М.О. Меньшиков
Православная реформация

I

Чтобы понять, куда клонить ход вещей, стоит сравнить наши новые, прогрессирующие ведомства — земледелия или путей — с ведомствами древними и отсталыми — военным, морским или духовным. Об армии и флоте теперь говорить трудно — читатель поймет почему. Но напрасно думают, что мы терпим поражения только по двум ведомствам. Может быть, только по двум каким-нибудь мы их не терпим...

Посмотрите, во что превратилось древнейшее из чиновничьих управлений церковное. У меня под руками очень обстоятельная записка господина В. Самуилова "О предположенной реформе духовных семинарий и училищ", изданная на основании официальных данных. Видимо, весьма сведущий автор рисует самую тягостную картину внутреннего разгрома духовной школы, этой колыбели нашего священства и вместе христианства на Руси. Оцените, например, такой факт. За десять лет (с 1896 по 1906) благовещенская семинария дала всего девять священников в год. Средним числом это почтенное заведение выпускало ежегодно по девяти десятых одного батюшки. Грустная статистика напоминает вычисления покойного Глеба Успенского о четверти лошади, приходящейся на крестьянский двор. Между тем все это не анекдот, а быль. "По вычислению местного преосвященного, — пишет господин Самуилов, — содержание семинарии в один год стоит 70 000 рублей, за 10 лет 700 000 рублей. Если разделить эту сумму на 9, получится стоимость образования одного священника для благовещенской епархии — около 80 000 рублей".

Велика наша земля и обильна бытовыми курьезами, но о подобном что-то давно не было слышно. Тратить по 80 000 рублей на образование одного священника столь захолустной епархии, какова благовещенская, и затем такого дорогого батюшку сажать на полунищенский бюджет, составленный из подаяний прихожан, — это ли не дьявольская ирония судьбы! Читатель понимает, конечно, что в счет 700 000 рублей, потраченных на девять священников, входят траты на целые сотни, если не тысячи семинаристов, не пожелавших идти в священники. Вот ужасное явление, о котором, наверное, будут говорить все историки русской культуры. На перелом двух столетий — XIX и XX — религиозность в России пала до такой степени, что первым стало отходить от церкви само духовенство в лице молодежи этого сословия. Началось это с первой нашей общественной революции — в 50-х годах прошлого столетия, когда семинаристы типа Добролюбова и Чернышевского делались вожаками нашего радикального нигилизма. Около тысячи лет держалось православие в русском народе, около тысячи лет малообразованное, но верующее духовенство умело задержать своею верой простодушный и темный народ, но что-то совершилось катастрофическое — и это великое настроение начало стремительно остывать сначала у аристократии (вольтерьянцы и "фармазоны"), затем у интеллигенции, затем у духовенства, сделавшегося стараниями самой власти интеллигентским более, чем народным. Наконец, когда начали разбредаться пастыри, стало разбредаться и стадо.

