М.О. Меньшиков
Зараза сверху

I

Нынче летом я пристыдил нашу министерскую газету за то, что она очень уж откровенно аплодировала революции в Константинополе. В № 1096 «Россия» договорилась до того, что младотурецкие принципы объявила «общим достоянием культурного человечества». Я нашел тогда, что русской правительственной газете, издаваемой на казенный счет и рассчитанной на огромный круг читателей, неприлично воспевать младотурков на другой день переворота. Ведь свержение султана, как ни поверните, было актом преступной измены армии, присягавшей своему законному государю, актом вооруженного бунта. Газета «Россия», руководимая полуеврейской компанией господ Гурлянда и Гурвича, промолчала этот упрек мой, но не простила его, тем более что мне пришлось дать отпор и другим, немножко бердичевским теориям почтенной газеты (о патриотизме и национализме). С тех пор орган правительства пользуется всеми случаями, чтобы выловить какую-нибудь пошлую выходку по моему адресу из октябристской прессы или дать место любому, хотя бы совершенно бессмысленному возражению. Образчиком последних может служить малограмотная заметка какого-то «академиста» в ответ на мою воскресную статью о юбилее здешней духовной академии. Кто скрывается за подписью «академист» — выслуживающийся ли чиновник, или просто редакционный еврей из «России» — отгадать трудно, но заметка отдает бесстыдной ложью и подтасовками, вполне достойными бердичевского пера.

Полемизировать с евреями или анонимными поповичами кадетско-еврейской газеты я не собираюсь, но должен отметить грубо бесчестный прием «России», допускающей такие аргументы: Меньшиков пишет не свое, он «повторяет, держа под столом чужие шпаргалки», «испеченного г. Меньшиковым к академич|скому юбилею пирога торчит чужая начинка, полученная из рук лицедея, которому важно было только воспользоваться случаем, чтобы пустить инсинуации по адресу определенных лиц». Далее говорится, что «прошлый год иудушки духовного ведомства для своих целей не брезговали ловить и задабривать небольших окуньков репортерского мира, а ныне уже закинули сети прямо под большого леща. И кажется, не без успеха».

Я совершенно понимаю, когда подобные приемы в полемике практикуются в уличной жидовской печати или в листках революционных, откровенно хамских. Но как это решается позволять себе ту же гадость газета, находящаяся на содержании у правительства? Если «Россия» знает, наверное, что какие-то «лицедеи и иудушки» духовного ведомства «задабривают» меня и пользуются моим пером, то пусть назовет их, и пусть инсинуацию о «задабривании» раскроет настолько, чтобы дать мне возможность привлечь редактора «России» за клевету. Если «Россия» не в состоянии будет этого сделать, то читатели благоволят оценить, в каких руках находится наш официозный орган и в какой опасности находится авторитет правительства, вручающего выражение своих мнений компании господ полуевреев. Я уже не раз заявлял, что в изучении разных общественных вопросов я пользуюсь всеми материалами, какие мне доступны, в том числе письмами заслуживающих моего доверия лиц, книгами, докладами, записками, отчетами, и пр., и пр. Как же иначе? Ведь и все так учатся, кто вообще чему-нибудь учится. Так поступают все серьезные публицисты и государственные люди. Но кроме жалких Жидков печати ни один, самый мелкий репортер, уважающий свое ремесло, не позволит себе писать под чью-нибудь диктовку и от своего имени выражать чужие мнения, а не свои. Писатель моего положения совершил бы самоубийство, если бы отказался от тех драгоценных выгод, которые дает вполне независимое мнение, внушенное только своим сознанием, только своею совестью. Если столь же бездарные, сколь бесчестные еврейчики, прячущиеся за псевдонимы, этого не понимают, то что же поделаешь с психологией чернильных подонков? Не бороться с ней — на нее достаточно указать читателю, как на грязное место, чтобы мимоходом не наступить на него.

