| ||
|
Ноябрь, 1910 Судьба почти всякого крупного законопроекта у нас такая. На новый вопрос наваливаются обыкновенно с жадностью, записывается сразу полсотни ораторов, несколько недель подряд разыгрываются всевозможные вариации, в которых основная тема не столько разрабатывается, сколько тонет, идет куда-то на дно. На поверхности прений играет пена партийных ошибок и лопаются пузыри дешевого красноречия. Наконец, данный вопрос всем надоедает до тошноты. Тогда его, немилосердно скомкав, пропускают уже без всякой оглядки через узаконенные инстанции. По-видимому, та же судьба ожидает и законопроект о народном образовании. Из всего, что выяснилось в ходе этого вопроса, сомнительно, чтобы мы получили и на этот раз удовлетворительную систему народных школ. Два устоя народного просвещения — учитель и учебник — как были в заброшенном положении, так и останутся в нем. Нельзя сказать, чтобы народные представители совершенно не понимали важности этих двух условий. Некоторые ораторы — особенно П.Н. Крупенский — с достаточной ясностью осветили эти больные места школы, но без сколько-нибудь ощутительного успеха. Что такое школа? Ведь по существу своему школа есть учитель. У нас необыкновенно много внимания тратится на обсуждение школьного заведения и надзора. Забывают, что все эти господа директоры, попечители, инспектора, и прочие лишь изредка заглядывают в школу, очень мало помогают, а иногда очень много мешают работе, тогда как весь тяжелый педагогический труд лежит исключительно на учителе. Именно он и не кто другой — пружина всего образовательного механизма. Из какого металла ни делайте часы, как их ни украшайте, при плохой пружине это плохие часы: вместо того чтобы показывать точное время, они скрывают его. Всякий, кто следит за деревенской жизнью, поражается качественной пестротой учительского состава. Редкими единицами тут попадаются старые идеалисты, люди с призванием к учительству, пошедшие на это дело как на своего рода подвиг. Такие учителя довольны нищетой своей и счастливы скромной долей. Они влагают всю душу свою в ряд поколений деревенской молодежи и за двадцать-тридцать лет учительства воочию видят плоды своих культурных усилий. Деревня под влиянием подобной школы действительно становится грамотной. Сама грамотность из варварского периода складов и каракулей на бумаге упрочивается как привычное искусство; теперь уже многие в деревне не только читают бойко, но и пишут правильно. Под дальнейшим влиянием хорошей школы грамотное население расслаивается на своего рода интеллигенцию деревенскую и чернь. Так как большинство человеческого рода рождаются ленивыми и нелюбопытными, совсем несклонными к умственному возбуждению, то у большинства крестьян грамотность остается даже на западе почти без употребления. Но зато в каждой деревне появляются теперь не только грамотные, но и образованные крестьяне, от природы талантливые, жадные до чтения. Хороший учитель, прививая им благородную страсть к познанию, как бы выводит их души на свет Божий. Оставаясь в крестьянстве, эти вполне интеллигентные, мыслящие, зрячие люди служат большую службу среди своих односельчан, иногда умственно слепых до беспомощности. Именно эти душевно сильные люди, единственно способные к просвещению, и составляют то лучшее, что может дать школа. Весь народ нельзя просветить никакими усилиями, как сколько ни ройтесь в земле — нельзя дорыться до сплошного золота. Цель школы,— при общедоступности элементарных орудий развития извлечь из народной почвы все драгоценное, что в ней таится, все самородные способности, все таланты. Такая деревенская аристократия, если остается в деревне, оплодотворяет все виды труда народного и всякий трудделает культурным. Спрашивается, как же не ценить основного возбудителя этого процесса — народного учителя? Хороший народный учитель, подобно хорошему священнику, составляет самое сердце народного просвещения. Конечно, если бы был в деревне хороший священник — действительный апостол веры и нравственности,— то не нужен был бы и народный учитель, но так как священство наше выродилось до жалкой степени, то роль просветителя народного естественно переходит к народному учителю. К хорошему народному учителю, следует прибавить. К глубокому несчастию, хороший учитель у нас большая редкость. Преобладающая масса народных учителей далеки от всякого идеализма. Они идут в народные учителя потому, что это все-таки хлеб и все-таки не мужицкий труд. Тысячи раз в печати была оплакана судьба народного учителя, голодающего, мерзнущего зимой в холодной каморке, изнемогающего от занятий в переполненных классах, учителя униженного и оскорбленного среди деревенских богатеев и властей, учителя, не знающего конца начальству, от которого он зависит. Все это так. Доля народного учителя не легка. Однако на скромную учительскую должность всегда является достаточно охотников: доказательство, что сравнительно с общим народным уровнем учительство представляет свои выгоды. Жалованье от 240 до 600 рублей при готовой квартире с отоплением и прислугой — это не ниже, чем содержание мелких чиновников, например, в почтово-телеграфном ведомстве. Очень большие каникулы, возможность пользоваться школьным огородом, возможность иметь мелкую практику в деревне (писание прошений, писем и т.