В учебном комитете при Святейшем Синоде собраны любопытные цифры. В 1911 году окончило курс духовных семинарий 2148 человек. Из них поступило на епархиальную службу 574! Сообразите, какое подавляющее большинство лиц, уже подготовленных, чтобы идти в священники, не желают служить престолу Божию. И это по всей России: в архангельской епархии на духовную службу поступило из 18 — 6, т.е. всего треть. В астраханской из 13 — 2, владимирской из 75 — 4, вологодской из 44 — 6, вятской из 33 — 6, иркутской из 10 — 1, казанской из 52 — 7, калужской из 61 — 8, литовской из 96 — 3, олонецкой из 21 — 2, витебской из 29 — 3, полтавской из 60 — 7, рязанской из 64 — 7, самарской из 29 — 4, смоленской из 31 — 2, тверской из 98 — 11, тульской из 51 — 2, тифлисской из 14 — 1 и т.д. Стало быть, местами не хочет служить алтарю не только третья часть подготовленных к этому, но даже пятая часть, даже десятая, даже двадцатая, даже тридцатая часть (как, например, в литовской епархии). Это уже пахнет оскорбительною для церкви и скандальною забастовкой той самой молодежи, которая получила плоть и кровь свою от священнического сословия и которая самое образование свое приобрела на средства церкви. Глубокою недобросовестностью — если не предательством — отдает эта манера современных поповичей: взять все от церкви, более десяти лет кушать церковный хлеб, притворяться всю молодость, что готовятся в священники, и как только курс окончен, т. е. как только получен диплом, позволяющий вернуть затраты Церкви, поповичи массами уходят из апостольского сословия, куда угодно: в ветеринары или акцизные чиновники. Только немногих соблазняет учено-богословская карьера, архиерейская митра или генеральство духовного профессора, — такие идут в духовную академию. Мы собственно — в начале этого явления, но уже почти половину священников приходится брать из лиц, не получивших семинарского образования. За пять лет (1906 — 1910 года) в 63 епархиях рукоположено из получивших законченное богословское образование (из 10853) — 4795, а 4125 — не бывавших в семинарии. Местами эта пропорция становится чудовищной. В уфимской епархии, например, из 131 посвященных в священники только 34 из окончивших семинарию и 74 не обучавшихся в ней. А в 1910 году из 24 рукоположенных священников только один окончил семинарию. В других епархиях в той или другой степени замечается то же явление. Если около половины священников прошло семинарский курс, то это считается уже за редкое счастье.

Что еще отвратительнее — даже из поступивших в священники очень мало людей религиозных. Студенты московской духовной академии недавно сделали анкету среди семинаристов и, между прочим, задали такой вопрос: "Много ли известно вам лиц, окончивших семинарию, принимающих сан священства по искреннему убеждению?" Ответ напечатан (в "Духовной Школе") одних только тобольских семинаристов: "Принимающих сан священства по искреннему убеждению из окончивших нашу семинарию мы ни одного не знаем". Какой ужас! Значит, кроме открыто неверующих и не желающих притворятся, среди подготовленных в священники есть очень много (ибо что значит фраза "искренних никого не знаем"?) идущих "прибытка ради", т.е. апостолов-Искариотов, которые с каждым поцелуем Евангелия предают Христа. Всем известно, что разложение духовной школы разрешилось, наконец, бунтовским движением, избиением начальства, разгромом духовных школ, причем не обходилось без кровавых жертв. Общим лозунгом революции семинаристов было освобождение их от пастырства и разрешение поступать в высшие светские учебные заведения. "Такое отрицание пастырства и иерархии, меланхолически замечает господин В. Самуилов, т.е. отрицание самих задач школы, теми лицами, которые в них обучаются, решительно невозможно ни в какой профессиональной школе". Из всех специальных школ одна духовная вызвала к себе со стороны ее воспитанников не только равнодушие, но презрительную ненависть, дошедшую до психоза. "Согласны готовиться в священники, но сохрани Бог сделаться священниками! Лучше в почтовые чиновники или в околоточные!"

Мне кажется, произошло любопытнейшее явление, которое не всем еще ясно. Семинаристы, восставшие на духовную школу, сумели заразить отрицанием ее и взрослое духовенство, и иерархию. Семинарию осудили, кроме семинаристов, запрошенные относительно ее епархиальные архиереи, духовные профессора, съезды и совещания епархиального духовенства, наконец, 57 семинарских правлений и 4 духовные академии. Общим хором осудили духовную школу и члены предсоборного присутствия. Наконец, та же злосчастная школа осуждена духовною и светской печатью, "не только нашею отечественною, но и иностранною".

