М.О. Меньшиков
Спешат в святые

27 мая, 1911

Иеромонах Илиодор шумно выехал из Петербурга, а епископ Серафим столь же шумно пришел в Почаев. Один из злых духов нашего времени — самореклама — быстро захватывает у нас даже тот класс общества, который связан обетом смирения. Выдающихся и даже невыдающихся монахов гложет червь честолюбия, и здесь можно наблюдать очень непривлекательные явления. Некоторые духовные лица с необычайным упорством добиваются того всероссийского почитания, которым пользовался отец Иоанн Кронштадтский, но добиваются совсем особы ми способами. Отец Иван был священник праведный и смиренный. Он весь век свой прожил в захолустье под Петербургом, и никаких у него секретов для снискания всемирной славы не было. Просто он горячее верил в Бога, горячо молился, заражал этим настроением прихожан, вслед за которыми вся Россия, наконец, признала скромного священника чудотворцем. Посмотрите же, на какие приключения приходится пускаться нынешним батюшкам и владыкам, если их снедает страстная жажда популярности.

Несколько месяцев назад газеты вдруг заговорили о пешеходном паломничестве епископа Серафима из Каменца в Почаеве. Великое множество простонародья предпринимает такое паломничество, не объявляя об этом предварительно в газетах и не выдавая его за какой-то особый подвиг. Истинное благочестие, как известно, требует тайны. «Если хочешь молиться,— сказал Христос,— запрись в клеть твою, а не выходи на площадь, как фарисеи». Увы, этот скромный способ общения с Богом совершенно не удовлетворяет нынешних батюшек и владык. Они нуждаются не столько в Боге, сколько в огромной толпе, которая на них любовалась бы, они нуждаются в газетной рекламе, возможно, шумной. Никто, согласитесь, не мешал бы владыке Серафиму потихоньку сходить в Почаев и так же вернуться. Но владыка предпочел совершить свой «подвиг» с чрезвычайным шумом, с оповещением на всю Россию, с восхвалительными статьями даже вдуховной печати. По сообщению «Колокола», который трезвонил все время «паломничества», владыка Серафим выступил 10 мая «в сопровождении сонма духовенства, горожан и жителей окрестных сел, городской администрации, представителей разных обществ и учреждений». «Повсюду встречали крестные ходы со множеством народа из селений окрестных и некоторых отдаленных по пути шествия. Народ идет длинной живой лентой на протяжении трех верст около десяти тысяч человек». Одних священников шло с владыкой до 20 человек, шел ключарь собора, иподиаконы, хор певчих и пр., и пр. По пути совершались беспрерывные богослужения. «Вера и умиление народа выражались в многочисленных встречах по пути с хлебом-солью и иконами на столиках, крестах и на блюдах в руках». Все это было бы очень трогательно, если бы армия верующих встречала и провожала общепризнанную святыню, например, мощи святой Евфросинии Полоцкой, как было в прошлом году. Но ведь почтенный епископ подольский пока еще не канонизирован церковью. Это не мешало ему принимать почести как действительному святому. «Дети, юноши и девы селений,— пишет «Ко-локол», — длинными рядами впереди становятся на колени, чтобы получить благословение владыки, которого окружают венками из живых цветов кольцом, посыпают путь шествия цветами, зеленью, веточками деревьев». Совсем Вход Господень в Иерусалим! Мало того: «всюду устроены красивые арки из живых цветов и нередко с инициалами «Е.С.» и архиерейской митрой из цветов. Энтузиазм верующего, торжествующего народа не поддается описанию. Целуют края ризы владыки» и пр., и пр. В шествии принимали участие даже какие-то «представители армии и даже представители от еврейских обществ встречают владыку хлебом-солью и, выражая свое благоговение пред подвигом паломничества, просят молитвы». Льстивый «Колокол» договорился по этому поводу до того, что называет подольского архиерея Богоносцем и восклицает: «Грядет в Почаев живая церковь Бога Живого», как будто в самом Почаеве до этого была мертвая церковь.

