| ||
|
Апрель, 1914 В Государственной Думе заявлена жалоба правительства на то, что хватает инженеров. Если правда, что по вычислению комиссии генерала Петрова мы должны ежегодно строить по три тысячи верст новых железных дорог, то приходится призадуматься, где же взять людей. Каждая новая тысяча верст железной колеи требует вполне определенного штата подготовленной, деятельной и трезвой прислуги, как и надежной администрации. При теперешнем разложении народных нравов, при усиленном бегстве от домашнего труда в переселение, эмиграцию всякого рода, отхожие промыслы, в бродяжничество и хулиганство, правительство так же стеснено в нахождении добропорядочных рабочих, как и отдельные помещики и предприниматели. Недостает и простых рабочих, и техников, и наконец, инженеров. Мне кажется, что касается инженерной молодежи, правительство само виновато в недохватке специалистов. Их приготовляют у нас с такими искусственными затруднениями, с таким неимоверным трением, что дотягивают учебную страду лишь немногие. Не так давно в инженерном журнале, редактируемом Л.Ф. Шухтаном, была изображена простая, но многоговорящая сцена. Представлен был студент-путеец высокого роста и рядом с ним обелиск из тех учебников, какие он должен пройти до окончания курса. Обелиск этот вышел гораздо выше человеческого роста и заключает многие десятки всевозможных курсов и записок. Разделите обелиск на пять учебных лет и вы наглядно поймете, что изучить как следует эти пять охапок учебников нет физической возможности. Тут сразу чувствуется, что в столь серьезную операцию, как приготовление инженера-специалиста, допущены явно несообразные задания и что результат их непременно должен сказаться или в плохой подготовке студентов, или в надрыве их сил, выбрасывающем их с учебной колеи в средине курса. Недавно я писал о смехотворной программе птицеводных курсов; для приготовления простых инструкторш по птицеводству у нас ухитрились нагромоздить университетские курсы зоологии, эмбриологии, физиологии, гистологии, архитектуры, химии, кооперации и пр., и пр. Эта неумная привычка — взмыливать учебные программы и раздувать их выше всякой меры замечается во многих высших учебных заведениях, если не во всех поголовно. Как гоголевский лакей Осип увязывал в барский багаж все, что попадало под руку: "Веревочка? Давай и веревочку, — пригодится!", — составители наших программ стараются прихватить в студенческий курс все, что имеет хотя бы очень отдаленное отношение к предмету. А затем бездарные преподаватели каждый предмет раздувают до объемов, выходящих из всяких границ усвояемости. Так как бездарному профессору и самому трудно усвоить душу своего предмета и еще труднее — уметь талантливо передать ее слушателям, то ученой тупице остается отсутствие качества возмещать количеством. Из году в год он прибавляет, компилирует, расширяет, дополняет свой курс, набивает его трухою мало относящихся к делу сведений и справок, и несчастные студенты все это должны вызубрить, если хотят двигаться дальше. В иных школах соревнование профессоров идет именно в эту сторону: кто из них навалит на плечи слушателей более пухлый и более грузный курс. Студенты стонут, выбиваются из сил, направляют всю свою молодую энергию на те или иные хитрые способы самозащиты, они истощаются в часто нечестных уловках, подлогах, подкупах и т.д., и разве лишь небольшая их часть оказывается способной вместить в свою память содержание саженной колонны книг, чтобы быстро растерять его после экзаменов. Вот что мне пишут студенты-технологи (вероятно, это применимо и к другим институтам). Главное зло — многопредметность программы. Для получения диплома на звание инженера-технолога надо сдать по меньшей мере 41 экзамен, 16 чертежей, 10 проектов, не считая упражнений и практических работ. Заметьте, что чертежи и проекты исполняются часто на нескольких листах. Прибавьте также специальные работы по специальным предметам. Экзаменов на деле гораздо больше, чем предположено в учебных планах. Многие предметы до того разрослись и распухли, что для экзаменов их приходиться дробить на части. Самые способные и усердные студенты несут прямо каторжный труд, не зная отдыха ни в праздники, ни в каникулы. Стоит проехать мимо института хотя бы в двенадцать часов ночи, чтобы убедиться в этом. Из высоких окон чертежных зал бьют потоки ослепительного электрического света, и сквозь стекла видны нагнувшиеся фигуры работающих. Только превращая часть ночи в день, есть еще возможность окончить институт в шесть лет. Такие студенты почитаются счастливцами. Подсчитайте результаты. Поступают на первый курс юноши, не моложе 18-19 лет, уже достаточно измученные 8 — 10-летним пребыванием в гимназии. Прибавьте пяти- или шестилетний курс в институт да два года воинской повинности. При самых благоприятных условиях не раньше 27 лет от роду молодой человек приступает, наконец, к производительной работе. До тех же пор он или сидит на шее у родителей либо Дает уроки. Давать уроки значит отнимать у себя и без того крайне обрезанное занятиями время, отвлекаться от своих учебных занятий, лишать себя даже минуты отдыха. Иной дает уроки, но зато сам не учится и только занимает место в институте и обременяет казну. По пословице, где тонко, там и рвется, — напряженная и спешная работа лишает студента возможности приобрести систематические знания, т.