А.Н. Муравьёв
Житие преподобного Дионисия

На главную

Произведения А.Н. Муравьёва


СОДЕРЖАНИЕ




Предисловие

Два жития сего великого мужа сохранила нам благочестивая древность по тому глубокому уважению, которое к нему питали Церковь и отечество, спасенные подвигом его самоотвержения в страшную годину самозванцев. Одно из них писано келарем Троицкой лавры Симоном по прошению монаха Боголепа Львова, другое же — ключарем московского собора Иваном Наседкою, от которого осталась нам и летопись о мятежах. Первый говорит о подвижнической жизни св. Дионисия, второй же — больше о его деяниях для защиты отечества. "Много побуждений и прежде сего, — говорит келарь Симон, — имел я написать о преподобном и благочестивом муже, о котором ты повелеваешь мне возвестить твоему благородию; но тогда я не смел на сие дерзнуть, ибо мучила меня совесть предать писанию то, что слышал из уст его, и то, что видим своими очами, дабы в большее не вменилось мне осуждение: поелику сам я нисколько не последовал стопам его, не поревновал благочестивому его житию, повествуя только иным и нимало не подражая благим его делам; безрассудно иным подавать пищу, а самому истаивать от глада, иных напоять, самому же томиться жаждою. В таких помышлениях многие протекли годы, и боялся я предпринимать дело свыше моих сил, будучи омрачаем тьмою своего неразумия; восстала на меня и глубина страстей, и сердце мое колебалось бурею противных ветров; уныние греховное, как лютая зима, объяло хладом душу мою, и все мои помышления и чувства оледенели. Еще же и многие беды мира сего меня постигли за мои грехи, прежде ради тягости казначейской службы, нет же ради келарского послушания, но истинно по скудости ума моего, а еще более от слабости жития и лености.

Все сие постигло меня, когда был я отторгнут от недр отеческих сего преподобного и, удалившись от него, как бы на село злобы, обошел все суетное мира сего и впал в сети искусителевы. Хотя имел я желание начать труд сей, но возбраняло мне недостоинство мое. Если и премудрый священноинок Епифаний, написавший житие отца своего и учителя, преподобного чудотворца Сергия, говорит, что не достоин тот, у которого еще не очищена мысль внутреннего человека, касаться предметов божественных, то как же мне, постоянно обуреваемому греховными волнениями, пренебрегши своими грехами, собирать ветви духовных плодов? Довольно с меня каяться о своих грехах, а не повести излагать святых. Но боюсь и того, чтобы житие преподобного леностию моею и нерадением не погрузилось во глубину забвения и не подвергся я осуждению лживого раба, скрывшего в землю талант господина своего. Помышлял я и о том, каким образом мудрейшие и словеснейшие мужи, прежде меня грешного жившие с преподобным и вместе с ним потрудившиеся над исправлением божественных книг, не предприняли о нем написать, когда я, меньший из всех, под его отеческою паствою питался только, как пес, от крупиц, падавших с богатой его трапезы, и посему еще медлил.

Ныне же, возложив упование на Всемогущую Троицу, и Пресвятую Богородицу, и на преподобных чудотворцев Сергия и Никона, и на самого преподобного отца моего, наставника и учителя архимандрита Дионисия, и на твои святые молитвы, Как послушник боголепного твоего лица, по повелению твоему, без всякого прекословия, дерзаю грешною моею рукою написать, что видел и что слышал из честных его уст и от иных, прежде меня с ним живших. И что много говорить? В обители сей иноки и мирские, при нем жившие и доселе пребывающие, ведают о добродетельном и крепком его житии, о терпении и злострадании. Поистине ведомо сие и твоей боголюбивой душе, и хотя ты меня понуждаешь, но сам более знаешь и был ты некогда во святой сей обители, когда навыкал желаемому пути иночества, которое с любовию на себя возложил. Хотя и в пустыне положил ты начало иночеству, но тщание твое и вера вперили в душу твою любовь к чудотворцам Сергию и Никону, ибо тогда слухом только слышал о твоем пребывании в обители, доколе не уверился впоследствии от боголюбивого пустынножителя Никодима. Ныне же опять разгорается блаженное твое сердце божественным огнем и незабытою любовию, чтобы тебе подробнее слышать от меня о преподобном муже. А я, окаянный, хотя и у него жил в келье, но, железную имея душу и окаменевшее сердце, не вмещавшее его словес, исполнял только повеленное, но в сердце моем, как в утлом сосуде, не удерживал его повелений, и ныне написанное мною будет только на обличение слабого моего жития, ибо ты сам, благоволив прочесть оное, невольно скажешь: "Столько лет провел ты у такого мужа и о благочестии его иным повествуешь, а сам что же не последуешь ему и не творишь подобного?" Таким недоумением трепещет сердце мое: греха боюсь, умолчавши, и стыд покрывает лицо мое, раскрывая истину; однако повинуюсь твоему боголюбезному изволению, и все, что только сохранилось в памяти моей, изложил не в мудрости слова и не в хитрости речей. Если же в чем по забвению я погрешил или иные, памятнее меня, возвестят тебе, ты сам восполни мои недостатки и не дивись простоте написанного, ибо не обучался я в училищах философских и грамматической хитрости не навык. Ты же, богомудрый, если захочешь потрудиться, сколько тебя Дух Святой наставит и привлечет к преподобному, можешь и худые мои слова одобрить; ибо если бы не ты меня наставил и не надеялся я на твою великую любовь к нему, никогда бы не дерзнул положить начало сему делу".

Детство и иночество св. Дионисия

В городе Ржеве родился преподобный от отца Феодора и матери Иулиянии, и ему наречено было во святом крещении имя Давида. Еще во дни его детства переселились родители его в соседний город Старицу, где отец его принял старейшинство над ямскою слободою. Иноки обители Старицкой Гурий и Гериан, научившие грамоте отрока, рассказывали о добродетельном житии его, равно как и бывшие его сверстники. С юных лет показывал он великую кротость, и смиренномудрие, и простоту сердечную свыше обычая человеческого; пренебрегая детскими играми, в страхе Божием прилежно внимал учению и соблюдал в сердце своем ревность ко всем добродетелям; ни во что не вменял он все мирское, но подвизался только в добрых делах, желая сподобиться Царствия Небесного. Таков был сей подвижник, что и отец его духовный по имени Григорий дивился его смирению и крепкому разуму, ибо внутренними очами прозрел имеющую в нем быть благодать Святого Духа и не раз говорил своим духовным детям: "Посмотрите, чада, на сего сына моего по духу, который и сам будет отцом духовным для многих".

Много терпел юный Давид оскорблений от сверстников ради своего смирения, даже и самые удары, как иногда случалось от буйных детей, которые досадовали, что не хочет разделить с ними игр; но он все переносил с кротостью и старался по возможности от них уклоняться, имея непрестанно в устах своих имя Божие. Когда научился грамоте и достиг совершенного возраста, понуждением родителей, хотя и против своего желания, должен был обязать себя узами брачными; Васса было имя жены его, и ему родились двое сыновей, Василий и Косьма. Потом ради своего благочестия был он сподоблен сана священнического и определен к церкви Богоявления в одном из сел, принадлежавших Старицкой обители, в Ильинском, за двенадцать верст от города; но через шесть лет скончались жена его и дети. Тогда, уже не желая больше оставаться в мире, оставил дом свой, пришел в Старицу и постригся в обители Богоматери, подвизаясь о своем спасении.

Случилось ему однажды быть в Москве для церковной потребы, и вышел он на торг, где продавались книги. Некто из бывших на торгу, взирая на благолепное лицо его, смутился в сердце своем, помыслив об нем лукавое, ибо видел юность его, и сказал ему нелепые слова, которые не только инокам, но и мирянам не подобает слышать. Но не смутился блаженный и не озлобилось сердце его; воздохнув из глубины души, облился он слезами и кротко сказал оскорбителю: "Ей, брат мой, как ты обо мне помыслил, таков я и есмь, грешный; Бог тебе обо мне открыл, ибо если бы я был истинный инок, то не скитался бы по торжищу между мирскими людьми, а сидел бы у себя в келье, и так прости меня, грешного, Бога ради". Умилились предстоявшие, внимая кротким его речам, и назидались его смирением, на оскорбителя лес все обратились с воплями, называя его буйным и невежею. "Нет, братие, — сказал Дионисий, — я безумен и невежда, он же послан мне от Бога на мое утверждение, и правдивы речи его, чтобы впредь мне не скитаться по сему торжищу, но сидеть в келье". Умилился и сам оскорбитель и, испросив прощение за свою дерзость, многую от него получил пользу.

Немного времени спустя блаженный Дионисий избран был казначеем в обитель Старицкую и потом рукоположен туда же в архимандрита и, как сам рассказывал, два года пребывал в сей должности. Был он весьма любим святейшим патриархом Гермогеном, который дивился его разуму, ибо никогда не отлучался от соборной церкви и всем подавал благой пример. На него часто указывал патриарх, говоря: "Посмотрите на архимандрита Старицкого, как он подвизается, никогда не отлучается от церкви, всегда обретаясь на ее Соборах". Грех ради наших мятежно было время: в осаде было Московское государство, волнуемое после смерти царевича Димитрия. За 12 верст от Москвы стояли польские и литовские войска с русскими изменниками, в отчине Сергиевой лавры, в селе Тушине, промышляя о взятии престольного града, прочие же города и всю землю Русскую едва не одолели; не только в простых людях, но и во многих рода боярского та же была шаткость; разделились как чернь, так и благородные: брат на Москве с царем Василием в осаде, а другой в Тушине с вором; еще же у многих отец на Москве, а сын в Тушине, и так сходились на битву ежедневно, сын против отца и брат против брата.