Накидав грязи на тему глубоко важного значения, «Россия» напрасно думает, что ей удастся затушевать вопрос и свести его на нет. Почтенным бюрократам в клобуках и звездах это было бы, конечно, на руку, но вовсе не на руку обществу, которое должно иметь мужество заглянуть в пропасть, куда влекут нас «отцы-академисты». В том же самом номере «России», где выпущена против меня грязная статья, сообщается, что в «настоящее время из-за беспорядков закрыто двадцать две семинарии. На последнем заседании Святейшего Синода одним из ревизоров, расследовавших причины семинарских волнений, отцом Рождественским сделан был доклад, из которого явствует, что волнения эти являются результатом деятельности всероссийского семинарского союза». Правда, «Россия» совершенно по-идиотски комментирует свое сообщение, приплетая к нему горящую вату, которую старые бурсаки засовывали в нос спящим товарищам, тем не менее, самый факт о закрытии двадцати двух семинарий напечатан в «России», и я могу, стало быть, без бессовестных заподозриваний казенной газеты взять этот факт как достоверный. Приглашаю читателей вдуматься в его значение. Из 58 семинарий 22 пришлось закрыть, несмотря на недавний циркуляр Святейшего Синода, где излагалась крайняя нежелательность такой меры, как закрытие школы. Стало быть, теперь, в эпоху успокоения, когда ни один университет и, кажется, ни одна гимназия не бастуют, более трети семинарий охвачены бунтом. Им охвачено, надо думать, гораздо более 22-х семинарий, но местные преосвященные и семинарское начальство, напуганное синодским циркуляром, очевидно, делают все возможное, чтобы как-нибудь обойтись без закрытия: торгуются с бунтарями-семинаристами, терпят скандалы, «заушения и оплевания», профессора прячутся с небунтующей частью и потихоньку читают лекции хоть горсточке верных. Не утверждаю это, но догадываюсь по аналогии с другими забастовками и по тому, что наблюдалось в 1905— 1906 годах. Тогда, как свидетельствует синодский циркуляр, из 58 семинарий оставались спокойными только четыре!

Прошу читателя принять в соображение, во-первых, то, что духовные семинарии находятся под высшим надзором местных епископов, которые почти все академисты. Ректоры семинарий все, конечно, академисты. Инспекторы — академисты. Преподаватели почти сплошь, не только в семинариях, но и в духовных училищах — академисты. И это повелось с давних пор. Как видите, все начальство, заведующее воспитанием и обучением бунтующей школы,— сами воспитанники духовных академий. Скажите, если бы в самом деле духовная академия стояла на страже православия, допустимо ли, чтобы воспитанное ее начальство так позорно распустило духовную школу? Скажите, кто же виноват в том возмутительном и кошмарном явлении, что дети почти всего нашего духовенства (из 58 семинарий бунтовало 54) охвачены духом мятежа? Виновато духовное начальство, т.е. именно господа академисты б клобуках и пышных рясах. Они — пастыри вверенного им стада; если стадо разбрелось по оврагам и сделалось добычей волков, виноваты пастухи, и нужно иметь полную бессовестность, полное банкротство веры, чтобы сваливать свою ответственность на кого-то другого. Наши разряженные и припомаженные батюшки, делающие из духовных школ простые ступени восхождения своего на духовно-генеральские посты, все кивают на революцию; все это, видите ли, лев, рыкающий социализма, иский кого поглотити. Хорошо; лев так лев, однако почему же в старые времена, когда академизм не действовал или был исключительной роскошью, почему же тогда не было семинарских бунтов? Ведь и до социализма были всевозможные утопизмы, политические и философские. Было вольтерьянство так называемое, были ереси и расколы. Почему же старинные наши епископы, не академисты, почему ректоры, инспекторы, наставники, тоже не академисты, умели каким-то образом уберечь детей духовенства от сатанинских влияний? Уж что хотите наше низшее духовенство, в особенности в старые годы, можно упрекнуть во многих грехах (в пьянстве, стяжании и пр.), но не в безверии. Очень грешили, но веровали, глубоко и иногда пламенно, умея заражать этою верою и потомство свое, и народ. Весьма возможно, что старинные священники выносили из семинарии меньше знания (хотя и из теперешних бастующих семинарий, где учителя терроризированы Учениками, последние выходят невеждами), но ведь не знание предмет священства. Нынешние академии и семинарии заботятся о многом, но единственное, что «на потребу»,— это вера. Ни Христос, ни апостолы не были ни в каких школах, и Спаситель принес на землю не знание, а веру. Спрашивается, каким волшебным средством старинные доакадемические школы выпускали верующих священников, тогда как ныне они выпускают скептиков и бунтарей? Средство это совсем не волшебное, а очень простое. Весь секрет состоял в том, что духовная школа тогда занималась своим делом — внушением веры, тогда как теперь она занимается чужим делом — внушением знаний, чрезвычайно сомнительных вообще и для апостольской проповеди совсем ненужных.