Паломничество, осложняемое «радушием и гостеприимством» местного населения, продолжалось восемь дней; встреча в Почаеве была не менее театральна, чем самый путь. Вот что пишет почаевский иеромонах в «Колокол»: «18 мая, около 4 часов вечера, прибыл в лавру владыка Серафим в виде скромного паломника в белом подряснике, в монашеской скуфейке, в кожаных сандалиях, с посохом в руках»... Монахи и народ вышли крестным ходом за много верст и вот что увидели. «Перед владыкой,— пишет подобострастный иеромонах,— выступавшим медленно и твердо, видимо, силою воли заставлявшим шагать усталые ноги, несли сияющую на солнечных лучах икону Успения Божией Матери». Далее говорится об исполинской свече в два пуда, «которая будет возжена перед целебоносной стопой Царицы Небесной», и о том, как «в Редкодубах то и дело перегораживали святителю путь столы, выставленные ищущими святительских молитв и благословения, с хлебом-солью и непременно стаканом воды. Владыка быстро благословлял склонившихся хозяев, лицо его озарялось радостью, и следовал дальше». Дальше «скромного владыку» встречает архимандрит и волостной старшина с приветствиями. «Союзные знамена соединились с церковными хоругвями, крестный ход становился все более грандиозным, народная многотысячная толпа увеличивалась по мере приближения к лавре, как катящаяся огромная снежная лава».

Вот как ныне ходят смиренные грешники «для поклонения святыням». Прошу читателя ответить: скромно это для монаха или не скромно? Но читайте дальше: «На распутье выстроился сонм лаврского духовенства с хоругвями и крестами во главе с владыкой Антонием. За владыкой занял место всегда желанный гость Почаевской лавры начальник края киевский губернатор Ф.Ф. Трепов». Даже генерал-губернатора втянули в триумф «скромному паломнику», шествующему в сандалиях и скуфейке. Встреча епископов соседних епархий описывается точно встреча святых угодников: «Наконец два святителя лицом друг к другу. И разом накипевшее и наболевшее сердце трудника в жизни святителя Серафима захотело раскрыться и положить свое горе и страдание у порога святой лавры, поведав все свои муки архипастырю Волыни, многострадальной сестры ее Подолии». В чем же была цель паломничества преосвященного Серафима? По его словам, его «влекла сюда нестерпимая жажда испить святой водицы из целебоносной стопы, чтобы освежить собственный источник богоподобия души каждого, замутившийся от житейских бурь и невзгод». Если это правда, то к чему же эта суета, цветочные гирлянды, триумфальные арки, коленопреклонения и все это подстроенное идолопоклонство пред человеком, желающим всего лишь испить святой водицы? Казалось бы, что удивительного в том, что епископ еще не старый, из народных учителей и псаломщиков, прошагал 200 с чем-то верст по живописной местности в чудные майские дни? Это пожилым людям очень рекомендуется врачами для пищеварения. Мне лично приходилось делать такие же прогулки по Швейцарии и вдоль Рейна, и я считаю подобные экскурсии пешком не подвигом, а лучшим праздником своей жизни. Правда, идти ту же дорогу в огромной толпе, окруженному чрезмерными почестями, было бы, может быть, мучительно, но охота же почтенному владыке обременять свое смирение подобной шумихой. Сколько бы не трезвонили не совсем бескорыстные колокола и языки услужливых журналистов, православная Россия никогда не сочтет подобные parties de plaisir генералов церкви за признак святости, скорее наоборот.