Вот, сказать, кстати, вечная история реформ в бесталанной стране. Позвольте, — хочется кричать в ответ на громы осуждения, — но если наша духовная школа, созданная в 1884 году, так безнадежно и безобразно плоха, то как же это случилось, что вы — архиереи, богословы, профессора, епархиальное духовенство и пр., и пр. в течение четверти века преклонялись перед гением Константина Петровича? Как же это случилось, что вы курили ему фимиам кадильный и способствовали де-ланью вида, что православная церковь и ее колыбель — духовная школа — благоденствуют и процветают? Я не говорю об умном профессоре Победоносцеве, я говорю о плохом обер-прокуроре Победоносцеве, при котором развал церкви и духовной школы дошел до анархии. Мне уже приходилось писать, чем плох был Победоносцев и почему плох: бюрократ до мозга костей, он видел крах своего ведомства, он чувствовал, что бумажными предписаниями ничего не сделаешь, и все же шел рутинной дорогой всех бездарных администраторов: подкашивал трещины здания официальной ложью и сводил отчеты к благополучным итогам. Когда крах, наконец, грянул, Победоносцев вышел под предлогом старости в отставку и под тем же уважительным предлогом умер. С него как светского чиновника взятки гладки, но как случилось, что издавна готовившийся развал духовной школы проглядели наши митрополиты и архиепископы? Ведь иные из них были знаменитыми (Филарет Московский, Иннокентий, Никанор и др.). В свое время они рассматривали уставы духовной школы и утверждали их, т.е. объявляли не плохими, а превосходными. Как же вышло, что наилучшее 30 лет назад теперь общим хором клеймится как наихудшее? Я думаю, что как древние новгородцы "такали, такали, да и протакали" Великий Новгород, так и наши иерархи: двести лет (за редкими исключениями) поддакивая светским чиновникам в звании обер-прокурора, владыки наши действительно протакали не только духовную школу, но и нечто бесконечно значительнее — церковь.

Чем же кончилось общее осуждение духовной школы? Тем, чем всегда у нас кончается бюрократическая работа. Решили, что необходимо похерить старое и завести новое. Следствием такого решения и явилась вводимая теперь реформа. О проекте я писал в целом ряде статей ("Вера и карьера").

И остаюсь при очень твердом убеждении: ничего из реформы не выйдет. Ничего хорошего для церкви, а, напротив, начавшийся развал духовного сословия пойдет только усиленным темпом.

Что теперешняя духовная школа отвратительна (до того, что "лучше бы срыть ее до основания", как выразился один преосвященный), я оспаривать не буду, хотя думаю, что школа эта была не хуже старой, давшей удовлетворительных священников, ни новой, теперь вводимой. Дело вовсе, сказать по правде, не в школе, а в жизни, в тех веяньях, в том миросозерцании, которым дышит школа. Это подобно всепроникающему атмосферному давлению, от которого никуда не убежишь. Когда общество было религиозно, и священники были религиозные, и их дети, и самая отвратительная из клоак — бурса, описанная Помяловским, все-таки была религиозной. Ну да: были невежественные и ленивые наставники, пьяные и часто жестокие до зверства, были разнузданные и развратные нравы, была чудовищная по нынешним понятиям бедность, но в главном и основном старая семинария была великой школой, ибо была школой религиозной. В Бога-то все они веровали — и старые и малые, и почти все горячо молились. Это все равно как старинные кадетские корпуса: они были ужасны во многих отношениях, но в основном они были великой военной школой, ибо были воинственной школой. Все, от кадета до генерала-фельдмаршала, веровали в войну, восхищались ею, любили ее, преклонялись перед ней, а к этому чудотворному чувству почти все равно, каких бы наук ни подмешали, и даже полное общеобразовательное невежество не препятствовало иногда выдвигаться чудным героям.

