| ||
|
28 ноября "Если бы я был один, — пишет Лев Толстой к Страхову в 1877 году, — я бы не был монахом, я был бы юродивым, т.е. не дорожил бы ничем в жизни и не делал бы никому вреда". Юродство (очевидно, Христа ради) — вот нравственный идеал Толстого. Если есть у нас искреннее толстовство, то вот нравственный идеал и для него. Не оценивайте юродство слишком низко. Это идеал высокий, по существу, пророческий. Основателем юродства как особого подвига считается, как известно, апостол Павел. "Нам, последним посланникам, — пишет апостол, — Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради (в древнем переводе: "мы юроди Христа ради"), а вы мудры во Христе. Мы немощны, а вы крепки, вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся... Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы, как сор, для мира, как прах, всеми попираемый" (Коринф, 1, 4, 9 — 10). В этих словах апостола — полное определение христианского цинизма, или, если угодно, христианского анархизма. Лев Толстой называл себя христианским анархистом, и он чувствовал, что это значит "не дорожить ничем на свете и не делать никому вреда". Но ни он, ни его последователи не могли осуществить в себе этот идеал. Но, может быть, заметит читатель, это вовсе не идеал, а только заблуждение? Может быть, столь глубокое самоотречение — сродни самоубийству? Может быть, столь безграничное опрощение — возврат к дикости? Мне кажется, так рассуждать было бы соблазнительно легко, и такое рассуждение поэтому ничего не стоило бы. Народ-природа недаром выдвинул юродство как одно из ярких проявлений своего духа. Юродство одно из самодержавий народных, один из героизмов, одна из вершин достижения. Помните сцену во Пскове: Никола Салос предлагает Ивану Грозному кусок мяса. "Теперь пост, — отвечает царь, — я христианин и мяса не ем". "А кровь человеческую пьешь?" — спрашивает бесстрашный святой. И жестокий тиран, воплощение ужаса, отступил от святого в страхе. Неужели выдумаете, что если бы юродивые были шутами и шарлатанами, то народ не разгадал бы этого? О, народ наш слишком чуток и к смешному, и к подлому, и к великому! Народ за тысячу лет жизни всего насмотрелся в себе и все свое разгадал. Что среди юродивых попадаются фальсификаторы и тунеядцы, народ это отлично знает. Но юродство, как чин человеческий, как орден, признается святым, и это вполне верно. Вне церкви и ее не освящаемый, это действительно религиозный орден, ведущий свое начало, очевидно, из язычества. По признанию народному, вне стен церкви последней все-таки приходится канонизировать многих юродивых, как святых. Они и в самом деле святые, т.е. более совершенные, более близкие к Богу люди, ибо — как верно подметил Лев Толстой — они действительно не делают никому вреда и ничем в жизни не дорожат. Юродство Христа ради есть уродство Христа ради, т.е. выход из рода, из стиля общества и принятие на себя какого-то другого, именно Христова стиля. Не забудьте, что именно Христов поставил условием совершенства: нищету и неделание никому вреда. Юродивые Христа ради — это те немногие чистые сердцем, которые имеют мужество принять слово Иисуса и буквально его осуществить. Если они и не слышат этого слова, они, подобно Христу, рождаются с ним и не могли бы жить иначе. Ничем в жизни не дорожить и не делать никому вреда — это особый, необыкновенно редкий характер, особый тип человеческий, в котором есть в самом деле что-то божественное. Именно такими следовало бы быть толстовцам, если бы они вместе с Толстым были способны на это. Увы, они, подобно нам, грешным, на это решительно не способны, начиная от сильнейшего из них, их покойного вероучителя. И Толстой, и толстовцы учат об уничтожении собственности и сами никак от нее отказаться не могут. Все это объясняется благочестивыми целями: "разживусь и наделаю много добра", или "надо же кормить семью", или "надо же издавать свои сочинения" и т.п. Все это не более как адвокатские уловки. Ничего перечисленного в глазах Христа не надо. Нужно только, чтобы в каждый момент жизни человек был свободен от всего и безгрешен. Если нельзя дойти до такого состояния иначе, как ходить зимою в рубище и босиком, то истинный святой не задумается ни на минуту, он спустится до любого уровня, до пещеры, похожей на берлогу, до корки хлеба, какую бросают собакам. "И это святость?" — спросит читатель. — "Да. это святость", — отвечу я. Но для чего же нужна такая святость? А вот для того, чтобы иметь мужество сказать даже Ивану Грозному в глаза правду. Против неистового Самодержца, заставлявшего трепетать обширную землю, в тот момент стоял другой неистовый самодержец, способный отрицать этот трепет. И народ, влюбленный в первое самодержавие как выражение богатырства своего, восхищен был и вторым самодержавием как выражением благородства своего. В тайниках природы всегда держится необходимость взаимоограничений и противоположений. Жизнь для всего требует развития, но и для всего — предела. Все беспредельное становится безумным и смертельным. Изумительна безмерная власть народа в лице монарха, но есть, однако, момент, когда природа жизни говорит: "Довольно!" Дальше идти нельзя. И Никола говорит Ивану то, что грозный царь, может быть, и сам чувствовал — даже наверно чувствовал, иначе не отступил бы в страхе. Никола от имени Божия положил предел и ввел земную власть в разум. То же с богатством. Народ любит богатство, как и власть, ибо и то, и другое есть победа и торжество. В богатстве тешит не блеск и пестрота, а нравственный триумф, достижение того, что для большинства недоступно. Но есть довольно близкий предел, когда развитие богатства становится бессмыслицей. Является святой и оскорбительно глумится над богатством. Смысл глумления ясен. "Богатство твое ничто в глазах Божиих и триумф твой жалок. Истинная жизнь, не в победе, не в материальном достижении, а в довольстве тем, что всем доступно. Погляди на мои рубища. Я доволен всем, тебя же ничто удовлетворить не может. Босой и голодный, я счастлив, ты, пресыщенный, страдаешь". Богач не может не слышать в этом голосе народного пророка какой-то правды, о которой он в глубине сердца и сам догадывается, и вот этот внешний толчок в том же направлении его ограничивает в мании обогащения, останавливает страсть, иногда болезненную. Под влиянием часто бессвязной проповеди юродивых, иногда даже одного загадочного слова, запавшего в сердце и не дающего покоя, богачи очень часто начинали помогать бедным, т.е. возвращать расстроенное общество к равновесию. То же происходит со всеми пороками. Все пороки суть чрезмерные добродетели, так как хорошие начала души, вышедшие из равновесия, перешедшие в манию. Восставая против пороков, лени, гордости, обжорства, пьянства, жестокости, разврата и пр., бродячие святые на Руси как бы подливают масло на разбушевавшиеся волны человеческих страстей, укрощают их, возвышают к естественному уровню. Святые — это воплощенное слово Божие, не написанное, не прозвучавшее только, а одевшееся плотью. Благодетельно не учение их, а само присутствие. Подобно озону в спертом воздухе, они освежают жизнь, делают ее чище и нравственно здоровее. Опубликовано: Письма к ближним. СПб., Издание М.О. Меньшикова. 1909.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|