| ||
|
28 июня, 1913 Великому делу борьбы с детской смертностью угрожает серьезная опасность. Как сообщают газеты, в среде членов попечительного комитета по охране младенчества и материнства «возникли трения», чисто на принципиальной почве. До сих пор не могут согласиться, как направить капитал (свыше миллиона рублей), поднесенный Государю Императору частными банками по случаю 300-летия Дома Романовых. К глубокому сожалению, в самом же начале основания общества охраны младенчества и материнства сложилось неверное, чисто кабинетное предрешение этого вопроса. Временный комитет предназначил громадный, названный капитал на сооружение в Петербурге образцового центрального института для обучения уходу за детьми и для подготовки кадра опытных матерей и нянек. На бумаге это звучит, конечно, очень красиво, но в самой жизни обещает нечто совершенно мертворожденное. Где же, скажите, слыхано, чтобы столь всеобщая, стихийная нужда, как умелый уход за детьми и матерями, удовлетворялась через «центральный институт», который в состоянии выпускать ежегодно десятки, много сотни будто бы «опытных матерей и нянек»? В России около 90 миллионов женщин, и их число, как в Индии и Китае, видимо, стремится к пределу в 200—300 миллионов. Есть ли какая-нибудь физическая возможность подготовить посредством института такое полчище матерей к исполнению тех обязанностей, которые в правильном быту удовлетворительно направляются самой природой? Глубокое заблуждение думать, будто поражающая мир детская смертность в России происходит только от «неопытности» матерей и нянь, от «неумелого» ухода их за детьми. Зачем обманывать себя? Даже у папуасов дети рождаются без особого теоретического курса матерей. Папуаски и готтентотки знают, что нужно делать с детьми, чтобы из них выросли взрослые люди, иначе не было бы ни папуасов, ни готтентотов. Превосходно знают это и русские бабы. И любовь супружеская, и акт зачатия, и акт созревания плода, и акты рождения и кормления подсказываются людям не ученою подготовкой, а самой природой. Если русские бабы часто плохо ухаживают за младенцами, а иногда совсем отказываются от какого-либо ухода за ними, то это не от недостатка институтской «опытности», а от глубокой нищеты народной, материальной и нравственной. Загляните в деревню. Те крестьяне, что живут получше, и младенцев воспитывают получше. Кто из крестьян не тратит всякий лишний грош на казенную водку, у того находятся деньги и на молоко детям, и на лучший стол матери-кормилице. Мужик отлично знает, что, если плохо кормить корову, то она не дает молока. Он знает, что то же самое и с бабой, когда она кормит грудью. Я никогда не скажу, что крестьяне все знают, что нужно для охраны младенчества и материнства, но самое существенное они, конечно, знают. Но спасение тут вовсе не в знании, как думают либеральные петербургские чиновники. Крестьянин, например, прекрасно знает, что чистый воздух лучше спертого и смрадного, однако строит свои избы так, что отравляется именно смрадным воздухом. Крестьянин знает, что каменные дома не горят, а деревянные избы сгорают, и все-таки живет в деревянной избе. Крестьянин знает разницу между булкой и пышным хлебом, между чистым бельем и рубищем. Вообще говоря, мы напрасно думаем, что мужик не имеет понятия о хороших вещах. Смешно и глупо видеть, если подготовленная в «центральном институте» барышня на жалованьи начнет внушать бабе такую опытность: ребеночку необходимо молоко, купание, чистые пеленки, спокойный сон, отсутствие насекомых, чистый воздух и пр., и пр. Открытие в деревне подобных Америк заставит благодетельствуемую бабу горько улыбнуться. «Кто ж всего этого не знает, милая барышня? Да где ж взять-то молока, когда в грудях его нет, и коровы нет, и денег нет, чтобы купить его?» Послушайте об ужасах, которые мне описывает из деревни одна почтенная дама. «Выросши в деревне (Псковской губернии и уезда) и сталкиваясь постоянно с деревенской нуждой, я хорошо была знакома с беспомощностью матерей деревенских в случае болезни ребенка и знала, как много детей гибнет и от эпидемий, и от плохого питания, и от недосмотра. С самого раннего детства я привыкла в нашей деревенской церкви видеть почти каждую обедню маленькие гробики, обставленные тонкими свечами, посреди которых белело крохотное восковое личико с закрытыми глазками, привлекавшее наше детское любопытство. Таких гробиков бывало иногда три-четыре, особенно летом. Но это все происходило в родной мне Псковской — бедной, но все же земской губернии, где кое-какую помощь можно иногда получить. После же войны, почти прямо с Дальнего Востока, где