| ||
|
8 марта "Всероссийский Национальный Союз" выступаете прекрасным предзнаменованием: на него ополчились все партии. Кроме гаденькой жидовской прессы с "Речью" во главе, поднявшей обычный шип и визг, с неожиданной страстностью за зарождающейся Союз напали умеренные "С.-Пет. ведомости", правый "Свет" и крайне правое "Русское знамя". К сожалению я не имею возможности следить за всей печатью и огромное большинство полемики не доходит до меня вовсе. Из случайно полученных вырезок заключаю, что чуть не все лагери всполошились и заносят меч свой над новым Союзом. Но ведь Союза пока еще нет. Стало быть уже одна идея его показалась до такой степени сильной и для многих — тревожной, что спешат убить ее в зачатии. Еще нет младенца, а сколько журнальных Иродов вооружились перьями, чтобы истребить его! За невозможностью отвечать "на 32 румба", как говорят моряки, позволю себе коснуться лишь одной — весьма странной статьи Н.Е. Маркова 2, члена Г. Думы. Это, если не ошибаюсь, вождь монархической партии в Думе, депутат от Курской губ. Он характеризует нарождающийся Союз как "национализм без веры и царя", он приписывает Союзу "полное равнодушие (если не отрицание) к православной вере" и "непризнание царского самодержавия". Даже больше: г. Маркову мерещится в Союзе "заблаговременное признание приемлемой всякой формы правления". Вслед за этим начинается, по обычаю крайних партий, обвинение в государственной измене и почти уличная брань. Г. Марков говорит, будто я уверяю, что "русский народ может возвеличиться путем забвения своей единой церкви, путем измены верховному повелителю, Самодержцу всероссийскому". В другой газете ("Гражданин") основание "Национального Союза" называют "тонким шахматным ходом, делаемым каким-нибудь предателем России из еврейско-масонских лож", а "Русское знамя" проницательно видит этого "предателя" в лице неизбежного гр. Витте... Что отталкивает от крайних партий — это прежде всего их свойство — представлять себе людей не их мнения непременно изменниками и подлецами. При обсуждении устава "Национального Союза" возник вопрос: почему нам не примкнуть к существующим национальным союзам, и почти единственным препятствием явился их фанатизм. Фанатизм — почтенное качество в древнем его значении. Fanaticus — человек совершено посвятивший себя капищу (Fanum), не признающий никаких богов, кроме собственных. В фанатизме убеждение доходит до пафоса, до состояния idqe-force, когда умственная сила превращается в физическую. К сожалению, переходя в физическое состояние, мысль перестает быть разумной. С фанатиками можно физически бороться, но с ними бесполезно спорить. В идейном споре они ведут себя как физические тела — стараются не убедить, а ушибить. Даже будучи значительно выше толпы, как например г. Марков, фанатики с ужасающей прямолинейностью прут на вас, стараясь раздавить — не мыслью, а грузом слов. Психология крайних одинакова — как у защитников какого-либо тезиса, так и у отрицателей его. С крайними я не пытаюсь спорить, и вообще не берусь говорить за Национальный Союз, ибо предсказать, как он сложится, — трудно. Мне просто неловко повторять в каждой статье одно и то же, именно то, что предполагаемый Национальный Союз всецело опирается на основные законы и уважение к ним считаются первым пунктом своей политики. Неужели наши основные законы отвергают монархию г. Марков? Неужели они отвергают православие? Если же нет, то почему вы столь неосторожно приписываете нам отрицание монархии и отрицание веры? Неужели это сильный аргумент — сказать неправду? Я довольно долго сражаюсь за монархический принцип: это принцип арийский и в частности — славянский. Признавая Основные Законы, я признаю и титул Самодержца, утвержденный ими. Но прошу не навязывать мне понимания Самодержавия иного, чем то, что утверждено основными Законами, т.