А.Н. Муравьёв
Житие преподобных Кирилла и Мефодия, просветителей славян

На главную

Произведения А.Н. Муравьёва

СОДЕРЖАНИЕ


Господь милостивый и щедрый, желающий покаяния человеческого, чтобы все спасены были и в разум истины пришли, во все времена не престает творить нам благодеяния свои, как было искони, так и поныне. Сперва наставлял он праотцев и патриархов, потом посылал пороков; за ними апостолов и воздвигал мучеников и праведных учителей, избирая их из среды многомолвного жития сего, ибо знает Господь своих и они знают глас его и по нем идут, как овцы за евангельским пастырем, и он им дарует живот вечный. Так сотворил он и нашему позднейшему роду славянскому, воздвигнув нам благодатных учителей, которые просветили язык наш, омраченный лестью дьявольскою и не ходивший дотоле во свете заповедей Господних. Здесь предлагается житие сих первых апостолов наших, чтобы, по слову апостольскому (Кор 11:1), старались мы быть им подобными, как и они сами Христу.

Первые годы и образование св. Константина

В славном граде Солунском был муж именитый и богатый по имени Лев, который занимал высшую должность друнгария, считавшегося вторым лицом после главного военачальника. Благоверный и праведный, соблюдал он все заповеди Божий вместе с благочестивою своею супругою, и Господь благословил их седмерицею достойных чад, из коих старший был Мефодий, седьмой же, или мизинец, как именуется он в житии, был тот славный Константин Философ, в иночестве Кирилл, который столько послужил к просвещению духовному племени славянского и всех, обращавшихся к его благомудрию. Мало говорится в житии преподобных о первоначальных деяниях святого Мефодия, который наипаче прославился уже в сане святительском. Там сказано только, что с юных лет по высокому своему роду, благолепию и добродетели был он уважаем всею Солунскою страною и всеми любим за свои духовные беседы, доколе, наконец, император, узнавший о быстроте ума его, дал ему в управление княжение славянское; кесарь как бы провидел в нем будущего учителя и первого архиепископа их племени и через дела правительственные заблаговременно приучал его к языку их и обычаям. Многие годы провел Мефодий в сем княжении, но, утомленный суетою дел житейских, преложил земное на небесное, ибо не хотела честная душа его утратить вечные блага ради временных. Обретши удобное время, оставил он княжение и удалился на гору Олимпийскую, где спасалось много отшельников, учеников великого Иоанникия, в виду царствующего града, отколе представляется взорам снежная вершина Олимпа, освященная в те дни святостью жизни иноческой. Там постригся Мефодий, облекшись в ангельский образ; долго повелевавший другими, сделался сам строгим послушником смиренных старцев, соблюдая весь трудный устав иночества, а между тем в свободные часы от молитвы прилежал чтению боговдохновенных книг, ибо Господь готовил его быть светильником на кафедре святительской.

Гораздо более подробностей сохранилось о начальных подвигах будущего философа Константина; не забыто даже и то, что чудный сей младенец не хотел принимать молоко ни от какой кормилицы, питаясь только от груди матери своей, как бы для того, чтобы добрая отрасль доброго корня не всосала чего-либо чуждого с самым молоком; чудное это знамение побудило его благочестивых родителей пребывать после его рождения в неприкосновенном целомудрии до конца дней жизни, и так провели они четырнадцать лет неразлучно, как брат и сестра. Когда же настала минута временной их разлуки и супруга плакала над отходящим в вечность мужем своим, сокрушаясь об участи оставляемого им отрока, с верою говорил ей супруг: "Надеюсь на Бога, что будет ему отцом и строителем Тот, который устрояет всех христиан".

Еще с семилетнего возраста уже было предзнаменовано то, чего должно было ожидать от избранного сего отрока; он видел чудный сон, который так рассказал своим родителям: "Воевода некий собрал всех дев града нашего и говорил мне: "Избери себе из них, которую пожелаешь в супруги, да будет тебе помощницею во все дни твоей жизни"; я же, посмотрев на них, избрал благолепнейшую из всех, светлую лицом и украшенную драгоценными одеждами: имя ее София". Уразумели родители таинственный сон отрока их, что нареченная ему София была по значению слова сего Премудрость Божия, которую хотел даровать ему Господь, и поелику настало для отрока их время учения книжного, они внушали ему не только прилежать к чтению, но и благонравию, которым можно угодить Богу, и искать премудрости духовной, о которой так говорит Соломон: "Сын мой, чти Господа; храни заповеди, напиши их на скрижалях сердца твоего; скажи мудрости: "Ты сестра моя!" и разум назови родным твоим" (Притч 3:1,3; 4:4; 7:4).

Действительно, отрок, занимаясь учением книжным, преуспевал памятью и разумом свыше всех своих сверстников, так что все дивились быстроте его понятий. Вначале, однако, позволял он себе предаваться и забавам, свойственным возрасту и высокому его роду. Выехал он однажды на ловитву в поле: ястреб был на руке его, но по смотрению Божию внезапно поднявшийся вихрь унес от него птицу; огорчился отрок лишению любимого ястреба и впал в уныние; два дня не вкушал он пищи, но это послужило для него уроком, чтобы не привязываться в вещам житейским; как некогда святой мученик Евстафий Плакида уловлен был к служению Божию на ловитве оленем, так и сей отрок похищенным у него ястребом; с тех пор отказался он от суетных утех, вместо радости причиняющих печаль, и направился на иной, лучший путь, чуждый всего житейского. Константин предался исключительно одному учению, не выходя из дома, непрестанно читал книги священные: особенно прилепился он к творениям святого Григория Богослова, изучая богословские его книги, написал ему и похвалу на стене своей кельи под знамением креста, которое сам начертал: "О святитель Божий и богослов Григорий, ты телом человек был, житием же явился ангел, ибо уста твои серафимскими хвалениями прославили Бога, а правоверное твое учение' просветило вселенную; молю тебя, приими и меня, припадающего к тебе с верою и любовию, и буди мне учитель и просветитель".

Не в силах будучи, однако, сам собою уразуметь всю глубину учения словесного, искал он себе опытного учителя в Солуни и обрел ритора-странника, искусного в грамматике; к его ногам припал ревностный отрок, умоляя научить его хитрости грамматической; но ритор, погребая в землю талант свой, отрекался преподавать кому-либо свое знание. Опять со слезами молил его отрок взять себе всю часть достояния отеческого, которая ему следовала, лишь бы не отказывался его учить; но ритор остался неумолим, и в скорби сердечной возвратился домой отрок, моля Господа, чтобы исполнилось сердечное его желание.

В то время по смерти нечестивого императора Феофила воцарился сын его Михаил с благочестивою матерью своею Феодорою; по малолетству царя приставлены были к нему два великие боярина: Мануил Доместик и Феоктист Патрикий Логофет, которому были знакомы в Солуни родители Константиновы. Логофет, слыша об остроумии отрока их, послал за ним, чтобы обучался вместе с юным Михаилом, дабы и сам царственный отрок, взирая на быстроту ума его, по соревнованию успевал в науках. Обрадовался Константин нечаянному приглашению и отплыл в Царьград с молитвою Соломоновой на устах: "Боже отцов и Господи милости, сотворивший все словом Твоим, даруй мне приседящую престолу Твоему премудрость и не отринь меня от отроков Твоих, ибо я раб Твой и сын рабы Твоей, человек немощный и кратковременный и слабый в разумении суда и законов. Ниспошли ее от святых небес, и от престола славы Твоей ниспошли ее, чтобы она споспешествовала мне в трудах моих и чтобы я знал, что благоутодно пред Тобою" (Прем 9:1, 4, 5, 10).

Прибывши в Царьград, немедленно был он отдан в научение наставникам царским и в три месяца научился грамматике; потом занялся и другими науками: стихосложению и геометрии обучался он у знаменитого Льва, а диалектике, риторике и философии у славного Фотия, тогда еще мирянина, который впоследствии занял кафедру патриаршую и бывшего ученика своего послал учителем к славянам. Арифметика, астрономия и музыка не остались ему чужды, равно как и прочие эллинские науки; с чрезвычайною быстротою обнял он весь круг современного учения, так что все изумлялись глубине его разума, и с юных лет прозван был философом по склонности к любомудрию. Не только эллинский язык, но и римский изучил; но что в нем было свыше всякого учения, — это тихий нрав его и неизменяющее благочестие; уклоняясь от путей стропотных, беседовал он только с теми, от которых надеялся получить духовную пользу; вся его мысль стремилась к тому, чтобы возвыситься над земными, и подобно птице, исторгшейся из тенет, воспарить к Богу.

