М.О. Меньшиков
Вера и карьера

На главную

Произведения М.О. Меньшикова


I

11 июня

Громадное дело начато на днях: реформа духовной школы. В заседании Святейшего Синода новый обер-прокурор объявил Высочайшую Его Величества волю, дабы Синод приступил к выработке нового устава духовно-учебных заведений с непременным условием, чтобы реформа их была проведена в церковном направлении.

Как известно, это повеление Государя Императора объявляется уже не в первый раз, но при обсуждении последнего устава духовных академий оно встретило глухую, тупую и тягучую обструкцию со стороны либеральной партии нашего высшего духовенства, и устав академий этой партии удалось испортить. Теперь подымается вопрос, главным образом, о средней школе — о семинарии, которая приготовляет подавляющее большинство священников. Хотя обер-прокурор Синода теперь уже не доктор медицины, а сам, как говорят, сторонник церковного направления, и хотя состав Святейшего Синода как будто благоприятен для этого направления, но печать и общество русское хорошо сделают, если обратят крайне пристальное внимание на реформу: с ней связана судьба русского православия и через него — нашей национальности. Здесь все стихии, стерегущие государственность нашу, должны стать на страже идущей реформы. Опасность колоссальная в том, что и на этот раз глубоко обдуманная воля Государя Императора встретит поверхностно-либеральное, но тем не менее крайне упорное противодействие разных академических батюшек и владык. Будьте уверены, они постоят за себя! Будучи сами тайными (от начальства) кадетами в рясах, людьми с совершенно светским, интеллигентским миросозерцанием, они всеми мерами будут отстаивать главную язву церковной школы — светскую, так называемую "общеобразовательную" часть программы. Как мне уже приходилось объяснять, именно она-то и есть камень преткновения нашего теперешнего православия, основной источник глубокого упадка духовенства, а вместе с ним и религиозности народной.

Зная настроение и нравы академического духовенства, я одного боюсь, как бы с первым же заседанием комиссии по пересмотру семинарского устава не началась обычная в наших комиссиях комедия. Все, конечно, единодушно согласятся с Высочайшим лозунгом: "церковное направление". Кадеты в рясе даже изумятся: разве можно церковную школу строить не в церковном духе? Конечно же, прежде всего в церковном! Но, расписавшись в преданности церкви и православию, отцы-кадеты сейчас же начнут хитренько подменять понятия, подставлять вместо определенных значений неопределенные, подтасовывать доводы, на вид как будто благонамеренные, по существу же ведущие к разрушению веры. Воспитывать людей, как и создавать их, нельзя иначе как по своему образу и подобию; естественно, что у отцов-интеллигентов единственная цель забот о церковной школе та, чтобы сделать ее рассадницей "интеллигентов", т.е. "критически мыслящих", "сознательных" поповичей давно известного нигилистического пошиба. Тут нет, конечно, каких-нибудь дурных замыслов: люди этого склада искренне верят, что наиболее благородный образ духа, наиболее достойная образованность есть именно скептическое просвещение, основанное на светском знании. Хотя нынешнее светское знание до того огромно, что в целом не вместимо ни в какой отдельный ум, и. стало быть, основою образованности быть не может, тем не менее, отцы-интеллигенты хотят взять хоть часть этого знания, хоть частичку его, и именно ей, этой частичке, приписывают чудесное свойство облагораживать дух человеческий. Как говорил Щедрин про женские институты: "Un peu d arithmetique, ип реи de geog-raphie"... Это "всего понемножку" вполне считается достаточным и для мужских школ, но без крошева всевозможных знаний невозможен будто бы ни современный воин, ни современный священник. Чем больше элементов в учебной смеси, тем образованность будто бы тоньше, вот почему во всех специальных школах, и особенно в корпусах и семинариях, "общеобразовательные" предметы систематически вытесняют специальные. Те здравомыслящие родители, которые ясно видят порчу своих детей этим окрошечным воспитанием, ничего поделать не могут. Все карьеры у нас основаны, как на фундаменте, на общеобразовательной школе. Хотите вы или не хотите, но если сын ваш нуждается в казенном или общественном хлебе, вы обязаны прежде всего дать ему так называемое "общее образование".

Духовенство русское далеко не стремится оставлять своих детей в духовенстве — напротив! Затаенная и страстная мечта всех батюшек вывести сыновей в чиновники, в дворяне, ибо таковые и большим почетом пользуются и большим денежным содержанием. Все равно по какому ведомству: кончающий семинарию попович согласен с благословения родителей быть ветеринаром, или акцизником, наклеивающим бандероли, или частным приставом, или чиновником самых легкомысленных поручений при губернаторе, лишь бы не служителем великого Престола Божия, апостолом, совершителем страшных Христовых Тайн. Нынешние либеральные батюшки в крахмальных воротничках давно вышли из своего рода "магнитного поля" религиозного очарования. Они с первыми же общеобразовательными учебниками стряхивают с себя гипноз веры. Для них поэзия христианства, волновавшая предков философия его, полная глубокой прелести мораль, словом, все бесценное и святое, за что мученики шли на смерть, все это вздор и бред, а заслуживает внимания лишь оклад, квартирные, прибавочные, наградные, чинишки, орденишки, пенсийка... До какой степени глубоко обмещанилось наше духовенство, до чего оно потеряло древний аристократический облик, до чего душой и телом сделалось буржуем в рясе — сказать страшно!

Нынче зимою в старинном уездном городке тверской епархии завезли меня к местному протоиерею. Фигура — поперек себя толще: осанистый батюшка и авторитетный. Он сейчас же рассказал, что освящал какой-то коммерческий клуб и на поднятие колоколов в деревню по сему случаю не попал. Я ждал, не услышу ли чего-нибудь интересного от первого священника в уезде, а он мне с гордостью показывал электрическое освещение в своем кабинете. "Пойдемте, я покажу вам свою квартиру", — самодовольно пробасил он. И в самом деле, обстановка у отца протоиерея оказалась хоть бы у хорошего исправника или у городского головы: рояль, цветы, лонгшезы, картины, вазы — все, как следует. И противнее всей этой мишуры было нескрываемое самодовольство отца протоиерея, сознание, что, добившись качалки и электрической люстры в стиле модерн, он "в пределах земных совершил все земное". Со вздохом я вспомнил старое поколение уездных батюшек, у которых все-таки хоть иконы в дорогой божнице можно было увидеть, хоть портреты архиереев и грамоты на священство, висевшие на стенах. Нынешнее духовенство с сокрушением сердца еще носит длинные волосы и рясы (ведя против этого "пережитка" кампанию в левых газетах), но во всем остальном — в обстановке жизни, в нравах и обычаях — совсем слилось с интеллигентной буржуазией. "Образованность" свою духовенство понимает не иначе, как буржуазную образованность, т.е. ту безличную, междусословную, демократическую "развитость", которая ничего толком не знает и во всем поэтому сомневается. "Общеобразовательная" школа наша как будто нарочно устраивается так, чтобы оканчивающие ее курс ничего как следует не знали и обо всем на свете могли судачить. В древности, когда не было общеобразовательных школ, все люди еще в детстве учились какой-нибудь специальности, принимая ее чаще всего от отцов и дедов, от сословия или цеха, в которых родились. В силу этого многие достигали не широкого, но очень глубокого познания, граничившего с умением сделать все, что знаешь. Всякое практически законченное знание переходит в творчество. Об этом свидетельствуют непревзойденные образцы старого искусства. Как архитектор циркулем, как художник кистью или скульптор резцом, рыцарь артистически владеет мечом, и священник — апостольским словом. Простой и вечный секрет всех профессий — специализированность их — доводила их до возможного совершенства.

Лишенные не только общеобразовательной, но какой бы то ни было школы, старинные священники наши владели тайной внушать православие народу. Тайна простая. В священники выбирались самим народом благочестивые, богобоязненные люди, в силу благочестия заинтересованные в вере и потому более других осведомленные в ней. Достаточно уметь читать — искусство нехитрое! — чтобы прочесть Евангелие, Библию, все священные и богослужебные книги. Люди от природы религиозные перечитывали все это без конца и заучивали еще с юности наизусть, как теперь склонные к поэзии юноши и девицы заучивают Пушкина и Лермонтова. Мне кажется, это были превосходные священники, и именно ими языческая Россия была переработана в "Святую Русь". Именно они создали "века святых", удивительное настроение веры и благочестия, положившее благородную черту на нашу национальную культуру. С увеличением народонаселения и упадком нашей государственности и культуры (вследствие, главным образом, иноземных влияний), духовенство сделалось строго сословным. От прадедов к правнукам здесь передавались в точности все порядки культа, правила и обычаи, слагавшиеся стихийно, как явление природы. Хотя не все дети духовенства рождались религиозными и со священническим призванием, но каждый попович и даже поповна с молоком матери всасывали наитие веры, благоговения и страха Божия, настроение гордости своим сословием, т.е. глубокого уважения к его особенному труду. Слыша церковные напевы над колыбелью, помогая отцу в церкви с ранних лет, заучивая безотчетно, как все дети, молитвы и обряды наизусть, поповичи в старину проходили дома более серьезное духовное воспитание, нежели в бурсе и семинарии. Они поступали в школу подготовленными, как нынешние потешные будут уже выученными поступать в солдаты. Старая духовная школа (до эпохи Помяловского) была плоха бесспорно, но в числе других замолчанных ее достоинств было одно великое: она, по крайней мере, не учила неверию. Профессора и наставники духовной школы тогда сами верили в Бога, уважали церковь, и если плохо поддерживали культ, то, во всяком случае, не разрушали его. Совсем иную картину мы видим в последнее 50-летие. Ни на одной области жизни (кроме, разве, военной) революционное движение последнего полувека не отразилось столь разрушительно, сколько на духовной школе. Она постепенно перестала быть духовной, она превратилась в церковную гимназию и стала выпускать ту же умственно испорченную человеческую породу, какую выпускают современные гимназии. Дилетанство и верхоглядство, скептицизм и агностицизм, дешевенькое отрицание всего, что свыше желудочно-сексуальных отправлений. Обездушенное и обезбоженное поколение отчасти уже вступило в жизнь и в значительной степени командует ею. Если ему поручить реформу духовной школы, то само собой оно оставит за ней прежний разрушительный характер.

Высочайшая воля гласит: вести реформу духовной школы в церковном направлении, но с первого же заседания ясно видно, какие будут выдвинуты для этого препятствия. Как сообщают газеты, Синод определил следующие основания реформы: "Духовно-учебные заведения должны быть трех разрядов: 1) высшая богословская школа или духовная академия; 2) специально-пастырские духовные семинарии; 3)духовные общеобразовательные школы". Вот основа, на которой предполагается перестроить школу церкви. Тут все было бы благополучно, если бы образование начиналось с высшей школы, специально-богословской. Но ведь образование начнется с низшей, т.е. общеобразовательной школы, и здесь невольно возникает вопрос: что же нового внесет реформа? И не явится ли она искусным обходом главного поставленного Государем условия, т.е. чтобы духовная школа была устроена в церковном духе?

Как сообщает "Колокол", общеобразовательная духовная школа будет прежде всего школа сословная, шестиклассная. "Она предназначается для обучения и воспитания детей духовенства в духе и началах строго христианских и в таком объеме общеобразовательных наук, чтобы питомцы этой школы могли отсюда свободно и легко поступать в соответствующие классы всех светских учебных заведений, как в классические гимназии, так и в реальные училища, технические учебные заведения и пр.".

Прошу читателя вдуматься в этот проектированный фундамент духовной школы. Выполнено ли в этом фундаменте повелительное Государя Императора условие? Далеко нет. Именно самый-то фундамент духовной школы у нас строится еще раз по светскому типу. Ему придается характер общеобразовательный, тождественный с курсом гимназий и реальных училищ. Все молодые поколения духовенства обязательно будут прогоняться через общеобразовательную, т.е. интеллигентскую школу, причем обработка духовного юношества на светский манер будет длиться шесть лет! Подумайте только — шесть самых впечатлительных, самых пластических лет жизни будущие священники будут заниматься учениями, абсолютно ничего общего не имеющими со священством, учениями, по существу, языческой школы. Говорю "языческой" школы, ибо за исключением Закона Божия ведь ни один из остальных предметов гимназий не относится к христианству. Так называемые общеобразовательные предметы — математика, история, география, физика, новые языки и прочее одинаковы у магометан и буддистов, только ни у магометан, ни у буддистов, ни у евреев они не преподаются в их духовных школах. Может быть, это и позволяет муллам, раввинам и ламам поддерживать в их пастве религиозность, недостижимую для наших батюшек. "Колокол" не скрывает, что главная цель общеобразовательности шестиклассной "духовной" школы в том, чтобы позволить "свободно и легко" изменить этой "духовной" школе и менять ее на светскую. Но если это главная цель, то она диаметрально расходится с основной волей Государя Императора, с "церковным направлением" школы. Что же это за "церковное направление", если оно ведет не в церковь, а из церкви? Что же это за система с целью будто бы готовить в священники, когда на самом деле шесть лет подряд, самых дорогих в воспитании, подготовляют мальчика к бегству в чиновники, врачи, учителя, офицеры, техники и т.п.?

Я боюсь, что фундамент духовно-учебной реформы, построенный на указанном "общеобразовательном" начале, поведет не к восстановлению, а к окончательному крушению церкви. Если шестиклассная духовная школа на деле будет скрытой гимназией, если она облегчит выход из духовенства, то кто же тогда пойдет в семинарию? Пойдут или юноши с исключительно сильным религиозным призванием, но такие очень редки, особенно если их шесть лет воспитывать в язычестве и тянуть в сторону от церкви. Или в семинарии пойдет отброс бурсаков, самые бездарные, которым нет надежды перейти в высшую светскую школу. Как бы понимая, что Синоду некого будет принимать в семинарии, проект реформы делает семинарию всесловной школой, куда будут приниматься питомцы всех учебных заведений с соответствующим общим образованием. Дается, таким образом, возможность поступить в священники детям и евреев-выкрестов, и лакеев, и кабатчиков, и содержателей публичных домов. С истинно кадетским демократизмом наши духовные реформаторы закрывают глаза на происхождение будущих пастырей, т.е. на их домашнее воспитание, на их семейную культуру, влияние которой, однако, превышает значение всех учебников и библиотек, с которыми знакомится будущий интеллигент. Закрывают глаза и на то школьное воспитание, которое будущий священник получит до поступления в семинарию. 17-летних оболтусов будут спрашивать: "Вы прошли шесть классов в еврейском коммерческом училище?" Прекрасно! Вы хорошо воспитаны, чтобы быть православным священником. А вы прошли шесть классов такой-то гимназии, где все учителя заведомые кадеты, а директор декадент? Отлично, и вы годитесь. А вы прошли курс "огарчества" и "лови-момента"? Чудесно! Все это очень и очень, видите ли, подходит для будущей роли священника...