Возмущался и в Москве народ, с великим шумом вопия против помазанника Божия, царя и великого князя Василия Иоанновича Шуйского, помышляя исхитить из рук его царский жезл и свести его с царства. При таких соборищах народных архимандрит Дионисий всегда обретался при царе, вместе с патриархом, во всем ему способствуя и со многими слезами уговаривал народ, так что все дивились сладкому его увещанию, исполненному слов из божественных писаний. Однажды приверженцы литовские и московские злодеи, схватив святейшего патриарха Гермогена, со всякими ругательствами повлекли его на лобное место; одни толкали его, другие бросали песок в лицо и на честную главу, иные же, схватив за перси, дерзновенно потрясали, и когда все прочие трепетали, один лишь Дионисий в такой беде ни на шаг не отступал от патриарха, но страдал вместе с ним и всех с горькими слезами увещевал, чтобы престали от такого дерзкого бесчинства, как о том засвидетельствовали многие из самовидцев.

Случилось ему однажды ехать на погребение одного вельможи, дорога же была тогда опасная, и много проливалось христианской крови от варварских людей. Но велико и сильно имя Сергия, чудотворца Радонежского! Бывало тогда, если только кто на пути помянет сего угодника Божия и скажется Сергиевым, то был пропускаем без вреда от самых воров и убийц. Посему архимандрит Дионисий, возвращаясь из Ярославля, согласился с своими старцами и слугами по внушению Божию называться Сергеевыми, не зная о себе царского, а патриаршего указа, как сам он впоследствии рассказывал: если, говорил, поедем дорогою просто, то ограбят нас воровские люди и даже убьют до смерти; а если будем называться именем чудотворца Сергия, то спасемся. И так заступлением преподобного проехали они многие опасные места. Не доезжая лавры, встретил их служитель троицкий и спросил: "Какая власть едет?" Они отвечали: "Троицы Сергиева монастыря старцы, едем из монастырских сел". Но тот, зная всех своих старцев, не поверил и спросил вторично: "Это ли Старицкого монастыря архимандрит, к которому послан я с грамотами от самодержца и патриарха?" Когда же показали Дионисия, вручил ему грамоты, в которых прочел царское и патриаршее повеление быть архимандритом Троицкой лавры и поспешить в Москву.

Настоятельство Дионисия в лавре Сергиевой

Изумился судьбам Божиим преподобный Дионисий и пролил обильные слезы, ибо ему и на мысль не приходило то, что по воле Божией пришло на сердце святейшему патриарху и благоверному царю, и это был, можно сказать, последний драгоценный дар их, которым облагодетельствовали они Россию, поставив избранного от людей Божиих на такую степень, с высоты коей мог защищать земную свою родину в тяжкую годину ее бедствий. Достигнув престольного града, воздал благодарение царю и святителю за их избрание Дионисий и поспешил возвратиться в лавру Сергиеву, только что освободившуюся от осады литовской и прославленную сим бессмертным подвигом. Его самого ожидал великий подвиг содействовать вместе с ревностным келарем Авраамием Палицыным освобождению уже не одной лавры, но всего царства, и двадцать три года подвизался он о спасении своего стада в непрестанной молитве и пощении.

Списатель жития его говорит вообще о его пастырской добродетели, что он был приветлив к братии и терпелив досаждающим его, странноприимен и нищелюбив, нестяжателен и не любитель власти, следуя во всем благому обычаю преподобного Сергия и избавляясь именем его от бед, ибо чудотворец был ему во всем помощник в жизни временной и направлял его ко спасению в вечной. "Никто не отходил тощим или скорбным из его кельи, но все исполнялись радостью духовною, дивясь его незлобию, ибо никогда не слышали от него гневного слова; из уст его истекали только назидательные речи, хотя и готов был он наказывать виновных, но и скоро прощал. Я, многогрешный, и прочие из братии, шесть лет сожительствовавшие в его келье, никогда не слыхали от него чего-либо прискорбного; он всегда имел обычай говорить: "Если хочешь, сотвори", так что никоторые, не разумев его простого нрава, оставляли без исполнения его повеление, думая, что он предоставлял сие на их произвол. Тогда добрый наставник, помолчав немного, говорил: "Время, брат, исполнить повеленное: иди и сотвори".

В келье своей между соборных пений и общего правила постоянно стихословил он Псалтырь, с поклонами, и многое прочитывал из Апостола и Евангелия, отлагая сие только по крайней необходимости, в царские приходы или на пути; правило же его келейное было весьма чудное, как он сам говаривал: "Келья устава не имеет". Молебнов пел по шести и по семи и более в день, не только обычные каноны сладчайшему Иисусу и Богоматери с акафистами и чудотворцам своей обители, но и дневные, и многим праздникам Господним и Богородичным, и многим святым; ко сну отходил он только за три часа до соборного благовеста. Пономарь приходил принять благословение и приносил огонь; он же, благословив его к благовесту, зажигал у него свечу пред иконою Пречистой и в малой мантии полагал триста поклонов земных или полных в великие праздники. После утренних поклонов, положив на себя большую мантию и клобук, будил келейную свою братию, говоря: "Братия, пора к утрени", а сам уходил в церковь, и тогда переставал благовест.

Он имел обычай по совершении начала немного посидеть в церкви; в ожидании братии читаем был псалом "Помилуй мя, Боже". Потом пономарь опять принимал от него благословение ударять в било к полунощнице, и он благословлял священника начинать ее, подавая всем пример усердия в церкви. Все сие видел я, грешный, своими очами, пребывая у него в келье. Не могу и сего умолчать, не ради похвалы греховным болезням, но да похвалюсь милостию Божиею, ибо молитв ради преподобного исцелился я от тяжкой болезни, которая напала на меня за грехи мои. Много напрасно истратил я имущества на лекарей и, уже отчаявшись в жизни, помыслил просить себе милости у чудотворцев Сергия и Никона и, прибегнув к доброму пастырю преподобному Дионисию, все ему возвестил о слабом житии моем и неизлечимой болезни. Он же, как милосердный отец, соболезнуя о мне, не только не погнушался мною, грешным, но и в келье своей велел у себя сожительствовать и, как истинный врач душевный и телесный, сказал: "Возьми от светильника масло, что у меня у налоя молитвенного, помажь им болезненные свои члены и будь здрав"; я же, исполнив милосердую его заповедь, и до сих пор здравствую".

Великое имел он прилежание о церковном строении: иные церкви сооружал вновь, другие обновлял после разорения и снабжал необходимою утварью, которую всегда имел у себя в запасе и, если где слышал о оскудении церковном, щедро подавал. Были у него для сего искусные живописцы, и книгописцы, и среброваятели; большею частью устроял он из своих достатков, иное же приносили ему боголюбцы, зная его попечение об убогих и о церквах; с любовью принимал он их милостыню и не втайне у себя хранил, но немедленно раздавал, себя же изнурял в церковных и келейных молитвах за спасение души щедрых даятелей, поминая их родителей, которые были у него записаны в помяннике; он сам ежедневно прочитывал их имена на проскомидии. Не только обновил он таким образом все ветхое в лавре Троицкой, но и во всех от него зависевших приходах все медные и оловянные сосуды заменил серебряными, равно и в приписных монастырях Св. лавры.

Благородные князья любили его и помогали, но были и такие властолюбцы, которые ему не только не помогали, но и оскорбляли его словом и делом. Это не останавливало, однако, Дионисия до конца жизни от ревностного обычая строить и обновлять церкви, и после его смерти много осталось утвари, приготовленной им для обновления храмов. Строго соблюдал он весь чин церковный по уставу святых отец, ничего не позволяя опускать по небрежению, и наблюдал , чтобы уставщики все исполняли, за что утешал их ласковым словом и лучшею пищею, лишь бы только благодушно выполняли церковное пение. Сам он певал на клиросе и прочитывал статьи, дивный имея голос, так что все утешались, внимая ему, ибо такой дар был ему дан от Бога, что если и тихо произносил какое слово, оно слышно было во всех углах и притворах. Приложил ему Господь и красоту телесную, и осанку, которыми едва ли мог кто с ним равняться: так благолепно было лицо его и возвышен стан, длинная и широкая борода его спускалась ниже персей, и русы были долгие власы его, взор же имел веселый, утешавший каждого, кто только наслаждался его лицезрением.

В продолжение своего настоятельства многим праздникам положил он службы, какие до того не совершались, и благословение хлебов на всенощных. Немал был подвиг поминать всех благодетелей в заздравных и заупокойных молитвах. Во время соборной обедни никто из священников не смел уходить к келью, хотя бы и совершил уже раннюю литургию, но все в алтаре стояли по обеим сторонам вдоль стены в епитрахилях, поминая имена вкладчиков и прочитывая синодики. Часто и сам вел литургию, исправляя родительскую память, и на гробы выходил с кутьею, не хотя миновать ни одного гроба именитых вкладчиков без обычных пений, посему и казался медлен в служении, ибо сам на проскомидии прочитывал все имена; это представлялось тяжко церковникам, которые его за то укоряли, наипаче же уставщик Лонгин и иные клирошане, дерзавшие оскорблять его бесчинными словами. Но преподобный переносил все сие с изумительным терпением, ничем не раздражаясь и за все благодаря Бога; горделивых побеждал необычайным терпением, и они сами, видя его благонравие, не отступали от обители.

