Митрополит Антоний (Храповицкий)
Возрождение церковного искусства

Нас учили признавать четыре благородных искусства: поззию, музыку, живопись с ваянием и архитектуру; к этим искусствам не смеют приравнивать себя прочие изящные ремесла — шитье красивой одежды, устройство роскошной обстановки комнат, изобретение затейливой иллюминации и т.п. — Однако наши русские предки (а раньше и греки) не только высоко ценили в теории, но и горячо любили своим благочестивым сердцем еще один, за последнее время почти утерянный вид благородного искусства — храмовое благолепие. Что здесь разумелось? Не только самая архитектура, иконопись и пение, но сверх того — расположение или группировка иконописи по храму, устроение иконостаса, подсвечников, рак со святыми мощами и паникадил, затем и устроение отдельных священных предметов — крестов, сосудов, Евангелий, облачений клиру и на престол, хоругвей, кадильниц, сионов и проч. Такими предметами славились святые храмы, а любители благолепия — архиереи, иереи, цари, бояре, дворяне, купцы и крестьяне — почитали за счастье любоваться на эти предметы, когда им было возможно достигнуть в тот или иной знаменитый храм, а в своем храме дождаться праздника, в который износилась та или иная церковная драгоценность. У купечества и крестьянства этот духовный восторг пред священными предметами церковного искусства не погас и поныне. Съезжающиеся на ярмарку купцы хвалятся: один — николо-угрешским иконостасом, другой — тихвинской ризою, третий — юрьевскими митрами, четвертый — троице-сергиевским паникадилом в холодном соборе и т.д. Является ли это простым удивлением пред размерами или денежною ценностью предметов?

Нет — вы здесь услышите только о предметах старинных, или если не старинных, то устроенных на старинный лад, а все, что имеет характер эпохи послепетровской, не может возбудить умиленного восторга русских людей.

Восторг и умиление возбуждает только благородное искусство: пред красивым диваном или этажеркой никто не будет проливать слез, также и пред иконостасами церквей петербургских или житомирских; но войдите в новгородскую Софию или в московский Успенский собор, и вы даже нехотя почувствуете прибой волн благодатного чувства к своему сердцу: Божественное величие, святость Христова, чистота Приснодевы и райский Восток святых раскрывается в вашей душе, как будто бы вступившей не в пустующее помещение, а в среду живых небесных Существ. Вот такое-то настроение в зрителе возбуждали и возбуждают не только самые священные изображения, но и прочие священные предметы, устроенные в древности или по древним образцам. Отсюда ясно, что их мастера были не ремесленники, а художники, и самое создание этих предметов есть благородное искусство, а не ремесло. Назовите его пятым видом благородных искусств или разновидностью архитектуры, но вы должны признать, что такое влияние их на благочестивого созерцателя достигается тем же условием их творчества, как влияние прекрасной иконы Киево-печерской, Херувимской песни или внятно прочитанной поэтической церковной молитвы. Какое же это условие? Именно то, коим определяется вообще отличительное свойство благородного искусства и религиозного искусства в частности: творец этих вещей сумел вложить в них свое благочестивое вдохновение, соединил с их видимым видом ту или иную идею. Зритель, пожалуй, не даст себе и отчета в том, какая идея раскрыта в таком-то древнем хоросе, в таком-то подсвечнике или кадильнице, но он любуется этими вещами, глаз от них не может оторвать, и взятые вместе эти предметы возносят дух его к раю, к ангелам, к Богу.

Любуется он и умиляется на иконную ризу, на сияющий иконостас с таким же восторгом, как на чудо церковной архитектуры, но также не дает себе отчета в своих чувствах, как не может пояснить пскович или новгородец, в чем красота их городских соборов, и лишь очень немногие сумеют уловить самую идею последних, изображающих в первом случае человека, возносящегося к небу в восторженном порыве души, а во втором случае — самое небо, спускающееся на землю в белых облачках, раззолоченных заходящим солнцем.

Вот именно подобную же религиозную идею умели древние русские и византийские мастера вложить в формы различных священных предметов, например, в лампаду — идею молитвы, несущейся к небу чрез воздушную сферу, в подсвечник — идею молящегося человека, желающего оторваться от земли и приблизиться к Спасителю, пред которым горит свеча; широкий хорос — изображает небесный круг, усеянный звездами, славящими Бога; хоругвь — это победное знамя или даже ангел, летящий по небу с вестью о приближении Господа и т.д. Всего не объяснить, но душа, взирая на это благолепие, переживает в доступной ей степени чувства мастера-художника, устроившего эти вещи. Новое мастерство в стиле ампир и в стиле рококо ничего подобного создать не может, и его произведения различаются от древней утвари церковной так же, как пошлые, фальшивые стихи штундистов от возвышенных ирмосов Дамаскина.