Нет ни малейшего сомнения, что процент сколько-нибудь порядочных гимназистов, реалистов, коммерсантов и прочих, имеющих поступать в духовные семинарии, будет крайне мал (ведь и теперь для юношей с искренним призванием к священству последнее не закрыто). Подавляющий процент будет из тех, кто не в силах окончить светской школы и одолеть высшего светского образования. Реформа духовной школы откроет двери в священство для самой низкопробной, для самой испорченной школьной молодежи "интеллигентского" типа. Провинция кишит теперь неудачниками и недоучками, составляющими так называемый "третий элемент" земской жизни. Под предлогом отстроить церковь реформа на развалины ее приглашает воспитанных нашей отвратительною светскою школой молодых разрушителей...

Чем объяснить то удивительное явление, что теперь, в эпоху "великих" будто бы реформ, одна из них выходит у нас диковиннее другой? Я думаю, это можно объяснить тем, что наводить порядок в курином царстве посылают обыкновенно лисиц. Исполнять благую, в существе глубоко верную, как в данном случае, волю Верховной власти, поручают группе лиц, из которых у многих вся природа направлена как раз в обратном направлении. Существуют в синодской комиссии, сколько слышно, искренние сторонники церковности в духовной школе, например, высокопреосвященные Сергий Финляндский, Антоний волынский и др. Они должны сознавать огромную опасность для церкви. За православие в духовенстве борются два вековечных врага — вера и карьера. Надо, чтобы кто-нибудь постоял за веру...

II

14 июня

За эти три дня выяснилась безнадежность только что предпринятой духовно-школьной реформы. Даже председатель синодской комиссии, архиепископ финляндский Сергий, которого я ошибочно счел сторонником церковного направления реформы, выступает в "Колоколе" за светское образование. Он предлагает преобразовать духовное училище в духовную прогимназию с тою же программой, что у светской классической прогимназии, но с некоторым усилением преподавании Закона Божия и церковного пения. Самое главное в проекте архиепископа Сергия не то, чтобы подготовить учеников к будущему священству, а то, чтобы дать духовным "прогимназистам" право переходить в 7-ой класс гимназии. В служении нашего духовенства Богу и Мамоне одолевает, очевидно, последний. По проекту архиепископа Сергия в духовной прогимназии предметы должны быть распределены так: церковным наукам (История обоих Заветов, Богослужение, Катехизис, История Церкви, церковное пение) отводится 30 уроков в неделю на все шесть классов. На светские предметы отводится 128 уроков. И архиепископ Сергий думает, что такую прогимназию можно будет назвать духовной!

Вот в каком виде духовенство наше собирается осуществить повеление Государя Императора — вести реформу духовной школы в церковном направлении. Церковностью, очевидно, не будет и пахнуть в подобной школе, как не пахнет ею в прогимназиях или даже семинариях, где преподаются те же самые предметы, только в ином распределении. Архиепископ Сергий полагает, что в распределении церковных и светских предметов все дело: немножко, видите ли, побольше Закона Божия и церковного пения — и цель реформы будто бы достигнется. Но это глубоко неверно. Опыт жизни даже семинарии кричит, что, несмотря на усиленный объем церковных предметов, семинаристы в большинстве все-таки выходят с отвращением к духовной профессии и с полным крушением в них религиозности. Дело вовсе не в предметах, а в способности их внушать или разрушать веру. Нынче даже заведомо церковные предметы — Библия, Евангелие, Богослужение, Истории Церкви — преподаются так, что дают пищу для нигилистического глумления. Божественное слово преподается равнодушными людьми, способными не передать веру, а только рассеять ее остатки. Архиепископ Сергий проектирует на 30 духовных предметов 128 светских, среди которых значится не только грамматика и история беллетристики, но также гражданская история, география, арифметика, алгебра, геометрия, физика, химия, природоведение, латинский, греческий, французский и немецкий языки, рисование и чистописание. Помилуй Бог, сколько вещей нужно знать современному православному батюшке!

Посылая в мир благовестителя, Господь указал ему получить воспитание в семье простого плотника. Единственное человеческое просвещение, приписываемое Христу в Евангелии, было тогдашнее библейское, т.е. исключительно церковное. Не осталось никаких преданий, даже апокрифических, о том, чтобы Христос изучал тогдашние светские науки, а ведь задолго до Христа жили великие историки, географы, математики, грамматики, естествоведы, непревзойденные до сих пор трагические писатели и поэты. Остались доказательства глубокого изучения Христом священных еврейских книг, но только священных, и никаких иных. То же следует сказать и о галилейских рыбаках, которым Спаситель вручил Откровение для передачи человеческому роду. Ни Петр, ни Иаков, ни Иоанн, ни остальные апостолы совсем не знали Гомера, Геродота, Эвклида, Платона, Аристотеля, ни почти современных им Вергилия, Горация, Овидия и т.п. В тогдашнем светском просвещении, чрезвычайно выработанном и вовсе не уступающем нашему, апостолы были совершенно несведущие люди, кроме, может быть, одного Павла, знакомого с эллинской мудростью. Я спрошу непредубежденного читателя: неужели пример Христа и апостолов ровно-таки ничего не значит в вопросе об устроении нашей духовной школы? Почему же не нуждались в светском образовании ни апостолы, ни мученики, ни святые, а оно понадобилось теперь, через 19 веков, как необходимый ценз для простых священников? Подавляющее число святых, мучеников и страстотерпцев, включая отшельников, были лишены светского образования или считали его мерзостью. Если в дальнейшие века христианства (века упадка!) и встречаются святые со светским образованием, то никогда еще ни одного святого церковь не признала таковым за одну лишь книжную мудрость, особенно светскую. У нас теперь назначают всевозможные комиссии для реформы духовной школы, у нас ломают головы так и эдак, совершенно позабыв тот апостольский или, что то же, священнический ценз, который признавал Христос, апостолы и отцы церкви. В самом деле, хотя бы ради шутки у нас раскрыли правила святых апостолов, святых соборов и святых отцов: неужели такой коренной вопрос, как ценз образования, необходимый для священства, там совсем не выяснен? Неужели в христианстве только теперь спохватились, чтобы пополнить этот недостаток? Я не богослов и не люблю богословия, но позвольте же мне напомнить вам указания, например, седьмого вселенского Никейского собора: "Сущность иерархии нашей, — говорит собор, — составляют богопреданные словеса, т.е. истинное ведение божественных писаний, якоже изрек великий Дионисий". Вот в чем сущность иерархии — церковное просвещение и никакое иное. "Сего ради определяем, — говорит собор, — всякому, имеющему возведену бытии на епископский степень, непременно знати псалтырь, да тако и весь свой клир вразумляет поучатися из оныя. Тако же тщательно испытывати его митрополиту, имеет ли усердие с размышлением, а не мимоходом читати священные правила, и святое Евангелие, и книгу божественного апостола, и все божественное писание, и поступати по заповедям Божьим, и учити порученный ему народ". Вот вполне определенный, не допускающий кривотолков, круг образования, требующийся даже для епископской степени. Не требуется вовсе, как видите, ни алгебры, ни геометрии, ни физики с химией, ни французского и немецкого языков. Не требуется... сказать страшно! Даже рисования!

Поражает в наш век глубокое равнодушие даже лучших иерархов к источникам нашей веры. Дело теперь стоит так: церковь гибнет, и вместе с нею гибнет дух народный. Высочайшая власть, памятуя свою ответственность не только за тела, но и за души подданных, естественно, встревожена. Она повелевает, чтобы самый родник религиозности — духовная школа поставлена была в церковном направлении: так как слишком очевидно, что школа из этого направления вышла. Что же делают почтенные иерархи? Вы ожидаете, что они, прежде всего, раскроют Евангелие, апостолов и отцов церкви, дабы узнать, что им в данном случае делать? Нимало! Архиепископ Сергий откровенно пишет: "При составлении таблицы (распределения учебных предметов) мною приняты во внимание учебные планы классических и реальных гимназий, равно как и пожелания, высказанные в проекте учебного комитета". Вот что, прежде всего, пришло в голову православному архиепископу: учебные планы классических и реальных гимназий! Это — первая забота; а последняя та, чтобы кончившие духовную прогимназию могли "поступать без экзамена или с одним поверочным экзаменом в 7 класс гимназии"...

Читаете вы статью архиепископа Сергия и не чувствуете у него никакой тревоги о том, будет ли духовная прогимназия подготовлять верующих священников или вольнодумцев. Несмотря на то, что Высочайше указано одно направление духовной школы, именно церковное, председатель синодской комиссии с первых же строк статьи устанавливает два направления. "Необходимо, — говорит архиепископ Сергий, — совместить два назначения нашей школы: профессиональное — приготовление пастырей церкви... и фактическое — благотворительно сословное, оказать помощь духовенству в деле воспитания его детей". Откуда же, позвольте спросить, взялось второе назначение, когда Высочайше указано только одно? Замечателен обычай нашей бюрократии, светской и духовной. Под предлогом исполнения Высочайших указаний последним чиновники вкладывают свой собственный чиновничий смысл и свое не государственное, а узко сословное толкование. В повелении Государя упомянуто только о церковном направлении духовной школы, архиепископ же Сергий заявляет, что пастырю необходимо и "общее образование", т.е. светское; а "где есть общее образование, там вместе с ним дается и выход в светское звание. И предстоящая реформа, следовательно, должна сохранить за духовной школой этот ее двойственный характер". Мне кажется, одной последней фразы уже достаточно для того, чтобы обер-прокурор Синода остановил заседания комиссии. Высочайше поведено вести реформу не в двойственном характере, а в одном, именно церковном.

Чтобы наглядно видеть, насколько в данном случае духовная бюрократия отклонилась от Высочайше преподанного ему пути, повторю еще раз, что по проекту архиепископа Сергия на 128 уроков в неделю светских предположено всего только 30 церковных. Прошу вглядеться в следующую схему:

Отложите по горизонтальной линии 128 уроков светских в неделю и по вертикальной — 30 уроков церковных, и вы ясно увидите, по какой равнодействующей пойдет предложенное архиепископом Сергием направление школы. Тут бесспорно видно, вверх ли, к Богу ли пойдет путь духовенства, или по-прежнему будет склоняться к земному и житейскому, в чем совершенно погрязли наши батюшки, включая своих первосвятителей. Из простой и наглядной схемы вы осязательно видите, как самые высокие интересы государственности извращаются у нас сословною корыстью, единственною искренней и неутолимой жаждой духовенства — обеспечить себе светскую карьеру.

"Общее образование необходимо и пастырю", — заявляет архиепископ Сергий. Мнение это настолько общепринятое, что представляется избитым, как уличная мостовая. Но правда ли, что нужно священнику общее образование? Во имя высочайших интересов веры — действительно ли светское образование "необходимо" пастырю? Действительно ли уж так необходимо для проповеди Евангелия немножко алгебры и тригонометрии? Действительно ли без нескольких французских и немецких фраз, заученных по плохим учебникам, батюшке нельзя совершать Святого Таинства? Действительно ли преемникам апостолов необходимо немножко поучиться рисованию, немножко истории литературы, немножко географии, чуть-чуть физике, чуть-чуть химии, чуть-чуть ботанике и т.п.? Не есть ли это ходячее мнение грубый предрассудок, нечестивый по существу, ибо он опровергается Христом и апостолами, хотя их опровержения и забыты? Глубока вера в светское образование не есть ли, спрашиваю я, самое жалкое идолопоклонство, особенно в устах представителей церкви?

Невольно вспоминаются грозные слова Господа Иеремии: "От пророков иерусалимских нечестие распространилось на всю землю" (Иер. 23, 15). Да позвольте же, отцы-реформаторы: для чего же приходил Христос на землю? Для спасения людей, не правда ли? Но если для спасения, то, стало быть, самое роскошное "общее образование", каким кичился античный мир, не было спасительным. Ко времени Христа человечество умело строить так называемые "чудеса света". Оно имело акрополи и капитолии, великие храмы, театры, библиотеки, школы, гимназии, студии, фабрики, мастерские. Ко времени Христа уже давно сказали свое слово Сократ, Платон, Аристотель, Пифагор, Эпикур, Зенон, отгремели великие ораторы, трагики и поэты. Уж если говорить правду, тогдашнее "светское образование" было не ниже нашего, а несравненно благороднее, несравненно ближе к великим инициаторам поэзии, философии и науки. Тем не менее, мир тогдашний погибал. Потребовалось не светское образование, а некое священное откровение, некая небесная тайна, которую объявил Христос в очень немногих поучениях. Если выбрать из четырех евангелистов одни лишь слова Христа, их наберется всего лишь на несколько страниц. Как же это так случилось, что тогдашняя тысячелетняя цивилизация вела человечество к гибели, а простой и краткий закон Христов — к его спасению?

Теперешние отцы-реформаторы полагают, что прежде чем допустить юношу до подготовления к священству, его нужно шесть лет пичкать светскими науками да в семинарии четыре года духовными науками, и тогда только он получает способность быть передатчиком народу слова Божия. Но Христос все откровение Свое апостолам преподал в три года, не сообщая им никаких ни светских наук, ни даже тогдашних богословских. "Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской", — говорил Христос (Мф. 16, 6). "Остерегайтесь книжников, любящих ходить в длинных одеждах и принимать приветствия в народных собраниях" (Марка 12, 38). Христос проповедовал прощение и любовь врагам, но кого Он не простил и кого проклял двенадцатикратным проклятием ("Горе вам" — формула тогдашнего проклятия) — это были ученые книжники, фарисеи и саддукеи. Лицемерие их превзошло даже меру божеского милосердия. Фарисеи были богословы по преимуществу, саддукеи — "эпикурейцы" (как их охарактеризовал Иосиф Флавий), класс аристократии, тронутый эллинским "общим образованием". От обеих книжностей, светской и даже духовной, Христос настойчиво предостерегал апостолов, как вообще предостерегал от мудрости человеческой. Вся человеческая мудрость, так называемое "общее образование", заключается в предании, передающем опыт прежних поколений. "Зачем вы, — говорил Христос, — преступаете заповедь Божию ради предания вашего?... Лицемеры! Хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря: "Приближаются ко мне люди сии устами своими и чтут Меня языком своим, сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут. Меня, уча учениям, заповедям человеческим".

Вот великое Слово Божие, обращенное как будто нарочно к нашей духовной бюрократии, помешанной на светском образовании. Вслед за Христом и апостолы предостерегали верных от мудрости человеческой. Ученейший из апостолов Павел (1 Коринф. 2, 5) учил: "Да вера наша не в мудрости человеческой, но в силе Божией будет". "В простоте и чистоте Божией, а не в мудрости плотской", — поясняет он в другом месте (2 Коринф. 1, 12). "Живущие по плоти, о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном" (Римл. 8, 5). "От нас научитеся, не паче писаных мудрствовати" (т.е. не сверх того, что написано в законе). "Осуетились в умствованиях своих и омрачилось несмысленное их сердце" (Римл. 1, 21). "Называя себя мудрыми, обезумели" ("объюродеша"... истинно верно!). Особенно позволю себе рекомендовать вниманию синодской комиссии третью главу 1-го послания к Коринфянам: "Мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их" (Иов. 5,13), и еще: "Господь знает умствования мудрецов, что они суетны" (Псал. 93). У меня нет места для бесчисленных ссылок, но разве они нужны? Само Евангелие, сам великий факт христианства разве не есть опровержение чудовищной мысли, будто священник никак не может обойтись без светского образования, именно такого, которое отнимало бы 4/5 всего курса?