е. единственные, имеющие какую-либо цену. Нельзя же обнять необъятное. За чертежами и зубрежкой курсов студенты решительно не имеют времени посещать лекции; последние читаются часто в пустых аудиториях. Десять слушателей у профессора считается уже "толпой". Профессора и сами понимают это, и большая их часть на свои лекции вовсе махнули рукой. Ради получения жалованья профессорам приходится появляться за кафедрой, но на деле никакой профессуры и никакого студенчества в старинном смысле уже нет. Профессора превратились в экзаменационные машины, выставляющие отметки. Дело доходит до такой аномалии, что в погоне за пресловутым "минимумом", студенты сдают в декабре курсы, которые они должны были бы слушать в апреле следующего года. Профессора, входя в каторжное положение учащихся, соглашаются экзаменовать их. Злоупотребление, как видите, вошло в систему, жизнь обошла нелепый закон и обошла за счет знаний студентов и достоинства профессоров. Шестилетний курс со всеми ухищрениями доступен лишь для самых усердных и наиболее способных между студентами. Обыкновенный же срок пребывания студента в институте — 8 лет; это уже такой возраст, когда многие обзаводятся густой бородой и широкой плешью. Учебная скамья для такого "юноши" так же мила, как скамья подсудимых. Правда, эта часть студенчества выбывает массами еще до окончания курса. По данным официального отчета за 1911 — 1912 годы из общего числа студентов в 2092 человека выбыло до окончания курса 409 человек, а по окончании курса — 139 человек. При годовом бюджете почти в полмиллиона рублей каждый выпущенный инженер-технолог обходится государству около 4 тысяч рублей, не считая личных трат учащихся в течение 6 — 8 лет. С таким положением дела можно бы еще мириться, если бы все эти каторжные занятия являлись безусловно необходимыми для дальнейшей деятельности технолога. Но в том-то и беда, что весьма значительная часть программы составляет ненужный излишек, являющийся просто "вредным сопротивлением" при прохождении курса. Составители институтской программы, как это принято у нас, задаются целью сделать технологов какими-то энциклопедистами. Все должны знать все. Но именно в области техники, как известно, непомерный рост открытий и изобретений требует чрезвычайной, почти мелочной специализации. Одна паровая машина — нужен огромный труд, чтобы ознакомиться со всеми ее вариациями, а между тем специалист по паровой машине обязан, хочет он или не хочет, проштудировать еще громадный курс архитектуры. Чертежи требуются не только в огромном количестве, но непременно в большом масштабе, на нескольких листах. Между тем, те же чертежи за границей делаются, например в Бельгии, в масштабе вдвое меньшем без всякого ущерба для дела, а экономия во времени получается огромная. Часть обязательных чертежей могла быть заменена изучением уже готовых чертежей, как это делается во Франции. У нас же мало исполнить заданные работы, надо еще сдать их вовремя, что не так-то легко, ибо профессора и преподаватели института довольно редко показываются в его стенах. Надо заметить, что профессора и преподаватели отличные специалисты по своему делу и потому завалены работой на заводах, в правлениях акционерных обществ, в разных технических комитетах и т.п. Студенты называют некоторых своих профессоров "путиловскими профессорами" и, может быть, не в укор им. Профессура при всей раздутости институтских программ поставлена материально довольно скудно. Люди с ученой степенью, немолодые, семейные получают всего лишь 2 — 3 тысячи рублей в год, — ясно, в состоянии ли они целиком посвятить себя профессуре. Как студентам приходится нахватывать уроки, профессорам — посторонние занятия; те и другие манкируют наукой, являются к экзаменам раздраженными. Случается, за отсутствием профессора, студент не может сдать уже готового предмета неделю, другую, третью. Захваченные налету знания испаряются, приходится подчитывать и вновь готовиться, и все это тяжко отзывается на нервах. Напрасно думают, что хорошо подготовившийся