| ||
|
14 мая, 1909 Широко либеральный законопроект о старообрядцах, внесенный министерством внутренних дел, вышел из думской комиссии орадикаленным до такой степени, что правительство заявило решительный протест. Обе поправки — о праве духовных лиц раскола именоваться священниками и о праве пропаганды, по заявлению товарища министра — «ни правительством, ни Святейшим Синодом ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах приняты быть не могут». Любопытен в данном случае не самый предмет спора, сколько скверное лицемерие левых партий и неутомимый дух интриги в них. Казалось бы, что им Гекуба? Что, собственно, за дело евреям и еврействующим кадетам (первого и второго сорта) до православной веры и до старообрядцев? К обоим исповеданиям господа левые относятся с одинаковым презрением. Додвигавшись в освободительном движении до совершенной иррелигиозности, господа жидокадеты считают все вопросы веры обыкновенно вне своего внимания, но такова уже тактика их в борьбе за власть. В каждую бочку меда они непременно вливают свою ложку дегтю. Что им, например, монархия или героизм или военная слава России? Вместе с верою в Бога и любовью к родине все эти предметы, против которых борется масонский и всемирно еврейский союз. Но метод борьбы ныне в том, чтобы не отвергать высоких догматов и не спорить с ними, а экспроприировать их и объявлять своими. Проделав эту воровскую операцию, начинают подтасовывать смысл захваченных принципов и подмешивать к ним, как это делают евреи с хлебом, разный сор. Из кадетской переделки каждое начало нашей конституции выходит неузнаваемо искаженным. Монархия объявляется вне нации, вещью зависимой от всех ста сорока народностей России. Отечество объявляется вне создавшего его великого племени. Вера объявляется вне исторически сложившейся религии. Все то, что кристаллизовалось в веках и выросло, как неделимый организм, отвергается во имя анархического равенства и безразличия. Так называемой оппозиции нашей ни в малейшей степени не интересно, на чьей стороне религиозная истина: для левых одно важно, чтобы не затихал раздор. И вот для этой, и только для этой цели они требуют двух главных поправок к законопроекту: во-первых, чтобы пастыри раскола назывались священниками, и, во-вторых, чтобы с раскола были сняты все ограничения пропаганды. Ухищрения кадетов, вдохновляемых евреями, встретили сокрушительный отпор со стороны господина Львова, 2-го председателя комиссии по делам православной веры, и со стороны представителя правительства. Но нужды нет: 87 записавшихся ораторов готовы, если понадобится, говорить до второго пришествия, чтобы отстоять драгоценные для них пункты. Говорят о свободе совести. Но она давно уже дана. Веруйте, как хотите. Нет, этого мало, кадеты требуют свободы пропаганды, подтасовывая под это понятие русское слово проповедь. Понятия близкие, но все же разные, и вот маклера нашего идейного раздора играют на этой разнице. Совершенно верно, что нет религии без проповеди ее, но одно дело — проповедовать внутри сложившейся общины, и совсем другое — проповедовать вне ее. От старообрядческих пастырей не отнимают права учить своих пасомых, но хотят только ограничить их вмешательство в чужие исповедования. Проповедуйте дома, в своей религиозной общине, просвещайте себя, укрепляйтесь в истинах и достигайте совершенства. Это настолько огромная задача, что она выше сил всякого отдельного человека и всякой возможной проповеди. Искренне религиозные люди не только не нуждались во внешней пропаганде своей веры, но наоборот — они избегали ее. Подвижники выходили из мира, уединялись в пустыню, собирались в замкнутые монастыри, и здесь, запершись в клети своей, как учил Христос, занимались спасением своей собственной души. Такая проповедь самим себе есть пропаганда качества веры. Совсем другое дело, когда начинается внешняя пропаганда, забота о количестве веры. Почтенные проповедники, как фарисеи, о которых говорил Христос, выходят на перекрестки и начинают, будучи сами слабыми и грешными, поучать толпу. Не замечая бревен в собственном глазу, начинают разыскивать сучки в глазах ближних. В прикосновении к толпе у самозваных учителей подымается дух актерства, стремление сыграть роль и притом наиболее эффектно. Разыгрывается тщеславие, а при малейшем сопротивлении умов — острая нетерпимость, доходящая до жгучей ненависти. Ни при каких условиях вражда человеческая не доходит до такой лютости, как при столкновении двух вер, двух политических или обрядовых идей. Вот почему Христос предостерегал апостолов: «Не все будьте учителями, не называйте себя учителями, один у вас учитель — Христос, вы же все братья». В этих словах осуждена именно та внешняя пропаганда, о которой так хлопочут г-да еврействующие кадеты. Скажут: но сам Христос проповедовал всему народу и апостолам завещал проповедовать Евангелие всем племенам земным. Так, но Христос и апостолы никак не могут быть приравнены к раскольничьим начетчикам или хотя бы к нашим батюшкам, священство которых зависит от прохождения семинарских и тетрадок. Христос по учению церкви был Сын Божий, и апостолы, друзья Христа, получили в себя Духа Божия. Наконец, Христос и апостолы проповедовали только Евангелие, не касаясь обрядов. При таких условиях