Синодская комиссия может сколько ей угодно негодовать на дерзость указаний ей слов Христа и апостолов, — тех слов, которые иерархи наши знают, конечно, наизусть. Но если вы их знаете, отцы, то почему же пренебрегаете ими, почему выше всего ставите "учебные планы классических гимназий и реальных училищ"? Ах, да что говорить! Ведь вся разгадка нестроения нашей церкви и всей катастрофы, идущей с православием, в том, что духовные лица наши перестали быть духовными. Священнику смертельно хочется быть барином, иметь рояль с качалкой, ходить в гости к акцизному и самому принимать к себе мадам предводительшу. Для всего этого нужно немножко светской образованности, немножко истории литературы, чуть-чуть тригонометрии, чуть-чуть ботаники, "парле-ву-франсе". Вот ничтожная и смешная, но самая действительная причина разгрома веры. Можно ли толковать о "церковном направлении" духовной школы, если именно церковное направление для теперешнего духовенства — нож острый? Увы, мы слишком поздно заметили, что катимся в пропасть, слишком поздно схватились за реформу!

III

Задуманная реформа духовной школы архиепископом Сергием предлагается в таком виде: шесть лет из юноши будут делать по преимуществу язычника и четыре года — по преимуществу христианина. В течение шести лет привьют к юноше светское, энциклопедическое, дилетантское миросозерцание, втянут его в привычку относиться ко всему безбожно (ибо светские науки тем и отличаются от духовных что они рассматривают мир без Бога), и затем, когда молодая душа бесповоротно будет переделана на интеллигентский лад, антисвященный по существу, ее еще на несколько лет погрузят в разбавленную светскими предметами духовную книжность. В результате обратных друг другу операций должен выйти пастырь души, учитель веры.

Я назвал интеллигентское образование дилетантским. Это, я думаю, понятно без доказательств. Разбрасывая внимание человека на все, лишают его возможности углубиться хотя бы во что-нибудь. Полторы дюжины предметов "общего" образования проходятся в средних школах совершенно так же, как проходится дорога, улица, проходной двор: вы прошли их и оставили позади себя лишь с крайне слабым впечатлением, что что-то видели. Это совсем не то, что специально изучаемый предмет, который вы не проходите, а поселяетесь в нем надолго, часто — навсегда, и делаете его домом своей души. Хотя по дьявольской иронии именно проходное образование считается общим, но не вернее ли назвать его общим невежеством? Прошу каждого читателя, считающего себя образованным, сказать, положа руку на сердце, знает ли он добросовестно хоть один предмет своей гимназической программы? Как ни сокращены, как ни сжаты до обескровления гимназические науки (в чем и состоит причина их неинтересности для детей), даже в этом миниатюрном виде ни история, ни география, ни алгебра, ни физика и прочие не остаются в памяти, кроме общих и крайне элементарных схем. Быть общеобразованным человеком в наш век — это значит быть невеждой, которому внушили, что он все знает. Вдумчивые педагоги, которым доступна психология образования разных душевных типов, давно пришли к убеждению, что в смысле роста и развития духа гораздо полезнее изучать один предмет, но как следует, до глубин его, нежели множество предметов поверхностно. Поверхностные впечатления дают душе навсегда элементарный вид. С душою происходит то же, что с яблоней в поле, предоставленной всем влияниям. Культурное дерево нуждается в развитии какого-нибудь одного качества, в оберегании по возможности от всех влияний, кроме одного.

В древности, когда методы просвещения были естественные, найденные ощупью, главной школой народной служил труд, т.е. изучение какого-нибудь одного предмета до конца, но до конца. Все были специалистами — невеждами во всем, кроме одного предмета, но его-то знали превосходно. У каждого душа имела особую ось познания, к которой пристраивались все остальные стихии, прикосновенные к предмету. Специальное знание служило психическою, так сказать, chorda dorsalis; человек духовно организовывался как живое и индивидуальное существо, а не как современный "общий" тип, общий потому, что он совершенно безличен. В старину знание не было отвлеченным, оно было обыкновенно трудовой профессией. Всякий, втянувшийся в свою специальность, невольно принимал характер деловой, законченный. Все понимают, какое великое дело — цельные люди, а не половинчатые. В старину гораздо чаще встречались цельные характеры, которые всегда знали, чего хотели, и за хотение свое шли на смерть. Оцените силу, которую развивала законченность духа, полнота его. Не только в религиозной области: та же ревность, та же стойкость отличала и воинов, и купцов, и мореплавателей, и ученых исследователей. Тренированный в одном направлении, не раздерганный на многие интересы, человек невольно сосредоточивался, сгущался в своей энергии, и его каждое действие было сильно, как выстрел. Сравните с этим современного интеллигента, "общеобразованного" и ни к чему в особенности не направленного. Он имеет те же и, может быть, больше силы, чем его предок, но они, подобно пороху, зажженному в открытом месте, дают вспышку и не дают работы. Они рассеиваются вместо одного — по всевозможным радиусам, растворяясь в пространстве. "Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь", — с презрением замечает Пушкин о тогдашнем общем образовании, какое он сам получил. И не будь Пушкин великий поэт, т.е. не имей он одной поглощавшей его страсти, он был бы одним из бесчисленных невежд, из которых до сих пор состоит наше образованное общество.

Великие люди рождаются как бы готовыми специалистами — их тянет маниакально в одну сторону, и может быть, вся тайна их гениальности только в этом. Не оскорбляя чуда Божия, каков гений, я хочу сказать, что, может быть, и средних человеческих сил было бы достаточно для чудесных действий, если бы эти силы были, как у гения, сосредоточены, обращены в одну сторону. Предчувствуя этот секрет гениальности, мудрая старина старалась давать средним человеческим силам одно какое-нибудь русло, одно назначение. Именно в этом состоял разум разделения на сословия, наследственные профессии, цехи. В результате строгой организованности средних сил явилась изумительная цивилизация средних веков, инерцией которой мы еще движемся.

Читатель вправе спросить: если специальность есть истинная душа образования, то как же так случилось, что передовые общества изменили этому началу и приняли обратное? Почему потребовалась широта образования, крайне поверхностная (в силу необходимости), и почему она была предпочтена глубине образования?

Мне кажется, разъяснения этой загадки следует искать в общем вели ком перевороте, что мы переживаем вот уже второе, если не третье столетие. Аристократический склад общества сменился демократическим — в этом все. Спешу оговориться, что аристократизм древнему обществу придавали вовсе не одни дворяне. Дворяне были аристократами только меча, т. е. вполне определенного военного призвания. Но в те века всякое призвание, доходя до своей законченности, кончало аристократизмом. Купец, — доведя до совершенства торговлю, промышленник — доведя до совершенства промысел, судья — судебные дела, ученый — ученое и т.д., — все они становились как бы рыцарями своих призваний, артистами, аристократами своего труда. Вот в каком смысле я понимаю истинную аристократию. Всяка честная профессия, отвлекая к себе всю душу человека, совершенно облагораживает ее. Каждая специальность вводит в жизнь как бы свой особый культ, свое особое единобожие; всякий труд, становясь религиозным, дает полный расцвет человеческой энергии. Почему аристократический строй общества уступил демократии — вопрос особый. Я думаю, случилось это потому, что все стареется на свете и все когда-нибудь умирает. Все аристократии — и меча, и креста, и аршина, и пера все они, достигнув идеальных целей своих, остановились, изнежились в бездействии и, наконец, выродились, точнее — вырождаются на глазах наших. Во что вырождаются? В демократию.

Принцип демократии, обратно аристократическому, заключается в том, что нет и не должно быть общественной организованности, особенных призваний, сословий, цехов, — люди будто бы равны, и все должно быть доступно всем. Вот, мне кажется, основной корень опасного предрассудка, будто образование должно быть энциклопедическим, и что каждый должен знать всего понемногу. "Всего понемногу" — это демократический старт, это та линия, от которой начинается свободное соревнование. Вся суть демократии не в том, чтобы выделять призвание и культивировать его, а наоборот, чтобы общим ординаром сгладить все неравенства, дать всем одинаковый умственный заряд. Худшие, завидуя лучшим, установили в виде "общего" образования искусственное препятствие для талантов. Вы, мол, господа талантливые люди, больно прытки — дай вам волю, вы с ранних лет пойдете по той дороге, по которой посылает вас Бог, и за вами никак уже будет не угнаться. Ну-с, так не угодно ли перескочить сначала дюжины полторы барьеров, не угодно ли взять сначала "общее" с нами образование. "Ну, а если оно мне не нужно, — возражает человек с призванием, — если я всем сердцем предан одному предмету, и изучение других для меня бесполезно и даже вредно, ибо отвлекает от основной моей цели?"

"Все равно, — отвечают господа демократы, — нужно или не нужно, приятно или мучительно, ты — человек с призванием — должен восемь или десять лучших лет своей жизни потратить на тот же курс, что и мы, люди бездарные, без призвания. Да здравствует равенство! И для таланта, и для бездарности одно корыто, одни желуди, и если вы не кушаете их, вам и совсем не дадут хлеба. Попробуйте-ка сделаться священником, не поучившись шесть лет новым языкам, алгебре, рисованию и т.п.! Попробуйте без этого сделаться офицером, художником!"

Если наше "общее образование" есть вообще препятствие для специального, если оно мешает одаренным людям, то, казалось бы, мешает в одинаковой степени и бездарным. Чем же объяснить, что демократия умышленно установила это препятствие, тягостное для самой себя? Я думаю, это может быть объяснено тем же инстинктом, который заставляет дикарей — в поисках красоты — татуировать кожу и уродовать носы и уши нелепыми украшениями. Дикари ясно видят, что естественная красота дается не всем, это исключительный дар Божий, своего рода гениальность тела. Чтобы затушевать эту горькую обиду, чтобы уравнять условия наружности, дикари делают последнюю искусственной, и тут добиваются возможного равенства. Разделанная под ковер кожа, сплющенная голова, продырявленный нос и губы, оттянутые уши, одинаковый костюм из перьев и шкур — все это скрадывает прирожденное неравенство. Если нельзя быть всем красивыми, то все делаются безобразными, но на один манер, и это начинает считаться красотой. Буквально тот же умысел имеет всюду принятое "общее образование" теперешней демократии. Так как не все урождаются талантливыми, способными доводить свое призвание до религиозного совершенства, то пусть же никто особенно не выдается, пусть все принимают одну и ту же умственную наружность, хотя бы нелепую и близкую к уродству. Именно в этих видах мы души наших детей начинаем с малых лет татуировать всевозможными науками, которые проникают не глубже поверхности кожи. Умственно мы тоже сплющиваем младенцам головы, тоже не даем им развиться естественно, без помех.

Ученые не раз задавали себе вопрос: почему дикари не подымаются над своим первобытным уровнем, почему закон эволюции для них как будто остановился? Да может быть, потому именно, что крайнее развитие демократического принципа не дает у дикарей выдвинуться ничему, выходящему из "общего образования", из общепринятой меры вкусов и знаний. Если каждый человек навсегда должен быть как все, то этим погублено единственное условие прогресса свобода выдаваться, специализироваться, доходить до совершенства. Христианское общество, поднявшееся именно этою свободой духа, на наших глазах теряет ее. Покоряясь злейшей из тираний — демократическому равенству, христианское общество утрачивает древний индивидуализм свой и заметно дичает. Одичанием поражены все нынешние сословия. Одичание общества сопровождается утратой всего исключительного и торжеством ординарного. Всего понемногу, хоть понемногу, но непременно всего — вот требование общества, переставшего быть аристократическим. "Чуть-чуть истории, чуть алгебры, чуть-чуть физики". Нетрудно видеть, что "чуть-чуть" есть фальсификация, подмена каждый раз частичкой чего-то целого. В наилучшем случае нам дают вместо золота знаний тончайший слой позолоты. Согласитесь, что мир людей, устроенный на этом начале, принимает свойства чего-то дешевого, второсортного, не настоящего. Дикари не способны подняться — их клонит к вырождению. То же угрожает и когда-то гениальным расам, утратившим аристократический принцип, принцип специализации труда. Последняя из религий — социализм — началась объявлением равенства и требованием общего образования. Эта лже-религия погубит мир.

Нельзя смотреть на судьбы теперешней христианской интеллигенции иначе, как с печалью, но особенно трагичен удел наиболее высокой и древней из аристократий — духовенства. Вы, загадочные люди в величественных одеждах, люди с длинными волосами и с обязательною для вас серьезностью в лице! Вы волнуетесь и негодуете, вы думаете, что вы в обществе унижены и оскорблены, вы требуете равенства и как первого условия — равенства "общего", т.е. светского образования. Но вы не замечаете, что этим вы продаете толпе первородство духа своего хуже, чем за чечевичную похлебку. Какое равенство может быть между вами и обществом? Ведь вы учители общества и отцы, вы посланники Божии, имеющие высочайшее призвание — передавать людям волю Господа. Только Господню волю, только божественное разумение, только небесный закон! При чем же ваш страх быть необразованным в размере шести классов гимназий и реальных училищ? Одно из двух — или вы искренно веруете, что священное звание наше дается благодатью Святого Духа, или не веруете. Если у вас нет этой веры, то лучше бы вам, по словам Христа, привесить на шею жерновый камень и броситься в море, чем обманывать народ. Если же вы веруете в рукоположение, в помазание, в благодать Духа святого, свидетельствуемую призванием к священству, то допустимо ли тут жалкое тщеславие, желание быть одновременно "интеллигентами", т.е. не хуже их знать все "чуть-чуть" так называемого "общего" языческого образования? Не веруя в откровение Иису са Христа как в исключительную мудрость, бессовестно идти в священники; если же признать эту мудрость, то возможно ли иное просвещение для священника, кроме духовного, исходящего от Отца Светов? Не есть ли суеверно почитаемое вами языческое образование для священства вашего одна лишь суета и томленье духа? Эту суету замечал еще Христос и даже в ближайших ему друзьях: "Марфа, Марфа! Заботишься о многом, тогда как единое на потребу!" Этим единым и тогда, и теперь было слово Божье. Не напоминает ли наше встревоженное карьерными соображениями духовенство мятущейся и осужденной Христом женщины? Полторы дюжины предметов светского образования, прежде чем приступить к подготовке в священники! Поглядите умственно на кроткий Лик Христа — не смотрит ли Он на вас с укоризной? До какой степени вы, пастыри, низко оцениваете слово Божие, если требуете столь многообразной, кончая химией и рисованием, поддержки со стороны мудрости человеческой! "Ищите прежде всего Царствия Божия и правды его, — настаивал Христос, — остальное приложится". Все остальное, всякая иная мудрость, если она нужна, сама приложится, как и все действительно нужные материальные блага. Призывая апостолов, Христос не указывал им что-либо приобретать, а повелевал все бросить и идти вслед Ему. Посылая в мир учеников, Христос не требовал предварительно прохождения "духовной прогимназии с правом поступления в 7 класс реальных училищ". Он говорил: "Не заботьтесь, как или что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца нашего будет говорить в вас". Удивительно, до чего все великое в вере нашей перезабыто не только обществом, но и малодушною и маловерною иерархией, как будто только что переодетой из пиджаков в рясы...

