| ||
|
23 апреля, 1913 Газеты государственного направления — столичные (например, «Свет») и провинциальные (например, «Киевлянин») — отметили всю бестактность официозной «России» в юбилейных ее восхвалениях казенной продажи питей. Бестактность — вежливое наименование недостатка ума. Хотя этот недостаток множество раз отмечался в казенном органе всею печатью, но «Россия» продолжает давать дальнейшие, казалось бы, уже излишние доказательства этой своей грустной особенности. Возвращаясь к рискованному для себя вопросу, «Россия» пишет: «В ответе на вашу статью о винной монополии некоторые издания не отказали себе в удовольствии еще и еще раз поговорить на тему о нашем «пьяном бюджете», о том, что правительство «спаивает народ», о том, что на народном пьянстве создаются карьеры и т.д.». Казенная газета воображает, что разговаривать с ней о чем бы то ни было — большое удовольствие для печати. Какое великолепное самомнение! Почтенный канцелярский листок не догадывается, что, не считайся он органом правительства, решительно никто не заглянул бы в его серые, как солдатское сукно, страницы и никому не пришло бы даже в голову оспаривать его плохо выписанные питейные статейки. Не удовольствие, а истинное несчастье для печати, что приходится непрерывно возвращаться к столь страшному злу народному, как пьянство, и к неумной защите казенной эксплуатации этого порока со стороны оплачиваемого казною органа. Так как в тягучих рассуждениях казенных публицистов слышатся правительственные наития, то приходится с ними считаться, приходится оспаривать их с той настойчивостью, к которой вынуждает явная государственная опасность. «Россия» пыталась заподозрить своих противников в защите старых систем питейного промысла, вытесненных казенной монополией. Почувствовав, вероятно, как это не вяжется с истиной, газета отказывается от этого аргумента: «Что же они (т.е. противники монополии) рекомендуют? Очевидно, не возвращение к откупам и не возвращение к акцизной системе». Совершенно верно, но совершенно неверен следующий тезис казенной газеты: «Не думаем также, чтобы нашелся хоть один здравомыслящий человек, который сказал бы: водка — бич людей, их горе и грех, а потому пусть кто хочет ведается с водкой, лишь бы государство не было ни с какой стороны причастно к этому злу и несчастью. Ни один сколько-нибудь разумный человек этого не скажет, потому что, конечно, нет другого более действенного средства увеличить в стране пьянство до самых невероятных размеров». Представьте: находится не один, а целые сотни миллионов людей, которые убеждены, что государству не следует быть причастным ни к какому злу, и которые убеждены, что зло от этого уклонения от него государства не увеличится «до самых невероятных размеров», а наоборот, уменьшится. Казенная монополия на источник пьянства существует только у нас, и весь остальной мир (кажется, без исключения) не допускает причастности государства к этому народному пороку. Во всем мире, даже в варварском и языческом, роль государства полагается в борьбе с пороками, а не в причастности к ним путем их эксплуатации. Зло пьянства, как всякое любое зло, есть объект государственных воздействий и ни на минуту не может становиться субъектом их. Казенные публицисты (ох, и тяжела же их задача!) все твердят, что правительство торгует водкой исключительно в видах ограничения зла, что предоставь оно свободу выделки и торговли этого яда, пьянство дошло бы «до самых невероятных размеров». Однако опыт всех народов — и христианских, и языческих, допускающих свободу в этом отношении,— дает другие результаты. Пьянство народное в этих странах держится, но вообще гораздо меньше и неизмеримо менее злокачественно, чем у нас. Почему? А по простой причине. Отказываясь от монополии питей, правительства на Западе удаляют, так сказать, из области порока самый могущественный капитал в стране — государственный. Они удаляют самый могущественный механизм распространения — государственную систему. Они удаляют самый могущественный авторитет — государственного одобрения. Одно уже это составляет вместо всесильной поддержки — тяжелый удар пороку. Государство — великая сила, проникающая, видимо или невидимо, во все явления. Выньте государственное участие из многих