| ||
|
Апрель, 1911 Неделя Фомы Неверного, если верить слухам, решает судьбу одного огромного учреждения в Петербурге — Женского Медицинского института. Министерство, уволив директора института профессора Салазкина, предложило будто бы ультиматум: если занятия на Фоминой не возобновятся, то институт будет закрыт. Меня просили съездить в учреждение, приговоренное к смерти. Я провел там несколько часов и вынес впечатление глубоко грустное. Поражают, прежде всего, колоссальные размеры этой высшей школы. На берегу пустынной Карповки, против Ботанического сада на пространстве многих десятин раскинут целый городок зданий, клиник, кабинетов, служебных медицинских учреждений. Какие во все это вложены огромные средства! И все это остановилось на полном ходу. Из 1700 (приблизительно) студенток на занятия третьего дня явилось восемь девиц. Профессор, встретивший нас, сказал: «Слава Богу, занятия, кажется, начинаются — сегодня уже восемь курсисток явилось»... Восемь на 1700! Мне сделалось искренне жаль почтенного ученого. Уже менее чем полпроцента слушательниц приходится считать за «слава Богу». Абсолютно пустые аудитории и клиники производят страшное впечатление. Точно вся кровь выпущена из громадного тела, вся досуха, до полпроцента общего количества. Конечно, это смерть учреждения. И вот мы небольшой компанией в сопровождении двух ученых несколько часов бродили по этому царству смерти, осматривали чудное тело без души, полный прибор молодых и сильных тканей, но без оживляющей их крови. Позвольте напомнить вкратце историю этой до сих пор длящейся, побившей все рекорды забастовки. Она эпизод в общестуденческом, вернее, революционном движении, которое поднялось еще осенью прошлого года. Почивая на лаврах, наша администрация по-видимому не придала должного значения московским, киевским, петербургским, одесским и другим демонстрациям, связанным с похоронами Муромцева, Балмашева, Л. Толстого и др. У нас все думают, что только пожар опасен, поджог же — пустяки, его и тушить не стоит. Упустив несколько месяцев драгоценного времени, администрация только в декабре решилась действовать и только в январе приступила к действию. Издан был известный циркуляр 4 января, лишающий советы высших школ права разрешать студентам собрания. И профессорам и студентам циркуляр показался отменою автономии, дарованной Высочайшим указом в 1905 году. Я не помню точного содержания этого циркуляра, но, вероятно, он был составлен неясно, ибо потребовались разъяснения; последние, к сожалению, даны были только через 16 дней, стало быть еще более двух недель школа предоставлена была брожению. Правительство разъяснило, что циркуляр 4 января касался только пункта пятого правил относительно сходок но неучебным вопросам. Разъяснение очень ценное, но увы, оно запоздало. Забастовка в школах была уже решена. Причем же, спросите вы, медички? При том, что они, подобно студентам, молодежь, т.е. по условиям времени самая «отзывчивая» часть общества и самая политическая. Может быть, потому, что молодежь наша в силу возраста — наименее культурная часть общества и вообще плохо воспитанная,— она «реагирует» на политику с особенно болезненной чуткостью. Тогда как мы, взрослое поколение, подобно старику-Сократу, часто со вздохом говорим себе: «Я знаю, что ничего не знаю»,— до такой степени темны и неразрешимы глубокие, как ночь, вопросы жизни. Молодежь же, еле начавшая жить, уверена, что она все знает и все понимает и что именно она-то и призвана перестроить такую пустяковину, как мир Божий. Тут много поэзии и юной глупости, много стадного движения и кокетливой моды. Несомненно, часть профессуры вовлечена в забастовочное движение, но профессора ведут себя все же с некоторою рассудительностью: они готовы идти на компромисс. Гораздо решительнее в забастовке студенты, особенно первокурсники. Еще прямолинейнее курсистки, ибо женщины сродни детям. Настоящие дети были бы совсем неумолимы, если бы их собрали в толпу и дали возможность бастовать. Дети способны даже на крестовый поход! В старые, более мудрые времена правительство или не соединяло людей в толпу, или держало ее в железной дисциплине. Всякое стадо имеет склонность быть Панурговым, в том числе и людское стадо. По отзыву людей, правдивости которых я верю, уволенный за строптивость директор Женского Медицинского института господин Салазкин человек вполне почтенный, серьезный ученый (он профессор физиологической химии) и редкостный администратор. Он пользовался общим уважением у избравшей его профессуры, и курсисток. Среди последних далеко не все стоят за забастовку, но меньшинство сознательно присоединилось к ней, чтобы не вносить в женский институт безобразных явлений обструкции и скандалов с неизбежным вмешательством полиции. Именно чтобы сохранить институт от закрытия, несочувствующие забастовке решили до восстановления порядка не ходить на занятия. Совет профессоров института не только не поощрял забастовки, но первый из советов высших школ выступил с резким порицанием ее, как «несоответствующей духу школы». Мало того, совет профессоров Женского Медицинского института тогда же пригрозил забастовщицам репрессией, напомнив им, что в случае прекращения нормальных занятий до трех недель семестр должен быть продолжен на соответственный срок летом. Если