IV

23 июня

Когда вы приходите к дантисту, спрашиваете ли вы его, насколько он силен в греческом языке? Учился ли он также тригонометрии? Знаком ли он с формальной логикой? Желая поскорее выдернуть больной зуб, вы об одном молите Бога, чтобы дантист попался бы сведущий в своем, зубоврачебном деле. Если он не умеет отличить ямба от хорея или смешает Хераскова с Хвостовым, то вы ему эти великодушно простите и даже поставите, пожалуй, в достоинство: очевидно, если человек не знает множества пустяков, для его дела чуждых, то он мог сохранить время и силы для своего специального призвания. Очевидно, это человек, знающий, кому можно доверить такую нежную вещь, как больной зуб. Если вам нужен сапожник, который бы сумел сшить вам сапоги для ног с мозолями, вы удивитесь, если узнаете, что этот сапожник пишет одновременно драму. Нет-с, скажете вы, уж лучше я обращусь к такому мастеру, который хорошо знает драму мозолей и никакими иными не отвлечен от дела. С какой бы нуждой вы не разыскивали человека, способного помочь вам, вы требуете не общего его образования, а непременно специального, причем только специальное совершенно справедливо и считается образованием, а общий гимназический курс — о нем и не вспоминают. Кому же придет в голову обращаться за какой-нибудь нуждой к гимназисту, хотя бы окончившему курс? Все понимают, что его "общее образование" на самом деле — "общее во всем невежество" и что этот молодой человек с общим якобы "образованием" принужден забыть его, и по крайней мере, четыре, пять или шесть лет учиться какому-нибудь одному предмету, чтобы быть в состоянии оказать вам специальную помощь. Не теряя остатка здравого смысла, который есть разум, т.е. голос Божий в человеке, все мы поступаем именно так, как я описал: т.е. практически ценим в качестве образования только специальное образование, а общее считаем ничем или чем-то вроде бытовой воспитанности — умения держать себя в обществе. Еще встречаем (крайне редко) любителей какого-нибудь специального предмета: один посвящает свои досуги нумизматике, другой — истории и т.д. Но видали ли вы хоть одного взрослого человека, имеющего досуг и средства, который увлекался бы всеми предметами гимназического курса? Ведь каждому предмету, при желании заниматься им, нет конца. Таких людей с потребностью безграничного общего образования нет на свете — за крайне редкими исключениями некоторых философских умов вроде Аристотеля или Спенсера. Добровольно никто не увлекается всеми предметами сразу, а кто увлекается, тот приобретает умственный склад мало почтенный, склад дилетанта и верхогляда, человека не делового и несерьезного.

Если больной зуб нельзя поручить дилетанту-дантисту, если мозоль на ноге вы боитесь доверить сапожнику с энциклопедическим образованием, то как же вы больную душу человеческую отдаете во власть полусветскому священнику, у которого на четыре года семинарии приходится шесть лет другого, чуждого семинарии, гимназического курса? Или душа менее важна, чем зуб и мозоль? В некоторых газетах я встретил глуповатые и запальчивые возражения разных семинаров, которые чтут светское, мирское, интеллигентское образование как единственно мыслимое и для которых "Свет Христов, просвещающий всех" кажется мракобесием. С такими семинарами — говорят ли они хамски-радикальным или лицемерно-елейным языком — разговаривать не приходится. Такие семинары годятся лишь как иллюстрации, до чего упало наше духовенство именно по части духа, и какое непонимание Христа, какое жидовское христоненавистничество прививает к духовной молодежи нынешняя полусветская семинария. Я обращусь не к книжникам и фарисеям нашей церкви, не к лицемерам, проклятым Христом, а к людям живой веры или, по крайней мере, к тем, кто, подобно мне, еще не совсем порвал с христианством. Если нам в самом деле дорога поэзия и мудрость веры, если мы ценим в ней не мирское, а некое сверхмирское начало, спасительное для души, то спросим себя чистосердечно: какой нам нужен священник? Какому священнику мы могли бы сколько-нибудь верить и какого могли бы уважать?

Ни мне лично, ни человеку из глубин народных вовсе не нужен ученый поп. Напротив, ученый-то поп в моих глазах и народных всего скорее возбуждает недоверие к нему и инстинктивное отвращение. Ведь все мы знаем, до простонародья включительно, что наука разошлась со священным писанием и состоит скорее во вражде с ним, нежели в союзе. Зачем лгать, зачем лицемерить, утверждая, как это делают многие ученые попы, будто науку можно примирить с верой? Если бы это было возможно, то давно уже и было бы сделано, однако все попытки к тому производят впечатление рыночных фокусов. Самые искусные из рыночных волшебников не более как шарлатаны. Почти все науки нейтральны в отношении веры, т.е. не нуждаются вовсе в понятии божества — таковы все науки точные, начиная с математики. Но все науки нейтральны, пока лишь они не соприкасаются с философией: чуть дело дойдет до начала вещей, выясняется богоборная природа знания. На основной вопрос: есть ли Бог, знание, если оно честно, может ответить только незнанием. Бог в силу непостижимости своей есть предмет не изучения, а веры, и в том-то и состоит величие этой системы духа, что уверенность свою она принимает прямо из источника, как свет от солнца. В силу этого священник, напичканный тригонометрией и химией, есть всегда поддельный поп, ибо единственное, что должно наполнять его, это вера. Скажите, что вам может сказать интересного ученый на светский манер священник? Немножко алгебры, немножко ботаники, немножко химии? Но вы когда-то все это проходили сами и можете горько усмехнуться по адресу батюшкиной учености. "Бросьте, батя, — скажете вы, — ведь эта шпаргалочная мудрость нам известна. И вы, конечно, забыли ее, и мы забыли, и вовсе не в этом отношении вы числитесь моим духовным отцом, а я вашим духовным чадом. Если вы начнете что-нибудь проповедовать из семинарского курса, то и это будет труд напрасный. Что может заключаться особенного в семинарских учебниках, проходимых, конечно, столь же плохо, как и гимназические? Мы имеем Евангелие Иисуса Христа — нечто повыше семинарских учебников и всем доступное. Если бы вы даже хотели напомнить мне подходящий текст из Евангелия, то и в этом случае не трудитесь: я в состоянии сам процитировать любой текст не хуже вашего".

На такую речь современного интеллигента, скептика и агностика что может ответить современный полусветский батюшка, сам скептик и вольнодумец? Ровно ничего. Ничего, кроме лицемерных глупостей, в которые сам не верит. Неверующего интеллигента никакой интеллигентностью не удивите. Человека развитого, изощренного, что называется, на всевозможных "измах", не поразишь никаким развитием. Напротив, всякая интеллигентная развитость, всякая школьная мишура в священнике невольно возбуждает чувство презрения: "Э, да ты, батя, ряженый! Под рясой-то у тебя пиджак, если не блуза "товарища". Под длинными волосами все те же коротенькие наши интеллигентские мыслишки, надерганные из брошюрок. Если же ты так ловок, что служишь и нашим, и вашим, если мир исповедуешь по-нашему, а перед народом ради хлеба махаешь кадилом, что как же после этого тебя называть?"

Стремительная измена интеллигенции церкви вызвана тем, что современный полусветский священникуже более совершенно не нужен — ни интеллигенции, ни народу. Да, даже простому народу более не нужен ряженый батюшка — священный по виду и совершенно "штатский господин" в душе. Образованное на светский манер общество резко отошло от веры и, несомненно, по той же дороге пойдет и народ, и уже идет по ней. Остановить эту катастрофу духа нельзя иначе, как вернув древние условия веры и главное из них — священство священников, истинное священство, а не маскарадное. Дайте нам древних священников, которые горячо верили в Бога, и они вновь зажгут пламень веры, и не только в народе, но и в интеллигенции, как она ни растленна, как ни размотала идеализм свой. Ученый "по-светски" поп внушает во мне отвращение, как всякая фальсификация, но я невольным уважением подхожу к праведнику, занимающемуся изучением слова Божия, будь это даже мулла или раввин. Великое дело — слово Божие или даже почитаемое таковым вроде Корана или Торы. Я подхожу к праведникам этого типа, не слыхавшим о тригонометрии, с безответным преклонением, какого бы я ни был миропонимания, будь я пантеист, теист или атеист, но живое присутствие святого человека меня несказанно волнует; около него я чувствую всего ощутительнее присутствие Божие. Спорить с ним, святым? Но ведь то именно и покоряет в святом, что он не захочет с вами спорить и даже не подумает об этом. Это как счастливая красавица перед озлобленной дурнушкой — на все оспаривания ваши ему достаточно не лишенной жалости улыбки. Тригонометрия, алгебра, немножко химии... Но это-то ведь и смешно в глазах святого, эта-то якобы мудрость человеческая и считается глупостью — не потому, что она была глупа сама по себе, а потому, что она в деле веры не нужна. Попробуйте спорить со святым даже на семинарские темы. "Все это, дорогой мой, суета, скажет праведник, — суета и томленье духа". "Что же в таком случае не суета?" — спросите вы. "А не суета — это Господь, — ответит праведный. — Не суета — это стояние перед Ним внимательное и восхищенное, так, чтобы не отвлекаться ни направо. Ни налево, не гоняться по-детски за мотыльками, если молишься, не увлекаться мирскою прелестью. Не суета — это Христос и слово Его. Всматривайся в Него бесконечно, как можно пристальнее, и только в Него". Вот это вечное устремление истинного святого в сторону святости не может не производить огромного впечатления. Даже безбожник и, я уверен, даже злодей не могут не чувствовать в лице праведного присутствие подавляющей, ни с чем не сравнимой силы. Всякие доводы человеческие от такой силы отскакивают, как пыль от вихря, или мгновенно втягиваются ею и поглощаются. Спросите святого человека, прав ли архиепископ Сергий с проектом духовных прогимназий, совершенно светских? Необходимо ли священникам просвещение светское? На это праведник ответит вам словами 26-го псалма: "Господь — просвещение мое и Спаситель мой..." На все у святого найдется священный ответ, выношенный в тысячелетиях религиозной жизни. Если вы видите, что священный ответ этот идет не от дилетанта, а из живой души, углубившейся по этому направлению необыкновенно далеко, то вы невольно ощущаете авторитет этой души. Как ученейший профессор, пришедший к зубному врачу, признает авторитет последнего по части больного зуба, так все должны признать авторитет праведника относительно больной души и исцеляющей ее веры.

Что простые, не ученые в светских науках праведники могут поражающе влиять даже на весьма интеллигентных и просвещенных людей, позвольте указать на Константина Леонтьева, о котором недавно писал В.В. Розанов, как о великом, хотя и почти неведомом у нас мыслителе. Кто такой был Константин Леонтьев? Это был калужский дворянин, врач по образованию, затем дипломат, десять лет прослуживший консулом в разных местах, наконец это был блестящий беллетрист, публицист и философ. Воспитан он был в крайне радикальные наши годы, в эпоху нигилизма, и уж конечно был просвещен по части всех отрицаний. Но, служа в Турции, он побывал на Афоне и, выйдя в отставку, прожил на Афоне более года. В курс подвижничества на святой горе не входит ни тригонометрия, ни немножко зоологии с рисованием. Внушения совершенно невежественных иноков повлияли на Леонтьева так, что после нескольких лет колебаний он поселился в Оптиной пустыни и через четыре года принял даже тайное пострижение. В Оптиной пустыни подвизался тогда знаменитый старец Амвросий, произведший огромное впечатление на многих замечательных наших людей, в том числе на Достоевского (старец Зосима) и Льва Толстого. Что касается Константина Леонтьева, то он до такой степени беспредельно чтил Амвросия, что, по словам Толстого, "ел песок с его могилы". В чем же состояло могущество простого старца Амвросия, не имевшего, вероятно, никаких цензов, особенно гимназических? Исключительно в праведности его, в строго специальном воспитании духа, именно религиозном, исключительно религиозном. Я помню, как отлученный от церкви Лев Толстой восхищался со слезами на глазах при воспоминании о праведном старце, который лежал больной, не мог много говорить и едва шевелил рукой. Толпы народные шли к нему, немощному, и он, бессильный, едва поднимавший руку, все-таки был в состоянии приносить огромное и неоценимое добро людям — чем? Одним светлым видом своим, одним взглядом кротких глаз, одним благословляющим шевелением перстов. Все уходили растроганные, освященные, способные жарко молиться и любить людей. Возьмите Четьи-Минеи, прочтите жизнеописание наиболее чтимых угодников Божиих, поищите, какое участие в воспитании их духа играли тригонометрия и химия? Никакого. Разве проходили "прогимназию" Антоний и Феодосии печерские? Разве имел какое-нибудь светское образование Сергий Радонежский? А он считается величайшим подвижником и преобразователем монашества на Руси. В житии его значится, что даже простая грамотность давалась ему с большим трудом, но это не мешало потом святому "тихими и кроткими словами" укрощать самую лютую злобу, мирить князей и иметь огромное влияние одинаково на тогдашних монахов и простонародье.

Говорят: "Помилуйте, если священник не пройдет светского образования, то он потеряет всякое влияние на образованных людей, он не в состоянии будет оспаривать лжеучений, которыми заражено образованное общество. Каждый студент, каждый гимназист забьет батюшку в разговоре". "Но не для спора же со студентами и гимназистами, — отвечу я, — существует священник. Этакая страстишка у нашей интеллигенции спорить, и удивительно важное значение она придает всяким спорам! Но достаточно раскрыть Евангелие, чтобы увидеть, до какой степени спор — не христианское занятие. Христос не убедил ни одного из книжников, которые с Ним жарко спорили, и в конце концов проклял их, тогда как убедил много народа, который не спорил с Ним. Апостол Павел, наиболее обученный, стало быть, наиболее искусный в диалектике, заклинал своего ученика Тимофея: "Сие напоминай, заклиная пред Господом, не вступать в словопрения, что ни мало не служит к пользе, а к расстройству слушающих. Старайся представить себя Богу достойным, делателем неукоризненным, верно преподающим слово истины. А непотребного пустословия удаляйся, ибо они еще более будут преуспевать в нечестии, и слово их, как рак, будет распространяться... От глупых и невежественных состязаний уклоняйся, зная, что они рождают ссоры" (2 Тим. 2. 14 — 23).

Или: "Я просил тебя... увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божье назидание в вере... Отчего отступивши, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают" (1.1.4 — 6). "О, Тимофей, храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и прекословия лжеименного знания, которому предавшись, некоторые уклонились от веры" (Тим. 6. 20). То же и в послании к Титу: предписывается обличать неверных "со всякою властью", ибо есть много и непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных" (характерная еврейская черта, замеченная апостолом), но обличение не значит спор: "Глупых же состязаний и родословий и споров и распрей о законе удаляйся, ибо они бесполезны и суетны". То же завещал и Христос: "Если кто не примет вас и не будет слушать вас, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших", только. "Да будет слово ваше: да, да, нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого". Призвание священника не спорить и благовествовать, христианское учение есть учение, а не спор. Если бы низвести университетское преподавание на степень спора между профессором и студентами, то никакое преподавание не было бы возможно. Уж если знание опирается на авторитет, то тем более вера, авторитет же священника доказывается не словами или дипломами, а заслуживается. Заслуживается прежде всего праведной жизнью, затем неодолимою убедительностью учителя, способностью его покорять без спора. Если слово, произносимое священником, есть евангельское, то оно высшая мудрость, не нуждающаяся, подобно красоте, в доказательствах. Разве спорят с великой музыкой, с великой картиной, великой статуей? Если же находятся глупцы, оспаривающее великое, то апостолы всякого величия в подобных случаях должны быть безмолвны.

