М.О. Меньшиков
Тирания слабых

9 декабря

В последней речи П.А. Столыпина есть мысль, заслуживающая быть подчеркнутой. "Когда мы пишем закон для всей страны, необходимо иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и слабых". Святая истина! Несколько иначе, но более энергически она выражена в наполеоновском лозунге — la carriere aux talents!, В молодые века истории, когда совершается рост цвет народный, — преимущество силы, кажется до того естественным, что не возникает даже вопроса о том, что такое государство: культ силы или культ слабости. Самое слово: государство, т.е. господство, владычество, предполагает торжество силы народной, одоление всех препятствий, внешних и внутренних. В молодые века государственности закон покровительствал только положительным явлениям жизни: таланту, трудолюбию, добродетели, причем бездарные, ленивые, порочные граждане были скорее преследуемой стороны, чем поддерживаемой. Лучшие люди решительно выступили вперед, захватывали власть и богатство, и это казалось до такой степени справедливым, что почти не вызывало протеста у худших. Творческий инстинкт природы проникал сознание даже слабых людей. Только с народной старостью взгляды диаметрально изменились. Постепенно стало казаться, что худшие люди равноправны лучшим, что слабые имеют тоже право на покровительство со стороны государства, как и сильные, — наконец, даже предпочтительное перед ними право! Возникло учение, будто государственность создана для защиты слабых, т.е. для постоянной борьбы со своими собственными сильными элементами. Среди общего декаданса развилась ложная чувствительность, лицемерное сострадание всему уродливому и падшему, слащавая влюбленность в "меньших братьев", под каковыми понимались преимущественно мозгляки и вырожденцы, неудачники в борьбе за жизнь. Историки с изумлением отмечают, что никогда французское общество не было охвачено такой медоточивой сентиментальностью, как накануне зверств Великой революции. То же самое было и у нас. Знаменитая проповедь "всепрощения" и непротивления раздалась лишь раз накануне кровавых последних лет.

Теперь, когда мерцает надежда па вторую молодость русской истории, позволительно спросить: на чем строить государство — на песке или на камне? Чему покровительствовать — слабости народной или силе? К чему приспособлять законы — к энергии граждан или к их распутству? Вопросы эти у нас в России вовсе не праздные. Одряхлевшая наша шеударственность давно уже — более полувека — сделалась служением слабости, и сильные начала жизни чувствуют себя жертвой слабых. В самом деле, бросьте беглый взгляд на то, что у нас творится — сверху донизу, начиная с дворянства. Пока это сословие было рабочим классом, как в эпоху Петра, классом служилым, закрепощенным государству, оно пользовалось скудным содержанием. Кроме немногих фаворитов и временщиков, служилое дворянство было очень бедно. Выходя инвалидами в отставку, дворяне бывали вынуждены чуть не сами браться за соху. Государство тоже было не богато, однако не делало долгов, и даже земли государственные, которых было неизмеримое количество, очень берегло. В результате трудовое и производительное дворянство создало Россию Петра и Екатерины. Но смотрите же какой поворот произошел в конце XVIII века. Как только дворянство раскрепостилось от службы, начинаются усиленные о нем заботы государства. Закрепощение крестьян, усиленная раздача государственных земель и "душ" пошла уже после того, как дворянство сыграло свою служилую роль. Чем более обленивалось дворянство в усадьбах, чем более оно погружалось в обломовское неделание и маниловское непротивление, тем тревожнее становились заботы о нем правительства. В тридцатые, сороковые, пятидесятые годы поместное дворянство вместо занятия агрикультурой кутило во всю и докутилось до того, что ко дню освобождения большинство мужицких душ фактически были собственностью опеки. После освобождения сосчитайте, сколько миллиардов государственных денег пошло на выкупные, па золотые банки, земельный кредит, дворянский банк и пр. и пр. Государство энергически поддерживало падающую часть дворянства — на счет непадающей. Если встречались в стране настоящие хозяева, в роде Энгельгардта, ухитрявшиеся поднять поместья из развалин, казна с удовольствием брала с них поземельные, чтобы переложить их с лихвой в карманы плохих хозяев. "Оскудение" большинства помещиков считалось не естественным следствием их лени и бесталанности, а результатом "катастрофы".

