| ||
|
12 сентября, 1913 «Желаю всемерного распространения по всей земле Русской трезвенного движения»,— собственноручно начертал Государь Император на всеподданнейшем адресе общества трезвости по случаю 300-летнего юбилея царствования Дома Романовых. На это высокое пожелание горькая наша действительность ответила в нынешний же юбилейный год такими цифрами. За первую половину года продано казенных питей 49 504 352 ведра — более, чем за этот же период в прошлом 1912 году, на 5 511 906 ведер! Стало быть, за один последний год прибавление пьянства нужно будет оценивать в 12 миллионов ведер! Правда, финансовое ведомство с нескрываемой гордостью уже оповестило, что выручка от продажи водки за первые полгода превзошла прошлогоднюю за этот же период на 46 902 513 рублей. Так как самою пьяною половиной года считается вторая, начиная с Покрова, когда продается урожай, играются свадьбы и пр., т.е. полная надежда на то, что общее увеличение выручки за казенную водку дойдет до 100 миллионов в год. Разве это не кругленькая цифра хотя бы для почти миллиардного пьяного бюджета? При желании оперировать пьяной статистикой можно бы вывести заключение, что пьянство, сделавшее за год скачок на 12,5 %, растет у нас приблизительно в десять раз быстрее роста населения... И единственною пока эффективною мерой против пьянства приходится считать недавнее установление Святейшим Синодом еще одного праздника — всероссийского праздника трезвости 29 августа, в день усекновения главы Иоанна Предтечи. В комментариях к установлению праздника говорится, что народ может видеть из истории Ирода и Соломен, до какого неслыханного преступления может довести пьянство. Мне кажется, народу нашему нет крайней нужды ходить за две тысячи лет до нашего времени, чтобы искать примеры преступлений, до которых может довести пьянство. Древние иудеи, вроде Ирода, и в трезвом виде казнили своих пророков. Простонародная русская жизнь переполнена ежедневными случаями отвратительных преступлений, до поджогов и отцеубийств, совершаемых в пьяном состоянии. Вообще говоря, только самая малая часть преступлений совершается в трезвом виде. Об этом известно всем читателям, кому приходилось бывать судьями или присяжными заседателями. То же подтверждает и судебная статистика. «От нее все качества» — это сделалось уже банальностью. Ошибочно думать, что водка опасна лишь в момент, когда опьянение доходит до бешеного психоза, влекущего к злодейству. Опасность начинается гораздо раньше, именно со второй, адля многих — с первой рюмки, когда начинается алкогольное отравление. Оно вызывает постепенный надлом нравственной воли и работоспособности. Пьянеющий человек с первого же казенного мерзавчика становится менее годным членом общества и семьи, и затем эта негодность его быстро увеличивается. Вы скажете: «Пьяница проспится, дурак никогда». К сожалению, у проспавшегося пьяницы не только потерян вчерашний день, иногда драгоценный и ничем невозвратимый, но пьяница просыпается в искусственно одураченном состоянии, с отравленными, ноющими мозгами, и нужен иногда не один день, чтобы совсем излечиться от этой искусственной мозговой болезни. Общепринятое лечение (необходимость опохмелиться) ведет к повторению психоза и к постепенному укреплению его последствий. Одурманенный десятки раз человек привыкает к угнетенному состоянию мозга, тупому и полусознательному, и оно становится, наконец, для него почти нормальным. Если учесть весь бред хмельного и похмеляющегося человека, если учесть безумие его поступков и часто трагический идиотизм его судьбы, то вы увидите, что искусственно полученный дурак гораздо несчастнее естественного здорового дурака, если последний трезв. Трезвый дурак еще в состоянии честно заработать кусок хлеба для себя и для своей семьи, а простота иногда приближает его к блаженству. Искусственный же, т.