бытовых явлений, и они рушатся. Скажут: «Дозволяя выделку, продажу и потребление спирта, правительства на Западе предоставляют свободу злу». Вовсе нет: дозволяется в этом случае только возможность зла, но одновременно принимаются меры к ограничению этой возможности. Не впадая в безвыходное противоречие, как наше правительство, западные власти имеют возможность бороться с пьянством на общих основаниях борьбы с пороками. «Если угодно, выделывайте ваш яд и продавайте его,— говорит власть на Западе,— а мы будем повышать акциз и делать этот товар недоступным для народных масс. Вы пьянствуйте, а мы вас будем за это наказывать, штрафовать, сажать в тюрьмы». Нетрудно видеть, что государство стоит в данном случае на общем устое свободной общественности: граждане вольны делать, что хотят, но власть наблюдает, чтобы не было злоупотреблений. Вот вторая выгода отстранения государства от питейного промысла: оно в этом случае в состоянии бороться с пьянством, не разрушая правой рукой того, что делает левая, как у нас, не связывая себя ни моральными, ни экономическими обязательствами. Третья выгода та, что при свободе питейного промысла свободна и конкуренция с ним, и частная борьба с ним. Кабатчики душат друг друга, сводят промысел к условиям, в которых он мало выгоден, особенно при высоком акцизе со стороны государства. Все это держит питейный промысел на границе возможного, не давая распространения его вширь и вглубь. Раз пьянство насаждает не государство, а отдельные граждане, возможна борьба с ним трезвых граждан, и эта борьба на Западе, ничем не ограниченная, дает заметные результаты. У нас же движение трезвости, как известно, не раз встречало правительственный отпор. Постановления многочисленных сельских сходов о закрытии кабаков или казенных лавок не утверждались, прошения в этом смысле оставлялись без последствий, проповедники трезвости приравнивались нередко к бунтарям и подвергались административным карам. Неужели у питейных публицистов хватит совести утверждать, что этого у нас не было? Неужели до сих пор пропаганде трезвости у нас не делается существенных препятствий? Не говоря о сельских батюшках и запуганных архиереях, не смеющих рта раскрыть против казенной эксплуатации пьянства, ни во что не ставятся требования даже Государственной Думы. Несмотря на категорическое «пожелание» Государственной Думы, чтобы водка не продавалась в местах сибирского переселения на казенных и кабинетских землях, водка невозбранно продается там, как свидетельствует господин Вощинин в своей книге по переселенческому вопросу. Уже сколько лет стоит в печати и обществе крик о неприличии продажи водки в дни великих христианских праздников, о неприличии торговли водкой в те ранние часы, когда рабочие тянутся на фабрики и заводы, о неприличии раздроблять продажу питей до того, чтобы путем «мерзавчиков» можно было вытягивать у нищего последний грош и пр., и пр. Все это неприличие и глубокий вред для народа хорошо сознаются, но что вы поделаете, если природа торговли вообще и природа водки в частности требуют, чтобы торговля приспособлялась именно к главному потребителю — спившемуся простонародью? Оказавшись хозяином и купцом столь ядовитого продукта, правительство поставило себя в безвыходно ложное положение. Ограничивать торговлю значит ограничивать доход, сокращать самый смысл монополии; не ограничивать значит действительно «спаивать» народ, ибо другого более точного слова не подыщешь на русском языке. Казенная газета делает ни с чем не сообразное утверждение, будто казенная монополия удерживает от увеличения в стране пьянства «до самых невероятных размеров». В действительности дело стоит наоборот. Без монополии с пьянством боролись бы и само правительство, и общество, и народ, а при монополии эта борьба отсутствует, причем казенное ведомство продажи питей в 26 тысячах центров выставляет соблазнительный яд, ежедневно торгует им, распространяя его и в огромных, и в средних, и в крохотных дозах, причем те же 26 тысяч казенных лавок служат питательными пунктами для развития тайной продажи водки. И так как шинкари покупают у казны же, то приходится смотреть сквозь пальцы и на эту язву — подпольное пьянство. Именно с появлением всесильной государственной организации