V

30 июня

Реформы у нас почти сплошь не удаются потому, что поручаются тем сословиям, которых весь интерес в том, чтобы реформа не удалась. Преобразование, скажем, интендантского ведомства поручают интендантам, артиллерийского — артиллеристам, морского — морякам, все под предлогом, что прикосновенные к делу люди знакомы с ним до корня и, стало быть, знают, что в данном случае нужно. Но выходит то же самое, как если бы суд поручили самим подсудимым: подсудимые тоже ведь, лучше прокурора и судей, знают подлинную суть своего дела. Естественно, что всякое приговариваемое Верховной властью к реформе сословие прежде всего старается сохранить бытие свое именно таким, каким оно сложилось, каким сделалось привычным и любимым. Мне кажется, приступая к реформе духовной школы, у нас сделали роковую ошибку, поручив это дело синодской комиссии, т.е. лицам духовного сословия, недавним церковным педагогам вроде архиепископа Сергия. Конечно, они знают и бурсу, и семинарию, и духовную академию, ибо сами проходили эти школы; но именно потому-то, что они проходили эти зараженные вертепы ("которые нужно срыть до основания", по выражению одного епископа), именно потому-то этим прошедшим дурную школу людям нельзя поручить устройство хорошей. Совершенно невольно они повторят в новой школе все самые существенные грехи старой, повторят под видом добродетелей, искренне веруя, что недостатки-то школы и суть достоинства.

С реформой духовенства, поручаемой духовенству, происходит буквально то же, как если бы евреям поручили решать еврейский вопрос (у нас, между прочим, доходят и до этого!). Между тем, в самом источнике христианской веры имеется насчет этого определенное предостережение. Нельзя новое вино лить в старые меха. Чтобы реформировать ветхий завет ("не разрушить его, а исполнить"), Христос обратился не к тогдашнему духовенству еврейскому, и в особенности не к первосвященникам и не к ученым богословам. Всех последних, ученейших книжников и фарисеев, Христос назвал детьми дьявола и проклял их. Чтобы реформировать, т.е. восстановить истинную веру, Христос обратился к двенадцати друзьям своим из простонародья, к людям мало ученым, чернорабочим, но уверовавшим в Него. Ни один из апостолов не принадлежал к тогдашнему духовенству — черта замечательная! Все они были мирские люди, не клирики, не профессионалы веры. Профессионалы веры подобны одеревеневшим сучьям — их можно сломить, но не изменить направление, хотя бы явно кривое. Откровение Христа было новым побегом, растущим из "зерна горчичного", из невидимо малого начала, через которое жизнь спасает свое продолжение...

Так как уже в самом сознании необходимости реформы духовной школы заключается осуждение последней, то мне кажется, не следовало поручать реформу еще сравнительно молодым епископам, товарищам по той же школе таких священников, каковы Гапон, Григорий Петров, Михаил Семенов и пр., и пр. Архиепископ Сергий, председатель синодской комиссии, лично человек, как мне кажется, духовного склада и вполне почтенный; но, обладая большим талантом, т.е. ярко выраженною индивидуальною душою, он совершенно невольно несет на себе отпечатки веяний влияний своей школы, отвратительной и поистине богомерзкой. Я уверен, что архиепископ Сергий, как и прочие преосвященные комиссии, согласно с Верховной властью, искренне осуждают общее направление духовной школы, они даже желают дать ей церковное направление, но вместо того совершенно безотчетно придают ей свое, полуцерковное, полугражданское направление, ибо сами они воспитаны, как полуцерковники, полумирские люди. Каждый дает, что может: заурядные епископы, вышедшие из духовной школы fia de siecle, не могут — если бы и хотели — вырваться из полусветского миросозерцания, в котором сформировались.

Читатель вправе спросить: если нельзя поручить реформу духовной школы духовенству, то кому же поручить ее? Инженерам, что ли, или юристам? Вот тут мы и подошли к центральному пункту государственности: к учредительной ее функции. Мне кажется, такие важные основные реформы, которые касаются устоев веры и народной нравственности, не должны поручаться никому. Ни инженерам, конечно, ни юристам, ни морякам, ни особенно той профессии, которая наиболее заинтересована в реформе. Основные реформы, как Основные Законы: они должны решаться на высоте, недоступной никаким комиссиям — единственно в глубине державного сознания. Великие законодательные начала всегда единоличны, ибо всякое творчество, если оно творчество, а не жалкое ремесло, непременно единолично. Ни Кант, ни Ньютон, ни Шекспир, ни Рафаэль, ни Моцарт не были председателями комиссий в их творчестве. Великие вероучители создавали свои учения, казавшиеся божественными, не путем анкеты и не собранием бесчисленных отзывов и голосов. Чтобы выработать десять принципов, наиболее повелительных до сих пор для лучшей части человеческого рода, мудрец удалялся из мира, бежал от низких горизонтов, поднимался выше зоны громов и туч — и там, лицом к лицу с Богом, записывал на камне голос Божий. Реформа духовной школы есть восстановление веры народной через обновленное апостольское сословие. Это не мелочь, не пересмотр аптекарской таксы или санитарных правил: это закладка основного, может быть, центрального устоя государственности взамен когда-то твердого, но теперь явно сгнившего. "Священник" в обществе такой же вечный и основной тип, как "судья", "воин", "законодатель", и каким должен быть священник в идеале своем — это установить никак нельзя через комиссию чиновников, прошедших очень плохую священническую школу. В этом вопросе законодательная власть должна взять на себя и идею, и ее идеальное исполнение, т.е. план. Комиссии годятся лишь для материального исполнения, как каменщики, чертежники, штукатуры и т.п. для архитектора. Архитектор не может сказать подрядчику "постройте мне здание в церковном стиле" и тем ограничить свое участие в постройке. Архитектор в согласии с множеством условий, которые он должен привести в ясность, обязан сам создать и идею храма, и план его, и именно в этом — самом интимном и жизненном пункте ему не могут помочь никакие комиссии — напротив! Все они, состоящие из обыкновенных, т.е. посредственных и бездарных людей, в состоянии своими советами только помешать архитектору, только затемнить чудесные проблески творчества, к которым он благоговейно прислушивается, как к откровению нездешнему. Комиссии из посредственных и бездарных людей хороши, чтобы возить кирпич, собирать справки и материалы, и этой роли никто у них не отнимает. Но в области идеи и плана законодатель, как архитектор, должен полагаться единственно на свой вкус, свое вдохновение, свою совесть, свой освященный доверием народным разум. В этом же и состоит центральный смысл всякого, или, по крайней мере, нашего монархического строя. В чудной молитве, которую Государь читает во время обряда коронования, высказана вера в ту особую помощь свыше, которую дает помазание на царство. Ни у одной из чиновничьих комиссий, заседают ли они в сюртуках или рясах, нет этого мистического освящения на дела царственные, нет посланничества, нет верховных полномочий; а между тем наши бюрократические комиссии сплошь да рядом заезжают в область чисто царственную каждого закона, в область самой идеи. Например, в данном случае: как я уже писал, едва лишь состоялась Высочайшая резолюция — вести переустройство духовной школы в церковном направлении (т.е., очевидно, в одном церковном), как председатель синодской комиссии заявляет, что реформа должна вестись в двух направлениях: чисто духовного образования и чисто светского...

Странный до наивности оборот реформы с явным извращением идеи Законодателя — лучшее доказательство, что настоящий державный, учредительный вопрос не по силам синодской комиссии. Сколь бы искренно ни трудились почтенные отцы, на их решениях непременно останется налет ремесленности и посредственности, влияние мирских, мещанских, обывательских предрассудков, торжество которых в государственности ведет к одичанию последней. В том-то и ужас современного модернизма во всем, что высокое неизменно подменяется низким, героическое — обывательским, священное — будничным и затрапезным. Мы, народ, присягавший единодержавному Монарху, как Помазаннику Божию, искренно расположены подчиняться Его велениям, но из большинства законов, наспех составляемых в бесчисленных комиссиях, постоянно бьет в глаза не Государева идея, а ловко подмененная идея господ чиновников, которым мы не присягали. Чиновники — в сюртуках или в рясах — наши наемники, они — люди из нашей же среды, т.е. ничуть не умнее нас, не талантливее, не государственнее нас, часто напротив, — и их привычка, столь успешная, навязывать нам свои измышления, как законы, невольно наводит на мысль: не потому ли эти законы так плохи (ведь их приходится "реформировать" непрерывно), что это не настоящие веления Верховной воли, а очень часто — искусные извращения этой воли?

Как господа чиновники ни притворяются "наиболее сведущими" людьми, на деле всегда оказывается, что их осведомленность низшего порядка и что именно государственные-то элементы учреждений (философия их и религия) ими почти не усваиваются. Комиссии судят так и эдак, и пока судят в пределах технической своей осведомленности, то иногда им выпадает на долю торжество сапожника, указавшего великому Апеллесу "ошибку в обуви".

... Взяв тотчас кисть, исправился художник.
"Вот", подбочась, сапожник продолжал:
"Мне кажется, лицо немного криво...
А это грудь не слишком ли нага?"

К глубокому сожалению, на совершенно подобные же заезды чиновнических комиссий в область законодательных идей не всегда раздается предостерегающий голос:

— Суди, дружок, не свыше сапога.

Вернемтесь к разработке церковно-учебной реформы. Ее идея была дана готовой, она принадлежит Государю, и смысл ее крайне определенный. Но с первого же момента заседаний комиссии последняя вторглась в область творческого замысла: к одному направлению будущей школы необыкновенно развязно прибавила и другое. Указанное Государем направление — "церковное" — было и государственным в высшем смысле, тогда как примес (и даже преобладание) светского образования выйдет одновременно противным и церкви и государственности.

Жалкая тщета комиссий, включая синодскую, когда они вторгаются в область державного учредительства, в данном случае очевидна. В публике по привычке думают: "Что же, раз реформу семинарий поручили епископам, то им и книги в руки. Это их дело: как порешат, стало быть, так тому и надлежит быть". Но обывательское мнение и на этот раз, как очень часто, глубоко ошибочно. Оно объясняется почти всеобщей ленью мысли, ленью самим подумать, самим разглядеть предмет в его натуре. Что епископская комиссия очень легко может прийти к случайному и слабо основанному решению, доказывает уже то, что не все члены ее единодушны, и совершенно неизвестно, на чьей же стороне истина: на стороне большинства или меньшинства? Как во всех комиссиях, большинство голосов может слагаться не бесспорностью какого-нибудь положения, а нежеланием со стороны равнодушных членов оспаривать его высокопревосходительство или его высокопреосвященство. Есть характеры, что совершенно бескорыстно и даже бессознательно стараются угодить сильным, попасть в тон начальству, есть и такие, что стараются об этом сознательно, не без чаяния разных благ. Есть характеры, которые сейчас же согласились бы с Иваном Петровичем, но так как ту же мысль высказал Петр Иванович, то они считают долгом ей противоречить. Всякий, кому доводилось работать в комиссиях, знает, какую цену можно придавать "решению большинства", когда собрание состоит из обыкновенной человеческой толпы, завистливой и пристрастной, мятущейся, как волна. Возьмите данный вопрос: один епископ, соображаясь, как ему кажется, со своей архиерейской совестью, считает необходимым для семинариста французский язык; но другой епископ, сидящий рядом, на основании подобной же архиерейской совести, утверждает, что французский язык не нужен. Кто же из них прав и кто ошибается? Архиепископ финляндский требует от будущего священника непременно шести классов светской школы, а, например, епископ туркестанский* (Дмитрий) требует только трех классов реального училища. Ведь это, как хотите, не мелкое разногласие, а прямо принципиальное. Архиепископ Сергий фундаментом семинарии ставит среднюю светскую школу (шестиклассную прогимназию), а епископ Дмитрий считает достаточным низшей школы — именно городского училища или четырех классов гимназии. В плане архиепископа Сергия введены древние и новые языки, тогда как в плане епископа Дмитрия ни те, ни другие языки не требуются, а испрашивается (специально для туркестанской епархии) арабский язык. Как видите, сами высшие иерархи расходятся в понимании, чем должна быть духовная школа, на каком фундаменте она должна строиться и какими знаниями должен обладать простой священник, чтобы исполнить последнее повеление Христа: "Идите и проповедуйте Евангелие всей твари".

______________________

* Не входящий в комиссию.

______________________

Разногласия в синодской комиссии, как и вообще в духовенстве, совершенно естественны. Единодушия можно бы ждать от среды единодушной, но духовенство наше, в течение почти столетия обрабатываемое на светский манер, давно потеряло древнее свое единство. Подобно другим сословиям, духовенство растворено и нейтрализовано общим буржуазным псевдопросвещением, и пестрота настроений наших батюшек, как всех интеллигентных профессионалов, необычайна. Самая драгоценная святыня церкви, ради которой приходил Христос, — единодушие, способность "едиными усты и единым сердцем славити и воспевати" Небесного Отца, — именно эта святыня и утрачена в духовенстве. Что же ему остается? За исключением немногих пастырей, верящих в свое посланничество, остальным остается из всех сил добиваться карьеры для своих детей, добиваться той школы, которая для карьеры необходима, т.е. преимущественно светской школы. Не стремлением ко Христу, а стремлением от Христа объясняется этот стадный и алчный голос: прежде всего для поповичей нужна светская школа, прежде всего — право поступать в 7-ой класс гимназий и реальных училищ Прежде всего — настежь двери для выходящих из сословия! Облегчая выход и затрудняя тою же светской школой вход, полагают каким-то образом пополнить и без того разбежавшуюся рать служителей алтаря Христова... Очень странный оборот реформы!