же перерыв занятий выйдет долее трех недель, то последний семестр не будет зачтен вовсе. Это постановлено было на основании правил, изданных еще Ванновским. Министр Кассо предложил совету профессоров изыскать меры к привлечению забастовщиц к занятиям. Легко сказать, да легко ли сделать! После обсуждения в совете профессоров господин Салазкин ответил министерству, что все профессора являются на лекции, заставить же курсисток посещать институт он не может. Продолжить семестр летом долее трех недель никак нельзя, ибо клиники — самая существенная часть института — дольше июня открытыми не бывают, и сами курсистки разъезжаются на практику. На это министр своей властью приказал продолжить семестр до 15 июля. Директор института, находя, что у совета профессоров отнимается право распоряжаться чисто учебным делом, счел неудобным оставаться на выборной должности в качестве исполнителя не решений совета, а приказаний министра. Тогда господин Салазкин был уволен и от директуры, и от профессуры. В принципе, я очень сочувствую решительным мерам правительства, когда они необходимы и целесообразны. В данном случае меня берет сомнение. Женский Медицинский институт учреждение совсем особое, тесно связанное с жизнью клиник. Ведь в самом деле, если клиники закрываются с 1 июня, то какие же возможны дальше занятия? Это не филология и не математика, связанные только с книгами. Из министерства в институт усиленно шлют приказы: «Начинайте занятия! Во что бы то ни стало начинайте, хотя бы с десятком слушательниц!» Требуется сорвать забастовку, требуется показать, что все университеты и институты действуют. Но будет ли это действительным срывом забастовки или только симуляцией срыва,— вот вопрос. Когда должник платит полкопейки за рубль, то эти полпроцента долга не отрицают банкротства, а подтверждают его. Считая забастовку школы преступной и психопатической чепухой, я всем сердцем приветствовал бы возвращение к учебным занятиям, но нужно, чтобы это возвращение было действительное, а не фиктивное. Некоторые администраторы наши следуют обычаю плохих полководцев: «отступательный марш» свой желали бы выдать за победу. Так как одна ошибка влечет за собой часто другую, то я боюсь, как бы у нас не понервничали еще раз и в самом деле не закрыли бы огромного и дорогостоящего учреждения просто по неспособности навести действительный в нем порядок. Вопрос ясен. Если бы действительно правительство убедилось, что большинство профессоров и студенток — революционеры, то институт конечно следует прикрыть. Если же такого убеждения нет, а есть раздор, вызванный отчасти недостатком и запоздалостью правительственного надзора, то хоронить большое учреждение нельзя. Культура русская так молода и так небогата, что каждый очаг просвещения должно беречь, как святыню. А что в Женском Медицинском институте читают не только прокламации, но и учебники, что там действительно учатся, я это знаю по знакомым медичкам. Не только учатся, но иногда зарабатываются до упадка сил, до истощения. Я нарочно спросил одного из сопровождавших нас ученых, какое его общее впечатление — серьезно занимаются девушки или не серьезно. Профессор самым настойчивым образом уверял, что медички учатся с удивительным старанием и в этом отношении стоят гораздо выше студентов-медиков. Добросовестность учащихся девушек выше похвалы. Поражает часто их ненасытность знания, стремление возможно скорее усвоить все до последних мелочей. Как и в других отраслях труда, где женщины соперничают с мужчинами, они вносят в труд, может быть, менее таланта и творчества, но зато все свежесть чувства, всю сравнительную неиспорченность, всю молодость любопытства. Женщины-врачи выходят действительно хорошо подготовленными врачами. Чтобы оценить высокое значение чисто женского врачебного искусства, надо пройтись по женским и детским клиникам института. Мы, мужчины, обыкновенно забываем тот неоплатный, вовеки непогасимый долг наш, который мы обязаны признавать в отношении «слабого», на деле же истинно героического пола, в отношении матерей человеческого рода. Подумать только, сколько лютых страданий испытывает женщина рождающая и сколько самоотверждения — мать кормящая! Без слез глядеть трудно на ряды кроватей с измученными молодыми женщинами, которых свалили или многочисленные женские болезни (иногда чудовищные), или катастрофа родов. А в детской клинике с стеклянными простенками — как трогательны эти ряды крохотных кроваток и в них маленькие больные, столь беспомощные, похожие на едва теплящийся огонек. Есть ли что-нибудь в науке благороднее, как уход за хворающими женщинами и детьми? И если бы ежегодно 1700 женщин-врачей вступали в жизнь вооруженные наукой облегчать страдания, какой бы это был чудный вклад в народную жизнь! Накануне приговора, решающего участь Женского Медицинского института, нелишне припомнить коротенькую его историю. Он существует 13 лет и ежегодно получает от правительства около 140000 рублей. Этого хватает менее чем для половины надобностей. Недостающее пополняется взносами самих слушательниц (по сто рублей в год), городской субсидией (15 000 рублей) и процентами с 29 именных капиталов на общую сумму около 350000 рублей, кроме того, ежегодно разные городские, земские и другие учреждения выдают более 150 стипендий для