| ||
|
В нашей литературе, как и во всех живых литературах, одни поэты стоят вне общественных кружков и даже нередко выражают идеи начал противоположных, другие родились и созрели в исключительных воззрениях одной какой-нибудь партии и служат ее представителями в искусстве. Первые берут свои идеалы в общем источнике человеческой природы, хотя и оживляют их дыханием своего века и общества, вторые все черпают из одной какой-нибудь жилы современной жизни. Так Майков, оставаясь верным своему веку, не подчиняется никакому исключительному воззрению, так Некрасов — представитель только одной современной котерии. Мы не думаем сказать этим, чтобы Майков смотрел бесстрастно на жизнь и не имел своего собственного воззрения, своей определенной общественной и социальной идеи, а хотим только заметить, что он почерпает для нее содержание из всей широты общественной жизни, из всех источников общечеловеческой мысли. С другой стороны, Некрасов берет содержание для своих стихов только в кругу одного воззрения, смотрит на жизнь взглядом одной партии, вполне замкнут в идеях одного литературного кружка. В самом деле, вглядитесь в смысл идей той из наших литературных котерий, которую обыкновенно называют крайней западной, поймите ее взгляд на смысл европейской жизни и степень влияния на наше общество, разгадайте наконец все ее pia desideria — и вы ясно увидите, что Некрасов по самой односторонности его — полнейший представитель ее идей и воззрений. В его, очень редко поэтических, но всегда характерных стихах выразилось все содержание этой западной партии, воплотилось все, что она постоянно развивала в сочинениях самых разнообразных. Точно также, по нашему мнению, Хомяков может быть назван представителем и певцом другой литературной фракции, которая известна у нас под неточным, но давно уже утвердившимся именем славянофилов и которая отличается своим самобытным воззрением в вопросах ученых и литературных, политических и социальных. В настоящее время значение обеих этих партий у нас вполне определилось в глазах всех мыслящих людей. Не принадлежа к последователям ни той, ни другой, мы, однако же, знаем теперь, что они были вызваны в нашей литературе естественным ходом исторических судеб нашего общества, что в них высказались его живые силы и честные стремления, и что из борьбы их возникло и прояснилось много идей о нашем прошедшем, настоящем и будущем. Ученая и литературная полемика этих партий ясно показала теперь, что идеалом нашей будущей общественной жизни не может быть ни старая допетровская Россия, с ее ветхими основами и мертвящими порядками, ни современная Европа, с теми социальными формами, какие выработаны в ней феодализмом и католичеством. Теперь понятно, что в старой русской жизни были светлые начала, возникшие из нашего народного характера, из которых одни отжили или заглушены насильственно, а другие еще таятся под тяжелым наносом и могут дать отпрыски в будущем; теперь ясно и то, что в Европе, несмотря на ее пролетариат и пауперизм, остается еще много прекрасного, что мы должны внести в нашу жизнь и развить на нашей почве. Значение петровской реформы все более проясняется, и теперь люди, не ослепленные крайностью убеждений, перестают уже видеть в этой эпохе предмет безусловного поклонения или упорно-застарелой ненависти и сознают, что в личности Петра и в его деятельности были как темные, так и светлые стороны. Все это, повторяем, сделалось в наше время убеждением всех светлых людей и мало-помалу входит и в общественное убеждение. Мысль о примирении крайних партий, западной и восточной, начинает проникать в общество. Но хотя обе литературные партии, о которых мы говорим, отжили окончательно свое время и теперь повторяют только зады, без всякого нравственного влияния на общество, однако заслуги их в деле развития нашей общественной мысли несомненны и достойны доброй памяти со стороны всякого добросовестного человека. Они способствовали разъяснению нашей исторической жизни, отношений нашего общества к западной Европе и к нашим коренным народным силам; они твердо и энергически высказывали свои убеждения, несмотря на тесноту арены для подобной борьбы, несмотря на неверные шаги и удары, какие приводилось им делать. Потомство оценит настойчивую энергию и неистощимое искусство этих бойцов. Не касаясь деятельности западной