я пробыла два года сестрой милосердия, судьба меня закинула в глухой угол Могилевской губернии, где земство еще не было введено, где ближайшая больница была в 35 верстах и где население в смысле медицинской помощи было буквально предоставлено самому себе, особенно дети. Вот здесь я столкнулась с такой ужасающей детской смертностью, с такой беспомощностью матерей, что до сих пор не могу без ужаса вспомнить картины детского и женского страдания, которые приходилось наблюдать. Дети мрут от эпидемий, мрут от ужасающего рахита, мрут и просто от голода. Прослышав, что «барышня-земщиха», как они меня звали (мой муж был там земским начальником), была на войне и «лечила» раненых, окрестные бабы решили, что я и детей их сумею лечить и носили их ко мне с самыми разнообразными болезнями. Несмотря на то, что я сама была еще крайне неопытной матерью (у меня только что появился на свет первый ребенок), я не имела духа отпускать их без посильного совета, так велика и очевидна была беспомощность этих женщин... Но не всегда и уход поможет. Есть горе похуже болезни, есть детский голод, от которого одно спасение — скорейшее и самое широкое распространение учреждений вроде «капли молока». В той же Могилевской губернии я видела потрясающую картину, как двухмесячный здоровый мальчик медленно умирал от голодной смерти, потому что у его матери с момента родов не было ни капли молока. Я видела, как рыдающая молодая женщина прижималась губами к пересохшим губкам ребенка и слюною своею старалась напоить его, и он жадно хватал эту слюну... А время было позднее, осеннее, конец ноября, когда в деревне молока нет, потому что плохие деревенские коровы по полугоду не доятся. Ребенка кормить было буквально нечем, и он умирал... А в городах привыкли думать, что в деревне дети все здоровы, и уж чего-чего, а молока там вдоволь». Не правда ли, читатель, вы не забудете этой картины, как несчастный крестьянский младенчик умирает от голода и трижды несчастная мать ничего не может дать ему, кроме... слюны своей вместо материнского молока? Запомните это. Запомните навсегда, и если вы имеете хоть немножко сердца, вы не останетесь в стороне от великой борьбы, предпринятой теперь с этой черной язвой России — «детской смертностью». Но прислушайтесь также к мнению моей корреспондентки, пишущей с самого театра смерти, из глуши народной. «И вот,— пишет она,— в прошлом году пронеслась радостная весть о миллионном капитале на «Всероссийское попечительство охраны материнства и младенчества». А в этом году пошли смутные известия о каком-то институте, о какой-то миллионной постройке, о подготовке каких-то ученых инструкторш и что-то еще очень умное и очень ученое, но от жизни и вопиющей нужды, очевидно, весьма далекое... Что же это такое? Неужели это будет допущено? Неужели в Петербурге не понимают, что раненому оказывается, прежде всего, первая помощь, а потом уже его начинают лечить. Ведь то же самое и с несчастными младенцами и несчастными матерями. На пороге их смерти нужно спешить с элементарной помощью, не теоретической, а реальной. Боже мой, неужели же ничего уже нельзя сделать? Неужели нельзя остановить этой безумной траты на какой-то новый дворец науки, в котором будут проповедоваться истины, вроде того, что ребенка нужно кормить, чтобы он не умер с голода?» В данном случае я очень счастлив, что могу говорить не своими словами, а выстраданным и глубоким убеждением образованной женщины-матери, уже давно борющейся с детской смертностью в глухом и безвестном уголке России. Это, господа, не теория, это голос живого дела... «Помощь,— пишет помещица,— нужна сейчас, немедленно, не через долгие годы, а теперь. Люди, поверьте, найдутся, работники будут. Помогите им только средствами. Облегчите организацию густой сети учреждений, близких народу, близких деревне, а попутно, не торопясь, пусть себе ученые комиссии заседают и решают все, что находят нужным, но средств-то, средств, которых мы так ждали, не тратьте без пользы непосредственной». Всем сердцем присоединяюсь к этим словам. Того же убеждения я давно держусь и многократно писал о том. Пусть в Петербурге теоретизируют, сколько угодно господам теоретикам, но лишь бы не отрывали грошей народных, назначенных на спасение погибающих. Да, я подчеркиваю смысл вопроса: борьба с детской смертностью есть, прежде всего, спасение гибнущих на наших глазах. По великодушной Высочайшей воле более чем миллионный капитал предназначен на благороднейший из замыслов благотворительности. Но что такое миллион? Это всего 50 тысяч в год, по тысяче рублей в год на земскую губернию. Не велик бюджет борьбы, но