Во время его архимандрии много было именитых иноков в лавре, до тридцати священников и до пятнадцати диаконов, а на клиросах стояло до тридцати певцов. Каждую утреню сам архимандрит обходил всю церковь со свечою в руках, посмотреть, нет ли отсутствующих. И если кого не было, посылал за ним будильников; если же кто действительно был болен, то промышлял об нем как врач духовный и телесный и успокаивал в больнице. Примером своего смиренномудрия он внушил такое равенство между братией, что и старцы ходили звонить на колокольню. Сам архимандрит выходил вместе с братиею на полевые работы и в огороды по чрезвычайной любви к трудам. Когда происходили какие-либо расправы, нельзя было не подивиться благоразумному его рассуждению во всяком деле, таким образом умиротворил он всю окрестность лавры. Благоразумный строитель, усмотрев, что неприлично мирским служителям жить около монастыря безбрачно, не имея воздержания телесного, положил на соборе изменить прежний устав и позволил им жениться и строить дома на слободе.

Таковы были деяния преподобного для устроения внутреннего быта монастырского как в лавре Троицкой, так и в обители Старицкой, где прежде был настоятелем и где имел утешение упокоить слепого старца святителя, некогда святейшего патриарха Иова всея Руси: там погребал его Дионисий в 1607 году с митрополитом Крутицким Пафнутием и тверским архиепископом Феоктистом, и можно предполагать, что духовное сие общение со святейшим Иовом было виною и благосклонного к нему расположения патриарха Гермогена, и даже причиною его избрания в настоятели лавры Троицкой. Отселе начинается повесть о подвигах Дионисия, столь тесно связанных с самою бедственною эпохою царства Русского; горькое сие время описывает уже другой дееписатель, соборный ключарь Иоанн.

Подвиги преподобного Дионисия для спасения отечества

Когда в 1610 году грех ради наших разорился царствующий град Москва и все державствовавшие на Руси, от мала до велика, были в плену, и всякий чин, и возраст, и пол мучились под огнем и мечом: не было кому миловать, ибо век друг друга угрызали, не было ни града, ни леса, ни пещеры, где бы можно было укрыться христианам; не только простые места, но и церкви и обители были повсюду сжигаемы и оскверняемы, не только миряне, но и священный чин везде скитались, нагие, и босые, и томимые гладом; тогда по разорении столицы всеми путями стремились беглецы к дому живоначальные Троицы, и не было числа слез кровных; измученные, изломанные просили отцов духовных. Вся обитель Св. Троицы преисполнилась умиравшими от наготы, глада и ран; не только по монастырю лежали они, но и в слободах, и в деревнях, и по дорогам, так что невозможно было всех исповедать и приобщить Святых Тайн.

Видя сие, архимандрит Дионисий со слезами молил келаря, и казначея, и всю братию, чтобы соболезновали и спострадали несчастным во всех их нуждах. Келарь и братия со слугами отвечали: "Кто, государь архимандрит, в такой беде с разумом соберется? Никому тут невозможно промыслить, кроме единого Бога". Но Дионисий со многим рыданием опять говорил: "Вот, государи мои, что уразумейте: поистине это искусство от Господа Бога; от большой беды избавил нас Господь, молитвами Владычицы нашей и великих чудотворцев, а ныне за леность нашу и за скупость может нас и без осады смирить и оскорбить". Умилились от плача его келарь, и братия, и слуги и стали просить совета в своем недоумении; Дионисий же так начал молить всех: "Дом Пресвятой Троицы и великих чудотворцев не запустеет, если только станем молить Господа нашего, чтобы подал нам разум; каждый пусть положит себе на сердце промышлять, кто что смыслит, или собирать на потребу бедным, или служить, сколько может, и давать, что каждому по силам". Приятен был всем совет сей; сперва слуги и простая чадь между собою советовались, и потом сказали архимандриту с братиею: "Если вы, государи, будете из монастырской казны осадных людей, умерших или живых, и вкладчиков, которые что-либо в святую обитель душ своих ради подали, давать бедным на корм, на одежду и на лечение, и работников, которые возьмутся служить им, лечить и погребать, то мы за головы свои и за животы не постоим".

С радостью было принято такое великодушное предложение, и с той поры стали промышлять о всех людях, бедственно умиравших вокруг обители. Прежде всего по благословению архимандрита Дионисия начали монастырскою казною строить дома Деревянные для болящих и бесприютных, и нашлись для них врачи; исцеленные же приходили в обитель поклониться великим чудотворцам. "Я и сам, грешный, — присовокупляет соборный ключарь, — сколько на памяти моей, постригал, причащал и погребал, вместе с братом моим Симоном до 4000 погребли мы мертвецов и, как теперь помню, что в один день похоронили в срубе на Клементьеве, у Николы Чудотворца, 860 человек, да в другом убогом доме 640 и на Терентьевой роще 450. Со священником Иоанном ходили мы по окрестным слободам и по воле Дионисиевой сосчитали, что в 30 недель погребли более 3000; да зимою и весною погребал я всякий день тех, которые не хотели быть положены в убогих домах, и ежедневно случалось до 6 и более похорон, а в одной могиле никогда не клали по одному человеку, но не менее трех, а иногда и до 15; все сии беды продолжались полтора года.

По благословению св. Дионисия, как скоро обретали обнаженного мертвеца, тотчас посылалось все нужное для погребения; приставы ездили на конях по лесам смотреть, чтобы звери не съели замученных от врагов, и, если еще кто был жив, привозили в странноприимницы, а которые умирали, тех худые одежды раздавали бедным; женщины шили и мыли беспрестанно рубашки и саваны, за что их довольствовали из монастыря одеждою и пищею. Если праведным своим судом Господь и наказал нас во время осады, — продолжает писатель жития, — то не обогатил ли нас потом сугубо своею благодатию, как это видимо ныне всем человекам? Сколькими богатствами расширил Он и украсил селение славы своей, обитель Пресвятые Троицы, молитвами великого чудотворца Сергия? Господь восставил, как некогда Иосифа на прокормление Египта и Товию праведного в Вавилоне, сего дивного мужа Дионисия, чрез которого многие сподобились получить благой конец с напутствием и многие спаслись от осквернения жены и невинные девы".

Не только о святой обители своей, но и о царствующем граде великий имел он подвиг, усердно молясь о его избавлении, и всякая ночь была ему днем: во все полтора года, когда была в осаде Москва, непрестанно и в церкви Божией, и в келье с великим плачем стоял он на молитве. Были у него и скорописцы, которые собирали поучительные слова его из божественных писаний, и многие писали послания в смутные города к священным лицам, и к воеводам, и простым людям о братолюбии и соединении миром, указывая, какие царства и властительства, за какие грехи и неправды погибли и какие государства возвышены Богом за их добрые дела и что человеколюбец Бог помощник сим бедным и отчаянным, хотя и не в силах были они стоять против супостата, возбуждая их крепость в делах ратных чудными знамениями. Писал он грамоты сии в Рязань на север, и в Ярославль, и Нижний князю Димитрию Пожарскому и Косме Минину, и в Понизовские города князю Димитрию Трубецкому, и к Заруцкому под Москву, и в Казань к строителю Амфилохию. И много было в тех грамотах болезнования Дионисиева о всем Государстве Московском.

"Божиим праведным судом, — писал архимандрит клиру, воеводам и всем людям Великой Перми, — за умножение грехов всего православного христианства в прошлом году учинилось в Московском государстве междоусобие не только между народом, но и самое сродное естество пресеклось, ибо отец на сына, и сын на отца, и брат на брата восстали, и единородная кровь в междоусобии проливается. Усмотрев такое смутное время, умыслили своим наветом враги христианские предать отечество и оставили нашу истинною православную веру. Лучшие люди польские и литовские целовали животворящий крест Господень в том, чтобы на Московском государстве быть королевичу Владиславу в православной нашей истинной вере, а им бы всем до одного человека выйти и королю от Смоленска отойти в Литву, но во всем этом, преступив крестное целование, литвяне солгали. Ибо в прошлом 1611 году, марта в 19-й день, те же предатели христианские, Михайло Салтыков со своими советниками, умыслили страшное злое дело и с польскими и литовскими людьми Московское государство выжгли, людей посекли и святые Божий церкви до конца разорили и поругали, твердого адаманта и непоколебимого столпа или, лучше сказать, нового исповедника, святейшего Гермогена, патриарха Московского и всея Руси, с престола бесчестно низринув, в заключение тюремное затворили и бесчисленную христианскую кровь пролили; мы же, имея его себе пастырем и учителем, почитаем его неотступным святителем от престола своего и непрестанные о нем молитвы воссылаем к Богу.

