М.О. Меньшиков
Восстановление христианства

Сегодня за всенощной и завтра за обедней по всей России предстоит церковный сбор на построение церквей в Абхазии. Горячее воззвание сухумского епископа Андрея, по-видимому, подействовало. Оно открыло весьма конфузное обстоятельство, о котором, конечно, и прежде знали "кому ведать надлежит", но так как не было громких разоблачений, то о нем не было и никакой заботы. Вместе с тысячью глухих углов России, окутанных полночным молчанием, и Абхазия считалась провинцией вполне благополучной. В широкой публике о ней только и знали, что это — древняя Колхида, куда аргонавты ездили за золотым руном. Предполагалось, что Абхазия — рай земной, что это наша Ривьера, где чудное южное море, жгучее солнце, голубое небо, могучие горы дают те же волшебные эффекты, что в наиболее благословенных уголках Средиземного побережья. Кто в Петербурге не едал или, по крайней мере, не дивился субтропическим фруктам, выращенным на том берегу несколькими любителями вроде Е.В. Павлова, вложившими в свои участки огромные капиталы и имеющими удовольствие кушать собственные апельсины? Правда, последние пока обходятся в десять раз дороже заграничных, но служат предметом национальной гордости: дескать, и у нас есть своя Италия, свои сады Гесперид. И вдруг с этого сказочного берега, с родины Медеи, раздается полный отчаяния крик молодого епископа, недавно сосланного туда из казанской епархии. Да ведь это действительно языческая страна! Этот чудный берег, который видел апостол Христа, только по имени называется христианским, на самом же деле он усыпан развалинами христианских храмов. Даже мечети, где поклоняются все-таки единому Богу, считаются тут роскошью, и единобожие вновь сменяется откровенным жертвоприношением каким-то богам Афу и Шашю. В столице Новороссии Новороссийске, где идет колоссальная торговля, епископ Андрей, желавший благословить нескольких школьников Евангелием, нашел в продаже всего лишь один экземпляр этой священной книги "в стареньком переплете". Между тем, этот край уже второе столетие принадлежит России, переданный ей ханами Шервашидзе. За последнее столетие расцвели захваченные европейцами огромные государства вроде Австралии и Канады. У нас же, отпраздновав столетие присоединения грузинских царств, слышим святительский крик о языческих жертвоприношениях на месте храмов Божиих, лежащих в развалинах...

Церковный сбор по всей России — это один из любимейших у нас способов штопать дырки. Дело не сложное: взять кружку или тарелку и обойти сермяжную публику в церкви. Глядишь — подсчитав пятаки и копейки, вы наберете целковый, а при удаче два, а если пустить какую-нибудь влиятельную барыню или губернаторского бебе, то чиновники, скрепя сердце, набросают и десяток рублей. Считайте, храмов по всей Руси с полсотни тысяч, вот вам и кругленькая сумма. Я, откровенно говоря, принципиально против подобных сборов, уязвляющих мое национальное чувство. Ведь это, если сказать правду, то же нищенство, то же беспечное протягивание руки за милостыней. Нигде в свете нет столь широко раскинувшейся, как у нас, нищеты, нигде паперти храмов и коридоры казенных учреждений не украшены столь бесчисленным множеством всевозможных кружек, куда публика приглашается класть свою лепту. Нельзя народу жить на свои же "доброхотные даяния". Нельзя строить флоты, водяные и воздушные, на несчастные копейки и двугривенные, "пожертвованные" из публики. Я держусь мнения, давно высказанного в басне о Тришкином кафтане: нельзя обрезать полы, чтобы чинить рукава. Всякое серьезное дело должно расти из своего собственного корня, а не чужими соками. Это относится и к такому великому явлению, как христианство.

