| ||
|
6 ноября, 1912 Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо.
Похоронили первосвятителя русской церкви. С необыкновенно сложным чувством сострадания и сожаления провожает Россия в вечность своего «первоприсутствующего» архипастыря. Митрополит Антоний был, насколько это возможно, общим любимцем, и, по общему мнению, был первым кандидатом в «патриархи всея Руси» с предстоящим восстановлением у нас церковного единовластия. Много лет, если не десятилетия, мечта о патриаршестве волнует Церковь нашу. Глубоко скрытая в духовенстве и православном народе, эта мечта за эти двести лет совершенно не исчезала и, наконец, мы как будто дожили до возможности ее осуществления. Митрополит Антоний был искренним и беззаветным сторонником восстановления патриаршего престола — при всех правах занять этот престол и начать собою новую эру Церкви, новую, так сказать, династию единовластных первосвятителей. Не одно лишь человеческое честолюбие, вполне естественное, но и глубокая преданность идее патриаршества, вероятно, заставляли почившего митрополита считать предстоявшее ему завершение земного поприща величайшим счастьем, какое духовному лицу доступно. Хотя святейшество почитается вообще ниже признанной Церковью простой святости какого-нибудь угодника Божия, хотя бы чернеца или юродивого, тем не менее, сан «Божиею Милостью патриарха всея России» облечен в глазах народных таким сиянием, таким великолепием славы, что достижение этого сана действительно может считаться за великую милость Божию. Долго, очень долго ждал достойнейший первосвятитель, но подобно длинному ряду своих предшественников, не дождался патриаршества. В этом, мне кажется, общая драма и наших высоко заслуженных архипастырей, и уже два столетия как бы обезглавленной Церкви. Чтобы понять сущность этой драмы, следует всмотреться в характер нашей иерархии, в личный характер сменяющих друг друга митрополитов. Вы увидите, что основным характером духовной власти является отсутствие характера, отсутствие, по крайней мере, той центральной черты всякого характера, которая зовется волей. Со времен Никона, когда патриаршество наше было сломлено московским самодержавием, сложился такой порядок, что до вершин церковной власти стали допускаться лишь иерархи, отрекшиеся от своей воли, отрекшиеся от личных воззрений и вполне покорные высшей светской бюрократии. С покойным митрополитом Антонием я немного встречался, беседовал с ним, имел маленькую переписку, и потому позволю себе на примере его высокой личности разъяснить мучительную загадку: что, в самом деле, держит нашу церковь в плену? Что мешает осуществиться хоть и затаенной, но общей жажде всего русского православия — перейти, наконец, в канонический порядок жизни на основе церковного единодержавия в лице патриарха и соборного согласия? Усопший митрополит Антоний был заслуженно чтим в наших высоких кругах. Его любили и в обществе, и относились с уважением в народе. Вот иерарх, о котором никто не говорил дурно, и все говорили хорошо. От него не дышало святостью, но он был кроток и благочестив. Он с величайшим достоинством носил свое монашество и преосвященство. В достоинстве этом не было ничего напыщенного — напротив, оно отличалось величием простоты, совершенно, мне кажется, непритворной. Без тени надменности митрополит был серьезен и добр. Прибавьте природный, незаурядный ум, остатки внешней, когда-то замечательной красоты, почти светскую образованность, прибавьте трогательный оттенок той глубокой печали, которая остается на людях, перенесших ужасное семенной горе (еще будучи профессором, до священства, покойный потерял любимую жену и сразу троих детей от дифтерита), прибавьте личное благородство и доброжелательность ко всем. Все это могло только привлекать к митрополиту Антонию и создавать для него общее поклонение. Но не напрасно сказал Христос: «Горе, егда добре рекут вам вси человецы. По сим бо творяху лжепророком отцы их». Удивительно ровный характер и миролюбие ограждали митрополита от всякой вражды, но ... от этого, мне кажется, существенно страдала Церковь. Уча любить врагов, Христос вовсе не отрицал необходимости становиться во враждебные иной раз отношения к людям, не отрицал сопротивления им и борьбы с ними. Ибо что же значит рядом стоящий стих: «Блажени будете, егда возненавидят вас человецы и егда разлучат вы и пронесут имя ваше, яко зло сына человеческого ради»? Стало быть, «ради сына человеческого», ради верховной истины не только разрешается возбуждать вражду, но обещается за это великая награда на небесах. Христос в этом отношении завещает следовать примеру истинных пророков, с которыми именно так поступили «отцы их», т.