Именно тогда государство окончательно выступило на путь благотворительности. Сначала из тощего народного кошелька, а потом — из туго набитого кошелька заграничных кредиторов, оскудевшие начали получать постоянные подачки. Вся финансово-экономическая политика свелась к лозунгу: "поддержать". Поддерживая прожившуюся часть одного сословия, государство не могло отказать в такой же благотворительности и другим классам. С целью "дать хлеб", "пристроить", возникла эпоха грюндерства, покровительство крупной промышленности. Совершенно забыв, что кроме непрочных предприятий есть и прочные, казна все внимание устремила на первые, причем на железнодорожных гарантиях и всевозможных субсидиях сколько погибло государственных средств! Сложилось так, наконец, что казна разыскала слабые элементы по разным углам Империи и связывала свой бюджет со всем, что сомнительно, что в существе своем таило крах. Государство как бы вступило в явный заговор со слабостью страны — против своей собственной силы. Энергичные, трудоспособные граждане, не требовавшие поддержки казны, принуждены были давать средства на поддержку ленивых и неспособных. Это распространилось и на другие сословия — на духовенство и крестьянство. Пока духовенство — до Петра — было сильным, о нем не было государственной заботы. Напротив, и Петр, и Екатерина старались ослабить могущество церкви. Без всякого повода и права экспроприировали веками скопленные монастырские богатства. Когда же цель была достигнута, когда церковь обнищала, когда духовенство выродилось до жалкого ничтожества, государство начало "поддерживать" его, т.е. содержать на жаловании. Последним сел на государственную благотворительность, простой народ. На хронические неурожай правительство посмотрело как на несчастья, не замечая, что есть помещики и хозяйственные крестьяне, которые неурожаев не боятся. Привыкнув занимать деньги за границей, правительство принялось систематически подкармливать народ. Подкармливать очевидно слабых — насчет сильных, насчет труда и достатка будущих поколений.

Вдумайтесь в смысл государственной централизации. Говорят, большое счастье быть громадной страной: все функции государственные обходятся дешевле. Какая-нибудь маленькая Дания или Норвегия величиной с нашу губернию принуждены держать особый двор, дипломатию, армию, флот, крепости и пр. и пр. То ли дело всем губерниям России иметь один двор, одну дипломатию, одну армию и т.д. Не хотят видеть, что маленькие страны при видимой разорительности содержать полный штат учреждений, ухитряются быть относительно втрое, вчетверо богаче нас. Почему это им удастся? Потому, что при небольшой территории нет экономической и культурной пестроты. Все сплочены и сильны. Слабых относительно мало, почти нет.

В необъятном государстве, каково наше, слабые провинции живут на счет сильных. Бездеятельные области паразитируют на хребте трудолюбивых. Еще в незапамятные времена произошло расслоение русского племени. Более талантливые и предприимчивые роды захватили речные пути, удобные для сообщения и торговли. Сравнительно слабые итупые племена были оттеснены в леса и болота. В глуши последних они дичали, пребывая и стадии вырождения. Процесс выдвижения сильных и постепенного упадка слабых пород замечается всюду и теперь.

Возьмите две губернии — удачную к неудачную. Талантливые например ярославцы или владимирцы давно развили бы у себя замечательную культуру, будь они предоставлены самим себе. Разве Финляндия даровитее Вятской или Вологодской губернии? Конечно, нет. Весь секрет в том, что Финляндия живет для Финляндии, тогда как всякий "Русский Манчестер" обложен соседним Пошехоньем и связан с ними круговой порукой. Пошехонью это выгодно для Манчестера — гибель. При удельной системе или при широкой областной автономии государство держало бы нейтралитет в естественном соперничестве областей. Сильные имели бы возможность развить всю энергию до полноты ее, слабые гибли бы без агонии. В результате мы имели бы отбор сильных областей и только сильных. Погибающие слабые местности уступали бы землю сильным соседям и от разных Пошехоний не осталось бы н следа. В общих интересах нации это был бы чистый выигрыш. Население государства может быть было бы меньше количеством, но несравненно выше качеством. К сожалению, Россия переживает тот момент, когда, подобно старому дереву, кора его защищает сгнившую древесину. Государственность наша вся перестроилась по типу богоугодного заведения. Под видом внутренней политики идет бесконечное штопанье, бесконечная починка Тришкина кафтана, причем здоровые части идут в жертву износившимся. Усвоив принцип круговой поруки и общего тягла, государственность наша сделалась в основном значении антигосударственной. Борясь с социальной революцией, она сама социалистинна в высшей степени, она сама обязывает силу служить слабости и талант — бездарности.

