| ||
|
23 октября, 1908 Едва вспыхнула холера в Петербурге, город Берлин отправил к нам своих ученых дознаться: чем объяснить это удивительное явление? В Западной Европе холеры уже не бывает. В европейских столицах отдельные, занесенные из-за моря случаи эпидемии мгновенно гасятся. Как же случилось, что, перевалив в XX век и заведя даже трамваи, правда, плохие, Петербург не может уловить европейского секрета — не бояться холеры? В своем докладе профессор Кирхнер в Берлине, вероятно, придет к выводу, что в России люди менее хотят жить, чем в Европе. Аристотель говорит, что искусства наиболее процветают в периоды, когда данный народ особенно хочет жить. От древнего мудреца не скрылось это едва уловимое явление: упадок в некоторые эпохи желания жизни. Достаточно, конечно, одной этой причины, чтобы объяснить расстройство всех государственных и культурных функций. В Берлине не поленились послать санитарную комиссию в соседнее государство, чтобы изучить далекую опасность; в Петербурге не догадались отправить толковых людей даже в собственные города, давно охваченные холерой. В Петербурге не озаботились исследовать даже петербургские больницы, где «азиатская гостья» пребывала долгое время инкогнито, прописанная по чужому паспорту. Холеру не сумели у нас не только предупредить, но вот уже два месяца, как ее не могут выпроводить. Как одно из следствий пониженного желания жизни, профессор Кирхнер укажет, может быть, на полную безнаказанность петербургского самоуправления, виновного в плохих санитарных условиях. Отдельные домовладельцы иногда штрафуются, причем многим выгоднее уплатить штраф, чем произвести чистку. Что касается муниципалитета, он безответственен за общее состояние города. Пусть идет из года в год непрерывное смертоубийство в виде добавочных, в сравнении с европейскими столицами, процентов смертности, этот уголовный, по существу, факт не улавливается никакой юстицией. Один петербургский обыватель описывает мне разговор с бедной женщиной, которая только что перенесла тяжелую операцию в одной из столичных больниц. Восторженно отзываясь о докторе, геройски одолевающем свою непосильную работу, она с ужасом вспоминает о самой больнице. Ни одного аршина, не занятого больным человеческим телом! Атмосфера, которую оздоровить и разредить не в состоянии никакая медицинская комиссия! Не говоря о психике больных, подавленной этой свалкой их в общую кучу,— возможно ли при такой обстановке правильное течение и правильное лечение болезни? Едва оправившись и нуждаясь в крайне осторожном режиме, больная была выписана из больницы. В двери последней стучались новые сотни и тысячи объехавших весь город в тщетных поисках свободной койки, хотя бы где-нибудь в коридоре, на сквозняке! А до чего ужасны случаи с беременными женщинами, которым случается рожать на улице — за невозможностью найти себе приют! Хотя почти за полвека до введения государственной конституции в России правительство ввело общественную конституцию, весьма широкое земское и городское самоуправление, но первый город в России первый же очень плохо воспользовался свободой. За 88 лет население Петербурга с 300 тысяч увеличилось до 1650 тысяч, т.е. в 5 1/2 раз. Вместо одного Петербурга эпохи Пушкина мы имеем как бы пять Петербургов, сложенных вместе. Громадный прилив средств вместе с населением, однако, не решил главнейших задач благоустройства. До сих пор нет основного требования здорового города — канализации. Нет хорошей питьевой воды. Нет достаточного количества больниц. Нет путей сообщения в виде метрополитенов и порядочных трамваев. Нет ночлежных домов, способных вмещать быстро растущий пролетариат. Нет организаций, которые боролись бы с часто искусственной дороговизной хлеба, мяса, дров и т.п. Нет той энергичной и умной хозяйственности, которая превращает многие города на Западе в художественное поселение, утопающее в роскошной зелени и цветах. Кто бывал в новых кварталах не только таких маленьких столиц, как Дрезден и Мюнхен, но даже наших городов, как Рига или Гельсингфорс, помнят, что это за прелесть. Сколько вложено ума, заботы о здоровье, высокой техники и утонченного изящества в городские постройки. Такие города теперь уж здоровее обыкновенных деревень. Не говоря о воде, несравненно более чистой, даже воздух таких городов отличается удивительной свежестью. В Англии лет Десять назад возникло целое общественное движение с Э. Говардом во главе для создания городов нового типа. Это Garden-Cities, «города-сады», первый опыт которых устроен в 34 милях от