| ||
|
3 августа Балканские народы имеют основание перекреститься: громы войны замолкли, мир — худой или хороший — заключен. Для всех изнуренных народцев, грызших друг другу горло, — это большое счастье. Братоубийственная война была для всех постыдной: и для Болгарии, заносчивая глупость правителей которой обрушила на отечество столько бед, и для победителей Болгарии, бросившихся на вчерашнего союзника, как собаки на зайца. Невелика, согласитесь, честь пяти государствам напасть на одно, истощенное только что законченной тяжкой войной, — напасть и хотя бы победить. Такая "победа" ничуть не украшает страниц военной истории и не прибавляет славы. И сербы, и греки, и румыны теперь хорохорятся до смешного и даже турки выказывают необычайную храбрость, но неизвестно, чем еще окончилась бы война, если бы болгары имели дело с любым из противников на условиях поединка. Это чуть ли не единственное утешение для самолюбия несчастного болгарского народа, вышедшего из свалки чуть не разорванным на клочья. Самой счастливой из партнеров "грязной" войны (как ее звали в Европе) оказалась Румыния. Без выстрела, не пролив капли крови, ни своей, ни чужой, эти потомки римлян отхватили у соседа 8 тысяч кв. километров плодороднейшей земли, считавшейся житницей Болгарии. Мало того: за этот денной грабеж та же Румыния приобрела славу умиротворителя Балканского полуострова. В Бухаресте — подумайте, какая честь! — заключен "бухарестский мир", который установит, так сказать, закон дальнейшей истории для всех балканских держав. Эта честь предназначалась в прошлом году Петербургу, но и арбитраж, и посредничество, и роль честного маклера, заключающего мир между народами, проехали мимо нашего носа. После Румынии, получившей награду за уменье лишь бряцать саблей, — первый приз взяла Греция, — получившая 60,000 кв. километров, т.е. почти удвоившая свою прежнюю территорию (до войны Греция имела 645 тыс. кв. км.). Почти удвоила свою территорию и Сербия, получившая 44 тыс. кв. км, и Черногория, получившая 9 тыс., и только одна Болгария оказалась жестоко обделенной. Именно ее, болгарской силой по преимуществу была сокрушена Турция, и в награду за это ей дается лишь клочок турецкого наследства. Размер этого клочка еще неизвестен, во всяком случае вдвое или втрое меньше, чем досталось грекам и сербам. Если великие державы не выгонят турок из Фракии, а похоже на то, что их никто пальцем не тронет, то земельные приобретения Болгарии немногим превзойдут клочок земли, уделенный Черногории. Кабы знала, да ведала Болгария, что дело кончится для нее так плачевно, уж конечно она не затевала бы балканского союза. Но, снявши голову, по волосам не плачут. Для Болгарии остается еще одно, хоть и грустное утешение: бухарестский мир, где еще раз восторжествовал территориальный принцип, а не этнографический, — сооружение явно глупое, едва ли прочное, таящее в себе, как плохая архитектурная постройка, задатки быстрого разрушения. Подумайте сами: Сербия по договору получает 12,200,000 новых подданных, из которых сербов очень мало, а половина болгары, половина — албанцы. Греция получает до 200 тыс. болгар и Румыния почти столько же — болгар же. Маленькая Черногория, которой до сих пор вся сила заключалась, в единодушии, получила около 200 тыс. албанцев. Сама Болгария натаскивает себе; за пазуху сотни тысяч таких тарантулов и скорпионов, каковы греки, турки и армяне. Господа дипломаты еще раз обнаружили глубокое непонимание национального принципа и той психологии, из которой слагается вражда. Перед дипломатами лежали географические карты и таблицы населения, и они резали территорию с населением как пирог с начинкой, не вникая в народные желания и интересы. За это грубое неуважение к природе, граничащее с невежеством, Балканский полуостров снова будет наказан Богом, — и не только мелкими братоубийственными войнами, но и внутренней хворью, которую вносят инородцы во всякой стране. После "грязной" войны, заключив не слишком честный мир, балканские народы обязываются теперь к новым преступленьям: инородцы очевидно будут мечтать об отпадении, а коренные народности — о поглощении инородцев, т.