М.И. Муравьев-Апостол
Восстание Черниговского полка

... Queaque ipse miserrima vidi...

Расскажу, что видел и что знаю о восстании в 1825 г. Черниговского полка.

Осенью 1825 г. получил отпуск князь Сергей Петрович Трубецкой, штаб-офицер при 4-м пехотном корпусе. Брат Сергей Иванович приехал в Киев просить отъезжающего в Петербург князя Трубецкого, чтобы он всеми силами воспрепятствовал там всякой попытке к восстанию, предвидя лишь напрасные жертвы.

В конце декабря Павел Иванович Пестель известил брата о кончине императора и о двух доносах, сделанных еще при его жизни.

В декабре 1825 г. Михаил Павлович Бестужев-Рюмин узнал о смерти своей матери, нежно им любимой. Сочувствуя его горю, брат мой хотел попытаться выхлопотать ему отпуск. Бестужев, бывший офицер старого Семеновского полка, как и все его сослуживцы, переведен был в армию вследствие «Семеновской истории». Известно, что по распоряжению высшего правительства воспрещено было представлять их к повышению в следующий чин и что они лишены были права проситься в отпуск и выходить в отставку. Второй батальон Черниговского полка, коим начальствовал Сергей Иванович и в коем он вывел из употребления телесные наказания, считался образцовым во всем 3-м пехотном корпусе. Генерал Рот, корпусный командир, до того благоволил к брату, что два раза представлял его в полковые командиры.

22 декабря 1825 г. брат отправился в корпусную квартиру с целью выхлопотать отпуск Бестужеву. На последней станции, не доезжая до Житомира, мы получили (я сопутствовал брату) от сенатского курьера, развозившего присяжные листы, первое известие о деле 14-го декабря.

По приезде в Житомир брат поспешил явиться к корпусному командиру, который подтвердил слышанное от курьера. Об отпуске Бестужеву нечего было уже хлопотать. Рот пригласил брата отобедать у него. Во время стола не было другого разговора, кроме как о петербургском событии; поминали о смерти графа Михаила Александровича Милорадовича. Когда брат возвратился на квартиру, коляска была готова, и мы поехали обратно в Васильков через Бердичев. На пути заехали к Петру Александровичу Набокову, бывшему семеновскому офицеру, назначенному, до «Семеновской истории», командиром полка 8-й пехотной дивизии. Мы не застали Набокова дома, он отлучился по делам службы. В Троянове мы заехали к Александру Захаровичу Муравьеву, а потом в Любаре к брату его Артамону Захаровичу. Потребовалась какая-то починка в коляске, мы бросили ее в Любаре и наняли жидовскую форшпанку. Ночью в Бердичеве переменили лошадей и поехали дальше.

Не доезжая до Василькова, мы остановились в Трилесье, месторасположении пятой мушкетерской роты, числившейся в братнином батальоне. Она не возвращалась еще из Василькова, куда ходила по случаю второй присяги. В Трилесье мы остановились на квартире А.Д. Кузьмина, командира пятой роты.

Бестужев прискакал в Трилесье с уведомлением о том, что во время отсутствия брата жандармы приезжали из Петербурга и что, не найдя его в Василькове, забрали все его бумаги и поехали в Житомир. Мы узнали от Бестужева, что петербургские жандармы ждали брата, чтобы его задержать, и что в ту самую ночь, когда мы переменяли лошадей, Бердичев был оцеплен войском и на всех выездах стояли часовые.

В ночь с 28-го на 29-е декабря командир Черниговского полка Гебель с жандармским капитаном Лангом, гнавшиеся за братом до самого Житомира, настигли его в Трилесье. После нескольких бессонных ночей, проведенных в дороге, раздевшись, брат лег спать. Гебель просил нас одеться, чтобы выслушать высочайшее повеление. Оно заключалось в том, чтобы нас арестовать и препроводить в Петербург.