Логофет, видя высокую его добродетель, уважал юношу. Константин начальствовал в его доме над всеми и в царские палаты имел позволение входить невозбранно, ибо юному царю был также любезен. Спросил его однажды Логофет: "Скажи мне, что есть философия?" — и он быстро отвечал: "Разумение вещей Божеских и человеческих, поскольку может приблизиться к Богу; в то же время, как наука деятельная, учит человека жить достойно образа и подобия Творца своего". Еще более возлюбил его за сие мудрое слово Логофет и часто обращался к нему с подобными вопросами ради любомудрия; юноша в кратких словах изложил пред ним все учение философское и, пребывая в чистоте душевной и телесной, просвещался умственно, угождая Богу и приобретая любовь человеков. Много злата и даров предлагал ему сановник царский в залог своего уважения, но от всего отрекался юноша. Была у Логофета дочь крестная, восприятая им от купели, прекрасная душою и телом и рода высокого; Логофет был ее пестуном после кончины ее родителей; ее хотел он сочетать браком с юным философом и неоднократно убеждал его к супружеству, обещая великие богатства и почести от царя; но смиренно отвечал ему философ: "Велик дар для того, кто его требует; мне же не может ничего быть свыше учения, чрез которое разум возвращает себе утраченную честь праотца нашего, и сего лишь утраченного богатства хочу искать".

Услышав такой ответ, Логофет сказал царице: "Не любит житейского юный философ, но мы не отпустим его из общежития и, поставив его во пресвитера, дадим ему должность книгохранителя патриаршего у Святой Софии". Но как только, пользуясь послушанием юноши, исполнили над ним царскую волю, скрылся он от всех "на узкое море", в одну из обителей на берегах Босфора, где и постригся. Едва через шесть месяцев могли обрести его в пустынной обители, но, несмотря на убеждения кесаря и царицы, не хотел он принимать предлагаемой должности книгохранителя. Однако Константин согласился занять кафедру философскую, чтобы преподавать любомудрие своим соотечественникам и чужестранцам.

Еще не угасла тогда совершенно в царствующем граде ересь иконоборческая, уже второе столетие волновавшая Церковь православную; главным ее представителем оставался бывший патриарх Иоанн, или Ианний, как его называли за его волхвования, уподобляя волхвам египетским, которые противились Моисею, как о том говорит апостол (2 Тим 3:8). Сей Ианний был соборно низложен по смерти нечестивого императора Феофила, но домогался вступить в прения богословские, утверждая, что был насильственно лишен престола, а не убежден истиною учения православного. Царь и патриарх повелели состязаться с ним юному философу; надменный лжеучитель, взирая на юношеский его возраст, не подозревал в нем старческого разума и не хотел даже вступать с ним в прение, но ему смиренно сказал философ: "Не взирай на лица и не держись обычая человеческого, ибо и ты от земли, как и мы все; чем же гордиться?" — "Разве можно искать осенью цветов или посылать старцев на войну вместо юношей?" — спросил надменный. Юноша отвечал: "А ты сам на себя ищешь вины, ибо в каком же возрасте душа бывает сильнее тела? Не во время ли старости? И мы не на иную брань тебя вызываем, как на духовную. Итак, если хочешь силен быть в прении, не говори нам таких притчей, ибо не безвременно ищем цветов и не на брань телесную тебя гоним".

Пристыжен был старец обличением юноши и обратился к другим вопросам. "Как же, — сказал он, — поклоняясь кресту, вы не воздаете ему, однако, подобающей чести, если по какому-либо случаю разломается сложенное крестообразно его древо, но икону почитаете, хотя бы она и написана была только до персей? И опять крест без надписания вы приемлете, а на иконе требуете подписи". — "Суетны вопрошения твои, — отвечал философ, — и в этом ли спасение? Но если требуешь ответа, скажу тебе, что крест и без подписи познается, ибо он один и тот же, доколе сохранил свой образ ненарушимо, то есть четыре ветви его составляющие; иконе же необходима подпись, ибо различны бывают изображения святых, но довольно и одного их лика, без полного их образа, ибо лицо уже выражает человека". Продолжая словопение, бывший патриарх обратился от новозаветного к ветхозаветному, думая затруднить юношу обычною уловкою иконоборцев, и спросил: "Каким образом Господь сказал Моисею: "Не сотвори тебе кумира, ни всякого подобия"; вы же поклоняетесь иконам?" Спокойно возразил ему философ: "Если бы Моисей сказал "никакого" подобия, то ты бы еще мог препираться с нами, но он сказал только "ни всякого". Этим воспрещалось чествование недостойных образов Божества, но не воспрещалось почитание достойных, и Моисей не усомнился сам изобразить херувимов славы над кивотом Завета, о коих упоминает апостол". Умолк Ианний и удалился посрамленный.

Посольство к сарацинам

Любителю богомудрия было уже двадцать четыре года от рождения, когда сарацины, обладавшие Сириею и превозносившиеся могуществом своим для большего поругания над христианами, прислали в Царьград хуление на Пресвятую Троицу с таким дерзновенным словом: "Каким образом вы, христиане, говоря, что един Бог, разделяете его на три, исповедуя Отца, и Сына, и Духа? Если можете доказать сие, пришлите к нам таких мужей, которые были бы в состоянии беседовать с нами о вере вашей". Огорчился император хулою сарацинскою и совещался с патриархом: кого бы послать для словопрения? Избрали на сие юного философа, и державный говорил ему: "Слышишь ли, что говорят нечестивые агаряне на веру нашу? Ты же, как ученик и служитель Святые Троицы, иди противуглагольствовать им, и Бог, совершитель всякой вещи, славимый во Святой Троице, да подаст тебе благодать Святого своего Духа и силу слова; как новый Давид, восстань на дерзновенного Голиафа, пращою духовною устреми камень в горделивое чело и с победою возвратись к нам". Ревностно отвечал Константин: "Иду с радостью за христианскую веру, ибо что может быть мне сладостнее в этом веке, как умереть за Святую Троицу, чтобы живым быть в будущем!"

Император отпустил с ним в землю сарацинскую одного из своих сановников, Асинкрита Георгия. Над рекою Тигром, в местах некогда райских, возвышалась тогда столица агарянская Багдад, и там гордо обитал халиф сарацинский Эмир-эль-Муменим, или "повелитель верных", по их надменному выражению; жили в угнетении и смиренные христиане в его столице, и сарацины, ругаясь над ними, изображали над дверьми их демонские лица, ибо сами, как демонами, гнушались ими. С посмеянием спросили власти агарянские пришедшего философа, может ли он уразуметь, какие знамения на дверях и кто тут обитает? Нисколько не смутившись, отвечал он: "Демонские вижу образы и полагаю, что внутри домов сих живут христиане, ибо демоны не могут обитать вместе с ними и бегут из их домов; а там, где их нет снаружи, то можно принять сие и за такое знамение, что демоны обитают внутри с людьми, которых себе усвоили". Умолкли хотевшие кощунствовать над юным пришельцем; он был приглашен к трапезе халифа ради почести как посланник царский; там находились и мудрецы сарацинские, искавшие уловить его словом. "Не чудное ли дело, — сказали они, — что пророк наш Магомет принес нам доброе учение от Бога и обратил многих людей, которые все держатся крепко его закона и ни в чем его не преступают? Вы же, христиане, содержание законов Христовых веруете один так, другой иначе, и каждый творит, что ему угодно: так много между вами разногласий в вере и в образе жизни, и есть между вами называющиеся иноками, которые уставили себе особенное житие и носят черные одежды, а между тем все именуются христианами".