Теперь Господь сжалился над нами — любителями церковного благолепия: древнее вдохновенное творчество священных предметов восстановлено новым художником СИ. Вашковым, которого имя займет в истории нашего церковного благолепия одно из почетнейших мест, быть может, наряду с Андреем Рублевым и Симоном Ушаковым. Никем и ничем не побуждаемый, пожелал я поделиться с русским духовенством этою своею радостью еще в 1907 году, когда увидел церковную обстановку его создания в освященном тогда мною храме св. Петра митрополита в поместье Н.И. Оржевской (Н. Чартория, Волынской губ., близ станции Печановка). Гениальная кисть Нестерова и орнаментура знаменитого Прахова там вполне гармонирует с высокоталантливою утварью Вашкова, которая вырабатывается известною московскою фирмою Оловянишниковых. Недавно я подробно осматривал большое собрание такой утвари в их петербургском гостинодворском магазине, если только можно назвать магазином этот в сущности великолепный, научно-исторический и высокоталантливый музей церковной красоты, куда бы следовало приводить экскурсии учащегося юношества преимущественно пред всякими фототеатрами, зверинцами и цирками, где души не созидаются, а развращаются. — Я убедил управляющих этою сокровищницею церковной красоты поделиться с подписчиками нашего общественного журнала изображением некоторых предметов своего собрания. Как они прекрасны! То воздушная легкость, то разнообразный блеск, то, напротив, массивность глубокой седой древности воплощена в этот металл или дерево. В одном предмете вы находите пасхальное радостное славословие, застывшее в серебре или бронзе, в другом — покаянное самобичевание, здесь — Христово смирение — там чистота святых ангелов. Все это воспроизведения древних форм церковного искусства от XI века до начала XVIII-го, — когда христиане жили телом на земле, а духом на небе, сердцем в Церкви и душою со Спасителем, памятью — в Евангелии и деяниях апостолов и святых угодников, а ожиданием — пред Страшным Судией и вечным воздаянием добрым и злым. Этому возрождению церковного искусства, на которое посылались уже многочисленные запросы со всех концов России, начиная с дворцовых соборов и кончая сельскими церквами, я приписываю весьма важное церковно-народное значение в наш развращенный век отступничества и предательства. Искусство есть великая сила: оно победоносно влечет к себе сердца даже в то время, когда подавленная упрямым ожесточением мысль упорно и тупо отклоняет свое внимание от призыва к истине чрез проповедь науки или разумного слова.

Призовем же на помощь слову и искусство церковное, призовем церковное пение, церковную живопись, церковное зодчество и утварное церковное украшение — взамен того бездарного, безыдейного, грубочувственного французского и итальянского рококо, которое совсем, было, хотело оторвать нашу современность петербургского периода от священного, вселенско-церковного строя русского быта московской и киевской древности! Да возрождается же церковное искусство древности, да украшается оно новыми и новыми прекрасными цветами молодых талантов, вырастающих на едином корне Иессеовым, соединяющем нашу Русь с Византией, со вселенскими отцами, со святым Евангелием!

Приветствуя широкое распространение церковной утвари древнего византийско-русского образца, мы не упомянули о том, еще более отрадном явлении, что, благодаря Высочайшему повелению покойного Государя Александра III, а также и другим условиям, мы начали возвращаться к тому же истинно церковному стилю и в церковном зодчестве. Посмотрите на петербургские храмы, выстроенные за последние тридцать лет: вы найдете здесь и стиль эпохи Алексея Михайловича — поднятую центральную часть церкви с пятью главками, и стиль, особенно излюбленный в XVI-м и в начале XVII века, -пять толстых куполов на прямоугольном ящике с тремя апсидами, и подражание гениальному храму Василия Блаженного в Москве, и стиль Нарышкинский; таковы церкви: 1) Покрова на Боровой, Скорбящей на Стеклянном, Троицы на Стремянной; 2) Ново-Афонское подворье; 3) Воскресения на Крови и отчасти Андреевское подворье на Песках; 4) новая церковь на Смоленском кладбище. У нас на Волыни в г. Овруче восстановлен из развалин, но еще не отделан храм XII века св. Василия Великого в точном подобии своей первоначальной постройке; затем строится в Почаевской лавре теплый Троицкий собор — подражание Троицкому собору Сергиевой Лавры (начало XV в.), но вчетверо обширнее своего оригинала. Постройки эти выполняет талантливейший современный архитектор А.В. Щусев, которому принадлежит и проект храма на Куликовом поле в стиле, современном событию (1380), псковской архитектуры, — и новосозданный Великою княгинею храм при Марфо-Мариинском приюте в Москве. Проекты эти удостоились Высочайшего одобрения. Однако во всех многочисленных на Руси новых храмах древнего стиля недостает того, что составляет главную красоту церковную, — недостает настоящего русского иконостаса. Вот об этом-то предмете и желал бы я побеседовать с достопочтенными читателями "Церковных ведомостей", составляющих собою весь освященный собор поместной Церкви Российской.

