М.О. Меньшиков
Пьяный бюджет

I

29 марта, 1907

Впечатление чего-то пьяного дает наша государственная роспись. Под колоссальной цифрой 3/4 миллиарда рублей, доставляемых государству продажей питей, вы чувствуете целое море водки, которое «вбухано» в жизнь народную, вытеснив собой по крайней мере треть народной жизнедеятельности. Как записная книжка пьяниц похожа на пьяную бухгалтерию, наш государственный бюджет не может быть трезвым, будучи нагружен на треть своего веса алкоголем. Естественно ожидать от бюджета тех явлений, которыми характеризуется затяжной алкоголизм. Расстройство в стране высших функций; законодательства и школы — крайний упадок питания, омрачение разума и нравственности, наконец, тот особый психоз, который психологи (например, профессор Сикорский) называют «алкогольным одичанием». Государственная роспись есть, в сущности, протокол физического и нравственного состояния нации. Легко убедиться, что это протокол не столько политический, сколько медицинский. Сквозь немые цифры, что «cum tacent clamant», ярко бьет народное невежество, народная преступность, народная задолженность, перерождение государственных тканей, «ожирение сердца» в лице слабой бюрократии и ослабление народного питания, доходящее до трагической необходимости протягивать руку соседям за куском хлеба. Ибо что такое внешние займы, идущие для продовольственной нужды?

Государственная роспись наша — документ, кричащий о хроническом и тяжком расстройстве, причем присутствие такой данной, как два миллиарда пятьсот миллионов бутылок водки, выпиваемых в стране ежегодно, для всякого медика бросает свет на природу болезни. Что говорить о несчастной войне, которая случилась раз в четверть столетия и вынула из страны не более, чем расход одного года? Притом и этот расход большей частью остался в стране. Как ни огромно бедствие войны, оно совершенно бледнеет в сравнении с громадной брешью, которую вносит в народ пьянство. Почти два миллиона рублей в день, приносимые алкоголем казне, составляют, очевидно, лишь ничтожную долю всего расстройства народного. Заплатив казне восемь рублей за ведро, крестьянин не оканчивает тем расходы, связанные с распитием этого ведра, а только начинает их. Тратится без счета рабочее время. Чтобы съездить за водкой, необходим иногда рабочий день лошади и взрослого человека. Чтобы распить ведро, нужно обыкновенно несколько дней рабочего времени. В ведре двадцать бутылок, т.е. возможность в течение двадцати дней доводить человека до скотского состояния или одновременно лишать рассудка двадцать человек. Прибавьте день или два похмелья, при котором человек или неспособен к работе, или его работоспособность понижается вдвое. Значит, к основной стоимости ведра в 8 рублей следует прибавить потерянные двадцать два рабочих дня, причем часто не работает и лошадь, хотя оба — и человек и лошадь — что-нибудь за это время потребляют. Прибавьте то, что некоторые деревенские кутежи падают как раз на время рабочей страды, когда один потерянный день подчас решает результаты хозяйственного года. Не успели снять рожь — рожь осыпалась, не успели сгрести сено — сгноили сено.

В деревне предоставленный сам себе народ вместе с одичавшими, как само простонародье, батюшками насочинили целую кучу праздников не только в честь мифических пророков, вроде Илии, но даже таких трудно понятных святых, как Параскева-Пятница, батюшка Фрол-Лавер, Иван-Головорез (Усекновение Главы Иоанна Предтечи) и пр. Под предлогом «богомоленья» от одного храмового праздника до другого, от погоста к погосту, от ярмарки к ярмарке, от деревни до деревни бродит по всей Руси, колобродя языком и заплетаясь ногами, действительный бог захолустья — Хмель, прямо в невероятной степени расстраивая ткань хозяйственного труда. Гуляет мужик, гуляет лошадь его, гуляет соха, гуляет поле. В дикий вихрь разгула захватывается старый и малый. Пьют, вначале едва преодолевая отвращение, даже бабы и девки. А от пьяной бабы приходит в расстройство огромная область крайне важного бабьего хозяйства. Гуляет баба — заброшен скот, корова не напоена, не выдоена, дичает огород, стоит несжатая нива. Дошло до того, что родители приучают пить водку ребятишек, даже грудных детей. «Помогает» будто бы от холерины, от «смывающего» в могилу детского поноса. Прибавьте косвенные налоги пьянства: охмелевший мужик тащит из дому кафтан, полушубок, валенки, самовар, бабьи холсты, женин сарафан, и все это идет кулаку за «что даст» — за четверть цены, за грош. Оставаясь в пределах того же ведра, после десяти и двадцатикратного опьянения, отравленный человек напоминает сумасшедшего. Он теряет представление о вещах, теряет всякую сдержку, память о работе и о семье. Охваченный наркозом, несчастный готов все пропить, и только нищета останавливает безумца и возвращает к трезвости. Таковы последствия одного выпитого человеком ведра водки. Прибавьте к этому неизбежно сопутствующие пьянству преступления: в разгар «храмового праздника» обязательно начинается драка, увечья, смертоубийства, поджоги, и оргия нередко оканчивается пожаром. Прибавьте ужас, что вносит в семью буйный пьяница, прибавьте неизбежный разгром утвари и посуды, избиение жены и детей. Только тот, кто не видал собственными глазами этот пьяный террор, может отрицать его, и если наши высокопоставленные министры не заглядывали в деревню и ничего не видели в ней, то в этом-то и состоит проклятие основной нашей язвы — невежества.

Если бы авторы винной монополии пожили бы хоть год в деревне, в первобытных ее условиях, у них не поднялась бы рука на то, чтобы основной порок народный вводить в финансовую систему. Они поняли бы, что ведро «хлебного вина», превосходно очищенного по правилам химии, обходится мужику не в восемь рублей, а, может быть, в десять раз более. Поистине, ежегодная дань татарам была бы легче этой истощающей, высасывающей страну язвы. Как новгородцы некогда пропили свое великое народоправство, как польские паны пропили громадное государство, по своему положению способное владеть Европой, так народ русский среди бела дня пропивает империю, способную владеть светом. Недоумки у нас кричат, что во всем виновато правительство. Но это значит делать слишком много чести правительству, наделять его свойствами Рока. Правительство не менее виновно, чем народ. Мы гибнем от непрерывно растущего разорения, которое вызвано, по преимуществу, страшным пороком нации — пьянством. Что бывает с отдельным человеком, втянувшимся в кутеж, то бывает и с народом, зараженным той же отравой. Я спрашивал одного из военных министров, в чем причина потерянной войны. «В том,— отвечал он,— что задолго до войны, когда военное ведомство требовало около 3/4 миллиарда на восстановление армии, этих денег не нашлось у казны». Не нашлось у разоренного народа денег на флот, на оплату знания и таланта в офицерском составе, и вот в результате катастрофа. Что могло бы спасти Россию? То же, что спасает отдельного пьяницу. Нужно бросить пьянство, остепениться, взяться за благословенный Богом источник счастья — трезвый труд.

Не одно материальное разорение влечет за собою наше горькое «веселие питии». Трагедия в том, что разоряется самое тело народное, самая душа нации. Спросите врачей, специалистов по алкоголизму. Они скажут вам, что пьянство вносит гибельные расстройства в организм и путем наследственности увечит расу. У ряда поколений слагается упадок питания. Обычные болезни пьяниц — катар пищеварительной системы, расширение и ожирение печени, гипертрофия и ожирение сердца. Пьяное сердце — двигатель крови — делается дряблым, как тряпка. Развивается ранний склероз, хронические катары зева и легких, Брайтова болезнь (почек), хроническое воспалительное состояние мозга, близкое к атрофии его. Неисчислимы расстройства, вносимые спиртным ядом во все органы, пока белая горячка не раздавит одновременно и тело, и дух страдальца. Ужасающий рост помешательств и самоубийств, равно как эпилепсия и идиотизм, идут по вине пьянств. Более 4/5 преступности обязаны алкоголю. Депутаты в Думе кричат против государственных расходов на тюрьмы и полицию. Действительно, в XX веке вместо того, чтобы уменьшиться, эти расходы выросли вдвое. Не хотят заметить, что эта статья расхода параллельна быстро растущему пьянству. Подождите немного: придется трезвому меньшинству содержать армию против пьяной половины нации, которая, скользя в пропасть, тащит с собою и всю страну. Тогда, может быть, сообразим, во что обходится ведро водки против казенной его цены.

Что такое идущий теперь по стране нелепый бунт, где политическая сторона совершенно бледнеет пред полицейскою? Если бы господа министры удосужились прочесть о пьянстве исследования хотя бы такого ученого, каков профессор Сикорский, они бы увидали корень нашей революции. Он чуть ли не на дне полштофа. Революционная психология масс удивительно совпадает с тем «разложением души», что составляет так называемое «алкогольное одичание». Понаблюдайте бунтующих рабочих и крестьян. Вы увидите клиническую картину первых двух периодов алкоголизма: нравственное усыпление и нравственную огрубелость и фанатизм. Не какое-то пробуждение духа говорит в бунте, а всего чаще «алкогольное слабоумие», влекущее за собою упадок высших чувств и подъем низших. Пьяницы второго периода «отличаются раздражительностью, крайне грубы и обидчивы, страстны, склонны к неудержимому и кровавому насилию». Привычное пьянство, по словам профессора Сикорского, вырабатывает «дикую, несдерживаемую волю, злобность», овладевающую вниманием и подчиняющую себе эту слабую волю. «При таких условиях нападение и насилие совершаются со зверской жестокостью, но вместе с тем, с технической ловкостью и безукоризненностью, как направляемые умом и вниманием». Таков тип пьяницы, но ведь это же и тип бунтаря. Вовсе не герои «святой борьбы», не мученики идеала, а, по научной экспертизе, всего лишь «алкогольные дегенераты во втором периоде» — все эти господа погромщики и бастуны Основная черта бунта — гордость, столь воспетая господином Горьким. «Человек — это звучит гордо». Но замечательно, что именно вино, по словам профессора Сикорского, «в чрезвычайной степени содействует развитию гордости... Под влиянием вина человек обращается не только в горделивое и напыщенное, но и в спесивое существо». Кто бывал на революционных митингах, отлично знает «самоуверенное, категорическое, не допускающее критики нахальство, гордо и требовательно ждущее внимания». Недостаток последнего и, в особенности, какое-либо противоречие «способны возбудить бурю в уязвленном самолюбии этого кабацкого величия». Не отрицая возбудительности самих идей бунта, следует признать, что сила их не в них самих, а в упадке души народной, в ослаблении тех высоких качеств, что вырабатывает трезвый труд. Бунт не имел бы развития, если бы не был поддержан алкогольным одичанием. Прямые следствия этого одичания — потеря народной скромности, совестливости, воздержности, уважения к праву и закону.