Лондона, в Лэтчуорте. За четыре года общество First Garden City Сº истратило менее 1 1/2 миллиона рублей на наши деньги и создало ценностей на 2 1/3 миллиона. Идеальный городок уже насчитывает около тысячи домов, полсотни лавок, 13 фабрик, 4 гостиницы, 2 церкви, несколько школ, имеет почту, телеграф, телефон и пр. Население городка ежегодно удваивается. У нас нечто подобное возникло под Петербургом (в Вырице и других местах), но наш опыт сбивается на обыкновенные довольно скверные дачные поселки. Сам Петербург, по стопам России взвинтивший свой бюджет до колоссальной суммы, тщетно бьется в одолевающих его неотложных нуждах. Одна из неотложнейших нужд— это питьевая вода, носительница холерных и тифозных бацилл. Около трех лет назад я писал о «больной воде» Петербурга по поводу грандиозного проекта инженера Вандалов-ского. Ныне об этом проекте снова заговорили. Снова выдвигается соблазнительная для тучи дельцов цифра в целые десятки миллионов рублей и снова Петербург накануне огромной опасности — потерять эти деньги и остаться без воды. Инженер Вандаловский ввиду отвратительного качества невской воды проектирует провести воду из Ладожского озера. Поразительно, что многие образованные петербуржцы, по-видимому, не знают, откуда течет Нева. Она ведь сплошь состоит именно из ладожской озерной воды. Если провести особый водопровод из Ладожского озера, то он за несколько десятков миллионов рублей доставит нам, безусловно, ту же воду, которою теперь снабжает Петербург водокачка. Не невская вода вредна для питья, а вредна ладожская вода, слишком бедная известковыми солями. Если уж затрачивать большие деньги, то надо предварительно спросить ученых, в какой воде нуждается довольно сложная машина, именуемая животным организмом. В своей статье «Больная вода» (февраль 1906 года) я приводил мнение бывшего директора зоологического музея Императорской Академии Наук Ф.Э. Плеске. Он удостоверил, что невская вода вредна не загрязненностью только и не присутствием заразных бацилл, а главное, недостатком минеральных примесей. Этот недостаток оказался гибельным для животных Зоологического сада. Дорогие звери, выписанные из-за границы, падали долгое время без всякой видимой причины. Хозяин, которому этот падеж грозил разорением, не знал, что делать. Он догадался, наконец, выписать из Берлина господина Зефельдта, помощника заведующего берлинским зоологическим садом. Ученый немец нашел источник смертности в невской воде, и не в том, что в ней есть, а в том, чего в ней нет. Он предложил господину Росту вырыть артезианский колодец, чего бы это ни стоило. Получилась горьковатая вода, но животные привыкли к ней и поправились. Скелеты их вместо прежних, рыхлых, носивших все признаки рахита, окрепли, сделались нормальными. Неужели этот факт, научно засвидетельствованный, ничего не говорит нашим муниципалам? Рахитизм поражает ведь не одних животных. Все население Петербурга страдает разными степенями и формами этой болезни. В Петербурге, как говорят врачи, у детей до двухлетнего возраста рахит встречается у 50—95 % всех приходящих больных. Надо знать, что осложненный рахитизм чрезвычайно разнообразен. Всевозможные искривления, расхождение черепных швов, диспепсии, катары, трахеиты, бронхиты, спазмы, судороги, экземы, нервная раздражительность и пр.— все это вызывается или обостряется минеральным голоданием. Последнее не изменяет органов, но все их делает слабыми, вялыми, быстро утомляемыми, старческими, начиная с малых лет. Конечно, большинство организмов кое-как свыкаются, т. е., получив известные увечья, тянут целые десятилетия довольно жалкое существование при помощи ежегодных поездок «лечиться». Для множества петербуржцев достаточно выехать из Петербурга, чтобы почувствовать значительное облегчение. Обыкновенно это приписывают воздуху, но даже самая простая ключевая вода действует, как лекарство. Особенно же чудесное действие производят минеральные воды. Помимо флирта, который так помог «Мимочке на водах», несомненно, множество петербуржцев излечивается ничем иным, как только примесью известковых, фосфорно-кислых и других солей, которых недостает невской воде. Ф.