Блаженный Константин отвечал: "Два различных предложили вы мне вопроса: о вере христианской в Бога и о законе Христовом, на деле исполняемом, говоря, что неодинаково веруют и живут называющие себя христианами. Ответствую сперва о вере: Бог наш есть как бы пучина морская, широты и глубины безмерной, непостижимый умом и неизреченный глаголами человеческими, как о нем сказал пророк Исайя: "Род его кто изъяснит?" (Ис 53:8), и святой учитель апостол Павел взывает:" О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!" (Рим 11:33). В эту пучину многие входят, старающиеся взыскать Бога; те, которые сильны умом и приемлют помощь от самого Господа, безбедно плавают по сему морю непостижимости Божией и обретают себе богатство разума и спасения; но слабые умом, по своей самонадеянности лишившиеся помощи Божией, как бы в гнилых кораблях покушаются переплыть эту пучину и, не в силах будучи, одни потопляются, впадая в ересь и заблуждения, другие же с трудом едва дышат, волнуемые сомнением и изнемогая леностью душевною. Ваша же вера и закон никакого не имеют неудобства и не морю подобны, но как малый поток, который может без всякого труда перескочить всякий, и малый и великий, ибо нет в законе вашем чего-либо божественного и боговдохновенного, но только обычаи человеческие и плотское мудрование. Не положил вам, законодавец ваш, какую-либо неудобоносимую заповедь и не удержал вас от гнева и от похоти бесчинной, но наипаче все вам попустил, вовлекая вас в пропасть, посему и держитесь вы единомысленно закона, по вашим похотям вам данного. Не так Спаситель наш, Христос; не внизу лежащее возводит вверх, верою и добродетелью наставляя человеков, будучи сам творец всяческих: между небесным и земным создал Он человека, который словом и разумом возвышается над скотами, а своим гневом и похотью поставляет себя ниже ангелов. Кто из человеков к чему стремится и приближается, того бывает и причастник, вышних ли или дольных, ибо самовластным сотворил Бог человека и не по нужде, но произволением нашим спасаемся. Закон же Христов не иной есть, как тот, который некогда дан был Моисею на Синае, ибо не пришел Господь разорить закон, но исполнить и, возводя нас к совершенству, дает нам совет чистого жития, хранения девства и иных изрядных добродетелей к лучшему богоугождению, путем тесным и прискорбным вводя нас в жизнь и взывая нам:" Кто может вместить, да вместит" (Мф 19:12). Посему и верующие в него христиане одни удобнейшим путем шествуют в честном супружестве, другие же ангельскому ревнуют жительству".

Спросили его опять мудрецы сарацинские: "Каким образом вы, христиане, единого Бога разделяете на три Бога, нарицая его Отцом и Сыном и Духом, может ли Бог иметь Сына?" — "Не хулите Божественной Троицы, — отвечал христианский философ, — которую исповедали и древние пророки, не отметаемые вами. Отец и Сын и Дух Святый не три Бога, но три лица в едином существе Божием; Слово же Божие воплотилось в Деве от Духа Святого и родилось нашего ради спасения, как и ваш пророк Магомет свидетельствует в своем Коране: "Мы послали Дух наш к Деве, соизволив да родит". Посему и я поставляю его во свидетели против вас. И праотцу вашему Аврааму, от которого сохраняете обрезание, когда явился ему Бог у дуба Мамврийского, не в трех ли явился лицах? Ибо Авраам увидел трех мужей, пред ним стоящих, и поклонился до земли, говоря: "Господи, если обрел я благодать пред Тобою, не минуй раба Твоего". Посмотрите, не трех ли мужей видит праотец ваш, но беседует как бы с одним, ибо познал праведный муж сей единого Бога в трех лицах". — "Не отрекаемся, — возразили суемудрые, — что Христос Духом Божиим родился от Чистой Девы, но только не признаем его за Бога". Но и в этом обличил их блаженный: "Если бы Христос был простой человек, то зачем было бы Духу Святому нисходить в утробу девическую для зачатия человека? Ибо не от девы, но от брачной жены рождается простой человек по естеству, а не действием Святого Духа".

"Но если Христос есть Бог ваш, — возразили сарацины, — для чего не исполняете заповеди его, ибо повелевает вам молиться за врагов ваших, вы же изощряете оружие и исходите против них на брань?" В свою очередь обратился к ним с вопросом блаженный Константин: "Скажите мне и вы: если в каком-либо законе две заповеди будут предписаны для исполнения человекам, кто будет совершеннее, тот ли, кто исполнит одну из них, или тот, кто обе?" — "Без сомнения, исполняющий обе заповеди", — отвечали они. "Итак, ведайте, — сказал им философ, — что Христос Бог наш, повелевший нам молиться за обидящих и благотворить врагам (Мф 5:44), изрек и сие: что большей любви никто не может явить, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). Посему и мы, в частности претерпевая каждый наносимые ему обиды, в обществе вступаемся друг за друга, полагая души свои за братии наших, чтобы вы, уводя их в плен, вместе с их телом не пленяли и душу их в учение ваше".

Опять сказали ему сарацины, думая уловить его словом, как некогда иудеи самого Господа: "Христос ваш давал дань за себя и за иных, почему же вы не хотите платить дани, и если уже вступаетесь друг за друга, то прилично было бы вам платить дань за братию вашу народу нашему изма-ильтянскому, столь сильному и великому. Не более требуем мы, как одной златницы с человека, и доколе стоит земля, будем сохранять с вами мир". Благоразумно отвечал философ на лукавый вопрос: "Если кто хочет ходить вслед своего учителя и встречает человека, который покушается его совратить с пути правого, может ли быть его другом? Когда Христос давал за себя дань, чье было тогда владычество, измаильтянское или римское?" — "Римское", — отвечали они. "Такимы, — продолжал блаженный философ, — последуя учителю нашему Христу Господу, даем дань царю, сидящему в новом Риме и обладающему древним; вы же, требующие от нас дани, совращаете нас от последования Христу и чрез то делаетесь нам врагами".

В течение многих дней мудрецы сарацинские вступали в словопрение с философом христианским и при содействии благодати Божией всегда отходили от него посрамленными. Наконец спросили его: "Где же ты научился такой премудрости?" Притчею отвечал им философ: "Человек некий почерпнул воды в море и, нося ее в мешке, горделиво говорил странникам, которых встречал на пути: "Видите ли воду сию морскую, никто не имеет ее, кроме меня". Но встретился ему один человек, обитавший при бреге морском, и обличил его: "Не безумно ли хвалишься о воде, уже смердящей в малом мешке, когда пред глазами поморян вся пучина морская?" Не так же ли и вы хвалитесь пред нами, когда от нас произошла вся мудрость богопознания за многие столетия до вашего закона!"

Тогда хотели сарацины изумить философа великолепием своей столицы и показали ему роскошные сады и палаты, блестящие златом, говоря: "Не чудны ли сокровища владыки нашего эмира и чье могущество может с ним сравниться?" — "Единому Богу хвала, — возразил философ, — давшему сие в утеху человекам, ибо все это есть Божие, а не ваше". Озлобленные, видя, что не могут препереть его словом, умыслили против него злую кознь и дали ему тайно испить смертоносный яд; но Господь Иисус, сказавший апостолам: "И если что смертоносное выпьют, не повредит им" (Мк 16:18), сохранил раба своего невредимым, и эмир сарацинский отпустил его от себя с многою честью и дарами.

Возвратившись в царствующий град, юный философ с великою честью принят был от императора и патриарха за богоугодный труд свой; но, чуждаясь почестей, уединился на безмолвном месте, внимая себе и своему спасению; питался же единственно от промысла Божия, ибо ничего не оставлял себе до утра из того, что приносили ему христолюбцы, и все раздавал нищим, уповая на Бога, который обо всех печется и отверзает руку свою для насыщения всякой твари. Однажды в праздник, когда скорбел слуга его, что ничего не имеют они для пиши в столь светлый день, с верою сказал ему блаженный Константин: "Господь, препитавший некогда весь народ израильский в пустыне столько лет, неужели не имеет чем нас насытить в один лишь этот день? Иди и призови, не сомневаясь, к нам на трапезу не менее пяти нищих; чаю милости Божией, что не оставит нас". Когда же наступило время обеденное, принес ему некий муж много различной снеди и десять златниц, которые принял он с благодарением Богу. Потом пошел на гору Олимпийскую к старейшему брату своему Мефодию и с ним начал жительствовать, постнически проходя иноческий подвиг и непрестанно упражняясь в молитве и в чтении книжном.