Что же делать, господа? Неужели так-таки ровно ничего не делать с основной язвой народной — с пьянством? Неужели, обсуждая бюджет по винной монополии, достаточно осветить полемикой число разбитых бутылок, расходы по ректификации и т.п.? Мне кажется, парламент наш не может легкомысленно обойти эту пропасть, не заглянув в нее. Правда, одним законодательством бороться с пьянством трудно. Декретировать отмену порока так же глупо, как отмену самой глупости. Если бы государство запретило спирт (как кое-где в Америке), народная страсть к вину вызвала бы тайное винокурение и тайную продажу водки, еще более разорительные, чем явные. Наконец, запрещение выделки и продажи спирта практически невозможно: оно было бы равносильно крушению бюджета. Борьба с пьянством требует последовательных мер, рассчитанных на постепенное перевоспитание масс. Но если нельзя быстро искоренить порок, следует всеми способами его обезвредить. Тут уместны приемы обезвреживания всякого яда. Прежде всего, необходимо разрежение его. В состав яда нужно ввести растворитель, делающий яд менее жгучим, более нейтральным. С этой целью я предложил бы уничтожить кощунственную связь кабака с церковью. И право, и долг патриаршей власти Святейшего Синода — отменить все не церковные, а так называемые бытовые праздники, сложившиеся у нас в количестве, небывалом в свете. Путь лентяи заводят себе праздники, под какими им угодно предлогами. Церковь должна решительно отойти от прицепившегося к ней вакхического культа и осудить его со всею строгостью вселенских преданий. Гтс пьяная оргия, там не место быть представителям церкви, не место богослужению, молебнам и т.п. Уничтожением праздников отнимите у пьянства вид религиозного торжества. А если со своей стороны ведомство продажи питей ограничит продажу именно в праздники, то этим будет ослаблено одно из главных зол — обжорство водкой. Может быть, станут пить регулярнее, пить не до скотского безумия. За границей пьют местами не меньше, но во много раз умнее, безвреднее, не доводя питье до самоотравления.

Второю необходимой мерой я предложил бы понижение крепости водки. Казна дает 40-градусный спирт, но все, кто видел действие новой, монопольной водки в деревне, сознаются, что она губительнее прежней. Народ не привык к столь крепкому вину. Кабатчики испокон веку разбавляли водку водой, причем по мере опьянения посетителей градусы уменьшались рукою вольной. Это было мошенничество, но благодетельное для здоровья. Яд подавался разбавленный, а всем известно, как быстро падают вредные свойства отравы по мере ее разрежения. Какие-нибудь 5 % играют решающую роль. Старая водка вредна была дурной очисткой (сивушным маслом), но никакие примеси не действовали так скверно, как излишек самого спирта. Набросившись на превосходную «казенку», где законное количество спирта строго соблюдено, народ «обалдел» от водки. Именно в чистом виде водка делает опьянение бурным, не давая организму времени выводить яд. Пьяные от новой водки отличаются буйством и наклонностью к разрушительным действиям.

Необходимо понизить крепость водки хотя бы до 30º, и это возможно без слишком заметного понижения вкусовых свойств ее. Надо же поберечь здоровье народное. Латинские народы пьют в пять раз менее крепкое виноградное вино, а немцы довольствуются пивом, в десять раз менее пьяным. Нельзя шутить со спиртом. Ядовитое вещество недаром единственное из всей материи получило имя духа (spiritus). Это из тех духов, что провожают душу человеческую к гибели.

II

2 июня

С тех пор как по библейской легенде сок загадочного «плода» (может быть, виноградного) заставил человека изменить Создателю, алкоголь не раз выводил людей из райского состояния, не раз служил причиной исторических катастроф. Например, разгром древней цивилизации варварами. Чем объяснить неудержимое стремление галлов и тевтонов в Италию, заставлявшее их переходить заоблачные выси Альп?

Есть остроумное мнение, что весь этот чудовищный переворот, поведший к переселению народов, был вызван чудесными свойствами виноградного вина, которое беглые рабы расславили среди сородичей тогдашней Европы. Не столько красота мраморных храмов и статуй, в которых варвары не знали толку, сколько именно вино прельстило тогдашних полудикарей. Вспомните, с какой страстью накидываются на водку теперешние первобытные люди. Привыкнув дома к легкому пиву и меду, древние варвары, попав на виноградные полуострова, продолжали пить и крепкие вина теми же порциями, доходя до грязного опьянения, о котором с такой брезгливостью говорит Анакреон, упоминая о скифах. Нашествия пьяных разрушителей окончились не раньше, чем виноградная лоза была перенесена на Рейн и Дунай.

Если нельзя настаивать на этой любопытной теории нашествий, то нельзя не видеть колоссальной роли пьянства в разрушительном процессе, что идет в России. Ведь это то же восстание против цивилизации, то же неудержимое стремление «грабить, чтобы напиться» как ближайший импульс к погрому. Никогда Россия не была так нища и несчастна, как теперь, никогда она более не приближалась — что касается глубин народных к состоянию варварства и никогда еще пьянство не разливалось по стране столь стихийным потоком. Голодающие губернии, что не в силах более прокормить себя, пропивают десятки миллионов, причем во многих местах, очевидно, пропивается даже казенный хлеб, отпускаемый как милостыня.

Теперь о пьянстве не говорят, как не говорят более ни о каких серьезных вопросах: государственная жизнь остановилась о барьер парламента, который, как остановившийся паровоз, не двигает поезд, а тормозит его. Плохая Государственная Дума, высланная столь нетрезвым населением, загородила государственный путь, но настанет же момент, когда мы вспомним, наконец, что время не ждет, что мы гибнем, что от дум и слов необходимо перейти к делу. В числе трагически неотложных, «проклятых» дел стоит бедствие народного пьянства.

На недавнем съезде партии 17 октября сильное впечатление произвела речь самарского гласного М.Д. Челышева* Она была выслушана и, как многое сильное, тотчас забыта, между тем, есть вещи, которые правительству и обществу забыть нельзя. То, что почти треть государственного бюджета у нас основана на эксплуатации не производительных сил, а порока народного, есть такой корень бедствии, который делает почти излишними другие объяснения народного упадка. Именно неудержимому пьянству народному г. Челышев приписывает и проигрыш войны. Как пьяный великан не мог бы справиться с трезвым карликом, пьяная Россия не могла совладать с маленькой страной, не пропившей своего Бога. «Все мы пьяны и пьяных били нас,— говорит г. Челышев.— Я глубоко уверен и докажу фактами, что все наше разорение и весь позор произошли от того, что кто-то узнал средство, которым можно нас привести в столь убогое и беспомощное положение. Враги русского народа добились... даже через законодательство, чтобы народ опоить, расслабить не только тело, но развратить душу». Надо заметить, что сам народ издавна инстинктом чувствовал страшную опасность пьянства. В народе не раз возникало движение к трезвости, но правительство в податных целях противодействовало этому движению. Задолго до войны, по словам г. Челышева, «чуть не повсеместно, словно по внушению свыше, стали составляться приговоры в сельских обществах, чтобы не было вина. Но там, вверху, кто наблюдал за жизнью русского народа и кому его благополучие и материальное обеспечение было не нужно или опасно, сумели нажать какую-то кнопку, и Святейший Синод циркулярно, через архиереев запретил попам говорить о вреде пьянства, и попы замолчали. Проходит ряд лет: народ, принудительно оставленный без поддержки своих духовных руководителей, сам, повторяю, из предчувствия опасности стал составлять приговоры о том, чтобы насильно не допускать в своем селе кабаки. Тогда виноторговцы начинают уговаривать их, предлагая за право открытия кабаков сотни, тысячи и даже иногда десятки тысяч рублей... И народ, прельщенный златом и опоенный вином, стал допускать за деньги открытие у себя питейных заведений. Но в скором времени предчувствие чего-то ужасного в будущем возымело действие, и вновь посыпались приговоры — ни за какие деньги не допускать в свое селение кабака. Тогда враги русского народа пошли в открытую борьбу против этого благого желания народа. Они выдвинули при дворе Государя Императора неизвестного до того человека, который, достигнув доверия Государя, обманул как самого Государя, так и народ. Обманул изданием указа, что, якобы для уменьшения пьянства и для равномерного употребления населением вина необходимо продажу его взять в руки казны... Там, где десятки лет не было кабака, посадили насильно винную лавку».

______________________

* М.Д. Челышев. Главная причина нашего несчастья.