е. пьяный дурак всегда несчастен. Возьмите «бывших людей», босяков, героев Горького. Они всегда на дне человеческого отчаяния и озлобленного пессимизма. Искусственный дурак иногда не лишен таланта, но его вечно грызет сознание своей погибели, и, как дикарь (по определению профессора Сикорского), он вполне беспомощен, чтобы овладеть собой. С тяжким развитием этого будто бы народного (скорее, государственного) порока связана у нас наша последняя надежда в черный день, именно сила армии. На днях вся военная печать, не исключая официального «Русского Инвалида», с прискорбием отметила ужасные картины, зарисованные одной московской газетой («Голос Москвы». № 195). Это картины сбора запасных для учебного сбора. По теории особого закона, запасные воинские чины должны сами являться на учебный сбор, т.е. в управление воинского начальника, но на практике их всегда доставляет полиция, «живыми или мертвецки пьяными». Все помнят колоссальные скандалы с запасными во время прошлой войны: и, идя на Восток и возвращаясь оттуда, они громили станции, деревни и даже города. Приходилось укрощать эти пьяные ватаги силой и везти дальше в положении арестантов. Прошло девять лет после войны, и вот как мобилизуется у нас учебный сбор: «Свист, шум, непотребные слова, прощание с женщинами. Валом валит в ворота пьяная ватага. Попадающиеся в ней трезвые чувствуют себя как бы заключенными в мертвый дом... Два дюжих солдата ощупывают каждого входящего запасного. Офицер приказывает открыть его сундучок... У недоумевающих фабричных и мужиков вырывают бутылки с казенным гербом и бьют о булыжники двора. В воздухе стоит непрерывный звон. Запасный без бутыли водки — явление крайне редкое. Совершенно оборванный субъект в опорках, без признаков белья, принес с собой в корзине и карманах 11 бутылок водки. Одиннадцать раз они звякнули о булыжники. На глазах субъекта слезы... Куча битого стекла растет, из-под нее растет ручеек. Несколько (запасных) бросаются на колени и прилипают губами к пьяному ручью... Их отрывают пинки ногой солдат-приемщиков». Очевидец уверяет, что после приема запасных в Москве было вывезено три воза битого стекла... Опускаю описания бесчисленных пьяных скандалов, мордобитий, гама и шума запасных: это совершенно та же пьяная праздничная деревня, вторгшаяся в столицу. Что народ наш уже искренно и нелицемерно впился в алкогольный яд, свидетельствует такая картина: «Под окнами казармы большая толпа народа, главным образом, женщины, нежно кланяющиеся мелькающим во втором этаже физиономиям. Вот скромно одетая баба узнала своего — и под платочком у нее блестит заветный флакон. Дзинь! Падают стекла из рамы и, раскачиваясь на веревочке, опускается вместительный чайничек, в который родной рукой вливается прозрачная жидкость. Пример заразителен: десятки окон выбиты, алкоголь с улицы перекачивается в казарму. Наряд городовых с трудом очищает тротуар...». Позволю себе обратить внимание В.Н. Коковцова и В.А. Сухомлинова на следующее место той же статьи: «В казармах, а потом в поезде, увозящем запасных в лагерь, творится тяжелая драма: трезвые борются с пьяными, один против ста, борются за протрезвление, борются за то, чтобы в трезвом лагере не пришлось расстреливать привидений пьяной России. Комендант станции в отчаянии: к нему присланы 300 человек без конвоя, и по дороге они успели перепиться. В течение 6 часов он тщетно пытается посадить их в поезд... Мертвые тела погружаются в вагоны...». На шести остановках было подобрано 64 мертвецки пьяных отставших. «Через семьдесят часов тяжелой борьбы с ним, буйное пьяное море, грозящее всякими осложнениями, обратилось в спокойную толпу. Началось учение. Но сколько потеряно физических и духовных сил?» Само собою, что укрощение пьяной толпы не обходилось без зуботычин, «которые более или менее обильно уснащали эту борьбу». Но, по мнению очевидца, «еще несколько лет шествия по пути, начертанному гениальной рукой Витте, и ту же операцию (сбора запасных) придется, вероятно, выполнить при содействии полевого суда»... При общей наклонности в нашей ленивой стране отпихиваться от затруднений тем, что стараются не замечать их, отвратительные и гадкие явления прогрессируют у