Э. Плеске просит меня обратить внимание кого следует на сравнительно простое решение этого больного вопроса. Не понадобится нескольких десятков миллионов рублей расхода, если искать только питьевой воды, а для стирки, бань, поливки улиц и т. п. удовлетвориться невской водой. Для внешнего, так сказать, употребления годится и мягкая теперешняя вода, для внутреннего же употребления, безусловно, нужна особая сеть ключевой воды, насыщенной в достаточной степени солями. К сожалению, знаменитые таицкие ключи были бы уже недостаточны для Петербурга ни по количеству воды, ни, пожалуй, по качеству, с тех пор как в Тайцах устроена санатория для чахоточных. Существуют другие ключи в пластах силурийской формации — именно лопухинские (Петергофского уезда Медушской волости). Собственно для питья этой воды было бы достаточно Петербургу, и вода в лопухинских ключах безупречная. Лопухинка настолько выше Петербурга, что вода могла бы идти в Петербург самотеком; возможно даже, говорит господин Плеске, что напор в Петербурге будет еще настолько силен, что можно будет разрешить проводку особых труб с питьевой водой в некоторые учреждения, особенно нуждающиеся в хорошей воде (больницы, школы и пр.). Остальные обыватели могли бы получать лопухинскую воду из особых фонтанов. Таковая идея Ф.Э. Плеске. Хорошо, если бы петербургские геологи осмотрели Лопухинские ключи, между тем, их-то они и не осматривали. Мне кажется, помимо всего прочего, план господина Плеске тем хорош, что он единственный, какой сколько-нибудь решает водяное питание Петербурга. Не говоря о том, что Ладожское озеро значительно дальше Лопухинки, озера финляндской (гранитной) формации должны быть исключены из конкурса: питьевая вода должна быть известковых (силурийских) пород. В сказках говорится о воде живой и мертвой. Теперешняя ладожская вода, согласитесь, напоминает больше мертвую воду, чем живую. Она не умерщвляет сразу, но медленно мертвит своих потребителей. Она дает петербургским жителям дряблые кости, дряблые ткани, довольно дряблые и ленивые мозги, которые, что касается сферы городского самоуправления, не в силах справиться со смертоносными условиями. Петербург долгие годы вымирал, пополняясь лишь обильным притоком пришлого населения. Вымирает он и теперь, и свежей крови провинции недостаточно, чтобы возместить естественно ухудшающиеся условия столицы. В самом деле, увеличившись в пять раз на памяти стариков, Петербург увеличил в пять раз скопление нечистот и отбросов, в пять раз — загрязненность почвы, воды и воздуха, в пять раз трудность передвижения и снабжения столицы. Некоторый прогресс во внешней чистоте (метенье улиц, поливка и т.п.) только заслоняет внутренний регресс, подземный, подвальный, чердачный и т.п. Когда-то нашу «северную Венецию» представляли склонившейся над Невою и каналами, как красавицу над зеркалами. Но теперь уже давно в каналах течет шоколад вместо воды, и каждый блестящий дом Петербурга склонен над переполненными выгребами. Прибавьте множество фабрик, окутывающих столицу дымом, прибавьте нищенский климат, отпускающий Петербургу так мало тепла и света. Может ли население основного центра Империи быть здоровым? Может ли Империя быть сильной, где столица, кроме холеры, тифа, черной оспы и тому подобных прелестей, хронически подтачивается рахитом? Петербургские сановники, законодатели, профессора могут кушать балык вместо селедки и пить ликеры вместо «русского добра», но два основных элемента питания — воздух и вода — у них общие с ночлежными домами. Причин упадка деятельности русской жизни много, как причин ожирения сердца. Позволителен вопрос: а что, если эта убийственная вялость наших канцелярий, эта страшная лень и как будто нежелание жить, охватывающее даже хозяев города, зависит в значительной степени от больной воды? Вопреки тому, что замечается во всем свете, у нас провинция теперь деятельнее своей столицы. Несмотря на то, что Россия высылает уже двести лет в Петербург лучший отбор энергии и таланта, общий результат тот, что Петербург плохо работает: он явно отстает от государства и задерживает его развитие. Вспоенные живой водой сильные деятели, приезжая в Петербург, садятся на больную воду. С каждым стаканом чая, с каждой тарелкой супа они принимают в себя вялость и дряблость, они вводят в кровь таинственного врага, который врачи называют минеральным голодом. Мы знаем первые буквы азбуки здоровья, например, ту, что нельзя жить без кислорода. Но дальнейшие буквы этой азбуки говорят о невидимом, но необходимом присутствии извести, фосфора и т.п. Если не выполнены эти азбучные условия, результат может сказаться в ряде очень отдаленных катастроф. Вопрос об оздоровлении Петербурга, как видите, в высшей степени государственный вопрос. На помощь дремлющему столичному самоуправлению должно прийти государство, иначе в Петербурге скоро, в самом деле, станет жить нельзя. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|