М.О. Меньшиков
Подгрызают корни

8 июня, 1913

Судя по возмущенным письмам из публики, петербургское общество серьезно взволновано поразительными докладами и резолюциями секции акушерства на только что закрывшемся XII Пироговском съезде. Мне тоже кажется, что кости знаменитого хирурга-мыслителя перевернулись бы в гробу, если бы почувствовали, какую этику и какие идеалы покрывает теперь его имя, узурпированное акушерами еврейского племени. Думал ли великий русский гуманист, что из его, пироговской, семьи врачей выйдет открытая и шумная пропаганда вытравления плода! Целая группа евреев и евреек выступили против тех статей закона, которые карают за искусственный выкидыш и преступную мать, и помогающего ей врача-злодея. «Помилуйте, да это не преступление вовсе! Это добродетель!» — вопят евреи. Так как скандальная проповедь эта разойдется теперь по всей России, совращая слабую совесть и наталкивая ее на бесчисленные преступления, то необходимо дать этому новому бедствию посильный отпор. Русская печать, если ей жаль родного народа и его возможного в будущем величия, не может не осудить столь беспримерного вторжения господд евреев в область законодательства, стоящего на первой страже народной жизни. К сожалению, плохо это законодательство стоит на страже, иначе невозможна была бы открытая среди белого дня в столице Империи апология преступлений, которые еще недавно приравнивались к детоубийству.

Наиболее полный отчет о постыдном заседании я нашел в одной радикальной московской газете. Судя по отчету, заранее было известно о скандальных докладах, и они собрали почти всех членов съезда. «Дневные заседания всех других секций были отменены. Актовый зал Женского Медицинского института не мог вместить всех участников заседания, на которое, кроме врачей, явилось много юристов». Думали ли, сказать кстати, великодушные жертвователи на Женский Медицинский институт, что в актовом зале этой высшей женской школы прогремит призыв к безнаказанному вытравлению плода! Именно через русских девушек-медичек, от алтаря их almae matris, поднимается зловещий поход против зародышей русской расы, против самых корней нашего существования.

Первым докладчиком выступил доктор Лазарь Личкус. Ему, как директору Марианского родовспомогательного дома и Повивального института при Мариинском доме, притом как чиновнику, выслужившему чин действительного статского советника, конечно, было неловко высказаться за полную безнаказанность преступных выкидышей. Волей-неволей господин Личкус должен был сделать всевозможные, хотя бы очень наивные оговорки. «Будучи решительным противником аборта,— говорит отчет,— доктор Личкус в то же время не менее решительно высказывается за то, чтобы объявить искусственный выкидыш ненаказуемым в следующих случаях: 1) когда беременность угрожает здоровью женщины; 2) когда женщина забеременела от душевнобольного или пьяницы, в интересах предупреждения дурной наследственности; 3) когда выкидыши производятся под влиянием тяжелых социальных условий — крайней нужды и боязни позора; 4) когда женщина забеременела путем изнасилования и обмана.