Перейдемте к другому кандидату в отцы Иваны. Тот же «Колокол» сообщает, что в последние два дня пребывания отца Илиодора в Петербурге «квартиру, где он пребывал, посетили многие из почитателей разных званий и положений, начиная от высокопоставленных лиц и до простецов, с просьбой о благословении и молитве. При выезде популярного царицынского инока на вокзал у подъезда лаврского дома собралась масса человек в 200, прося благословения. На вокзале также собрались проводить отца Илиодора почитатели его из духовенства, общества и народа». Разве это не похоже на кандидатуру в будущие святые? Поразительнее всего, что вся эта популярность отца Илиодора приобретена не какими-нибудь духовными подвигами, а недавним, всего два месяца назад, шумным скандалом, именно — открытым неповиновением отца Илиодора Синоду и гражданскому начальству За возбуждение народа против властей и богатых классов он был арестован и выслан, но самовольно бежал обратно, заперся в монастыре и, наконец, во внимание к мольбам народа Высочайше оставлен в Царицыне. Не заводить же, в самом деле, было кровопролития из-за строптивого монаха. Казалось бы, и сидеть отцу Илиодору в Царицыне, заниматься смиренно духовной службой. Но он и нескольких недель не высидел без шума, без публичных выступлений и самореклам, которые, видимо, становятся для него стихией. В Петербурге, говорят, смиренный инок вел себя как герой, и в самом деле находил общество не только знатных барынь, но даже сановников, глядевших на него снизу вверх. Зачем же, однако, он приезжал в Петербург, этот царицынский победитель нашего правительства? Приезжал он за деньгами, за своего рода контрибуцией, подобающей победителю. Так как всего еще два месяца назад он по своей демагогической деятельности признавался совершенно неудобным в Царицыне, то теперь он настаивает, чтобы ему дали миллион рублей, дабы расширить свою крепость-монастырь и привлечь туда еще более многочисленное сборище его поклонников. С поразительной бесцеремонностью отца Илиодор идет к верхам власти и требует прежде всего доверия, которого только что не оправдал. Монах, давший обет нищеты, прежде всего и от всех теперь требует денег, денег и денег.

Одновременно с выездом отца Илиодора из Петербурга появилось в «Колоколе» крайне характерное воззвание его, своего рода манифест urbi et orbi. «Русские богатые люди! — взывает отец Илиодор.— Из того, что я уже дважды по повелению Самодержавного Императора Всероссийского вопреки беспримерно сильному желанию врагов всего свято-русского оставлен в городе Царицыне, видно, что Господь, в руках которого сердце Царя-Помазанника Божия, благословил сугубым благословением мое пребывание в одном из крупных центров Поволжья и совершение святого дела, ради которого, как вам известно, мне пришлось по воле Божьей, для вящего торжества Православия и Самодержавия и силы духа русского, перетерпеть большую беду».

Как видите, тут ни более, ни менее, как объявление себя провиденциальным человеком, совершителем святого дела, хоть и мучеником за него, но дважды благословенным самим Богом. О, это не простой монах, обязанный считать себя недостойнее всех, напротив: он полон мысли о великом своем призвании, и не только церковном, но государственном. «Три года,— пишет он,— прожил я в Царицыне в трудах на пользу церкви, Престола Царского и русского Отечества, всеусердно прилагая к святому, великому делу — религиозно-патриотическому возрождению забитой и закабаленной инородчеству России — данные мне от Господа таланты: голову, голос, русское сердце и казацкую кровь».

Опять возмещение о своих талантах, опять самолюбование, почти самовосхищение. И чем больше любуется собой отец Илиодор, тем ему хочется «более широкого применения того», что ему «предназначил Господь»... Остановка, видите ли, только за деньгами. «Раньше я,— пишет отец Илиодор,— пользовался средствами простого бедного народа. Народ этот за три года дал мне триста тысяч. Теперь же я не имею нравственного права обращаться к нему за материальной помощью». Почему же он не имеет нравственного права, если его дело — дело Божие? Возможна догадка, что простой народ более уже не дает ему денег. «А дело делать нужно, и более широко, чем прежде». Какое дело? С величайшей откровенностью отец Илиодор объявляет, что хочет из Царицына устроить своего рода столицу для себя и центр особого «движения среди народов Поволжья и Дона». Не верите? Читайте сами: «Нужно, непременно нужно Царицын сделать твердым, могучим, несокрушимым оплотом православия, русской государственности и из него поднять здоровое, созидательное, истинно русское, истинно православное, с препрославлен-ными заветами отцов и дедов не расходящееся, ничего доброго нового не чуждающееся, религиозное и патриотическое, страшное жаждущим гибели России и политического рабства народа русского движение среди народов Поволжья и Дона». Далее идет страстное воззвание к людям богатым в стиле Дионисия и Авраамия в эпоху великой смуты. За воззванием идет еще более страстное обращение к Богу, заканчивающееся такими словами: «На продолжение подвига ради Имени Твоего благослови и помоги! Аминь». В постскриптуме к молитве приводится, как мораль к басне: «Прошу все газеты и журналы напечатать эту мою просьбу, а людей русских, в сердцах которых она (просьба) найдет себе место, прошу жертву направлять в Царицын в мое личное распоряжение». Da ist der Hund begraben!