У нас жизненный circulus viciosus всегда берут с одного конца: дайте, мол, превосходную школу и вы получите превосходную войну и т.д. Какая ошибка! Во-первых, что такое превосходная школа? И в военном, и в духовном мире возятся с типом школы полстолетия, и никак не могут его установить. То, что считалось отличным для героев эпохи Ермолова, кажется возмутительным в эпоху Милютина. Семинария, воспитавшая Тихона Задонского и Иоанна Кронштадтского, показалась невозможной в эпоху митрополитов Исидора и Антония. Но, в свою очередь, и реформированные школы никуда не годятся. Та же участь осуждения и отвержения ждет лет через двадцать и теперешнюю странную комбинацию: 6 лет подготовки к светской школе (прием в 7-гой класс гимназии без экзамена), и когда все семинаристы разбегутся по гимназиям, будут предложены четыре года семинарии исключительно богословской... для тех X, Y и Z, которые будто бы непременно явятся в семинарии. Может быть, явятся, но обойдутся казне по 80 тысяч. Я уверен, что, как никто из крестьян не пожелал оставаться в крепостном праве, так едва ли сколько-нибудь внушительный комплект молодежи найдется для духовных семинарий. Разве уже окончательно сравняют духовные чины со статскими и военными и откроют общее чинопроизводство, как придумали таковое для офицеров и врачей. Но ведь это будет полным крушением христианского апостольства на земле. Чиновник, получающий определенную мзду 20-ого числа, ожидающий орденов в определенные сроки, — какой же это пастырь душ? Несомненно, такие "общеобразованные" господа священники окончательно разгоняют верующих из храма.

В брошюре господина Самуилова приведена таблица числа уроков духовных школ нынешней и проектируемой сравнительно с гимназиями. Любопытна одна черточка: в новой шестиклассной духовной школе будет сильно повышена математика (вместо 18 уроков 24) и введена физика, да как введена: прежде ее в духовной школе вовсе не было, теперь физике отведено 6 уроков, тогда как даже в гимназиях этому предмету было отведено три урока. Чем же объяснить, что в проектируемой шестиклассной духовной школе физике отведено больше места, чем в светской школе? Просто тем, что духовная школа вполне открыто и без всяких уже оговорок располагает готовить поповичей в инженеры. Прежде физики в духовных школах опасались, и не без основания. Ведь вся суть физики в том, чтобы чудесное объяснять, как естественное. Физическое или, что то же самое, — механическое миропонимание, конечно, подкапывает устои веры. Если некоторые физики старых веков, вроде Ньютона и Паскаля, были религиозны, то это потому, что инерция религиозного духа тогда еще не ослаблена. Нынешние же ученые впадают в полный агностицизм, совершенно неотделимый от физико-механического миросозерцания. Если наши духовные власти впускают в духовный огород такого козла, как повышенное вдвое изучение физики и математики, да притом повышенное (с 6-ти уроков на 16) изучение немецкого и французского языков, то я боюсь, что не вера тут на первом месте, а карьера.

Господин Самуилов: "Все признавали, что кандидатов священства нужно как можно чаще упражнять в чтении и пении, в проповедании слова Божия не только в своей, но и в церквях приходских. Но как это осуществить, когда в два года кандидаты священства должны изучить множество богословских книг, целые десятки томов разных учебников, написать немало письменных работ, читать рекомендуемые наставником книги, заниматься в образцовой школе. Где же у них будет время на практические упражнения в церковном чтении пении проповеди слова Божия, наконец, на необходимый отдых и на желательные занятия музыкой, иконописанием, и просто на развлечения?" Прочтя эти строки, я невольно подумал: "Эх, Марфа, Марфа! Печешься ты уж о многом". Где же тут удержаться единому, что на потребу? Скажите, можно ли говорить с некоторою серьезностью о новой реформе, если в представлении иерархов деревенский священник, кроме Евангелия Господа Иисуса Христа, должен изучить "множество" богословских книг, "целые десятки" томов разных учебников, учиться педагогике, музыке, живописи, немецкому и французскому языку, латинскому и греческому, наипаче физике и математике и пр., и пр. Я, признаюсь, такого обученного на все манеры батюшку никак не мог бы счесть за священника. Во-первых, я совершенно убежден, что и духовная школа, подобно светской, претендующая дать познание стольких предметов (одних языков четыре кроме русского и славянского), есть школа шарлатанская: большая программа есть большой самообман. Во-вторых, поклоняясь такому количеству идолов, нельзя же искренно служить искреннему Богу, нельзя развить в себе сколько-нибудь повышенную религиозность. Просто некогда читать Евангелие и Апостолов, некогда вдумываться в откровение, вживаться в него душой, некогда воспитывать в себе новую природу человека. Никакого священника этим путем получить нельзя, а можно получить разве лишь новую разновидность homo burocraticus, хотя бы в рясе.