питейного промысла и заходит речь о «невероятных размерах» пьянства. Питейные публицисты кричат: «Отойди государство от пьяного дела, все начали бы курить водку, и весь народ быстро спился бы с кругу». Но, во-первых, кто поручится, что и теперь, за спиною монополии, население не выкуривает водку? Уж если пьют разную мерзость — «ликву», «политуру», денатурированный спирт и керосин, стало быть, значительная часть населения втянута в болезненные, сумасшедшие формы алкоголизма. Потребность в спирте не погашается казенной, как слишком дорогой, водкой, и чрезвычайно вероятна (при ее крайней простоте) выкурка кустарной сивухи. Сама казенная газета утверждает, что запретительный надзор в этом отношении «практически неосуществим». Если так, то казенная сотня миллионов ведер водки, может быть, не вытесняет, а только увеличивает собою тайное винокурение. Без казенной водки это тайное винокурение, может быть, увеличилось бы, но зато оно не заслонялось бы государственным гербом: к водке так и относились бы как к запрещенному яду. Теперь, при поощрении казенной водки, преследование неказенной выходит и затруднительным, и нелогичным. Только преследование всякой водки имело бы смысл и практическое значение. Питейные публицисты жалко бормочут, что никакие радикальные меры нецелесообразны, что остается один путь — путь компромиссов и пр., и пр. Вы тщетно ждете: что же это за компромиссы? Сама «Россия» признает, что «система монополии не является последним словом в вопросе», что есть «необходимость новых и новых поправок» (общебюрократическая повадка — подкрашивать охрой зияющие трещины и выдавать ремонт за реформу). Но почтенный официоз только говорит о компромиссах и ни одним словом не объясняет, в чем же должны заключаться «поправки». Осторожность не лишняя: попробуй казенная газета пуститься в откровенности, мы имели бы, вероятно, еще образчик феноменальной «бестактности» министерского органа. Сколько бы этот орган ни напускал на себя серьезности, поражает в нем не только недостаток таланта и такта, но даже слабой осведомленности по некоторым вопросам, например, о народном пьянстве. Просто-напросто господам питейным публицистам нечего сказать в данном вопросе: они ничего не знают и не понимают в нем. При спешном приказании — написать юбилейное приветствие акцизу — положение выходит трудное... Сколько бы чиновного красноречия* ни потратили питейные публицисты, участь винной монополии уже решена. Если не дни, то годы этого неудачного детища графа Витте и господина Коковцова сочтены. Говорю это с безусловной уверенностью, ибо не могу допустить, чтобы помрачение государственного сознания в этом вопросе продолжалось слишком долго. Видя ужасные результаты народного пьянства, совершенно невозможно, чтобы в эту гибель не вступились Государственная Дума и Государственный Совет, не вступилась бы церковь, образованное общество и, наконец, само правительство за исключением разве лишь автора винной монополии, самолюбие которого не позволяет ему признаться в своей ошибке. Казенная винная монополия есть частичный опыт социализма, т.е. оборудования народной потребности на казенный счет. Когда потребность берется жизненная и здоровая, может быть, и социалистические методы иногда не ведут к краху, но тут перед нами больная народная потребность, искусственно вызванная и давно развившаяся в бытовой порок. Невозможно, чтобы когда-нибудь не поняли, что эксплуатация порока компрометирует государство и совершенно несовместима с верховным его достоинством. Невозможно, чтобы не поняли, что, подобно опию, запрещенному китайским правительством, со спиртом нельзя иначе справиться, как совершенно запретив известные виды его и растворы. Мне не раз приходилось излагать те способы борьбы с пьянством, которые я считаю рациональными. Лицемерно и безумно думать, что успеха можно добиться устною или печатной пропагандой трезвости. Эта пропаганда имеет некоторое значение для подрастающих, еще трезвых поколений, но объяснять пьяницам то, что они уже знают ощущениями всей природы своей, ужасно глупо. Каждый алкоголик лучше нас с вами знает, что такое буйное и бредовое помешательство, что такое отравленное состояние похмелья, что такое испорченный желудок, расстроенное сердце и печень, что такое пьяное разорение и позор и пр. Но каждый пьяница знает также, что вселившегося в него беса не выгонишь никакими жалкими словами. Пьянство — болезнь и, прежде всего, как всякая болезнь, требует устранения причины ее, т.