| ||
|
Отрадно нам, братие, молиться вместе в этом святом храме, который воздвигла благоговейная рука как приятную жертву Богу за души убиенных безбожниками христиан — верных русских граждан. С этого года два храма в первопрестольной столице являются памятниками знаменательных событий нашей гражданской истории: древний Покровский собор, именуемый "Василия Блаженного", и этот, вновь построенный в честь Пресвятой Богородицы "Отрада и Утешение". Эта двоица святых храмов знаменует собою и свет, и тени нашей родной истории, нашей земли. ______________________ * Слово, произнесенное 1 окт. 1909 г. на празднике русских монархистов в Богородичной церкви, сооруженной в память слуг царевых, убиенных крамольниками (напечатано в газете "Колокол"). ______________________ Скажем прежде о первом. Не всем вам, вероятно, известно, что сегодняшний праздник Покрова Пресвятой Богородицы стал великим праздником не издревле, а со времени того события, в память которого создан тот Покровский храм, т.е. со времени взятия татарской Казани царем Иваном Грозным. Событие это было великое потому именно, что с него началось постепенное одоление христианства над исламом, уже поработившим Церкви Восточные и все еще не уступавшим до того дня Московскому царству. Разорив теперь осиное гнездо татарского богоборного племени, наши предки поняли, что этим событием со всею уже ясностью определилось великое призвание русской земли объединять постепенно у подножия Христова все восточные народности, все восточные культуры под водительством Белого Царя. Немедленно отправились в Казань в сопровождении церковных святынь великие подвижники благочестия: Гурий, Варсонофий и Герман, устроили там церкви и монастыри и светом своего вдохновенного учения и ангельской святости привлекали ко Святому Крещению толпы за толпами различных инородцев. Русские поняли, что теперь уже не отдельными ручейками, а широкою волною будет вливаться в церковное море жизнь и вера племен Заволжья и Сибири и будет беспрепятственно продолжаться дело св. Стефана Пермского и подобных ему богопроповедников прежних веков. — И вот наши предки решили, с одной стороны, отклонить от себя всякую тень превозношения славною победою и завоеванием, но все это приписать Божественному промышлению, а с другой стороны — запечатлеть свое светлое упование на то, что Москва, готовившаяся тогда провозгласить себя третьим и последним Римом, должна стать средоточием грядущего всемирного и свободного единения людей в прославлении Божественного Искупителя. Свое решение Царь и народ выполнили построением благолепного собора на Красной площади, справедливо признаваемого восьмым чудом в свете. Благоговейное вдохновение русских мастеров превзошло все ожидания и поныне изумляет зрителей. Пред нами стоит церковное здание, которого части представляют собою полное разнообразие от земли до верхних крестов, но в целом составляют дивное единство — единый стройный венок — венец Христовой славы, провоссиявшей в победе русских над агарянами. Множество куполов возглавляют ту церковь: есть там купол мавританский, есть индийский, есть очертания византийские, есть и китайские, а посредине высится над всеми ними купол русский, объединяющий все здание. — Ясен замысел этой гениальной постройки: Святая Русь должна объединить все восточные народы и быть их водителем к небу. Замысел этот, это сознанная нашими прадедами задача, данная Богом нашему народу, стала надолго руководящим началом их государственного управления, и внутреннего, и внешнего: царствования последних Рюриковичей и первых Романовых ознаменовались благодатным просвещением магометан и язычников Севера и Востока, поддержкой древних христиан Востока и Юга и защитой русских христиан Запада, угнетенных еретиками. Расширялась и крепла Святая Русь, распростиралась она вширь, как орлиные крылья; все ярче блистал в глазах сынов ее крест родной главы у Василия Блаженного, трепетали ее нечестивые враги на Юге и на Западе; поднимались к ней умоляющие руки подъяремных братьев-христиан: греков, славян и арабов; Москва видела в своих стенах в разное время всех четырех восточных Патриархов и на многих языках слушала литургию в своих храмах. Но вот настал печальный перелом, плачевное отклонение русской жизни от своего призвания; столица перешла к пределам пакостных чухонцев, удалилась от древних святынь и чудотворных ликов, от хранимого здесь Христова хитона и "земного неба", под сводами которого помазываются цари на царство. Да! и вместо того чтобы просвещать истинным христианством бусурманов, правящая Россия сама пошла на выучку к еретикам, стала чужда своей истории, и