| ||
|
Небольшой рассказ известного беллетриста, уместившийся в двух осенних нумерах "Вестника Европы", раздался звонким заушением Православной Церкви. Смысл рассказа заключается в сравнении современных религиозных идеалов — православных и толстовских. Выводятся представители того и другого религиозного склада, и раскрывается безусловное якобы превосходство последних, даже не превосходство, а полная противоположность! Представители Православия (от лучших пастырей и академических профессоров до простолюдинов) — это сыны тьмы, по Лескову, а последователи толстовского учения — сыны света, исполненные любви и самоотвержения, ученики Евангелия (разумеется, в толстовской переделке). Значение повести заключается в том, что автор сопоставляет оба мировоззрения не с научно-теоретической стороны, но в их жизненном воплощении, и притом в лицах не вымышленных, но действительных: его рассказ вращается около известнейшего деятеля Православной Церкви, на которого с благоговейною любовью взирает весь русский народ и верующая часть общества. Содержание повести заключается в том, что автор от нечего делать поехал из Петербурга в тот город, где живет означенный деятель Церкви, и остановился в гостинице, устроенной для богомольцев, которую он называет "ожидацией", от слово ожидать, т.е. свидания с тем духовным лицом. Одна часть рассказа состоит в описании гостиницы, а другая большая — в передаче слышанного автором чрез стену разговора из соседнего ему номера. Характер странноприимного учреждения, или ожидации, по автору, — весьма неблаговидный. Заведующие гостиницей женщины самыми низкими средствами стараются выведать от приезжих их характер и обстоятельства жизни, чтобы затем все это передать духовному лицу и дать ему возможность разыграть роль пророка и сердцеведца, а с простодушных поклонников сорвать побольше денег. Впрочем, и люди-то приезжают к этому человеку самые ничтожные: то промотавшийся пьяница с целью наживы, то развратная купчиха, надеющаяся чрез небесную помощь приговорить себе любовника, отказывавшегося от привольной богатой жизни во имя высших толстовских принципов. Купчихе этой не спится — и она заставляет старую приживалку рассказывать, как та однажды добывала нового пророка для того, чтобы разубедить в толстовских понятиях одну барышню из другой купеческой семьи и уговорить ее выйти замуж за выгодного жениха. В этом рассказе описываются самыми неприглядными чертами разъезды "духовного лица" по Петербургу, причем его везде встречают громадные толпы народа и путем обманов, подкупов и насилий хватают из кареты в карету и возят из дома в дом. Наконец рассказ приживалки доходит до описания встречи толстовской девицы с "ним", как выражается рассказчица. И что же? Со стороны девицы высокие речи о любви ко всем и самоотверженном труде, а с его стороны -правила самой мещанской хозяйственной морали, направленные к убеждению девушки выйти за выгодного жениха. Барышня отвечает из толстовского евангелия, что она чувствует в себе новую жизнь и предана другому. Священник настолько будто бы чужд евангельских понятий, что понимает это чувство новой жизни в смысле преступной беременности и берет назад свои советы о выходе замуж. Другой ученый столичный священник по поводу постоянных ссылок барышни на евангелие злостно сетует на современное распространение Св. Писания как на главную причину ереси и пытается спорить с нею следующими quasi академическими приемами. Когда барышня намекнула ему, что наши пастыри — обуявшая соль, он "ловко ее осадил", объяснив, что только палестинская соль теряла свою соленость на солнце, а русская элтонка не может обуять. Не в лучшем свете очерчен академический профессор, проводящий время в трактирах за биллиардной игрой с пьяным купчиной-скандалистом. Толстовцы, напротив, представлены как святые; воззрения гр. Толстого автор выдерживает весьма строго: Иисус Христос в речах его героини есть только учитель добродетели, а не Сын Божий; над словами ап. Павла (совершенно отвергаемого Толстым) автор издевается; в частности издевается над теми словами апостола, которые постоянно приводил в своих поучениях и беседах главное лицо рассказа — уважаемый народом священник. Слова эти "идеже умножися грех, преизбыточествова благодать" автор кощунственно вспоминает при виде множества оборванцев, мошенников и проституток на улицах города, в который он приехал. — Последователи новых quasi-евангельских сект упрекают нашу Церковь в безжизненности церковных авторитетов — в бесплодной, личной аскетической жизни. Последние годы открыли в православном отечестве некоторое новое религиозное движение, поднятое делами любви, действенной молитвы и одушевленной проповеди именно того священника, который выводится в рассказе. Движение это отрадно именно с той стороны, что в нем объединялись и аскетические представления средних веков, и жизненная всеобъемлющая любовь первых веков христианства. С этой же стороны весьма ценны печатные проповеди и дневник помянутого пастыря. Подобно творениям св. Тихона, они выше эпохи и народности: чистое, церковно-евангельское христианство так и дышет в каждой мысли проповедника. Его творения и жизнь отражают в себе именно то Царство Божие, которое Господь принес на землю. — Отсюда весьма понятно, что это явление современной церковной жизни более всего возбуждает злобу врагов Православия, распространителей новоевангельских сект. — Отшельники, постники, девственники, молитвенники и т.