п.),— все это многих юношей, не знающих, куда деться, соблазняет идти в сельские учителя. К сожалению, с известным процентом добросовестных и трудолюбивых людей в учительство вливается обильная волна неудачников, лентяев, которые с первого дня занятий начинают относиться к службе по-чиновнически. Не любящие своего дела, они не умеют, конечно, заразить любовью к нему и учеников. Они сами не интересуются и совершенно не способны заинтересовать школяров тем, что преподают. Вот причина крайней продолжительности и малоуспешности курса сельской школы. В течение нескольких зим ребята едва научаются читать и писать, между тем, образцовые учителя способны достигать тех же результатов с учениками средних способностей в несколько недель. Именно для бездарных и равнодушных учителей приходится содержать дорогой инспекторский надзор, впрочем, мало достигающий цели. Что вы поделаете с тупым и холодным человеком, исполняющим однако минимум требований? Приходится терпеть его долгими годами за неимением лучшего. Такой учитель, конечно, не вносит просвещения в деревню. Не будучи сам интеллигентным, он не способен создавать народную интеллигенцию, ни отыскивать среди школяров таланты, ни оплодотворять их. Будучи по природе своей неудачником, подобный учитель в состоянии и своих учеников заражать лишь неудачничеством. Вечно недовольный своей судьбой, проклинающий горемычную свою долю, завидующий недоступным ему карьерам, такой учитель обыкновенно заражает этими качествами и учеников. Очень часто учителя этого типа предаются тайному, а иногда и явному пьянству, опускаются до распутства — и, безусловно, своими пороками заражают и школу. Сказать кстати, как необдуманно поступила Государственная Дума, отвергнув поправку господина Челышева о цензе трезвости для народных учителей! Дело новое на Руси, учительство уже отравлено в весьма значительной части гнусным пороком, подтачивающим у нас все сословия. Лентяями и пьяницами не исчерпывается отрицательный элемент среди учителей. Кроме значительного процента вредных учителей, есть огромный процент опасных между ними. Это те учителя, что заражены революционным психозом и ведут в народе деятельную анархическую пропаганду. Таких учителей народных последняя революция выдвинула более 23-х тысяч! Из года в год, читая еврейские издания, пропитавшись — точно отравой какой-то — безотчетной ненавистью ко всему, что носит характер государственности и религиозности, учителя эсдеки и эсеры составляют авангард будущей, точнее, уже идущей смуты. Так как и ведомство просвещения и земство в значительной мере в руках жидо-кадетской партии, то на глухую деревенскую пропаганду учителей у нас смотрят сквозь пальцы. Ее принято не замечать, как многое другое, что ведет страну к революции. Позвольте спросить: о каком всеобщем обучении хлопочут деятели оппозиции? О каком просвещении народном? П.Н. Крупен-ский прочитал с трибуны Государственной Думы изумительные выдержки из журнала «Народный учитель», рассылаемого с разрешения министерства и читаемого многими учителями. Некоторым депутатам случайные отрывки из этого журнала для учителей показались прямо подпольным воззванием к бунту: «Кровавая и жестокая политика нынешнего русского правительства... Единственно, в чем им (министрам) можно верить,— это в области репрессивных замыслов в царстве пулеметов и расстрелов»,— вот каким языком пишется журнал для народных учителей! «Пусть льется кровь, пусть падут трупы, пусть смерть все сожжет в свих леденящих объятиях. Кто сеет ветер, пожнет бурю!» и пр. Лишне прибавлять, что содержание статей подобных журнальчиков (а их много) вращается на таких темах, как казнь лейтенанта Шмидта, взбунтовавшего черноморский флот, пребывание Чернышевского в Петропавловской крепости и т.п. Пусть читатель серьезно спросит себя: ратуя из всех сил о всеобщем обучении, об ассигновании сотен миллионов на школы и обходя вопрос о народных учителях — куда собственно клонит наша просветительная реформа? В тяжелой драме государственного расстройства наш молодой парламент смотрит на правительство, правительство смотрит на парламент, а разгром бытовых устоев тем временем идет да идет. С искони народ привык возлагать всю ответственность за порядок на государственную власть, но она, растерянная под напором бедствий, нынче не прочь сложить эту ответственность на народных представителей. В огромном масштабе это напоминает междуведомственные пререкания на вечную тему о подведомственности. Но драгоценное время все идет, катастрофа близится... Нельзя не согласиться с П.