Принято думать, что в истории все усовершенствуется, но не отрицают и того, что некоторые отрасли искусства представляют собою пока заметные исключения из этого правила (для меня лично — весьма сомнительного). Таково искусство ваяния, бывшее при язычнике Фидии на большей высоте, нежели в средневековой и современной Европе; таково же и искусство зодчества, которым классическая, а отчасти и христианская древность превосходит современную новизну, и притом не только в области красоты, но в некоторых случаях — и в области технической. Искусство церковное в России возвышалось в своем органическом росте от древнейших времен до времен Петровых, когда начался его упадок, продолжавшийся до прошлого царствования. Поэтому высшим завершением (кульминационным пунктом) церковного искусства — зодчества, живописи и церковной утвари — является XVII век, и он-то должен быть учителем иконописцев и архитекторов. Сколько нам известно, и ныне великий Васнецов держится такого убеждения и следует ему "фанатически", как выражаются о нем современные художники.

Мы не хотим сказать, будто история нашего церковного искусства имела характер безусловного усовершенствования во всех отношениях и что произведения русской архитектуры и живописи XVII века во всем превосходят Византию; еще далее мы от мысли о том, будто XVII век не подлежит дальнейшему усовершенствованию; но в этом именно веке временно приостановилось или, вернее, — было подавлено органическое развитие тех форм живописи и зодчества, которые внушались религиозным энтузиазмом православного общецерковного чувства и общецерковной мысли. Эти же формы были и национально-русскими, но не в том смысле, чтобы народность наша положила свой мирской отпечаток на христианскую идею, как это было в западном мире, — а в том, что русское сердце, как это уже замечено современными художниками, сумело воплотить в краски и камень ту святую настроенность примиренного, покорного умиления, которое давалось христианам Востока только на высших ступенях духовной жизни, и поэтому не могло так широко отразиться на произведениях их искусства.

Итак, XVII век нашей истории должен быть прямым руководителем нашим в церковной живописи, архитектуре и особенно в самом внутреннем убранстве храмов, над чем особенно много потрудился православно-русский гений. А трудился он за это время более всего в названной области искусства над устроением иконостасов, чего современное церковное строительство, к сожалению, еще не переняло, хотя оно и старается быть церковно-национальным.

Гонение на иконостасы началось у нас вместе с гонением на стенную живопись (получившую теперь вновь право гражданства), а, может быть, и немного попозже. Против стенной живописи был даже издан Высочайший указ при Потемкине, в царствование императрицы Екатерины Второй: роспись храмовых стен признали неблагоговейною и приказали ее замазывать и заменять отдельными иконами в рамах, — так устроены все столичные церкви, кроме новейших.

Иконостасы еще со времен Петровых, а особенно с начала XIX века, стали постепенно приближаться к характеру костельных запрестольных орнаментур. Католичество, эта религия подделок, не очень любит священные изображения, но любит огромнейшие около них рамы и орнаменты. Войдите в любой костел: за престолом нечто вроде современного петербургского иконостаса — сооружение в 3-4 квадратных сажени, но образ в нем собственно только один — иногда в полтора квадратных аршина; зато вокруг него — рама, другая рама, третья рама в виде пары колонн с каждой стороны, сверху — корона в громадных деревянных золоченых лучах, сбоку — деревянные тиары, барабаны с римскими цифрами, обозначающими заповеди Моисея, затем — монстранция, атрибуты епископского сана, щиты с монограммами и т.д. и т.д. — словом, целый мебельный магазин, и все это вокруг одного образа.