______________________

Я, безусловно, конечно, не верю в нелепую легенду, будто граф Витте — сознательное орудие евреев и масонов, что он решился погубить Россию всеми средствами, и в том числе — казенным спаиванием народа. Я убежден, что граф Витте, как и Вышнеградский (которому принадлежит идея винной монополии) действовали вполне добросовестно, но что результаты их колоссальной реформы оказались гибельными, это бесспорно. Именно из доброго замысла приспособить к жизни зло, вместо того чтобы совсем от него отречься, и получается пышная культура зла. Прежде народ пил разбавленную кабатчиками водку, и спиртный яд действовал, как яд ослабленный. Теперь добросовестное правительство подносит тот же яд полной крепости, и народ сразу ошалел. Сразу отравление народное повело к буйным формам, к острому разложению быта и духа деревни. Под влиянием слишком крепкой, 40-градусной водки стойкость непьющих дрогнула. Трезвые быстро начали втягиваться в порок, который стал тем страшен, что из исключения начинает быть правилом. По словам господина Челышева, «с открытием монополии народ стал пить страшно много; со времени крепостного права употребление вина надушу крестьянского населения в десять раз стало больше».

Факт ужасный, если он верен. По расчетам нашего автора, «казенка торгует одной только водкой, без виноградного вина и пива, на сумму около 700 миллионов рублей», а если принять в расчет и другие спиртные напитки, то в итоге получится не менее миллиарда рублей. «На этот миллиард дают пять миллиардов полубутылок... Обыкновенно человек пьянеет не только с полубутылки, но иногда и с 1/4 бутылки. Получается, в лучшем случае, пять миллиардов пьяных, а потому не рабочих дней». Если вычесть праздники и принять, что рабочий день в среднем стоит не менее рубля, то, по расчетам господина Челышева, ежегодная стоимость народных потерь от пьянства выйдет не менее 4 миллиардов рублей в год. «Хозяин семьи 250 дней ходит пьяный, а остальные дни с похмелья», «вот отчего у нас сельское хозяйство пришло в упадок! Никакие усовершенствованные машины не спасут его. Посмотрите, кто у нас в поле работает? Отец-старик, жена с высохшей грудью, все время ходящая беременной, да ребята на высохших ногах»... Ко всему этому прибавьте дикий погром, вносимый пьяницей в семью, побои, скандалы, драки, порчу скота, поджоги с пьяных глаз и пр. Пьянство разлагает начисто органическую ткань семейно-трудового быта. «В последнее время,— говорит господин Челышев,— явились даже два новые сословия: в городах — «босяки», а в деревнях «старые черти» — это отец с матерью. Пьяная молодежь ни во что не ставит старшее поколение; если прежняя жизнь народная тысячу лет держалась на авторитете «стариков», то теперь безусый парень лезет батьке в бороду, и никакой справы с ним нет. «Чти отца твоего и мать твою» — над этой претензией «старых чертей» смеются. Эта заповедь вместе с остальными выброшена из народного обихода...

Каким образом государство рассчитывает управлять нравственно рассыпавшимся народом — я не знаю; я уверен, что этого не знают и наши так называемые «государственные люди». Вы, может быть, подумаете, что ценою нравственной катастрофы народ достиг каких-нибудь материальных результатов? Да, только самых бедственных. Пусть цифры, приводимые господином Челышевым, слишком круглы и несколько гадательны, однако им нельзя совсем не верить. По его вычислениям, родная ему Самарская губерния за последние 25 лет пропила столько, что этих денег хватило бы не только выкупить всю землю — удельную, казенную, помещичью и купеческую, но хватило бы на выкуп половины соседней губернии. Население одного Самарского уезда пропило за четверть века 50 миллионов рублей, не считая процентов и потери рабочего времени. Что же мужики за это приобрели? «А приобрели они вот что: дома живут в землянках, едят мякину, а в городах и крупных промышленных пунктах лучшие здания — это тюрьмы, дома умалишенных, с применением всех последних изобретений санитарии»... «Единственная, так заботливо охраняемая правительством промышленность делает народ голодным и выгоняет его на улицу под плети и пули, и потом им же наполняются наши окраины. И от этого народ в массе сделался нищим, без всякой собственности». Человек без собственности ниже дикаря. Если это не святой, то непременно зверь. От полчищ этих голодных двуногих приходится уже отбиваться сколько-нибудь состоятельному населению.

У нас надеются на аграрную реформу, и в самом деле, она стоит в центре народного переустройства. Но, по расчетам господина Челышева, наиболее радикальный черный передел без выкупа прибавил бы всего около десятины на душу. «Судите сами: надолго ли может хватить пьяному человеку одной десятины? День попил — и ее нет». Нет сомнения, что оставить народ гнить в пьянстве и затевать какие-либо великие реформы так же глупо, как на гнилой канве вышивать жемчугом. Будьте уверены — самая тонкая работа разлезется. Все пойдет прахом, как уже идет. У нас думают, что корень бедствий — недостатки государственного строя. Но при множестве бесспорных недостатков государственный строй не мог бы так измотать народ, как измотала его чисто физическая отрава — водка. При том же малоземелье народ трезвый непременно развил бы высокую культуру и был бы несравненно богаче, чем теперь, когда его точит эксплуатируемый правительством чисто физический недуг. Страшно читать у господина Челышева цифры физического вырождения в народе под гнетом удесятеренного за эти сорок лет пьянства. За 26 лет, предшествовавших манчжурской войне, норма роста у новобранцев уменьшилась на 1 1/2 вершка, а «обмер груди измерять почти перестали», иначе некого было бы брать на службу. Вместе с громадным подъемом пьянства наблюдается поражающий рост преступности и сумасшествия, причем 90 % сумасшедших больны от алкоголя.

О пьянстве бесполезно кричать, пока их превосходительства заняты читкою своих ролей в Думе. Министрам некогда, им нужно время, чтобы сочинять реплики для господ Алексинских и Нечитайл. Кричать вообще о каких бы то ни было серьезных вопросах сейчас совершенно бесполезно, однако и не кричать нельзя. Крик — это грустное право умирающего народа, как всякого умирающего существа. Вероятно, не более как этим правом руководился самарский октябрист, напоминая власти, что откладывать вопрос о пьянстве нельзя. Русский человек в тридцать раз беднее иностранца, но народ русский в пятнадцать раз тратит меньше на просвещение, чем на водку. «На рубль дают просвещения, а на пятнадцать рублей развращения. Один день народ учится, а пятнадцать пьянствует». Лучшее здание в заграничной деревне — школа, лучшее здание у нас — питейное заведение, казенный винный склад. Около 350 миллионов государство тратит ежегодно на одну организацию спаивания народа! Говорят, иначе нельзя: «нужен доход». Но,— справедливо говорит господин Челышев,— это равносильно доходу, «когда мать живет от разврата родной дочери». Чтобы дать казне 400 миллионов, народ затрачивает четыре миллиарда. Каждый казенный рубль, вырученный на пьянстве, обходится мужику в 10 рублей. Разве не безумие такая финансовая политика?

Если молодая Россия, спившись с кругу, прозвала старое поколение «старыми чертями», то, может быть, не совсем несправедливо. В самом деле, как это мы, старое поколение, допустили свою родину до столь безобразного порока? Как мы не сумели отстоять молодежь народную от заразы, явно гибельной? Каким образом христианское общество вынесло позор — видеть государственность свою организатором пьянства? Посмотрите, что делается в языческих странах. В Японии, например, курильщики опия караются пятилетним заключением. В Китае посев и ввоз мака запрещен; не только не ставят чиновников заправлять курением опия, но за приверженность к курению увольняют от службы. Так попечительно смотрят «отсталые» власти на какие-то там желтолицые свои народности. У нас же правительство с гордостью печатает, что, несмотря на войну, голод, мор и бунт, из года в год поступление питейных сборов идет все успешнее...

P.S. Мне прислали вырезки из одной еврейской газеты с подробным описанием побоев, будто бы нанесенных мне по наущению некоего полковника Белинского, начальника «тайной каморы», какими-то черносотенными хулиганами. Хотя одно подобное измышление евреев я уже опровергал в «Речи», считаю нелишним сообщить, что никакого полковника Белинского не знаю и, безусловно, никакого нападения на меня не было. Все это пошлые выдумки евреев, грязный замысел которых слишком очевиден. В другой еврейской газете сообщается, будто я протежировал господина де Лобеля. Заявляю, что никогда не видал господина де Лобеля и не писал о нем ни слова. Сообщается, что мною будто бы подана правительству записка о роспуске Думы и новых выборах, что против записки «восстали Иллиодор, господа Крушеван, Крупенский, Синадино, Пуришкевич и др.», причем я «готов уступить» и пр. Заявляю, что никогда никаких записок правительству не подавал и с названными господами не знаком вовсе, кроме господина Крушевана, которого не встречал уже несколько лет. Совершенно той же достоверности еврейские выдумки о моей крупной игре в карты (в которые никогда не играл) и пр., и пр. Если, кроме бесчестных евреев, в печати есть и честные, им следовало бы пристыдить своих единоверцев. Едва ли еврейское дело выигрывает оттого, что у нас, как в Англии, слово «jew» одновременно понимается как «жид» и «плут».

III

29 ноября

Как от одного плохого доктора больной переходит к другому и к третьему, так несчастная наша родина перешла в ведение третьей Думы со всею кучей своих воспалительных и гнилостных процессов, которые не исчезают, а скорее усиливаются от плохого лечения. Положение тем серьезнее, что и третий доктор в данном случае не более как начинающий знахарь. Молодой парламент наш очень хотел бы сотворить чудо, но пока, за отсутствием даже малейшей практики, он не умеет наложить самой простой повязки. Парламенту, призванному спасти — шутка сказать! — нацию в 150 миллионов душ, самому приходится учиться азбуке, изучать застарелые болезни чуть ли не накануне смерти пациента.