Видя такое страшное дело, оставшиеся православные христиане, князь Димитрий Трубецкой со многими воеводами, дворянами и всякими служивыми людьми, положа упование на всесильного Бога и на Пресвятую Богородицу, пришли под Москву из многих городов для избавления православной веры, да не до конца разорится, и стоят в большом каменном царском городе; а изменников и предателей веры с польскими и литовскими людьми осадили в Китае городе и в Кремле, делая им тесноту великую; ибо в городе дворы все уже выжгли и ожидаем по милости Божией на врагов победы. Ныне пришел к латинским людям на помощь Ходкевич, и сказывают нам выходцы, что с ним всяких людей 20 000 человек, стали по дорогам, чтобы к воеводам и ко всем ратным людям, которые стоят за православную веру, никаких запасов не пропускать и, голодом отогнав их от Московского государства, нам конечную пагубу учинить. Но воеводы стоят под Москвою крепко и хотят по своему обещанию за православную веру страдание свое довершить, чтобы смертью приобрести себе вечную жизнь.

Пришли к Москве из окрестных городов дворяне и служивые люди, коширяне, туляне и калужане; и из северных идут поспешно и с другой стороны собираются люди в Переславле Залесском, чтобы идти к Москве. И вам бы, отцам и братиям, общему христианскому народу Великой Перми, как родившимся от христианских родителей и отмеченным печатью Небесного Царя, во святом крещении, и обещавшим веровать в Святую и Животворящую Троицу, прося у Бога милости и возложив упование на силу креста Господня, стать бы заодно против предателей, богоотступников наших, и против врагов креста Христова, польских и литовских людей.

Сами видите: близко вас, христиан, конечная гибель, доколе владеют литвяне, и какое ныне разорение в Московском государстве! Где святые церкви и Божие образа, где иноки, многолетными сединами цветущие, и инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорены и поруганы? Где народ христианский? Не все ли лютыми и горькими смертями скончались в городах и в селах или уведены в плен? Не пощадили враги престарелых возрастом, не устыдились седин многолетных, не сжалились над сосавшими млеко, незлобивыми младенцами; все испили чашу ярости и гнева Божия! Помяните и смилуйтесь над видимою нашею погибелью, да вас самих та же лютая не постигнет смерть! Бога ради покажите подвиг своего страдания; побудите весь народ, всех служивых людей увещанием вашим, чтобы поспешили под Москву и, соединившись там с боярами и воеводами, оказали бы помощь всему множеству православного христианства.

Сами ведаете, что всякому делу свое и единое настанет время и что суетно бывает безвременное начинание. Если же есть и недовольные в ваших пределах, то Бога ради отложите все сие на время, чтобы вам всем единодушно пострадать для избавления православной веры, покамест еще враги не нанесли какого-либо удара боярам и воеводам, ибо если совокупно прибегнем к щедрому Богу и Заступнице рода христианского и ко всем святым и общий сотворим подвиг, то хотя бы случилось, что мы и до смерти пострадали, то человеколюбец Бог отвратит от нас праведный гнев свой и избавит нас от вечного порабощения латинству. Смилуйтесь и молитесь! Но немедля сотворите дело избавления христианского народа, помогите ратными людьми, чтобы под Москвою, скудости ради и утеснения, не было какого урона воеводам и воинству. Много и слезно, со всем народом христианским, вам о том челом бьем".

Грамота сия была писана у Троицы в Сергиевом монастыре, октября 6-го 1611, и такие же грамоты были посланы по иным многим городам. Дионисий беспрестанно возбуждал братию, утешал ратных людей, которые приходили в лавру ранеными из-под Москвы или Переяславля, и видя их гладными и истомленными, пред всею братиею бил о них челом на соборе. "Покажите в этом милость свою, — говорил он, — государи мои, келарь и казначей и вся братия святая! Пожалуйте, меня послушайте: видели все, что Москва в осаде, а люди литовские во всю землю рассыпались, у нас же в монастыре людей хотя и много, но мало ратных и умеющих, и те погибают от цинги, от голода и от ран; мы, государи, обещали в иночестве умереть, а не жить. Если в таких бедах не будет у нас ратных людей, то что будет? Итак, пожалуйте, что у нас есть, хлеба ржаного и пшеницы и что есть квасов на погребе, то бы нам все держать для раненых. А мы, упование возложив на Бога, станем есть на трапезе хлеб овсяный, и если кто из нас начнет изнемогать, того будем кормить ячменным хлебом; и квас ячный не надобно нам пить на трапезе, во имя Господне и с воды не умрем".

Приговор сей слез его ради тверд был; повелено было ратным людям лечиться и упокоивать их лучшею доброю пищею братскою. В то время молитвами Дионисия было умножение муки в хлебне, ради великого чудотворца Сергия, и кто изречет весь его промысл о доме преподобного? Во все сие время никто не плакал, не просил себе милости у сего великого светильника; все со смиренномудрием в течение 40 дней вкушали только немного овсяного хлеба, и то однажды в день, а в среду и пяток вовсе ничего не ели и, сидя за трапезою, со слезами веселились.

Немощным и раненым с утра до вечера служили братия; им приносили хлеб теплый и мягкий и различные брашна, сколько раз кто хотел на день, так что ни в полдень, ни в полночь не было покоя служителям, ибо приставы их принуждали немедленно удовлетворять просящих. Но паче всех Дионисий не давал себе покоя ни на один час и непрестанно дозирал болящих, снабжая их пищею и одеждою и еще более врачевствами духовными, ибо многие от тяжких мук желали исповедать грехи свои и требовали елеосвящения; иные же, истекая кровью и слезами, просили себе напутствия вечного, и все в смертный час приобщались Божественного тела и крови, так что никто не отходил неочищенным, с неомытыми ранами, не только телесными, но и душевными.

Услышал Господь молитву праведника, денно и нощно к нему взывавшего, о избавлении православных христиан от кровопролитных напастей, о мире и тишине Московскому государству. Когда князь Димитрий Пожарский и Косьма Минин двинулись к Москве со многим воинством и достигли Сергиевой обители, сей великий подвижник, совершив для них молебное пение, провожал всем собором воевод и ратных людей на гору, называемую Волкуша, и там остановился с крестом в руках, чтобы осенить их, священники же кропили святою водою. В то время сильный ветер дул навстречу воинам, и смущалось их сердце от хладного волнения; тревожились и воеводы, как идти в долгий путь при столь бурном ветре. Слезы текли по ланитам Дионисия, непрестанно призывал он на помощь Пресвятую Троицу, и Матерь Божию, и великих чудотворцев и, благословляя воинство, обнадеживал ратных, внушая им призывать себе на помощь Господа, Пречистую Его Матерь и Радонежских Сергия и Никона. Еще и вслед за ними осенял он идущих животворящим крестом, и внезапное совершилось чудо: мгновенно изменился ветер и подул в тыл войску, от самой обители, как бы от церкви Св. Троицы и чудотворных мощей; посему немалое было радование и воеводам, и войску.

"Сказание сие, — говорит писатель жития, — слышали мы из уст самого князя Димитрия, который со многими слезами исповедал нам, какого чуда сподобил его Бог, заступлением Пречистой и великих чудотворцев и молитвами святого архимандрита Дионисия! На него излил Господь благодать свою ради крепкого его жития, и щедро подавала ему чудная десница Божия то, чего со слезами молил у Господа дивный его угодник. Одни только непрестанные молитвы Дионисия могли заставить князя пренебречь всею опасностью, какая угрожала ему в стане от смут и заговоров, и двинуться сперва из Ярославля, а потом из-под лавры для довершения великого дела". Келарь Аврамий, ходивший к нему на встречу до Ярославля, был с ним отпущен архимандритом и с тех пор находился безотлучно при войсках лицом, действующим не менее князя и Минина. Его красноречивое перо передало потомству современные подвиги, подобно как его сладкие речи восстановляли мир и тишину посреди враждующего стана. Через него дарована победа воинству Пожарского в продолжение жестокой битвы с гетманом на Девичьем поле, когда убедил казаков, удалившихся в свои окопы, принять участие в кровавой сече. "От вас началось дело доброе, вы стали первые за истинную православную веру, приняв смертные раны, терпя голод и наготу! Прослывшие храбростью и мужеством своим во многих государствах, ныне ли хотите в одно мгновение все погубить?" Так говорил старец, и они умилились и, бросившись чрез Москву реку, с кликами: "Сергиев! Сергиев!" разбили и прогнали Литву.

Еще длилась осада; поляки засели в Кремле и Китае; возникли новые возмущения между казаками; жалуясь на нищету свою и богатство вождей, они хотели умертвить их и разбежаться; что же архимандрит и келарь? Последние сокровища лавры посылают они в табор, ризы и стихари, саженные жемчугом, со слезным молением не покидать отечества, и тронулись казаки; они взошли в разум и страх Божий и, возвратив обители ее пожертвования, поклялись переносить все лишения. Скоро преподобный явился во сне греческому архиепископу Арсению, заключенному в Кремле, и утешил его вестью о избавлении. Приступом был взят Китай, сдался Кремль; с торжественным пением вступили Дионисий и весь освященный Собор в храм Успения и восплакали при виде запустения святыни. Оба, архимандрит и келарь, были при избрании Михаила, которое совершилось в Москве на их Троицком подворье. Аврамий возвестил о том народу с лобного места и сам в числе послов почетных ходил приглашать юношу на царство. Он умолял его променять тишину обители Ипатиевской на бурный престол, колеблемый всеми ужасами войны и внутренних смятений. Когда же по многом плаче умолен был юный царь, то на пути своем к столице усердно припадал к раке преподобного, и Дионисий благословил Михаила на спасенное царство.