их пророческий подвиг имел совсем другой характер, чем теперешняя пропаганда. Христос шел на крест, апостолы шли на плаху. В течение двух столетий проповедью христианства было не столько слово мучеников, сколько их страдания и кровь и непрерывная, трагическая гибель. Бесстрашная смерть за какого-то нового для язычников Бога подкреплялась изумительною жизнью праведников, и не столько внешнее поучение, сколько пример привлекал к христианству. Это были золотые, классические века веры. В последующие столетия, когда качество веры было подменено количеством, всюду начали рассылать миссионеров, все взапуски принялись поучать. Несчастных язычников стали обращать огнем и мечом, сгоняя на крещение как скот на водопой, причем ради кое-каких подачек простодушные крестились по нескольку раз. Вот плоды слишком ретивой внешней пропаганды веры. С другой стороны, свобода проповеди повела к появлению бесчисленных ересей, причем ересиархи предавали друг друга проклятиям и вовлекали во взаимную вражду огромные массы народа. Всем известны кровавые страницы византийской истории, вызванные свободой религиозной пропаганды. Всем памятны неописуемые ужасы инквизиции, с одной стороны, и религиозных войн, вспыхнувших вслед за расколом в католической церкви. Христианская цивилизация чуть было не потонула в крови католиков и протестантов, которые никак не могли и до сих пор не могут разубедить друг друга. Вера, бесспорно, только тогда и стоит чего-нибудь, если она свободна. Но, будучи свободна в своем зачатии, вера есть глубокое порабощение духа, порабощение той идеи, которая кажется истиной. В силу этого при столкновении двух искренних вер никогда не получается согласия, а всегда — раздор. Вот почему 19-вековой опыт привел христианские правительства к мудрому правилу — ограничивать свободу религиозной пропаганды. Вообще она бесцельна и, сверх того, поселяет в обществе междоусобие. Во многих странах ограничено право распространения даже господствующего вероисповедания, о сектах и говорить нечего. У нас, где инстинкт обезьянничания напряжен до невыносимой степени, поминутно указывают на Англию, на Германию, где разрешается всякая пропаганда и где преследуется только полицейский беспорядок. Да, теперь, в эпоху остывшей веры, особенных замешательств в обществе религиозный раздор не делает. Но раскройте историю Англии и Германии и посмотрите, что там творилось в XVI и XVII столетиях. Перелом веры, как перелом костей,— операция крайне тягостная, последствия ее бывают опасными. Евреи и кадеты знают лучше русских простаков, что за желанною свободой пропаганды скрывается острое общественное расслоение и разгром не только религиозных отношений. Правда, религиозный индифферентизм захватил у нас чуть ли не весь народ, и ждать кровавых мятежей из-за двуперстия нельзя, однако, кто знает, что там делается, в пучинах русской жизни? Давно ли нашелся один фанатик, который в ожидании антихриста замуровал в землю целую кучу живых людей? Нашелся не только фанатик, но и слепо доверившаяся ему толпа. При объявленной полной свободе пропаганды всех вер, прежде всего, начнется публичная проповедь тех учений, которым приходилось особенно скрываться, учений химически чистой анархии. Государству вовсе не безразлично, что о нем думают народные массы, между тем. Миллионы народа у нас религиозно убеждены, что земное царство есть царство антихриста и что, вопреки апостолу, нет власти, которая была бы от Бога. Наконец, если не преследовать религиозных циников и изуверов, то можно ли отнять свободу пропаганды у религиозных садистов и евнухов? Возвышеннейший экстаз, как известно, у многих натур близок к истерическим и психопатическим его формам. Вправе ли государство разрешать распространение психических зараз, эпидемия которых нередко принимает безумные и преступные формы? Вопрос о свободе совести давно решен, если речь идет о совести, но ведь под этим священным словом скрывается очень часто чистая бессовестность. В статическом своем состоянии каждая вера есть дело отдельной души. Но в динамическом, выходя за пределы личности, всякая вера становится силою, и государству не безразлично, вредная это сила или полезная. Огромное большинство русского народа тысячу лет признает истинной верой то учение, которое называется греческим православием. Государство обязано считать столь распространенный факт явлением государственным и национальным. Господствующая вера есть выражение народной воли, стало быть, основной закон. Бодрствующее на страже государственных законов, может ли государство не оберегать тех учений, которые народ считает истинными? Возьмите такой пример. Допустим, явилась бы группа учителей, которая захотела бы преподавать историю по Геродоту, географию по Страбону, астрономию по Птоломею, медицину по записям средневековых ведунов. Ссылаясь на крайне древние и почтенные источники, учителя начали бы внушать малышам, что земля — плоский блин, что на окраинах ее живут люди с песьими головами и пр., и пр. Всякое правительство имело бы право прикрыть такие школы и сказать учителям: «Бесспорно, вы учите по самым древним и уважаемым источникам, которым имеете право верить сколько угодно. Но оставляйте эту веру при себе, не распространяйте ее, ибо ваша истина есть