| ||
|
25 сентября, 1912 На один «праздник трезвости» в Петербурге, который едва ли соберет несколько десятков тысяч рублей, возлагать больших надежд не приходится. Жизнь народная выдвигает бесчисленное множество «праздников пьянства», с которых одна казна выручает 764 миллиона рублей в год. За одно лишь последнее царствование народ уплатил контрибуции своему питейному ведомству свыше десятка миллиардов, особенно если к трате денег прибавить потерю прогульных дней и ужасающее расстройство, какое пьянство вносит в здоровье и труд народа. Можно ли один «праздник трезвости» счесть серьезной борьбой, когда не далее как через неделю, в предстоящий день Покрова, по всем городам, селам и деревням великой империи будет организован грандиозный праздник пьянства, причем в проклятой жидкости за один день утонет значительная часть крестьянского урожая? А ведь после покрова подойдет Казанская, Михайлов день, Филипповки (заговены), Зимний Егорий, Андрей, Зимний Никола, Святки... Еще до Нового года, кроме воскресных дней, сколько будет праздноваться святых, общечтимых и местных? Сколько ежегодно престольных праздников, а главное, сколько свадеб по всей Руси, сколько крестин и похорон? Все священные дни в православной, когда-то «святой Руси» нынче ознаменовываются крайне повышенным пьянством и настоящими взрывами уголовной преступности: драками, убийствами, поджогами и т.п. Где же тут одному наспех сделанному «празднику трезвости» в далеком Петербурге дать сколько-нибудь заметный отпор почти сплошной оргии пьянства, захватывающей от времени до времени весь «океан земли русской»? В борьбе за трезвость следует учесть не только то, что на государственный счет народу доставляются целые реки и озера жидкого яда; нужно взвесить, что, вследствие низкой культурности, граничащей с одичанием, народ уже не в силах сам противустать соблазну. Гораздо легче бороться с голодом, чем с противоестественной жаждой спирта, если вы уже отравлены им. Врачи доказывают, что при голодовках только первые дни для многих мучительны, а затем чувство голода пропадает, и с соблюдением известных предосторожностей можно ничего не есть до десяти недель подряд* и, может быть, дольше. Этим объясняется переживание животных в зимнюю пору и переживание голодающих народов, где помощь поставлена недостаточно широко. В голодные годы умирают обыкновенно не от голода, а от страха и дурного питания, вызывающего особые эпидемии. Гораздо тяжелее для народа борьба с жаждой спирта, если спирт предупредительно расставлен на каждом шагу и сам лезет, так сказать, в глаза и в рот. Народ решительно не в состоянии одолеть этого искушения и сжигает в нем одновременно и тело, и душу, и свой достаток. Алкоголь в данном случае подкрадывается к самой слабой стороне человеческой природы: ведь и Адам с Евою соблазнены были сладким соком какого-то плода райского, может быть, виноградного. У нас выгоняют спирт из других плодов, но разбавленный яд этот и у нас делается грехом первородным, первоисточником, можно сказать, всех других пороков народных и главным вдохновителем преступлений. ______________________ * См.: д-р Меллер: «Как восстановить здоровье». ______________________ Мне прислали крохотную, в ладонь величиной, книжечку из серии «Борьба с пьянством», выходящей под редакцией известного толстовца И.И. Горбунова-Посадова. Книжечка написана крестьянином Новиковым, живущим двадцать лет в деревне на одном наделе. Мне кажется, чрезвычайно важно выслушать крестьянский голос в этом горьком вопросе, и именно голос порядочного крестьянина, не кулака и не пьяницы. Автор книжечки «Братьям-крестьянам» — истинный представитель народа и, очевидно, знаток его до последней клеточки быта. Он говорит «братьям-крестьянам» то, что все они знают, хотя и плохо сознают, и весь народ, если бы прочел эту книжку, конечно, сказал бы: святая правда! Как и другой крестьянин (Шетан-Устинов), прекрасную книжку которого я отмечал в свое время, господин Новиков называет главным злом народным соблазн роскоши и распутства. Господствующие классы, не умея наладить жизнь народную, своей собственной нетрудовой и распущенной жизнью совращают народ в непосильное для него мотовство и праздность. Предметы роскоши лишают народ предметов