Мы пригласили Гебеля напиться чаю, на что он охотно согласился. Пока мы сидели за чаем, наступил день. Кузьмин с своей ротой возвратился из Василькова. Вместе с ним прибыли все ротные командиры второго батальона Черниговского полка, чтобы наведаться о своем батальонном начальнике. Гебель занялся расстановкою часовых вокруг хаты и поставил по два человека против каждого окошка хаты. Возвратившись в комнату и обращаясь к офицерам с тоном угрозы, он спросил их, что они тут делают. Кузьмин отвечал ему, что он у себя на квартире. «Как вы смели говорить с арестантом?» Такая неуместная выходка Гебеля возбудила в офицерах взрыв негодования. Кузьмин подошел к нему, грозя пальцем, и напомнил, сколько раз Сергей Иванович выручал его из беды. Гебель не выдержал укоров, вышел из комнаты; офицеры пошли за ним. Вскоре послышались громкие возгласы, крики. Испуганный жандарм, мужчина рослый, бросился на колени перед братом, прося его (на французском языке) пощадить его жизнь. Брат его успокоил, уверяя, что жизни его не угрожает ни малейшая опасность. Жандарм вышел из хаты и тут же выехал из Трилесья.

Хотя я не был свидетелем побоища, но утвердительно могу сказать, что раны, будто бы нанесенные штыком Гебелю в грудь и в бок, чистая ложь. Не поручусь в том, чтоб его не ударили ружейным прикладом. При таких ранах, о которых говорится в донесениях, Гебель не мог бы немедленно возвратиться в Васильков.

Гебель за свое усердие и распорядительность был назначен вторым киевским комендантом. Несмотря на то, можно безошибочно сказать, что, будь на месте Гебеля полковым командиром Черниговского полка человек, заслуживающий уважения своих подчиненных и более разумный, не было бы ни возмущения, ни восстания.

Пятая рога, узнав об освобождении из-под ареста своего батальонного командира, приветствовала его громким криком «ура!». Брат приказал солдатам разойтись по своим квартирам, собрать свои пожитки и готовиться к походу.

Неожиданные события, столь быстро последовавшие одно за другим: арест и затем немедленное освобождение вследствие возмущения офицеров— поставили брата в безвыходное положение.

Участвовавший в походах 1812, 1813 и 1814 гг., Сергей Иванович достаточно был сведущ в военном деле, чтобы не питать никакой надежды на успех восстания при силе, заключавшейся в горсти людей. Но обстоятельства так сложились, что восстание, непредвидимое, неприготовленное, было уже совершившимся фактом вследствие грубого, безрассудного обхождения Гебеля с офицерами, уважения которых не умел он снискать. Солдаты ненавидели его, сочувствовали своим офицерам, питали к ним полное доверие, а тем более к Сергею Ивановичу. Они ему говорили, что готовы следовать за ним, куда бы он их ни повел. Офицеры, нарушившие закон военного повиновения, ожидали его решения. Покинуть их — значило бы отказаться разделить с ними горькую участь, их ожидавшую. Брат решился идти в поход для соединения с 8-ю пехотною дивизиею, расположенной за Житомиром. В 8-й пехотной дивизии находились многие члены Тайного союза и Общества соединенных славян. В числе первых считалось несколько полковых командиров, на содействие которых можно было положиться: несколько рот старого Семеновского полка переведены были в эту дивизию и вполне доверились брату. Офицеры пешей 8-й артиллерийской бригады, когда до них дошла весть о смерти государя, дали знать Сергею Ивановичу, что у них все готово к походу и лошади подкованы на зимние шипы. К тому же надежда, что восстание на юге, отвлекая внимание правительства от товарищей-северян, облегчит тяжесть грозившей им кары, как бы оправдывала в его глазах отчаянность его предприятия; наконец и то соображение, что вследствие доносов Майбороды и Шервуда нам не будет пощады, что казематы — те же безмолвные могилы,— все это, взятое вместе, посеяло в брате Сергее Ивановиче убеждение, что от предприятия, по-видимому безрассудного, нельзя было отказаться и что настало время искупительной жертвы. Рота выступила из Трилесья. Ночлег наш был в селе Спидинки. 30 декабря около третьего часа пополудни роты дошли до Василькова. Против нас была выставлена цепь стрелков. Когда рота подошла к ней на такое расстояние, что можно было разглядеть лица солдат, стрелки с криком «ура!» соединились со своей пятой ротой и вместе с ней вступили в Васильков. По вступлении в город брат принял следующие меры: освободил из-под ареста М.А. Щепилу, барона Вениамина Николаевича Соловьева, Ивана Ивановича Сухинова, возвратившихся накануне из Трилесья; усилены были караулы у острога и у казначейства; наряжен был сберегательный караул к дому, занимаемому Гебелем; отдан был приказ на всех заставах никого не впускать в город и не выпускать из него без ведома и разрешения брата. Ночь прошла спокойно. Несколько офицеров, ехавших в отпуск или возвращавшихся в свои полки, являлись к Сергею Ивановичу и без задержки отправлялись далее. Проезжий жандарм задержан был ночью. 31 декабря второй батальон Черниговского полка в полном своем составе рано утром соединился в Василькове; две роты первого батальона присоединились тоже к нам. После продолжительного колебания полковой священник Черниговского полка согласился отслужить молебен и прочесть перед фронтом катехизис, составленный братом. В нем излагались обязанности воина в отношении к Богу и отечеству.