«Случилось то, что должно было случиться», как говорится в арабских сказках. Если в музыкальной школе будут пренебрегать музыкой, а налегать на арифметику, физику, рисование, танцы, то будьте уверены, что из такой музыкальной школы будут выходить плохие музыканты. Весь ужас в том, что под предлогом усовершенствования духовной школы у нас ее испортили, невольно фальсифицировали, подменили драгоценнейший продукт ее — веру — дешевеньким знанием. Дело происходило так: в старину религиозно воспитанные дома поповичи, поступив в семинарию, продолжали молиться, продолжали верить в Бога, ходили в церковь, слушали пение и сами пели, и читали священные книги. Преподавание могло быть безобразным, как и во всех тогдашних школах, но важна была эта сторона: непререкаемый авторитет церкви, непоколебимая вера в слово Божие, привычка молиться, развивающаяся в натурах впечатлительных в потребность, иногда в страсть. Все это погружение в поэзию четырехтысячелетнего, со времен Авраама, культа, погружение в мистическую мысль пророков (одни псалмы Давида чего стоят), погружение в сладостный культ, где священные напевы, знакомые с колыбели, сливаются с курениями ладана, свечами и иконами, сказаниями о мученичестве и отшельничестве великих святых, наконец, многолетнее приготовление к великому и страшному для совестливых душ сану священническому, сану апостольскому — ни более, ни менее — все это, уверяю вас, помимо арифметики и физики, воспитывало душу семинариста и возвышало ее. Неужели вы думаете, что старое духовенство без серьезных достоинств могло бы передать народу православие и воспитать богоносное в нашем народе начало? Ведь Россия почти тысячу лет звала себя «святою Русью», чувствуя в себе благочестие как выдающуюся и самую дорогую черту! И это благочестие — при всех грехах было, и только им возвеличилась Россия до державной роли. Разве могло передать народу благочестие духовенство безверное или нечестивое? При низком уровне знаний, при бытовых пороках, чисто физических, моральный уровень старого духовенства был высок, и вся его высота состояла в искренности веры. Но вот повеяло разложением. Как Еве захотелось не столько познания добра и зла, сколько яблока, столичному духовенству захотелось не столько богословских тонкостей, сколько связанной ними карьеры. Завели академии с тщеславной целью сравняться, а если можно, то превзойти латинских и протестантских богословов. Сравняться не довелось, напротив, сами онемечились и олатинились, но зато отложилось сразу духовное дворянство, генеральные чины. Если бы духовная академия сидела у себя в больших центрах, за монастырской стеной, вред был бы не так велик. Катастрофа духовной школы началась тогда, когда питомцы академий разъехались по семинариям и духовным училищам и приняли эти гнезда православия в свое заведывание. Тут довольно быстро произошла разительная перемена. «Старого завета» батюшки были оттеснены с их бесхитростной верой и молитвой. Новые отцы-академисты внесли с собою новый авторитет: не веру, а «высшее богословское образование», и новый критерий — не благочестие, а «умственное развитие». Молодые академисты, спустившись точно с Олимпа в провинциальную семинарскую глушь, принесли из зараженных либерализмом центров не всегда высказываемое, но всегда заметное тонкое презрение к старине, пренебрежение к традиции. Заряженные, как лейденские банки, интеллигентским «развитием», способностью обо всем философствовать и все критиковать, отцы-академисты бредили реформами. Без всяких разговоров они требовали ломки того, что создалось веками,— и в учебной программе, и в системе воспитания. Либерализм вообще глуповатое явление человеческого духа, в применении к духовной школе явился убийственным. Либерализм есть презрение к природе, к ее органическому промыслу, к естественному сложению жизни. Либерализм желает предписать природе более умные, чем она имеет, законы, а при нежелании принять их он готов орудовать насилием, до бомб включительно. Либерализм, задавшись превосходной целью подтолкнуть прогресс, останавливает инерцию жизни, не подозревая, что именно в ней — главный запас движения. С жестокостью более опасной, нежели Неронова, отцы-академисты начали «преобразовывать» семинарии так, что вера в Бога ушла, а в образовавшуюся пустоту вместо знания вошел бунт. Началось великое крушение православия — сверху вниз. Ученые, но охлажденные в вере отцы-академисты выпустили несколько поколений охлажденных сельских батюшек, и это охлаждение тотчас почувствовал и народ. Ведь дело церкви — дело кормилицы, ежечасно прикладывающей дитя к груди. От охлажденных батюшек пошло уже совсем холодное