е. начнется та самая подлая (иначе не умею выразиться) история, которая привела Турцию к ее разложению. Каждая из балканид захотела играть роль малень кой Турция и захватила сколько могла чужаков. Каждая поступила, как древняя Троя, втащившая в свои стены деревянного коня Данайцев. Вместо мирной и дружной жизни одноязычного и единокровного народа, всюду начнется внутренняя борьба, напоминающая австрийскую или если хотите, российскую политическую жизнь. Ничего хорошего нельзя предсказать этой группе народностей, обворовавших друг друга: восьмая заповедь о себе напомнит, и напомнит больно! Оплакивая балканское горе в целом ряде статей, г. Паренсов в "Нов. Вр." высказывает по моему адресу попрек, которому в интересах истины я должен дать отпор. Я как-то высказался, что Россия давно не несет никаких обязанностей в отношении единоверных наций. Г. Паренсов устами какого-то "москвича-славянофила" называет эту мысль "ошибочной и опасной". К сожалению, не приводится никаких, хотя бы слабых, доказательств, почему же эта мысль ошибочна и опасна. Говорится только — с обычною у московских славянофилов пышной голословностью — следующее: "От обязанностей своих по отношению к православному Востоку и славянству мы далеко не освободились и освободится никогда не можем". Большинство читателей, не менее русские люди, чем г. Паренсов и анонимный его москвич-славянофил, с удивлением узнают, что Россия — единственная из суверенных стран — имеет какие-то обязанности в отношении соседних стран, не утвержденные договорами, притом обязанности вечные, "освободится от которых мы никогда не можем". Стало быть, это нечто похуже крепостного права или рабства, допускавших освобождение за выкуп. Но что же это, однако, за жерновый камень, надетый на многострадальную шею России? Не говоря точно, в чем состоят наши обязанности по отношению к православному Востоку, москвич-славянофил пишет: "Исполнение этих обязанностей неразрывно связано с нашим историческим призванием и со всем смыслом нашего народного бытия". Хорошо бы кстати пояснить, в чем же заключается наше историческое призвание и смысл нашего народного бытия? У всех здравомыслящих народов — у немцев, англичан, французов, итальянцев, и др. — историческое призвание и смысл бытия заключается в том, чтобы поставить себя среди народов в положение независимос и достойное уважения. Ни немцы, ни англичане, ни французы никогда не брали на себя мессианической роли в отношении к протестантскому или католическому Западу, ни в отношении маленьких народностей германского или латинского корня. Налагать на себя обязанности, да еще вечные обязанности, освободиться от которых нельзя, — показалось бы названным трезвомыслящим народам смехотворной глупостью. Очевидно, их сознание далеко от московского и петербургского славянофильства. "Мы готовы думать, — пишет московский славянофил, — что мы и так уже достаточно облагодетельствовали разных "братушек", и что они недостаточно ценят все содеянное им добро. Между тем наши отношения к православному Востоку должны вытекать вовсе не из одного чувства сострадания и не из желания оказывать благодеяния и играть таким образом роль, льстящую нашему самолюбию, а из одного сознания нашего долга и из твердой решимости исполнить его во что бы то ли стало или по крайней мере ставить его выше всяких других политических соображений и расчетов". Г. Паренсов "вполне присоединяется" к этим строкам и потому я позволю себе ответить обоим почтеннейшим оппонентам, московскому и петербургскому. Господа, почему бы вам не говорить на языке хоть сколько-нибудь реальных доводов и доказательств? Не пустая ли это фраза — навязать какой-то долг России по отношению к православному Востоку и даже не сказать, в чем собственной этот долг заключается? И старые, и очевидно новые славянофилы страдают одним тяжким грехом: употреблением красивых слов, совершенно не обоснованных, не соображенных с суровой действительностью. Я очень благодарен московскому славянофилу за то уже, что он исключает