Митрополит Антоний (Храповицкий)
Речь, произнесенная в Житомирском кафедральном соборе при вступлении на Волынскую паству

На главную

Произведения митрополита Антония (Храповицкого)



Среди различных деятелей, приходящих трудиться на сию окраину земли Русской, примите, братие, и меня, грешного. То дело, та отрасль жизни, которою руководить мне предназначено Божественным Промыслом, среди прочих отраслей жизни общественной и личной есть, конечно, самая первая и важнейшая, ибо о ней сказал Господь наш: Кая польза человеку, аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою, или что даст человек измену на души своей? И если бы мы здраво и серьезно взирали на жизнь, тогда бы попечение о нашей душе и вообще жизнь церковная не представлялась бы нам как только одна из многих отраслей жизни, как специальность людей известного только звания, вроде, например, медицины или инженерного дела, — а как сама жизнь, как то начало общественной и личной жизни, которое проникает собой все многоразличные отрасли той и другой и всем этим отраслям определяет цену, смотря по их большей или меньшей близости к этому всеобщему началу жизни. В нем ведь, в этом начале, сосредоточивается присущее душе нашей стремление к совершенству, на него опирается голос нашей совести, им освещаются и осмысливаются наше сочувствие ко всему доброму, наше участие к человеческим страданиям, наша скорбь о человеческих пороках. Все это лучшее содержание человеческой души живет и процветает только тогда, когда душа эта находится в живом общении с Богом и с Богочеловеком. Было время в нашей стране, когда духовная жизнь народа, или жизнь Церкви Христовой, была для наших предков делом общим и самым первым, когда все, не входившее в эту церковную жизнь, представлялось народу малоценным и ничтожным, когда в церковной жизни одинаково участвовали все люди, а не духовенство только, ибо тогда и слова этого — «духовенство» — не существовало, а был только церковный народ российский, делившийся на епархии и приходы, конечно руководимые избранными из среды народной пастырями, но состоявшие из всеобщего сознательно и деятельно участвовавшего в духовной жизни всенародного, всесословного православного братства, такого братства, в коем все члены его, от Царя и Царицы и до последнего крестьянина-землепашца и старушки-нищей, считали себя каждый прежде всего христианином, сыном Вселенской Церкви, а уже потом сыном своей земли, области, сословия и т.д.

Мы с любовью вспоминаем и благословляем это старое допетровское время не потому, что тогда был особенно высок авторитет иерархов: напротив, при всем том смиренном благоговении, с каким народ русский чтил священный сан, представители последнего всегда оставались под самым строгим надзором всей паствы своей, гораздо более сведущей в церковных законах и в прочих богословских истинах, нежели паства современная, причем тогдашняя паства относилась несравненно строже к нравственному поведению пастыря, чем в настоящее время. Древняя Русь, готовая всегда смиряться перед пастырем в личном настроении своих сынов, единодушно восставала против него, лишь только он забывал, что он представитель Церкви, а не ее начальник, лишь только он дерзал самовольно разрушать церковный строй, как это сделал в XV веке митрополит Исидор, праведно низложенный и изгнанный своею паствою. Но те времена прошли для образованного русского общества; им остался верен лишь простой народ наш, не отрекшийся от древнерусской, или, лучше сказать, от христианской, культуры и не изменивший ее на культуру правовую, полуязыческую, которою жила Европа средних веков и живет Европа современная, а также дворянская Россия XVIII века и вся интеллигентная Россия XIX века. Вот почему в настоящее время церковный пастырь уже не является для русского общества выразителем его же собственного, наиболее высокого, и дорогого, и всеобъемлющего начала жизни, но специалистом известной условной отрасли жизни, к которой люди обращаются лишь по мере желания или во время семейных горестей и радости.

Но не унывать следует поэтому нам, пастырям, а умножать свою ревность о деле Христовом. Да, не унывать, несмотря на то что вдобавок ко всему в этой западной окраине не только образованное общество, но и простой народ не может похвалиться во всем своем составе тою всецелою преданностью Православной Церкви, которою еще богато племя великорусское; — несмотря на то что латинское влияние положило свою печать на религиозное сознание здешнего народа, сделало его подавленным и в значительной степени безучастным, готовым более повиноваться слепо, чем сознательно усовершенствоваться; — несмотря на то что влияние польской светскости и суетности отражается здесь на образованных людях гораздо сильнее, чем в средних губерниях. — Не на эти скорбные стороны жизни будем взирать мы уныло, а лучше будем почерпать бодрость в двух других обстоятельствах местной простонародной жизни и общерусской жизни общественной, на которые сейчас и укажем.

