М.О. Меньшиков
Пьяное ослепление

11 декабря, 1912

В числе 352 представителей народных, пожелавших представиться Государю Императору, не будет, к глубокому сожалению, одного, голос которого поистине шел из глубин народных, как бы от сердца матери-земли. Я говорю о крестьянине М.Д. Челышеве, депутате III Гос. Думы. Он не выбран в IV Думу, и могучий голос его уже не будет оглашать зал Таврического дворца. С тою черствою неблагодарностью, с той мелкой завистью к успеху, примеры которой школьники учат у Фукидида и Сал-люстия, русские граждане на заре своей политической свободы стараются нередко потопить своих выдающихся трибунов, сжить со свету славных вождей, чтобы самим выскочить на их место. Увы, не место красит человека: взгромоздив свои фигурки на прославленный пьедестал, мелкие люди только подчеркивают этим свою незначительность. Из-за каких-то коммерческих дрязг самарские купцы лишили и родной город, и Россию одного из самых блестящих народных представителей, который оказался созданным для русского национального парламента. Враги называли Челышева мужиком, невеждой, но крестьянство-то его, его коренная, неразрывная связь с деревней и родным народом — они-то и составляли тот драгоценный ценз, важность которого прямо неизмерима при условии прирожденного ума и таланта. Ведь при последнем условии именно то, что Челышев был «мужик», и доказывало, что был не «невежда» в народном деле, а напротив — наиболее осведомленный, наиболее просвещенный из депутатов по части народовидения. В сравнении с ним прямо жалкими неучами и даже дикарями могли показаться те «народные представители» из знатных дворян, что, родившись в раззолоченных палатах и будучи воспитаны на руках гувернеров и гувернанток всевозможных национальностей, отлично осведомлены о жизни английских снобов и французских актрис, но имеют весьма смутное понятие о своей губернии. Челышев в звании «представителя народа» был не самозванец, как очень и очень многие дворяне и разночинцы. Выходец из владимирской деревни, не прервавший с нею земледельческой связи (его семья до сих пор сидит на наделе), Челышев выбился из каторжных условий деревенского захолустья благодаря богатырской натуре, как выбиваются многие купцы. На пути к богатству и славе его сильный природный ум захватывал бездну сведений из живой действительности и выработал себе то глубокое понимание русской жизни, которого очень недостает иным министрам.

— Да, но все же он необразованный человек, он, кажется, не был даже в гимназии,— небрежно заметит иной читатель. На это я, имевший удовольствие беседовать с М.Д. Челышевым, отвечу, что в гимназии, как в лицее и правоведении, таким людям, пожалуй, нечего было бы и делать. Самородок гениального склада, он каким-то чудом, шутя, подобно покойному Кокореву, усвоил между делом все нужные ему результаты школьной образованности, все развитие культурного ума, все понимание вещей, доступное университетским людям. И сверх того, он обладал ясновидением таланта, которого не дает никакая школа. В немногих беседах с Челышевым меня удивляла глубина его государственных взглядов и способность каждый из них (например, по вопросу о хлебной торговле) вооружить изучением специальных литератур, и не только на русском языке. Большой это человек, хотя и с крестьянскими манерами, и большую, прямо несчастную ошибку сделала Самара, не выбрав его еще раз в Государственную Думу. «Он надоел со своей агитацией против пьянства»,— говорят его не совсем трезвые враги. Но это-то и составило его заслугу. Именно потому, что он особенно горячо принял к сердцу самый проклятый вопрос народной жизни, его и следовало бы еще раз послать в парламент. Никто из России не изучил пьянства с более настойчивой и захватывающей страстью, как Челышев. Никто не собрал по этому вопросу более исчерпывающего материала. Никто в Думе не являлся более него во всеоружии знаний, необходимых для освещения этой язвы. Казалось бы, как не выбрать Челышева, как не сделать этого апостола трезвости постоянным послом народным в Думе от одной из самых жгучих народных нужд? Я не говорю о других сторонах народной жизни, на которые Челышев наводил свое понимание, как сверкающий прожектор. Уже одной его специальности — по пьянству народному — было совершенно достаточно, чтобы не только выбрать Челышева, но заплатить, если бы это было возможно, большие деньги, лишь бы удержать его в Государственной Думе.