II

Называю реформацией затеянную реформу духовной школы потому, что очень уж резко ломается старый уклад и слишком глубокие корни прошлого осуждены на смерть. В отвратительной старой школе все же держалась древняя традиция, пошедшая с началом Руси: "попы" выходили из "поповичей", от потомственного сословия наших левитов. Уже Алеша Попович бахвалился, что он не кто-нибудь, а "старого поповского роду", т.е. уже тогда сложилось естественное, органическое строение священства. Благочестивый пастырь, служитель всевысочайшего престола Божия, находил свой жизненный удел прекрасным; при искренней религиозности он находил столько высокого счастья в своем посредничестве между людьми и Богом, что желал сыновьям своим передать свое звание и призвание.

Конечно, для нынешнего батюшки-нигилиста его поповская доля кажется жалкой и презренной, и в самом деле презрения и жалости заслуживает священничество, превращенное в актерство. Можно отрицать великое существо Божие (если у нас нет органов познавания Его), но играть у алтаря, как на подмостках, комедию веры — это безнаказанно не проходит. "Бог поругаем, но бывает" — и в сердце батюшки-нигилиста всю жизнь копошатся черви зависти и гады раскаянья: зачем он посвятил себя постылому и в глубине его — бесчестному делу. Всегда отравленный своею совестью, такой батюшка-нигилист непрерывно отравляет и свою паству. Он ее презирает и ненавидит, он обдирает ее, как ростовщик и хищник, и паства, видя волка в овечьей шкуре, естественно, относится к попу, как к извергу. Вместо чудных, прелестных евангельских отношений отца к духовным детям, вместо взаимной родственной любви, общих радостей и печалей, устанавливаются отношения ужасные, раскрываемые епархиальными и местными судами. Вполне понятно, что получение хлеба и жалкого деревенского гонорара за требы невыразимо оскорбляет и тяготит батюшку-нигилиста. Он готов скорее проклясть сыновей, чем направлять их на свой будто бы невыносимый путь. Старые благочестивые батюшки не находили, однако, ничего унизительного в том, что духовные дети давали им провизию и кое-какие деньги. Во-первых, это пошло со времен апостольских и даже от самого Христа, питавшего подаянием (Иуда был единственным чиновником, именно казначеем апостольской общины), во-вторых, что же тут зазорного любимому отцу принять что-нибудь от любящих детей? Ведь он отдает же им даром свое сердце, свое религиозное вдохновение, целительное и священное, он же вполне понимает дух их, облагораживает счастье. Благочестивому священнику никогда не приходилось унижаться, клянчить, ездить за сборами: любящие прихожане сами привозили и зерно, и муку, и овощи, и живность, и все, чем богата хорошо устроенная деревня. Батюшки все это принимали благосклонно и были всегда богаче своих прихожан. Наконец, нельзя забывать, что глубокая бедность сводится религией, как и стоической философией, к нулю. Ничего не иметь лишнего, не заботиться о завтрашнем дне — ведь это идеал религиозный столько же, сколько философский. Обрабатывая, как и прихожане, свой клочок земли, священники не чувствовали ни унижения, ни острой нужды и искренно желали своих поповичей вывести в попы же. Поэтому они с младенчества и вели их к этому.