заведомая для нас ложь. Распространение ложных понятий есть преступление, и государство не может его допустить». Не в таком ли же положении правительство, если оно искренно православное, в вопросе пропаганды чуждых ему вер? В так называемом старообрядчестве есть тезисы совершенно православные, но есть и безусловно противные православию, противные нравственности и здравому смыслу. Если правительство преследует разные фальсификаты и вредные медикаменты, то как не преследовать преступные идеи, хотя бы под религиозной бандеролью? Старообрядцы в самом существенном должны быть уравнены с православием и со всеми признанными исповеданиями, но все они должны быть до некоторой степени стеснены относительно публичной пропаганды. Каждой религиозной общине должна быть предоставлена полная свобода внутренней проповеди, т. е. назидания старших членов общины и научения младших. Но перенос пропаганды на соседние исповедания должен быть затруднен, как перенос на соседний двор своих домашних занятий. Правительство должно оберегать общественный мир, тот хотя бы и плохой мир, что лучше доброй ссоры. В последние годы сделан обширный опыт религиозной пропаганды со стороны Святейшего Синода. Сложилось целое сословие проповедников-миссионеров, и какие получились глубоко невзрачные результаты! Ни одного, решительно ни одного не объявилось апостола среди миссионеров, и сколько скверных болтунов, которые каждое «собеседование» с сектантами и старообрядцами превращали в шумный скандал с площадною бранью с обеих сторон и полицейскими протоколами. Скажите, для кого полезна такая свобода религиозной пропаганды? Как при столкновении двух поездов, столкновение двух православии дает обломки их. Исчезает представление о едином Боге, о единой душе человеческой, о братстве людей и любви между ними, как благодати Божией. Вообще спор — наихудшая форма добывания истины. Оспаривая друг друга, противники обыкновенно вгоняют предубеждения один другого, как гвозди,— все глубже и глубже. После жаркого политического или религиозного спора противники всегда становятся дальше, чем до спора. С какой же стати правительству облегчать условия для раздора в области, где все истины, заслуживающие внимания, всем известны, и неизвестны лишь раздражающие оттенки и мелочи? В Государственной Думе злейшие враги государственности и веры русской усердно подчеркивают то, что старообрядцы всегда были верными сынами родины и преданными Царю. Если не всегда (вспомните стрельцов царевны Софьи), то в большинстве своем старообрядцы действительно были верными национально-русскому миросозерцанию. Но это было при системе не свободы, а стеснения пропаганды. Может быть, потому старообрядцы и сохранились в древней чистоте, что правительство, запрещая им всякое оказательство раскола, изолировало их и невольно оберегало от порчи. Раскол был под спудом и сохранился как мощи — вследствие полного разобщения со свежим воздухом. Подвергая старообрядцев гонениям, иногда чудовищно глупым, правительство окружало раскол соболезнованием православного общества, сочувствием к нему. Это поддерживало взаимный мир между православием и расколом. Теперешняя свобода веры кладет конец этому состоянию. Останется ли старообрядчество и впредь чисто русским и национально государственным — это большой вопрос. Молодое поколение московских купчиков-старообрядцев, сняв зипуны, вместе с ними сняло, как известно, и преданность царю и верность русскому национализму. Еще до революции старообрядцы-миллионеры финансировали наше освободительное движение. После революции не кто иной, а старообрядец попал лидером в партию, где уже не «русский дух», а скорее «евреем пахнет». Разрешите вере выйти из храма на улицу — вы увидите, какой завяжется скверный спорт и сколько ненависти прибавится в обществе, и без того отравленном взаимной грызней! Не успели снять, например, с католицизма ограничений в губерниях Западного края — и не угодно ли поглядеть, как проснулась пропаганда ксендзов! Среди униатов и православных сейчас стон стоит от оскорбительных выходок воинствующего польского духовенства. Пропаганда веры нигде не ограничивается проповедью Евангелия — единственной, которую разрешил Христос, а всюду заключается в опорочении противник, в оклеветании его истин, в глумлении и надругательстве над его святынями. Непременно то же самое завяжется и у нас. Не о свободе веры хлопочут еврействующие кадеты, а свободе вражды, о праве раздувать самые жгучие искры общественного раздора, чтобы тем или иным способом добиться крушения общества. «Зачем?» — вы спросите. Пусть ответят на это те вдохновители оппозиции, которым христианская цивилизация — нож острый. P.S. В воскресной статье (о мощах св. Евфросинии) я задавал вопрос, где находится знаменитый крест полоцкой княжны, один из драгоценнейших памятников XII века? Я получил письма от профессора Кайгородова (полочанина), от известного ученого исследователя белорусских древностей А.Н. Сапунова и других лиц, которые удостоверяют, что крест святой Евфросиньи с 1842 года находится, согласно ее воле, в ее обители, а до этого времени был в Полоцком соборе. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., Издание М.О. Меньшикова. 1909.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|