VI

9 июля

Что вышло бы, если бы вопрос о народном пьянстве поручили обсуждать комиссии из алкоголиков? Будьте уверены, что какие им ни давайте лозунги и предуказания, они непременно сведут реформу к тому, чтобы желающему выпить человеку была для этого предоставлена широчайшая возможность. Нельзя зараженному, глубоко поврежденному сословию поручать исправление его органических недостатков. Именно эти-то недостатки, вошедшие в привычку; кажутся людям второю природой, изменить которую для них совершенно невозможно. Наше духовенство чрезвычайно всполошилось, узнав, что Государь Император предуказал вести реформу духовно-учебного дела в церковном направлении. Как? В течение двух веков приучали духовенство к тому, чтобы тяготиться своей профессией, не уважать ее, искать выхода в светское звание, и теперь хотят повернуть обратно? Но помилуйте, теперь все помыслы и упования батюшек сложились так, чтобы если не им самим скинуть рясу, то хоть детей-то своих вывести из египетского плена. Со времен Петра Великого духовенство сравнено с мещанством; из сословия, когда-то первого в совете царей, оно сведено на последнюю ступень, ниже которой шли уже "рабы". Со времен Петра церковь принижена, обобрана государством, лишена и огромных когда-то имуществ. И огромных прав, установившихся обычаем. И вот теперь это несчастное сословие, брошенное на все ужасы нищенства среди обнищавшего народа, хотят остановить в его попытках выйти из вековой трясины. За последние либеральные десятилетия духовенство много сделало к тому, чтобы постепенно упразднить себя, перебраться в зажиточную буржуазию, сравняться с мелким чиновничеством, если не с дворянством. Во-первых, духовенство добилось хоть маленького, но казенного пайка, и паек этот понемножку все растет, так что местами, например в Западном крае, священники материально уже почти обеспечены. Говорю "почти", так как, становясь чиновниками правительства, паши батюшки тотчас усваивают привычку чиновничества вечно клянчить о "недостаточности содержания". Во-вторых, что касается служебных прав, то для более честолюбивой части духовенства установился свободный выход из сословия. Постепенно духовные училища и семинарии были так искусно изменены, что начали давать не духовное, а вполне светское образование, открывавшее доступ во все карьеры. Результатом этой борьбы духовенства за свое социальное положение было глубокое падение религиозности в самом духовенстве и повальное бегство из своего сословия оканчивающих семинаристов. Когда либеральное правительство заметило свою оплошность и попыталось ограничить права семинаристов относительно поступления в высшие светские школы, поповичи ответили на это открытым бунтом. Более позорных страниц в истории нашего духовенства, как недавние семинарские "беспорядки", еще никогда не бывало. И вот когда Верховная власть, видя неминуемый развал церкви, повелевает вновь вернуть школу к церковному направлению, комиссия из епископов и чиновников духовного ведомства прежде всего и с непостижимой поспешностью подкладывает от себя еще одно направление, светское. Под пастырскую 4 классную школу, обильно приправленную светскими науками, быстро подводят фундамент из совсем уж светской шестиклассной прогимназии. Уверяя, что они выполняют волю Государя, отцы, заседающие в комиссии, не только оставляют для семинаристов прежнюю возможность выхода из духовенства, но облегчают эту возможность всемерно, даже как бы подталкивают их к тому. На собранные с народа средства, назначенные для приготовления священников, хотят завести светские прогимназии для приготовления из поповичей чиновников, канцеляристов, акцизников, ветеринаров, адвокатов, журналистов — кого хотите, только не священников. И, проведя реформу в этом убийственном для церкви направлении, будут уверять, что она проведена в церковном направлении...

В чем же корень безвыходных, прямо скандальных затруднений, в которых очутилась духовная учебная реформа? Корень в том, что у нас, не желая исполнять истинный закон, давно данный, обыкновенно "реформируют" его, т.е. узаконивают нарушение его, и затем, когда беззаконие дает себя знать, начинают переходить от одного беззакония к другому. Уж в чем-чем, а в области церкви, казалось бы, нечего искать каких-то новых откровений, новых точек зрения, новых законов. Все давно обдумано и установлено, только исполнять-то древние установления мы не можем, вот беда! Как я уже докладывал, учебный и просветительный ценз священников больше тысячи лет тому назад обдуман был отцами вселенских соборов. Если мы в самом деле (говорю не о себе) веруем "во едину святую соборную и апостольскую церковь", то зачем же так грубо пренебрегаем ее законами? Они есть, эти законы, только практикой нынешнего православия многие из них отвергнуты, отвергнуты молча и бесповоротно, хотя все делают вид, что остаются верными св. церкви. Именно в данном, священническом вопросе разве может быть какой-нибудь толк в реформах, если решились систематически не исполнять никакою властью не отменимые постановления вселенских соборов? Наиболее благочестивые обычаи, узаконенные в первые века церкви, например, участие прихода в выборе кандидатов в священники, мы отменили, а участие "мирских начальников" в избрании епископов — приняли, хотя именно это было категорически запрещено. По церковному праву священники и иерархи, избранные светской властью, извергаются из сана и предаются анафеме. Спрашивается, что произошло бы с нашей иерархией, если бы ее избрание проверить 3-м правилом 7-го вселенского собора? По этому правилу отлучаются от церкви не только епископы (священники и диаконы), избранные светской властью, но и все сообщающиеся с ними миряне. Точно также соборами безусловно запрещено епископам отлучаться от своей епархии на срок более трех недель, безусловно, запрещено участвовать в делах народного управления, запрещено епископу, сделавшемуся монахом, "низшедшему в монашеское житие", иметь архиерейское служение и пр., и пр. Соблюдается ли, например, правило, по которому священник должен рукополагаться не ранее 30-летнего возраста (самое слово "пресвитер", установленное со времен апостольских, означает "старый человек, старейшина")? Не встречал ли каждый из нас священников совсем молоденьких, посвященных тотчас по окончании семинарии? Правила святых отцов, безусловно, запрещают клирикам быть, например, пьяницами. Спрошу читателей, не встречали ли они в провинции довольно частых нарушений этого правила?

Так как принадлежащие к клиру должны "прилежать Божию служению" и никакому иному, то им соборами вменяется в обязанность "учить отроков и домашних истинам божественного писания". Почему никто из них не должен "входить в распоряжения мирскими делами". Соблюдается ли это? Апостолами и отцами вселенского собора (6-го) поведено: "Служащие алтарю от алтаря питаются и должны довольствоваться тем, что дает приносящий". Соблюдается ли это? Не только не соблюдается, но общий стон по деревням стоит, что попы вымогают непосильную плату за требы, что они отказываются крестить детей, венчать, хоронить, если прихожанин не заплатит столько-то. Я не говорю о множестве нарушений древних правил при формальном их исполнении. Дошло до того, что осталась в большинстве отношений церковных одна лишь "буква мертвящая", а дух животворящий исчез. Дошло до беспечного нарушения и самой буквы. У нас теперь поспешно судят и рядят, нужна ли священнику тригонометрия и французский язык, и преосвященные чуть не общим хором решают, что все это необходимо. Между тем, в великие века православия и великими христианскими мыслителями (Григорием Богословом, Иоанном Златоустом, Амвросием, Иеронимом, Григорием Двоесловом и др.) было подробно разработано учение о священстве, и нигде решительно вы не встретите требования тригонометрии, ботаники, химии, французского языка, рисования и тому подобных предметов. Что касается книжного образования, святыми отцами требуется единственное образование — богословское, т.е. возможно глубокая начитанность в слове Божием. Вот как понималось тогда "церковное направление", и никак иначе.

В еврейской печати, с которою в данном случае совершенно солидарен "Колокол", утверждают, будто я выступаю против всякого образования для священников, будто я отстаиваю невежество будущих батюшек и т.п. Нельзя более бесстыдно извратить чужую мысль! На самом деле, конечно, дело стоит совершенно иначе, и даже как раз наоборот. Я требую не невежества, а отсутствующего теперь у священников христианского образования, т.е. не поверхностного и ничтожного, какое дает полусветская и нигилистическая духовная школа, а действительного духовного образования, какого требовали апостолы и отцы церкви. Я настаиваю на том, что проектируемая синодской комиссией духовная школа с шестилетней светской прогимназией в виде фундамента будет выпускать невежд-священников, знающих, может быть, что такое синус и косинус, но не знающих слова Божия. Я настаиваю на этом на основании горького опыта безобразных наших теперешних семинарий, отравленных на две трети курса своею языческою программой. Я отвергаю для священников необходимость этой языческой программы не потому, что она просветительна, а потому, что она омрачает и вытесняет собою истинное священническое просвещение — духовное. В согласии с древним учением о священстве, я требую для будущих пастырей, прежде всего, нравственного ценза. Правило 9-е первого вселенского собора гласит: "Католическая церковь непременно требует (от пресвитеров) непорочности", причем эта "непорочность" должна быть "испытана". Непорочности, т.е. доброй нравственности нельзя научиться в школе: это дар рождения, особый талант души, развиваемый, прежде всего, в хорошо поставленной христианской семье. Вот я и думаю, что будущий священник должен намечаться пастырями еще с ранних лет, должен отыскиваться ими в своем приходе из мальчиков, выдающихся религиозностью. Есть такие. Кто живал среди народа, встречал таких, и даже не слишком редко. Вот таких от природы кротких, мечтательных, богоозаренных мальчиков каждый священник должен привлекать к церкви возможно рано, обязан научать их слову Божию и постепенно втягивать в то таинственное и прелестное, что заключает в себе молитвы и обряд. Такие мальчики, начитанные в священном писании (а все знают, с какою жадностью читают дети сколько-нибудь даровитые), не должны идти ни в какую школу, кроме богословской, да и в этой-то последней не должны засиживаться слишком долго. Школа — толпа. В школе, как бы она не была хорошо поставлена, дети взаимно портятся, теряют многое и самое драгоценное, что получают в семье. Между тем, в приготовлении к священству самое ужасное — это растратить естественную чистоту молодости, незагрязненность хорошо воспитанного в семье ребенка.

Воспитательный ценз я считаю выше-образовательного; знание всегда можно пополнить, но нельзя пополнить нравственных недостатков, сложившихся в детстве. Хорошо, если будущего пастыря научат какому-нибудь честному ремеслу, например земледелию: честный труд разрешен священником. Апостол Павел был шорником (шил палатки), Христос родился в семье плотника. Честный, хотя бы черный труд не развращает, а всегда облагораживает. Но и священник, и весь приход должны дать подготовляющемуся в священники юноше возможность провести трудовые годы (до семинарии и после ее) в обстановке, способствующей благочестию. Мне кажется, для этой цели могли бы служить монастыри, если бы они были вычищены от той невообразимой мерзости, в какой многие из них погибают теперь. Провести несколько лет в хорошем монастыре, под руководством строгих и добрых старцев, в атмосфере одновременно молитвенной и трудовой — это дало бы для будущего священника неизмеримо больше, чем "немножко алгебры", "чуть-чуть зоологии" и т.п. Если что нужно для будущего апостола, так это вошедший в привычку высокий подъем души, упоение молитвой да способность честным трудом кормить себя, ибо только такой труддает независимость от паствы и мирского начальства. Духовенство теперешнее, мечтающее попасть на содержание казне, теряет вместе с этим остатки права на духовную свободу. От кого будете получать "жалованье", тот будет и помыкать вами! Семинарии когда-то казались лишними, именно в "века святых", но пусть для углубления в слове Божием будут устроены и семинарии, лишь бы они не развращали подготовленных к священству юношей. Наконец, что касается светского образования, если кому оно очень нравится, то кто же мешает тем же священникам знакомиться с мирскими науками самостоятельно? В свободное время учатся же они, кто желает, музыке? Посвящают же, например, игре в винт столько времени, что хватило бы на изучение какого хотите курса?

Из множества священников, каких я знал, мне довелось встретить лишь одного священника (из Сибири), до того пристрастившегося к математике, что он посредством четырех правил арифметики решил даже какую-то задачу из теории чисел, поставленную академией на конкурс. Но это был единственный священник, каких я знал, увлекшийся одною из светских наук. Несмотря на полную свободу заниматься какими угодно науками, подавляющее большинство батюшек, как и вообще интеллигентов, ничего, кроме газет, не читает. Школьная подготовка в этом отношении нисколько не способствует к продолжению "общеобразовательных" занятий. Я не стал бы ни минуты возражать против "общеобразовательного" курса, если бы семинаристы добровольно проходили его. Я решительно против насильственных требований этого курса для священников. Отнимите государственные "права", связанные с мирскою школою, и все поразятся, до какой степени вне этих прав, вне карьеры, так называемые общеобразовательные науки никому не нужны. Не нужны они были апостолам и святым, не нужны и преемникам апостолов пресвитерам, если они не будут кривить душой, если посвятят себя только Богу, а не и Мамону одновременно. Я уверен, что ни один искренно увлеченный богопознанием священник не заинтересуется тригонометрией, и немецкий язык ему покажется таким же ненужным, как китайский. Но если бы нашлись такие суетные, которым всего мирского хочется попробовать, — кто же мешает им?

Орган полусветского духовенства "Колокол" в полемике по поводу ценза священнического договорился до поразительных вещей. На мои слова, что священник должен иметь "вечное устремление в сторону истинной святости", церковная газета заявляет: "А вот мы, простые, невысокомудрствующие о себе, по нашему православному воспитанию "глуповатых и запальчивых семинариев", привыкли смотреть так: священник, по праву апостольского преемственного рукоположения, есть орудие низведения на нас благодати Духа Святого в таинствах Церкви Христовой, и какой бы он ни был, грешник ли или праведник, ученый или неученый... когда этот "батя" надел поручи, эпитрахиль и фелонь, то для меня он ангел Божий, служитель Христов, каким бы грешником он ни был в устах народа". Этим церковная газета, как видите, договорилась до полного отрицания нравственного ценза для священников. Раз, видите ли, вы рукоположены, раз одели поручи, фелонь и эпитрахиль, то ео ipso вы превращаетесь в ангела Божия. Но это чисто шаманский, а не православный взгляд. Благодать при рукоположении дается не всякому, а только заслуживающему благодати. Даже Христом избранный Иуда оказался недостойным избрания. Множество правил святых апостолов (например 25, 27, 28, 29, 30 и пр.) повелевают извергать из чина уже рукоположенных епископов, пресвитеров и диаконов за разные их грехи. То же подтверждают вселенские соборы (например Первый Никейский, правила 9, 20 и пр.): "Аще которые из падших произведены в клир по неведению... таковые по дознании извергаются от священного чина". Это элементарно ясно, и нужно поразительное одичание некоторой части духовенства, чтобы договориться до отрицания необходимости всякой нравственности для священства. Но если в силу рукоположения нравственного ценза не нужно, тогда зачем же и учебный ценз? Зачем же тогда тригонометрия и французский язык? "Ах, нет, — заявляют мои опростоволосившиеся оппоненты, — эти предметы необходимы! Тут одной благодати рукоположения мало!"

Один из пономарей газеты "Колокол", называющий себя довольно верно "елейным, глуповатым и запальчивым семинаром", в доказательство ненужности нравственного ценза приводит молитву, которую священник читает во время пения херувимской песни: "Никто же достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити или приближитися или служити Тебе, Царю славы". Но именно эти слова, мне кажется, и доказывают то, на чем я настаиваю. Достойны служить Царю славы далеко не все священники, а лишь не связанные "плотскими похотьми и сластьми". В обеспечении этих "плотских похотей и сластей" — вся разгадка сопротивления духовенства церковному направлению реформы.