Здесь, под толстой корою различных наслоений, сперва татарского, а потом латинского ига, народный быт и народный характер сохранил, преимущественно пред Великороссией, несколько черт самой древней, самой свежей, новоблагодатной Владимирской Руси, Руси домонгольской, свободной и жизнерадостной, воспетой нашим лучшим стихотворцем. Это было время высокого христианского нравственного одушевления, высокого героического подвига, когда новопросвещенная Русь не хотела знать ничего, кроме евангельской святости, когда лучшие сыны ее, оставляя всякий страх земной, по неизведанным путям шли смотреть далекую землю, в которой жил наш Спаситель, и орошать слезами умиления следы Его пречистых ног, — когда государи не хотели казнить преступников и монашескую схиму предпочитали царскому венцу, — когда подвижники добродетели ради умерщвления страстей обрекали себя на жизнь в подземных пещерах, а великие князья предпочитали их общество, их скудную трапезу царственной обстановке своих дворцов. Поистине к тогдашней Руси можно было применить слова Господни народу израильскому: «Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за Мною в пустыню, в землю незасеянную» (Иер. 2, 2). Впоследствии татарское иго и географическая отрешенность от постоянного общения с Церквами Востока немного сузили и помрачили эту серафимскую восторженность новопросвещенных русских христиан в племени великорусском, но здесь, на Волыни, где наряду с Киевом и Галичиной был центр древнейшего русского христианства и где сохранялась зависимость от восточных Патриархов до конца XVII века, — здесь, говорим мы, сохранилось несколько черт церковно-народного быта и несколько оттенков народного религиозного чувства, столь древних и столь драгоценных, что вскрывать их из-под твердой коры латино-польского влияния, а вскрывши, вызывать к жизни есть не только весьма полезное, но и в высшей степени радостное и усладительное для христианского пастыря дело. Так, малороссы, преимущественно перед великороссами, взирают на Церковь Христову как на Церковь не только Русскую, но именно Вселенскую и лучше великороссов уживаются на космополитическом Афоне, да и самую религиозную жизнь усваивают прежде всего как жизнь духовную, нравственную и этим именно началом одушевляют и внешний строй христианского быта. Вот почему когда видишь здесь народные толпы в расшитых войлочных одеждах тысячелетней древности, спешащие во святую обитель для молитвы и причащения Святых Тайн, то душа наполняется надеждой на то, что в народе этом суждено еще проснуться великому богатырскому духу не для воинской брани, а для подвига сознательной добродетели христианской, для показания миру Божественной славы, открывающейся в евангельской жизни.