Вдумайтесь пристально в эти четыре пункта, с виду благонамеренные. Вы увидите, что практически эти пункты покроют собой все виды преступного аборта. Может быть, господин Лазарь Личкус был одержим наилучшими планами, но, осуществленные, они дадут бессовестным женщинам и бессовестным врачам полную возможность умерщвлять плод, когда им угодно. «Милый доктор,— заявит барынька,— беременность угрожает моему здоровью!» И милый доктор сирийского типа, предчувствуя хороший гонорар, с удовольствием пойдет ей навстречу. Ведь какая же беременность совсем-таки не отражается на здоровье женщины? Одна тошнота чего стоит Стало быть, abgemacht! Нетрудно также убедить еврейского доктора, что муж не совсем психически здоров, что он неврастеник, пьяница. Пусть по этому пункту, по крайней мере, три четверти русского народа должны вытравляться еще в утробе матери как дети не вполне душевно уравновешенных и не вполне трезвых людей, пусть по этому пункту у нас не было бы ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Льва Толстого — нужды нет; и бессовестная барынька, и врач-злодей получат формальное основание к аборту. А «тяжелые социальные условия», а «крайняя материальная нужда и боязнь позора»? Да под этот пункт подойдут уже не три четверти, а, пожалуй, девять десятых российского населения. Как измерить, когда социальное положение становится тяжелым, когда — легким? Для иных дам, если нельзя съездить в Биариц или купить нитку жемчуга — вот вам и тяжелое социальное положение, особенно, если определять тяжесть его предоставлено будет самим же женщинам и акушерам. Наконец, по четвертому пункту ненаказуемыми явятся все решительно выкидыши незамужних девушек, ибо все случаи этого рода беременности обыкновенно объясняются изнасилованием и обманом. По мысли доктора Личкуса дозволенные выкидыши должны производиться открыто, в клиниках и больницах, в присутствии не менее трех врачей, как будто с целью совсем убить и стыд, и жалость бессовестных женщин и свести все дело к простой хирургической операции. Не только юридически, но и нравственно стараются придать искусственному выкидышу характер дерганья зубов или простого клистира. Спрашивается, чего же стоит после этого оговорка доктора Личкуса, что «ответственность врачей за производство недозволенного аборта должна быть сохранена»? Где же область недозволенного, если она предварительно сведена к нулю?

Гораздо откровеннее держал себя следующий докладчик И.В. Грин, заявивший себя «сторонником полной ненаказуемости аборта». Конечно, и здесь доводы выставлялись с виду самые гуманные — предупреждение детоубийства, уничтожение эксплуатации женщин невежественными фельдшерами и акушерками, сведение смертности (детской?) до минимума. «Наказания,— заявил докладчик,— ни к чему не ведут, так как женщина, не побоявшаяся смерти от операции, не побоится административных кар». Всем этим ученым будто бы доводам цена фальшивый грош. Согласитесь, что если при сравнительной легкости аборта женщина решается носить плод девять месяцев и идет на муки родов, то не так-то уж часто она налагает руки на родившегося ребенка. Убийство страшнее выкидыша. Раз ребенок родился, огромный процент вероятности, что он уже не будет убит и, во всяком случае, больший процент, чем при повальном разрешении выкидышей. С появлением живого ребенка в женщине обыкновенно просыпается жгучее чувство материнства, жалости и умиления к крохотному существу, нуждающемуся в ее заботах. Господин Грин прав, что при недозволенности выкидышей бессовестные женщины эксплуатируются фельдшерами и повитухами, но чем же лучше эксплуатация и самих врачей в этом поганом ремесле — изгнании плода? Прав также и господин Грин, утверждая, что при дозволенных выкидышах детская смертность упадет до нуля. Не будет детей — не будет и детских смертей. Но не отдает ли такая логика глупым издевательством над публикой? Совершенно неверно, будто женщина, не побоявшаяся смерти от операции, не побоится административных кар. На операции идут в ожидании не смертного, а благополучного исхода, между тем до сих пор — при недозволенности выкидышей — женщине за них угрожала ссылка и тюрьма. Наконец, напрасно господин Грин думает, что страшны только «административные меры». Для сколько-нибудь совестливых женщин страшна удостоверенная судом преступность выкидыша и общее нравственное осуждение, как всякого злодейства. Для евреев это, может быть, не совсем понятно, но христиане издавна привыкли в повышенной общественной совести находить опору для своей шаткой души. Врачи-вытравленцы всеми силами стараются эту опору снять, дабы в этой области не было уже никаких задерживающих центров. Выкидыши позволены — и шабаш! А в глазах народных все позволенное государством им одобрено; и так тысячелетняя православная государственность по команде нескольких евреев и евреек привлекается к одобрению детоубийства в самом раннем, еще утробном начале жизни...