VII

16 июля

Дайте хороших полководцев, и они непременно создадут хорошую армию. Дайте нравственное духовенство, и оно сделает народ религиозным. Ни о духовной школе, ни о духовенстве вообще не стоило бы тратить двух слов, если бы этот вопрос глубочайшим образом не был связан с дисциплиной народной, с его благородством духа, с идеалами, ради которых стоит жить на земле. Великое призвание духовенства звучит в самом титуле сословия. "Дух", "святость" — вот о чем говорит этот древний титул. Но поразительно пренебрежение, которое исторически выработалось у нас к служителям престола Божия. В том-то весь и ужас, что не только общество, но и простой народ уже более не уважает своих пастырей и часто в степени, приближающейся к презрению. Просмотрите народные пословицы и поговорки — ведь это тысячелетние приговоры, выводы живого народного опыта. Что же говорит народ о своем священническом сословии? "Поп ждет покойника богатого, а судья — тягуна тароватого". "Ждет как ворон кости: поп — покойника, а судья — разбойника". "Дерет коза лозу, волк — козу, мужик — волка, а поп мужика". "В попах сидеть — кашу есть". "Шо котови, шо попови — хорошее житье". "Требник — поповский хлебник", "По деньгам и молебен", "Дмитриева суббота — кутейникам работа", "Кому тошно, а попу в мошно", "И поп новину любит", "Деревенский попок любит пирог", "Хорошо попам да поповичам: их зовут, да им же и пироги дают", "Один хлеб попу — одна радость: что свадьба, что похороны", "Богу слава, а попу каравай сала", "Пип дерун, дере и з живого, и з мертвого", "Вес и мера — не поповская совесть: не обманут и лишка не возьмут", "Поповские глаза завидущи, руки загребущи", "Попу отдай дижу с тистом, то вин тисто вибире и очи тобе выдере", "У попа, кажуць, дзве руки: одна — што ксициць, другая — што бярець, а тэй, што даець — тэй нима", "Не купи у попа лошади, не бери у вдовы дочери", "Не страшно жениться, страшно к попу приступиться", "Худой поп обвенчает и хорошему не развенчать", "На лес и поп вор", "У попа сдачи — як у шевця остачи" (т.е. как у портного остатков материи — не жди), "Аз пью квас, а где вижу пиво, не пройду мимо" и пр., и пр. (См. I. И. Иллюстров: "Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках", изд. 2-е. 1910 г. СПб.). Эта сплошь пренебрежительная характеристика духовенства в пословицах повторяется и в многочисленных народных сказках, начиная со всем известной, записанной Пушкиным "Сказке о попе и работнике его Балде". Более презрительного отношения к священнику, чем хотя бы в названной сказке, невозможно себе и представить.

Припомните также хотя бы в некрасовской поэме "Кому на Руси жить хорошо" разговор священника с компанией деревенских философов, искавших счастливого удела. "Теперь посмотрим, братия, каков попу почет?... — спрашивает поп. — Скажите, православные, кого вы называете породой жеребячьею?... С кем встречи вы боитеся, идя путем-дорогою?... О ком слагаете вы сказки балагурные, и песни непристойные, и всякую хулу? Мать попадью степенную, попову дочь безвинную, семинариста всякого — как чествуете вы? Кому вдогон, злорадствуя, кричите: "Го-го-го?"" Некрасов отметил неуважительное отношение к духовенству еще старых, очевидно, крепостных времен, когда держалась общая бесспорная вера в Бога и любовь к церкви. Напрасно было бы думать, что один лишь высший класс измывался в старину над попами (доходило до того, что самодуры-помещики иногда секли своих духовных отцов). Если заглянуть в неочищенные цензурой народные сказки и присказки, то прямо нет мерзости, какая бы там не приписывалась попам. Чем же объяснить это крайне неблагоприятное для духовенства обстоятельство? Сами священники общим хором объясняют падение своего авторитета нищетой своей, необходимостью собирать подаяния за требы, не гнушаясь даже кусками пирога и пятаками. Но мне кажется, объяснение это в корне неверное. Отшельники и юродивые — совсем уж нищие, однако пользуются высоким уважением народным, и про них не сложилось никаких обидных ни кличек, ни грязных анекдотов. Да и бедность священников — понятие очень относительное. Как известно, священники особенно обеднели с падением крепостного права, с бегством помещиков из деревень. До этого священники отличались все-таки выдающеюся зажиточностью — до такой степени, что на вопрос, кому живется весело, вольготно на Руси, "Лука сказал — попу". Вот как крестьянин представлял себе поповское житье: "Дворяне колокольные — попы живут по-княжески... Три года я, робятушки, жил у попа в работниках: малина — не житье". Попова каша с маслицом, попов пирог с начинкою, поповы щи — с снетком! Жена попова толстая, попова дочка белая, попова лошадь жирная, пчела попова сытая, как колокол гудет!" И в самом деле, в старинные времена около помещиков и неразоренного крестьянства священники жили как очень богатые крестьяне, стало быть, за бедность презирать их народ не мог.

Вообще бедность в нашем народе не возбуждает острого чувства пренебрежения: не говоря о подвижниках, народ чтит даже нищих, калек перехожих, "несчастненьких" арестантов — не за преступления их, а именно за их нужду. В народных неприличных сказках никогда не осмеиваются нищие, и осмеиваются вообще не бедные попы, а богатые, как и монахи, осмеиваются далеко не те, что действительно отреклись от мира, а наоборот, — те, которые собирают стяжания и ведут развеселую жизнь у себя в кельях. Не нищета апостольская, а именно претензия на мирское богатство со стороны священного сословия — вот что глубоко претит народу. Священники горько жалуются на бедность, но ведь дьяконы и дьячки еще беднее, однако народная сатира бичует по преимуществу священников. И после крепостного права, и теперь вы встретите немало деревенских священников очень богатых даже в самых бедных губерниях. Есть священники, занимающиеся ростовщичеством (я знал таких), разными спекуляциями кулацкого характера — и такие, сидя в деревне, скапливают десятки тысяч рублей. Что ж, они разве пользуются вследствие этого особым уважением? Ничуть! Скорее наоборот. Крестьянин охотнее мирится с пьяненьким и нищим попом, чем с попом мироедом, который жиреет от неправедного богатства. Возьмите наших столичных батюшек. Например, кладбищенских, получающих десятки тысяч в год дохода. Возьмите консисторских протоиереев, наживающих капиталы. Разве богатство их привлекает к ним чье-нибудь особенное уважение? Совсем напротив. Глубоко грешный, но с остатками православия в душе народ несет в своем сердце представление об угодниках Божиих как отрекшихся от всех прелестей мира. Ведь этому же учит сама церковь и сами священники. Если не бедностью, то чем же, спрашивается, заслужили русские священники стародавнее пренебрежение к себе?

Мне кажется, у нас повторилось буквально то самое, что в католической церкви. И там духовенство к XVI веку до такой степени себя опорочило в глазах народных, что наиболее свежие и чуткие народности, именно германские, прямо ушли из церкви. Нет сомнения, наше сектантство вызвано главным образом тою же причиной. От пастырей действительно благочестивых, подающих высокий жизненный пример, народ никогда не ушел бы. Теперь же так сложилось, что уходят не одни своеобразно верующие (сектанты), но и вполне согласные с православием. Из церкви уходят, как из театра с классическим репертуаром, но с бездарными актерами. В конце концов вместо высокого удовлетворения душа начинает испытывать обиду. Какой же смысл верующим людям обращаться к посредничеству порочных и неверующих священников? Зачем благочестивым людям слушать батюшек равнодушных и своекорыстных, которые понижают ваше духовное настроение, вместо того чтобы возвышать его? Не только образованные люди, но даже простые крестьяне крайне чутки к одушевлению веры. Если священник не вызывает растроганности, умиления, возвышения, святого восторга, значит, "поп плохой", рассуждают крестьяне, и они правы. "Каков поп, таков и приход": ясно, что плохой поп понимается народом как огромная опасность, как опасность не спасти свои души, а погубить их. Не материальная бедность священников, а нравственная их бедность — вот что вызывает к ним пренебре жение в народе. Нужно ли прибавлять, что народ не понимает и совершенно не ценит светского образования в священнике? Единственно, что он ценит, это благочестие и духовную начитанность их. Посмотрите, каким глубоким уважением пользуются иные простые начетчики, если они хоть сколько-нибудь благочестивы! Последние годы в Петербурге на Петровском острове проповедует слово Божие так называемый "братец Иоанн" по фамилии Чуриков. Простой крестьянин, в рубашке, подпоясанной поясом, в высоких сапогах. Он не выдает себя за святого, не делает чудес, никакого образования, даже богословского не имеет, и тем не менее каждое его поучение на евангельские тексты собирает необозримые массы народа. Народ кланяется ему, целует у него руку и благоговейно — с удивительным почтением внимает ему. Особенно ревностные поклонники убеждены, что это вновь воплотившийся Христос, и высказывают это проповеднику прямо. Чем же объяснить это страстное поклонение, как не жаждой видеть хоть некоторое приближение к святости у своих духовных руководителей? Мне лично не довелось еще видеть "братца Иванушку", но на днях мне прислали только что вышедшую в свет книгу его проповедей*, сказанных в течение последнего года. Книга составлена известным сектантом И.М. Трегубовым, человеком богословски образованным, который, видимо, разделяет народное чувство к "братцу Иванушке". Об этой крайне любопытной книге я поговорю особо, теперь же упоминаю о ней в качестве свежего доказательства, до чего народ не удовлетворен православным духовенством. Удивляются тому, что целые миллионы простонародья бегут в штунду, в молоканство, в раскол и т.п. Да как же не бежать, если народ не видит около себя "пастырей добрых, полагающих душу свою за овцы", а видит наемников нерадивых, которые всею жизнью своей доказывают, что сами не верят тому, чему учат?

______________________

* "Беседы братца Иоанна Чурикова" от 2 мая 1910 г. по 1 мая 1911 г. СПб. 1911.

______________________

С крайним бесстыдством представители нашего духовенства настаивают со своих газетных колоколен, будто священникам не нужно нравственного ценза. Священники, видите ли, могут быть какими угодно грешниками, но раз они рукоположены и надели фелонь и поручи, то этого и достаточно, они — ангелы Божии. Священник может быть пьяницей, утверждает "Колокол", но таинство, совершенное им даже в пьяном виде, не перестает быть таинством*.

______________________

* Что сам народ иначе смотрит на таинства, совершаемые пьяными священниками, доказывает сказание XVII века о поповской дочери Соломонии, которая, выйдя замуж, начала рожать мужу чертей. В ночном видении несчастной женщине явился святой Феодор и объявил, что все ее страдания происходят от того, что ее "поп пьян крестил и половины святого крещения не исполнил". После трудных и сложных мытарств Соломонию, наконец, исцелили устюжские чудотворцы Прокопий и Иоанн (см. Ровинский. Русские народные картинки, 332).

______________________

Так как опьянение есть временное помешательство, то, очевидно, даже сумасшедшие священники, пока они не извергнуты из сана, считаются правоспособными совершать таинства. Будь священник нравственный урод, будь он развратник, клеветник, вор, убийца, будь он, наконец, атеист или идолопоклонник, но раз ему удалось хотя бы обманным образом заручиться рукоположением епископа, то миряне должны чтить его как истинного иерея Божия, носителя благодати Святого Духа с правом "вязать и решать". Пусть священник заведомый преступник, пусть миряне убеждены, что это злодей и психопат, но пока он не извержен из сана, они обязаны считать его своим духовным пастырем и отцом. По этой идиотической логике та женщина, которая когда-то была избрана в папы, все-таки была истинным епископом, ибо была рукоположена. По этой логике Святой Дух сходит не на ту душу, какую сам признает в своем божественном ведении достойной этого, а на любую голову, которую укажет епархиальный архиерей. Договориться до столь цинически нечестивой бессмыслицы могли только современные наши семинары, променявшие благоразумно поручи и фелонь на чиновничий мундир по духовному ведомству. Означало бы смерть народную, если бы народ когда-нибудь принял эту точку зрения, в корне своем антихристианскую. Никогда народ, видящий над собою небо, не дойдет до подобного безумия. Христос приходил не землю не для того, чтобы освятить грех и сделать его привилегией духовенства. Если каждый мирянин, совершая грех, разобщается в этот момент с Духом Святым, то тем более священники. Им много дано и с них много спросится. Народ именно и перестал уважать духовенство, когда заметил, что оно недостойно уважения. Благодать благодатью, Евангелие Евангелием, но преемники апостолов сами первые должны были такими же христианами, какими они нас учат быть.

Нельзя от священников требовать святости, которая есть особый дар Божий, но от них непременно нужно требовать "непорочности", какая определена вселенскими соборами, т.е. праведности, способной вызывать к себе уважение. Священники без нравственного ценза опорочивают церковь. Они именно отвращают народ от православия и заставляют его искать иных путей к Богу. Напрасно думают бездушные семинары, будто народ навсегда связан какими-то заклятиями и хочет не хочет — обязан брать свое спасение из нечистых рук. Народ знает о существовании Евангелия, он уже может сам выслушать вечные слова Христа, он удостоверен в своем достоинстве детей Божиих, которые в каждую минуту могут обратиться к Небу и говорить с Отцом Небесным. Народ уже знает слова апостола: "Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не поддавайтесь игу рабства". Истинное православие народ понимает как истинное благочестие и не пойдет в рабство к книжникам и фарисеям, знающим всего понемножку и ни во что не верующим. "Церковь", господа семинары, есть "собрание верующих"; если же вы хотите быть неверующими интеллигентами с правом делать светскую карьеру, то народу вы не нужны. Он найдет себе пастырей без привилегии на грех. Вместе с выродившимся чиновничеством вы напрасно будете требовать веры в себя и почтения к себе — этого не дождетесь. И веру, и почтение нужно непременно заслужить, и на столь великое призвание, каково апостольское, заслужить его не так-то легко, как вы думаете. "Прозубрил учебнички, получил рукоположение, сообразное с отметками диплома, и дело в шляпе". Народу, видимо, наскучила эта кощунственная комедия. Народ жаждет иметь истинных учителей и единственно, чего требует от них, это неподдельного благочестия.

Среди русского духовенства встречаются, конечно, истинные праведники, последний пример — отец Иоанн Кронштадтский. Но они, очевидно, составляют крайне редкое исключение, хотя именно в этом сословии должны бы быть правилом. Духовенство русское иногда называют "Евреями в рясах", и в самом деле, у него с Евреями есть нечто общее. Как "избранный народ Божий" оказался отверженным для всех народов в силу чрезмерной своей корыстности, так и священное наше сословие: оно оказалось слишком ниже своего духовного призвания. Евреям наскучило поклоняться единому Иегове, и они стали служить чужим богам, главным образом золотому идолу. Духовенству тоже не под силу оказывается благое иго Христа и легкое (для праведников) Его бремя — духовенство тоже рассеивается по свету, ища мирской карьеры, ища будто бы недостающего материального обеспечения. Реформа духовной школы задумана Законодателем для спасения духовенства в его идеальном призвании, но, будучи поручена представителям самого поврежденного сословия, реформа явно направляется в сторону окончательного расстройства православия. В трагической борьбе веры и карьеры берет верх последняя.

VIII

23 июля

Синодская комиссия по духовно-учебной реформе заканчивает свои занятия. "Остается, — говорит архиепископ Сергий, — разработать лишь некоторые третьестепенные детали: об устройстве семинарских канцелярий, о праве семинарий иметь свою печать и т.п.". Подумайте, какая трогательная заботливость — не забыли даже третьестепенных деталей вроде штемпеля к бумагам. Но мне кажется, этими "третьестепенными" деталями данная реформа и ограничится. Вся работа почтенной синодской комиссии носит явно третьестепенный характер. Все мелочи, все штемпеля духовно-светской образованности обдумали, а центральный вопрос об образе духовного пастыря, о нравственно-религиозном типе его остался в стороне. Вышло так, как если бы комиссия о музыке занялась вопросами лишь о нотной бумаге, о чернилах, которыми пишутся ноты, и т.п.