необходимости. Богатая одежда раздевает его, богатая пища и питье заставляют голодать. Это вовсе не парадокс, а самый важный факт народной жизни, который ни правительство, ни общество не замечают. Нынешняя крестьянская молодежь «вместо простых прочных сапог и полусапожек,— говорит господин Новиков,— носит легкие дорогие шагреневые да лаковые, на которые ни к селу, ни к городу напяливают еще и калоши; вместо холстинного и прочного ситцевого белья и наряда просят шерстяных и шелковых рубах и платьев». Не у всякого мужика найдется веревка, хороший топор и железная лопата, а посмотрите: «сыновья у него нацепили карманные часы, смазные сапоги с калошами за 12 рублей, на головах носят модные шляпы или картузы с цветным околышем, на плечах пальто в 18—25 рублей. А уже о дочерях и говорить нечего: кружева, хвосты до полу, батисты, пелеринки... Ведь это повальное сумасшествие». Это не сумасшествие, а трогательное, заставляющее болеть сердце, стремление народа выйти из до сих пор презренного своего состояния. Освобожденный народ нравственно угнетается социальным неравенством с более богатыми классами, и вот он пытается походить на господ хотя бы наружностью, одеждой, праздностью, пороками. Замечая в городах и барских усадьбах, что жизнь «господ» — вечный праздник (с крестьянской точки зрения), крестьянин и свою жизнь клонит в нарушение первой заповеди, повелевающей есть хлеб, заработанный в поте лица. Чтобы дать своему распутству хоть какое-нибудь нравственное оправдание, народ заимствует у церкви обычай праздников и при помощи своекорыстного и безверного нашего духовенства развивает этот обычай до чудовищных извращений. Ни Святейший Синод, ни правительство не замечают того, что христианство в народе систематически вытесняется язычеством, именно вакхическим культом, правда, в одичалой форме последнего. «Святые» дни уже обратились в самые поганые дни, и именами неизвестных народу великих христианских праведников покрывается самое скотское пьянство и преступное буйство. Возьмите ближайшие к теперешним дням праздники — народные свадьбы. Вот что пишет о них крестьянин Новиков: «А свадьбы! Я думаю, что у всякого человека из мужиков сердце вздрогнет при одном этом слове. С таким страшно непосильным расходом, с такою глупостью и мерзостью связаны свадьбы у нас, что краска стыда и обиды зальет лицо всякому мало-мальски свежему человеку... Во имя молодой пары мы пропьем для потехи черта 70—80 рублей... Вместо того, чтобы помочь молодой паре свить скорее свое гнездо, мы все пропьемся, разоримся, войдем в долги, молодых же после свадьбы пошлем в батраки и батрачки зарабатывать пропитые деньги. А после, когда они, разлученные с первых же дней, свихнутся с правильной жизни в соблазн и разврат, мы будем бранить черта, зачем он надоумил женить эту пару»... Не будучи глупей других народов, наш народ, лишенный сколько-нибудь заботливого ухода Церкви и власти, поражает бездарностью своего быта. Казалось бы, свадьба — верховный праздник жизни, апофеоз молодости, завершение ее поэмы, и во что же обращается этот благоуханный у культурных народов обряд? «Разоряем,— говорит господин Новиков,— опиваем, срамим своим пьяным безобразием неделю, а подчас и две, делая их (молодоженов) участниками самого грубого и отвратительного безобразия... Устраиваем настоящие «шабаши ведьм» — бьем в косы, барабаны, поем срамные песни, ездим на метлах и придумываем всякое озорство»... «Сосед истратил на свадьбу сто рублей, а потом семья сидит год-два на одном хлебе и пустых картошках»... «Установившиеся во имя свадеб безумные пиры происходят... единственно из любви к гульбе и праздности на чужой счет, где каждый согласен за стаканом забыть свою порядочность и петь, кривляться». Господин Новиков доказывает, что «эти бедствия свадеб приходятся в среднем через 6—7 лет на каждый двор, а пристегни сюда гульбу пяти больших годовых праздников, которые ни у кого не празднуются без гульбы и пьянства с большими расходами, которые в общем составляют, почитай, такую же свадьбу по расходам, и выйдет, что всякий крестьянин только и работает на гульбу на этих праздниках и на свадьбах, а про свое улучшение и не думает»... Сидя в Петербурге, мы стонем о крестьянском малоземелье и готовы переселить в Сибирь пол-России, чтобы разредить население, а крестьянин Новиков дает такой расчет: «Покупная стоимость десятины земли в среднем 150 рублей, которые в два-три года незаметно прогуливаются и пропиваются всяким двором», так что «всякий двор растрачивает в год зря полдесятины земли, т.