Посольство к хазарам

В это время пришли послы от хазаров к царю греческому и говорили: "Мы от начала знаем единого Бога и ему молимся, поклоняясь на восток, но содержим и некоторые свои обычаи. Евреи увещевают нас, чтобы мы приняли их веру, и уже многие из нас к ним пристали; также и сарацины склоняют нас к своей вере, говоря, что она лучше всех; посему мы обращаемся за добрым советом к вам, с которыми содержим старую дружбу, и просим, чтобы вы послали к нам человека книжного из среды вашей, который бы мог преодолеть евреев и сарацинов, и, если победит их, мы примем вашу веру". Тогда император, совещавшись с патриархом Игнатием, который поступил на кафедру после св. Мефодия, послал искать блаженного Константина на Олимпийскую гору и просил его идти к хазарам, ибо никто иной не мог предпринять такое дело. С ревностью христианскою решился и на сей новый подвиг философ, но только просил, чтобы брат его Мефодий ему сопутствовал на сие апостольское послушание, и не отрекся Мефодий идти с ним Христа ради просвещать неверных и спасать души погибших: один богословским учением, а другой богоугодною молитвою.

На корабле царском отплыли они в Херсонь, сопредельный области хазарской, и тут остановились на долгое время, чтобы изучить язык хазаров. Тут же старался изучить Константин и книги жидовские для прения о вере, и, нашедши одного самарянина, жившего по соседству, с ним беседовал. (Самаряне, или караимы, доселе живут в окрестностях бывшей Херсони.) Самарянин принес свои книги философу, чтобы испытать его мудрость; блаженный хотя и не мог разуметь их, но, уповая на Бога, заключился в своей храмине и, став на молитву, испросил у Господа дух ведения языков, данный некогда апостолам, ибо на тот же апостольский подвиг стремился к обращению неверных; свободно начал он читать книги самарянские. Изумился самарянин, видя сие чудо, и воскликнул: "Воистину, верующие во Христа приемлют и благодать Святого Духа!" и вскоре сам крестился, будучи предварен сыном своим на пути спасения.

Весьма замечательно, что Константин обрел в Херсони Евангелие и Псалтирь, русскими письменами написанные; следственно, грамота сия существовала уже издавна и, как гласит предание в житии св. апостола Андрея Первозванного, алфавитарь был им составлен в Херсони. Философ греческий, нашедши там человека, знающего язык русский, чрез него познакомился с русскою азбукою и, сотворив молитву к Богу, начал, к удивлению многих, свободно читать и изъяснять писанные на русском языке книги.

Слышал философ, еще будучи в Царьграде, о мощах священномученика Климента, папы римского, сокрытых издавна на дне морском, и великую возымел ревность извлечь их из глубины забвения. Сей Климент еще в первом веке христианства, сосланный в Херсонь, повелением кесаря Траяна был брошен в море с якорем на шее, чтобы не обрели христиане его тела; но два верных ученика его, Корни-лий и Фив, назнаменовали место, где был он брошен, и сохранилось о том предание в народе. Блаженный Константин умолил архиепископа Херсонского Георгия испросить у Господа обретения святых мощей. Георгий со всем своим клиром пошел на край моря, где надеялся обрести желанное сокровище; отступило море от того места, где некогда был ввергнут святой мученик, и тут с пением псаломным начали копать землю; благоухание ароматов объявило присутствие святыни, и свет воссиял от моря; вскоре явились и святые мощи Климента, которые с великою честью перенесены были в Херсонь и там положены в церкви апостольской; часть же некую от них впоследствии взяли с собою блаженные учители, когда возвратились в Царьград, и отнесли в Рим.

Между тем воевода хазарский своими полчищами обступил Корсунь и великая опасность угрожала гражданам. Тронутый их мольбами христианский философ не устрашился идти во вражий стан и учительным словом преложил ярость язычника на кротость; смирился он и, дав обещание креститься, удалился восвояси, не причинив никакого зла городу. На обратном пути философа из стана, когда творил он молитвы первого часа, как звери лютые напали на него дикие угры, покушаясь убить его; но нисколько не устрашился он их воплей и не прервал своей молитвы, взывая: "Господи помилуй", так как уже окончил утреннее служение. Изумились угры спокойствию человека Божия и укротились, ибо с ним был Господь; они начали ему кланяться и вняли от него поучительное слово, после которого разошлась суровая дружина, а он спокойно возвратился в Корсунь. Оттуда, сев на корабль, отплыл на Меотийское озеро, в пределы хазар; на берегах Дона была их крепость Белая Вежа, и они кочевали по Волге до Каспийского моря и железных врат Кавказа.

С честью были приняты оба брата в столице хазарской, ибо они принесли с собою письма от императора кагану; там большие имели прения не только с хазарами, но с евреями и сарацинами. Иноверные старались уловить словом философа греческого, который более состязался с ними, нежели Мефодий, потому что старший брат с юных лет обращался более в делах народных, нежели в учении книжном, Константин же был воспитан в искании любомудрия, искусен в Божественном Писании и особенно силен словом, готовый давать ответы против всякого вопрошения; но когда Константин занимался словопрением с неверными, блаженный Мефодий споспешествовал ему молитвою. Лукавый хазарин, посланный для встречи философа, начал беседу с дел гражданских, ибо каганы вступали и в родственные союзы с императорами греческими: дочь одного из них, Ирина, была супругою императора Копронима, и сын ее Лев носил даже прозвание хазарского, но сия новая династия, родственная хазарам, была низвергнута с престола греческого, и потому с неудовольствием смотрели каганы на перемену властителей в Царьграде.

Хазарин сказал философу: "Вы, греки, злой имеете обычай часто сменять царей ваших, избирая их не только из царского рода, но и из простого; у нас же все наши каганы происходят от рода Каганского и никто не воцаряется, кроме как из их дома". Философ, зная что собеседник его держится учения еврейского, привел ему пример из Священного Писания: "Не сам ли Господь, вместо неугодного ему царя Саула, избрал мужа по сердцу своему, от стад овчих Давида и по нем род его?" Потом обратившись к предметам духовным, хазарин говорил: "Держа в руках книги, вы говорите из них притчи, но мы не так: не гордясь, подобно вам, писаниями, из персей наших износим мудрость, ибо имеем ее в себе поглощенною". Блаженный отвечал ему: "Если встретишь человека нагого, хвалящегося, что много имеет одежд и золота, поверишь ли ему, видя его в совершенной наготе?" — "Разумеется нет, — возразил хазарин, — ибо тогда бы не ходил нагим". — "Итак, если ты поглотил всякую мудрость, как ты этим хвалишься, то скажи мне: сколько родов прошло от Адама до Моисея и каждый род долго ли содержал свою область?" Умолчал хазарин, не зная, что отвечать. "И я не могу иметь к тебе веры, — продолжал Константин, — чтобы ты поглотил всякую мудрость и без книг был бы премудр".

Каган пригласил учителей греческих к своей трапезе, и блаженного Константина спросили вельможи: "Скажи нам степень твоей почести, чтобы мы посадили тебя соответственно твоему сану". Притчею отвечал философ: "Деда имел я великого и славного, который стоял близко к царю, но он отверг данную ему славу и был изгнан в чуждую землю, где в нищете и я родился; отыскивая же древнюю почесть деда моего, иной я еще не успел восприять, — я внук Адамов". Изумились глубокому слову гостя своего хазары и большое возымели к нему уважение. Сам каган, подняв чашу, произнес: "Пью во имя Бога единого, сотворившего всю тварь". Христианский же философ, в свою очередь подняв чашу, присовокупил: "Пью во имя Бога единого и Слова его, которым утверждены небеса, и животворящего Духа, которым содержится вся сила твари". Каган возразил: "Одинаково мыслим мы о Боге, создавшем всю тварь, только в том разнствуем, что вы славите Троицу, а мы единого Бога славим, как еврейские книги учат". — "Те же книги, — сказал философ, — проповедуют и Слово, и Дух, ибо и царь-пророк вещает: "Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его — все воинство их"(Пс 32:6)". Потом же, снизошедши к понятиям более доступным человеку спросил кагана: "Скажи мне, державный, если бы кто-либо, воздавая тебя почесть, ни во что вменял слово твое и дух, а другой бы уважал их: который из двух был бы истинным почитателем царского твоего лица?" Каган отвечал: "Тот, кто сие тройственное имел бы в равной чести". — "Так и мы, — продолжал философ, — являемся более благочестивыми почитателями Божества, нежели вы, ибо равно прославляем Отца, и Сына, и Духа, как научились из книг пророческих, ибо и пророк Исаия свидетельствует: "Послушай Меня, Иаков и Израиль, призванный Мой: Я тот же, Я первый и Я последний. Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его" (Ис 48:12, 16). Кто же есть посылаемый, если не Сын, и от кого посылается, если не от Отца и Духа Отчего, как учат нас великие учители наши?"