Страдание Дионисия за исправление требника

Казалось, с водворением мира вся слава сего чудного освобождения должна была осиять великого подвижника, но вместо того на главу преподобного Дионисия обрушились бедствия и позор. Дело исправления книжного было до такой степени существенною необходимостью того времени для блага Церкви (ибо во многих служебниках обретались ошибки по старым переводам от неразумных писцов), что едва только утихло внутреннее смятение государства, как юный царь Михаил писал о том в лавру к архимандриту Дионисию, поручая ему важное сие дело между патриаршества: "Вы нам писали, что старцы Арсений и поп Иван, вызванные нами для исправления печатных книг и требника, бьют челом, что им одним у исправления той книги быть невозможно, потому что со времен благоверного князя Владимира и доныне она разнится в переводах и от неразумных писцов во многих местах не исправлена, и много обычаев и бесчиния застарелось у попов в городах и украйнах, по соседству с иноверными; чины и уставы разнятся во многих местах, стихи и молитвы не сходятся; иное по преданию не взошло в обычай в Русском государстве, а иное утвердилось от богоносных отцов, новых чудотворцев, в России воссиявших, и несогласно с греческими законами; а иное же от несогласия толмачей, ибо не все из них учены философским наукам и не знали подлинно языка своего простых изречений. Посему надлежало бы книгу сию исправить со многим испытанием и свидетельством многих книг, собранных вместе, а скоро напечатать ту книгу нельзя".

Вот каково было мнение о тогдашних книгах мужей опытных и добросовестных, ознаменовавших себя не только церковными, но и гражданскими подвигами. Вследствие сего им поведено было избрать в лавре Троицкой духовных, разумных старцев, подлинно знавших книжное учение для исправления книг церковных, и заняться усердно сим великим делом, руководясь для справок множеством книг, хранящихся в лавре, и теми требниками, которые им были присланы из Москвы, дабы с помощью Духа Святого издать сию необходимую для духовных треб книгу; расходы же по сему предмету благочестивый государь принимал все на себя. При такой ревности царя к просвещению духовному и при полной его доверенности к заслуженному старцу, каков был Дионисий, можно ли было ожидать, чтобы столько искушений и позора обратилось на его главу? Но чего не делает зависть человеческая! Здесь, в годину испытаний, еще более просияла иноческая добродетель Дионисия, нежели когда одушевлял он полки ратные для освобождения Отечества. Понятным становится и слепое ожесточение новейших мнимых ревнителей старины, когда исправление одного лишь слова могло подвергнуть стольким истязали ям великого подвижника!

Тщательно разбирая различные списки требника, архимандрит нашел, что в чине освящения богоявленской воды взошло одно лишнее слово в требник, небрежно напечатанный при патриархе Гермогене, которое не обреталось в старых харатейных требниках, писанных лет за двести и более: "Приидиубо, человеколюбие Господи, и освяти воду сию Духом Твоим Святым и огнем". Положено было отменить сие последнее слово при исправлении других грубых ошибок, коих насчитывалось более сорока, и представить о том митрополиту Крутицкому Ионе с бывшими в Москве духовными властями, дабы они окончательно разрешили исключить слово "огнем". Но митрополит и бывшие с ним по зависти против архимандрита Дионисия, не рассудив о том соборно, прямо обвинили его в ереси и осадили на заточение. Это был уже второй пример пристрастного суда за исправление книг, и чаша Максимова предстояла Дионисию.

И в какое время неправедные судии произнесли приговор свой над освободителем Отечества? Когда еще войска литовские рассеяны были по всей земле Русской, так что Дионисий не мог даже достигнуть места, назначенного ему для заточения, и возвращен в Москву на смирение, в Новоспасский монастырь. Там наложено было на него сверх обычных служб по тысяче поклонов для ежедневной епитимий, и велено его бить и мучить сорок дней и ставить в дыму на полатях; но Господь даровал ему силу свыше, ибо не только он с радостью исполнял наложенное правило, но и сверх поведенного, от собственного усердия, еще по тысяче поклонов. С великим бесчестием водили его к допросу на двор патриарший и обложили пенею в пятьсот рублей за то, что будто бы он имя Св. Троицы велел марать в книгах и Духа Святого не исповедовал. Преподобный же, стоя в железах, толкавшим и оплевавшим его говорил: "Денег не имею, да и не за что; лихо чернецу то, если расстричь его велят, а если только достричь, то ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозят, а я тому и рад; это мне жизнь".

Касательно же клеветы, будто бы вымарал на конце молитв имя Св. Троицы, он старался объяснить невеждам, что хотел только, дабы все по соборному преданию св. отцов веровали во Св. Троицу и не смешивали по ереси Савелиевой трех лиц Божества, Сына нарицая Отцом и Духом Святым. Посему в тех молитвах, которые относились к лицу единого Отца, но оканчивались смешанно и к Сыну, и к Духу, он изменял неправильное их окончание таким образом: "Со единородным Твоим Сыном и животворящим Твоим Духом". В некоторых письменных и печатных служебниках обреталось также и то: "Яко бы Бог Отец воплотился с Сыном", и такие ошибки введены были по еретическому мудрованию или по невежеству справщиков. Но напрасно исчислял он в своих ясных ответах все погрешности неопытных писцов и печатников; никто не хотел внимать его оправданиям, ибо это было дело зависти и корысти людей, хотевших, как сказано в житии Дионисия, поживиться от него.

Когда бывали торжественные собрания или торговые дни, митрополит приказывал до обедни приводить его к себе на двор в оковах, и тут он стоял до вечерни в летний зной, не освежаемый даже чашею студеной воды. Но преподобный все принимал со смирением и утешал братию, страдавшую с ним вместе, говоря: "Не скорбите и не безумствуйте; Господь все видит, мы же страждем за слово истины, и это еще не вечная мука; все минет!" По всему городу распустили нелепую молву, будто бы явились такие еретики, которые хотят св. огонь совсем вывести. Чего не выдумает и чему не поверит невежество народное! И что же? Ради сей безрассудной клеветы чернь толпами выходила на улицу, когда на худой лошади везли святого старца из обители или в обитель, чтобы только над ним потешаться и бросать в него камнями и грязью; но он, как незлобивый младенец, ни на кого не скорбел. Когда некоторые из сострадавших ему говорили: "Отче святый, что с тобою за беда?" — он, улыбаясь, отвечал: "Это не беда, а только притча пред бедою; милость Божия явилась надо мною великая, ибо господин мой и отец, преподобный Иона митрополит, свыше всех человек сотворил мне добро; по делам моим он меня смиряет, да не буду горд пред ним и пред братиею: это искушение к просвещению души моей. Все беды и напасти в веке сем не суть беды, а милость Божия, но вот беда, если быть вечно мучиму в геенне огненной".

Целый год великодушно переносил он такое озлобление, и наконец правда его превозмогла. Когда возвратился из польского плена родитель царя, Филарет Никитич, и был возведен на степень патриаршую, то прибывший с Востока патриарх Иерусалимский Феофан, до которого дошел слух о несправедливых страданиях святого мужа, предложил рассмотреть соборно его дело. По многом испытании, на котором Дионисий давал ясные ответы пред лицом своих обвинителей, он признан был не только невинным, но и правым и с честью возвращен в свою лавру; слово же "огнь" было уничтожено во всех требниках при богоявленском освящении по повелению патриарха, и для большей верности он испросил еще на то письменное мнение патриарха Александрийского. Но и в уединении лавры, где труженик продолжал заниматься подвигами благочестия, много терпел он ради своего смирения от суровых и невежественных уставщиков Логина и Филарета, которые доходили до такого неистовства, что во время богослужения вырывали из рук архимандрита священные книги, а Логин изломал даже настоятельский жезл в его руках.

Головщик Логин превозносился дарованием необычайного голоса, ибо немногие могли с ним равняться в чтении и пении, но он был совершенный невежда в догматах православия, называя ересью учение книжное, грамматику и философию. Много имел он под собою учеников для пения и сурово обращался с ними, хотя бы они были и священного сана, так что некоторые со слезами жаловались на него архимандриту. Часто старался умиротворить его Дионисий, называя его государем и братом и внушая ему, что мало будет пользы от общей к нему ненависти церковников, если самое начальство, как в зеркало на него смотревшее, принуждено будет заводить с ним ссоры. Но Логина поддерживал другой престарелый уставщик, инок Филарет, который более пятидесяти лет не выходил из обители. Оба ожесточенных инока, раздражившись на святого, начали писать против него в Кириллов монастырь и в другие обители, в царствующий град, разные воздвигая на него козни, от которых он много страдал.

Преподобный укреплялся против всех их наветов молитвою и чтением божественных книг. При нем постоянно была книга бесед апостольских и евангельских, которой перевод исправил своею рукою чудный философ Максим Грек. До времен Дионисия не любили книг Максимовых в лавре в Сергиевой и ни во что вменяли переведенные учеником его Селиваном, не позволяя читать их в церкви, наипаче противились сему Филарет и Логин. Дионисий, видя в уставе, что повелено читать на праздничные дни, особенно в четыредесятницу слова Григория и беседы евангельские Златоуста, велел хорошим писцам переписать их и рассылал их по обителям и в соборные церкви.