партии, мы остановимся только на партии славянской, которой в недавнее время суждено было потерять несколько лучших представителей. Светлая сторона славянофилов теперь очевидна. Партия эта постоянно поддерживала у нас идеи родства русского народа с другими славянскими племенами, отторгнутыми от общей семьи и затерянными в массе завоевателей на юге и западе. И понятно, как важен этот вопрос при том стремлении умов к племенному объединению народностей, какое в последнее время обнаружилось во всей Европе и заставляет предвидеть новую будущность для народов. Эта идея племенного славянского единства, хотя и в исключительной форме церковного родства, постоянно жила в славянофильской партии, которая таким образом служила у нас представительницей панславизма. В области философии славянская партия вдалась также в односторонность, требуя национальной науки в каких-то исключительных формах и в такое время, когда еще ни по количеству грамотной массы, ни по степени ученого развития не настала в этом отношении пора; но при всем том нельзя не согласиться, что ее энергическая полемика принесла пользу, обращая ученых к разработке элементов нашей собственной жизни. В юридически-общественных вопросах славянисты твердо стояли за общинное начало, и прикасаясь в этом отношении к лучшей части западной партии, отличались от нее тем, что не смотрели на общину с чуждой нам точки зрения западных мыслителей и экономистов, а отыскивали корни общинного устройства в самом духе славянского характера, в самых основах нашей народной жизни. Наконец, когда правительство вызвало литературу к обсуждению крестьянского вопроса, славянская партия высказала самые симпатичные, благородные идеи о поземельном наделе и общинном владении — и потомство оценит ее прекрасную роль в этом деле. Но об руку с этими светлыми идеями у славянофилов встречались мнения, которые не привлекали к ним людей прогрессивных. В числе парадоксальных убеждений этой партии всего памятнее постоянная мысль ее важнейших представителей о гнилом состоянии запада. Что подобная идея могла явиться у страстного мыслителя в эпоху европейской реакции, и он подобно пловцу, выброшенному после бури на дикий берег, в отчаянии проклинал старое общество, — это понятно. Всматриваясь "с того берега" в чудовищное развитие западного пауперизма, в гнетущую силу торговых и промышленных монополий, в безвыходное положение массы от ненормального распределения поземельной собственности и вникая в смысл новейших политико-социальных учений, вызванных на западе отсутствием общины, — действительно нельзя не задуматься о будущности европейского общества. Но разве из этого следует, что все это общество гниет и разрушается в своем составе? Разве можно назвать гнилым край, который в наше время блещет всем светом науки, кипит промышленной и торговой деятельностью, беспрестанно дарит мир великими открытиями, в руках которого сила, власть, богатство, все сокровища жизни, мысли и слова? Можно ли назвать гнилым этот запад, перерезанный вдоль и поперек железными дорогами, наполненный учеными обществами и учебными заведениями, далеко разносящими плоды знания и цивилизации? Неужели гнилая страна может давать законы миру, управлять его интересами? Нет, этот запад еще далек от разрушения, и если в его общественном быте есть больные стороны, то, с другой стороны, мы еще чувствуем на себе силу его здоровых рук и здорового ума и не можем думать, чтобы самые язвы его были неизлечимы. В чем же видели славянофилы выход из того больного состояния, в каком, по их мнению, ветшает и разрушается запад? — в науке, в успехах жизни, в гарантии человека от пролетариата, в развитии общинного порядка, в очищении нравов? Не совсем! Главным источником спасения они считали какое-то смирение, основанное на философски-нравственном принижении личности, на коленопреклоненном сознании несовершенств, на общенародном историческом покаянии. Это род какого-то постоянного оплакивания условных грехов, вечного посыпания головы траурным пеплом. И по мнению славянской партии, одно только русское общество близко к этому идеалу поголовного смирения, чуждо гордости и народного самолюбия, благодушно сознается в своих пороках, не любит звонить о своих доблестях, умеет смело влагать палец в свои раны и открыто говорить о своих язвах... Но так ли это? Ведь