со стороны России долг благотворительности в отношении к православному Востоку. В самом деле, если мы обязаны быть добрыми, как христиане, к бедным единоверцам Востока, то одновременно обязаны быть такими же добрыми и к разноверцам Запада: Христос повелевал любить и врагов своих. Если же отбросить этот благотворительный долг, не имеющий никакого применения в политике, то какой же еще-то долг должна нести Россия, не только в отношении славян, но и в отношении обижающих славян наших единоверцев — греков и румын? Простите за выражение, — все эти туманные и пышные разглагольствования славянофилов о вечных обязанностях наших по отношению к Востоку, о бесконечном долге России — мне кажутся сентиментальной болтовней. Все это не трезвая политическая мысль, считающаяся с действительностью, а старомодная политическая схоластика, красивое празднословие, жестоко опровергаемое историей. Кроме христианских, никаких иных обязанностей в отношении православного Вотока Россия не несет, но христианские обязанности одинаково должны нести все христианские страны — и Германия, и Англия, и Франция и т.д. Вот почему мне кажется, я был прав, в свое время утверждая, что изгнать турок из Европы — обязанность всех христианских стран, а не одной России. Если же отказаться от идеи крестовых походов, очевидно не своевременных в XX веке, то никакого исключительного долга России не лежит в отношении православного Востока и решительно никаких обязанностей. Все это плод умов мечтательных и праздных. Сентиментальная в отношении единоверных народов политика уже стоила непричастному к ней народу русскому неисчислимых жертв и кровью русской, и трудовым потом. Мне кажется пора "православному Востоку" и честь знать: не в пример другим, более своекорыстным народам, мы восемью войнами с Оттоманской империей расшатали ее до основания и помогли освободиться всем единоверным племенам. Но из этой титанической борьбы если и сложился долг, то не наш в отношении Востока, а его долг в отношении России. Да, если не впадать в маниловскую чувствительность, то не мы обязаны, а нам обязаны, и не за нами долг, а за ними — за всеми этими греками, сербами, черногорцами, румынами, болгарами. Конечно, они этого долга ни в малой степени не признают и платить не собираются. Конечно, не только благодарность, но даже приязнь их к нам нисколько не обеспечена, а о политическом союзе и думать нечего. Единоверная Румыния, перед которой мы будто бы тоже несем вечные обязанности, открыто находилась, да и теперь вероятно находится в системе тройственного союза. Греция ненавидит и славянство, и Россию, как главную представительницу славянского начала. Сербы и болгары ведут самый недвусмысленный флирт с Австрией. За ту поддержку, которую мы оказали балканскому союзу, обеспечив тыл Сербии и Болгарии мобилизацией армии, — теперь над нами смеются и в Сербии (дерзкий ответ на предложение арбитража) и проклинают в Болгарии. Кроме бессмысленных выходок против России в болгарских портах, еще на днях болгарская армия переоделась в австрийские фуражки, вместо русских: манифестация, конечно, безвредная для нас, но много говорящая... Славянофилы в роде. г. Паренсова кричат: "Погрешили правящие, погрешили честолюбивые, но не погрешили же народы в их целом! А кто страдает? Страдают народы" и пр. Простите меня, — это неверно. Погрешили не только правящие и честолюбивые, погрешили, несомненно, и сами народы. В наше время, в странах конституционных, особенно таких демократических, каковы балканские народы, правящие неотделимы от управляемых, когда дело касается столь острых возбуждений, каковы война и политические союзы. Не один царь Фердинанд распоряжается Болгарией, и фактически едва ли его голос обладает даже председательскими преимуществами. Господа Даневы, Савовы и пр. — коренные болгары. Они не более честолюбивы, чем весь народ, и народ предан России не более, чем они. Зачем строить воздушные замки? Зачем декорации принимать за действительность? Я боюсь, что московские и петербургские славянофилы, начитавшись старинных книг, судят о славянстве