е. ненавидели их, отлучали от себя, поносили, бесчестили, побивали камнями. Говоря, что Он сам принес не мир, а меч. Христос недаром называл апостолов «сынами грома» и говорил: «Будете ненавидимы всеми за имя Мое». Сам лично Спаситель, молившийся за врагов, не остановился перед тем, чтобы возбудить против себя неукротимую ярость этих врагов, разрешившуюся для Него муками крестной смертью. И любимым ученикам в завершение их апостольского дела Христос ничего не обещал, кроме поношения, мучений и лютых казней. Есть же, стало быть, в христианской проповеди нечто непримиримое, возбуждающее мир к ненависти, к трагическому сопротивлению. Не в укор благочестивым митрополитам нашим и всему апостольскому сословию, я позволю себе заметить, что все теперешнее унижение православной церкви, все ее горестное бессилие, все шатание веры происходят от некоторого забвения вышеприведенных заветов Христа. История нашей церкви гордится дивною решимостью митрополита Филиппа, не убоявшегося жесточайшего из тиранов, когда нужно было сказать ему Именем Божиим известное обличение. Навсегда остается бессмертным и этот подвиг, и мученичество святого архипастыря*. К глубокому сожалению, мужество митрополита Филиппа осталось почти одиноким или, по крайней мере, не вызвало постоянного в духовенстве подражания. Иваны Грозные не повторялись, но даже с мелкими бесчисленными насилиями представители церкви не находили в себе характера бороться. Уступать всему, со всеми соглашаться, все благословлять — вот что постепенно сделалось лозунгом православного духовенства. Тихое и безмолвное житие, здравие и спасение — вот идеал наших духовных пастырей, больших и малых. Всем угождать, всему потворствовать, раз навсегда решить: laissez faire, laissez aller — вот к чему свелась апостольская миссия, если не считать бездейственных — ибо не подкреплены примером мученичества — поучений. ______________________ * Сказать кстати, совершенно такое же мученичество католического епископа Станислава, обличившего польского короля Болеслава Храброго, увековечено орденом, самым распространенным в России. ______________________ При всех недостатках характера патриарх Никон был, кажется, последним у нас великим представителем церковного авторитета. Стремление его создать русское папство считается почему-то чудовищным, но чем же трижды царственный патриарх римской церкви хуже полного уничтожения всякого патриарха у нас и полной замены канонической иерархии — бюрократической? В очень интересной книжке, недавно вышедшей («Очерки по истории русской церкви») варшавский профессор П.В. Верховский доказывает, что «лично склонный к протестантизму» Петр Великий, как и «воспитанный на протестантских началах» Феофан Прокопович, сочинили Духовный Регламент русской церкви по Пуффендорфу, взяв некоторые места целиком из этого рационалиста и создателя школы естественного права. Тот же ученый доказывает, что отмена патриаршества совершена не только не канонически, но даже путем умышленных искажений текста грамот, посылавшихся восточным патриархам. Петр уверил патриарха Иеремию, что Духовный Синод учрежден «после долгого тщательного обсуждения» с духовенством, чего на самом деле вовсе не было. Петр уверил, что Синод будет пользоваться полнотою патриаршей власти, и только на этом основании патриархи согласились на учреждение Синода, а на самом деле Синод тотчас же попал в плачевнейшее подчинение светской власти с оттенком даже какой-то униженности. Едва учредив Синод, Петр повелел: «В Синод выбрать из офицеров доброго человека, кто бы имел смелость и мог управление синодского дела знать, и быть ему обер-прокурором». В инструкции этому обер-прокурору давались почти диктаторские права: «Смотреть крепко, дабы Синод свою должность хранил и во всех делах... истинно, ревностно, порядочно, без потеряния времени по регламентам и указам отправлял»... Офицер из гвардейцев все провинности иерархов «записывать повинен в свой юрнал» и немедленно доносить царю... Хотя В.