нас иногда галопом. Пока мы ахаем да охаем, да собираемся «возбудить вопрос» (обычный способ — отпихнуть вопрос в комиссию, где он и квасится часто до полного разложения), жизнь выдвигает хронические и неизлечимые формы бедствий. Вся оборона нашей национальной и государственной жизни основана на том, что по повелению Державного Вождя вся армия с ее многомиллионными запасами изготовится к бою в кратчайший срок и двинется к границам страны, которые у нас чрезвычайно удалены от центра. Государство потратило неисчислимые жертвы, чтобы построить сеть путей, дающих возможность сосредоточить боевую армию у наиболее угрожаемого фронта в течение нескольких недель. В силу того что неприятельские территории во много раз удобнее нашей для быстрой мобилизации, нам приходится принимать исключительные меры и крайние напряжения... Теперь представьте себе, что в очень сложную и тонкую, донельзя тонкую ткань мобилизации, где все рассчитано не на дни, а на часы и даже минуты (отхода поездов), вдруг ворвется такое дурацкое, простите за выражение, условие, как невозможность собрать пьяных солдат, невозможность усадить их в вагоны иначе, как в мертвецки пьяном виде, невозможность менее чем в семьдесят часов сделать толпу запасных способными слушать командный голос, способными повиноваться. Ведь семьдесят часов — это трое суток. Это полнедели аванса, данного неприятелю. За трое лишних суток, согласитесь, при нынешней «молниеносной» мобилизации немцев, при быстроте железнодорожных поездов, автомобилей, аэропланов неприятель в состоянии будет перекинуть в Россию целые полчища и развернуть такой погром, после которого, пожалуй, и воевать будет немножко поздно... Азбучной истиной уже сделалось то, что первый ошеломляющий удар почти решает судьбу кампании. Ранее Саарбрюкена и Варта еще наполеоновские победы объяснялись умением сжать все силы в кулак и треснуть им врага за секунду до того, как он заметит ваше намерение. И раньше Наполеона душой гениальной тактики Суворова был последний член его формулы — натиск, для которого первые два члена — глазомер и быстрота были лишь служебною подготовкой. В натиске все решение войны. Уже 27 января 1904 года был, в сущности, брошен наш жребий: если мы не сумели предусмотреть и предупредить удар, ясно, что вся наша система обороны построена на каких-то иных началах, а не тех, что обеспечивают победу. 18 апреля под Тюренченом подтвердило это, хотя 2 1/2 месяца, казалось бы, достаточно было, чтобы очнуться от столбняка. Как Мец и Седан были последствиями первых печальных «неожиданностей» для французов, так и у нас Лаолян и Мукден. То, что отмечено было в 1877— 1878 годах, у Зимницы, Никополя и Аврелиана, то с обратной стороны повторилось под Лозенградом и Кумановым в первую балканскую войну. Если бы доблестная болгарская армия была в состоянии, как надеялась, нанести сербам и грекам первые блестящие удары, то и вторая балканская война была бы выиграна болгарами, но, к сожалению, хотеть ударить не значит и быть в состоянии это сделать. Безумно или, по крайней мере, смешно пытаться со слабыми силами произвести большое дело. При громадных средствах Германии, при ее способности сосредотачивать армию и бросать ее, как копье Ахиллеса, бурное и непреоборимое, в любую сторону, все же Германия сочла необходимым усилить свою постоянную армию на несколько корпусов, и реформа эта, вероятно, уже близка к концу. Развивая наполеоновский принцип, Германия построила сеть железных дорог, способных каждая пропустить в нашу сторону до 210 пар поездов в сутки... Об этом стоит подумать! Не есть ли трое пьяных суток во время сбора запасных величайшее государственное преступление, равносильное покушению на жизнь Отечества? Об этом решительно нужно подумать теперь, в мирное время, когда Провидение еще дает нам время раздумывать и предупреждать. Но, конечно, одними долгими раздумываниями о том, как бы и капитал приобрести, и невинность соблюсти, мы ни до чего не доживем, кроме нового разгрома. Правительство, очевидно, хорошо