Прошу читателя ответить: не прав ли я был, предсказывая, что с отцом Илиодором правительству придется еще повозиться? Я, конечно, не верю, чтобы ему удалось собрать очень крупные пожертвования и, следовательно, никакого «движения народов Поволжья и Дона не выйдет, однако воззвание смиренного монаха имеет в виду именно такое движение, и как раз на театре действий Стеньки Разина и Пугачева. Вы скажете, что то были революционеры, а отец Илиодор стоит за истинное православие и истинное самодержавие. Но ведь и те мятежники стояли как раз за то же самое. Пусть царицынский победитель бесконечно да лек от мысли о каком-нибудь мятеже, но способность его отказать в повиновении властям уже не раз доказана, как и способность сесть в толпу единомышленников и отсиживаться в ней, точно в крепости. Кокетничанье же своей казацкой кровью тоже намекает более на саблю, чем на кадило с ладаном. Сам отец Илиодор гордо называет себя «человеком брани».

В общем, поведение всех громко рекламирующих себя монахов достаточно нелепо. Что касается пешеходного подвига владыки Серафима, то он напоминает подвиги перед последней войной некоторых офицеров, верхом приезжавших с Дальнего Востока или из Туркестана. Им тогда удивлялись, их награждали орденами, а грянула война, и все подобные рекорды не спасли нас от крайне печального результата. То же, полагаю, будет и с помпезными прогулками их преосвященств per pedes apostolorum. Что касается затеи отца Илиодора, она носит совсем уже странный характер. С какой стати богатые люди всей России будут жертвовать на «движение народов Поволжья и Дона», хотя бы, допустим, и хорошее движение? Все хорошее нужно по всей России, а не только в Царицыне. Почему это житель Олонецкой или Могилевской губернии должен свои скудные гроши отдавать на процветание Царицынского монастыря? В другом воззвании, напечатанном в «Земщине» и, вероятно, исправленном редакцией, отец Илиодор более точно указывает, на что ему нужны деньги: «Существующих гостиниц и странноприимных помещений далеко недостаточно. В них обыкновенно не помещается и третьей части богомольцев, несмотря на то, что они рассчитаны на несколько тысяч». Вот что «самое главное», для чего открывается с трагическим пафосом всероссийская подписка — монастырские гостиницы. В этом, по мнению отца Илиодора, и состоит «великое Божье дело», которому он призван служить. Но с этим взглядом, как хотите, можно очень спорить. Мечтательный отец-демагог с казацкой кровью, видимо. Помешан на толпе, на «громаде», как говорят казаки, на необъятном скопище народном, и чем больше группируются эти скопища около Илиодора, тем самым он рисуется себе великолепнее. Но это глубоко антихристианский взгляд и антимонашеский. Христос не строил колоссальных гостиниц, не открывал всемирной подписки для расширения храма, а говорил: «Где двое или трое соберутся во имя Его, там и Он среди них». Монашество состоит в уединении, а не в толпе, в молитвенной тишине, а не в базарном шуме, в развитии добрых чувств, а не озлобленных. Напомню, что и популярность-то отца Илиодора в народе пошла не с чего иного, как с проповедей против богатых, за пожертвованиями к которым он теперь обращается. Одновременно с постройкой гигантских гостиниц в своем странном «монастыре» отец Илиодор хлопочет об отводе ему земли для устройства народных развлечений.

Недавно я писал о воззвании студентов-националистов, которым недостает клуба; недостает клуба — и этого достаточно, чтобы закричать на всю Россию: «жертвуйте деньгами и вещами», причем молодежь ссылается на то, что она — «пышный бутон». Отцу Илиодору тоже, видимо, недостает шумного религиозно-политического клуба, и он ссылается на свою казацкую кровь. Позволю себе быть пророком в отношении этого святого: как человеку политическому, ему придется снять рясу, и чем скорее он догадается это сделать, тем будет лучше.

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.