Говорю с младенчества, ибо еще грудными детьми будущие батюшки прислушивались к церковному песнопению в церкви и дома. Едва научившись различать человеческое слово, в числе первых слов малютки слышали беспрестанно повторяемое имя Божие, Богородицы и святых. Первою поэзией их была поэзия церковной службы (восхитительная, когда священник религиозен). Первыми сказаниями были библейские или евангельские. С семи или восьми лет мальчик-попович уже помогал отцу в церкви, уже подавал кадило, ходил со свечой, подпевал дьячку и совершенно безотчетно заучивал весь ход богослужения и строй его. Все, что в детстве поражает детское воображение, западает в памяти неизгладимо, заучивается наизусть. Старинный попович, поступая в бурсу, уже знал все главное, что требуется от священника: и порядок службы, и текст молитвословий, и напевы их. Да сверх всего этого знания он приносил с собою незаменимую драгоценность: веру, т.е. уважение ко всему религиозному до восторга, и любовь, творящую чудеса. С некоторую натяжкой (т.е. с поправкою на детскость, неспособность и испорченность) можно допустить, что поповичи поступали в духовную школу уже готовыми попами: им недоставало только того же, что и окончившим семинаристам, т.е. практики, жизненного опыта и той мудрости, что дает этот опыт. "Зачем же в таком случае, — спросите вы, — в старину отдавали детей в семинарии?" А Бог знает зачем. Отдавали, конечно, затем, чтобы научить и усовершенствовать, но в действительности, к хорошему, вынесенному из духовной семьи, духовная школа прибавляла или совсем излишнее, или совсем дурное. Я всегда держался и держусь мнения, что апостолу деревни, сельскому священнику совершенно не нужен ни латинский язык, ни греческий, ни немецкий, ни французский, ни алгебра, ни тригонометрия, ни повышенная вдвое против гимназий физика, ни вообще десятки учебников и десятки гражданских наук и искусств, которыми обременяют душу нынешнего батюшки, вытесняя из этой души Бога. Всю эту дьявольскую прелесть мира сего нечестием — не для мирянина, которому многое знать необходимо, а для лица духовного, призванного утверждать иное царство, — "не от мира сего". Из безбрежного и бесконечного объема знаний, уже достигнутых человечеством и еще возможных, священникам достаточно лишь самых общих и поверхностных понятий, даваемых элементарной школой.

Будемте же хоть на одну минуту религиозными: ведь избиранием апостолов Христос навсегда установил всякий ценз для христианского пастырства — и общеобразовательный, и нравственный, и богословский. Для преемников апостолов по благодати рукоположения, безусловно, необходима, прежде всего, прирожденная чистота сердца как условие внутреннего боговидения (чистые сердцем Бога узреть), безусловно, необходима "нищета духом", т.е. не обременение духа никакими духовными излишествами, утонченными знаниями и пониманиями ибо "многое" всегда отвлекает от "единого", что на потребу. Безусловно, необходима известная алчность и жажда правды, свойственная не пресыщенным умам, необходима способность миротворения, т.е. добрый характер, необходима известная самоотверженность Христа ради, т.е. готовность выносить очень многие неудобства в служении Христовой истине, до гонений и страданий включительно. Необходима милость, т.е. жалость к людям, и вообще нужно все то, что делает каждого христианина, а особенно пастыря душ, "блаженным", т.е. счастливым. Все это Христос нашел в генисаретских рыбаках и, может быть, особенно ценил в них общеобразовательную "нищету духа", неведение многого, что хуже тьмы или не лучше ее. Бесспорно, для священника как преемника апостолов и самого Христа по проповеди откровения, необходимо богопознание, т.е. высокий богословский ценз. Христос получил его непосредственно от Отца Света, апостолы — от Христа, первые пастыри от апостолов и т.д. Но я и не отрицаю богословского воспитания и образования для батюшек, я только убежден, что никакая на свете школа не может быть более проникающих душу и прочных внушений, чем родная семья благочестивого отца священника и матери, рожденной поповны.