Евреи, присутствовавшие при сей беседе, думали затруднить философа христианского своими вопросами: "Как может утроба женская вместить Бога, на которого никто и взирать не может?" Но блаженный, нисколько не смутившись обычным их возражением, указал перстом на кагана и на первого его советника и в свою очередь спросил: "Не почтете ли вы безумным того, кто бы сказал, что сей первый сановник не может приять в дом свой кагана и угостить его, когда и каждый последний раб может это исполнить? И опять спрошу вас: что есть в поднебесной честнее из всех видимых тварей?" Они отвечали: "Человек, потому что он создан по образу Божию и почтен разумною душою". — "Итак, не безумны ли те, — возразил философ, — которые говорят, что не может вместиться в человеке Бог, когда вмещался он и в купине вещественной, и в облаке, и в буре являлся Моисею, Иову и Илии, как о том свидетельствует Святое Писание? И что же дивного, если вместился в честнейшую из одушевленных тварей, когда хотел явиться на Земле, чтобы исцелить от язвы смертной человека? Может ли один болящий исцелить другого, когда род человеческий пришел в нетление, от кого другого мог восприять свое обновление, если не от самого Творца? Врач, хотящий исцелить болящего, если приложит пластырь свой к дереву или камню, а не к самой язве, будет ли от того польза? Так и Господь Иисус Христос преискренне приобщился человеческого естества, чтобы чрез воплощение свое и страдание уврачевать язвы болящего человека, как сие было предсказано у пророка: "Итак, Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил" (Ис 7:14). Не только в книгах божественных о том свидетельствуется, но и сам ваш раввин Акила пишет, что Моисей в молитве своей, простерши руки к Богу, взывал: "В громе и в буре и во гласи трубном не являйся нам более, Господи щедрый, но вселися в наши утробы, прости грехи наши!" И Господь действительно вселяется в нас. когда мы, христиане, причащаемся таинственной его жертвы, ибо уже исполнилась над нами древняя сия молитва Моисеева".

После окончания трапезы разошлись пиршествовавшие, удивляясь премудрости философа христианского. Назначен был день для словопрения с иудеями, и каган, воссев на свое место, велел сесть подле себя христианским учителям, чтобы иметь беседу с иудеями. Смиренно сказал властителю хазарскому философ: "Я человек одинокий между вами, безродный и без друзей, и вот мы состязуемся о Боге, в руке которого все и сердца наши. Есть между вами сильные в слове; да скажут они нам, что разумеют, если же чего не постигнут, да спросят нас". Но гордые своим знанием иудеи не тронулись смиренною речью философа; они говорили: "И мы содержим в книгах своих Слово и Дух; но скажи нам, какой закон был дан прежде, Моисеев или тот, который вы, христиане, держите?" Уразумев их хитрость, блаженный премудро отвечал: "Для того ли вопрошаете, чей закон прежде, чтобы похвалиться, что вы содержите древнейший закон? Если такова ваша мысль и хотите содержать только первейший закон, то уклонитесь от суетного обрезания". Изумились евреи и спросили о причине такой странной для них речи; они еще более смутились, когда в свою очередь спросил их философ: "Скажите по истине, в обрезании ли дан был первый закон или в необрезании?" — "Полагаем, что в обрезании", — отвечали евреи.

Философ продолжал: "Не был ли прежде обрезания дан закон Ною, после заповеди, данной в раю Адаму, от Которой отпал он? Господь завещал Ною: да не будет проливаема кровь человеческая, проливающий же кровь брата своего, да примет казнь (Быт 9:6); также и о вкушении зелия травного и мяса птиц и скотов говорил: "Вот, Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас" (Быт 9:9)". Иудеи возразили: "Но завет не есть закон, ибо не сказал Бог Ною, закон мой, но завет мой вам поставлю, мы же держимся закона". — "Как же держите вы обрезание, — спросил философ, — ибо и обрезание не назвал Бог законом, но только заветом, сказав о нем: "И сие будет знамением завета между Мною и вами" (Быт 17:11). Если же завет обрезания имеете вы вместо закона, то и завет, данный Ною, должны почитать законом, и даже первым, какой Бог дал роду человеческому после изгнания из рая".

Иудеи возразили: "Мы почитаем законом тот, который был дан Моисею и его одного держимся". — "Но если вы не почитаете законом, — сказал философ, — завета, данного Богом Ною, то и Моисею данный закон не есть закон, ибо в пророчестве Иеремии не называется законом, а только заветом: как говорит Господь Бог Израилев: проклят муж, если не послушает слов завета сего, его же заповедал отцам вашим, в день, и он же вывел из из земли Египетской. Итак, если завет этот может служить вам законом, то и данный Ною есть воистину закон, которого вы должны держаться как первого, ибо он был прежде обрезания Авраамова и закона Моисеева".

Евреи, уклоняясь от прямых речей философа, как бы в оправдание себе, сказали: "Все те, которые держались закона Моисеева, угодили Богу; потому и мы его держимся, надеясь быть столь же богоугодными; а вы сами себе изобрели новый закон, которым попираете Божий древний". Философ отвечал: "Мы правильно действуем, ибо если бы и Авраам не принял обрезания, но только бы держался завета Ноева, то не был бы назван другом Божиим; так же и Моисей после Авраама написал иной закон, не довольствуясь прежде принятыми Ноем и Авраамом, хотя не было сказано ни Ною, ни Аврааму, что после них дан будет иной закон. По сему примеру и мы действуем, и подобно как они не отметали тех законов, которые прежде них были, но только восполняли недостающее, и мы не отметаем заповедей Ветхого Завета, на скрижалях написанных Моисею; но поелику уже миновали образы грядущих вещей и наступило их исполнение, мы отринули то, что служило только предзнаменованием, как то: приношение бессловесных жертв, обрезание и другие обряды ветхозаветные; нам же было предсказано о Новом Завете устами пророка Иеремии: "Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом" (Иер 31:31, 33)".

"Кто из иудеев, — отвечали ему противники, — не ведает сих писаний, но еще не пришло время Помазанника". — "Чего же еще ожидаете? — спросил философ. — Не миновалось ли уже царство ваше, которое должно было продлиться только до пришествия Мессии? Иерусалим разорен, жертвы ваши отвержены и слава Господня преселилась от вас к языкам, ибо сбылись уже о вас все предсказания пророческие; вот и последний Малахия взывает: "Нет Моего благоволения к вам, — говорит Господь Саваоф, — и приношение из рук ваших неблагоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву"" (Мал 1:10-11). Иудеи сказали: "Видим, что ты язычников хочешь назвать благословенными наравне с нами, которые благословенны как семя Авраамово". Но философ обличил тесное их разумение сего вселенского благословения Божия, говоря: "В том же семени Авраамовом благословленны все народы, то есть чрез Мессию, исшедшего от Авраама и Давида; тому и другому предсказано было, что благословятся в нем (то есть в Мессии) все племена земные и все языки ублажат его, ибо для всех, а не для одного только племени Авраамова, должен был прийти. Древний праотец ваш Иаков, благословляя Иуду, не сказал ли: "Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов" (Быт 49:10). Итак, видите ли, что Мессия придет не только ради иудеев, но и ради язычников, и более для них, нежели для вас, ибо они его прияли, вы же отвергли; посему и он отринул вас, прославив язычников. Уверьтесь, хотя из слов пророка Даниила, в том что уже пришел истинный Мессия, ибо явившийся ему ангел предсказал, что семьдесят седмин, то есть четыреста девяносто лет, считая седминами семилетия, оставалось до пришествия Христа Старейшины, когда должны были запечатлеться пророчества, и прекратиться жертвы в Иерусалиме, и пострадать Мессия. Разочтите сами, как давно уже миновались предсказанные годы и как все сие уже совершилось. Спрошу еще вас касательно страшного видения Навуходоносорова, которое истолковал царю тот же пророк Даниил: царство железное, поглотившее все прочие, какое было по вашему мнению?" — "Римское", — отвечали евреи. "Что же знаменует камень, отторгшийся от горы без руки человеческой, который сокрушил весь многосоставный кумир, виденный во сне Навуходоносором?" — "Мессию, — опять отвечали иудеи, — но разве еще не держится Римское царство?" — "Еще ли не видите истины пророчеств в самом их исполнении? — возразил философ. — Римское, железное царство работало идолам и уже миновалось, ибо наше царство, хотя и удержало то же имя, но есть уже царство Христово, как было сказано: что восставит Господь Бог Небесный иное царство, вовеки нерассыплемое; это и есть царство христианское, нареченное новым именем, по пророчеству Исайи, который некогда сказал: "А рабов Своих назовет иным именем, которым кто будет благословлять себя на земле, будет благословляться Богом истины" (Ис 65:15, 16)". Оскорбились иудеи и сказали: "Мы от Сима благословенное семя, отцом нашим Ноем, вы же нет". Философ отвечал: "Благословение Ноево не что иное есть, как прославление Бога, ибо он только сказал: "Благословен Господь Бог Симов"; Иафету же, от которого мы происходим, сказал: "Да распространит Бог Иафета и да вселится в селениях Симовых " (Быт 49:27). Вы сами видите распространяемое благодатью Божиею христианство; посреди вас же умаляемых и в самом Иерусалиме, где вы некогда обитали, не христианами ли прославляется имя Христово?"