Потомство, которое на глазах наших стреляет в тех же отцов-академистов и требует себе не духовных, а светских прав. Скажите, какой народ может быть воспитан священниками, выходящими из теперешних семинарий?

На этот вопрос позвольте ответить документом, напечатанным в той же «России», подозревающей, что я пользуюсь какими-то особыми источниками своей осведомленности. Священник Рожественский, законоучитель нижних чинов при управлении воинского начальника, произвел опрос солдатам, который сама «Россия» называет «страшной анкетой».

«Как в прошлом, так и в настоящем году,— говорит отец Рожественский,— из 5—6 человек, принятых в писарские ученики нашего управления (Ярославской губернии), обычно интеллигентных крестьян — из петербургских конторщиков, приказчиков и пр., за исключением одного-двух, все прочие оказались совершенными нигилистами. Приводим подлинные ответы, полученные в нынешнем году: Архов К-н, крестьянский сын, учился в петербургской начальной школе, служил конторщиком на фабрике Деренгейма «Дорожные вещи». «Не знаю ни одной молитвы, даже «Отче наш», в школе молитвы учил, а после вес позабыл, Богу утром и вечером перестал молиться с 14-ти лет, когда поступил в службу, в праздники в церковь не ходил, накануне гуляешь, а на другой день спишь». Зав-рин Ф. крестьянин, учился в земской школе; служил в конторе Штейна: «Тоже ни одной молитвы не знаю, все забыл, Богу не молился и в церковь не ходил»... Пан-в С, крестьянский сын, учился в земской школе, служил в петербургском обществе «Трудовой союз»: «Также молитвы все забыл, Богу утром и вечером не молился, в церковь на службу не ходил, а любил иногда посмотреть на свадьбу. Да в Петербурге и вся молодежь такая!»... Присутствовавший при этих ответах пожилой фельдфебель не выдержал и заметил: «Да, батюшка, вон нынче какой народ пошел; еще недавно ничего такого не было в крестьянах!»...

Заметьте фразу: «В Петербурге вся молодежь такая». Все эти не знающие ни одной молитвы, однако прошедшие школу, хорошо грамотные парни воспитаны в Петербурге, в епархии высокопреосвященнейшего митрополита, который, как добрый пастырь, отвечает за каждую погибшую овцу. Эти атеисты родились или долгие годы жили бок о бок со Святейшим Правительствующим Синодом, под тенью грандиозного Исаакиевского собора, среди храмов, где все почти кафедры заняты академистами. Что удивительнее всего, форменные безбожники, глубочайшие невежды в какой бы то ни было вере, русские люди, не знающие «Отче наш», могут существовать и воспитываться наряду с великолепной духовной академией, которая «торжественно» и шумно празднует свой столетний юбилей. По этому поводу отцы-академисты пир закатили на весь мир. Обращаюсь к совести читателя: не прав ли я был, сказав, что это «пир во время чумы»? Ведь в самом деле народ, и прежде всего Петербург, охвачен нравственной чумой, ведь в самом деле идет трагическое разложение веры — величайшей, может быть, святыни, которою держался дух народный.