В числе именно смертельных зараз третья Дума унаследовала и трагический вопрос о народном пьянстве. Это специальность господина Челышева, самарского депутата. Господин Челышев — один из самых характерных персонажей третьей Думы. Интересно было появление его на трибуне в день декларации правительства. После бесчисленного множества перечисленных законопроектов по всевозможным вопросикам, каждый в грош ценой, после красноречивой речи господина Столыпина, среди высоко политических речей различных лидеров вдруг раздался голос совсем из другой оперы. На трибуне стал высокого роста брюнет, промышленник из крестьян в русской поддевке, без крахмального белья, но с крупным бриллиантом в перстне. Могучий голос, способный перекричать парламент, а главное — захвативший оратора вопрос могучей важности, хотя вовсе не политический, а бытовой. Трудно изобразить замешательство парламента и министров. Они казались накрытыми врасплох, они растерянно ждали, когда же скандал кончится. Впечатление именно скандала производят каждый раз речи господина Челышева — из тех скандалов, когда в лицемерном обществе вдруг затешется «невоспитанный» человек, который начнет, не стесняясь, говорить правду в глаза вместо условной лжи. Наши «господа народные представители» только что расположились отвести душу в политических приятных разговорах, только что почувствовали себя ораторами, которые могут гулять в «кулуарах», делиться на «фракции», слушать «лидеров», предлагать «формулы перехода» и прочее, только что они втянулись в бесконечную канитель политической метафизики, где все — «требования», все «права» и, по-видимому, не предполагается никаких обязанностей, как вдруг из их же среды встает черная поддевка и, размахивая богатырской, сверкающей бриллиантовым перстнем рукой, возглашает: «Позвольте, господа! А кабак-то вы забыли?!» Какой кабак? В смущении переглядываются гордые тем, что поделились на кучки, господа кадеты, октябристы, мирно-обновленцы, умеренновцы, постепенновцы или как они там называются.— Какой кабак? Переглядываются министры. Этакая досада! Весь сценарий испорчен. Тут порядочные люди между завтраком и обедом разговаривают о политике, и вдруг — кабак!

Вот причина, почему к господину Челышеву даже друзья относятся с ироническим одобрением. Ему похлопывают в разные моменты его живой и страстной речи, но часть депутатов довольно глуповато смеются, многие ворчат — «довольно!» заставляя председателя Думы призывать оратора к вопросу. Боже мой, ну кабак так кабак, прогалопируйте на своем коньке, если угодно, несколько минут. Это вносит в Думу даже некоторое оживление, но говорить «целых полчаса» в народном пьянстве — покорно благодарим!

К сожалению, господин Челышев, хотя и с задатками крупного оратора, но без всякой школы. У него еще не выработалось искусство покорять внимание слушателей. Он тянет, он не умеет располагать доводы в нарастающем порядке и, что особенно убийственно,— он в одной и той же речи повторяется. Избалованные земские жантильомы и интеллигенты этого переварить не могут. Вот объяснение, почему Катон в поддевке со своим постоянным и единственным припевом: монополия esse delendam, начинает возбуждать пренебрежение и к себе и к громадному вопросу, что он столь смело выдвинул. Он первый выдвинул пьянство в парламент, и это делает ему честь и, может быть, даст ему историческое имя. Из всех партий, сказать кстати, вопрос о борьбе с народным пьянством поставил на свою платформу лишь один «Союз русского народа». Но оцените обломовщину наших патриотов: вместо того чтобы самим развернуть знамя государственной борьбы с бедствием, правые уступили эту честь октябристу господину Челышеву. Правда, господин Челышев октябрист, кажется, по недоразумению. Судя по верности Основным Законам (включая охотно употребляемый господином Челышевым законный титул Государя), судя по горячему патриотизму его речей, самарскому лидеру трезвости недолго оставаться в партии «аккуратных» господ гучкистов.

Я против народного пьянства, о чем давно писал и в «Неделе», и в «Новом Времени», так что мне не трудно было найти в брошюре и речах господина Челышева многое, как будто мною сказанное. Естественно, мне остается с величайшим сочувствием приветствовать появление в парламенте депутата, возбуждающего этот вопрос. Пусть господин Челышев не смущается иронией, пренебрежением и даже открытым сопротивлением многих членов Думы его идее. Все это должно заставить его еще серьезнее заняться великой задачей. Ему следует составить в Думе свою группу, пусть это будут люди разных лагерей, но лишь бы хоть на этом страшном вопросе они сошлись и единодушно провели его в законодательном порядке. Нет сомнения, на стороне господина Челышева будет много крестьян. Вероятно, примкнет к нему и часть духовенства; нельзя поручиться, что не примкнет кто-нибудь из аристократии и интеллигенции, хотя оба эти класса, к сожалению, всего крепче запомнили из русской истории известную фразу Владимира о вине. Русским патриотам, к числу которых, бесспорно, принадлежит господин Челышев, необходимо добиться, чтобы в эту же сессию, не откладывая, был внесен какой-нибудь закон, если не о полном прекращении, то хотя бы о серьезном ограничении чудовищного народного порока.

Несмотря на хронические неурожаи, голод, холеру, безработицу, разбой, повсюду пьянство народное ширится неудержимо, причем правительство является в неприглядной роли антрепренера этой формы народной гибели. Наш некогда славный государственный орел, когда-то «от золотого трона водивший грозы» (говоря словами летописи), нынче окончательно уселся на бутылках с водкой. Может быть, некоторым министрам невдомек, но черный народ прекрасно знает, кто хозяин спирта и кто торгует по всей империи тем товаром, который вносит разгром хуже татарского не только в жалкое имущество народное, но и в самое тело рабочего люда, и в самую его душу. Поезжайте сейчас, в осенний сезон, в любую глушь, порасспросите крестьян — они вам простодушно опишут те же самые отвратительные картины, что записаны путешественниками, наблюдавшими смерть от пьянства сибирских или австралийских дикарей. Число опившихся в деревне не улавливается нашей статистикой, но оно громадно. Изредка иной корреспондент отметит один случай из тысячи. «Один мужик (пишут на днях) до того опился, что на нем потрескалась кожа»... «Свадьбы здесь справляются богато,— прибавляет корреспондент.— Каждая свадьба (в Новохоперском уезде) обходится в 100— 150 рублей. Будь жених хоть самый бедный, а все же он должен тянуться за другими и выставить ведер 8— 10 водки. А после хоть в батраки поступай. Пьют на свадьбах все — мужики, бабы, девки, молодые ребята и даже дети. Пьют до полной потери сознания. Не довольствуются казенною крепостью «казенки» в 40 градусов, а подкрепляют ее спиртом». Поголовное пьянство тянется по неделе. Наши бюрократы склонны объяснять это скотское бражничество невежеством народным. Однако грамотные напиваются почище безграмотных. В селе, где мужик опился до того, что полопалась кожа, имеются три церкви, три земских школы и три церковно-приходских. Люди, знающие деревню, говорят, что просветители народные — батюшки да учителя, первые сваливаются под стол на повальном кутеже. А уже о «сельских властях» и говорить нечего.

Вот что мне пишет о народном пьянстве один из трезвых учителей: «Больших праздников у нас очень много, и они, к сожалению, поддерживаются духовенством. 1 октября — Покров, 18 — Луки, 22 — Казанской иконы Богородицы, 8 ноября — архангел Михаил, 4 декабря — Варвары, 19 — зачатие Анны, 7 января — собор Иоанна Крестителя, 30 — собор трех святителей. 23 апреля — Георгия Победоносца. После Пасхи — Радоница, 2 мая — Бориса и Глеба, 8 — Иоанна Богослова, 9 (и 6 декабря) — святого Николая, 12 июня — Онуфриев день, 24 — рождение Иоанна Крестителя, 29 — Петра и Павла, 8 июля — опять явление Казанской, 20 июля — Ильин день, 24 июля — опять Бориса и Глеба, 25 июля — Успение святой Анны, 1 августа — Маккавеи и пр., и пр. Все это, кроме воскресных, двунадесятых и таких многодневных праздников, как Пасха, Святки, Масленица и Троицын день». Мудрено ли, что Россия самая нищая страна, если она самая праздная? Мудрено ли, что она гибнет, если под видом религии установилось самое безобразное распутство, какое видано на свете? Каждый день, чествуемый церковью, под влиянием пьянства обращается в день преступлений, в настоящий взрыв порочности всякого рода. И это называется у нас религиозным воспитанием, делом веры. «Праздничные дни,— пишет мне учитель,— проводятся в пьянстве и драках. Народ толпится не возле храма, открытого на час, а возле казенного кабака, открытого каждый день. Сельские власти первые зачинщики в драках».

«Вы говорите,— пишет учитель,— что 40-градусная водка слишком крепка. А наши мужики такой даже не пьют. Обыкновенно пьют 57-градусную, а во время свадеб, похорон, крестин и т. п. употребляется чистый спирт в 90º. Он берется с тем расчетом, что его меньше выпьют. Однако из 5-6 четвертных спирта к концу свадьбы ничего не остается. Пьют спирт, как это ни удивительно, чистым, неразбавленным. Что касается сорокаградусной водки, они ее в состоянии пить как воду. Пьют вообще до озверения. При помощи пальца вызывают рвоту (совсем как римляне времен упадка) и начинают сызнова. Не мудрено, что на водку последний бедняк истрачивает рублей до 40. Водку пить приучаются в малолетства. В болезнях первое лекарство — водка. Пьянство давно не считается пороком — им бахвалятся. Малые поневоле подражают старшим. В дни праздников детей заставляют пить. Я как-то перед Рождеством задал тему ученикам для сочинения: «Как я проведу праздник?» Многие ребята написали: «Пойду в гости с родителями и напьюсь пьян». Пропивают денег в деревне невероятное количество, а нищета растет. От тех же народных учителей, что работают впроголодь, отнимают добавочные гроши.