Когда приказывал Дионисий читать сии беседы, поднимались мятеж и брань на клиросе и уставщик запрещал их читать. Дионисий сам любил читать статьи сии, и потому Логин укорял его: "Не твое бы дело петь или читать на клиросе", но архимандрит не обращал внимания на его позорные речи. Случилось однажды при недостатке певчих, что сам Дионисий, сойдя с клироса, хотел читать первую статью. Логин же, устремившись к нему, исторг из рук его книгу и с большим шумом опрокинул налой на соблазн всей братии. Преподобный только перекрестился и молча сел на клиросе. Логин прочитал статью и, подойдя к архимандриту, вместо прощения, начал плевать на него. Тогда Дионисий, взяв в руки пастырский свой жезл, махнул им, говоря: "Престань, Логин, не мешай пению Божию и братию не смущай; можно нам о том переговорить и после утрени". Логин же до такой степени разъярился, что, выхватив посох из рук Дионисия, переломил его на четыре части и бросил обломки в настоятеля. Заплакал Дионисий и, воззрев к образу Владычню, сказал: "Ты, Господи Владыко, все ведаешь; прости меня, грешного, ибо я согрешил пред Тобою, а не он". Сойдя с места своего, стал он пред иконою Богоматери и проплакал всю утреню; ожесточенного же Логина вся братия не могла принудить, чтобы испросил прощения у архимандрита.

Торжество лавры и Дионисия

Были, однако, и светлые минуты в жизни великого подвижника, когда после всех понесенных им искушений за чистоту догматов церковных и после мира, на время упокоившего бедствовавшую Россию, сам патриарх Иерусалимский Феофан, присланный вселенскими патриархами для подержания на Руси православия, пришел поклониться великому чудотворцу Сергию и подивиться подвигам защитников лавры. Где еще можно было найти другого Дионисия, другого Аврамия и подобную им братию? Нельзя без сердечного умиления читать повесть сего трогательного посещения.

Слышав об обители Преславной Троицы, как во время разорения Московского государства и самого царствующего града то малое место спасено было от польских и литовских народов, удивился патриарх и хотел видеть с желанием сердечным не место, но дивного хранителя места, великого Сергия чудотворца. Когда же пришел в его обитель, архимандрит Дионисий сотворил ему честь, подобающую царскому величеству, и вышел на встречу вне монастыря во множестве чина священного, в ризах, блиставших жемчугом и драгоценными камнями, с кадилами фимиама и со святыми иноками; братия же вся со свечами в руках, а священники и простые люди далеко встретили в поле, с женами и детьми, патриарха, припадая к ногам его со слезами и теснясь друг на друга, потому что все желали принять от него благословение. Пришествие патриарха наполнило весь монастырь людьми, жаждавшими его видеть. Прослезился Феофан и во время пения вечернего ничего ни с кем не говорил, а только плакал. После вечерни молил его Дионисий благословить трапезу, и едва преклонился на милость, сотворив по обычаю моление о царя и отце его патриархе, матери инокине и о всем синклите; грекам же, с ним пришедшим, велел петь многолетие. Сперва воспели братия Синайской горы со своим архимандритом, потом же и троицкий клир. Тогда благословил трапезу, но сам ничего не вкушал, готовясь ко всенощному бдению, и ночь всю препроводил в славословии, наутро же пришел в храм служить литургию, но прежде, отпев молебен, со многими слезами окроплял святою водою образ Живоначальной Троицы и Пресвятой Богородицы и, приступив к мощам чудотворца, велел архимандриту открыть святое лицо Сергия, чтобы отереть губкою; ужас объял его и затрепетало в нем сердце, когда узрел нетление святого и осязал руки его и ноги; он стал к образу Св. Троицы и велел толмачу толковать речи свои вслух всех людей.

"О великий Сергий чудотворец, слава святого жития твоего достигла и до Востока солнечного; благодарение содетелю всех Христу Богу, что и на конец века дошедшим людям, верующим в Него, дает упование не отпадать от правил веры ради молитв Пресвятые своея Матери и вас ради, со всеми святыми подвизавшимися в благочестии". Сказав сие, совершил сам литургию, и столь умилительно было его служение, что и всех сущих с ним побудил изливать источники слез, и весь народ внутри и вне церкви одержим был великим ужасом.

По совершении литургии молил его Дионисий совершить успокоение себе и всем пришедшим с ним из Иерусалима, и на трапезе воздана была ему почесть, как царям московским, когда приходят на поклонение в праздники. Святейший Феофан, сидя за обильною трапезою с братиею, ничего не вкушал и был неутешим от плача, хотя торжество совершалось с пением многоголосным. Жалостно стало Дионисию с братиею, что труд их подвига бесполезен, ибо думали, что святейший Феофан имеет на них некий гнев, и в тихости посоветовавшись между собою, сами обливались слезами; но патриарх, духом уразумев их беседу, сказал Дионисию и всей братии: "Что смущаетесь? Не скорбите о слезах моих, ибо радостию веселится о вас сердце мое; не ищу я чего-либо вашего, но вас самих по глаголу апостола: "Вы бо радость моя и венец" (1 Сол 2:19), ибо здравыхвас обрел. Прежде слышали все церкви восточные скорбь вашу и труд, какие подъяли за Христа от гонящих вас ради правой веры, и мне небезызвестно было о всех вам приключившихся бедах. Ныне же очи мои видели то, за что вы страдали, и не напрасно, ибо многим сие послужило во спасение. Я же пришел от Иерусалима даже до вас, моля Господа, чтобы труд мой не был тщетен, и вот мы уже приобрели во Христе. Подобно тому как мы были общниками скорби вашей, так сделались и начальниками вашей радости; плакали с плачущими и радуемся с радующимися. Ныне же еще нечто прошу у вас видеть, да возвеселюсь по желанию моему".

Дионисий с братиею, падши на землю, воскликнул: "О глава честная, свыше всех человеков на земли, мы все и все наше в руках твоих; скажи нам, чего желаешь?" Святейший же Феофан отвечал: "Слышал я, что во время беды ратной некоторые иноки обители вашей дерзнули возложить на себя броню и, приняв оружие в руки, ратовать крепко; дайте мне их видеть".

Услышав о том, Дионисий усомнился, помышляя, что будет. А в братии разнеслось о том слово; иноки же, совершители того подвига, сказали Дионисию: "Яви нас, отче, владыке нашему, буди все по воле его" — и явлены были святительству его. Внезапно пред лицом его стали более двадцати человек, между коими первый был Афанасий Ощерин, весьма старый годами и уже весь пожелтевший сединами. Патриарху возвестили все его подвига, и, посмотрев на него, спросил святейший Феофан: "О старче, на войну ты ли исходил и начальствовал войском мученическим?" — "Ей, владыко святый, — отвечал Афанасий, — я вынужден был к тому слезами кровными". — "Возлюбленный брат, — спросил опять патриарх, — что тебе свойственнее — иночество ли в уединенной молитве или подвиг пред всеми людьми?" Афанасий же, поклонившись ему, сказал: "Всякая вещь и дело, владыко святый, в свое время познаются. У вас, святых отцов, от Господа Бога власть вязать и решить, а не у всех; я же, что творю и творил, все только ради послушания", — и, обнажив седую голову, продолжал: "Вот подпись латинян на челе моем иззубренная от оружия, еще же и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обретаются; а в келье, сидя на молитве, можно ли было из доброй воли найти таких будильников для воздыхания и стенания? Все же сие было не нашим произволом, но повелением пославших нас на службу Божию". Так говорили и другие иноки. Святейший Феофан, дотоле сидевший, не прикасаясь брашна, встал от трапезы и благословил Афанасия, целуя его с любовью, и прочих кровоточцев с похвальными словами отпустил. Сам же отошел на покой, и на другой день после литургии принесли ему дары, из коих нечто сохранив себе, иное отдал в дом Пресвятой Троицы или на милостыню.

Потом велел патриарх петь конечный молебен Пресвятой Троицы и, знаменовавшись у святых икон, подошел к гробу великого чудотворца, снял с себя клобук и отер им колена Сергия и ноги до подошвы и подложил под плесна его со многими слезами, приникнув молитвенно ко гробу. А Дионисию велел стоять без клобука, с преклоненною главою, и взяв свой клобук из под ног чудотворца, поцеловал и дал целовать архимандриту, возложив руку на его главу. Архидиакон возгласил: "Вонмем", а архимандрит Синайской горы трижды: "Кирие елейсон". Патриарх же, возложив клобук свой на Дионисия с молитвою, благословил и целовал его в уста с сими словами: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа дал я тебе благословение, сын мой, и знаменовал тебя в великой России, среди братии твоей, да будешь первый в старейшинстве по благословению нашему, также и кто по тебе будет, да носит в сем святом месте благословение наше, величаясь и хвалясь нашим смирением и радостно всех извещая: сие нам дано знамение, что и патриархи Восточные поклонники суть сему святому месту и честь свою пред Св. Троицею оставили, сняв с главы своей память по себе, и положили под ноги великому стражу и блюстителю, Богоносному Сергию чудотворцу!" Потом велел петь на обоих клиросах: "Спаси, Христе Боже, отца нашего архимандрита Дионисия", и, обратившись к братии, сказал: "Запишите себе все сие, что совершил я над архимандритом, и если впредь кто из братии нашей придет сюда на поклонение, пусть ведомо будет изволение наше грядущим родам, чтобы и вы не забывали наше смирение и любовь и памятовали в своих молитвах". Сказав сие, опять прослезился, братия же и народ весь поклонились ему до земли.