п. типы православного подвижничества не так опасны для успеха их пропаганды, ибо они не только отрицают такие подвиги, но прямо глумятся над ними. Зато как им сладить с этим новым живым доказательством того, что Православная Церковь нисколько не утеряла ни широты евангельских воззрений, ни теплоты любви евангельской, но, напротив, находит в формах своего строя — столь ненавистного сектантам — вполне подходящее средство для проведения в общественно-народную жизнь евангельских идей, так что сектантское разрознение и даже противопоставление последних и нашей бытовой церковности оказывается делом или недоразумения, или даже злостного навета. Г-н Лесков, никогда не державшийся православных воззрений в своих религиозно-бытовых очерках, всегда любил противопоставлять церковные понятия с евангельскими и понемножку кощунствовать. Даже его "Соборяне" не чужды таких приемов. Теперь же, когда он из мистика пашковского пошиба, после периода отчаянного увлечения спиритизмом, примкнул к воззрениям гр. Толстого, очевидно, ему пришло в голову разгромить наиболее живучий оплот православной современной жизни. Задача, конечно, заманчивая для сектанта и достаточно увлекательная, чтобы подвигнуть старого болтуна даже на черную клевету. — Действительно, довольно раскрыть любую проповедь очерненного пастыря, чтобы понять, как далеко от истины обвинение его в непонимании тайн христианских и, в частности, евангельских слов о новой благодатной жизни, о возрождении. Смеем заверить г. Лескова, что это учение (конечно, не в пантеистическом смысле гр. Толстого) есть постоянная тема его поучений и частных бесед, и именно ею озаглавлен его дневник в печатном издании; эта же мысль о христианском возрождении чрез познание жизни и воли Божией заключается в осмеянном у Лескова изречении ап. Павла: "идеже умножися грех, преизбыточествова благодать" (Рим. 5, 20) — та же мысль, которая лежит в основании притчи "о блудном сыне". Что касается до пресловутой "ожидации" и пророческих шантажей, то при всей предусмотрительности клеветы для целей популяризации* надо сказать, что она совершенно не достигнет цели по отношению к людям, знающим очерняемого пастыря, потому что всем им известно, что этот пастырь всегда уклоняется от роли оракула, предсказателя будущих судеб, хотя многие почитатели стараются поставить его в такое положение. ______________________ * Автор обращается к наилучшему, хотя и неразборчиво выбранному средству — к циничной скабрезности. ______________________ Известно также всем знакомым с толстовщиной и то обстоятельство, что даже настоящие последователи нового учения, составлявшие земледельческие общины, никак не могут похвалиться тою внутреннею удовлетворенностью или восприятием "новой жизни", с которою они изображены у Лескова: напротив того, искреннейшие между ними с горьким воплем отчаяния признаются в неспособности исполнять требования нравственного долга и тем ясно свидетельствуют о невозможности спастись без благодати, как объяснил отвергаемый ими апостол (Рим. 7, 14-25). Таким признанием служит известное "Письмо" самого гр. Толстого к Гильтебранту, а также корреспонденции из "общин", помещавшиеся нынешнею осенью в "Смоленском вестнике" одною из последовательниц секты. В теоретических построениях можно отстаивать заблуждения, но практика нравственной жизни, общественной и личной, всегда будет подтверждать слова Гамалиила (Деян. 5, 34-40), и мы знаем, что вопреки тенденциозной повести Лескова толстовские общины распадаются чрез два, много три года. Православный пастырь, конечно, ничего не потеряет от клевет Лескова: было бы слишком странно, чтобы такой видный деятель не был бы никем очернен, когда даже о Спасителе "овии глаголаху, яко благ есть, инии-же глаголаху: ни, но льстит народы" (Ин. 7, 13). Мы обращаем внимание читателей на выходку Лескова с тою целью, чтобы показать, чего боятся наши секты, с чем они могут бороться только посредством клеветы* и чему злорадно смеются: под последним разумеем нападения автора не на главную личность повести, а на другие типы. Ясно отсюда и то, в какую сторону должны быть направлены наши миссионерские силы. В этом смысле повесть Лескова есть знамение времени, а ненавистное ему явление нашей церковной жизни — образ для посильного подражания нам и меч истребления для сект. ______________________ * К чести толстовцев — надо оговориться — подобное средство не употребляется ими почти никогда. Впервые опубликовано: Богословский вестник. 1892. Т. 1. № 2. С. 415-419.
Митрополит Антоний (в миру — Храповицкий Алексей Павлович) (1863-1936) митрополит Киевский и Галицкий, первый по времени председатель Архиерейского синода Русской Православной Церкви за границей, богослов, философ. | ||
|