Укоренилось мнение, что жиды спаивают народ наш, но это верно в отношении лишь Запада России и отчасти Юга. В особенно пораженной пьянством Великороссии само правительство взяло на себя роль, приличную для евреев. Всего пагубнее то, что раз сделанная ошибка — хотя бы выдающегося человека, каков граф С.Ю. Витте — почитается непреложным законом, потому лишь, что временная эта ошибка дает выгоду казне. Но если говорить о том, чтобы сейчас сорвать побольше, не задумываясьдаже о ближайших последствиях, то всего выгоднее было бы монополизировать не одну водку, а все частное имущество. Отобрать у народа все до нитки, не прибегая к наркозу, к пьяному изнурению, пожалуй, было бы милостивее, ибо у народа остался бы, по крайней мере, основной капитал всякого народа — его здоровье и работоспособность. У нас же введена система, которая отнимает не только имущество, но высасывает все физические и, наконец, все душевные силы. Я уже писал о мнении профессора Сикорского, первого у нас авторитета по опытной психологии. Почтенный ученый находит, что появилась и широко распространяется в России новая порода людей: алкогольные дегенераты. Установлено «алкогольное одичание» русского простонародья, причем дикарь этого типа — живой портрет бунтарей из тех, что ведут погромы и разбои. Полное ослабление воли и дикая, ничем не сдерживаемая злоба, зверская жестокость, горделивое помешательство, цинизм во всех отношениях, при полной потере способности труду.

На днях газеты передавали такой «случай»: крестьянин поссорился со старухой, нанял парня, ее сына, и тот всего за рубль согласился покончить с матерью. Та как-то пошла в церковь. Сын догнал ее, размозжил колом череп, раздел старуху, зарыл труп в навозную кучу и счел свой рубль хорошо заработанным. Когда жизнь народная начинает пестрить вот такими случаями («полопалась кожа от пьянства» и пр.), то верьте, что над такой страной уже произнесен приговор Божий. Палачами явятся ее же сыны. Или вы думаете, что парень, убивший из-за бутылки водки свою мать, не способен снести череп другой матери своей — России?

Правительство наше по пьяному вопросу ни до чего не додумалось, кроме того, чтобы втоптать в этот ужас свой собственный государственный авторитет, и всю ответственность сосредоточить на себе. Неужели и парламент явится таким же беспомощным? Неужели он переложит на себя всю тяжесть ответа за народную гибель? Что-нибудь надо с этим делать. Оставлять этого «так» нельзя. Невозможно не прийти соблазнам,— сказал Христос,— но горе тому, через кого идет соблазн! Нельзя, чтобы государство являлось совратителем своего же племени. Сказано: кто соблазнит единого из малых сил (а тут втягивается в соблазн огромное племя, одно из лучших в человечестве), лучше тому навесить жерновый камень и быть брошенным в море. Не символизируют ли тяжелые броненосцы наши под Цусимой этот жерновый камень — казнь за великое растление народное, допущенное слабой властью?

IV

1 декабря

«Паны пропили Польшу» — говорит Костомаров.— Как некогда Новгородская чернь пропила Великий Новгород, так собирается пропить себя и вся великая империя славян. В неслыханном разгроме России на Востоке такой тонкий наблюдатель наших дел, как император Вильгельм, особенно остановился в своей известной речи на склонности русских моряков к кутежу. Германского государя поразило, каким образом спасшиеся после постыдного поражения русские офицеры в Чифу сразу опустошили все запасы шампанского. Не лишено значения и то, что перед самой войной один из самых могущественных министров наших, погибший от поднимавшейся тогда революции, страдал тяжелой формой алкоголизма. Столь же тяжелым алкоголизмом страдал первый наш военный авторитет. Не менее простонародья заражено пьяною отравой городское мещанство, купечество, духовенство, чиновничество, и даже высшая интеллигенция. Какие блестящие таланты погибли в литературе, музыке, живописи, на сцене, сколько замечательных ученых и общественных деятелей были обессилены или задавлены этой страстью! Величайшая опасность данного вопроса именно в том, что слишком захваченное болезненной привычкой общество уже теряет способность сопротивляться ей. Грех, сначала почти противный, потом соблазнительный, делается неотразимым. Порок превращается в манию, бороться с которой поврежденное существо, как с сумасшествием, более не может. Слагается постепенно не только физическое предрасположение, передаваемое наследственностью, является нравственная расположенность к дурной привычке. Ум и совесть становятся подкупленными тем опасным счастьем, что дает порок. Из среды пьяниц выдвигаются горячие защитники пьянства, под видом «умеренного потребления вина» (границы умеренности принимаются quantum satis). Чтобы оправдать очевидное зло, придумываются скользкие теории. Говорят: «На Западе пьют больше нашего, только там умеют пить». Но, уже не говоря о том, что и на Западе колоссальный вред пьянства составляет предмет борьбы с ним всех правительств, казалось бы, одно уже это условие — удостоверенное неумение русских людей пить — должно бы раз навсегда прекратить ссылки на Запад. В Европе древняя культура, общественная и религиозная дисциплина, особые понятия о приличии, наконец, особый климат и особые бытовые привычки регулируют потребление алкоголя, у нас же нет этих сдерживающих условий. Ссылаться на Западдля нас — это все равно, как если бы китайцы, курители опиума, стали ссылаться на англичан, между которыми встречаются морфиноманы. Наше пьянство и, например, потребление вина южными народами до такой степени вещи, по существу различные, что нелепо даже ставить их рядом. Там вино не пьянство вовсе, а одна из особенностей пищевого режима. Легкое виноградное вино (как у немцев пиво) пьют почти как квас; ведь и наш квас, вытесняемый из народного обихода, не более как легкое пиво. Речь идет вовсе не о том, чтобы совершенно изгнать культурные напитки с небольшим процентом алкоголя, а о том, чтобы спасти народ от огромных, уже прямо убийственных доз этого яда, принимаемого просто как яд. К глубокому сожалению, кроме снисходительности самих пьяниц, громадная трудность в борьбе с пьянством лежит в корысти заинтересованных классов. В стране, где выделка и продажа спирта оценивается чуть не в s миллиарда, с пьянством народным связаны выгоды целых сословий помещиков, винокуров, чиновников, продавцов и т. п. А главное: с этим же пороком связан центральный государственный вопрос — содержание казны. В силу выгоды и только выгоды каждый раз, когда заговорят против пьянства, раздаются крики: «Ах, да что вы! Все это преувеличено! Вред пьянства не доказан. Пей, дадело разумей!» и пр., и пр.

Не труд Сизифа — обычная наша канцелярская борьба с народными бедствиями; нужен труд Геркулеса, нужен прямо подвиг, чтобы справиться с гидрой пьянства. Необходимо энергетическое вмешательство молодого парламента, нужно все могущество Верховной власти, чтобы остановить народную гибель. Только глубокая уверенность, что это вполне осуществимо, и дает возможность вновь и вновь писать о пьянстве. «Царь, помни об Афинянах!» «Республика, помни о Карфагене!» Русское общество, впервые допущенное к державной работе, помни о дьяволе, о жестоком и мрачном духе (Spiritus vini), что вселился в когда-то сильный народ наш и сделал его расслабленным и бесноватым!

Прежде всего, отнесемтесь с честным доверием к голосу ученых, утверждающих, что алкоголь — яд. Огромное большинство моих читателей, как и я, пишущий эти строки,— мы не смеем назвать себя авторитетами по этой части. Но в таком случае, не будемте же ставить невежества нашего выше знания тех ученых, что специально занимались этим вопросом. Со рокапроцентная водка — яд. Вот вывод науки, достойный, чтобы его твердо укоренили в своей памяти все члены наших обеих палат. Не только чистый спирт — яд, но и разбавленный до 40 градусов, он все еще продолжает быть ядом — в тех условиях, в каких принимает его народ. Что водка, вводимая в принятых обычаем количествах, составляет яд, это доказывают характерные признаки острого отравления и паралича мозговых функций. Крепость водки дает столь сильный первоначальный шок, что человек теряет самообладание. Под влиянием паралича задерживающих мозговых центров человек подвергается самым невероятным расстройствам воли. Ощущения и волевые импульсы приходят в анархию, теряется способность соразмерять причины со следствиями. Со времени введения чистой 40-градусной казенной водки (предмет гордости питейного ведомства) быстро увеличилось число ножевых расправ в драках, и суды завалены делами этого рода. Начали говорить о подъеме преступности, но следовало бы говорить о подъеме отравленности народа, причем последствия яда вытекают строго логически из допущенного отравления. Если бы казна произвела хирургическую операцию над десятками миллионов граждан и повредила им задерживающие мозговые центры, то результат получился бы тот же самый. Правда, бредовое состояние от водки проходит, однако и временный паралич столь важных функций обходится государству в неисчислимое множество избитых, изувеченных, убитых граждан, в неисчислимое количество преступлений всякого рода. Вспомните, чего стоит алкогольная наследственность. «Семья Уэков, имеющая честь считать своим предком пьяницу, произвела в 75 лет 200 воров и убийц, 288 калек и 90 проституток». Не в спирте корень зла, но для всяких корней и семян зла спирт является могучим орошением, вроде наводнений Нила.

Вы спросите, почему же у нас допущена столь крепкая, именно сорокаградусная водка? Да просто «так», без всяких оснований. Предположили, что это «ничего», «как раз в пору», сославшись на вкус «умеренно пьющих». Однако на широком опыте казенной монополии оказалось, что 40 % — вовсе не «как раз в пору», что водка — химический раствор, все еще страшно крепкий, ядовитость которого бесспорная. По общему закону реакций, большая крепость яда вызывает более сильную потребность нового отравления, т.е. способствует быстрому развитию алкоголизма. Изумляются у нас громадному увеличению питейных сборов. Но это происходит не от прироста населения (которое в пьяных центрах вымирает) и уж никак не вследствие роста богатства народного. Единственная причина растущих сборов казны — быстрое увеличение числа хронических алкоголиков. Для форменных пьяницуже никакой иной жизни, кроме пьяной, не существует. Все, что они добудут — работой, воровством, грабежом,— все добросовестно несут в казенную лавку. Чрезвычайно быстро устанавливается новый вид рабства народного — закрепощение кабаку. В неутомимой жажде выпить человек не только продает себя за грош на самую унизительную работу, но идет на преступления, самые низкие из возможных. Пьяницы вырезают целые семьи, чтобы поскорей напиться на найденные копейки. Что 40 %-ный алкоголь измучивает свои жертвы, доказывает уже то, что с момента введения казенной монополии начинается усиленная браковка новобранцев в войсках.