Последние годы и преставление Дионисия

Однако и после торжества сего возникли новые искушения на преподобного, и опять от своих домашних, ибо вечный враг рода человеческого вооружился против святого, чтобы каким-нибудь образом удалить его из обители чудотворца Сергия. Дьявол возбудил одного чернеца по имени Рафаил, присланного под начало в обитель Сергиеву от патриарха Филарета и даже скованного за различные крамолы. Покушаясь освободиться от уз, Рафаил объявил за собою слово царево архимандриту, требуя, чтобы возвестил о том самодержцу и первосвятителю, по тайной своей злобы на святого, ибо знал, что святейший Филарет был гневен на Дионисия по навету некоторых властолюбцев. Дионисий, как незлобивый агнец, ничего не имея на совести своей, не замедлил написать о том государю и патриарху и вслед за тем вызвали в Москву не только виновного чернеца, но и самого преподобного. Там опять восстали на него клеветники и лжесвидетели, домогавшиеся очернить его, но никто не хотел слышать клеветы их, ибо все знали душевную и телесную чистоту его. Много скорбела о том и братия, свидетельствуя о праведном житии его, и в скором времени был он отпущен в лавру, а клеветники его сосланы в заточение, получив достойную мзду за свое беззаконие. Вскоре за сим искушением последовало и другое. Эконом обители Сергиевой, будучи властолюбив, не питал в сердце страха Божия; он имел сродника при дворе царском и чрез его посредничество просил святейшего патриарха обменять отчину свою, пустую и только поросшую лесом, на другую жилую отчину, принадлежавшую обители. Была о том прислана грамота патриаршая в лавру; но архимандрит, осведомившись, что отчина монастырская имеет много жильцов и строений, не хотел погубить души своей лицоприятием и оскорбить братию и вознамерился написать о том царю и патриарху. Тогда лукавый эконом с лестью стал умолять преподобного, чтобы не наводил на него гнева державных, представляя за себя и частных ходатаев, и Дионисий, смиловавшись над ним, отложил писать о его деле, с тем чтобы по приезде в Москву словесно доложить о том без всякой неприязни. Но коварный инок, позабыв слезное свое прошение и взаимное условие, излил на преподобного смертоносный яд из своего сердца. Он заслал друзей своих к первосвятителю клеветать на архимандрита, будто бы ни во что вменяет повеление царское и святительское, и лукавством своим до такого бесчестия довел блаженного мужа, что был он ввержен в темное и смрадное место, где втайне пробыл три дня в заточении.

Столь велико было терпение и смиренномудрие святого, что никто даже не узнал о его страдании, кроме духовника; после многих угроз от патриарха был он, однако, отпущен в лавру, радуясь и благодаря Бога, что еще больше не пострадал в таких искушениях. Таким образом, никогда не унывал, хотя и впоследствии, до самой кончины, терпел подобные укоры и поношения от властолюбцев. Не убоялся эконом тайными грамотами еще клеветать на него, будто бы Дионисий промышляет себе патриаршество, и дошел до такого безумства, что однажды на соборе, при всей братии, не стыдясь честного лица его, дерзнул бить по ланитам и с бесчестием запер настоятеля в келью, откуда не выпускал его четыре дня к церковному пению. Сам благоверный государь, услышав о том, властью державною освободил страдальца и, будучи в обители, пред всею братиею делал изыскание о его страданиях; но преподобный Дионисий все покрыл любовью и всех представил себе доброхотами, себя одного представляя во всем виновным. Таким образом гнев царский преложил на милость к общему изумлению всех бывших при царе бояр; с тех пор самодержец уже не верил никакой клевете на святого мужа до конца его жизни. БылуДионисия инок келейный, по имени Дорофей, исправлявший должность пономарскую при церкви Никона чудотворца, и канонарха великой церкви, и книгохранителя лавры. Несмотря на все сии должности, укрепляемый самим Богом, кроме соборной службы, содержал он и все келейное правило свыше человеческой силы по данной ему благодати, ибо на всякий день прочитывал весь Псалтырь, полагая по тысяче поклонов, и сверх того много писал книг своею рукою. Никогда не позволял он себе лежа предаваться сну, но сидя дремал иногда за своим рукоделием; пища же его была, и то не всякий день, малый кусок хлеба и ложка толокна с водою. Видя чрезвычайное его изнурение, архимандрит с трудом убедил его употреблять хлеб с квасом, чтобы не оскудели совершенно силы.

По времени начал он изнемогать; когда однажды архимандрит, собираясь в престольный град, остановился в сенях и братия пришла просить благословения, вышел к нему и Дорофей в тяжкой немощи, прося себе последнего прощения. "Уже время мое приходит, — говорил он, — и смерть приближается; о едином скорблю, что уезжаешь отсюда и не сподоблюсь погребения от твоей преподобной руки". Дионисий, как бы шутя, сказал ему с запрещением: "До моего приезда буди жив и не дерзай умирать, доколе не возвращусь от самодержца; тогда умрешь, если Господь изволит, и я погребу тебя". — "Воля Господня да будет", — отвечал Дорофей. Архимандрит был в столице и возвратился в лавру. Когда с молитвою входил в сени своей кельи и опять принимала от него благословение братия, вышел и Дорофей, уже в конечном изнеможении, прося себе прощения. Преподобный благословил его и простился с ним, а сам, облачившись, пошел в церковь петь молебен за царское здравие по обычаю, какой содержался в обители Троицкой на приезд властей. Но он еще не успел начать молебна, когда пришли сказать ему, что Дорофей отошел к Господу. Прослезился Дионисий и погреб труженика собором, со всею братиею.

И другой писатель жития Дионисиева, ключарь Иоанн, бывший также самовидцем строгого жития Дорофеева, свидетельствует о нем, что он всегда по Дионисиеву приказу разносил больным и раненым, мученным от врагов деньги и одежды от щедрого настоятеля и по целым ночам оставался сидеть с больными и увечными. Братия, наблюдавшая втайне за образом его жизни, видела, что и по неделе иногда не прикасался он ни к какой пище; некоторые из келейников над ним смеялись, и было у них прение: одни говорили, что он свят, другие же, что безумен. "Однажды я сам над ним посмеялся, будучи еще мирянином, — смиренно сознается писатель, — но в ту минуту взошедший Дионисий строго на меня посмотрел, ничего, однако, не сказав мне. Десять лет спустя, когда был я у архимандрита в Москве на духовной беседе, просил я себе прощения со слезами за свой проступок, и он с кроткою улыбкою, благословив меня, сказал: "Не вопрошай иноков о делах иноческих, ибо для нас великая беда открывать вам, мирянам, наши тайны; писано: "Шуйца да не увесть, что творит десница"". Однако по настоянию моему старец продолжал: "Вы, миряне, если что услышите худого о чернецах, нелепо их осуждаете, и это вам грех; а что услышите доброго, о том не ревнуете, но только хвалите, и от ваших похвал еще больше приходит нам искушение, ибо от того происходит величание и гордость; посему для нас полезнее прикрывать от вас дела свои, чтобы никто о нас не слышал". Когда спросил я, что означал строгий его взгляд, когда встретился мне в келье у Дорофея, Дионисий отвечал: "Не гневайся; святому мужу вы посмеялись и всем вам грех, потому что не по-вашему он жил. Мне ведомо, что не только седмицу он не едал, но часто до десяти дней и ложки воды не выпивал, а на все службы по заповеди нашей ходил наг, и бос, и голоден, да еще не умывая ни лица, ни рук, а когда ходил за больными, то не гнушался никаких смрадных ран; будучи же юн возрастом, мучился блудными помыслами и потому так сильно ратовал против врагов мысленных алчбой и жаждою; вместо воды служили ему, для омовения лица и персей и рук слезы, непрестанно им проливаемые при совершении добрых своих дел; потому и болезненно мне стало смехотворство ваше"".

Случилось одному из дворян, Семену Зиновьеву, ехать мимо лавры, и пришел он к архимандриту просить себе на подворье одного знакомого инока, Антония Корсакова, но старец был неумолим, зная слабое житие его. Тогда они, согласившись между собою, пришли опять к Дионисию и обманом уверили его, будто Корсакову необходимо проститься с родным ему покойником, которого везли мимо обители; нехотя отпустил его Дионисий. Лжецы вышли из кельи, смеясь, что обманули настоятеля, и, предавшись пьянству, убили на подворье слугу монастырского. Так исполнилось над ними собственное их слово: они приведены были обратно со своим мертвецом, который действительно был их, потому что они его умертвили, и оба восприяли достойною мзду за свое преступление.

Когда приспело время преставления преподобного, по свидетельству бывших при нем, не отлучался он от церкви, но и в самой немощи своей еще накануне смерти служил обедню и даже в день исхода своего был у утрени и обедни, ни в чем не желая уменьшить своего подвига. В самый благовест вечерни встал он и, надев клобук и мантию, хотел идти в церковь. Братия не пускала его из кельи, полагая, что он в испарине, но старец, чувствуя конечное изнеможение, стал просить себе схимы; не смели на то согласиться братия, по страху первосвятителя, и послали донесение предварительно к святейшему Филарету. Видя, однако, совершенное его изнеможение, приступили священники и начали посхимлять его; уже едва мог он стоять от болезни и сел на постель, прежде нежели были довершены последние молитвы. Некоторых из братии успел благословить и, перекрестив лицо свое, возлег на ложе, закрыл глаза, сложил крестообразно руки и предал чистую душу свою в руки Господни, великий оставив по себе плач и сетование братии. Когда было положено во гроб тело его, все на него с услаждением взирали, потому что лицо его было благолепно, очи и уста веселые, как бы смеющиеся, и в ту минуту многие из иконописцев любви ради списали благолепие лица его, чтобы такой блаженный муж у всех в памяти вечно пребывал.