своей Церкви, и своему народу, которого надолго обратила в раба онемеченным барам. Но и этому недоброму увлечению начал приходить конец. Сперва шарахнулся, отшатнулся от новой столицы народ русский, но затем, перекрестясь, двинулся в нее со своим русским духом, а когда провели в нее заморскую железную дорогу, то, почуяв в ней уже свое владение и затем свободу от крепостного права, наш мужик двинулся туда широкою волною и залил собою, своим русским, мужицким бытом немецкий город. Появились и там русские святыни, взлетели под самое небо высокие колокольни, загудели тысячепудовые колокола, засияли оклады на новоявленных чудотворных иконах, задымился фимиам над могилами местных праведников и праведниц; обрусел и приморский Питер. Пошел он вслед за Москвой исполнять старое русское дело — вызволять христиан из-под власти турок. Оставалось и в той столице ставить подобие Покровского собора, хотя бы и на месте убиения Царя-мученика, которого кровь, вместо ожидавшегося нашими внутренними врагами колебания Верховной Власти, еще более привязала к ней народ, еще крепче связала последний с древними упованиями и преданиями нашей страны и с Царственною Династией. Слава нашей страны опять загремела по вселенной: друзья взирали на нее с надеждой, а враги — с трепетом. Но... но настали попущением Божиим и ухищрениями наших внутренних врагов времена иные. Когда заканчивался многоглавый славный храм на крови Мученика-Царя в новой столице, пришлось в старой столице закладывать церковь другую, церковь великой скорби, храм слез и горестного покаяния, тот храм, в котором предстоим мы сегодня — русские люди! Прекрасен и этот храм: строго византийский его стиль возносит мысль к небу, к ангелам, к светлому раю; но, кроме прекрасных икон Божиих угодников, мы видим здесь и нечто необычное: мы видим множество огромных мраморных досок с бесчисленными надписями имен и фамилий — целые книги имен. Что это за книги? Увы, это книги "великой скорби" нашей! — Это имена убитых мужественных воинов, слуг царевых и мирных граждан, даже иногда незлобивых детей, зверски умерщвленных не турками, не японцами, а своими же согражданами, которые стали для отчизны своей лютейшими врагами, возненавидевшими Россию и всех ее защитников, всех ее мирных граждан. Пусть же украсится этот благолепный храм еще одним священным изображением. Пусть во всю его западную стену напишется в свое время, взамен образа Страшного Суда, изображение иное. Я желал бы найти на ней видение апостола Иоанна из Апокалипсиса, видение небесного жертвенника и пред ним души убиенных за свидетельство Иисуса и вопиющих Богу: "Доколе, Господи, Ты не отмщаешь за кровь нашу живущим на земле?". А этой крови, как свидетельствуют надписи на стенах, целое море. Тут и кровь царственная, пролитая в Кремле московском, и кровь святительская, пролитая на погибельном Кавказе, кровь в городах, кровь в селениях, кровь в мирных домах, и в темном лесу, и на пути, и на море, и в храмах Божиих. Но если храм сей, в противоположность храму Василия Блаженного, является не памятником исторической радости нашей страны, а памятником ее горя, ее унижения, ее позора внутри и снаружи, пред нашими враждебными соседями, то все же он сохраняет свое подобие с тем древним памятником нашей славы в том отношении, что он, подобно тому храму, все-таки является выразителем и светлого упования. Богу преклонили наши предки свою славу. "Не нам, не нам, но имени Твоему даждь славу", — возопили они, увенчивая крестами разнообразные тринадцать куполов Покровского собора. И за это свое смиренное отречение от самолюбивого чувства победителей они были взысканы обильным исполнением своего упования на полтора века и более. Точно также и ныне пред Господним подножием повергает Русь свою скорбь благословенным усердием великодушного строителя сей благолепной церкви. Вседержителю приносим мы свою жалобу на злодеев и от Него ожидаем защиты! Тот народ еще не погиб, который может так чувствовать и сыны которого умеют так увековечить свое чувство. Эти камни, эти своды, эти надписи вопиют на небо и потрясают души молящихся призывом к тому, чтобы, невзирая ни на что, держаться твердо завещания наших предков, завоевателей агарянского царства, любить и отстаивать Русь Святую, Православную, а не ту смрадную, грязную клоаку, в которую хотят обратить ее наши внутренние враги. С таким именно намерением собрались на эти дни в Москву на совещание, а сегодня в сей святой храм на молитву, русские патриоты. Будет ли успех их предприятию? Будет, но вот при каком условии. В прежние времена, задаваясь каким-либо делом, русские спрашивали: согласно ли