| ||
|
12 июня В прениях по финляндскому вопросулевые ораторы Г. Совета г-да Извольский, Кони и др., не умея сказать, чего-нибудь серьезного по существу, выдвинули довод крайне абсурдный, но раскрывающий весь секрет их позиций. "Чувству не должно быть места в определении правового положения части государства", — заметил г. Кони. "Законы пишутся спокойно и бесстрастно, — добавил г. И. Извольский: я боюсь увлечения, увлечения уязвленного национального чувства, которое оскорбляется финляндскими политиками, но нам ли, высшему устою русской государственности, поддаваться чувству раздражения?" Г. Извольский совершенно напрасно "боится" увлечения на циональным чувством. Так как он не имеет его даже в зародыше, то он совершенно застрахован от увлечений. Полный кастрацией этого инстинкта объясняется как изнеженное равнодушие этого оратора к Отечеству, так и вообще политическая импотенция левого лагеря. В отношений национализма они — евнухи и сообразно с этим органическим недостатком лишены всякой способности увлекаться здоровыми и натуральными политическими желаниями. Что уж тут говорить о "страсти", о необходимости "бесстрастного" обсуждения вопросов! К иному ведь вы и неспособны, г-да кадеты. Безжизненные и бесчувственные в отношении своего народа, вы в состоянии иногда обнаруживать поддельный жар, но бесплодие вашего бесстрастия слишком хорошо свидетельствует, высокого ли оно сорта. На все ваши тонкие хитросплетения относительно спокойствия и бесстрастия поэт давно ответил вам: "вы — сердцем хладные скопцы". Этим все сказано. Есть ли хоть капля смысла в утверждении, будто законодатели должны "бояться своего национального чувства"? Мне кажется это совершенно равносильно страху пред своим сознанием, пред центральным двигателем его — волей. Что же в самом деле такое — "национальное чувство", что это за зверь? Сторонники политического бесстрастия очевидно сами никогда не чувствовали, что такое чувство, и судят о нем по слухам. Если бы гг. Извольские были живые люди, они понимали бы глубочайшей сущностью своей, что вся душа состоит из чувства и кроме чувства в ней нечего нет. Даже их холодная скопческая абстракция есть кое-какое чувство, хотя и отрицательное. То, что называется умом, суждением, рассудком, есть лишь естественный цвет на стебле чувства и вне этого стебля сознание невозможно. Основная истина психологии та, что вся душевная жизнь, все тончайшие отвлечения, эстетические, религиозные, философские — все безбрежные понятия коренятся на чувстве. Спрашивается, каким образом выработать в себе национальный разум, "боясь" и чураясь национального чувства? В том-то и горе России, в том наше глубокое несчастие, что даже у государственных людей русских иссяк — и часто досуха — этот основной родник политического сознания — чувство народности. Вянет корень, вянет и чашечка цветка. Иссякает масло, — гаснет и питаемый им огонь. Именно потому, что пошатнулось национальное чувство наше, пошатнулся и политический разум. Вот почему — при полном национальном бесчувствии гг. Извольских, Оболенских, Олсуфьевых, Стаховичей, — сама отвлеченная мысль их поражена бессилием. Разве сделали они в течение нескольких дней хоть одно серьезное возражение? Все их бесчисленные слова и изворотливые речи были одни "слова, слова!" Это было наводнение слов в пустыне мысли, как сказал кто-то. В старые века, когда нации рождались и государства строились, никому в голову не приходило бояться национального чувства. Напротив, стихия народная всемерно вырабатывала в себе это чувство, как основной фонд духа, как движущую историческую свою силу. Все понимали, что национальное чувство есть национальное сознание. Вопреки нынешним кастратам национализма, древние предки наши наживали и накапливали в себе национальное чувство как органическую зрелость, как потенциал прогресса. С величайшей страстью древние люди отстаивали все элементы национального чувства: единство крови, единство языка, единство веры, единство быта и управления. Они не только не "боялись увлечься", но наоборот, увлекались национальным чувством, доводя его до возможного напряжения. Если бы тогда не чувствовали искренно, до предела чувств, то не дошли бы до роскошного развития религии, философии, науки и искусств. Если бы национальное чувство не окружили культом, торжественным и священным, то не было бы ни нации, ни государства. Именно национальное чувство было душой народной, именно оно оплодотворяло нарождающиеся поколения и поддерживало звенья великой неразрушимой цепи, составляющей бытие народа. Выродившийся и обеспложеный тип, к которому принадлежат наши инородчествующие политики, толкуют о бесстрастии, но это — попытка навязать живому обществу психологию полумертвецов. Нас приглашают не верить чувству, а верить разуму, — но покажите же нам разум, возможный вне чувства? Такого в природе не бывает. То, что вы выдаете за бесстрастный разум, есть ваше бесстрастное заблуждение, а иногда довольно скверная уловка подтасовать политические карты. Националисты верят в свое национальное чувство как в единый источник истины, ибо через чувство говорит природа, через чувство говорит