Митрополит Антоний на юбилее петербургской академии самым великим делом последней назвал проповедь православия в Японии, Китае и Америке. (Об этом хорошо сказано в Евангелии: см. Матф. 23. XIII). Жаль, что Бог не создал более далеких стран — на казенный счет мы и туда послали бы «кончивших курс» апостолов. Но вот эти бесчисленные петербургские парни, не знающие «Отче наш», что вы о них думаете, ваши преосвященства? По вере их и добродетель. Глядя на ужасающий рост преступности всякого рода среди простонародья, глядя на вакханалии грабежей и убийств, задумывались ли вы, «торжествующие» отцы-академисты, на чьей совести эта кровь и слезы? На обширном пространстве России церкви пустуют: в дни ваших пиров уже многие храмы Божии стоят без священников, и в тех, где есть священники, народ отсутствует. Отходит прежнее поколение священников и верующих, и с ними как будто отходит само христианство. Или 22 восставшие против церкви семинарии ничего не значат? Каких же знамений, каких еще громов нужно вам, чтобы встревожить ваше благополучное сердце? Задайте себе только вопрос: что будет, если бунтующие семинаристы не окончат курса? Хуже того: что будет, если они окончат курс и пойдут в священники?

II

То, что я сказал несколько слов горькой правды по адресу нашей духовной школы, заставило некоторых господ евреев заскрежетать зубами. Им до такой степени на руку революционный развал духовной школы и церкви! Казенная «Россия», руководимая компанией господ Гурляндов, Гурвичей, Рафаловичей и «чисто русских» фамилий обрезанного корня, обвиняет меня в «дерзком кощунстве», ни более, ни менее. Газета называет меня «великим революционером», «кощунственно дерзким», «попирающим авторитет церковной власти», уверяя, что прежде такого «обличителя» «сожгли бы на костре». Они не настаивают на спешности устройства из меня означенной иллюминации, они пока только ставят тяжкое обвинение. Мои попытки осветить черную пропасть духовно-революционной школы объявляются хуже, чем кощунством,— «невежеством и невоспитанностью». Верхом образованности у господ евреев и верхом воспитанности считается то, когда русские простаки настолько запуганы или обморочены евреями, что уже не хотят видеть никаких фальсификаций, никаких подлогов, хотя бы бесспорно наглых. До чего бывают бесцеремонны еврейские подтасовки, судите по вышеприведенным фразам. Я говорил в своих статьях о духовной академии и школьном начальстве, а казенные евреи говорят, будто я порицаю авторитет церковной власти. Я говорил о безобразии школы, а «Россия» с необычайным проворством рук подменяет «школу» «церковью» и испускает вздох о том времени, когда за такую «кощунственную дерзость» публицистов будто бы жарили на костре. В поучение евреям, не только невежественным, а просто безграмотным, что касается православия, замечу, что «авторитет церковной власти» есть авторитет не тех или иных либеральных епископов и митрополитов, а прежде всего Христа, затем апостолов, великих отцов церкви, Вселенских соборов и тех канонов, которые обязательны для теперешних иерархов еще более, чем для мирян. Никто не роняет авторитета церковной власти в такой степени, как те недостойные представители этой власти, которые подают нам, грешным, пример отступничества от священнейших заветов церкви. В моих писаниях мне, кажется, никогда не приходилось восставать — ни «кощунственно дерзко», как революционеры, ни с лакейской почтительностью, как это делают чиновные евреи — против авторитета церкви, ни вообще против какого бы то ни было авторитета. Я протестую скорее против обратного явления — именно против умаления авторитета, против замечающейся иногда неспособности авторитета внушать в себя веру. Я не отрицаю власти, пока она остается властью, я отрицаю, как и все здравомыслящие люди, только извращения власти, особенно ту гибельную безвольность, вследствие которой органы власти делаются орудием себе же враждебных сил. Когда я вижу, что важное правительственное учреждение, стоящее больших денег, попадает в руки выкрестам из евреев и становится трубой правительства, я не нахожу этого порядка нормальным, как и того, когда некоторые высшие предстатели церковной иерархии, наблюдающие за духовной школой, оказываются расслабленными либералами.