Такую же бестолковую мешанину всяких орнаментов в стиле рококо представляют собою и наши иконостасы XIX века: частнейшее их сходство с костелом и отступление от православного стиля заключается в том, что они не простираются поперек всего храма, а занимают только центральную часть восточной стороны церкви, оставляя направо и налево от себя либо два слепых угла (собор Александро-Невской лавры, собор Почаевской лавры, храм Спасителя в Москве, собор святого Владимира в Киеве), либо уступая место особым иконостасам приделов (что можете видеть едва ли не во всех больших храмах XIX и конца XVIII вв.), либо дополняя себя особыми, другого стиля, иконостасами вроде фальшивых приделов (храм Воскресения на Крови, Житомирский кафедральный собор и мн. др.). Между тем первое свойство настоящего православного иконостаса то, что он непременно простирается от северной стены церковного здания до южной, а если имеет боковые алтари, то они помещаются в восточных апсидах здания: в иконостасе вместо некоторых икон устраиваются двери или арки, ведущие в новую церковку со своим иконостасом и алтарем. В этом отношении Исаакиевский собор сохранил православное предание. Жаль только, что из подражания костелам в нем расписаны потолки, на которых ничего не видно, а огромные светлые стены стоят совершенно голые, напоминая собою быки под Николаевским мостом.

Итак, иконостас должен распростираться в длину от стены до стены, а в вышину? — "В древности были низкие иконостасы, и мы потому ставим такие", — ответят современные строители. Верно, но в таком случае, для чего вы строите храм в стиле XVII века, нарочно слаженный для высокого иконостаса? Ведь стиль Алексея Михайловича, т.е. стиль длинного храма с низкою западною частью, с низким алтарем, но очень высоким колодцем в центре, рассчитан именно на пятиярусный иконостас; тяжелые, но внушительные храмы-ящики XVI века, например, Успенский собор Сергиевой Лавры, Знаменья в Новгороде (XVII в.), Успенья в Тихвинском (XVI в.) или в Валдайском-Иверском (XVII в.) монастырях, имеющие не круглые византийские очертания, но изобилующие прямыми углами и прямоугольными поверхностями, совершенно не могут быть удовлетворены одною спешною росписью, искупающею отсутствие или низкий размер иконостаса в византийских крутых или кучеобразных постройках, например, в соборе святого Владимира в Киеве.

"Но ведь жалко закрывать иконостасом роспись горняго места". Да! русские решались на это не сразу. Иконостасы Троицкого собора Сергиевой Лавры или новгородской Софии доходят только до двух третей храма; но затем развитие иконостасов пошло далее и в XVII веке достигло чудной красоты, богато заменяющей собою для стоящих в церкви людей алтарную роспись. Древнейшие иконостасы — это просто сдвинутые ряды икон; иконостасы же более поздние — это чудо искусства сами по себе, и не напрасно русские считают их лучшим украшением храма и сравнивают храмы между собою по красоте иконостасов. — Классические иконостасы XVII века, сохраняя главное свойство древнеправославного храма, красующегося только иконами, т.е. святыми изображениями (а не безыдейною орнаментикой — мебелью костелов в стиле рококо), вносят в красоту церковную особую идею художественного сочетания этих изображений друг с другом. Так называемое тело иконостаса в высшей степени просто: по направлению вширь оно представляет собою полное однообразие рам или разделений между иконами; по направлению снизу вверх требуется небольшое разнообразие и притом не столько в самом составе рам, сколько в форме святых икон, иконных досок. Нижний ряд составляется из нарочитых, особо чтимых больших икон различной ширины, второй ряд — праздники — низкие и широкие, третий ряд — апостолы во весь рост, узкие и высокие, четвертый ряд — поясные изображения пророков — парами, разделенными сверху, но только до половины. Самые перегородки, или тело иконостаса, не шире четверти аршина; если вы вынете из него иконы, получится самый заурядный трафарет, но когда вставите священные изображения, восхищенный взор ваш не может оторваться от этого чудного целого.