Народ вырождается не только от нищеты, вызываемой повальным пьянством, он вырождается и от непосредственного действия яда на организм. Не одно крайнее расстройство мозговых функций — спирт вызывает неизбежное перерождение печени, хроническое воспаление почек, а о желудке и сердце пьяниц говорить страшно. На сизо-кровавый, точно изъеденный огнем, желудок пьяницы взглянуть нельзя без содрогания рядом с желудком трезвого человека. Злосчастное сердце пьяницы, старающееся вытолкнуть этот яд, и печень, старающаяся обезвредить его, изнемогают и изнашиваются от сверхсильной работы. В общем, отравление спиртом совершенно напоминает действия опия и морфия: наркоз в обоих случаях вызывает неутолимый нервный голод, потребность все нового и нового отравления. Отчего же, спрашивается, морфий и опий выдаются из аптек только по рецептам врачей, а для распространения алкоголя существует целое министерство с колоссальнейшим бюджетом? Немногие ведомства имеют у нас такие громадные средства, как питейное ведомство, ни одно не строило таких многомиллионных складов, не заводило целые сотни тысяч агентур и вообще не развивало такого обширного хозяйства. Ни церковь, ни просвещение не пользуются и малой долей того внимания правительства, как организация народного пьянства. Между тем, многие наши соседи, далеко не в той степени зараженные роковым пороком, энергически вступают в борьбу с ним. Норвегия и даже наша собственная Финляндия находят необходимым запретительные законы против спирта. Китай решил в течение 10 лет навсегда порешить с курением опиума.

Чего же ждут наши государственные люди? Почему они так преступно равнодушны к голосу науки? Покойный профессор А.И. Таренецкий при введении у нас монополии пытался обратить внимание власти на вред слишком крепкой водки, но на слова его не обратили ни малейшего внимания. Против крепкой водки возражают: «Помилуйте! Если разбавить водку до 30 %, она перестанет быть вкусной. Народ перестанет ее пить. Потребность есть не в более слабой, а в более крепкой водке, ибо народ настаивает ее перцем, подливает чистого спирта и всяких дурманов». На это остается одно сказать: именно крепкой водкой вы извратили естественные вкусы народа, отравили его нервы. Теперь, помешанному на спирте, ему мало 40 %, мало 60 % — он хватается за химически чистый алкоголь. Но еще в недавнее время то же крестьянство довольствовалось сильно разбавленной водкой в кабаках, водкой, где едва ли бывало спирта до 30%. Чем менее спиртуозны напитки, тем меньшую возбуждают потребность в спирте. Было бы чистым безумием, если бы правительство приспособлялось не к нормальным потребностям населения, а к их болезненным привычкам. Неужели, в самом деле, первая цель, для которой существует народ наш под небом — это пропить, во что бы то ни стало, 700 миллионов своего достояния в год? Неужели народ существует только для дани своему правительству — и нисколько для своего здоровья, для радости трезвого и разумного бытия? «Хорошо, пусть так — отмахнется на подобные упреки раздосадованный бюрократ.— Оставьте, однако, фразы! Всем известно, что пьянство — великое зло, но ведь казне нужны деньги. Придумайте же, как обойтись казне без акциза, и затем морализуйте сколько угодно». Что ответить на это?

Есть средства обойтись без водки, не нарушая интересов казны. Они реально существуют, эти средства, и если вы о них ничего не слыхали, то тем печальнее для вас. Беда не в недостатке средств, а в тяжелой инерции, в какой пребывает правящий класс. О, если бы министры наши глядели на жизнь с государственной высоты, если бы их захватывала сколько-нибудь тревога за свою родину! Они нашли бы множество исходов, потому что потрудились бы поискать их. Теперь же, не задумываясь об ужасных последствиях, с девизом: «день мой — век мой», некоторые господа как будто решили, что это гениальная афера — опоить народ и заставить его снести в казенный кабак все, до рубища, до последнего гроша...

Обработанный химически страшным ядом, простодушный народ наш среди своих тощих полей чувствует, что он гибнет, и помочь сам себе не может. Недаром прозвал он первую пробу яда «мерзавчиком», а содержимое его — «слезой» казенной! Поистине в форме мерзостной, развенчивающей все святое в человеке, русские люди пьют не водку, а свои собственные горькие слезы, предсмертные, может быть, слезы великого племени, попавшего в лапы нечистой силы...

V

4 декабря

У нас постоянно забывают то, чего нельзя забыть ни на одну минуту, говоря о водке,— что вещество это яд, приводящий человека во временное помешательство, парализующий центры мозга, быстро изнуряющий желудок, печень, сердце и почки, отравляющий не только несчастного алкоголика, но и все его потомство. От пьяницы-предка идет с нарастающей быстротой поколение неисправимых пьяниц, эпилептиков, идиотов, убийц, воров и проституток. Именно обработанная алкоголем сильная и даровитая раса сбрасывает с себя культуру тысячелетий и вырождается до состояния дикарей.

В числе множества других страшных влияний спирта на вырождение мало известно одно, на которое указывают недавние исследования базельского профессора физиологической химии доктора Г. Бунге*. Он блестяще доказал, что женское потомство алкоголиков теряет вовсе способность кормить детей грудью. Между тем, материнское молоко без крайнего ущерба для здоровья младенца незаменимо никаким. Содержание белков и минеральных солей материнского молока зависит у разных пород от продолжительности времени кормления и быстроты роста младенца; чтобы удвоить, например, вес тела ребенка, нужно 180 дней, а теленка всего 47 дней; сообразно с этим в молоке женщины только 1,4 % белка, тогда как в молоке коровы 4 %. Вот почему смертность детей, выращенных на коровьем молоке, в первый год жизни в шесть раз превышает смертность детей, кормящихся грудью матери.

______________________

* G. von Bunge. Die zunehmende Unfahigkeit der Frauen ihre Kinder zustillen. Munchen. 1908.

______________________

После чрева матери грудь ее есть основная крепость расы, та твердыня, что оберегает человечество в самый нежный и беспомощный его возраст. У материнской груди всякое млекопитающееся существо донашивается, доразвивается до своей полной жизнеспособности. Казалось бы, оберечь грудь женщины — сама святая обязанность государства; поистине молоко женщин служит как бы истоком того моря жизни, что заливает материки. Но у нас и за границей замечено поразительное явление: множество женщин рождаются неспособными кормить своих детей. Профессор Бунге разослал весьма многим практическим врачам опросные листы, чтобы выяснить причины бедствия. Из 1,629 точно установленных случаев (все сомнительные были откинуты) 519 женщин оказались способными кормить грудью, и 1,110 — неспособными. Выяснилось, что неспособность кормления передается по наследству. Из 436 безмолочных женщин 435 передали эту безмолочность и своим дочерям. Если мать не имеет молока, то можно считать, что это свойство утрачено и для дочери, и для всего потомства, т.е. можно быть уверен ным, что все потомство их, вымирающее в шесть раз быстрее нормального, обречено на гибель.

Спрашивается: кто виноват, что начинает иссякать первозданный источник жизни ребенка — молоко матери? Виноватыми оказываются не женщины, а мужчины, или, вернее, та питейная система, которая отравляет мужчин алкогольным ядом. Не мать передает своей дочери иссохшую грудь, а отец-алкоголик. Вот цифры профессора Бунге:

Из 346 случаев, где и мать, и дочь были способны к детокормлению, 52,3 % отцов употребляли алкоголь не постоянно, 38,2 % — постоянно, но в умеренном количестве, 6,9 % — постоянно и неумеренно и только 2,6 % были типичными алкоголиками. При такой сравнительной трезвости отцов способность кормления у их дочерей может быть понижена, но все еще держится. Наблюдайте же, как эта способность быстро падает с уменьшением трезвости. В 199 случаях, когда мать еще была способна кормить, дочь же потеряла молочность, только 11,1 % отцов пили непостоянно, только 11,1 % пили постоянно, но умеренно. Пьяниц постоянных и неумеренных здесь 35,7 % и типичных алкоголиков — 42,2 %.

Запомните две последних цифры, они ужасны! Оказывается, что 78 % или женщин, впервые утрачивающих способность детокормления, обязаны этим пьянству отцов! Если отец алкоголик, то не только дочь его — урод с засохшей от рождения грудью, но и все женское потомство выйдет такими же уродами. Кто много пьет спирта, тот отнимает материнское молоко у всех нисходящих поколений и обрекает их, помимо других ужасных расстройств, на верную гибель. Дети, вскормленные искусственно, не человеческим молоком, а звериным, если и выживают, то отличаются крайней нестойкостью относительно всех заболеваний, в особенности нервных и туберкулеза. Страшное нынешнее развитие чахотки стоит в прямой связи с порчей женского молока и совершенным его исчезновением вследствие алкогольной отравы. Надо заметить, что среди разного типа спиртов употребляемый у нас — один из наиболее ядовитых. Даже виноградные вина, гораздо более легкие по действию, опасны по способности втягивать в себя без возврата. Роковые свойства алкоголя были замечены в странах естественного виноделия, и в мудром законе Магомета на него наложено для мусульман вечное проклятие. Неужели христианство, столь гордое высотою веры, не будет в силах извести в себе этот порок?