Из газетного отчета, который я цитирую, видно, что при съезде была учреждена «комиссия по борьбе с искусственными выкидышами». И что же? Представитель этой комиссии сообщил от лица ее «требование ненаказуемости как для матерей, так и для врачей, производящих аборт по просьбе матери». Это у нас называется бороться с искусственными выкидышами... Чудный, не правда ли, способ борьбы со злом. Объявите свободу зла — и дело в шляпе. Тут наша радикальная интеллигенция приходит к толстовскому непротивлению злу, забывая, что великий старец считал врачей, вытравливающих плод, величайшими негодяями. «Бурные аплодисменты» полуеврейской публики вызвал московский врач Астрахан, заявивший, что врач не имеет права проповедовать о нравственности или безнравственности несчастной беременной работнице. «Мы должны убеждать матерей рожать детей, чтобы их калечили в учебных заведениях, чтобы для них устраивались жеребьевки, чтобы их доводили до самоубийства...» Хочется заметить: то ли дело проколоть детскую головку иголкой еще во чреве матери — и никакой жеребьевки не понадобится, никакого школьного самоубийства! Особенно горячился некий доктор Вигдорчик; он прямо «протестовал» против наказуемости врачей: «Если аборт неизбежен, пусть женщина обращается к врачу, а не к темным личностям». Светлая личность врача, видите ли, возьмет подороже, но то же темное дело сделает гораздо основательнее, и все останутся светлыми — и мать, и убитый ребенок, и сам доктор, когда-то приносивший медицинскую присягу. «Предохранительные от зачатия меры надо приветствовать,— говорил господин Вигдорчик,— во Франции против них ведется борьба, но отнюдь не во имя нравственности — шовинисты боятся, как бы у них не уменьшилось количество пушечного мяса». Вот как просто! То ли дело: отравил зачатие — и нравственность спасена, и шовинизму нечего делать. Почтенный иудей не договорил, что, предохраняя от зачатия французских женщин, еврейские врачи в компании с одичавшими французскими, понемножку стирают с лица Европы одну великую католическую державу, которая еще при Людовике XIV была многолюднейшей из всех. Еще сорок лет тому назад Франция равнялась по населению Германии, теперь же в ней 39 миллионов жителей против немецких 65 миллионов. Вот чего добиваются господа вытравленцы!

Но, может быть, сами русские женщины протестовали против убийственного вторжения под их сердце хищных еврейских щипцов и катетеров? Увы, и женщины-врачи, как покорное стадо коз, шествующих за козлами, заявили о необходимости выкидышей. «Проповеди о долге и нравственности звучат лицемерием»,— заявила госпожа Роникова, а женщина-врач Горовиц «иронически говорит о тех, кто рассматривает женщину как термостат, приспособленный к рождению детей». Не лучше ли пустое ведро, не приспособленное к рождению детей? Не лучше ли яблоня, не несущая яблок? Не лучше ли засохшая смоковница без плодов, о которой говорил Христос, осуждая ее на сожжение? О, бедная русская женщина, отказывающаяся служить жизни!

Нельзя сказать, чтобы не было возражателей на это напущенное еврейскими докторами наваждение самоубийства (называю вытравливание плода самоубийством расы, притом постыднейшим из возможных). Но большинством голосов пироговский съезд все-таки принял резолюцию в том смысле, что уголовное преследование матери за изгнание плода и врачей, производящих это изгнание по просьбе матери, должно быть отменено. Долой закон!

Не думайте, что это движение в русском, достаточно оевреенном обществе, случайно — оно имеет очень большую истребительную силу. В лице докторов Личкусов, Вигдорчиков, Астраханов, Горвицев и прочих мы имеем проповедников уже, по-видимому, окрепшего, вполне установившегося явления, набравшегося смелости заявить себя публично. Эти господа вооружаются на съездах всем, чем попало: историей, философией, медициной, моралью, лишь бы преступное в глазах закона вытравление плода сделать дозволенным, официальным, чуть не государственным институтом. Философия получается, конечно, жалкая, но, кажется, достаточная, чтобы сорвать христианскую мораль с двадцативековых устоев. Помилуйте, выкидыши практиковались всегда, «еще Платон и Аристотель советовали ограничить деторождение»,— заявляет доктор Личкус (но зато же Греция и погибла, раздавленная более многочисленными варварами, хочется возразить проповеднику). «Многие первобытные народы прибегали к плодоизгнанию и детоубийству» (но многие первобытные народы занимались и людоедством, почему же с первобытных народов брать пример?). «Zweikindersystem практиковалась у эскимосов и австралийцев раньше, нежели о ней заговорили во Франции и Германии» (не потому ли эскимосы и австралийцы и остались жалкими дикарями? ). «На Сандвичевых островах законом запрещено иметь более трех Детей (и в результате вышло завоевание Сандвичевых островов). «Готтентоты вырезают у всех девятилетних мальчиков правое яичко с целью ограничить деторождение» (Боже, как мы отстали от готтентотов!).