оно с Божьими законами? И этим вопросом определяли свое к нему отношение. Во времена недавние многие из наших соотечественников заменили этот вопрос, эту оценку иною, низшею, но все же благородною: согласно ли то или иное намерение с долгом просвещенного человека, с требованиями разума и науки? Ну, а в настоящее время люди современные забыли о Божьих заповедях, и о нравственно-разумном долге, и о науке, и, проповедуя устами свободу, усвоили себе такую рабскую душу, что все поставили на оценку выгоды и внешнего успеха. Вместо разумных доводов "за" или "против" какого-нибудь начинания они говорят: "Большинство примкнет сюда: общество отнесется к этому с сочувствием", или, напротив: "Здесь вы останетесь одиноки; ваша мысль не будет никем принята". О том верна ли эта мысль? честна ли? право ли будет большинство, одобрив то и не одобрив другое? — об этом теперь нет дела современному русскому человеку, а в Европе и в Америке такие вопросы и понимать перестали. Дай Бог, чтобы патриоты русские в этом смысле не были "современными". Но если и мы только такою логикой будем подкреплять наши симпатии, наши убеждения, то дело наше погибнет, и лучше отойти от него, чем браться за него, подобно либералам-западникам, грязными руками выгоды и корысти. Наше дело будет успешно в том лишь случае, если на притворно-иронический вопрос глупца кадета: "Неужели вы надеетесь восстановить теократический патриотизм?" — вы ответите так, как все мы должны чувствовать, исповедовать и проповедовать. "Мы верны Христу и святым Его, и Родине, и Самодержцу, и исконным упованиям наших предков независимо от того, какая внешняя участь ожидает нас и Россию. Являемся ли мы, как эта священная Церковь, первыми провозвестниками народного возрождения, предтечами славного будущего, когда Россия снова станет Русскою и Православною благовестницею Христа для всей Азии и Юго-Восточной Европы; или мы, напротив, последние исповедники этих высоких и святых побуждений в несчастной развращенной стране, обреченной в скором будущем на конечную погибель от червонных валетов еврейской революции, но мы останемся верны тому, что требует от нас Божья правда, и не здесь, а на небе ожидаем себе венцов. Мы будем радоваться, если образумившееся общество и народ будут дружно возвращаться к своим историческим основам, мы будем горько плакать, если зараза безбожного и безнравственного восстания русских безумцев против своей родины начнет умножаться, как чума, но если и огромное большинство добровольно кинется в эту погибель, как панургово стадо, как гадаринские свиньи, то мы за ними все-таки не пойдем". Да, так говори русский гражданин! Говори, как некогда те три блаженные отрока пред Навуходоносором, как Максим Исповедник пред еретиками-монофелитами. "Если и вся вселенная пойдет по пути этого безумия, я один не пойду за всеми!" И как те три великие подвижника, истинно одни во всем мире остались верными Богу и прославили Его правду посреди огненной пещи, так и мы останемся верны основам христианской жизни русской, много ли, мало ли нас будет. Не убоимся мы стоять за истину, если и нашим именам суждено вписаться на эти страшные мраморные доски, если и нашей крови суждено слиться с тою кровью, в память которой воздвигнут сей храм. И мы знаем, что если не на земле, то на небе, на последнем Божием суде оправдано будет наше дело и обозначится благословенный успех нашего предприятия. Но пусть знают и враги наши, что и на земле непродолжителен и ненадежен успех тех, кто гонится за ним, а не за правдой; но он сам отдает себя в руки тех, кто добровольно от него готов отречься, дорожа единою правдой, и если так мы определим свое отношение к жизни, то не только для наших душ в живот грядущим, но и для нашей веры, для нашей родины в жизни настоящей. При нас ли или после нашей смерти наша самоотверженная ревность об истине явится зиждительною силою в строении Церкви Божией и Русской правды, как кровь древних мучеников была семенем новых христиан. И если суждено будет, чтобы православная страна некогда увенчалась новым храмом Покрова, с русским главным куполом среди куполов иностранных, не как выражением надежды на будущее, а как обнаружением ее славы в прошедшем и настоящем, то в числе строителей сего духовного храма будут и ваши имена. Аминь. Впервые опубликовано: "Колоколе", затем перепечатано в "Прибавлениях к Церковным ведомостям". 1909. № 41. С. 1909-1913.
Митрополит Антоний (в миру — Храповицкий Алексей Павлович) (1863-1936) митрополит Киевский и Галицкий, первый по времени председатель Архиерейского синода Русской Православной Церкви заграницей, богослов, философ. | ||
|