Под влиянием всевозможных антиобщественных извращений ума и чувства, у нас принято думать, что помогать слабым всегда есть доброе дело. На самом деле в большинстве случаев, в огромном большинстве, это — злое дело, грех против природы, которая не без основания клонит одних к упадку, других — возвышает. Сила в глазах природы есть способность к жизни, слабость — неспособность. Сила есть накопление добродетели, слабость — накопление порока. Сила — здоровье, слабость — болезнь. Разумеется, есть род здоровой слабости, которой сила должна служить, например, дети, старики или тс несчастные, которые настигнуты случайной бедой. Но детская слабость — это будущая сила, старческая слабость — сила в прошлом, заслужившая о себе попечение. Слабость людей, потерпевших от несчастья, есть тоже сила, которая лишь случайно оказалась ослабела. Кроме этих доброкачественных форм слабости гораздо чаще встречаются недоброкачественные, как постепенное нарастание ошибок, пороков, преступлений, физической и моральной порчи. Энергическое вмешательство (притом хирурга) останавливает разрушительный процесс, но чаще всего момент полезной помощи бывает пропущен. То, что совсем испорчено — в глазах природы совсем потеряло, и единственно, что благодетельно в данном случае — смерть. Вместо того, чтобы послать в Содом и Гоммору пророков, библейский Бог огнем и серой выжег нечестивые гнезда. Несколько раньше, заметив, что на земле "извратилась плоть" и что род человеческий слишком уж засмердел грехами, тот же Бог не задумался истребить мир потопом. Таков вообще верховный суд природы, ее страшный суд! Только за сильными она признает право жизни, за свежими, здоровыми, прекрасными, благородными, словом, за удачными продуктами своего творчества. Неудачные обречены гибели, и задерживать последнюю значит совершать кощунство. Наука доказала, что бесчисленные народы вымерли, не успев приспособиться к перемене земных условий. Если слабые племена вроде дикарей — кое-где держатся, то видимо жизнь их уже еле теплится и вот-вот погаснет.

На пространстве земли русской совершаются самые противоположные процессы — и роста, и разрушения. Россия местами быстро дичает, вырождается, вымирает, — но в других местах дает новые побеги, полные свежей силы. Не мешайте делу природы! Не задерживайте роста в одном месте с целью остановить разрушение. Разрушения никакими искусственными способами не задержите, как гибель здания, которое крошится в бревнах своих и кирпичах. Дайте рухнуть тому, что не может жить, что утратило свои связи. Несравненно дешевле выстроить новое здание на месте старого. Природа неистощима, — стоит ли жалеть хлам? Пожалеемте лучше жизнь, которая задавлена этим хламом. Если бы у несчастной России нашлась тысяча сильных людей, истинных патриотов, которые сумели бы соединиться для великой цели — спасения народного, они первое, что должны были бы провозгласить, это освобождение русской силы от тирании слабости. Никакой помощи тому, что явно гибнет — и всевозможная помощь тому, что живет, работает, поднимается, побеждает! Оскудевающему дворянству — ни гроша, и широкий кредит тому дворянству, что копается в земле и собственными руками создает ценности. Оскудевающей промышленности — ни гроша, и широкая поддержка развивающейся промышленности, уже стоящей на ногах. "Имеющему дастся, от неимеющего — отнимется", — вспомнитe евангельское слово. Оскудевающему духовенству, оскудевающей школе, оскудевающему народу — ни гроша, — и всевозможная помощь тем отдельным священникам, учителям, крестьянам, которые не просят этой помощи. Раз не просят — значит они сильны, значит способны не только устоять на ногах, но и двигаться дальше. Дорогу этому движению! Это движется ее величество — жизнь, прекрасная и победоносная! Со стороны государства должны быть сделаны самые почтительные и ревностные усилия, чтобы уравнять пути для жизни, совершенно пренебрегая тем, что умирает, парализованное и безнадежное. Чем, скорее смерть возьмет добычу, тем лучше. "Оставьте мертвым хоронить мертвецов"! — это сказано не злым и не мертвым духом!

Освободив народ от крепостного права в 1861 году, правительство хорошо сделало, ибо это было освобождение народа от слабой власти. Обломовы и Маниловы не в силах были создать народную культуру, втянуть народ в разумный труд, в трезвость, порядок и добродетель. Долой же Обломовых и Маниловых! Но после них осталось еще более объемлющее и крепостное право — со стороны государства, и сама государственность оказалась в значительной степени обломовской и маниловской. Государственность наша не сила, а — слабость, покровительствующая слабости. Это часто испорченность, которая протежирует порче. Пора — ради спасения народного — изменить все это. Пора увидеть, что слабые — как свинцовый груз — тянут на дно сильных. Пора правительству сорганизоваться так, чтобы быть двигателем сил народных, а не бессилья.

Впервые опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1908.

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.