Святейший патриарх Филарет повелел тело его привезти в Москву и, сам отпев над ним надгробное, с честью опять отпустил в лавру, где было погребено мая в 10-й день 1633 года. Когда привезено было тело преподобного в Москву для отпевания и поставлено в обители Богоявления, что за ветошным рынком, тогда получил исцеление от мощей его князь Алексей Воротынский, который был весьма любим архимандритом. Болящий лежал на одре и не мог сам прийти поклониться усопшему, но, памятуя всегдашнюю его любовь, послал отслужить над ним панихиду и, как только принесли ему кутью после службы, немедленно исцелился от своей болезни.

И присный ученик его Симон, писатель жития, не присутствовавший при его блаженной кончине, потому что послан был учителем своим настоятельствовать в Алатырский монастырь, зависевший тогда от лавры, испытал над собою силу посмертных его молитв. По оболганию нечестивых людей пред патриархом постигла Симона беда неминуемая, и прежде всякого испытания был он отдан жестокому мучителю на правеж за тысячу рублей по челобитью городских людей, ибо прежде строители много их оскорбляли; он же, ни в чем не будучи виновен, выдан был за чужие грехи, и не было ниотколе спасения; самые власти не могли ему помочь против гнева патриаршего, хотя и видели напрасное его страдание; роптала братия Троицкая, но безмолвствовала. Одна инокиня Хатькова монастыря, по имени Вера, слыша о беде Симоновой, со слезами о нем молилась, призывая на помощь преподобного Дионисия, и вот она видит во сне благолепный храм и святителей в облачении, восходящих на ступени, а вслед за ними и Дионисия, поддерживаемого двумя диаконами. Инокиня припала к ногам его, как бы к живому, прося помощи беспомощному и восклицая: "Господи! Тот, кого ты любил, ныне сильно страдает и ни от кого не имеет помощи". Дионисий же, прикоснувшись к ней рукой, поднял, говоря: "Не скорби, будет ему милость Божия и избавление от такой напасти, от меня же вам благословение". С сими словами он скрылся, и действительно вскоре освободился от напасти Симон, извещенный о чудном видении сыном инокини Веры Михаилом.

В самую минуту кончины преподобного Дионисия священник лаврской слободы по имени Феодор, слышав, что уже изнемогает, бежал к нему спешно, чтобы принять от него последнее прощение, и не успел; горько плакал он о таком лишении, но вскоре ему повторилось во сне то, что он видел наяву. Будто приходят сказать ему, что кончается архимандрит, и он спешит вместе с другими принять его благословение; но святой говорит ему: "Для чего так спешишь? Те благословения просят, потому что здесь остаются, ты же и сам вскорее за мною пойдешь". С ужасом пробудился Феодор и рассказал о том своим присным, а чрез восемь дней и сам преставился к Господу.

Священноинок Порфирий, живший долго в одной келье с преподобным, был уже архимандритом в Рождественской обители города Владимира, когда услышал о его кончине. Сильно скорбел он, приводя себе на память все его страдания, и молил Всемогущего Бога явить ему, восприял ли преподобный мзду свою за многострадальный подвиг. По многом молении увидел он желанного ему архимандрита Дионисия сидящим; припавши к ногам его с радостными слезами, просил он благословения и говорил ему: "Отче Дионисий, поведай мне, обрел ли ты благодать от всещедрого Подателя за такое многострадальство и крепкие подвиги?" Дионисий же, благословив его, сказал утешительное слово: "Радуйся со мною, Порфирий, ибо великую восприял я благодать от Бога". Впоследствии сей Порфирий был послан архимандритом во Псков, а потом переведен в Москву, в Андрониев монастырь, где и скончался.

Другой священник, также по имени Феодор, Пушкарской слободы Троицкой лавры, при церкви Илии Пророка, лежал в смертном недуге. На самый праздник великомученика Димитрия явился ему в полном облачении архимандрит Дионисий, предшествуемый иноком с горящею свечою. Дионисий поднял за руку болящего и велел иноку вести его с собою в церковь. Сам преподобный начал зажигать свечи пред местными иконами и произнес пред иконою Св. Троицы: "Слава тебе. Господи, что церковь Илии Пророка устроилась". Пресвитеру велел он облечься в ризу и петь молебен Богородице и пророку и после отпуска осенил его крестом. Тогда сделался шум в церкви, и болящий проснулся исцеленный. Достойно внимания, что архимандрит Дионисий хотел еще при жизни построить церковь Илии пророка, но не успел; инок же, являвшийся вместе с Дионисием, по предположению Симона, писателя жития, был ученик его Дорофей.

За пятьдесят верст от Кожеозерского монастыря жил в лесу, в убогой хижине, пустынный инок Никодим, постри-женник Чудова монастыря. Пред смертью рассказал он посетившей его братии Кожеозерской бывшее ему явление: явился ему св. Алексий митрополит и с ним другой чудный муж со крестом; святитель благословлял его рукою, а тот осенял крестом, и оба возвестили ему скорое отхождение в вечную обитель. Никодим узнал святителя, но ему незнаком был явившийся вместе с ним угодник Божий; сам Алексий сказал ему: "Это Дионисий, архимандрит Сергиева монастыря". Явление сие повторилось, и чрез сорок дней скончался пустынножитель. Симону рассказывал о том инок Кожеозерского монастыря Гедеон, и письменно донесено было сие патриарху Иосифу иноком той же обители Боголепом Львовым.

В 1648 году пришли в лавру три казака донские и поклонялись гробнице преподобного. Будучи спрошены келарем Симоном, почему знали усопшего, они отвечали: "Не был он нам знаком прежде, но великую нам подал помощь на сопротивных явлением своим на мор, ибо великий свет осиял нас и тьма напала на врагов; мы же были спасены им и победили; посему пришли помолиться великим чудотворцам Сергию и Никону и поклониться гробу сего архимандрита Дионисия".

Архимандрит Сергиевой лавры Адриан рассказывал также келарю Симону, что, когда еще при жизни Дионисия посетил он лавру, угодник Божий говорил ему: "Для чего не придешь ты к нам поселиться в лавру?" Адриан отрицался тем, что хотел пребывать на своем обещании; Дионисий сказал ему: "Если ты и теперь не хочешь, то по времени волею Божиею здесь поживешь". И несколько лет спустя после его преставления Адриан действительно был переведен из Толгского монастыря в настоятели Сергиевой лавры.

В 1652 году, в Великий Пост, повелением царя Алексия Михайловича митрополит Ростовский Варлаам послан был с боярином Салтыковым в город Старицу для перенесения из Богородичной обители тела святейшего патриарха Иова. В навечерие их отправления с мощами к Москве явился митрополиту Варлааму архимандрит Дионисий, когда митрополит слушал утреню на святительском месте. Ему представилось, что Дионисий взошел с кадильницею в руках и раздавал уголья; покадил сперва образа, а потом и святителя и внезапно стал невидим, оставив только по себе чудное благовоние, и подобало сему великому мужу, погребавшему некогда многострадального Иова патриарха, присутствовать при перенесении мощей его в столицу.

Келарь Симон так заключает свой рассказ: "Написав сие по прошению инока Боголепа Львова, когда еще многие знали и помнили св. архимандрита Дионисия, я, многогрешный Симон, предложил им мое писание, так ли оно, и многие, прочитав, свидетельствовали, что истинно; иные же усомнились, будучи одержимы неверием. Тогда я собрал все сие, да не подумают на меня, что я как ученик его, любя отца своего, ради похвалы прилагаю истину, которую видел своими очами и слышал из уст его или известился о ней от бывших прежде меня при нем, поелику и Богу не угодно прославлять святых своих ложно, ни самим святым не угодны лестные похвалы; все сие взяв, вручил я ключарю великой соборной апостольской церкви иерею Иоанну, называемому Наездка, который много способствовал архимандриту Дионисию при исправлении книг и много писал ему посланий во время кровопролития, которые рассылал по всем городам, дабы подвизались за православную веру; ему вручил я мою рукопись, да видит и судит, все ли в ней истинно. И он, свидетельствовав, дополнил то, что мною было упущено забот ради, а я с радостным сердцем принял от него обратно мою рукопись. Особо от моего поместил я его писание, дабы мне не присвоить себе чужого труда, которым потрудился сей боголюбивый пресвитер Иоанн, ибо он еще более и подробнее моего знал о житии преподобного отца нашего Дионисия".


Впервые опубликовано: Муравьёв А.Н. Жития святых Российской Церкви, также иверских и славянских, 1859.

Муравьёв Андрей Николаевич (1806-1874) камергер российского императорского двора; православный духовный писатель и историк Церкви, паломник и путешественник; драматург, поэт. Почётный член Императорской академии наук (1836).


На главную

Произведения А.Н. Муравьёва

Монастыри и храмы Северо-запада