Н. Крупенским, что коренным и повелительным по важности делом просветительной реформы явилось бы приготовление прежде всего народных учителей. Можно ли легкомысленно строить новые бесчисленные школы, не зная, каким учителям вручить их? Конечно, понизьте учительский ценз, отбросьте всякий ценз политический и моральный и кликните клич: на ваш зов сейчас же явятся сто тысяч недоучек и озлобленных «интеллигентных» пролетариев. Они охотно согласятся сесть на казенное содержание, чтобы вести революционную пропаганду. Но разве именно это требуется для просвещения русского народа? Просвещение выиграло бы вдвое, если бы и теперешний состав учителей был просеян сквозь хорошее решето, дабы отобрать из него хотя бы самый скверный мусор. Для дальнейшего же огромного расширения школы нужен совсем особый, новый учитель, действительно учитель, а не развратитель народный. Озабочено ли министерство просвещения подготовкой его? Нет. Внося в Государственную Думу слишком широкие, слишком общие законодательные проекты, правительство находится как будто под давлением той политической атмосферы, которая создана революцией. Действует не высказываемый, но безмолвно принятый лозунг: во всем нужна коренная реформа, во всем — переворот. Даже вполне благонамеренные стихии склонны действовать катастрофически: сразу давайте сотни миллионов рублей, сразу заводите сотни тысяч школ. Между тем все органические реформы, т.е. согласованные с жизнью, могут вестись только постепенно — при условии тщательной подготовки условий, необходимых для успеха реформ. Открывать школы без хороших учителей это все равно, что заводить пушки без пороха. Министерство народного просвещения должно поспешить с учительским вопросом. Лучше часть кредита на открытие новых школ употребить на открытие учительских семинарий и на усовершенствование старых заведений, подготовляющих учителей. Семинарий учительских нужно очень много и воспитание в них должно быть поставлено крайне тщательно. В связи с этим следовало бы пересмотреть общие законы о правах и ответственности народных учителей. До смерти надоело всем изречение, что «в 1871 году Францию победил немецкий народный учитель». Может быть, это и правда, но каждый раз, когда вы слышите эту избитую до пословицы фразу, следует вспоминать, что немецкий народный учитель был прежде всего патриот и прежде всего человек военный. Только потому он и победит Францию. Необходимо и в России в числе цензов на должность учителя требовать безупречный аттестат об отбывании воинской повинности. Почему народные учителя освобождены от военной службы — этот в теперешних условиях никак понять нельзя. При нынешнем сокращенном сроке службы и при принципе всеобщей воинской повинности отбывание последней вовсе не трудно. Армия всюду уже рассматривается как общая военная школа нации. В разных странах из солдатчины извлекают пользу для общей милитаризации народных масс, для поддержания физической и нравственной дисциплины, столь пошатнувшейся с упадком феодального строя. Но кто по преимуществу нуждается в строго-дисциплинарном воспитании, так это, конечно, народные учителя, ибо им предназначено воспитывать деревенских детей. Если вообще военная служба должна прививать к солдатам чувства высокого патриотизма и исторического сознания, то кому же прежде всего это необходимо, если не народным учителям? И у нас, по примеру первоклассных военных держав, вводятся военная гимнастика и строевое ученье в народные школы. Великое нововведение это, может быть, сколько угодно оспариваемо, но оно уже решено и в ближайшем будущем войдет в жизнь. Хорош, однако, будет учитель сельской школы, не имеющий даже понятия о военном воспитании, среди детей, проходящих серьезный курс военной практики! Чтобы не вносить раздора в народную школу, сельский учитель непременно должен сам отбыть предварительно воинскую повинность. Только тогда школа будет поставлена в этом важнейшем отношении надежно. Учитель есть говорящая книга, книга есть немой учитель. Одновременно с тщательной подготовкой учительского состава в высшей степени необходимо выработать образцовые учебники и хрестоматии для народной школы, а также усилить цензуру школьной печати. Министерство народного просвещения без всякого шума могло бы произвести в обоих направлениях крайне благодетельную работу, которая сейчас же отразилась бы на качестве народного просвещения. Жидо-кадетские и революционные элементы делают напряженные усилия, чтобы захватить школу, и это им в значительной степени уже удалось. Неужели правительству следует это терпеть и поджидать, что будет дальше? Против преступных поползновений следует давать немедленный и твердый отпор. Школа есть священная колыбель общества и должна оберегаться государством, как сама жизнь. Это центральная позиция в борьбе с разрушительными силами и здесь государство должно быть готовым каждую минуту к бою. Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|