Чтобы объяснить себе тот страшный и постыдный факт, что почти половина духовных семинарий находятся в состоянии открытого мятежа, надо повнимательнее вглядеться в духовные академии, ибо из академий выходит все учебное начальство, все педагоги и воспитатели духовного юношества. Еще весною прошлого года духовные академии были подвергнуты ревизии. Материал получился, как говорят, ошеломительный. Еврейские публицисты из казенной «России» гордятся тем, что получают внушения из канцелярий и им присылаются иногда готовые «статьи», написанные превосходительными бюрократами. Им, евреям, видите ли, доступны первоисточники, а прочей печати — нет. Они осведомлены, а мы, прочие, невежественны, ибо должны брать иногда драгоценнейшие сведения из случайных источников. Действительно, чиновники и евреи казенной газеты в этом отношении находятся в завидном положении. Однако, в конце концов, к чему же сводится осведомленность г-д казенных публицистов? Она сводится не к тому, чтобы раскрывать истину, а чтобы замалчивать ее или давать ей освещение, согласное с капризом их высокопревосходительств. Как дипломатам, по выражению Талейрана, русским чиновникам язык дан, чтобы скрывать свои мысли, а евреям — чтобы искажать и свои и чужие мнения. Правительство наше иногда заявляет претензию, чтобы печать русская была непогрешима, как папа, и в то же время правительство тщательно укрывает все свои точные исследования, все отчеты и материалы, очевидно, полагая, что эти материалы принадлежат не нам, ста миллионам русских, а кучке чиновников и архивных крыс. Вследствие скрытности и запретности самой сути многих государственных вопросов изучить их и понять иногда действительно очень трудно. В силу этого неказенные публицисты и не гоняются за научной точностью того понимания, которое они предлагают публике. Достаточно, чтобы угадана была основная правда и общий руководящий взгляд. В данном случае, в вопросе о крушении духовной школы я имел грустное удовлетворение убедиться, что не только не погрешил против правды, но понял ее и угадал чрезвычайно верно.

Уже после моих последних статей об академии и семинариях мне прислали отчет, относящийся к ревизии киевской духовной академии. Эта академия самая благонамеренная из четырех, благодаря дисциплине, когда-то заведенной твердыми епископами — ректорами. Поэтому катастрофа духовной школы здесь рисуется в наименее резких чертах. Посмотрите же, до какого безобразия дошла старейшая из духовных академий, связанная с тысячелетней епископской кафедрой! Если кому-нибудь покажется, что я слишком резко характеризую развал церковной школы, то прочтите этот киевский отчет, составленный архиепископом Антонием (Храповицким). Последнему нельзя отказать ни в глубоком рвении к церкви Божией, ни в обширном познании именно духовной школы, где он прошел все ступени от духовной профессуры до ректорства в академии. Архиепископ Антоний не принадлежит к числу равнодушных и праздно болтающих духовных бюрократов, он, видимо, скорбит за Россию и за то, что так долго составляло душу России — церковь. Интересно, какого мнения о состоянии духовной школы этот крупнейший из наших иерархов после всестороннего исследования?

Он того мнения, что духовные академии ринулись по общему революционному пути, на который выступила и светская школа, но теперь находятся на перепутье. Вакханалия 1905 года была столь же противогосударственная, сколько противохристианская. Некоторые академии открыто высказались за революцию в докладной записке, поданной Синоду профессорами в 1905 году. Святейший Синод под давлением общего развала оказался не на высоте своего авторитета: под названием «временных правил» он одобрил автономию духовных академий. К счастью, эти «временные правила» не удостоились Высочайшего утверждения. То, что духовные академии перестают быть духовными и что «некоторые профессора в своих лекциях и печатных статьях обнаруживают прямо противоцерковное направление», все это, по словам арх. Антония, стало давно общим местом в речах высших иерархов и высших синоидальных чинов. С этим же боролся, но довольно плохо, покойный Победоносцев. Лет 12—13 назад Святейший Синод объявил даже, что вынужден взять академическое преподавание подсвой непосредственный надзор, но ничего не вышло. «Борьба Святейшего Синода против нецерковного, светского направления академий окончилась полною победою последних. Преосвященным ректорам со стороны студентов не без тайной поддержки последних профессорами были предъявлены требования убираться подобру-поздорову». Под натиском бушующей, будто бы «учащейся», на самом деле отказавшейся учиться толпы молодежи все четыре ректора академий просили об отставке, но их удержали. «Один из них освободился от студенческого бойкота только тем, что отслужил торжественную панихиду по политическому мошеннику Шмидту, а другой ушел в члены Государственной Думы». В последние годы Святейший Синод снова вступил в борьбу с революционными новшествами духовных академий: ограничил права доцентов, потребовал, согласно уставу академии, представления диссертаций (требование это, конечно, не было исполнено), кассировал в Московской академии чисто революционный институт студенческих старост и пр., и пр.