Найдется ли залог такой надежды в характере и быте столь чуждого нашему народу просвещенного общества, по большей части весьма равнодушного, а иногда и враждебного апостольской Церкви? Да, найдется. Найдется именно в том неискоренимом из русского сердца стремлении к нравственной правде, в той неспособности поглотиться всецело интересами земного благополучия, коими и доныне русский образованный человек отличается от западноевропейца-материалиста, на что с особенною силою убедительности постоянно указывают современные французские романисты и публицисты. И они правы. Не говорим уже о том, что и в настоящее время не оскудевает среди общества такой тип русского человека всех полов, и возрастов, и сословий, который совмещает в себе европейскую просвещенность, иногда даже блестящую, с простонародною преданностью евангельским заветам, с простонародным глубоким смирением и самоуничижением, с прекрасною самоотверженною простотою и горячею правдивостью, наконец, с полным пренебрежением ко всем земным благам. Недавно еще, именно 2 мая, скончался один великий представитель такого типа — С.А. Рачинский, и если подобных людей найти нелегко среди нас, то не потому, чтобы их было слишком мало, а потому, что они по своей скромности живут так же неприметно среди людей грешных, как жил до 30 лет мнимый Сын плотника в Назарете. Да, небезнадежна та страна, в которой есть такие люди, а, напротив, много надежд внушает нам то особенно отрадное обстоятельство, что подобный евангельский тип не в такой уж степени чужд и противоположен обычному типу русского интеллигента, как это представляется с первого раза. Правда, под влиянием ложной школы, ложных взглядов на жизнь вообще, на русскую в частности, под влиянием ложных книг и преданий общественных, а также ложного семейного воспитания русские люди перестают искать в Христовой Церкви источника духовной жизни, а многие даже забыли о Церкви; но никакая ложь не могла вытравить из русской души самого различения добра и зла, самого стремления быть добрым или, по крайней мере, глубокого, иногда тщательно скрываемого внутреннего отвращения к тому злу, к тому греху, в который неизбежно погружается душа, отрешившаяся от Христа и Церкви, хотя и желающая быть доброй. И если иностранные нравоописатели России в XVII веке изумлялись тому, что русские цари и бояре так мало интересовались политикой, а только богословием и духовным подвижничеством, то современные наши французские нравоописатели почти с таким же изумлением указывают на ту черту русского человека, в силу которой ум его всегда бывает устремлен к вопросам нравственным, а всякое иное увлечение является у него либо как минутная измена самому себе, либо как плод разочарования. С этой точки зрения не совсем перестал быть русским и тот писатель наш, который в настоящее время составляет предмет глубокой скорби всех лучших русских людей как горячий враг Церкви, открыто ею отлученный от общения, — ибо и в нем это различение добра и зла, несмотря на столь глубокое увлечение германским пантеизмом, сохраняет всю свою силу и самые кощунства его против Церкви, запальчивые и необоснованные, являются скорее болезненным криком бурной души, истерзанной разочарованием, нежели окончательным выражением известного образа мыслей. Правда, в самое последнее время многие представители слова и мысли идут у нас еще далее в своем разрыве с христианской правдой. Они открыто проповедуют безразличие добра и зла и ожесточенно распространяют сочинения германского безумца, провозгласившего это учение на пороге дома умалишенных. Но и это безобразное беснование, эта вакханалия литературы не есть действительное выражение чьей-либо постоянной настроенности, а скорее голос глубокого отчаяния после многих бессильных попыток быть добрым без Христа, быть честным и целомудренным без благодатной помощи Св. Духа. Таким же образом объясняем мы усиливающийся разврат юношества, учащегося в высших школах, и разложение семейств. На них исполняются слова апостола: «И предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела... И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства» (Рим. 1, 24-28). Справедливость подобного суждения доказывается тем, что когда подобные нравственно расшатанные люди случайно встречают искреннее слово правды и уразумевают, где должны искать победы над страстями и осмысленного подвига, то они с замечательною готовностью и быстротою отрекаются зараз от прежних своих заблуждений, как Закхей — от неправедного стяжания, и обновляются духом с такою же полнотою и искренностью, как первые русские христиане Ольга и Владимир.

Церковному пастырю, обнаруживающему в наших простолюдинах-малороссах прекрасную душу древних киевских христиан из-под наслоений татарского и латинского ига, надлежит иметь попечение и о том, чтобы пробудить такую же душу, правдивую, чуткую, мягкую, и в представителях современной интеллигенции, освобождая ее от ига европейского нигилизма. И если сам пастырь умеет изложить Божественное учение и разъяснить строй нашей Церкви именно с этой точки зрения, как единственный доступный всем смертным путь к тому, чтобы быть добрым, честным и чистым не на словах, а на деле, если он в своей собственной жизни и в своей душевной настроенности представит тому живое доказательство, то он уже будет пастырем не для простого народа только, но и для всех русских людей, вокруг него живущих, так что даже и в глазах маловерующих и неверующих он не будет представляться только специалистом своей профессии, но выразителем того, что, по общему сознанию, явится тогда как единое на потребу.

Посему и мое, и ваше, достолюбезные собратия иереи, старание должно быть о том, чтобы нам самим усовершенствоваться в уразумении учения и жизни церковной как единого пути к добродетели, а наипаче усовершенствоваться еще и в том, чтобы в себе самих отражать лучи Божественной правды и в делах своих обнаружить силу Христовой благодати. И это все нам даст Господь не ради наших заслуг пред Ним, а ради спасения душ многих, если только мы сами через смиренномудрие, через самоосуждение, через молитву и изучение Его словес будем открывать двери сердец наших для принятия Его благодатной помощи. Предстоящие здесь благочестивые миряне да содействуют нам в том, чтобы умножить на земле Царствие Божие, ибо и им вещает апостол: «Каждый да назидает ближняго своего». Да поможет же всем нам Господь усовершенствоваться в Его истине, «доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия... в меру полного возраста Христова: дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения» (Еф. 4, 13-14).

«Отче наш, иже ecu на небесех, да приидет Царствие Твое». Аминь.


Впервые опубликовано: Волынские епархиальные ведомости. 1902. № 20. С. 572-582; Уфимские епархиальные ведомости. 1902. 15 авг. № 16. С. 1024-1032 (здесь под назв. «Современное общество и пастырство»).

Митрополит Антоний (в миру — Храповицкий Алексей Павлович) (1863—1936) митрополит Киевский и Галицкий, первый по времени председатель Архиерейского синода Русской Православной Церкви за границей, богослов, философ.


На главную

Произведения митрополита Антония (Храповицкого)

Монастыри и храмы Северо-запада