Только безмозглые из невежд или злонамеренные люди могут отрицать важность потомственных, родовых влияний. Типы истинного священника, дворянина, купца и т.д. также отличны между собою, как дуб и липа, как одна порода животных от другой. Нигилисты 60-х годов (а тогда все были более или менее нигилистами, не исключая Победоносцева) старались разрушить сословность всех вековых сословий, в том числе офицерского и священнического, но это была гибельная, противоестественная ошибка, тяжко отразившаяся на органическом строе общества. "Раскрепостить" все и вся, сделать все доступным всем — это было дьявольским соблазном, чисто анархическим, обман которого сказался быстро. Разве легко раскрепостить органы живого человеческого тела? Разве такая всеобщая ампутация не ведет к смерти? Софисты утверждают, что раскрепощенное общество снова быстро распределится по своим призваниям и каждый найдет наиболее подходящее для себя место. Но разрезанное на куски тело и не думает вновь складываться: оно просто перестает жить. Случаются и вне сословий великие призвания, чуждые роду, но ведь это вещь более редкостная, чем бриллианты. Для таких призваний всегда и в прежние, сословные времена имелся выход. Серафим Саровский из купцов сделался святым монахом, крестьянин Ломоносов — академиком, попович Сперанский — министром. Еще на днях один моряк, сын священника, назначен флигель-адъютантом Его Величества — стало быть, и прежде, и теперь выход из сословий для исключительных натур был и есть возможен. Но если совсем рассословить общественные профессии, если облегчить всем добиваться всего, то все (или подавляющее большинство) и ринутся к наиболее блестящим званиям, к наиболее обеспеченным: в чиновничество (дающее дворянство), в инженеры и т.п. Наиболее древние, наиболее священные и героические места в обществе останутся без людей или будут заняты отбросами общества.

Я не хочу сказать, что нынешнее духовенство или офицерство пополняется отбросами общества, но моральный уровень обоих сословий понизился очень заметно, и кажется, угрожает дальнейшим понижением. Что толку, что и офицеры, и батюшки нынешние "образованнее" своих дедов они хуже их в смысле религиозности и героизма, и чем более будут хлопотать об их "общем" образовании, тем более будет стеснена их специальная культура духа. Из офицерства и священничества уже бегут; в обоих сословиях страшный некомплект (я лично не верю недавнему заявлению одного члена Госдумы, будто некомплекта офицеров в армии нет. К сожалению, он есть). Пробуют пополнить некомплект этот повышенными окладами и, может быть, заштопают дыры, но какими заплатами — вот вопрос. Ни рыцарского, ни апостольского сердца никакими деньгами не купишь.

Как я уже писал, главная несообразность предположенной реформы Духовной школы в том, что вместо духовной бурсы учреждают обязательную для будущих священников светскую гимназию, причем, продержав целые шесть лет (самых восприимчивых в жизни) на устремлении к светской карьере, воображают, что найдется достаточно желающих скомандовать себе ход назад и пойти на четыре года в семинарию, уже исключительно духовную. Конечно, таких желающих найдется очень мало, ничуть не больше прежнего, т.е. церковь опять останется без священников или будет вынуждена брать их с бору да с сосенки. На сотню генеральских в духовном ведомстве мест (считая архиерейские) найдутся, конечно, карьеристы, которые сознательно обрекут себя на изучение неинтересного для них богословского курса, но разве они внесут с собою в церковь сколько-нибудь религиозного одушевления? Они будут "повапленными гробами" мертвых знаний, и от них будут отшатываться и общество, нуждающееся в вере, и народ. И общество, и народ будут инстинктивно искать богословски необразованных, но живых родников веры, вроде оптинских старцев, братцев Чуриковых и т.п. Я не отрицаю, что можно искренно заинтересоваться богословием, но мало ли чем можно заинтересоваться. Богословие не религия, а наука, одна из бесчисленных наук, почти ничего не дающих самому предмету, который они изучают. Две тысячи лет эстетика изучает, например, архитектуру и скульптуру, не дав ни одного великого строителя или скульптора. Две тысячи лет богословы изучают богословие, не увеличив ни на йоту драгоценного содержания Евангелия и Деяний.