Провал Челышева в Самаре, как некоторых других выдающихся депутатов в разных городах, возвращает нас к несовершенству нынешнего избирательного закона. Мне кажется, нельзя предоставлять людей замечательных, доказавших свою полезность стране, на жертву мелкой провинциальной зависти и предвыборной интриге. Радикалы говорят, что при всеобщем избирательном праве на основании четырехчленной формулы подобного безобразия не было бы: гражданин, доказавший свои государственные заслуги, непременно был бы выбран если не от Самары, то от Саратова или, точнее, от всей России. Всеобщее избирательное право при посредстве тайной, внепартийной подачи голосов выдвинуло бы к законодательству аристократию ума и таланта, т.е. действительных выразителей национальной воли. Теоретически не отрицая этого и не останавливаясь над реформой, вероятно, очень отдаленной, я позволю себе заметить, что, даже не идя столь далеко, состав народного представительства мог бы быть значительно улучшен: достаточно было бы дать Государственной Думе право кооптации, подобное тому, что применяется в Государственном Совете. Там члены, избранные от населения, дополняются таким же числом избранных Короной. Следовало бы и Государственной Думе предоставить право самой дополнить свой состав (например, до 500 человек) избранием на правах членов тех общественных деятелей, которые по разным отраслям народной жизни приобрели себе авторитетное имя. Как ни бедна наша культурная жизнь, все же наберется несколько десятков лиц, о которых говорят: это первый знаток пожарного дела, это первый по части скотоводства, это первый тюрьмовед и пр., и пр. Все эти «первые», насколько я убедился из случайных встреч с некоторыми из них, поражают прежде всего одной чертой: глубокой заинтересованностью в своей специальности, неутомимой и страстной преданностью своему вопросу. Подобно Челышеву, и эти фанатики той или иной народной нужды (например, господа фон Ландезен, Бартоломей, Неверович, князь С. Урусов, Мещерский и прочие), о которых мне вскользь приходилось упоминать,— все они полезны, как профессора, как академики своих вопросов. Согласитесь, что, занимаясь со страстью десяти лет все одной и той же темой, нетрудно дойти до дна ее. Каждый из таких авторитетов в Государственной Думе мог бы заменить специальную комиссию или дать трудам ее одухотворенную, полную практической осведомленности жизнь. Едва ли нужно прибавлять, что участие подобных, выбранных самой Государственной Думой народных представителей, столько же украсило бы ее состав, сколько усилило бы ее производительность. Государственная Дума должна представительствовать не сословные и партийные предрассудки, а, по возможности, разум народный, практическое знание и талант. Если так, то можно ли без боли мириться, что такие блестящие представители народа, как Челышев, остаются вне стен Думы?

Не только Дума — в лице Челышева и правительство потеряло благодетельную для него, хотя и крайне неприятную силу. Никто столько крови, вероятно, не испортил В.Н. Коковцову, главному автору винной монополии, как неугомонный самарский депутат. Но это беспокойство было полезно, как горчичник,— оно давало надежды, что стихийная косность в этом вопросе будет, наконец, сломлена и на пьяную погибель действительно будет обращено серьезное государственное внимание. Насколько правительство нуждается в просвещении по этой части, показывает странная позиция казенного органа «Россия» в вопросе о народном пьянстве. Читатели, вероятно, еще не забыли забавных усилий одного из казенных публицистов, господина Лохтина, пытавшегося доказать, что русский народ самый трезвый на свете, что он вообще мало пьет, а деревня русская и совсем не пьет. Обмолвившись столь яркой нелепостью, казенный публицист нашел, что это для него очень хорошо, и поспешил прибавить другую. На основании корреспонденции кадетской «Речи» сотрудник «России» доказывает, что там, где нет казенной продажи вина, народ просто погибает от суррогатов этого полезного напитка.

«Во многих местах Сибири (переселенцы и новоселы) опиваются чистым спиртом. В некоторых местах около Алтая настаивают спирт на чемерице и сушеной волчьей ягоде. В Красноярском уезде... водка заменяется... «ликвой»... смесью из чистого эфира с водкой, иногда с керосином. Готовят эфир собственным способом, смешивая спирт с серной кислотой и сливая потом эфир. Конечно, в таком препарате содержится немало серной кислоты, действующей разрушительно на здоровье. Вкус и запах «ликвы» ужасны. Действует она быстро и поразительно сильно... Перед тем как пить, потребитель наполняет рот водой и уже тогда вливает «ликву», которая разогревается при соединении с водой и быстро испаряется, производя ошеломляющее действие. Хлебнувший «ликвы» старается возможно дольше не дышать, пока весь напиток не превратится в пар и не начинает пучить живота. Ядовитые пары вызывают столбняк. Глаза выходят из орбит, лицо синеет и каменеет... Если отрыжка скоро не появляется, переселенцы вызывают ее искусственно, для чего бросают напившегося на землю, мнут и бьют его по животу. Но и пришедший в себя потребитель «ликвы» долгое время хранит на лице бессмысленное, оцепенелое выражение, причем все органы чувств у него понижают свою чувствительность. Головные боли, припадки, каталепсия, склонность к галлюцинациям и бреду — обычные спутники этих пьяниц... Из Томска изучать действие «ликвы» на человека и бороться с этим бедствием выехал доктор Соков, командированный обществом трезвости».