Я обещал указать ряд мер, которые могли бы, не вызывая потрясений в государственном хозяйстве, постепенно отрезвить наш народ. Будь я законодатель, при всей моей вере в героические средства я не решился бы потребовать полного запрета выделки и продажи спирта. Мне кажется, эта желанная цель может быть достигнута лишь известной эволюцией, последовательной системой мер. Борьба с пьянством должна начинаться с ограничений его, с постепенного вытеснения порока из слишком укоренившихся привычек. Но ограничения, конечно, должны быть серьезными и непрерывными. Давление на пьянство не должно прекращаться до полного отрезвления страны.

Есть немало трезвенников от природы, которым спирт просто противен. Немало таких, что совершенно равнодушны к вину, дома его не держат, пьют лишь при случае, и всегда как лакомство, в меру. Есть, наконец, больные и старые люди, для которых благородные вина — лекарство. Нельзя также совершенно пренебрегать социальной ролью вина как средства, поддерживающего общительность, поднимающего тон жизни. С незапамятной древности, когда (у греков) пили разбавленное водой вино, оно считалось «кровью дружбы», «водою жизни» и т.п. Люди нашей эпохи так угнетены цивилизацией, тяжелым трудом или еще более вредным бездельем, что, собравшись отдохнуть вместе, нуждаются в каком-нибудь внешнем возбудителе, и последним обыкновенно является спирт в небольшой дозе. Как у других ядов, действие спирта в некотором, строго определенном количестве, бывает полезным для многих, если не для всех. Спирт, как кислород, освежает, заставляет дышать глубже, молодит, возбуждает радость и доброту. Ради всех этих перечисленных и многих других свойств спирта безнадежно добиваться полного запрещения его выделки. В древности, когда мужчины сплошь переживали страшные ощущения войны и охоты, выработалась в нашей расе, может быть, не нужная теперь потребность в сильных возбуждениях. Пока она не вымерла, мир кажется скучным без чего-то, что приподнимает над буднями. Не пытаясь добиться полного изгнания ядов из пищи и питья (менее, чем спирт, но все же ядовиты чай, кофе и разные пряности), государству следует энергически вмешаться в те области, где мера употребления ядов становится губительной. Помимо всего прочего, государству нельзя резать курицу, что несет золотые яйца, а казенная монополия в теперешнем ее виде именно губит народ, чтобы пополнить бюджет.

Если не говорить о полном запрещении спирта, то задачи борьбы с пьянством облегчаются в высшей степени. Прежде всего, следует сделать то, что, безусловно, в силах власти; например, понизить крепость водки, хотя бы пока до 30 %. Допустим невероятное — что, вследствие понижения вкусовых свойств разбавленной водки, доходы казны упадут на 50 миллионов, но, вероятно, не меньше казна приобретет на экономии спирта. А сколько выиграет страна от ослабления ядовитого действия спирта на пьющих! Но и 30-процентная водка все еще напиток вредный. Необходимо создать и ввести в обычай культурный напиток с меньшим содержанием алкоголя, вроде немецкого пива. Когда-то пиво было славянское питье, и на памяти еще не слишком старых людей в деревнях варивали чудесные пива, браги, меды, фруктовые воды, квасы и пр.

Почему правительству, ворочающему более чем полумиллиардом пропиваемых ежегодно народных денег, не придти на помощь к восстановлению этих старых хозяйственных промыслов, когда-то домашних и кустарных, а нынче могущих быть заводскими? Само собой, на все напитки, содержащие алкоголь, должен быть наложен акциз, соразмерно тому, насколько будет стеснено поступление доходов с водки. Немецкое пиво — серьезный соперник водке, но есть еще более серьезный, на который давно следует обратить внимание. Это дешевое виноградное вино, приготовляемое по способу винодела Петио. В 1854 году Петио не дожал известного количества винограда и получил вместо 480 ведер 360, К оставшимся выжимкам, содержавшим примерно 120 ведер натурального вина, он пять раз прибавлял сахарной воды, давая бродить вновь. В итоге он получил вместо недовыжатых 120 ведер натурального вина — 1920 ведер своего изобретения, которое трудно отличить от настоящего продукта.

Вино Петио — не фальсификация, оно носит свое особенное имя, оно не содержит в себе никаких вредных суррогатов и приготовляется исключительно из виноградных выжимок, сахара и воды. В нем 10% алкоголя, и стоимость ведра такого вина не выше 1 рубля 15 копеек (т.е. бутылка, включая ведерную посуду, обходится около 6 копеек). Виноделы очень не любят вино Петио. Высокие качества этого вина и дешевизна для них так опасны. Но широкое распространение вина Петио в ущерб водке принесло бы большую пользу, даже виноделам, которые теперь у нас чахнут от отсутствия рынка. Громадные пространства у нас на юге, годные для возделывания винограда, не использованы, а народ погибает от дьявольского зелья, которое так несправедливо названо, даже на казенном языке, вином. Следует прибавить, что вкус вина Петио, по словам знатоков, тот же, что обыкновенных красных и белых вин. Введя в употребление это вино и обложив его, казна могла бы продолжать получение своих оборотных средств, не посягая при этом на здоровье и жизнь народа.

Наряду с необходимым понижением спиртуозности крепких напитков и выработкой дешевого праздничного питья, безусловно, необходимо, чтобы власть отстранила духовенство от кощунственной эксплуатации народного порока. Колоссальному безобразию наших непрерывных деревенских праздников должен быть положен конец. Пора перестать лгать бессовестно перед Богом, будто тут играет какую-нибудь роль благочестие народное. Напротив, следует установить то, что для всех бесспорно, т.е. что не благочестие, а именно грех, притом самый грязный — страсть к кутежу — опирается на все эти лже-праздники. Церкви следует вспомнить о постановлениях вселенских соборов и ограничить разгул народный именно теми нормами, каких когда-то требовало старое православие. Со всеми этими местными богомоленьями, престолами, Онуфриями, Фролами и Лаврами, Пятницами, Ильями и т.п., наше деревенское духовенство, расплодившее их ради доходов, не служит истинной вере, а вводит новое идолопоклонство. Что тут ни капли не пахнет христианством, а разит худшими временами язычества, достаточно заглянуть в любую деревню в один из подобных праздников. Гнусная мерзость последних давно ждет своих обличающих пророков, и правительство нашло бы последних в среде священников и учителей, если бы само почувствовало, наконец, к какой пьяной пропасти оно, само того не ведая, подвело народ.

VI

8 декабря

Жребий брошен: о пьянстве народном заговорил, наконец, Государственный Совет. Накануне весьма пьяного во всей России «зимнего Николы» рассматривался законопроект (внесенный в Совет еще 17 мая этого года) об упразднении попечительств о народной трезвости. Попечительства обходятся казне в 4 миллиона рублей ежегодно, а пьянство все растет да растет. При 1 1/2% прироста населения пьянство увеличивается на 13 %, т.е. почти в десять раз быстрее. Ведь это скорость наводнения и пожара — недаром водка совмещает свойства огня и воды. Спрашивается, к чему ж тратить еще миллионы на звучащее дьявольской иронией «попечение» о народной трезвости? На эти миллионы можно бы содержать восемь тысяч школ. Таков смысл законопроекта, внесенного господином Череванским. Против него энергично выступил господин Коковцов, в качестве министра финансов, и господин Таганцев. Им обоим весьма красиво и обстоятельно возражал А.Ф. Кони.

Прежде всего, следует отметить festina lente нашей верховной палаты. Такой несложный законопроект, как об отмене субсидии попечительством, лежал под сукном около 7 месяцев. Скажут, что около полугода сам Гос. Совет лежал под сукном, но от этого ведь благодетельствуемому народу не легче. Поторапливайтесь, господа Отцы Отечества! Ведь «и под снегом иногда бежит кипучая вода», как это ясно из нежных, участившихся в последнее время событий в жизни разных превосходительных Мазеп. Но перейдемте к речи г. Коковцова: она тянулась час двадцать минут! Даже по такому незначительному сравнительно вопросу, как о попечительствах трезвости, наш министр финансов выдвинул целый бюджет слов. Это прекрасно, но есть опасность, как бы правительство не потеряло права упрекать депутатов Думы во многоговорении. Рекорд на дистанцию политических речей пока остается за правительством.

Я не слыхал речи господина Коковцова, но в газетном отчете она кажется слабой. Упомянув, что для борьбы с пьянством нужно целое столетие, если не больше, министр финансов прочел похвальное слово министерству финансов. Оказывается, кто угодно повинен в распространении пьянства, только не ведомство, заведующее питейным делом. Как король Лир, оно безукоризненно с головы до ног. «С самого начала монополии,— говорит г. Коковцов,— правительство заявило, что ему не нужно питейного дохода, и если он все же поступает, то совершенно независимо от желания правительства». Вот необычайное заявление! «Правительству не нужно питейного дохода»: если оно отняло у населения столь обширную статью, как торговля спиртом, то это сделано из самых благородных побуждений. Доход, правда, есть, но что ж с ним поделаешь, он сам прет в казну! Вместе с другими авторитетами по этой части господин Коковцов склонен отрицать самый факт пьянства. «В общем,— говорит он,— потребление алкоголя в России весьма умеренно, всего по полуведра на душу». Правда, не всякая русская душа вольет в себя полведра спирта: например, грудные дети составляют довольно упорное общество трезвости, и кто же нибудь пьет их порцию. Если откинуть непьющих детей и женщин, то интересно бы знать, по сколько ведер спирту приходится на пьяную душу? Впрочем, господина министра финансов интересует не живая, а некая средняя, статистическая душа, и та, как оказывается, потребляет алкоголь «весьма умеренно». Дальше из речи господина Коковцова узнаем любопытный факт, что по «просьбе евреев в черте еврейской оседлости продается вино не в 40, а в 57 градусов». Узнаем, что «мусульмане просили делать для них водку в 25 градусов, но в этом им было отказано, и здесь продается обыкновенная 40-градусная водка».