е. самим Монархом. Если Государь считает совместимым со своим самодержавием народное представительство, то смешно быть требовательнее Государя. Только в пределах своей роли власть монарха самодержавна, как все на свете самодержавно в пределах своей роли. Власть Государя отличается тем, что она — верховная, предназначенная для верховных, окончательных решений. С этой точки зрения задолго до закона 3 июня я утверждал, что Государь имеет власть и долг изменить конституцию, им данную, раз она плоха. Не только право, но и долг каждого, не испрашивая разрешения бросать на помощь утопающему — будь то человек или Отечество. Основные Законы внесли не ограничение верховной власти, а лишь отграничение ее от других властей, от нее исходящих, разграничение областей и действий. До 17 октября 1905 г. ни народ, ни правительство не имели определенных границ, вследствие этого между нацией и властью установились отношения в роде тех, как когда-то в степях: шли постоянные правонарушения с обеих сторон, набеги, хищения, подчас истребительные стычки. Дошло до бунта, т.е. до открытой войны, и верховная власть почувствовала необходимость твердого разграничения: это — мое, это — твое. С этого момента утверждено самодержавие нации — в ее области и самодержавие власти — в ее. Прежде судья изменял закон, т.е. присваивал себе власть монарха, — но зато ему можно было предписать его приговор: теперь он строго ограничен судейской должностью, но в деле совести — самодержавен. Вот почему я не включаю царское самодержавие в устав Национального Союза — я думаю, что Основные Законы достаточно оградили самодержавие, укрепили его, уравновесили, поставили во всей возможной силе. Вот почему я не включаю и православие в устав Союза: объявив свободу веры. Основные Законы и православию оказали ту же услугу. Если в самом деле мы православны, если наши слова — не фразы, если есть горячая вера в Бога, то теперь нет уже помехи вылиться ей именно в те формы, какие ее природе свойственны. Навязать вере народной вечные установления, по моему — кощунство. "Дух дышит — где хочет". Как потомок православных предков, я не могу иметь иных, более привычных и приятных форм веры, кроме тех, которые вошли в мое сознание, с родным языком и родною мыслью. Тем не менее мне режет ухо, когда митинги крайних монархистов начинаются с "Царю Небесный" и оканчиваются "Спаси Господи". Тут вера мне кажется притянута за волосы, точно также, как поминутное "Боже храни" и "ура!" Допускаю, что есть круг искренних, сильно па строенных русских людей, для которых все это и многое другое не кажется фальшивым, но я не принадлежу к этому кругу. Что касается славянофильской формулы, то я думаю, что она плохо понята самими славянофилами и нынешними монархистами. Мне кажется, что уже одна цель, твердо поставленная, возлагает на партию огромную ответственность; если же взять три цели сразу, притом далеко не параллельные, то результат выйдет погоней за тремя зайцами. Одновременно утвердить и самодержавие, и православие и народность не под силу оказалось не только партии, но и всему народу, — иначе не хромали бы у нас все три члена уваровской формулы. В этой формуле кроется важный исторический закон, но не в той перспективе, как это обычно понимают. Народ русский несколько столетий был устремлен к одной священной цели — утверждению православия, и отсюда наша чудная культура древних монастырей, пещер, скитов, храмов с мощами угодников и чудотворцев, — культура благочестия, давшая России высокое имя: "Святой Руси". В этой первой культуре нашей вырабатывалось существо нации — душа народная, но задача казалась такою важной, что отчасти пренебрежено было тело нации — государственность. Могучая при варягах, ослабевшая под влиянием христианства государственность была разгромлена татарами, и тогда народ от "православия" постепенно начал переходить к "самодержавию", к выработке второго члена, т.е. твердой государственности. От Ивана III до Екатерины — с невероятными трудностями длился этот процесс, и в нем естественно поникла, отошла на второй план старая культура — "православие". Теперь, мне кажется, наступает третий период, эпоха третьей и окончательной нашей культуры, где основным началом должна стать "народность". И православие, и самодержавие, не исчезая, по необходимости должны отодвинуться и дать место некоторому новому царству — национальному. Подъем национализма не так ясен, потому что он у нас еще впереди, но он приближается с каждым днем. Народность есть окончательное собирание народа. В завершении цивилизации является потребность окончательно уяснить себе, что такое мы — великий народ под солнцем и в чем наше отличие от других народов. Если православие дало нашему племени душу, а самодержавие — государственное тело, — то народность должна дать обличье, внешний вид, который еще до сих пор не ясен у нас. Форма — условие великое, "форма дает бытие