Основное зло духовной школы, как вообще основное зло России, не в том, что законы плохи, а в том, что они систематически не исполняются. Высочайше утвержденный устав 1884 года никогда в точности не исполнялся. Согласные с уставом стороны академической жизни являются не правилом, а исключением на «красном фоне» академического быта. Читаешь горькую повесть академической ревизии и просто диву даешься. Возьмите такое, казалось бы, основное требование устава духовной школы — посещение церковных служб. Собственно все интернаты, военные, морские, до театральной школы включительно, требуют от воспитанников посещения богослужения. «Иначе обстоит дело в школе духовной»,— говорит отчет. До революции 1905 года начальство академии «заявляло» студентам об обязанности посещать храм, но во время движения комиссия из профессоров, разрабатывающая новый устав, выбросила параграф, обязывающий посещение церковных служб. Как вам это понравится? Хотя параграф и был восстановлен на бумаге, но «студенчество прониклось убеждением в полной ненужности для себя общественного богослужения и торжественно отсутствует на братском храме, богомольцы которого в продолжение 300 лет знали отведенную для студентов переднюю часть церкви». Чтобы господа евреи из «России» не упрекнули меня в недостаточной осведомленности, приведу точную цифру: из 197 студентов за воскресной всенощной бывает 10— 15 человек, на литургии около того же. Вместо прежних двух студенческих хоров на одном клиросе поют наемные мальчики и 14 студентов: последние нанимаются за деньги, получая 80 рублей в месяц. Деньги они получают исправно, но вот уже третий год как на преждеосвященные обедни не являются, а только среди службы придет трио, пропоет «Да исправится» и уходит. Между тем, лекции в академии оканчиваются к 12 часам, в предположении, что согласно закону, студенты идут к обедне. Ревизовавший архиепископ замечает: «По правилам св. апостолов и вселенских соборов мирянин, опустивший подряд три воскресных службы, отлучается от церковного общения, а студенты духовной академии отсутствуют из церкви целую зиму, а некоторые — и все четыре года; но отсутствуют не одни студенты-миряне, но и учащиеся священники-студенты, иногда по целым месяцам не показывающиеся в храм».

Я не знаю, какие резкие слова не побледнеют пред подобным фактом безумного извращения самой природы «духовного» (!) воспитания! Будущие вероучители, монахи и епископы целыми годами студенческой жизни не молятся, не ходят в церковь. Мало того: «С нынешнего учебного года оставлен без контроля начальства и долг говения, т.е. исповеди и причастия студентов». Прежде отмечали крестиком в списке, кто исповедовался, а ныне это отменено. Либеральные профессора (все академисты, все воспитанники духовных школ) неоднократно подавали записки, между прочим, о том, что «нет смысла подвергать жизнь студентов тому нравственному контролю, под которым они томились в прежние годы». Характерное это словечко — «томились»! Но если они «томились», стало быть, они притворялись верующими и воровали у государства свой хлеб, карьеру и чины? Нравственный контроль нисколько не томителен для нравственных людей, как финансовый контроль для людей в финансовом отношении добросовестных. Никто не принуждает студентов молиться, исповедаться и приобщаться — хотят только удостовериться, делаете вы это или нет. Если нет, то разговор, казалось бы, короток: убирайтесь, вот и все — вы попали в неподходящее для вас место. В духовной школе, как в монастыре, пребывание не молящихся и отвергающих таинства бессмысленно. Наши революционеры, начиная с профессоров и кончая студентами, требуют двух вещей: первое, чтобы казна их кормила и поила и всячески ублажала, давала бы чины и звезды: и второе, чтобы взамен этого ничего от них не требовала, в особенности, что касается нравственных обязательств. Кормление, даже не лицемерное, как в других ведомствах, а с нигилистическим цинизмом — не кормление, а жратва — вот в чем откровенная цель высшей духовной школы. И знаете, какой элемент духовного студенчества оказался самым отпетым в этом отношении? Молодые священники и диаконы. Их несколько десятков, и они «вместо того, чтобы быть для товарищей примерами благочестия, являются обыкновенно виновниками тяжких соблазнов». «Многие учащиеся батюшки на революционных сходках студентов выступали в качестве представителей крайних левых партий, и притом не только по вопросам политическим, но и чисто религиозным, заявляя открыто, что они отвергают все догматы, а признают только социальные принципы христианства, причем под социальными следует, конечно, разуметь социалистические».