К. Саблер и его предшественники вышли уже не из гвардейских офицеров, но диктаторская власть обер-прокуратуры над Синодом, в сущности, осталась до сих пор, и история нашей церкви за эти два века в нравственном отношении ужасна. Нельзя сказать, чтобы иерархия наша не делала ровно никаких попыток вернуть канонический порядок вещей. Хотя и слабый протест все-таки иногда высказывался. Его постигла определенная Христом участь. «Первой жертвой,— говорит профессор Верховский, был Феодосии Яновский, который был лишен священного сана и в качестве простого чернеца Федоса заключен в мрачной и тесной тюрьме Карельского монастыря, где вскоре и умер...» Затем лишены были сана и сосланы епископы: Лев Юрлов, Георгий Дашков, Игнатий Смола. Лишен был сана и умер в Выборгской крепости митрополит казанский Сильвестр, то же архиепископ Киевский Варлаам, архимандрит Евфимий, епископ Феофилакт Лопатинский, знаменитый Арсений Мациевич и много других. «Кончилось тем,— говорит профессор Верховский,— что те, кто не могли примириться с официальной благопристойностью, искали полного удовлетворения своим религиозным запросам, уходили в секты и раскол. Кто не имел побуждения решиться на это, тот окончательно охладел, сделавшись «интеллигентом». Остальные притихли». Впечатление именно «притихшего» производил покойный митрополит Антоний. Не зная его лично, трудно было представить себе, до какой степени он всего боялся — и особенно обер-прокуратуры. Мне как-то пришлось просить митрополита об облегчении участи известного П.В. Веригина, вождя кавказских духоборов, и ныне остающегося их вождем в Америке. Веригин — совсем молодой тогда человек — без всякой цели томился в Обдорске. Знакомый с этим так называемым «Христом» духоборцев по переписке (а впоследствии и лично), я убедился, что это вполне безвредный, хорошей нравственности человек, уже сильно тронутый цивилизацией, чтобы играть какую-нибудь изуверную роль. Религиозно-философствующий, с интеллигентским развитием, подобный вождь мог быть скорее полезен среди своих единоверцев, сдерживая фанатические их увлечения (сожжение оружия, хождение голышом и т.п.). Стоило мне заикнуться о Веригине, как митрополит Антоний сжался, оробел и наотрез отказался помочь мне в этом деле. Он ничего особенно дурного не видел в духоборстве, он признавал высокую нравственность этой секты, и вообще он был враг религиозных гонений, но «что могу я?» — спрашивал он,— «уверяю вас, я, безусловно, не имею никакого влияния, никакой власти». «Да как же, владыко,— спорил я,— как же вы не имеете власти? Ведь в глазах всего народа русского первоприсутствующий в Синоде митрополит — самый высший авторитет после Государя Императора». «Ах, что вы, что вы! Ничего подобного. Мое значение, как и всего Синода, ничтожно. Всем вершит Константин Петрович». Константин Петрович — эти два слова, увы, и для самого влиятельного и общелюбимого митрополита были какою-то магическою формулой, чем-то вроде заклятия. Перед фразой «Константин Петрович не хочет» мгновенно останавливалась патриаршая (в теории) власть Синода, все традиции тысячелетней церкви, все накопленное сознание иерархов и понимание ими апостольского своего долга. А кто такой был Константин Петрович? Простой чиновник в вице-мундире, когда-то недурной профессор, человек с большим, но циническим умом, умом старого византийца, который довел свою власть единовременно до террора и паралича. Все видели, что ничего великого Константину Петровичу не удается, а напротив — церковь втягивается в опасную анархию, в безверие, в разброд — и все трепетали Константина Петровича. Даже в случаях явного расхождения с канонами все боялись за свои мантии, за бриллиантовые кресты на клобуке... Тонкая драма нашей духовной иерархии вообще и почившего митрополита в частности раскрылась за несколько дней до его смерти. Только на пороге из этого мира в иной, лучший, первосвятитель церкви вдруг позволил себе довольно смелый протест — именно по поводу выборов духовенства в Государственную Думу. Если верить сообщению газет, владыка решительно высказался против привлечения