от мученичества, и кто боится отстоять истину, тот раб.

Глядя на бесчисленных митроносцев, которые митры свои брали непосредственно с престола Божия — не как простые шапки, а как священные короны, и перед тем, как надеть их, крестились и целовали их, я невольно подумал: вот оно, скромное наше духовенство, в его православном замысле. Оно когда-то сменило древний жреческий класс, верховный в обществе. Оно до сих пор сохранило свои древние царственные одежды и царственные короны. Епископский посох не тот же ли скипетр? И титулы "владык" и "деспотов" (ис-пола-эти деспота) — не царственные ли это титулы? И право повелительно поучать народ, внушать ему правила поведения и законы жизни — не царственное ли это право? Конечно, все это давно забыто и отошло из христианства. Только еще в лице папы римского царственность священного сословия поддерживается как предание. Отошло все это до такой степени, что духовенство очутилось у нас среди низших сословий и приравнено к мещанам. Как это произошло — другой вопрос, но, мне кажется, в тот момент, когда в глазах общества духовенства начало понижаться, начало отходить и само христианство и все то, что в высшем смысле зовется церковью. Ведь, несомненно же и бесспорно, что в первобытной христианской церкви при полном равенстве членов, доходившем до отрицания национальностей, верховной властью пользовались одни апостолы и преемники апостолов. Церковь как общество верующих внешним образом подчинялась и кесарю, но прежде всего Богу и толкователям Его воли. Тот момент, когда пресвитеры и епископы показались в каком бы то ни было отношении ниже властей земных и придворных сословий — этот момент был первою изменою христианству, первым отшествием его. Борьба авторитетов шла долгая. И священство иногда заставляло императоров идти в Каноссу, и императоры угнетали священство. Кончилось, однако, тем, что совесть уступила силе, религия — политике. Короли объявили, что "Paris vaut la messe". Аристократия объявила — "Apres nous le deluge". Интеллигенция в лице Вольтера назвала церковь "infame", и передовое человечество докатилось до миллиона детских трупиков, бросаемых в парижские водосточные трубы. Молох, согласитесь, пожирал меньше детских жертв! И если бедный католический патер с крестом в руке заговорил громко об отлучении нынешнего общества от церкви, его слабый голос будет за глушен веселым смехом. Только-то? Отлучение от церкви? Да разве вы не замечаете, отцы, что сама церковь отлучена от общества?

24 марта 1913

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.