В Абхазии, как и всюду, христианство прививалось одним лишь способом. Приходили святые апостолы, увлекали своею проповедью небольшое число последователей, строили крохотные церковки, где едва можно было повернуться. Но эти церковки были огромны внутренним объемом веры, которая быстро — как река в половодье — выступала из берегов. Апостолы, мученики, подвижники создавали верующих, а верующие не жалели средств и строили храмы: сначала скромных размеров, затем величественные. Вот естественный и разумный способ насаждения христианства. У нас же хотят наоборот: сначала создать храмы, а потом будто бы сами собой откуда-то явятся и верующие. Боюсь, что этот расчет ошибочен. Возможно, что воздвигнутые на чей-то чужой счет храмы останутся пустыми. Разве мы не видим пустующих храмов не только на краю крещеного света, но, например, в самом Петербурге? Н.А. Энгельгардт писал недавно о громадном смоленском соборе и о многих кафедральных соборах коренных губернских центров. Эти соборы постепенно разрушаются без ремонта. Доходит до того, что не на что починить церковные крыши, и они протекают. Города неудержимо растут, а благочестие неудержимо падает. Даже в двунадесятые праздники церкви наполовину пусты. Аристократия, полуинородческая у нас, а затем и именитое купечество, быстро делающееся на три четверти еврейским, покидает христианские храмы. Абонируются в оперу, регулярно посещают роскошные рестораны, — привычка же каждую субботу и воскресение ходить в церковь совсем пропала. Об интеллигенции и говорить нечего. За высшими сословиями невольно тянется и простонародье. Конечно, не все еще деревенские парни расстреливают образа или раскалывают их на щепки, чтобы разогреть самовар, — но уже великое множество этих парней и девок вышли из культа. Для них уже нет потребности, как некогда бывало, молиться утром и вечером, молиться перед едой и после еды, молиться, входя в дом и выходя, нет потребности почитать или послушать душеспасительное чтение, житие святых, рассказы странников о святых местах и т.п. Понаблюдайте свою молодую прислугу. Понаблюдайте народ в деревне. Я отлично помню быт народный лет 40 — 50 тому назад, я помню бытовое благочестие, как и бытовую вежливость, степенность старших и почтительность младших. Хорошо также помню, как быстро тогдашняя интеллигенция заражалась нигилизмом и сразу отходила от церкви и государства. Точно бесы (сравнение Достоевского) вселялись в молодых, иногда вовсе недурных людей, и сразу же все прекрасное становилось презренным, все дорогое и заветное — враждебным. Так спадает колдовство влюбленности, и уже никакими силами не вернешь его. Я боюсь, что молодежь народная за эти 40 — 50 лет успела унаследовать нигилизм 60-х годов и что целый ряд поколений будет отравлен этим умственным ядом. Из всех народов мы, кажется, всего более склонны к цинизму, т.е. к докультурному состоянию душ. Латины дали пышный расцвет эпикурейской философии, германцы — стоической, славяне же явились бессознательными сторонниками диогеновского "ничего". Не слишком большая глубина культуры православия и светского европеизма давно подмечена наблюдательными иностранцами; сложилась на этот счет даже поговорка: "grattez le russe — vous trouverez le tartare". He будучи вполне справедливой, эта пословица все-таки характерна. Неизмеримая так называемая "широта" русской натуры, допускающая (по Достоевскому) тяготенье и к Мадонне, и к Содому, делает высокий религиозный культу нас гораздо менее обеспеченным, чем где-либо, и я сильно боюсь, что покатившись раз по склону пропасти, мы докатимся непременно до дна ее... Вот почему, мне кажется, если говорить о восстановлении христианства на диком абхазском берегу, то не лишне бы вспомнить заодно, что и вся Россия нуждается в восстановлении христианства. После торжественных и благополучных отчетов Победоносцева о состоянии русской церкви, как-то жутко теперь слышать о древнерусских соборах, которые не знают, где найти средства починить крышу, или о заброшенных церквах, в которых когда-то была служба, а теперь нет по двум причинам: по отсутствию священников и отсутствию прихожан.

Я имел как-то удовольствие беседовать с преосвященным Андреем сухумским, когда он был еще одним из епископов казанской епархии, тот совсем еще молодой епископ, родом из князей Ухтомских, внушил мне искреннее уважение своею ревностью к церкви, своей государственной тревогой относительно победоносного на Волге наступления ислама и своим прекрасным маленьким журналом, посвященным этому вопросу. Не знаю в точности, за какие вины этот преосвященный потерпел служебное гонение и был послан в кавказскую глушь. Никаких, вероятно, серьезных вин не было, а просто сиятельный епископ не мог войти в психологию той униженности, в какой томятся владыки из потомственного духовенства. На недавнем съезде старообрядцев мне довелось слушать крайне замечательный доклад на религиозную тему другого князя Ухтомского, доцента университета, — и я с глубоким удовлетворением узнал, что молодой богослов — родной брат епископа Андрея. "Какая искренняя и чистая княжеская семья", — подумал я. Прочитав воззвание епископа Андрея, я мысленно присоединился к нему всем сердцем, но боюсь, что путь избран им не совсем верный.