студент может сдать экзамен в любое время: по самой природе своей экзамены подобны блинам — их нужно подавать горячими. Экзамен не есть знание, это только доказательство того, что человек старательно читал курс, и на мозгу у него отпечатлелись необходимые формулы, цифры, факты. Вполне неизбежно, что три четверти этих формул, цифр и фактов быстро выпадут из памяти, но у обладателя их навсегда останется способность вновь найти их в случае нужды и восстановить в мозгу. Вот почему только самые ограниченные профессора неумолимы на экзаменах в отношении мелочей. Некоторые из них доходят до того, что требуют от студентов не знаний только, а и особого, иногда безграмотного языка, на котором профессором составлен курс, и чуть ли даже не опечаток этого курса. Все это не облегчает, а в крайней и совершенно бесполезной степени затрудняет институтский курс. То, что сказано выше об институтах, в разной мере применимо и к другим высшим учебным заведениям, университетам и академиям. В эту область довольно редко заглядывает общественное сознание, а между тем ведь высшая школа есть лаборатория будущего общества, Правительство и парламент отпускают раз ассигнованные средства и думают, что этим дело сделано. В свое время учебные планы ведь были обсуждены, программы утверждены, притом такие, какие рекомендованы самой профессорской коллегией. Правда, программы широки и многопредметны, они становятся все необъятнее, — но что ж тут поделать. Ведь и все науки ширятся и растут. Нельзя же, чтобы высшая школа не держалась высшего уровня знаний. Конечно, чтобы теперь быть инженером, нужно вдвое больше труда и сил, чем 50 лет назад. Возможно что через 50 лет будут сидеть в институте не 6 лет, а 16. Что поделаешь с ростом знаний? Так говорит учебная власть, очевидно, растерявшаяся под напором великого потока знаний, наводняющего мир. Но растерянности этой должен наступить конец. Именно потому, что наука быстро растет, особенно техническая, необходимо более тщательное приспособление ее к способностям и нуждам людей. На заре знания вполне возможен был универсализм его, тот широкий энциклопедизм, который теперь начинает угнетать факультетскую науку. Кант мог вместить в себя почти все современное ему знание, которое в области точных наук было не слишком объемистым. Нынче невозможен ни Кант, ни Гумбольдт, и единственный из ученых, рискнувший на построение синтетической философии был Спенсер, но он нигде не учился, не держал в жизни ни одного экзамена. Студенты жалуются на многопредметность знаний, из которых многие им вовсе не будут нужны. Мне кажется, следует внимательно отнестись к этой жалобе. Сообразно с громадной переменой наук следует сообразить и отношение к ним. Специализм неизбежен, притом все более суживающийся. В интересах всякой профессии, как технолога, так юриста, чтобы оканчивающий курс знал хоть немногое, но превосходно. Знать же что-нибудь превосходно нельзя из книжного изучения предмета, — необходима практика, переводящая знание в умение. А для практики нужно время. Его нельзя найти иначе, как в ущерб теории, что еще больше суживает область книжного преподавания. Мне кажется, дело значительно облегчилось бы, если бы отказались от двух предрассудков, связывающих нашу высшую школу. Первый предрассудок, будто она — высшая, т.е. будто дает исчерпывающее высшее образование. Это фактическая неправда. Ни одна так называемая высшая школа давно уже не в силах давать высшее образование, а с грехом пополам дает лишь специальное, вечно отстающее от практики. Если бы искренно примирились с этим, то природа самого специализма научила бы, что в каждой области лишнее, что — необходимое. Второй предрассудок тот, будто школа должна дать студенту все, что известно науке. Это было бы справедливо, если бы из каждого студента готовился ученый. Но подавляющее большинство студентов по натуре их не ученые и никогда ими не будут. Они готовятся применять знания, а не развивать их дальше. Для применения же знаний они должны усваиваться учебным методом, а не ученым, т.е. практическим больше, нежели теоретическим. Если правда, что для усвоения инженерной науки нужно от 6 до 8 лет, то, я думаю, для усвоения инженерного искусства было бы достаточно половины этого времени. После 8 или даже 18-летней школьной каторги никаких "ученых" не получается, а получаются преждевременно одряхлевшие молодые люди, книжные и бумажные, не знающие жизни, без воли и инициативы, которым нужно долго отдыхать от зубрежки, чтобы быть в состоянии получиться немножко своему делу на живой практике. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., Издание М.О. Меньшикова. 1914.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|