Жаль, что министр финансов не объяснил, каким могуществом евреи, которые сами не пьют, а лишь торгуют водкой, добились возвышения крепости водки почти в 1 1/2 раза — для спаивания несчастного польско-русского населения? Удостоверено, что даже 40-градусная водка — яд, и что это яд, почувствовали даже темные мусульмане, просившие пощадить их здоровье и нравы. Спрашивается, какою силою евреи заставили власть усилить ядовитость водки, а вот мусульманам так и не пришлось отстоять свою трезвость? На этот пункт речи министра финансов господину Челышеву, лидеру трезвости в Думе, следует обратить самое пристальное внимание. Именно тут обнаружилась вся испытанная «безукоризненность» ведомства господина Коковцова». В конце концов, господин министр финансов заявил, что, хотя попечительства о народной трезвости задуманы в расчете на сочувствие общественных групп и хотя министерство в этом совершенно ошиблось, тем не менее, он будет «самым энергическим образом протестовать против упразднения попечительств». Они плохи, они не достигают цели, но, очевидно, как создание «безукоризненного» ведомства, они неприкосновенны.

«Всецело расписавшись» под слабою речью господина Коковцова, господин Таганцев выступил с «горячим», но столь же слабым словом в пользу попечительств. Как доктринеру pur sang, г. Таганцеву совершенно нет дела, вредно пьянство или полезно, ему нет дела, достигают своей цели попечительства или нет. «Разве,— спрашивает он,— у нас мало обществ, влачащих жалкое существование? Так неужели и их нужно закрыть только по этой причине, без достаточного всестороннего обследования? Скорей всего, все эти общества нуждаются в поддержке, и когда она будет осуществлена, деятельность общества сделается более живой». Выходит так, что не только надо продолжать тратить на попечительства четыре миллиона в год, но нужно прибавить к ним еще сколько потребуется миллионов, и что этот рецепт вообще применим ко всем обществам, «влачащим жалкое существование». Голодный народ не должен жалеть денег для их поддержки, и тогда он будет, наконец, облагодетельствован всякого рода «попечительствами». Далее господин Таганцев повторил знаменитую мысль, что бороться с соблазном пьянства можно, лишь «заполнив свободное у народа время». Вместе с другими знатоками вопроса господин Таганцев думает, что если для народа в праздник читается лекция или дается спектакль, то местные пьяницы за целый день не удосужатся опрокинуть в глотку даже по сороковке: некогда, «время занято». Но если бы господин Таганцев хоть немножко познакомился с действительной жизнью, он увидал бы, что лекции (чаще всего скучные) и спектакли (плохого разбора) посещают всюду трезвые люди, которые не нуждаются в попечительстве о их трезвости, а местные пьяницы или вовсе не ходят туда, или ухитряются внести с собою самое развеселое пьянство и в эти обители «невинных увеселений».

Очень трезвое слово против бюрократических восторгов высказал А.Ф. Кони. «Не слишком ли мы много вообще развлекаемся?» — сказал он. Вот серьезная мысль, которая не пришла в голову ни министру финансов, ни его защитнику. В самом деле, построенные всюду Народные дома — одна комедия; дешевым развлечением на казенный счет и тут воспользовались господа. Простому народу приходится «стоять» в театре, не раздеваясь, подряд несколько часов, причем за гривенник им предоставлено глядеть в затылки друг друга. Если бы, впрочем, и удалось простонародью вдосталь наглядеться, например, на балет, то едва ли самые искусные pas госпожи Преображенской отвлекли бы пьяниц от их горькой чаши.

Упоминание имени госпожи Преображенской, по-видимому, особенно задело министра финансов. Он выступил с новой речью, где доказывал, что «от приглашения примы-балерины госпожи Преображенской» к делу отрезвления народа «ни вреда, ни беды нет. Отчего же народу не посмотреть на танцы примы-балерины Преображенской?... Не всякий видел, как она танцует».

Как видите, первое заседание Государственного Совета по проклятому вопросу о пьянстве закончилось спором о балете вообще, и о госпоже Преображенской в частности. В результате законодательного дня мы узнали из уст министра, что в борьбе с народным пороком, в борьбе, которая потребует «сто лет и больше», начинать можно, между прочим, с показа уличным пьяницам изящных ножек госпожи Преображенской.

В списке членов Государственного Совета я не нашел имени известного философа и статского генерала Козьмы Пруткова. Уверяют, будто он умер или жил лишь в воображении братьев Жемчужниковых и Алексея Толстого. Однако прения по вопросу о попечительствах народной трезвости заставляют думать, что превосходительный философ жив, что он, подобно господину Винарину, управляющему оппозицией Государственной Думы, вдохновляет некоторых престарелых либералов Государственного Совета. Если не все. то значительная часть последних — действительные октябристы и тайные кадеты. Для них, по-видимому, важна вовсе не борьба с пьянством. Для них заманчиво, видите ли, просвещение народное, которое может дать простонародью лишь «сплоченная» захолустная интеллигенция со знаменитым «третьим элементом» во главе. Педанты и резонеры «шестидесятых годов» серьезно думают, что только интеллигенты умны, а простой народ глуп и темен, но что если почитать народу умных брошюрок да показать стальной носок примы-балерины, то народ сразу поумнеет и бросит свои пороки. Хотя сама захолустная интеллигенция, призываемая к попечительству, чуть не повально пьянствует, но все-таки будто бы она одна обладает секретом отучить от пьянства «меньшого брата»...

Если читателю угодно узнать мое скромное мнение о попечительствах народной трезвости, я повторю лишь то, что писал несколько лет назад. Конечно, все эти попечительства о народной трезвости вздор, самый забавный вздор, какой только приходил в голову не знающим жизни нашим канцеляристам. Удивительно, о чем тут рассуждать после 13 бесплодных лет, доказавших нелепость этой затеи. Вспомните, как началась великая питейная реформа. Прочтите циркуляр одного из прежних министров финансов (1894 год), объяснявший «задачи установления казенной продажи питей и меры к обеспечению успеха сей реформы». Вся реформа предпринята была исключительно «для ограждения народной нравственности и народного здравия от растлевающих влияний нынешнего питейного заведения». Никогда правительство не впадало у нас в большую чувствительность, никогда не волновалось более великодушными идеями. «Борьба с этим застарелым злом нашим,— гласит циркуляр,— должна быть вспомоществуема совокупными усилиями всех лучших людей общества». Уже тогда, 13 лет назад, у правительства слагалась повадка переложить свое дело на «всех лучших людей общества», т. е. или на своих же собственных наемников, людей 20-го числа, или на те классы, что непрерывно клянчат о казенной субсидии. «Недостаточно,— говорит циркуляр,— ослабить соблазны питейного заведения — необходимо еще возбудить в населении расположение к трезвости и воздержанию, как противовес этим соблазнам. Недостаточно законом устранить от питейной торговли людей, частный интерес которых побуждает их спаивать народ; необходимо еще, чтобы сам народуразумел смысл и цель предпринятой правительством реформы». Правительство не догадывалось, что все «соблазны» водки заключаются не в чем ином, как лишь в химическом действии спирта на человеческий мозг. Нельзя «спаивать» народ квасом или водой. Значит, центр вопроса не в том, что народ «не уразумел» еще «смысла и цели реформы», а в том, чтобы не допускать физического отравления людей. Относительно спирта должны быть приняты те же меры, что в отношении других ядов. Но канцелярские метафизики придумали другой, бесконечно более хитрый способ борьбы с пьянством. Они решили на казенные средства распространять алкоголь, но одновременно обезвреживать его действие прописной моралью. «Вот почему,— говорит циркуляр,— одновременно с положением о казенной продаже питей вводится в действие устав попечительств о народной трезвости... Учреждением сих попечительств создается способ для сплочения всех лучших местных сил на помощь правительству в достижении поставленной задачи». Кроме «наблюдения над правильностью производства питейной торговли», члены попечительств должны заниматься «в особенности распространением среди населения здравых понятий о вреде злоупотребления крепкими напитками».

Не только лицемерием знаменитого директора пробирной палаты, но чисто прутковской наивностью дышит от столь великолепного плана — и капитал акцизный приобрести, и невинность народную соблюсти. Я просто не верю, чтобы план реформы принадлежал господину Витте. Как известно, на казенной монополии настаивал Катков в начале 80-х годов. В длинном ряде статей он родил казенную монополию, как Зевес Палладу. С.Ю. Витте пришлось, вероятно, как всегда, мирить непримиримое, и в результате вместо сокращения пьянства получился разлив его, вдесятеро быстрейший прироста населения. Казна сама завязла в монополии и завязила в нее провинциальную интеллигенцию; создалась целая армия питейного чиновничества и целое просветительное ведомство под именем попечительств. На казенные деньги началась изрядная таки вакханалия. «Сплотить» все лучшие местные силы удалось лишь в том смысле, что попечительствами завладели худшие силы, постепенно вытеснив мирных и порядочных людей (исключения, конечно, не в счет). «Местные силы» использовали открытые народные аудитории, чайные, театры, дома народные, издание брошюр и пропаганду трезвости отчасти для собственного развлечения, отчасти для пропаганды освободительного движения, которое у нас давно уже — пятнадцать лет — готовилось, и только правительству было невдомек. На организацию «местных сил» под флагом попечительств трезвости казна растратила более полсотни миллионов, и то, что представляет собою — по намеку господина Коковцова — народный дом графини Паниной в Петербурге, то самое представляли бесчисленные организации этого рода в провинции. Неужели не ясно, куда клонит такое «попечение»?

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.