е. дальнейшего потребления водки. Устранение это может быть постепенным, но решительным и неумолимым, и не только отдельные субъекты, но весь «загноившийся в пьянстве» народ должен быть обречен последовательному отучению от водки. Что же нужно сделать для этого? А то, что проделывалось в сильно отрезвевших странах — скандинавских, например, или некоторых американских штатах. И безводный, и 40 %-ный спирт, именуемый водкой, должны быть изъяты из продажи иначе, как по рецепту доктора или по свидетельствам ответственных техников тех производств, где употребляется спирт. Одновременно с постепенным понижением крепости водки должна поощряться выделка мало-спиртуозных напитков, слабых виноградных вин, сидров, фруктовых вод, квасов, пива, меда и т.п. Нельзя требовать, чтобы народ сразу отказался от всех напитков, кроме воды, но культура вкусовых продуктов должна быть ограждена от примеси ядов в заведомо опасных дозах. Скажут: все алкалоиды яды и, стало быть, нельзя прибавлять к пище перец или другие пряности. Зачем же, отвечу, непременно быть глупыми и доводить вещи до абсурда? Речь идет не о вкусовом, а о физиологическом действии ядов. Если бы прибавка перца или гвоздики к супу вела к опьянению, к бредовому расстройству, то, конечно, следовало бы воспретить и перец, и гвоздику, как ограничена продажа белладонны и т.п. растений. Государство, ответственное перед Богом за здоровье и счастье народа, обязано добросовестно стоять на страже этих благ. Есть товары невинные и нейтральные, которыми могут торговать и отдельные люди, и правительство, но есть товары опасного свойства, торговля которыми должна быть строго ограничена. Наконец, есть продукты губительные, которыми не должны торговать ни частные люди, ни государство, и надзор за хранением которых должен предоставляться специальным властям. Я не сравниваю спирт с цианистым калием или динамитом, но согласитесь, что все яды на свете и все адские взрывчатые вещества не внесли в русский народ столько смерти, разрушения, слез, страдания и безумства, сколько тот товар, которым торгует ведомство казенной продажи питей в своих 26 тысячах открытых лавок (говорю «открытых», ибо сотни тысяч тайных шинкарей являются скрытыми и самовольными, но агентами того же ведомства). Постепенным понижением спиртуозности и развитием вкусовых напитков можно довести в течение нескольких десятилетий народ до той трезвости, которою он когда-то отличался и которою до сих пор отличаются многие наши соседи. Это, конечно, не абсолютная, но очень завидная для нас относительная трезвость. Достаточно дать вымереть поколениям безнадежных пьяниц и достаточно оберечь подрастающие поколения, чтобы народ очистился от этого смрадного греха. «Невозможно! Невозможно!» — кричат питейные чиновники. «Но почему же невозможно,— спрошу я,— когда это было не раз в истории испытано, и оказалось возможным?» Магомет запретил вино своим последователям, и вот уже 13 столетий, как это с виду мечтательное запрещение имеет весьма существенное воздействие на самые разнообразные народы, входящие в огромный мусульманский мир. Что было бы, если бы вместо запрещения Магомет предложил мусульманскому духовенству монополию продажи вина? ______________________ * Противников винной монополии казенная газета почему-то называет «зоилами». Вероятно, газете неизвестно, что древний Зоил не мог полемизировать против ведомства В.Н. Коковцова и едва ли имел такой критический материал, как питейные статейки «России». ______________________ Единственный серьезный довод за монополию — это трудность иным путем получить с населения три-четыре миллиарда рублей акциза. Но ведь не пробовали настойчиво бороться с этой трудностью. Указывался не раз целый ряд других монополий в возмещение питейной. Наконец, если бы временно казна и недополучила некоторых доходов с сокращением пьянства, то является вопрос: выгодно ли народу продавать свою душу черту в обмен на кое-какие обманчивые золотые избытки? Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|