Бог Естественное чувство разумно; оно как откровение существа нашего полно верных предчувствий и верных предостережений. Кого это кадеты хотят удивить своею натасканной из чужих карманов метафизикой? Живая часть общества русского не нуждается в том, чтобы ей подсказывали, чего хотеть. Она живет, и сама жизнь диктует ей направление ее воли. Финляндский вопрос бесконечно прост: Финляндия отрицает Россию, Россия отрицает это отрицание Тут не может быть иного решения, кроме того, что утверждено историей. Мы получили Финляндию по Фридрихсгамскому договору, и последний должен быть наконец исполнен. Россия должна осуществить свое державное обладание покоренными шведскими губерниями, уважая те особенности быта жителей, сохранение которых предполагалось в трактате. Финляндия, как старуха в пушкинской сказке, этим не довольствуется. Чем милостивее к ней относилась верховная власть, тем капризная окраина становилась требовательнее. Сверх меры она получила и богатство, и "дворянство" среди других племен России, — ей этого мало; подайте ей и царский скипетр, заставьте служить ей Россию! Как бы в результате этой забавной жадности нищая старуха вновь не очутилась при своем разбитом корыте. Народ российский не только велик, но и великодушен; свое беспримерное в свете благожелательство к инородцам он всего ярче доказал именно на Финляндии, — однако, всякому доверию есть мера. Народ русский всем существом своим чувствует, что доверие его обмануто, что на груди своей он вскормил не друга, а врага! Если из этого выйдет нечто не совсем хорошее, пусть сварливое маленькое племя пеняет на себя! В политике, как остроумно выразился П.А. Столыпин, "нет мести, но бывают последствия"; я прибавил бы: заслуженные последствия. Г. Извольский думает, что сказал умную вешь, предостерегая от политического раздражения, но раздражение неизбежно, если вас раздражают. Мало того: раздражение в этом случае даже разумно. Если бы живое тело не чувствовало боли, оно погибло бы. Через раздражение природа дает сигнал, что близка опасность и что необходимо бороться с ней. Нельзя отрицать, что национально-чувствующая часть русского общества раздражена поведением Финляндии; выразителем этого раздражения явился в Госуд. Совете протоиерей Буткевич. Он откровенно сказал то, что все мы чувствуем, и чего нельзя не чувствовать, если вы не страдаете душевной анастезией. Но если Россия раздражена, то уже одно это указывает на присутствие серьезного раздражающего зла. Считать зло добром и подавлять в себе чувство оскорбления могут только бездушные лицемеры. К удивлению очень многих националистов, за Финляндию выступил член национального клуба гр. Олсуфьев. В своей длинной и довольно запутанной речи, полной нескрываемого идолопоклонства пред г. Максимом Ковалевским, почтенный граф говорил что-то такое о старом русском национализме — национализме московской школы, к которой он будто бы принадлежит, и о национализме новом, "зоологическом", как он его называет. Старый национализм видите ли, имел в отличие от нового идеальное содержание, он строил свои отношения к чужим племенам на возвышенных чувствах и пр. и пр. Хотелось бы заметить максим-ковалевствующему графу: вот оттого-то вы, г-да московские националисты, и провалились со всею школой вашей, что чувство национальности осахарили маниловщиной, пропитали сентиментализмом. Пока вы предавались философским мечтам, природа шла стихийным ходом и выдвинула буйный напор чужих народностей. Иные из них в огромном количестве проникли к нам, внедрились, как поляки и евреи, во все ткани общества и совершают разрушительную работу, иные — угрожают извне. Целых полстолетия московская национальная школа занималась чувствительной метафизикой, а тем временем шел один военный разгром за другим, и инородцы вновь завели было великую смуту 1611 года. Где же вы были и что поделывали, господа "старые националисты"? Почему же вы не повлияли благотворно на общество русское, почему не отвратили катастрофы? Вы — в лице больших талантов московской школы — конечно влияли па общество, но влияли скверно. Вы прививали к нему изнеженные и расслабленные чувства, вы внушали отвращение к народному мужеству, вы внедряли страх к борьбе. Каких-каких красивых слов вы не наговорили на манер Рудина! То вы мечтали о всечеловечестве, то о вселенской правде, то о вселенском единении, о призвании русского народа всем служить и всем уступать, договорились наконец до непротивления злу, до полного отречения от отечества. Тем временем народ дичал, покинутый без всякого культурного руководства! Буржуазия дичала. Бюрократия, обильно разбавленная инородчиной, мертвела. Аристократия втягивалась в либеральное бесстрастие и полный в отношении своей родины нейтралитет, скорее враждебный, чем сочувственный. Хорошо влияние старонациональной школы, нечего сказать! Гр. Олсуфьев совершенно верно говорит, что новый русский национализм не похож на старый. Боже сохрани от сходства с последним. Несчастье его в том, что старый национализм был далек от народности, к которой принадлежал. Славянофильство возникло из недр не русского, а немецко-византийского духа, из