е. в одно десятилетие мог бы приобрести 4 — 5 десятин недостающей ему земли», не будь вошедшего в обязательный обычай пьяного мотовства. «Ни один праздник, ни одна свадьба не проходит в народе без того, чтобы человек не опился насмерть или не получил бы в пьяном виде смертельной болезни, от которой он через год-два тоже умирает... За 20 лет в моей одной деревне в 40 дворов погибло от водки 10 человек: кто прямо опился, кто пьяный удавился или замерз. А сколько перемерло от продолжительных пьянственных болезней — и счета нет! Умрет человек, станешь расспрашивать, и всегда оказывается: либо пьяного избили, или на сырой земле пьяный полежал, или холодного пива хватил, или на похмелье воды и квасу ледяного, а там — кашель, болезнь...». К чему ведет внедряющийся в народ вакхический культ, огрубевший до дикого цинизма, показывает заключительная сценка крестьянской книжечки. «Ночевали у меня как-то,— рассказывает господин Новиков,— двое нищих, родные братья, одному 24 года, другому 16. Стал я их расспрашивать: "Что такое случилось, что вы в таких годах по миру пошли?". "Земли мало,— отвечает старшой,— жили плохо, а вздумал меня отец женить, ну и пришлось корову и овец продать. Потому от людей отстать не хочется, все норовим получше, чтобы честь-честью. А тут, на грех, родитель-то перепил малость на свадьбе да и помер на третий день. Гости со свадьбы не успели разъехаться и кстати остались родителя хоронить... Угощать нечем — пришлось и лошадь продать остатнюю. Рублей 30 родитель стал. Думаю: один рожон разоряться... Лошади не хватило, пришлось задолжаться, вот и пошли с братишком ходить (по миру). Скотины нет на дворе, ходить не за кем. Думаем, все двое за зиму на лошадь настреляем на кусочках"». Господин Новиков резонно отсоветовал парню покупать лошадь и заводить хозяйство: «все равно, станешь братишку женить, опять все спустить придется»... Не огонь, не потоп, не междоусобная брань, не нашествие иноплеменных, а единственно лишь нашествие казенного алкоголя отмечено крестьянином Новиковым, как главный источник народного разорения. Наши блистательные министры финансов — С.Ю. Витте и В.Н. Коковцов, как авторы казенной монополии, не могут судить о ней с надлежащим беспристрастием: слишком уж обидна для них мысль, что главное дело их жизни и весь секрет карьеры оказались основанными на величайшем из зол народных. Приходится при помощи казенных публицистов оправдывать «реформу» так и этак, но уже вопиет сам народ в лице трезвых и дельных крестьян, вроде господина Новикова, и не дожидаться же, в самом деле, чтобы возопили камни... Со всяким бедствием, где ясна основная причина, нельзя бороться иначе, как уничтожением основной причины. Когда наводнение идет от прорыва плотины, вы чините плотину, когда начинается пожар, вы ищете место поджога. В катастрофе пьянства вы отчетливо видите этот поджог. По стране разбросано около трех тысяч винокуренных заводов, около тридцати тысяч казенных винных лавок, причем вся наша огромная, невежественная и нищая страна поливается ежегодно 90 миллионами ведер водки. Каждое ведро водки в двадцать больших бутылок в состоянии совершенно непьющего человека постепенно сделать алкоголиком, т.е. непрерывно жаждущим этого яда. К глубокому сожалению, ни один из министров наших не страдает алкоголизмом, иначе такой больной мог бы объяснить В.