Это еще большая милость, что директор Мариинского повивального института ограничился эскимосами, австралийцами и готтентотами: он мог бы сослаться на многих животных, насекомых и рыб, пример которых в ограничении деторождения был бы еще благотворнее для нас. Бросаясь от низших рас к высшим, доктор Личкус торжественно указывал на Нью-Йорк, где за один год будто бы было произведено 80 000 искусственных выкидышей. «500 лиц (господин Личкус не упоминает, какого племени) сделали там производство выкидышей своей профессией». А Париж, столица мира! «Во Франции ежемесячно производится до 36 000 выкидышей!» После Парижа первенство по распространению искусственного аборта принадлежит таким почтенным Вавилонам, как Неаполь, Брюссель, Генуя и, наконец-то, за ними тащится Петербург! Утешительно, впрочем, то, с точки зрения вытравленцев, что мы быстро прогрессируем: «За последние пять лет процент искусственных выкидышей в Петербурге увеличился более чем в два раза», и это при условии, что регистрируются только неудачные случаи, требующие медицинской помощи...

Вот еще один из русских прогрессов, достойный занять место в одном ряду с ежегодным 5 % нарастанием казенной продажи питей. Что же такое случилось в последние пять лет, что подстегнуло с такой решительностью развитие у нас преступного выкидыша? Пусть читатель припомнит славные годы освободительного движения. Одновременно с еврейской (преимущественно) проповедью бомбометания и «деревенских иллюминаций» на все читающее русское общество нашла громадная туча всевозможнейшей порнографии. Сразу все витрины еврейских книжных магазинов, лавочек и ларей расцветились раздетыми донельзя женскими фигурами во всевозможно соблазнительных позах. Открыто на улицах стали продаваться цинические открытки и брошюры, сфабрикованные евреями в Варшаве. (Одна брошюра, присланная мне возмущенным читателем из публики, описывает совершенно площадным языком самые невероятные и даже вряд ли возможные мерзости из областей половой психопатии, скотоложества, мужеложества и пр., и пр.). Завелись специальные магазины, торгующие запретной еще недавно литературой по половому вопросу. Под флагом учености сами, видимо, поврежденные профессора подвергают соблазнительному для юнцов анализу весь процесс сексуальных извращений. Казалось бы, зачем знать об этом еще здоровым юношам и девицам? Так нет, нашлись психопатки, которые в печати и в отдельных книжках стали настаивать на том, чтобы не только юношам и девицам, но даже четырех-пятилетним детишкам непременно рассказывать, как рождаются дети и отчего и какое назначение имеют некоторые невинные их органы. Только из боязни рекламы не называю имена этих психопаток, достойные величайшего позора.

Пошла по всей России мания на так называемое «огарчество», «лиги свободной любви», явились поэты, воспевающие, как ни в чем не бывало, гомосексуализм и даже сожительство с разными тварями. Все это называлось освободительным движением в литературе. Но за шумом и гамом половой разнузданности, за воплями беременных гимназисток, оканчивающих самоубийством, открылся целый ряд маленьких еврейских промыслов: торговля бумажной порнографией с солидно оборудованными специальными фотографиями и типографиями. Торговля неприличными кинематографическими фильмами. Торговля непристойными пластинками граммофона. Торговля грязнейшего содержания книжонками, а главное — кипучая торговля разного рода презервативами, аппаратами для изгнания плода, специальными ядами и пр., и пр. Открылась целая Калифорния для предприимчивого израильского племени!

Кто знает, под пышною ученою пропагандой вытравления плода не кроется ли в иных случаях затаенное желание дать еврейским врачам новый роскошный промысел? Заодно подгрызают и самые корни великого племени, слишком туго разрастающегося с христианством...

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.