М.О. Меньшиков
Метафизика пьянства

На главную

Произведения М.О. Меньшикова



15 ноября, 1915

Четырехлетие Императорского общества ревнителей истории. По этому поводу доклад в эту среду читал исторический человек — А.Ф. Кони, и по глубоко историческому вопросу — о пьянстве народном. Публики было больше, чем воздуха в небольшой зале. Я едва нашел местечко у дверей, чтобы, стоя, прослушать часть доклада, пока опасность задохнуться не заставила меня уйти. В докладе я лично, как писавший на ту же тему десятки статей в течение десятков лет, не нашел ровно ничего нового. Все одно и то же, одно и то же долбим мы — и комиссия Нижегород-цева, и доктор Григорьев, и я, и доктор Мендельсон, и покойный Челышев, и профессор Сикорский, и бесчисленные другие «борцы» с пьянством, включая гениального Льва Толстого и самого почтенного докладчика. Общественное сознание по этому вопросу сделалось, мне кажется, похожим на хорошо утоптанную мостовую, а толку все-таки еще не слишком много. Пришлось употребить неслыханное в свете государственное насилие (в данном случае я его благословляю), чтобы отодвинуть горькую чашу от отравленных уст народных, и надолго ли? Из современных философов что-нибудь новое о пьянстве, как о всяком бытовом явлении, мог бы сказать разве лишь В.В. Розанов. К сожалению (для данной темы), он, кажется, не пьет и личных переживаний, как в некоторых других сложных вопросах жизни, тут у него не было. Изуми тельное дело: такое бесчисленное множество пьяниц в России, начиная с некоторых шумных знаменитостей, и ничего не могут сказать до сих пор своеобразного о пьянстве. Какие таланты русские были изуродованы спиртным ядом! Какие проницательные умы! Опасность спиться с кругу угрожала одно время даже Пушкину и Льву Толстому Отравлены были алкоголем Глинка, Мусоргский, Бородин, целые поколения писателей, ученых, священников, врачей, и что-то ни один из них не открыл нам мистического начала пьянства. Почему это для многих людей составляет счастье обезуметь, выйти хоть на время из нормального состояния?

Может быть, потому (позволю себе дерзкую догадку), что «нормальное состояние» вовсе не сознательное в нашем смысле, а наоборот. Разве мы уверены, что материя сознательна? Что каменные горы и материки, океаны, леса, степи живут сознательной жизнью? Разве мы уверены, что сознательны воздух и эфир? Разве есть какие-нибудь доказательства сознания солнца, луны и звезд? По крайней мере, органов нашего сознания у них до сих пор еще не открыто. В самом человеке разве все тело сознательно? Только тончайшему слою мозга — паутинной ткани — приписывается это чудесное свойство ощущений, из которых слагаются понятия, а из них — разум. Не составляет ли последний, таким образом, крайне редкостное исключение из мировой нормы? А если так, то не есть ли страсть к наркозам — попытка природы вернуть человека к общемировому, бессознательному состоянию?

Для точности следует оговориться, что мы не знаем, что такое мир в себе, и действительно ли его нормальное состояние вполне бессознательное, вроде глубокого обморока у людей. Может быть, весь мир сплошною сущностью своей — волей — уже несколько проснулся к сознательному состоянию, и норма для него не смерть ума и не жизнь, а некое среднее или низшее, полусонное, полубредовое состояние, «блаженное успение». Ведь это успение не было бы блаженным, если бы не было сознательным. И буддийская нирвана была бы просто ничем, если бы абсолютно была лишена сознания. Самое «бытие» в природе не имело бы важного признака, если бы вполне было бесчувственным. Что оно не таковое, доказывает видимость глубокого проникновения сознания в мир животных, до насекомых и слизняков включительно. Есть ученые, которые не отказывают даже растениям в зачаточной психике, в чувстве выбора. Идя дальше, нетрудно и в минералах открыть элемент психики — химическое средство. Должно же быть ощущение, необходимое для акта воли, каким является сродство. И даже в физике, т.е. механике природы, и даже в математике — философии ее, вы встречаете отвлеченно такую густоту разумности, что нужен гениальный талант для овладения крохами, падающими здесь со стола природы. Весьма возможно, что где-то на дне мира, в электронах атома, покоится полнота мирового сознания, «божественная плерома» мистиков. Но если и так, то наше трезвое состояние не составляет чего-то близкого к этой полноте, а нечто очень далекое от нее.