епископов и священников в законодательные палаты. Он напомнил отцам Синода то, что все они, конечно, прекрасно знают, что пастыри церкви и архипастыри имеют свое крайне ответственное призвание, что нельзя, не погрешая против канонов, отвлекать священство от престола Божия и забрасывать спасение душ паствы ради участия в чисто мирских, государственных и общественных заботах. К сожалению, я подлинного текста речи митрополита Антония не знаю, но читал передачу его слов с изумлением и восторгом. Наконец-то! Читателю не безызвестно, что я в течение ряда лет при всяком случае напоминаю о недопустимости духовенства в парламент на основании непреложного 81-го правила святых апостолов («не подобает епископу или пресвитеру вдаватися в народные управления, но неупустительно быти при делах церковных»). Согласно этому правилу, которое отменить не может никакая власть, владыки и иереи, заседающие в Таврическом и Мариинском дворцах, обязаны «сего не творити» или «да будут извержены». Не из пренебрежения к духовенству, а из глубокого почтения к высокому его призванию, я думаю, что священникам и епископам не место в политике. Церковная печать непристойно обрушивалась на меня: как-никак, 4200 рублей для батюшки-депутата на земле не подымешь. Представьте же мою радость, когда первоприсутствующий в Синоде митрополит высказал совершенно то же убеждение, что я отстаиваю без всякого успеха. Почивший первосвятитель, как бы чувствуя, что скоро будет призван отдать отчет о своих делах и мыслях, нашел, наконец, решимость стать на строгую почву канонов. Рискуя вызвать гнев «Владимира Карловича», он мужественно сказал: «Не согласен». Говорят, это выступление митрополита Антония до такой степени поразило присутствующих иерархов, что никто из них не возразил ему. Судьбе угодно было, чтобы первый вполне независимый шаг покойного первосвятителя вышел и последним. Но такова сила истинного величия: смерть митрополита Антония не в силах взять от нас его последний завет. Он остался завещанием всей православной иерархии и всему народу. Итак, вот, мне кажется, глубоко важное поучение из этой красивой, благочестивой, очень высокопоставленной, но слишком робкой жизни, то евангельская соль, потерявшая свою соленость. Хочется напомнить: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашается». Отцы и владыки церкви, не забывайте, что вы — отцы и владыки, что как ни скромны вы в глазах мира, вы облечены Христом высочайшей на земле властью — властью апостольской. Пока вы не изменяете ей, пока вместе с апостолами готовы идти на гонения, поношения и страдания — вы неодолимы, как неодолимым остался святой митрополит Филипп в глазах народных. Но стоит — ради Мамона — пойти на уступки миру, и он поработит вас. Нельзя винить государство в угнетении церкви: как стихийной силе, государству свойственно давить на все, что не дает отпора. Бессилие всех других стихий развращает государство и, как реку, вышедшую из берегов, побуждает разливаться в чуждые ему пределы. И культурная общественность, и, прежде всего, церковь должны не допускать вмешательства государства в свою область, должны бороться с тем вредным социализмом, который составляет сущность бюрократического произвола. Церковь должна сказать: «До сих пор и не далее», ибо далее начинается «царство не от мира сего», царство Божие, имеющее свои законы. Недостойно и преступно было бы со стороны духовенства вступать в борьбу с государством на почве политики, но область веры область нравственной свободы должна оберегаться от всяких покушений. Оставляя Кесарево Кесарю, владыки церкви должны же помнить и о Божьем. Когда я слышал речи и рассуждения почившего митрополита, мне вспоминалось одно свойство Христа: «Он говорил, как власть имеющий». И власть эта передана Христом апостолам до последнего священника, получившего рукоположение. Покойный же первоиерарх, как и вообще духовенство наше, при всех достоинствах своих, говорили, как не имущие власти. Вот основная причина, почему у нас нет до сих пор патриаршества. Вот почему Христова церковь, которая по символу веры должна быть «апостольскою и соборной», является до сих пор ведомством то Константина Петровича, то Владимира Карловича. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|