Роты, помолившись, готовились выступить из Василькова; тут подъезжает почтовая тройка, и брат Ипполит бросается в наши объятья. Ипполит только что выдержав блестящий экзамен, был произведен в офицеры Генер. штаба и определен во вторую армию. Напрасно мы умоляли его ехать далее в Тульчин, место его назначения, он остался с нами.

31 декабря прибыли мы в Мотовиловку, где у нас была дневка по случаю Нового года.

2 января 1826 г. браг Сергей Иванович намеревался направиться на Бердичев, чтобы воспользоваться лесистой местностью. Узнав, что 18-й егерский полк, расположенный в Белой Церкви, выставлен против нас, он свернул в Житомир кратчайшею дорогой через Трилесье.

3 января 1826 г. на привале мы узнали, что кавалерийский отряд с конно-артиллерийскою ротою загораживает путь в Трилесье. Всеобщая радость: конно-артиллерийскою ротою командовал полковник Пыхачев — член Тайного общества. В 1860 г., жительствуя в Твери, я только тогда узнал, что Пыхачев накануне того дня, когда его рота выступила против нас, был арестован. Мы снялись с привала, построились в ротные колонны и пошли далее. Местность оказалась самою невыгодною для пехоты, имеющей встретиться с кавалериею. Отряд, пушки в виду. Мы подвигаемся вперед. Раздается пушечный выстрел, за ним второй, ядро пролетело над головами. Мы все шли вперед. Открылась пальба картечью, у нас несколько человек пало: одни убитыми, другие ранеными, в числе первых—начальник шестой мушкетерской роты штабс-капитан Михаил Александрович Щепила. Тогда Сергей Иванович решился прекратить неравный бой и спасти свою команду от неминуемой погибели и приказал поставить ружья в козлы. Солдаты, повинуясь ему, не понимали, с каким намерением начальник остановил их на походе. Сергей Иванович им сказал, что виноват перед ними, что, возбудив в них надежду на успех, он их обманул. Артиллеристам Сергей Иванович стал махать белым платком и тут же упал, пораженный картечью. Ипполит, полагая, что браг убит, застрелился из пистолета.

Нас рассадили в сани; пришлось нам проехать мимо солдат, которые с соболезнованием смотрели на брата. Ни у кого из них на лице не проявилось ни малейшего знака укора. После нашего отъезда кавалерия обступила черниговских солдат.

В Трилесье нас поместили в корчму, приставив к нам караул из белорусских гусар. У брата рама не была перевязана, и нечем Стыло перевязывать. Вещи наши и белье и прочее расхищено гусарами.

Наступила ночь, подали огонь Кузьмин, лежавший на соломе против меня, просил меня подойти к нему; Я ему указал на раненую голову брага, лежавшую на моем плече. Кузьмин с видимым напряжением подполз, ко мне, передал рукопожатие, по которому Соединенные славяне узнавали своих, простился дружелюбно со мною, дополз до своей соломы и тут же лежа застрелился из пистолета, спрятанного в сюртучном рукаве у него. Кузьмин скрыл от нас полученные им две картечные раны: одну — в бок, другую — в левую руку. Хочу сказать о нем несколько слов.