унывать нечего: ведь это только зачатие огромного дела. Я уверен, что, отпуская миллиарды на оборону от внешнего врага, народное представительство отпустит в недалеком будущем десятки, а может быть, и сотни миллионов на оборону от внутренней смерти, обгладывающей наше племя в десять раз с большею свирепостью, нежели война. Ведь ежегодно умирает грудных младенчиков, которые могли бы жить, по разным исчислениям, от 1 1/2 до 2 миллионов. Укажите войну более истребительную и жестокую! Нужны огромные ассигнования, но, как я постоянно твержу, чем крупнее ассигнование, тем строже должен быть контроль, и не только над законностью расхода, а и над целесообразностью их. Как слышно, часть членов попечительного комитета серьезно колеблется, нужен ли задуманный «с разбегу» центральный институт или не нужен? С величайшей уверенностью позволю себе высказать убеждение: конечно, не нужен. Если бы такой институт был основан на чьи-либо частные средства, против него нельзя было бы возразить ни полслова. Мало полезный вообще, такой институт все же выпускал бы хоть горсточку женщин, способных проводить в население правильные тео ретические взгляды. Та же дама, прекрасное письмо которой я цитирую, пишет: «Неправы те, которые, считая русскую бабу еще слишком косной, не верят в возможность привить ей более здравые взгляды на уход за ребенком. Есть и такие, но в огромном большинстве женщина-мать одинакова во всех слоях и жадно слушает сказанное ей разумное слово. Она послушно исполняет совет, если он клонится на пользу ее ребенка. К сожалению, у земских врачей, заваленных работой, едва хватает времени поверхностно осмотреть больного ребенка и наскоро прописать рецепт. Средство же зачастую ровно ничего не значит, когда матери не показано, как его применить. Мне приходилось учить баб делать соленые ванны, ставить компрессы, клизмы, учить, как разводить молоко для грудных детей. И все это понималось бабами прекрасно. Живя в деревне, я мечтала, как хорошо было бы, если бы в каждом значительном селении был человек, знакомый с зачаточным уходом за детьми, который, не мудрствуя лукаво и применяясь к мужицкой обстановке, умел бы научить бабу, что ей делать с ребенком и чего не делать». Мечта эта, мне кажется, разумная и вполне осуществимая, но не через «центральный институт» с профессорами, лабораториями и всякими сверхнаучными затеями. Несложное искусство ухода за детьми должно катехизисно преподаваться в каждой из ста тысяч народных школ, т.е. не в одном центральном, а в ста тысячах периферических институтов. При каждом уездном земстве, при каждом врачебном пункте должны быть открыты крайне несложные курсы практического ухода за детьми, доступные даже для безграмотных баб. Неужели это неосуществимо? Мне кажется, это также осуществимо, как простая грамотность, и даже легче последней. Не надо только задаваться осмеянной еще Кузьмой Прутковым страстью — объять необъятное, т.е. преподать каждой бабе университетский курс гигиены и медицины. В распоряжении государства и церкви есть немало средств добиваться знаний, народу действительно полезных. Ежегодно священники венчают сотни тысяч молодых людей и девиц, а приходило ли когда-нибудь в голову священнику проэкзаменовать их: сознают ли они свои обязанности пред будущими детьми? В число священных обязанностей будущей матери и отца входит охрана здоровья ребенка. Протестантская церковь требует известного религиозного экзамена перед вступлением в брак: требование высокое, вполне осуществимое, но оно могло бы быть добавлено и другими необходимыми цензами. В наш век чрезвычайно облегченной пропаганды странно останавливаться пред бытовым невежеством. Оно должно быть сломлено — и это задача нетрудная, но неизмеримо труднее организовать практическую помощь, когда смерть уже ходит по деревням и беспощадной косою скашивает иногда все молодые всходы... Если бы речь шла о спасении утопающих, все поняли бы, что строить центральный институт в Петербурге для обучения спасателей — излишняя роскошь и что нужно строить спасательные станции на местах. Почему-то труднее понимается дело детской смертности, между тем, здесь идет буквально та же гибель, только неизмеримо более обширная. Я думаю, что если бы вместо одного центрального института для приготовления сверхнянек тот же миллион рублей истратили на устройство тысячи спасательных станций для детей (те же ясли, те же пункты для раздачи «капли молока» и т.п.), то мы имели бы вместо одного сомнительного пункта борьбы тысячу опорных пунктов, несомненно, спасительного значения. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|