Опьянение дает радость, может быть, потому, что выводит человека из одиночного заключения в разуме и возвращает его в родной мир полубессознательный, бредовый, фантастический, похожий на сон. Трезвость, т.е. нахождение в здравом рассудке и полной памяти, есть, согласно Библии, следствие познания добра и зла. Плодам этого рокового древа противопоставляется в Библии «древо жизни». А что, если жизнь природы и полнота жизни ближе к нетрезвому состоянию, чем к трезвому? Нам часто кажутся гениальные речи безумными, как книжникам речи пророков, как Фесту — речи Павла. «Безумствуешь ты, Павел!» И это неизбежно до такой степени, что даже апостолы не всегда понимали апостолов («Как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости... говорит во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное».— Второе послание Петра III, 15, 16). Едва ли даже афинская высокоинтеллектуальная толпа хорошо понимала своих мудрецов, иначе не изгоняла бы их из отечества и не отравляла, как Анаксагора и Сократа, ядом.

Есть порода гениев, близких к божественной плероме, которым удавалось избегать креста и чаши с ядом, это поэты. Они иногда тоже подвергались изгнанию (как Овидий), но их спасал «язык богов», слишком певучий, похожий на песню, включающий вместо тьмы низких истин некий «возвышающий обман». Тьма низких истин, согласитесь, ближе к трезвой прозе, а возвышающий обман — к некоему пьяному состоянию, к пифическому бреду. Любопытно, что склонность к пьянству встречается нередко, как своего рода суррогат поэзии и религии. В древности грубым пьянством отличались скифы, они же отличались слабым развитием религиозного культа и поэзии. Греки и италийцы пили очень умеренно. Даже Анакреон, воспевавший вино, говорил: «Мы не скифы»,— и прибавлял: «Надо пьяное вино растворить водою трезвой». Может быть, это потому, что гениальная возбужденность людей религиозных и поэтических сама по себе представляет собою известное опьянение. Из практики борьбы с трезвостью замечено, что одним из самых действительных средств отучить человека от пьянства является пробуждение в нем религиозного инстинкта. Отсюда широко распространившийся обычай давать у священника заклятье не пить. Это обряд новый, коротенький, но похожий на таинство, до того он трогателен. Крещение в трезвости чаще всего есть крещение в религиозность. Наоборот, люди, втягивающиеся в пьянство, чаще всего выпадают из набожности.

А как же, скажете вы, объяснить себе пьянство гениальных поэтов, вроде Мюссе или Боделэра? Гениальных музыкантов и т.д. Я думаю, что spiritus vini есть в самом деле spiritus, т.е. дух, насколько можно допускать присутствие в природе духов. Он вселяется там, где хочет, где находит более свойственную ему среду. К спирту особенную жадность имеют низшие расы, вымирающие и вырожденцы. Почему? Потому что ослабевшим расам трезвое сознание становится непосильным и подчас тяжким бременем. Возьмите самоеда, краснокожего или папуаса. Чем трезвее его сознание, тем оно должно быть мучительнее. Живут люди, и сами не знают, для чего живут в своей безвыходной нужде и грязи. Для чего эти бесконечные лишения, передаваемые в наследство из рода в род? Чашка водки, трубка опиума — и глядишь, человек освобождается, хоть и на время, от власти действительности. Ему становится «и море по колено». Он чувствует радость олимпийского или звериного существования. Он переживает первобытное слияние с природой в бредовом блаженном состоянии. На этом был основан культ Диониса: солнечное начало приплели уже потом. Вакханалия, подобно сатурналиям и Элевсинским мистериям, были подъемом до божества посредством падения до уровня природы. Отсюда близость Вакха и Пана, силенов, сатиров, фавнов, дриад, наяд и ореад. Эллинский гений чувствовал что-то пьяное в самой природе и, может быть, не совсем ошибался.


Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.


На главную

Произведения М.О. Меньшикова

Монастыри и храмы Северо-запада