философии Шеллинга, из мечтательного политического романтизма, в котором обленился и завял когда-то могучий русский дух. Только теперь, после великой катастрофы, мы возвращаемся к истинному национализму русскому — нашей новгородской и московской эпохи. Именно теперешний, новый национализм русский (который я вместе с другими проповедую) есть возрождение древнего. Он куда постарше славянофильских мечтаний. Как все естественное, он ровесник нации и родился с нею. Да, вы правы, — возрождающийся национализм русский зоологичен, но именно таким и должен быть реальный национализм. Он основывается на глубочайших тайнах крови и породы, на органическом строительстве расы в ряду веков, на глубоком физическом и психическом различии разных племенных типов. Гр. Олсуфьев презрительно относится к зоологическому принципу потому, что не вник в него, но современная наука именно на нем строит наиболее точные свои выводы. В возрождающемся древнем национализме русском есть кровь и страсть, как на заре истории, а не только схоластические умствования из книжек, любезно одолженных г. Максимом Ковалевским. В новизне национального возрождения нашего "старина слышится", говоря словами старообрядцев Александру II: не вчерашняя старина прекраснодушных Рудиных и Райских, а простая, допетровская старина. Как было когда-то встарь — в эпоху вольности новгородской, в эпоху свежего, как молодой лес, московского самодержавия, чувство народности в нас эгоистично, и в этом мы откровенно признаемся. Мы — неотделимое от народа общество — чувствуем в себе народную жажду жизни и победоносную волю господствовать, а не подчинятся. Националисты маниловской московской школы, сколько бы ни рассуждали, клонят непременно к самоуничижению, к самоотречению, к низвержению племени нашего на степень подстилки для народов: как раз то, о чем проповедуют немцы относительно славян. По мнению маниловского национализма мы, Русские, почему-то обязаны поражать весь свет своим великодушием, должны как пеликан дите — кормить своею кровью всех — даже не собственных детей. Не кто иной, а мы должны отвоевывать права для чужих народов, мы обязаны освобождать угнетенные племена, мы же должны награждать их конституциями, мы же обязаны давать полный доступ на свое тело паразитным племенам и устраивать для них государства в своем государстве. Под внушениями этой изнеженной и безвольной школы наше правительство из самого сильного в свете переродилось в одно из самых слабых. Сколько плачевных, чтобы не сказать гибельных, ошибок наделано нашими правящими классами во имя отвлеченной доброты и политической благотворительности! Но благодеяния рассыпали у нас за счет народа, который вовсе не уполномочивал тратить трудно нажитые приобретенья предков. Наш новый национализм, прислушивающийся к сердцу народному, уже тем выше славянофильства, что не тратит, а собирает силы. Знайте, г-да космополиты, — вновь начинается наша древность! Вновь начинается эпоха "собирания земли русской", эпоха строения ее — хоть и с новым материалом, но по органическому и естественному плану. Вы, бесстрастные и холодные, доживайте век свой: возрождающийся дух народный выбросит вас, как все отжившее, из своих тканей. Новая Россия, как в древности, хочет жить для самой себя: не для евреев и не для Финляндцев, а для себя и своего потомства. На финляндском вопросе обнаружится весь объем той порчи, которою страдает наш парламент. Почти на целую треть верхняя палата наша состоит в оппозиции русскому народу. Тут еще раз сказалась коренная ошибка в самом способе наполнения Госуд. Совета. Спокон века повелось, что сюда назначаются не только талантливейшие из сановников, но и те важные неудачники, которых не хотят обидеть. Эпоха сентиментальной государственности, подготовившей смуту, выработала такую манеру: если не годится человек быть директором департамента, то, чтобы очистить место, его назначают товарищем министра. Если не годится обер-прокурор Синода, пожалуйте в законодатели. Именно этим путем в патриотическое общество Государственного Совета была влита вместе с инородцами разных мастей большая порция бюрократического неудачничества. Вообще бесстрастные и нейтральные сановники — не все конечно, — но изрядная часть, невольно жмутся влево, к толстому чреву Максима Максимыча, к его протодьяконскому басу, к его коротеньким оппозиционным идейкам. Отставные министры — естественные критики тех, которым пришлось передать портфель. Потребность выместить досаду заставляет некоторых сановников забывать об отечестве. Вот одна из причин их хваленого бесстрастия в финляндском, как и иных вопросах. Судя по сегодняшнему заседанию (в пятницу) национальное чувство русское все-таки не обманет Россию. Большинство в Госуд. Совете, притом огромное, пока благоприятно правительственному законопроекту. Если разбуженная громом Божиим Россия начинает новую, кипучую и деятельную жизнь, то странно было бы, если бы это не отразилось на тех засильях, которые разные народы и народцы утвердили в нашей Империи в эпоху сна. Опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1910 г.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|