Приведя из «Речи» это поистине трагическое сообщение, публицист казенной газеты с торжеством делает вывод: «В этих местах нет казенной продажи водки, однако, что там творится?» В самом деле, какие творятся ужасы там, куда еще не достигла благодетельная винная монополия! Но казенный публицист не замечает и на этот раз своей предательской наивности: ведь обжираются-то «ликвой» не трезвые сибиряки, а, как сам же Лохтин пишет, новоселы и переселенцы, т.е. пришедшие в Сибирь русские крестьяне, воспитанные на казенной водке. Сообразно ли со здравым смыслом, чтобы трезвые люди, не втянувшиеся в пьянство, ни с того, ни с сего начали глотать невообразимую мерзость — смесь спирта с керосином и серной кислотой? Очевидно, хватаются за это дьявольское снадобье люди, уже отравленные алкоголем, люди долговременного пьянства, с переродившеюся нервной системой, люди, до известной степени уже сумасшедшие. Позвольте же спросить: где могли переселенцы и новоселы втянуться в эту страшную болезнь духа и тела? Там ли, где нет казенной продажи водки, или там, где она разбросана густою сетью по городам и селам и деревушкам? Казенный публицист не замечает, какую, с позволения сказать, «свинью» подкладывает он своею выпиской из «Речи» тем принципалам, монопольную политику коих столь усердно защищает.

Что, постепенно втягиваясь в 40-градусный спирт, именуемый «казенной слезой», народ наживает себе ужасную болезнь, не только в Сибири, но и в европейской России, об этом свидетельствует сам же господин Лохтин. «Впрочем,— говорит он, — даже и на Западе многие упиваются «ликвой», т.е. попросту эфиром. А если его под рукой нет, то купят в аптеке гофманских капель и выпивают пузырек зараз. У ремесленников же наших в ходу политура. Растворенную в политуре смолу отстаивают какими-то примесями, а потом жидкость пьют, а так как лак и политура обыкновенно приготовляются на ядовитом древесном спирте, то мрут при этом или слепнут. Помнится, лет 7—8 назад погибло и ослепло в томской тюрьме несколько арестантов, пивших за отсутствием водки политуру, бывшую у них под рукою. А сколько еще других одуряющих снадобий приготовляется на Руси и сколько их изобретут сверх того, когда вина и водки не будет вовсе».

Вот каким благочестивым вздохом разрешается казенная логика, оже, что будет, что с нами будет, если вина и водки не будет вовсе!

Трезвому народу ничего не останется, как пить азотную кислоту. Растревоженному защитнику казенной слезы я напомню века, когда водки не было, когда спирта не умели приготовлять. Народ пил тогда сравнительно безвредные напитки: виноградные вина с малым содержанием алкоголя, разного рода пива, браги, меды, квасы, фруктовые воды. Если и в древности Руси было «веселие» пить, то ведь «веселие» еще не есть пьянство, веселие — это первая, сравнительно безвредная стадия опьянения, не развивающаяся в болезненные формы алкоголизма. В латинских странах пьют слабое виноградное вино, как квас (и самый квас не лишен некоторого процента спирта). Если бы наше правительство торговало квасом, медом, легкими сортами пива и виноградных вин, никто не упрекнул бы его в прикосновении к ужасному народному пороку, с которым, как с чумой и холерой, необходимо всемерно бороться, а не давать ему пищу. В том-то и заключается бедственность этого проклятого вопроса, что 40-градусная водка сама по себе есть яд, нормировать потребление которого нет никакой возможности. С одной рюмкой водки организм еще справляется, но, быстро привыкая к опьянению, требует второй рюмки, затем третьей и т.д., а между тем, уже со второй или третьей начинаются признаки отравления, нарастающие с каждым новым глотком. Легкое возбуждение «веселья», может быть, приподнимающее усталые нервы до нормы, быстро сменяется алкогольными психозами все более тяжких форм, причем привычка к ним создает манию.