и православном Востоке так. как прилично было судить нашим дедам и прадедам. Да, когда-то, в бесконечно далекие времена, а именно всего сто лет назад, был на свете православный Восток и было славянство, которым в то время грех было не помочь. Сто лет назад не существовало ни одной из держав, столь нашумевших теперь на Балканском полуострове. Все они, включая Грецию, находились еще в турецкой утробе, проглоченные точно исполинской акулой. Находясь в несказанном унижении, на уровне домашнего скота (райя), — балканские христиане были однако искренними христианами: на Бога у них была надежда, да разве на русского государя. Все балканские христиане, не исключая греков, мечтали о подданстве их России. Но за сто лет произошли волшебная перемена, которую в праве не замечать только замаринованные в хомяковщине москвичи. Волшебная перемена! Уже все православие освобождено, кроме разве тех греков, что сами желают оставаться под турецким флагом. Уже все православие поделилось на независимые державы. Пять православных корон выросло кроме русской, считавшейся кода-то единственной православной (что выразилось и в нашем народном гимне: "Царь православный"). Все эти православные короны заражены лютой ненавистью друг к другу и яркой враждебностью к их матери — короне русской. Но что поразительнее всего и что проспали православные славянофилы, одновременно и в Москве и в Петербурге, — самое православие почти исчезло, и никакого "православного Востока" нет как нет. Он остался в воспоминании народном, в поэзии, в старых книгах, — в живой действительности его более нет или остались лишь картинные развалины, в роде рейнских замков. Вместо громких фраз и красивых хитросплетений в стиле старой хомяковщины, послали бы господа славянофилы добросовестных наблюдателей на Балканский полуостров и поручили бы им разведать: да существует ли объект наших будто бы вечных обязательств — православный Восток? Я уверен, что результатом такой экспедиции было бы неожиданное для многих открытие: а, ведь, Востока-то нет! Был да сплыл! Как и у нас, в России, па Балканском полуострове остались еще немногочисленные представители старого поколения, верующие в Бога и посещающие православные храмы. Но они уже не правило. — они довольно жалкое исключение, ежедневно тающее. Молодая часть православных наций отошла от церкви на значительное расстояние и с каждым десятилетием отходит все дальше. Религиозный индиферентизм отмечается всеми наблюдателями, особенно у болгар и греков. Лишь только Бог перестал быть единственным защитником от турок, так христиане и охладели к Нему. Церковное просвещение быстро вытесняется, как и в России, светским. Всеобщее народное обучение, железные дороги, печать, кинематографы, граммофоны — на древний, когда-то действительно православный Восток движется всемирная волна безбожия, нового язычества с тем отличием, что древнее язычество все-таки знало алтари и храмы. Просматривая понятные русскому, напр. болгарские газеты, вы убедитесь, что душой народной и там, как и у нас и всюду в христианстве, становится постепенно интеллигентный нигилизм. Что ж, в самом деле говорить о великий явлениях, когда-то бывших, но уже тлеющих и почти истлевших? Долг, — и притом вечный, — Россия действительно имеет, но лишь перед своим народом, нуждающимся в чрезвычайной степени и во всех отношениях. Пусть г. Паренсову и его единомышленникам кажется, что Россия еще мало растратила крови и золота для братушек и что она должна продолжать эту расточительность до полного насыщения их аппетита. Я держусь иного мнения. Болгары все освобождены, а вот четыре миллиона русских людей еще томятся под австрийским и венгерским игом. С освобожденными народами Ближнего Востока мы должны стараться вступить в дружественные, взаимовыгодные отношения, как со всеми соседями. Мы должны дорожить тем, что нравственно балканские народы обязаны нам, а не мы им. Но политику жалких слов, хотя бы красивых, пора оставить... Опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1913.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|