Отрешившись от фундамента духовенства — его потомственности и сословности, отрекшись от этой истинной и ничем не заменимой школы для будущих батюшек — священнической семьи, раскрыв все двери настежь для выхода из духовенства и для входа в него, наша патриаршая, в лице Синода, власть делает, по моему мнению, очень неудачный, но крайне смелый опыт. Последствием его явится некоторое успокоение, т.е. поповичи перестанут бунтовать и выламывать ворота школы, никаких ворот не будет. На средства, предназначенные для духовного образования, детям духовенства будет даваться светское образование. Но что же будет дальше? Дальше, мне кажется, придется закрывать храмы по отсутствию или священников, или прихожан. Ибо если пустующие кафедры будут замещать очень уж плохим элементом, то кому же придет охота оставаться в господствующей церкви? Православные уйдут в старообрядчество, в единоверие, в восточное католичество священника Зерчанинова, в сектантство. В нынешнем нашем политическом строе вера свободна, и никто не может никому запретить верить по-своему. Если наше общество и народ еще не близки к моральной смерти, если они нуждаются в величии и красоте духа, даваемых религией, то все религиозно живое отшатнется от дурного пастырства и поищет хорошего. Раскольники показали пример того, что даже в лютые времена гонений можно отстоять свою веру. Наиболее слабодушные из православных, недовольные церковного анархией, давно уходят из церкви тайно, т.е. попросту перестают посещать храмы и иметь какое-нибудь дело со священниками. Но это оканчивается в большинстве случаев полным безверием, исчезновением культа, т.е. духовной культуры, что ведет народ к нравственному одичанию. Спасая душу, т.е. желая ее очистить и возрастить, как огородник огород, живая часть общества создаст какую-нибудь новую церковь, хотя бы в виде общего чтения слова Божия и публичной проповеди. Уже многие миллионы простонародья отпали от православия и создали для себя штундобаптизм. Из баптистских собраний я всегда выхожу оскорбленный в прирожденном мне православии, но не могу все-таки не согласиться, что лучше такая вера, чем вовсе никакой или чем комедия веры, играемая многими "общеобразовательными" батюшками-нигилистами. Знаменитого "братца Чурикова" я не видал, но описание его бесед (господином Трегубовым) читал. При некоторой наивности самого проповедника и его паствы, поразительна вера в Евангелие и у него, и у них, поразительна духовная настроенность, близкая к чудесам. Впрочем, чудеса уже творятся там и имеются уже тысячи исцеленных (главным образом от пьянства). Далекий от того чтобы записаться в чуриковцы, я все-таки не могу не пожалеть, что официальная церковь со священниками, знающими немножко по-французски и по-немецки, утратила эту способность собирать громадные толпы народа, назидать их, восхищать и исцелять от греха.

Нужно ли желать утверждения реформации в России? Конечно, нет, ибо все бытие народное у нас связано с историческим православием, создавшим когда-то "святую Русь". Тяжело отказываться от прекрасного прошлого, ведь оно для нас родное. Но жизнь не считается ни с поэзией, ни даже с такою всемогущей силой, как привычка. Спасая себя, жизнь разрушает все мертвое. Мое глубокое убеждение, что предпринятая реформа духовной школы довершить дело, сделанное предыдущими реформами, т.е. окончательно разрушит тысячелетнее сословие духовенства, а с ним и остатки старой православной церковности. Очень быстро мы движемся к каким-то решительным событиям в области веры. И европейский Запад, и Православие, и даже Ислам обнаруживают жуткое переживание: народы отходят от древних вер, а куда — Бог весть. И в западном роскошном христианстве, и в сравнительно скромном православии, и в фанатическом исламе верующих перестает удовлетворять ученость. Наиобразованнейшим богословам не только не хотят верить, но не желают даже слушать их, как людей нисколько не интересных. Реформация намечается в сторону не науки религиозной, а религиозного искусства, т.е. искусства пересоздавать в себе природу особым подвигом, хотя бы на вид первобытным и странным, вроде "Иисусовой молитвы". Целый ряд мятежных движений в области православия — бунты афонских иноков, Булатовича, Иннокентия, Илиодора — показывают, что спасение веры не в общеобразовательной гимназии для апостолов и не в четырехлетнем изучении богословия, а, скорее, в простоте апостольской, в божественном их смирении.

23 июля 1913

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.