Как ясно было для всех уже и в начале работ комиссии, она разошлась с Высочайшим указанием — вести реформу в церковном направлении. Повели ее в прежнем двойственном, церковно-светском направлении, причем светскому курсу дано даже преобладание. Из общих десяти лет училища и семинарии, необходимых для посвящения в священники, шесть лет, т.е. три пятых курса будут отданы на исключительно светское, общеинтеллигентское образование, да и в самой семинарии немалое число часов будет предоставлено светским же наукам. Таким образом, реформа проектируется не только не в церковном направлении, но, пожалуй, в менее церковном, чем устроена нынешняя, революционная и совсем безбожная духовная школа. Архиепископ Сергий объяснил сотруднику "Нового Времени", что гимназическое образование решено дать семинаристам, во-первых, для того, чтобы не делать их "невольниками пастырства", а облегчить им выход из духовного сословия, а во-вторых, к этому побуждает "слишком наглядный пример католического духовенства, высокий авторитет которого в значительной степени зависит от его всестороннего образования".

Оба эти довода мне кажутся чрезвычайно слабыми. Ведь если так устраивать духовную школу, чтобы она не привлекала к священству молодежь, а облегчала уход из духовенства, то кто же тогда пойдет в священники? Пойдут лишь крайне немногие — или с исключительным религиозным призванием, но таких единицы во всякой школе, или воспитанники совсем бездарные, которым не под силу одолеть высшую светскую школу. Откуда же, спрашивается, Синод наберет сколько-нибудь подходящих кандидатов в иереи? Множество священнических кафедр и теперь пустуют, а в будущем, когда из духовных училищ откроется дорога в университет, кто же не соблазнится этой дорогой? Синодская комиссия в стремлении обеспечить карьеру поповичам упустила, как трудно не только духовному ведомству, но даже, например, военному и морскому пополнять свои специальные училища сколько-нибудь удовлетворительным составом учащихся. И военная, и морская карьера неизмеримо блестящее духовной, между тем, при конкурсных испытаниях приходится пропускать иной раз очень слабо подготовленных, притом брать юношей из всех сословий, иной раз совсем неподходящих для будущего офицерского звания. Недавние постыдные процессы офицерских чинов в военном и морском ведомствах показали, что и в эти рыцарские, героические сословия проникают весьма недолжные элементы — проникают по трудности получить более удовлетворительный материал. На чем же основаны предположения синодской комиссии. Что вакансии в семинариях все-таки будут заполнены? Ровно ни на чем. Напротив, все заставляет думать, что новая реформа окончательно разрушит духовенство как потомственное сословие и сделает его простой профессией вроде адвокатуры. Наберется ли достаточно людей, желающих посвятить себя столь плохо оплачиваемой профессии?

Не пришлось бы, как в адвокатуре, обращаться к Евреям, чтобы пополнить недостаток желающих. По крайней мере, в "Московских Ведомостях" — даже в такой консервативной газете! — кто-то уже требует, чтобы в семинарии были допущены евреи... Таково будет неизбежное следствие бедственной ошибки синодской комиссии. В старые, более умные времена понимали, что людей с исключительным призванием нельзя найти ни для одной профессии, ибо талант — слишком большая роскошь природы. Тогда справедливо полагали, что за недостатком талантов приходится брать и посредственных людей, но последних следует, возможно, рано втягивать в специальность, чтобы вместо отсутствующего призвания успела сложиться хотя бы прочная привычка. Посредственные люди, конечно, не годятся для творческих ролей, но долголетняя практика в ремесле доводит последнее почти до искусства. Ничтоже сумняся, в старину брали потомственно воспитанных в церковном направлении поповичей и с ранних лет учили их церковным наукам. Большинство таких неизменно шли в священники и гордились своей долей.

Мы в теперешний демократический век так либеральны, что даже офицерство и духовенство кричат против "замкнутости" своих сословий. Однако замкнутость эта имела свои высокие выгоды, которых забывать нельзя. Именно в эпоху замкнутости названных сословий церковь выдвинула "века святых", а армия — века героев. Смешайте все сословия и школы на почве буржуазного равноправия и общедоступности, и вы увидите, что для самых высоких, но хуже оплачиваемых профессий не найдется людей в обществе. Прежде, когда волей-неволей дворяне шли в военную службу, а потомство священников — в духовную, на все хватало людей. Теперь новые поколения стихийным стадом ломятся в наиболее прибыльные карьеры — в адвокаты, в инженеры, в купцы, промышленники, а из священства и офицерства установилась обратная тяга. Бегут оттуда, а не туда.

Крайне несостоятелен и тот довод преосвященного Сергия, будто высокий авторитет католического духовенства зависит от его всестороннего образования. Прежде всего, нужно доказать, что рядовое католическое духовенство всесторонне образовано. Недавний процесс Вон-лярлярских с целой выставкой ксендзов показал, что и католические священники далеки от "всестороннего образования". Авторитетом католические патеры пользуются преимущественно среди низших классов, неспособных оценить всестороннего образования. Средние же классы, как и у нас, постепенно уходят из католической церкви. Если авторитет католических священников сравнительно высок среди аристократии и народа, то этому причина не знание ксендзами "немножко алгебры, "немножко физики", а многие весьма важные достоинства католической иерархии. В католичестве имеется коронованный патриарх-король, хозяин церкви, существо полубожественное и непогрешимое в глазах верующих. Наместник Христа, один на все католические страны и народы, папа окружен таким мистическим почетом, что последний передается и иерархии, от него поставляемой. Католическая церковь до сих пор монархия и сохранила все преимущества монархического строя. Наша же церковь похожа скорее на олигархическую республику, вроде венецианской, где роль дожа играет обер-прокурор Святейшего Синода. Многоглавая власть в народе никогда не пользуется тем высоким авторитетом, как единодержавная, и никогда не в состоянии передать свое обаяние на низших ее служителей. С другой стороны, и само священство поставлено у католиков совсем иначе, чем у нас. Там оно безбрачно и, стало быть, бессемейно, у нас же обременено обязательною, как это ни нелепо, семейственностью. У католиков в священники идут, как у нас в монахи, только юноши, склонные к одиночеству и к той независимости, какую дает жизнь, не связанная с семьей. Католическое духовенство безбрачно на основании слов апостола Петра: "Мы оставили все и последовали за Тобою", согласно с требованием Христа (Мф. 19; 29, Мк. 10; 29 и пр.) оставить все, между прочим жен и детей, кто хочет идти апостольскою стезей. Одиночество придает патерам характер подвижников; хотя многие из них имеют тайные связи, но этот грех остается тайной, — с внешней же стороны патеры в силу бессемейности не раздавлены, как наши священники, мирскими заботами, поисками средств, вечным и единственным интересом, как бы прокормить детей да устроить их карьеру. Всякие, конечно, бывают и патеры, но большинство их не имеют законных поводов к корысти, к непрерывному вымогательству у прихожан платы за свое священническое дело. Торговля таинствами водится и там, но все же не так откровенно, ибо для нее нет тех материальных оснований, что у нас. В силу одиночества и ограниченности одиноких потребностей католический священник в состоянии смотреть на свой приход как на единственную свою семью, в состоянии влагать в нее все время и все нравственные силы. Да, всякий умный католический патер — авторитет для своего духовного стада, но потому только, что он пасет его, тогда как наш батюшка с многочисленной семьей сам пасется, так сказать, на подножном корму среди такого же, как он, погруженного в вечные заботы стада... Вот истинная причина сравнительно высокого авторитета католических ксендзов, а вовсе не всесторонняя (якобы) образованность их. Правда, будучи одинокими, ксендзы имеют время — не в пример нашим батюшкам — не только совершать требы, но и почитать священное писание, святоотеческую литературу и оттого кажутся сравнительно образованными. Не лишено значения и то, что в католические священники, входящие в могучую империю духовного Рима, идут люди из более культурных и властных сословий, чем у нас. Католическое духовенство оказало крупные услуги цивилизации и науке, но, конечно, не "всесторонними" познаниями в тригонометрии и химии оно владеет сотнями миллионов душ, а своим религиозным вмешательством в жизнь народов.

Архиепископ Сергий очень трогательно расхваливает свой проект реформы, одобренный в главных чертах комиссией. Он радуется, что физика, химия и прочие естественные науки "не особенно подробно", но все-таки будут преподаваться кандидатами в будущие священники, равно как и один из новых языков. За химию, и физику, и прочие естественные науки стоит (будто бы) сам апостол Павел в гл. 1 Послания к Римлянам: "Невидимая бо его, от создания мира творенми помышляема видима суть". Не смея спорить с ученым архипастырем, я все-таки позволю себе заметить, что этот текст не может относиться к физике, химии и прочим естественным наукам, ибо таковых не существовало вовсе в эпоху апостола Павла, и он не имел о них ни малейшего представления. Если взять не темный церковно-славянский перевод, а русский, то слова апостола значительно уясняются: "Что можно знать о Боге, явно для них (Эллинов и варваров), потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы". Тут говорится не о научном изучении творений, которого тогда не было, а о простом рассматривании творений, которого уже достаточно, чтобы убедиться в невидимой и вечной силе Божией. В следующих затем стихах апостол Павел доказывает совсем обратное тому, что утверждает архиепископ Сергий. Апостол доказывает, как недостаточно одно "рассматривание творений" для истинной религии: "Но как они, познавши Бога (через рассматривание творений), не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих и омрачилось несмысленное их сердце, называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела; они заменили истину Божию ложью и служили твари вместо Творца"...

Вот к чему ведет познание Бога, добытое через рассматривание творений. Я не привожу дальнейших крайне выразительных стихов апостола, рекомендуя прочесть их самим читателям (Рим. I. 26 — 32). Нравственная характеристика апостолом язычников, узнавших Бога через рассматривание творений, прямо ужасна. Если же "рассматривание творений" счесть за естественные науки, то нет более громового обличения этого метода богопознания, как именно у апостола Павла в послании, приводимом архиепископом Сергием в защиту названных наук. "Что можно знать о Боге" — это явлено в творениях, но истинная вера состоит далеко не в одном знании о Боге, но главным образом в любви к Нему, в благоговении, в священных чувствах детей к Отцу. Последних-то чувств и не дают естественные науки. Все мы помним массовое увлечение естественными науками, когда гимназисты и семинаристы "резали лягушек" (у Лескова в "Соборянах" записан яркий тип такого естественника-семинариста), и что же? Именно эти-то резатели лягушек и являлись самыми ожесточенными нигилистами.

Еще более странные доводы приводятся архиепископом Сергием в защиту новых языков в духовной школе. "За последнее время количество наших храмов за границей все увеличивается, православие привлекает сердца очень многих иноверцев, но что могут дать им пастыри, не владеющие ни одним языком, кроме русского?" Итак, ради десятка церквей за границей, куда может забрести десяток скучающих иностранцев, десятки тысяч поповичей должны изучать иностранные языки! Очевидно, французского и немецкого языков будет мало, так как русские церкви возможны во всех странах, где есть наши посольства. Затем новые языки нужны (будто бы) в академиях для истории и обличения инославных исповеданий. Итак, для десятка ученых иереев, обличающих то, что давно обличено, должны обучаться ненужным языкам десятки тысяч сельских батюшек! Отсутствие более солидных аргументов за новые языки подчеркивает жалкую нищету тех, которые выдвигаются как нечто солидное.

Синодская комиссия заканчивается, очевидно, с сознанием отвратительно исполненной задачи, так как резолюции ее сложились не только шаткие, но и далеко не единодушные. Не все члены комиссии настаивали на гимназическом образовании для священников — как я уже писал, епископ туркестанский Дмитрий считает достаточным в качестве общеобразовательного курс городского училища. Но поразительнее всего то, что сам Святейший Синод уже давно пришел к мысли, что светские науки не составляют необходимости для священника. Чуть не в день открытия синодской комиссии в Петербурге, 11 июня в Житомире состоялся первый выпускной акт новой духовной школы — "пастырского училища", основанного Синодом в 1908 году. Это крайне замечательное училище имеет ту же цель, что и семинария — подготовление в священники, но программа у него совсем иная. Курс пастырского училища трехлетний (вместо пастырского училища трехлетний (вместо 6 лет), — светские науки исключены вовсе. Преподаются сверх семинарских предметов патрология, живопись, аскетика, но зато проповедничество проходится только практически. Принимаются лица всех сословий и даже (почему-то) иностранцы. Из 16 окончивших в нынешнем году было только трое со средним образованием, двое окончивших городское училище, один — второклассную школу и пр. Ясно, что и городское училище, и даже второклассная школа считаются самим Синодом достаточными для священников в качестве общеобразовательной школы. Содержание будущих пастырей суровое, бюджет училища в три раза ниже сравнительно с гимназией и семинарией. Архимандритом Прокопием в присутствии двух епископов на акте было сказано прекрасное слово: высказаны были — только с боль шим красноречием — те же мысли, на которых я настаиваю. "Подвизайтесь! — говорил отец архимандрит. — Средства ваши — не внешние права и положение, не блестящее даже научное образование (апостолы были рыбари), не изящные костюмы и манеры, не материальные средства, а искреннее чувство, теплота веры, бескорыстное одушевление"... "Чтобы неуклонно и настойчиво насаждать и поддерживать православный уклад жизни, нужно иметь самому постоянную религиозную настроенность, которая достигается лишь молитвою и подвигами веры. Поэтому ясно, что без трудов и молитвенного подвига пастырь не достигает успеха в своем пастырском деле" и пр. Окончившим были розданы свидетельства и по книге "Моя Жизнь во Христе" отца Иоанна Кронштадтского. Благочестие, молитва, подвиг — вот что рекомендуется будущим батюшкам, и ни слова не сказано, чтобы в свободное время священники пополняли свои сведения из тригонометрии и подучивались французскому языку...

Нельзя ни прийти в совершенное недоумение: с одной стороны, Синод устраивает пастырские училища без светских наук и с очень небольшой общеобразовательной программой, с другой, — в лице синодской комиссии — требует почти гимназического ценза для семинарий. С одной стороны, не только признана, но и осуществлена новая духовная школа в церковном направлении, как поведено Государем, с другой стороны, изо всех сил стараются подвести другое, светское направление, со всеми его отвратительными язвами. Ясно, что высшая иерархия наша колеблется, что она, как царство, "разделившееся на ся", обессилена внутренней борьбой. Пусть в синодской комиссии возобладало одно божество, чисто мирское, — именно карьера, — но в массе духовенства есть, однако, сторонники и веры. А что, если еще не все погибло для церкви, и чувство веры одолеет тригонометрию и французский язык?


Впервые опубликовано: Письма к ближним. Издание М.О. Меньшикова. 1911.

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.



На главную

Произведения М.О. Меньшикова

Монастыри и храмы Северо-запада