Англия, например, при всех правах на гордость, не всякий день кричит, что готова всех закидать шапками, и не всегда величает себя избранной нацией, назначенной для очищения и просветления человечества, хотя через бесчисленные колонии она разливает на весь мир цивилизацию. И наконец, разве в самом желании поставить себя на какой-то исключительный пьедестал народного смирения — не видать высшего проявления гордости? А между тем эта оригинальная "гордость смирения" выражается постоянно во всем учении славянской партии. Если крайние западники, в своем увлечении европеизмом и рабском поклонении западу, доходили иногда до отрицания почти всего светлого в нашем народном характере; то и славянофилы точно так же, в отрицании западного влияния и восхищении всеми старыми, хотя бы отжившими основами допетровской жизни, оканчивали полным унижением Европы и гордым самовосхвалением. Все это отразилось и в науке, и в поэзии. В числе поэтов славянской партии было немало людей даровитых, но первое место между ними, если не по таланту, то по более обозначенному направлению идей и верований, принадлежит Хомякову. Это самый полный представитель ее убеждений и надежд, настоящий певец славянизма, во всем значении этого слова. В нем выразились вполне и светлые, и темные стороны этой замечательной партии. Не касаясь теперь ни философских, ни исторических трудов Хомякова, мы говорим только об одних его лирических произведениях. Читая книжку его стихотворений, прежде всего видишь в них постоянное чувство общеславянской любви, в лучшем ее значении. Это поэт панславизма, проповедующий братство славянских племен и глубоко верующий в их жизненную силу и будущее призвание. В продолжение многих лет он неутомимо преследует идею возрождения славянского мира, призванного, по его мнению, на великую роль в жизни человечества, но разъединенного чуждым влиянием и собственной племенной враждою. И в стихах Хомякова выражается постоянно мысль, что эти племена рано или поздно сольются в общем семейном союзе, как "родные братья, дети матери одной". Самые теплые лирические песни его посвящены этому славянскому братству: таковы его стихотворения: "Ода" "Орел", "Киев", "Не гордись перед Белградом", "Вставайте, оковы распались". Во всех этих пьесах слышится поэтический призыв славян к новой жизни, видны лирические мотивы на одно и то же воззвание: Вставайте, славянские братья,
И вера в будущее возрождение славянских племен и в близкую возможность эпохи, когда все "славянские ручьи сольются в общем море" — никогда не оставляла Хомякова. Рассматривая стихотворения его в хронологическом порядке, легко видеть, что в продолжение тридцати лет его не покидала мысль о близком пробуждении славянских орлов. В 1832 году он говорил: Их час придет! окрепнут крылья,
И чем далее, тем больше эта идея в нем крепнет, становится его любимой надеждой и утешением. В 1853 году он пишет: Как ярки и радости полны
В этом деле обновления общеславянского мира и слияния всех племен его в одну семью Хомяков дает главную и капитальную роль России. В ней должны, но его мнению, слиться как в море все струи славянских народностей. В ее груди, по выражению поэта, "есть светлый ключ", к которому с духовной жаждой "соберутся народы". К России не раз обращается он с призывом на этот подвиг, который она должна совершить на славу всего славянского мира и для пользы человечества. Он говорит: Тебя призвал на брань святую,
И для выполнения этого призвания, по идее Хомякова, нужны не сила и оружие, а правда и духовное единство любви. Русский народ должен, по его словам, отрешиться от своего векового исторического самообольщения, от духа вражды и апатии, должен "омыть себя водою покаяния и с душою коленопреклоненной исцелить елеем плача раны растленной совести". Задача, как видно, довольно не легкая! Но певец славянизма уверяет, что, несмотря на всякие гражданские язвы, в одном нашем обществе таятся теплые силы международной любви, что только у нас есть духовное начало, которому суждено обновить мир новой жизнью. И он неизменно верит, что настанет время, когда все эти тайные силы вырвутся наружу живым и неисссякаемым потоком. Из этого понятно, что Хомяков был поэт славянского единства, проповедник международной любви, и в этой идее он почерпал несомненную силу образов и красок. Людей, незнакомых с славянофильством, может поразить в его стихах что-то недосказанное в отношении высокой роли России к обновлению человечества. В идеях поэта иные, пожалуй, увидят противоречие: в одних стихотворениях краски, которыми поэт рисует свою избранницу, слишком мрачны и напоминают обличения пророков, громивших заблудшийся народ. Вот как он обращается в России: В судах черна неправдой черной