вещи", говорит Аристотель. Только теперь, с возвращением к народному представительству, мы вступаем в период окончательного народного сложения. Не думайте, что это переживаем мы одни. У христианских соседей наших были те же периоды православия (католического), самодержавия (государственного сплочения), и лишь недавно, всего сто лет назад, с возвращением к народным формам правления, западные народы начинают укреплять национализм свой. Для полноты расцвета — нужна некоторая эмансипация от старых культур. Они остались и на Западе, но над ними загорелось новое сознание, новый верховный интерес, и именно он выдвинул западные страны в авангард человеческого рода. Желая устроить "Всероссийский Национальный Союз" с одним лозунгом: "народность", мне кажется, я иду в течении, возникшем стихийно, вне всяких отдельных замыслов. Ошибка других национальных партий та, что они пройденные этаны считают важнее настоящего. Что касается "Союза русского народа", то я подтверждаю его большую историческую заслугу, именно как бытовой охраны. Созданный революцией, он представляет собою антиреволюцию, но мне кажется, что вместе с революцией кончится и его роль. Только боевая партия, члены которой чуть не ежедневно гибнут под бомбами и пулями, может позволить себе столь колоритную обстановку собраний, знамена, молебны, напоминающие освящение мечей, молитвы на мажорный лад, как будто прерываемые пушечными выстрелами и барабанным боем. Знамена и значки естественно повлекут за собой особые мундиры, разделение на батальоны и т.п. Только боевая партия может — и, пожалуй, обязана быть фанатичной. Пока идет революция, все это ничуть не смешно. Это психологически необходимо, и разумное правительство, овладев бурным подъемом патриотизма, могло бы действительно подавить им смуту. Но война проходит и в, боевом лагере начинается разложение и раздор. Примыкать к боевой организации — помимо всякого сочувствия или несочувствия — не является уже оснований. Революция проходит, но из-под кровавого потопа обнажается более великая нужда народная. Как нам быть вообще? Как отстоять себя не от бунтарей только, а от всевозможных хищных засилий, угнетающих нацию? Просыпающийся к сознанию народ видит себя во власти иноземных и инородных стихий. Пока в течение долгих веков народ вырабатывал себе "православие" и "самодержавие", — его "народность" пребывала в некотором забвении, и вот он видит, что при святой душе и могучем теле, — он, как народ, унижен и оскорблен, и все народное наше пренебрежено. Правящие классы потеряли свое родство с народом и насквозь переполнены чуждыми элементами. Средние классы получают свои внушения с Запада. Власть и образованность перестали быть национальными. В результате сложилось изнеможение духа в командующих рядах, ослабление веры в жизнь, упадок могущества и печально-постыдная сдача врагам, втрое слабейшим нас. Вот что значить — слишком долгое невнимание к народности! Засидевшись долго на двух началах, мы подошли к гибели, и только третье начало — народность — в силах выдвинуть спасающую культуру, культуру последнего, окончательного освобождения нации. Православие нас освободило от древней дикости, самодержавие — от анархии, но возвращение на наших глазах к дикости и анархии доказывает, что необходим новый принцип, спасающий прежние. Это — народность. Страшная передряга, что треплет сейчас Россию, или погубит ее, или воскресит. Может быть тяжелые испытания нужны народу, нужна трагическая школа, без которой он гниет. Слишком уж мы зазнались в своем православии — и потеряли святость. Слишком зазнались в величии — и потеряли могущество. Бог послал пробуждающий гром свой. Глядите, как вдруг мы оказались позорно униженными и как многовековая гордость наша посрамлена! Нельзя пережить это падение народу — каков русский — без бури слез и крови, без раскаяния и отчаяния, без бешенства злодейств и героизма. Но затихнет гнев Господень и мы выйдем, в новую жизнь — народную. Только возвращение к естеству, возвращение к самим себе, только национализм в состоянии вернуть нам потерянное благочестие и могущество. Вот в чем сильна идея "Национального Союза": объявленная борьба за русское господство есть борьба за жизнь России. Враги ее это чувствуют — и бьют тревогу... Впервые опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1908.
Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|