Что такое изображает собою подобный иконостас? Это лествица Иакова, по которой восходят и нисходят не только святые ангелы, но вся торжествующая Церковь. Благоговейному богомольцу представляется весь сонм святых живым, движущимся вверх и вниз. В первом ряду Спаситель, Богородица, Предтеча, Никола и местные святые говорят ему: "Вот мы здесь, всегда с тобою, мы сошли с неба, чтобы звать тебя туда, к нам". События нашего искупления во втором ряду как бы медленно спускаются сверху и говорят: "Вот что совершил, что претерпел для тебя Христос, преклонивший небеса и сошедший на землю: смотри, сколько святых, вдохновившись этими событиями, забыли землю и пошли на небо". Богомолец поднимает свой взор выше: там святые апостолы, простираясь к Царю славы, будто готовятся пройти все выше и выше по иконостасным перегородкам, как по ступеням. А в храмах Малороссии этот ряд устроен дугой и восхождение святых выражено еще рельефнее. Пророки уже удостоились небесных высот и устремили восторженный взгляд на центральный образ воплощения от Пречистой Девы, торжественно подъемля свитки своих пророчеств, где все это было предсказано Святым Духом. Богомолец переводит свой взор на центр иконостаса. "Да, это Мое царство", — говорит ему Пантократор из Деисиса. "Я и поныне разделяю Тайную вечерю со Своими последователями", — вторит Он ему со второго ряда иконостаса. "А смотри, как прекрасен вход к престолу Божию, к Его тайнам", — говорят ему Царские врата.

Отцы и братие! если будете строить или перестраивать храмы, ставьте большие, многоярусные иконостасы: нет большей красоты церковной, как эта полнота церкви торжествующей, представленной по одной громадной плоскости пред взором народа, обращенного на Восток. Не слушайте тех, кто говорит, будто иконостасы умалили значение стенной росписи: оно сохраняется во всей силе; только алтарь скрыт, но сие и подобает в наше время, о чем скажем при случае. А церковная стенная роспись вся на глазах у народа. Когда богомолец отстоит службу и повернется к боковым стенам, святые говорят ему со столбов: "И здесь мы, весь мир подчинен нашему сердцу". Богомолец поднимет голову кверху: там в куполе он видит Христа и вспоминает слово Писания: дабы все небесное и земное соединить под Главою Христом (Еф. 1, 10). И действительно, вокруг Него ангелы, там — апостолы, евангелисты, а на боковых стенах как бы продолжается второй ряд иконостаса события евангельские и Вселенские соборы. Богомолец направляется к выходу. "Ты возвращаешься к земным делам, но помни, чем все они кончатся", — говорит ему ангел с картины Страшного Суда, раскинувшейся по всей западной стене храма. Богомолец не спешит выйти, он трепетно всматривается в грозное изображение. "Помышляю день страшный и плачуся деяний моих лукавых, како отвещаю Бессмертному Царю или коим дерзновением воззрю на Судию блудный аз", — говорит он себе и оборачивается на восток, чтобы сотворить три выходные метания. А там опять сияет благолепный иконостас, и святые его говорят: "Не страха ради, но ради нетленной красоты Христова царства помни о нем, когда выйдешь отсюда на рынок жизни". И богомолец примиренный и просветленный выходит на дело свое и на деяние свое до вечера, а там, становясь на молитву, снова обращает свою мысль к Страшному Суду Божию и к красоте торжествующего собора святых в Царстве Христовом.

Нет, не испортили Малороссия, и Москва, и Новгород византийскую красоту церковную огромными иконостасами, не испортили, а усовершили; об этом совершенстве красоты церковной во всей ее сложности сравнительно с простотой христианской древности можно сказать то же, что сказано о философии христианских истин или о Богословии трех Вселенских учителей: "премудрость приемше от Бога, словом разума составляете догматы, яже прежде словесы простыми низлагаху рыбарие в разуме силою Духа: подобаше бо так простей нашей вере составление стяжати" (седален 30 января). Святые отцы увенчали истины нашей веры богословскою системой, а художники византийские и русские выразили их красоту духовную в иконах и в иконном сочетании на стенах святых храмов и в их иконостасах. Лучшие иконостасы мы помним следующие: два в соборах Сергиевой Лавры, четыре в Московском Кремле, один — новый — у Николы Угреши, также в соборе Псковском (особенно прекрасный), также у Знаменья в Новгороде, также в Тихвине. Но едва ли не все их превосходит иконостас Валдайского Иверского монастыря, сооруженный величайшим человеком русской истории — Святейшим Никоном Патриархом. Великолепная празелень иконостасного тела и фонов придает особенную духовность многоярусному сочетанию священных изображений: не только сами святые кажутся поднимающимися к небу, но они будто поднимают за собою и богомольца, и он готов восклицать с Петром: "Господи, добро нам есть зде быти!".

Впервые опубликовано: Церковные ведомости. 1909. № 52; 1910. № 8.

Митрополит Антоний (в миру — Храповицкий Алексей Павлович) (1863-1936) митрополит Киевский и Галицкий, первый по времени председатель Архиерейского синода Русской Православной Церкви за границей, богослов, философ.