Таким образом, обличая противников ясными пророчествами и непререкаемыми доводами, философ вынуждал их сознаваться в истине того, что им говорил, то есть что Мессия есть тот самый, которого возвещал им. Все мудрые его речи и прения с иудеями, вкратце только здесь извлеченные, говорит писатель жития, должно искать в книгах блаженного философа, которые преложил (с греческого на славянский) учитель наш архиепископ Мефодий, разделив их на восемь частей; в них можно увидать всю словесную силу, истекавшую от божественной благодати, которая, как пламень, опаляла противников. Каган хазарский, со своими старейшинами внимая сладостным его речам, сказал: "От Бога послан ты к нам для назидания нашего, и, все божественные книги изучив, ты нас насытил сладостным их сотом; хотя мы и не книжные люди, но веруем, что сие от Бога. Если же хочешь даровать покой душам нашим, объясни нам притчами по порядку все, о чем еще тебя вопрошать будем"; и после сего долгого собеседования все разошлись для отдыха.

На другой день собрались опять, и хазары спрашивали Константина: "Скажи нам, честной муж, какая вера есть лучшая?" Философ притчею отвечал: "Две жены были у одного царя, и обе были в чести великой и весьма любимы им; но обе согрешили и он изгнал их в чужую землю, где прожили многие годы: там родились их дети в нищете; с ними стали они совещаться, каким бы образом возвратиться им в первый свой сан? Различны были их мнения, ибо каждый предлагал свое и находил оное лучшим, опровергая мнения других; таким же образом евреи и сарацины, каждый похваляет вам свое вероучение". — "Но как же мы различим лучшее из них?" — спросили опять хазары, и философ отвечал: "Огонь искушает золото, а человек умом отсекает ложь от истины. Вспомните, от чего произошло первое падение: не от ведения ли добра и зла при вкушении запрещенного плода и от надменного желания быть Богом? Итак, если кому-либо причинится зло от вкушения меда или студеной воды и один врач будет ему советовать лечиться теми же средствами, от коих произошла его болезнь, а другой врач посоветует противоположное лекарство, то есть вместо меда горечь и вместо студеного теплое, который врач покажется вам мудрее?" Все отвечали: "Тот, кто советует врачества, противоположные причинам болезни". — "Итак, приложите совет сей и к болезни рода человеческого: горечью должно умерщвлять похотливую сладость жития сего и смирением врачевать гордость, ибо от тернового дерева происходит сладкий плод. Так и закон Христов, самою строгостию являет свою божественность, ибо приносит впоследствии плод вечной жизни".

В это время один из советников, хорошо знакомый с магометанскою верою, спросил философа: "Почему вы не принимаете Магомета? Он в своих книгах очень хвалит Христа, говорит, будто он родился от Девы, сестры Моисея, что он великий пророк, воскрешал мертвых, исцелял все болезни". — "Пусть рассудит нас каган, — сказал философ, — кому лучше верить, Магомету или пророку Даниилу? Он сказал, что после Христа престанут все видения и пророчества, а Магомет явился после Христа. Если мы Магомета назовем пророком, то должны отвергнуть Даниила". Тогда многие из присутствующих сказали: "Даниил говорил по внушению Духа Божия, а о Магомете знаем все, что он лжец и вместо спасения влечет к погибели, ибо многим суесловием своим склоняет ко злу и студодеянию".

Тогда первый советник кагана сказал приятелям своим из числа евреев: "Гость наш помощью Божиею ниспровергнул всю гордыню сарацинскую, равно и вашу опрокинул; правильно возвестил он, что дал Господь область над всеми языками царю христианскому и мудрость совершенную в истинной его вере, без которой никто не может получить вечной жизни". Услышав сие, со слезами обратился ко всем философ и говорил: "О братия и отцы, друзья и чада, Господь дает всякий разум для подобающего ответа; если кто еще имеет сомнение, пусть приходит препираться со мною; если кто уже убежден, да крестится во имя Святые Троицы; если же не верует, то не на мне лежит грех сей: сам он узрит в День судный".

"Мы сами себе не враги, — отвечали хазары, — но мало-помалу, кто хочет, пусть крестится; те же из нас, которые отселе еще будут держаться веры жидовской и сарацинской, повинны смерти". Так разошлось собрание, и в тот же день крестил блаженный Константин до двухсот человек, которые отверглись мерзости языческой и беззаконной женитьбы. Сам каган написал послание к императору греческому, благодаря его за то, что прислал к ним столь премудрого мужа, возвестившего им веру христианскую, которую и сам каган надеялся принять, а между тем позволил каждому креститься по своей воле и обещал сохранять приязнь к царству Греческому.

Каган, отпуская от себя философа, предлагал ему многие дары, но он их не принял, говоря: "Если хочешь сделать мне угодное, отпусти со мною всех греческих пленников, которые здесь находятся, и это будет мне свыше всякого дара". С любовью исполнил каган человеколюбивое желание своего гостя и отпустил до двадцати пленников с блаженными учителями, просветившими землю Хазарскую. С радостью устремились они в обратный путь и шли безводною степью; жажда одолела их в пустыне, где не обреталось источника сладкой воды; нашли только кладезь соленый и не могли вкусить из него воды, которая на вкус была подобна желчи. Спутники разбрелись искать воды по окрестностям; блаженный же Константин сказал брату своему Мефодию: "Не могу более терпеть жажды; почерпни для меня хотя этой воды; тот, кто преложил некогда для Израиля горькую воду в сладкую, может и для нас сделать то же утешение". Почерпнул Мефодий, и сладкою, и студеною оказалась вода для всех, которые ее вкусили; все прославили Бога, творящего чудеса ради своего угодника.

Благополучно достигли они Корсуни, где были приняты с любовью архиепископом. Восстав после вечери, блаженный Константин сказал ему: "Сотвори мне, владыко, молитву и благослови меня, как отец благословляет свое чадо последним благословением". Слышавшие сие думали, что на другой день рано философ хочет оставить Корсунь, но Константин втайне сказал некоторым: "Не мы, но святитель оставляет нас, ибо завтра отходит к Господу"; так и случилось: на другой день преставился архиепископ. Прежде нежели достигнуть Царьграда, блаженный Константин совершил еще великий подвиг, обратив от суеверия к вере истинной одно племя в пределах Фулы, или Сурожских. Там было требище идольское при древнем дубе, к которому никто не смел прикасаться, ибо такое было поверье, что от сего дуба нисходят благословение и дожди плодоносные. Поскорбел духом философ о слепоте заблуждающихся и проповедал Бога истинного собравшемуся народу. Немедленно велел он срубить и сжечь идольское древо, и столь убедительно было его слово, что старейшина и за ним весь народ целовали Евангелие, которое он держал. Со свечами в руках, воспеваяпеснь Богу вслед за философом, подошли они к древу; Константин первый ударил по нем секирою, по его примеру все прочие с усердием начали поражать дерево и, срубив его с корня, ввергли в огонь; в ту же ночь благодатный дождь оросил землю и тем утвердилась вера в народе.