Анастасий Дмитриевич Кузьмин воспитывался в первом кадетском корпусе. В 1823 г. случилось мне заехать к брату Сергею Ивановичу в Васильков. Застал я его занятым с утра службою по случаю поступивших в его батальон рекрут, которых он сам лично обучал. Браг просил меня проехаться на его верховой лошади, чтобы ее объездить. На Васильковской площади, по которой пролетает дорога из Киева на Бердичев и где беспрестанно снуют польские брички, я застил учебную команду Черниговского пехотного полка. Инструкторы, унтер-офицеры, держали в руках палки, концы которых измочалились от побоев. Я тогда еще находился на службе, приказал призвать к себе офицера, заведующего учебной командой. Ко мне явился Кузьмин. Напомнив ему о статье рекрутского устава, по которой запрещается при учении бить рекрут, я присовокупил: «Стыдитесь, г. офицер, доставлять польским панам потешное зрелище: показывать им, как умеют обращаться с их победителями». Затем я приказал бросить палки и уехал. Возвратившись к брату, я ему рассказал мою встречу с Кузьминым, от которого ожидал вызова. Брат предложил мне быть моим секундантом; требования удовлетворения не последовало. Проживши с братом еще три недели, поехал я в отцовское поместье, а там в Петербург. В 1824 г. я опять приехал навестить брата и застал у нею Кузьмина, который бросился ко мне в объятия, благодаря меня за то, что я его образумил, выставивши пред ним всю гнусность телесного наказания. Брат мне рассказал, что Кузьмина нельзя узнать, что он вступил в солдатскую артель своей роты и что живет с нею, как в родной семье.

От выстрела, сделанного Кузьминым, с братом повторился обморок, которому он уже несколько раз до того подвергался вследствие потери крови из неперевязанной раны.

Утром 4 января 1826 г. рану перевязали, подали сани; приготовлен был конвой из мариупольских гусар, чтобы отвезти нас в Белую Церковь. Сначала начальник конвоя долго не соглашался на нашу просьбу дозволить нам проститься с братом нашим Ипполитом. потом повел нас к нежилой, довольно пространной хате. На полу лежали голые тела убитых, в числе их и брат наш Ипполит. Лицо его не было обезображено пистолетным выстрелом; на левой щеке под глазом заметна была небольшая опухоль, выражение лица было гордо-спокойное. Я помог раненому брату Сергею стать на колени; поглядели на нашего Ипполита, помолились Богу и дали последний поцелуй нашему убитому брату.

Меня посадили в сани вместе с раненым братом. Дорогою мы утешали себя мыслью, что и в Сибири, где бы мы ни были брошены, мы будем неразлучно вместе. Молодой мариупольский гусарский офицер, который был посажен на передке наших саней без вызова на разговор с нашей стороны заговорил о своем и своих сослуживцев сочувствии нам.

В Белой Церкви нас разместили по разным хатам и лишили меня тем последнего, так сказать, утешения — ухаживать за раненым братом Сергеем Ивановичем. Этим и оканчиваю свой рассказ о восстании в 1825 г. Черниговского пехотного полка.

...........................................................

Вот чем объясняется подкуп палача, о коем упоминается на с. 282 «Русского Архива» 1871 г. под заглавием «Бунт Черниговского полка».

Фланговый (по-тогдашнему — флигельман) первого батальона Черниговского полка, солдат храбрости испытанной, доброго поведения, бывший в походах и во многих сражениях, начал с 1823 г. совершать частые побеги. Когда ротный его командир после вынесенного им за новый побег ужасного истязания стал увещевать его, вспоминая его прежнюю службу, не подвергать себя мучениям, он отвечал, что, пока его не лишат солдатского звания, не накажут кнутом и не сошлют в Сибирь, он не прекратит побегов, что каторга легче службы. В то время после известного числа побегов провинившихся приговаривали к торговой казни и ссылке в Сибирь на каторжную работу. Фланговый первого батальона Черниговского полка достиг своей цели и был приговорен к кнуту и каторге. Брат пожалел старого солдата, поручил своему человеку передать деньги палачу, чтобы он пощадил приговоренного к казни. В те времена случалось, и неоднократно, что солдаты совершали убийства над первым попавшимся навстречу человеком, убивали даже детей, и все с единственной целью — избавиться от службы.

Опубликовано: Декабрист М.И. Муравьев-Апостол. Воспоминания и письма. Пг. 1922.

Матвей Иванович Муравьев-Апостол (1793—1886) — декабрист, участник восстания Черниговского полка, мемуарист, сын писателя и дипломата Ивана Матвеевича Муравьёва-Апостола.