Нет храмов, — первое, что приходит в голову, — нужно строить храмы, и существует готовый, проторенный способ — воззвание в газетах, сбор пожертвований. Выйдет ли из этого большой толк? Едва ли. Допустите, что соберут тысяч пятьдесят, даже сто. Много ли. однако, можно построить церквей? Одну-две (при нашей привычке строить непременно большие церкви). Будут лишние священники и диаконы, но похоже ли все это будет на восстановление христианства?

Не только для Абхазии, но и для всей России, где перестают молиться (не по недостатку церквей), я рекомендовал бы другой прием, — правда, более трудный, но зато действительный, — прием апостольский. Представьте себе, что тот же епископ Андрей, молодой и одушевленный, захотел бы последовать примеру апостола Андрея или Симона Кананита и обойти собственными святительскими стопами все абхазское побережье, все горы и ущелья своей паствы. Несомненно, он нашел бы среди духовенства хоть несколько человек, искренно верующих, способных к проповеди. Совершенно невероятно, чтобы такая проповедь, будь она освящена "огненным языком" Духа Божия, не имела успеха. В течение немногих лет, может быть, одного лишь десятилетия, могли бы сложиться христианские общины, которые при всей бедности могли бы построить, каждая для себя, маленькую церковь. Великолепия никакого и не нужно. Осматривая развалины христианских церквей первых веков, осматривая христианские катакомбы, вы чувствуете, что именно тогда-то, при крайней нищете храмов, дух христианства достигал высоты невообразимой. Самая простая комната и несколько образов — вот вам храм, а такие-то храмы под силу даже полунищим горцам. Когда завяжется идеальная культура духа, когда эти варвары обуздают себя до смирения, труда, терпения, то добродетель их принесет им и материальный достаток, а с ним, если не иссякнет вера, поднимутся и более красивые, может быть величественные храмы. Не следует предупреждать событий и не нужно извращать их естественную преемственность. Стройте сначала христиан — и храмы сами построятся. Создайте потребность в храмах, а она непременно найдет себе удовлетворение.

Постройка храмов на счет посторонних жертвователей имеет невыгодную сторону всего искусственного, не выросшего из почвы. У нас постоянно видишь, как благодеяния со стороны вместо пользы приносят вред. Пробовали на казенный счет кормить народ, потерпевший от неурожая, и народ в многих местностях перестал работать. Пробовали на казенный счет воспитывать пастырей душ, образованных настолько, что они могут сказать мерси и бонжур. И что же — народ отвернулся от этих пастырей и обратился вновь, как в языческие времена, к колдунам и знахарям. Жертвуют населению библиотеки, и они довольно быстро сжигаются на цигарки. Постройте в деревне, если угодно, астрономические обсерватории и предоставьте их жителям. Они все-таки останутся при убеждении, что земля стоит на трех китах. А храмы христианские — просветительные учреждения не меньшей сложности, чем обсерватории.

Всем вышеописанным я, конечно, не отрицаю необходимости постройки храмов, но хотел бы видеть для них обеспечение не только денежное, из синодских или благотворительных сумм, но главным образом из внутреннего религиозного чувства, которое, к сожалению, вымирает в людях. Христос молился и проповедовал не только в храме, но и на вершинах гор и в садах и вообще в любом месте. Он советовал для молитвы запираться "в клеть свою", он говорил, что будет время, когда не только в чудесном храме Соломона станет совершаться жертва Богу, а в каждом верующем сердце. Христос же говорил, что где соберутся двое и трое во Имя Его, там и Он будет посреди них. Вот, следовательно, как просто решается вопрос о храмостроительстве. Отшельники и пустынножители, вроде святого Серафима, довольствовались крохотной кельей или пещерой. Не роскошные стены й купола спасают народ, а вот такие скромные колыбели веры. Но решительно необходимо, чтобы дух религиозности был воспитан в людях и чтобы живая проповедь поддерживала пламя этого высокого одушевления.

Христианство в Абхазии укрепилось, когда — в эпоху Диоклетиана эта местность сделалась своего рода каторжной для ссылки христиан. Ныне абхазский берег принадлежит не каторжным христианам-мученикам, а очень знатным и богатым людям, разобравшим тут в свое время казенные участки. Для этих счастливых владельцев было бы очень приятно, чтобы дикое побережье было декорировано православными храмами и чтобы местные разбойники были хоть немного укрощены каким-нибудь культом. Если так, то им первым следует пойти навстречу воззванию епископа Андрея. И все же остается открытым вопрос: вслед за Абхазией или раньше ее не следует ли восстановлять христианство и в России?

12 января 1913

Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.