Посольство блаженных Константина и Мефодия к славянам

По возвращении в Царьград с великою почестью приняты были просветители хазар от царя и патриарха как апостолы Христовы, проповедавшие веру истинную между язычников. Собор архиереев хотел возвести их на высшие степени духовные, но они смиренно уклонились от всех почестей. С трудом могли убедить Мефодия принять на себя игуменство в одной из обителей, называемой Полихрон, где было до семидесяти иноков; Константин же остался при соборной церкви Св. Апостолов, и там упражнялся в молитве. В храме Св. Софии находились золотые сосуды, принадлежавшие царю Соломону, которые похищены были Титом из разоренного храма иерусалимского и перенесены в Рим; при разгроме древней столицы царем Вандальским Гензериком взяты они были в Африку и оттуда перешли в Царь-град, когда пало царство Вандальское оружием Велисария пред императором Иустинианом; он отдал сосуды для хранения в новый храм свой Св. Софии; между ними был потир из драгоценного камня, на котором начертаны три неведомые дотоле надписи еврейские. Философ разъяснил таинственный смысл их, возвращавший славу нового царя Давида, и разгадал самое число лет, девятьсот девять, протекших от Соломона до Христа, к которому относилось сие пророчество.

Около сего времени, то есть 860 года, должно предполагать странствие блаженного Мефодия к болгарам для обращения в христианство царя их Богориса, или Бориса, с его народом; хотя событие сие не упоминается в житии Мефодия, но о нем говорит летописец греческий Иоанн Куропалат. Он пишет, что при царе Михаиле болгарский властитель, начинавший уже склоняться к христианству, но еще державшийся обычаев языческих, просил из Царьграда искусного иконописца для расписания своих палат, и послан был от царя и патриарха опытный в сем деле инок по имени Мефодий, но с иною высшею целью. Богорис велел изобразить ему на стенах различные ловитвы, птиц, и зверей, и драконов, и что-либо ужасное, на которое не мог бы без страха взирать человек. Благоговейный же инок, ничего не ведая, что могло бы быть страшнее второго Христова пришествия и геенны, на одной обширной стене палаты изобразил последний суд и различные муки геенские. Любопытствовал царь Болгарский уразуметь таинственный смысл сего невиданного им дотоле изображения; Мефодий, пользуясь благоприятным случаем, объяснил ему, каким образом стоящих одесную судии праведников венчают ангелы царственными венцами и воздают на небеса, а стоящих по левую сторону грешников похищают дьяволы и ввергают в муки геенские. Ужаснулся Борис, внимая изъяснению страшных образов, и, убедившись в истине христианства проповедью мудрого иконописца, послал в Царьград к императору и патриарху, просить себе епископа и священников, которые бы окрестили народ болгарский; это было началом обращения славян к учению христианскому.

Вскоре после сего и другие князья племени славянского начали обращаться к вере. Ростислав, князь моравский, по внушению Бога, хотящего всем человекам спастися и в разум истинный прийти, совещался с племянником своим Святополком и Коцелом, князем Паннонии, с вельможами и народом, и послал от себя избранных людей к императору в Царьград, с таким словом: "Народ наш уже отвергнул идолослужение и желает держаться христианского закона; но мы не имеем такого учителя, который бы совершенно научил нас святой вере и нашим языком наставил бы нас на закон благочестивый, дабы и другие страны, взирая на нас, нам подражали. И так молим тебя, владыко, попекись о спасении нашем и пошли нам такого епископа и учителя, ибо от вас всегда исходит добрый закон во все страны". Князья славянские имели причину обратиться за духовным просвещением в Царьград как столицу просвещения того времени, ибо приходившие к ним священники латинские не знали языка их для перевода книжного.

Император Михаил соборно совещался по случаю сего посольства с знаменитым по своему просвещению патриархом Фотием, который восседал тогда на кафедре Константинопольской, и весь освященный Собор рассудил просить опять блаженного Константина идти вместе с братом его Мефодием к народам славянским, как они ходили к хазарам. "Слышал ли о прошении князей славянских? — говорил ему император. — Знаю, что ты много уже потрудился и теперь болезнен телом; но никто иной не может исполнить сего, кроме тебя; я дам тебе дары многие князьям моравским, ты же возьми брата своего, игумена Мефодия, идите вместе, ибо вы оба из Содуни, а солуняне все чисто беседуют по-славянски". Последние сии речи находятся в так называемом Паннонском житии св. Мефодия и объясняют, почему оба именитых брата предпочтительно были посланы к славянам.

Константин отвечал царю: "Хотя и труден я и болен телом, но иду к славянам, если они имеют буквы для своего языка". Царь говорил ему: "Дед мой и отец искали их и не обрели; как же я могу их обрести?" Философ опять отвечал: "Как же можно на воде писать беседы? А изобретение новых может навлечь имя еретика". Опять возразил царь: "С правдою и умом твоим, если хочешь, то может и тебе даровать Бог то, что дает всем, которые просят, не сомневаясь". По своему обычаю, св. Константин наложил на себя пост и заключился на молитву в келье, и не один, но с другими споспешниками того же духа (то есть с теми учениками, которые должны были ему содействовать в деле проповеди); пламенно помолился он, чтобы Господь явил ему славянские письмена, и услышал Господь молитву рабов своих. Тогда, сложив или устроив письмена, написал беседу евангельскую, то есть приступил к переводу Евангелия на славянский язык, и начал с боговдохновенных слов Иоанна: "Искони бе Слово и Слово бе от Бога и Бог бе Слово". Неизвестно, до какой степени пользовался он тем переводом, который обрел в Корсуни, или вновь изложил свой.

Возрадовался император сему новому подвигу боговдохновенного философа и прославил Бога вместе с патриархом и со всем освященным Собором. Он послал богатые дары князьям моравским и написал от себя послание к Ростиславу: "Бог, повелевающий всякому прийти в разум истины, видев веру твою, сотворил великое дело в наши времена, явив письмена вашему языку, чего не видано было прежде, и он причелся к тем древним языкам, которыми от давних лет прославляется имя Божие. Посылаем к тебе того самого честного мужа, чрез которого Господь открыл сии письмена, философа благоверного и весьма книжного, который несет тебе дар, честнее всякого злата и камней драгоценных. Содействуй ему утвердить вашу речь и взыщи Бога, не ленясь ни на какой подвиг, чтобы и ты, приведя своих в Божий разум, восприял за сие мзду и в сем веке, и в будущем".

Есть недоумение о блаженном Константине, которое, однако, может разрешиться из самого хода событий: в Прологе и в Минеях святителя Димитрия сказано, что император и Собор убедили философа, хотя и против его желания, восприять сан епископский, чтобы идти проповедовать к славянам; но об этом не упоминается в славянских или паннонских житиях Кирилла и Мефодия; только в одном намекается, что перед смертью своею в Риме Кирилл сложил с себя епископство и облекся в иночество, то есть в схиму.

Но могло ли быть иначе? Когда и сам Ростислав просил у императора в письме своем не только учителя, но и епископа, который должен был устроить у славян божественную службу, а в житии Мефодия сказано, что он во всем с покорностью повиновался философу, хотя и был старший брат, и это может также относиться к святительскому сану Константина.

Успешно было посольство обоих братии в земле Славянской, где их приняли с большою честью; там провели четыре с половиною года в апостольском своем подвиге: сперва в Моравии у князя Ростислава, а потом в Паннонии у князя Коцела, который был еще язычник, но, несмотря на то, почтил философа и, возлюбив книги славянские, сам начал учиться письменам и дал Константину пятьдесят юношей для обучения грамоте. Тогда отверзлись, по слову пророческому, ушеса глухих во услышание книжного словеси. Блаженный Константин, переложив на славянский язык весь церковный чин, устроил полное богослужение в новообращенной земле Славянской: утреня и вечерня и самая литургия начали совершаться, к общему утешению, на языке, дотоле чуждом славословию Божию, и это также свидетельствует о его епископском сане, ибо если бы сам не рукополагал, неоткуда было бы ему заимствовать иереев для богослужения славянского.