Весьма развязно казенный публицист, черпающий свою мудрость из кадетской «Речи», упрекает меня в неосведомленности по части пьянства и сообщает о сибирской «ликве». Позволю себе заметить, что об этой самой «ликве» я был осведомлен несколько ранее господина Лохтина, ибо более трех лет тому назад писал о ней в «Новом Времени» в письмах из псковской деревни («В деревне», 8 августа 1909 года). «Русское пьянство,— писал я,— вступает, по-видимому, в период какого-то особого психоза. Оказывается, у нас в большом распространении, кроме водки, так называемая «ликва». Это уже не спирт, а какой-то эфир, рюмка которого, как мне говорили, стоит семь копеек. Пахнет ликва гофманскими каплями, от нее дух захватывает и как будто насквозь пронизывает человека. Прельщает в ликве то, что нужно, в противоположность пиву, немного ее, чтобы человеку совсем обалдеть. Торгуют ликвою тайно. Привозят ее, главным образом, жиды из Варшавы и Лифляндии» и пр. После извещения о страшном яде, проникающем в деревню, предварительно распоенную водкой, я тешил себя надеждой, что уже не услышу более о ликве: правительство, мол, примет энергические меры против этого тайного отравления народа евреями. И вот через три года те же вести, в еще более резких красках, идут из Сибири. Стало быть, «ликве» дали безвозбранно пойти по всей России до глубин сибирских включительно, и единственно, что слышишь в противовес злу, это то, что «из Томска изучать действие «ликвы» на человека выехал доктор Соков, командированный обществом трезвости». Ему же поручено «бороться с этим бедствием». Интересно бы знать, какими средствами рассчитывает бороться почтенный доктор? Я бы рекомендовал ему издать нравоучительные прописи и картинки. Это так мило: прописи и картинки...

Что распоенный народ доходит кое-где до наркотического бешенства, в котором гибнет его здоровье, душа и счастье жизни, а затем и сама жизнь, это доказывать уже было бы странно, но вот маленькая новость в проклятом вопросе: связь пьянства со слепотой. Только что вышла в свет диссертация И.И. Казаса на степень доктора медицины: «В патологии метил-алкогольного амавроза». Рекомендую эту книжку благосклонному вниманию апостолов винной монополии и творцов ее. Более чем вероятно, что огромная и все растущая армия слепых в России, насчитывающая многие сотни тысяч, создана потреблением в виде подмесей древесного (метилового) спирта. Все спирты опасны, но первый из них, самый дешевый, ужасен: «Достаточно было иной раз,— говорит доктор Казас,— одной рюмки, одного глотка или двух чайных ложек этого адского зелья, чтобы здоровый субъект потерял навсегда способность зрения». Даже «одной столовой ложки 40%-го раствора его иногда вполне достаточно, чтобы вызвать стойкую, неизлечимую слепоту, а двух столовых ложек чистого — смерть». А между тем, этот древесный спирт допущен в виде лака и «политуры» в дешевой парфюмерии для потребляемых крестьянами дешевых духов и одеколона. Изучив на животных и человеке действие этого дешевого спирта, доктор Казас настаивает на совершенном изъятии его из продажи «как сильно ядовитого» продукта. Я боюсь, что и на это бедствие в связи с пьянством мы будем реагировать очень мило: устроим праздник «древесной ветки» в пользу слепых... А чтобы Челышевы не беспокоили нас с трибуны Государственной Думы, мы предоставим им по этому вопросу помолчать...

P.S. Я назвал бестактностью то, что казенная «Россия» выступила на защиту В.Н. Коковцова по поводу его декларации, показавшейся многим неудовлетворительной. Неудобно органу правительства расхваливать правительство, еще более неловко требовать и от остальной печати только одобрений. Слово «бестактность» очень рассердило казенную газету, и она говорит, что в моих писаниях ничего нет, кроме «брани ради брани». С каких же, однако, пор слово «бестактность» сделалось бранным? Любопытнее всего, что в том же № казенной газеты я встретил по своему адресу целых три полемических статьи, украшенных такими словечками: «легкомыслие и невежество», «возмутительнейший», «заведомо недобросовестно», «близорукий писака», «черное, низменное критиканство», «потуги на оригинальничанье, свидетельствующие о желании взгромоздить на ходули свою собственную маленькую фигурку» и пр., и пр. Вот это, действительно, похоже на брань, и в качестве таковой для правительственного органа недопустимо. Это уже не только бестактность, но и неприличие.

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.