В другом стихотворении, посвященном тоже "России", говоря о непрочности славы и богатства, Хомяков высказывает, что ей суждено: Хранить для мира достоянье
В сущности тут нет противоречия. Хомяков выражает ту идею, что в народе таятся у нас свежие, здоровые силы, которые при развитии могут дать основы высокой жизни, правды и добра; но они заглушены ходом исторических обстоятельств и наплывом чуждой цивилизации, насильственно навязанной русскому обществу. В этой-то мысли скрывается, по нашему мнению, разгадка того, что поэзия Хомякова, как и вообще мысль всей славянофильской партии, то обращается в какую-то смиренно-покаянную литанию, в какое-то экспиативное принижение личности, то переходит в гордость избранного народа, считающего себя единственным сосудом, в котором таятся все доблести, все духовные сокровища, все надежды человечества на будущее счастие. Отсюда возникает у него и неизбежный переход к мысли о гнилом западе и близкой его гибели. По мнению Хомякова, запад отжил и едва дышит в последних судорогах предсмертной агонии; вся блестящая эпоха его могущества, славы, науки и искусства минула и более не воротится. Прочтите его стихотворение "Мечта", писанное в 1834 году. Тут он говорить уже о западе, как о чем-то умершем, но только еще не погребенном, и ждет обновления только от одного смиренного востока, хотя "полного лени и неправды", но таящего в себе "ключ живой веры". Тоном вещего пророка он предсказывает Европе конечное разрушение. Читая стихи Хомякова, трепещешь за этот погибающий запад и думаешь, что вот-вот он рушится — не сегодня, так завтра. И самые пламенные громы этого славянского Иеремии направлены на Англию: это его Содом и Гоморра, которому он посылает проклятия и укоризны, сожаления и слезы. Вспомните его прекрасное стихотворение "Остров": Дочь любимая природы,
Пусть Англия опоясывает весь мир своими колониями, предписывает законы половине Азии, располагает судьбами Европы, пускай вся она искрестится железными дорогами и всякий год дарит человечеству новые изобретения, — все это ничего не значит. Ясновидящий поэт прозрел, что весь запад гниет в макабрской пляске своей гордости, — И скрыв в груди предсмертный стон,
Все это ясно показывает, что Хомяков был истинным представителем славянской партии, что в нем отразились ее идеи со всею теплотою правды и всею резкостью исключительности. Читая стихи его теперь, когда обе крайние партии западников и славянофилов сошли в исторический архив прошлого, мы не можем не признать некоторых светлых идей и теплого чувства в поэте славянизма, но в то же время не можем не указать на его заблуждения, странные и парадоксальные, хотя всегда искренние и честные. Как поэт, Хомяков отличается своеобразным направлением: его стих всегда можно узнать по оригинальной и ярко обозначенной физиономии, в нем своя плоть и кровь, свой цвет и благоухание. Язык его не всегда точен и чист, но он везде отличается каким-то широким размахом и смелостью, переходящей даже в какое-то богатырство; он, кажется, играет своею силой напоказ, из какого-то поэтического молодечества. Можно сказать, что карандаш Хомякова, смело набрасывая резкий очерк, прорезает иногда самую бумагу. У него "земля кадит дыханьем под росою благоухающих цветов", "кометы бурных сеч бродят в высоте", "вдохновенья сливаются в ярких радугах". Но в то же время у него есть стихотворения, в которых сила и точность образов, правильность и строгость выражения — вполне безукоризненны. Славянская партия, как мы говорили, существовала не напрасно и действовала честно: с нею можно было не соглашаться, горячо спорить и энергически бороться, но во всяком случае ей нельзя отказать в уважении. Вот почему и стихи Хомякова не умрут в нашей литературе, как живой памятник этой односторонней, но честной и полезной партии. <1861> Впервые опубликовано: Русская Беседа. 1861. Милюков Александр Петрович (1817-1897) — критик, мемуарист. | ||
|