осведомлено о нравах наших, и кое-какие меры против бешеного взрыва пьянства во время мобилизации принимаются. Ничего не стоит, конечно, закрыть все винные лавки в данном районе на целый день. Названная газета предлагает «ввести в мобилизационные расчеты трехдневный срок на вытрезвление России», она советует даже не «отбирать бутылки у запасных, а перебить непосредственно все запасы в казенных лавках». Но тогда явится вопрос, зачем же и фабриковать водку, если держать ее под опасностью быть перебитой в посуде собственными же хозяйскими руками? Закрытие казенных лавок на целый день, и особенно на три дня, конечно, значительно отрезвило бы запасных во время сбора, но ведь, когда в деревнях прознают про этот маневр властей, то, смотрите, не вышло бы хуже. Водкой будут запасаться накануне или за четыре дня и, пожалуй, не явятся на призыв, перепившись у себя в деревнях. Нужно помнить, что, кроме густой сети казенных питейных пунктов по всей неизмеримой России рассеяны бесчисленные шинки, тайные для акцизного надзора и совершенно явные для местных жителей. Всякий в точности знает, где достать водки, если, Боже сохрани, казенная лавка заперта. Шинкари и шинкарки обыкновенно делают у себя солидные запасы. Стало быть, одно- или трехдневное закрытие казенных лавок не застанет пьющего населения врасплох. С небольшой надбавкой за горлышко, но зеленый змий не выпустит из своих объятий запасных чинов. Мне кажется, для обеспечения мобилизации придется, кроме частных и малодейственных мер от пьянства, прибегнуть к общим, давно желанным, давно необходимым мерам народного отрезвления. Примите в расчет и то, что трезвый солдат нужен не только в первый день мобилизации. Он нужен и в последующие дни, вплоть до того грозного часа боя, который для многих бывает смертным часом. Что же заботиться только о пушках и дальномерах, о хитрых приемах авиационной, автомобильной, телеграфной и т.п. связи, что толку хлопотать о машинной технике боя, если хозяин всех машин — солдат — не вполне исправен? Вы скажете: на войне даже пьяницы становятся трезвыми, ибо водки достать негде. Так ли? Во-первых, водка всегда каким-то образом достается, хоть и в меньшем количестве. Не все, конечно, нижние чины пьянствуют на войне, как и не все верхние чины, однако, ведь бывает этот грех и с нижними, и с верхними. И трудно учесть, во что может обойтись отечеству пьяная неисправность, если не всех, то хоть некоторых ответственных чинов. Когда будут обнародованы мемуары участников последней войны (вроде некоторых мемуаров участников предпоследней — генералов Газенкампфа и Скалона), все убедятся, что «наш народный порок» отнюдь не делается добродетелью в военное время. Про тыл армии рассказывают как про какие-то оргии в стиле Петрония, но и передовые позиции бывали заметно во власти змия в лице, по крайней мере, чинов, известных своею спиртуозностью. Скользя поверхностно по всем явлениям, даже убийственным, у нас забывают, что пьяница негоден для дела не только когда он пьяница, но и когда в силу несчастных для него обстоятельств он совершенно трезв. Тогда-то он и чувствует упадок сил, ослабление деятельности сердца, страдания желудка, кишок, печени и всех органов, отравленных алкоголем. Плохой это солдат, даже если у него «ни в одном глазу». А по приведенной выше картинке сбора запасных вы видите, что процент алкоголиков уже слишком велик, если иногда «одному трезвому приходится бороться против ста». Надежда наша не только на количество наших живых сил, но и на качество их. Невозможно оставаться равнодушным к тому, что алкогольный яд, прибавляемый ежегодно по 12 миллионов ведер к норме, и без того страшной, делает миллионные массы народной молодежи на время сумасшедшими и навсегда болезненными. Нельзя быть равнодушным к тому, что, кроме известного процента прирожденной глупости, народ постепенно искусственно дуреет и становится невменяемым, даже в столь священной обязанности, какова защита отечества и трона. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|