| ||
|
Увы, задача христианства оказалась, по-видимому, такою же для человечества сверхсильной, как и задача язычества. «Христианство не удалось»,— говорит Достоевский. Для всех прирожденно благородных, т.е. родившихся святыми, христианство, конечно, удалось, и для них было легко и радостно удостоверить высоту духа, которую они Бог весть от кого унаследовали. Но благоприобрести спасение довелось лишь немногим грешникам. Мы вновь присутствуем при великом колебании духа, какое было две тысячи лет назад. Вера отходит от человечества, как солнце начинающейся осени. Не говорите мне о том, что еще большинство людей из общества и простонародья все еще крестятся и венчаются и даже заходят иногда в храмы. Если у вас есть хоть капля живого чувства, вслушайтесь в торжественные обряды церкви, хотя бы того же крещения и венчания. Вслушайтесь в смысл их и сравните с равнодушием публики, которая тут присутствует. В обрядах — бездна поэзии, неисследимая глубина мудрости, поистине — радость пересотворения, вознесения на небесную высоту. Оглядите же присутствующих православных, вы ясно увидите, что люди не волнуются, не возносятся ни на волос. Они остаются более душевно неподвижными, чем дома, скучающими, плоскими и деревянными, как пол, на котором стоят. Там, в древних словах молитвы и в таинственных символах высокая музыка мысли, здесь, в живой толпе, полное отсутствие слуха, глухонемое равнодушие. Интересует всех платье невесты, флердоранж, растерянные от застенчивости молодые лица. Интересуют шаферы, букеты, ковер под ногами. Интересует что хотите, только не таинство, которого как будто нет, и не только для публики, а и для самих священников, совершающих обряд. Ведь если бы священники серьезно верили в таинство, т.е. в то, что при их содействии совершается чудо, то разве они служили бы так заученно и равнодушно? Таинство не есть отсутствие, оно есть присутствие чего-то до такой степени великого, что не может вместиться в разум. Если бы присутствие божества чувствовалось, как когда-то, то разве все, начиная со священника, не впадали бы в религиозный страх и в потрясающее чувство обожания божества? Священники хотят быть дворянами — явный признак, что они потеряли веру в Христа и начинают как бы стыдиться Его незнатного происхождения. Благочестие вновь подменяется языческим благородством, христианский подвиг — породой. Всему духовенству русскому, от Святейшего Синода до сельского дьякона, смертельно хочется почета, который они потеряли. Они чувствуют себя теперь не только не на первом месте, как древнее духовенство, но даже не на втором, они чувствуют себя ниже дворянства, даже ниже чиновничества, составляющего переходную ступень к дворянству. Отсюда общее стремление выходить из духовенства, отсюда забота о том, чтобы духовная школа как можно более походила на светскую, отсюда требование общеобразовательных предметов, новых языков и т.п. Духовенство уже более не уважает своего призвания, оно заботится о том, чтобы выпустить сыновей в чиновники, в адвокаты, в инженеры, в личные дворяне. Святейший Синод сочувственно смотрит на это разорение древнего апостольского сословия и помогает бегству из него. Глубоко грустное и почти безнадежное явление. Уж если Христос не в состоянии удержать своих проповедников, то что же может тут поделать чье-либо человеческое внушение? Что касается жалкого стремления священства в личные дворяне, то позволю себе обратить внимание честолюбивой духовной молодежи вот на что. Даже с этой постыдной для священника точки зрения вы жестоко проигрываете. Кому, скажите, вы собираетесь пускать пыль в глаза своим чином X и титулом благородия? Своей кухарке или соседнему лавочнику? Высокоблагородных и превосходительных дворян нынче неисчислимое количество и нет возможности их отличить одного от другого. А вот на нашей памяти жил сын простого дьячка, простой священник по имени отец Иоанн Кронштадтский. И не в древние времена, а в наш упадочный век имя его гремело по всей Руси великой и волновало десятки миллионов душ. Население целых городов выходило ему навстречу, к его ногам бросались миллионные состояния, поцеловать подол его рясы считали за счастье иные красавицы и княгини. Мало России — в Европе и даже в Америке о кронштадтском священнике ходили легенды. Могущественный император, умирая, исповедовал ему свою душу и поручал его молитвам Россию. А когда скончался этот священник, то весь народ и общество и все власти, не дожидаясь голоса церкви, признали его святым, и с первого же дня к его гробу потянулись бесчисленные толпы. Священнику служат молебны, ставят свечи... Скажите — унизило ли отца Иоанна то, что он был сыном дьячка? Скорее возвысило. Возвысило ли его то, что он получил какую-то звезду, дающую потомственное дворянство? Скорее унизило. Есть высота священства, всем священникам доступная, на которой начинается царство не от мира сего. Вы видите. Что и в наше время человечество еще способно окружить простого священника сверхцарственным величием и только за одно качество — за святость. Священники должны быть святыми. P.S. Позабыл добавить, что отец Иоанн Кронштадтский не знал ни французского языка, ни многих «общеобразовательных» предметов, требуемых теперь Синодом от будущих священников. Ни отец Иоанн, ни все другие святые, митрополиты и патриархи, не знавшие французского языка, теперь не могли бы занять место сельского священника. Это ли не прогресс! Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.
Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. | ||
|