медичек. Мало учреждений в России, встретивших столь горячее сочувствие, как Женский Медицинский институт. Пожертвования на него были огромны и продолжают приливать. Сложилось обширное общество доставления средств институту; им построены три больших здания, бактериологический институт, электрическая станция. На земле, отчасти уступленной городом, строится хирургическая клиника на средства госпожи Нобель. Все другие клиники находятся на земле городской Петропавловской больницы. В особых зданиях помещены: пропедевтическая акушерско-гинекологическая клиника, называемая Московской, так как сооружена на средства москвичей (обошлась в 175000 рублей), глазная клиника, устроенная отчасти на средства господина Нобеля, отчасти на городские, и детская клиника имени Оржевской. При ней находится баракдля заразных больных имени профессора Быстрова. Строится здание кожной и сифилидологической клиники. На оборудование ее предполагается пожертвование госпожи Тарновской. Недавно в Царском Селе скончался известный богач Кокорев; он Пожертвовал институту полмиллиона рублей на клинику внутренних болезней. Особенно быстро и широко развился женский институт при третьем его директоре — профессоре Салазкине, первом по выбору на началах автономии 1905 года. При нем расцвели музеи, лаборатории, аудитории, библиотеки, создались научные кружки и целое ученое общество — клинико-биологическое. Женская медицинская школа уже затмила в Петербурге мужскую. Ученые общества и медицинские съезды теперь собираются всего охотнее в Женском институте; между ним и другими учено-учебными учреждениями установилась интимная связь,— например, с институтом экспериментальной медицины, где многие работы ведутся врачами и слушательницами института. Фундаментальная библиотека института имеет уже свыше 25 000 томов, есть также особая библиотека для слушательниц и при каждой кафедре своя особая. Благодаря Женскому институту городская Петропавловская больница расширилась почти вдвое, а главное — врачебная помощь поставлена в ней теперь на клиническую высоту. Врачи больницы естественно втянуты в общенаучную жизнь института и этим создается серьезнейший очаг прогрессирующей медицины. За недолгие годы Женский институт выпустил около 1500 женщин-врачей, некоторые из них уже удостоены степени доктора медицины. Большинство медичек не на словах, а на деле идут на лечебное служение народу, подчас столь тяжкое. В клиниках, которые мы проходили, нам пришлось видеть редкий в обществе тип ученых женщин — клинических ассистентов, лаборантов, ординаторов. Говорят, число их увеличивается: они очень успешно конкурируют с мужчинами во всех отраслях медицины, являясь прекрасными преподавателями и сотрудниками-товарищами. В Женском Медицинском институте числится более сто профессоров; даже среди приват-доцентов имеются бывшие профессора университетов. Взвешивая все обстоятельства (а их гораздо больше, чем может вместить статья), я совершенно не верю слухам, будто правительство решило в случае упорства профессуры закрыть институт. Во-первых, институт рассчитан не на теперешний состав профессоров и медичек, а на неопределенно долгие годы. Во-вторых, следует различать упорство законное, основанное на законе, от упорства преступного, нарушающего закон. В-третьих, наказывая данный состав предполагаемых забастовщиков, нельзя наказывать Россию и наносить ей существенный ущерб. Пора раз навсегда признать, что учреждения такого вечного типа, как школы, неуничтожимы, что их следует чистить и упорядочивать, но не закрывать. В борьбе со смутой нельзя принимать мер, способствующих смуте, между тем закрытие столь исключительно популярного и втянувшего в себя столь огромные пожертвования института отзовется в обществе особенно болезненно. Женское медицинское образование пустило в России слишком прочные корни и вырвать их значило бы нанести глубокую и незаслуженную рану обществу. Государственная власть имеет право и долг всемерно добиваться того, чтобы учреждения работали законопослушно, но остановить вовсе работу учреждений это не значит добиться своей цели. Предлагаемое профессурой и основанное на законе наказание забастовщиц — потеря семестра — следует, мне кажется, на первый раз счесть достаточным. Если бы обнаружилось у забастовщиц намерение сорвать и второй семестр, и третий и если бы институт выступил на явно революционный путь, тогда (но только тогда) следовало бы его прикрыть — на время. Женский институт — дорогой прибор для дорогого всем знания. Если на великолепном рояле сейчас не умеют или не хотят играть, это еще не резон ломать его на дрова. Р.S. «Колокол» упрекает меня в том, что я не спешил заговорить об ужасном убийстве в Киеве мальчика Ющинского. «Колокол» с достойной прозорливостью объясняет это моею трусостью перед евреями. На это замечу, что, не будучи колоколом, в который звонит любой пономарь, я не могу спешить с отзывом о преступлениях, в которых еще не вполне разобралась сама следственная власть. Я не только не запоздал с заметкой об Ющинском, но скорее излишне поспешил с ней. А.И. Савенко телеграфирует мне, что его ссылка на следственный материал не подлежит печати. Чем серьезнее случай, тем он более обязывает к сдержанности в ожидании судебных данных. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|