Н. Коковцову, что это за проклятая страсть, когда человека тянет к водке. Некоторые министры много курят: пусть же хоть они объяснят главе правительства, что значить привыкнуть к наркотику, даже сравнительно со спиртом безвредному. Более чем неразумно думать, будто «свободная воля» крестьянина — пить или не пить — может в достаточной степени предохранить его от злоупотреблений. Никогда «свободная воля" широких масс не отличалась ни особенным благородством, ни достаточным героизмом. Государственная власть на народ во многих отношениях смотрит, и совершенно основательно, как на детей, нуждающихся в управлении, в воспитании, в просвещении и многих заботах, до кормежки хлебом в случае голода. Но если это дети, то как же вы допускаете в народ столь острый соблазн, как водка? Ведь вы же, господа министры, не позволите, чтобы в вашей детской стояли спиртные или другие подслащенные опьяняющие напитки. При всей воспитанности ваших детей, при всем надзоре гувернеров вы не допустите в детскую соблазнительных картин и книг, сознавая, что, как ни хороша «свободная воля», а все же лучше от греха подальше. Почему же вы миритесь со столь колоссальным накачиванием в толпу народную заведомого яда, последствия которого уже вполне доказаны как гибельные? Возместите казне 760 миллионов дохода от водки, и казна откажется от эксплуатации пьянства, говорят довольно часто питейные заправилы. На это приходится возражать: во-первых, вы получаете чистого дохода не 760 миллионов, а на 30 % меньше. Значит, речь идет о возмещении какого-нибудь полумиллиарда — всего 1/6 части нашего бюджета. Во-вторых, пробовали ли вы искренно и серьезно поискать возмещения пьяных доходов? Вы прекрасно понимаете, что отрезвление народное сказалось бы быстрым подъемом народного достатка и платежеспособности, что позволило бы поднять все налоги, в частности, на напитки, которые сменят водку (пиво, слабые виноградные вина и пр.). Так как в течение долгих лет правительство делает перебор в налогах ради накопления золотой наличности, то, отказавшись от этого, по существу, незаконного избытка, могли бы уменьшить пьяный полумиллиард еще на много процентов. Наконец, вместо винной монополии правительство могло бы с большою выгодой для обывателей взять другие монополии, например, страховую и аптечную. Столь важное при современных условиях страховое дело в руках, главным образом, иностранных капиталистов (читай — еврейских), и львиная часть барышей уходит за границу. Конечно, найти четыреста миллионов в год при отказе от торговли спиртом нелегко, но бесконечно труднее народу нести на себе иго неодолимого и растлевающего соблазна. Мне кажется, финансовому ведомству все равно придется потрудиться над этой задачей. Борьба за трезвость поднимается серьезная, в нее вовлекаются сотни обществ и кружков трезвости, вовлекаются духовенство, медицина, печать, народное представительство, образованные классы и, наконец, сам народ. В.Н. Коковцову нужно быть готовым к тому, что законодательные палаты потребуют ограничения государственной эксплуатации пьянства. Это с одной стороны. С другой быстро прогрессирующее землеустройство, выход на хутора заметно отрезвляет народ. Об этом свидетельствует интересная брошюра господина Юрьевского «Землеустроительный смотр». Например, в селе Основе Харьковского уезда за один год перехода на хутора потребление водки упало с 6170 до 4311 ведер. В другой брошюре того же автора — «Что достигнуто землеустройством», описывается Дрицанская волость, где меньшая половина селений (32 из 79) разверстаны на хутора. И уже это повлияло настолько отрезвляюще, что вместо 926 ведер водки в 1910 году в следующем было выпито только 658. А в селении Щежеры (Могилевской губернии) после разверстки на хутора пришлось даже закрыть казенную винную лавку за недостатком потребителей. Народ, мне кажется, чувствует пьяную погибель и охотно поддержит всякую борьбу за трезвость. В конце концов, вероятно, сдастся и финансовое ведомство, руководимое столь рассудительным министром, каков В.Н. Коковцов. Я думаю, ни один министр ничего не имел бы против того, чтобы в России было поменьше преступников, нищих, сумасшедших и больных. Единственное серьезное сопротивление в борьбе за трезвость окажут лишь господа винокуры и виноторговцы. Среди винокуров есть миллионеры, представители высшей аристократии, имеющие в Петербурге огромные связи. Есть винокуры и среди знатных членов Государственного Совета. Может быть, во всех отношениях это благородные патриоты и идеалисты, но что касается водки, они заражены психологией «первого винокура», о котором писал граф Лев Толстой. Ввиду серьезности сопротивления с этой стороны, борьба за трезвость должна, мне кажется, сделаться национальной, своего рода «отечественной войной». Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|