Скажите, читатель, какие «резкие» мои слова могли бы сравниться с ужасающим значением факта, обнаруженного бесстрастной ревизией?

Итак, подавляющее число студентов, готовящихся в законоучители и пастыри душ, целыми годами не ходят в церковь и могут, если угодно, не исповедоваться и не причащаться. Архиепископ-ревизор пишет: «Если бы в военно-учебном заведении юнкера оказались от военных упражнений, в педагогическом или филологическом институте от давания образцовых уроков, в морском училище — от плавания, то все эти школы были бы немедленно закрыты или вовсе упразднены, но почему же самое святое, обязательное для всех христиан упражнение в благочестии совершенно безнаказанно отвергнуто во всех наших высших духовных школах, и они продолжают спокойно оставаться в таком противоцерковном и противопрофессиональном положении совершенно заведомо для высшей церковной власти? (курсив мой). Явление, безусловно, нетерпимое, преступное пред Богом и крайне постыдное пред молящимся обществом, но едва ли не навсегда теперь укоренившееся».

Что печальнее всего — не только непосредственное начальство знает грубейшее нарушение устава, но отлично знает об этом и высшая церковная власть. Все воспитание духовной молодежи свелось к тому, чтобы не воспитывать. Надзор отсутствует не только религиозный, но и всякий другой. «Никто не справляется, дома ли студенты во время лекций, во время обеда и ужина, во время ночи. Студент может на целую неделю уйти из общежития, и никто об этом даже не узнает». Несколько лет, как в столовой не читается молитва перед обедом, «студенческие номера (дортуары) не только никогда не посещаются ни ректором, ни инспектором, но последний даже и не знает, в какой комнате какой курс помещается, не знает и студентов ни по фамилиям, ни по курсам, так что когда я, обходя их помещения и входя в комнату, полную студентов, спрашивал инспектора, какой здесь курс, то он прежде спрашивал ближайшего студента и потом уже отвечал: такой-то». Не правда ли, милая картина? «Отпусков или записей никаких не существует. Поведение студентов отмечается одним только баллом 5». На лекции ходят по 15—20 человек с курса (вместо 45).

Такое общее положение духовной академии, наименее еще расшатанной в сравнении с другими. Г-да еврейские публицисты, перу которых поручено выражать мысль и волю правительства, находят «кощунственно дерзким» мое намерение отметить вышеназванные «порядки» высшей духовной школы. Эти порядки настолько великолепны с точки зрения господ Гурлянда, Гурвича, Рафаловича и пр., и пр., что обличителей их жарили бы на костре. Читатели могут убедиться, что никакого обличения с моей стороны нет: катастрофа духовной школы в духовном ведомстве известна и давно обличена свыше. О катастрофе кое-где охают и вздыхают, но идет ли сколько-нибудь серьезная борьба с ней — сказать не берусь. Об этом что-то не слышно. Слышны торжественные спичи и тосты, высокопарный обмен поздравлениями и телеграммами. Слышны дифирамбы и славословия под звук хлопающих пробок шампанского. Вот пока самое громкое, что слышно из этой области, если не считать студенческим кошачьих концертов, вроде того, каким московская духовная академия еще на днях встречала нового профессора...

Опубликовано в сб.: Письма к ближним. СПб., 1906-1916.

Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918) — русский мыслитель, публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения.