| ||
|
Отцы и братие! наше обращение к пастве о необходимости благоговейного говения в Великом посту взамен латинского проглатывания причастия без предварительного приготовления возымело свои добрые плоды. В церквах г. Житомира и во многих сельских с Чистого Понедельника до Недели Православия святые храмы ежедневно наполнялись народом, который благоговейно слушал святые службы и дотоле неведомое ему «Правило ко Святому Причащению». Но исполнение этого святого долга зависит не от одного только народа, а еще более от священно- и церковнослужителей. Во многих приходах епархии Церкви до сего года стояли под замком во все дни Четыредесятницы, кроме воскресных и дня Благовещения; какое же говение возможно при таком положении дела у нерадивых священников, пренебрегающих неоднократно повторявшимися за последние девять лет предписаниями моими и преосвященных викариев о необходимости богослужения от Прощеного дня до Радоницы? Эти нерадивые пастыри пренебрегли до сего года и прочими архипастырскими предписаниями: о погружательном крещении, о гласовом пении и об упразднении богомерзкого «общего гласа», о непринятии водки за священные требы и прочее. Но если их воля так расслаблена леностью, что одно бескорыстное требование иерейской совести не может их понудить к исполнению своего долга, — пусть они задумаются вот над чем. Теперь стоят запечатанными две церкви за бунт прихожан, и еще две должны вскоре подвергнуться тому же, а за последние шесть лет сверх того приходилось раз семь запечатывать святые храмы впредь до раскаяния прихожан иногда на целый год. Кроме того, за это полугодие около десятка иереев приходили ко мне со слезами жаловаться на полное уничтожение пастырского авторитета в глазах прихожан. Последние не только прекратили все виды помощи причту бесплатной работой и хозяйственными приношениями, не только низвели плату за требы до жалких копеек (так что с двух тысяч исповедных душ принты получают 200 рублей в год), но не дают священнику ни богослужением распоряжаться, ни казны церковной считать, ни даже участвовать в решении дел по нуждам церкви. Начитавшись из лживых газет о нелепых проектах «возрождения приходов» (т.е. обращения приходов в революционные штабы), прихожане смотрят на свою мужицкую громаду как на хозяина церкви, а на священника как на громадского батрака, обязанного вычитывать перед ними молитвы и тем ограничивать свое значение. За несогласие с таким положением они священника ругают, угрожают ему, в одном приходе выбросили все его вещи из дому и велели убираться на все четыре стороны. Явления эти тем прискорбнее, что большая часть таких несчастных страдальцев добрые, просвещенные служители Божий, которым приходится безуспешно повторять еврейскую поговорку: Отцы наши ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина (Иер. 31, 29; Иез. 18, 2). Народ в их приходах остервенился под игом их недобрых предшественников, и теперь не сладить с ними и усердному пастырю. Я предупреждал своих сопастырей с 1902 года о том, что терпение народное о нерадении нашем скоро истощится и тогда поздно будет поправлять то, что портили несколько поколений, но отцы-иереи помещичьего типа смеялись над предупреждениями и говорили: «Хватит на наш век и детям нашим». Вот теперь и дождались. Жалкого трехкопеечника жалеет крестьянин за исповедь, жалеет зеленой бумажки за брак, на котором пропивает и проедает 50 рублей, не хочет дать причту полтинника за крестины ребенка, а сам является в штанах диагональ и в калошах. Откуда такое обесценивание священнодействия? Почему великорусский крестьянин, нарядившись купцом, старается и за требу отблагодарить уже не по-мужицки, а по-купечески? Почему все тяжелее становится для священника в Малороссии получить плату за требы, хотя она ниже прежней, тогда как за все остальное плата повысилась? — Конечно, дух времени в этом виноват, но виновнее мы сами. Где священник совершает молитвословия с нескрываемой небрежностью, где крестьянин давно отвык видеть в нем благоговейное умиление перед святым и страшным Таинством, где священнослужитель явно показывает, как ему скучно, не сродно и даже тягостно стоять на молитве, вот там и у прихожан явилось такое же именно отношение к благодарности за подобную молитву. Как могут они высоко ценить то, чем пренебрегает сам священник? Они видят, что он об одном думает: как бы скорее все это кончить и уйти домой? Мудрено ли, если и они думают только о том: как бы поменьше заплатить за эту процедуру и побольше оставить на задушевную беседу с родичами за штофом водки и закуской? — Радостно бывает человеку подарить, что может, любимым детям, угостить пощедрее родных, потратиться на семейный пир для всего села. А там, где благочестие держится пастырем, и притом ненарушимо, где причт сливается с прихожанином в усердной и неторопливой молитве за его новокрещеного младенца или новопреставленного родителя, там еще радостнее бывает для христианской души по мере сил принести обильную жертву своим молитвенникам. Но если молитвенники не таковы, а нерадивые наемники, там и датель не доброхотный, а торгующийся наниматель. Так было в последние десять лет и более, а теперь этот наемник или покупатель обращается уже в озлобленного мстителя, охотно склоняет уши свои к разным мерзавцам, которые под лицемерным видом «евангельских христиан» ходят вокруг него за немецкие деньги, окончательно отравляют его душу ядом противления, злобы и тонкой гордости. И не в себе самих сила этих духовных волков, и не в их напускной ласке и притворном благоговении причина доверия их льстивым словам со стороны вообще недоверчивых малороссов: сила эта, злая сила их в грехах нерадения и неблагоговения пастырей церковных теперешних или недавно бывших в приходах, отравляемых еретическим ядом. И если в эти приходы вновь определяются добрые и ревностные пастыри, то виновники их слез, их стонов, их бессонных ночей, их нищеты, их унижений, оскорблений — не обезумевшие от злобы крестьяне, а те, кто озлоблял их много лет, подавая камень вместо духовного хлеба. Теперь крестьяне недоверчиво и ревниво следят за жизнью и деятельностью своих пастырей, и если замечают, что последние не исполняют издаваемых им предписаний, то сейчас спешат жаловаться на это, укоряя в жалобах не одного только обвиняемого, но и все духовенство. Получив призыв к благоговейному говенью, наши прихожане будут зорко смотреть, сколько усердия приложат сами пастыри к тому, чтобы забытые здесь за время унии законы Святой Церкви вновь ввести в жизнь согласно архипастырскому посланию нашему. Да не будет же, отцы братие, чтобы и после сего послания продолжалось прежнее бесчинство, когда целые благочиннические округа, целые десятки приходов и знать не знали, что такое Литургия Преждеосвященных даров, прощальная вечерня, канон Андрея Критского, Похвала Божией Матери, Лазарева суббота, постные часы с Евангелием на Страстной, часы царские Великого Пятка, погребальная утреня и литургия с паремиями Великой Субботы. Может ли презреть нашу веру тот христианин, который участвовал во всех этих благодатных молитвословиях? О всех этих службах можно сказать то, что сказано в Великом каноне в синаксарии 5-й седмицы: «Толико есть широкий и сладкогласный, яко и саму жесточайшую душу доволен умягчити, и к бодрости благой воздвигнути, аще точию с сокрушенным сердцем и вниманием подобным чтется». Прошу же вас, отцы духовные, возьмите себя в руки и возьмите в руки священную Триодь: начните ежедневную службу в остающиеся дни святого поста и Пасхи и со вниманием исповедайте кающихся. Не опустите пробудившегося у прихожан усердия к Церкви и к своему спасению. Не подвергните себя страшной участи соблазнителей, которым, по слову Господню, лучше было бы быть утопленными с жерновом осельским на выи (Мф. 18, 6), нежели принять уготованную душам их от рук Господней казнь. Еще не поздно удержать народ в ограде Доброго Пастыря, а скоро будет уже поздно, если пропустим сие благоприятное время. Господи Иисусе Христе, помогай нам. Впервые опубликовано: Волынские епархиальные ведомости. 1911. № 11. 9 марта. С. 241-242.
Митрополит Антоний (в миру — Храповицкий Алексей Павлович) (1863-1936) митрополит Киевский и Галицкий, первый по времени председатель Архиерейского синода Русской Православной Церкви за границей, богослов, философ. | ||
|