Успех его проповеди, по зависти дьявольской, возбудил зависть и в человеках, ибо священники римского обряда, приходившие из Италии и Германии обращать славян и мало имевшие успеха, потому что не могло быть доступно народу богослужение на языке латинском, с негодованием видели, как быстро распространялась проповедь пришельцев греческих и что область Паннонская переходит таким образом из под ведения римского к престолу цареградскому. Спор за области славянские был главною причиною разрыва между папою Николаем и патриархом Фотием, которого бы охотно признал, если бы только уступил он славянские народы Риму. Архиереи и священники латинские старались распространить мнение, что не подобает прославлять имя Божие на сем новом и, по их мнению, варварском языке, ибо если бы Господу было сие угодно, то давно бы уже были изобретены письмена славянские. Они позабыли, что еще в IV веке изобретены готские письмена для перевода Священного Писания, кроме иных восточных языков.

Однако козни латинские не препятствовали совершаться делу христианскому, и Константин перешел в Паннонию, где, пользуясь благорасположением князя, испросил себе в дар, как некогда у хазар, вместо злата и серебра за слово евангельское, до девятисот пленников греческих, которых отпустил на свободу в их землю. Между тем патриарх Фо-тий, пославший к славянам обоих блаженных братьев, уже был низложен с престола и прежний патриарх Игнатий заступил его место; скончался и гонитель Фотия папа Николай, и на Соборе Константинопольском восстановились сношения Греческой Церкви с преемником его Адрианом. Но не прекращались козни епископов немецких против славянских учителей, хотя и рады были славяне слышать величие Божие на родном своем языке, как свидетельствует наш Нестор. Еще папа Николай требовал к себе проповедников, которые вынуждены были держать сильное прение с латинскими учителями о богоугодном деле; оно происходило в Венеции, или Млетках, по славянскому названию сего города, на пути их в Рим.

Собрались епископы с иноками и начали укорять философа: "Скажи нам, как мог ты изобрести славянские письмена для преложения книжного и поучаешь письменам сим, когда доселе никто не изобретал их, ни апостолы, ни папа Римский? Три только признаем мы языка, которыми прославляется имя Божие: еврейский, эллинский и латинский, на коих была начертана надпись на кресте Господнем". Благоразумно отвечал им философ: "Не на всех ли равно изливается дождь от Бога, по слову евангельскому, и солнце не всем ли равно сияет, и не все ли одинаково дышим мы воздухом? Как же не стыдитесь вы три только признавать языка, а прочим повелеваете быть глухими и немыми, как будто Господь не может даровать им тот же дар! Это ваше темное мнение западное; мы же, восточные, знаем многие народы, имеющие свои письмена и на своем языке прославляющие Бога; таковы суть: армяне, персы, авазги, иверы, готы, обры, хазары, аравляне, копты, сирийцы и иные. Если не хотите сего уразуметь и видеть их книги, научитесь истине хотя из Священного Писания; не вопиет ли Давид: пойте Господа вся земля, и апостол говорит: аще безвестен глас, даст труба, кто готов на брань? Равным образом, если и вы не выразите языком разумного слова, как может быть понятно говоренное вами, вы только будете напрасно поражать воздух. Есть ли хотя один народ во вселенной, не имеющий своего языка? Если же не буду знать силы его гласа, то я в отношении его буду варвар, равно как и он для меня; посему и вы, если хотите быть ревнителями духовными к назиданию Церкви, просите себе от Господа дара языков. Вспомните, что говорит апостол Павел коринфянам: "Кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его; он тайны говорит духом; а если я теперь приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых вам языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? Если ты будешь благословлять духом, то стоящий простолюдин как скажет "аминь" при твоем благодарении, ибо он не знает, что ты говоришь. Ежели вся Церковь сойдется вместе и все станут говорить незнакомыми языками, войдут же к нам незнающие и неверующие, то не скажут ли, что вы безумствуете? Но если пророчествуют и войдет кто из неверных или невежд, он будет обличаем всеми и от всех истязуется, и таким образом тайны сердца его обнаружатся; он падет ниц, поклонится Богу и скажет: воистину с вами Бог!"" (1 Кор 14:2, 6, 16, 23, 24, 25). Обличив их сими апостольскими словами и самым делом своей проповеди, для них дотоле неуспешной между славян, он оставил посрамленным весь Собор латинствующих, ибо его устами вещала самая истина.

Странствие в Рим и преставление св. Кирилла

Папа Адриан II, Апостолик (Pater Apostolicus), как сказано в житии Паннонском, услышав о проповеди блаженных братии, пожелал их видеть лично и как ангелов Божиих принял в Риме. Сам он вышел к ним навстречу со всем своим клиром и со всеми гражданами, держа в руках свечи, ибо известно было папе, что несут они с собою мощи священномученика Климента, епископа Римского. Многие чудеса и исцеления ознаменовали святыню мощей сих, облегчились недуги страждущих различными болезнями и ради усердия к памяти святого Климента отпущены были на свободу многие пленники. Адриан, знавший о неправильных притязаниях латинствующих епископов против блаженного философа за преложение славянских книг, осудил слепую ревность притязателей и с особенною честью принял вновь преложенные книги.

Если, быть может, покажется странным или особенно благоприятным Риму то, что первые учители славянские, будучи посланы сперва от патриарха цареградского, обратились наконец к папе, то здесь должно принять в соображение обстоятельства местные: патриарх Фотий, их пославший на дело проповеди, уже лишен был своей кафедры; место его заступил Игнатий, бывший в совершенном единомыслии с Адрианом; следственно, при восстановлении согласия обеих Церквей, блаженные учители могли безразлично обращаться к тому или другому предстоятелю нового или ветхого Рима. К тому же Иллирик, место их проповеди, был спорною областью между обеих кафедр, и сильно было влияние римское на славян; нужно было отстранить оное и прекратить козни латинствующих для достижения священной цели, иначе бы совершенно остановилось дело проповеди; итак предстояла необходимость искать разрешения сего вопроса в Риме, отколе один только папа мог усмирить нападения западных епископов. Но вот что достойно внимания и на что мало обращают оное западные: папа Адриан принял в свое общение учителей восточных и признавал их совершенно православными, хотя они исповедовали догмат об исхождении Духа Святого от одного лишь Отца, сходно с древним истинным символом восточным, и не мог сего не ведать Адриан, ибо патриарх Фотий, пославший сих учителей к славянам, первый начал обличать нововведение латинское в догмат веры.

Папа, приняв славянские книги из рук блаженного Константина, освятил их на престоле древнейшей из всех базилики Св. Марии и вместе с ним совершил там божественную литургию; тогда же сам рукоположил брата его Мефодия в пресвитеры и повелел двум своим епископам, Формозу и Гавдериху, посвятить учеников славянских во диаконы и пресвитеры в залог общения церковного. При посвящении совершена была торжественная служба в храме Св. Петра, отчасти на латинском языке, отчасти на славянском,, для того чтобы и сей новый язык ввести в употребление церковное. В следующие дни совершалась опять литургия по принятому в Риме порядку в различных базиликах столицы, что называлось стояниями "Stationes": у Святой Петрониллы, потом в церкви Св. Апостола Андрея Первозванного, обошедшего пределы Скифии., а на третий день за городом, в базилике великого учителя языков апостола Павла; ночью была там божественная служба над его святым гробом по-славянски, как бы в значение того, что и сей новый язык обращенного им к Богу Иллирика уже созрел для славословия Божия.

Не видно из жития, чтобы участвовал сам папа в сих священнослужениях, хотя и есть некоторые подробности, что вместе со славянами служил в базилике Св. Павла некто святой Арсений, один из семи подгородных епископов римских, составлявших первоначально собственную область святителя Римского, доколе не разрослась она в патриархат; это, вероятно, был епископ Остийской, ибо его епархия начиналась близко от сей базилики; служил с ними и пресвитер Анастасий, блюститель книгохранилища римского, который был посылаем папами на Собор цареградский и записал его деяния. Блаженный Константин вместе с братом Мефодием и учениками своими восхвалял за сие Бога; между тем римляне непрестанно приходили к нему с вопросами о новых письменах славянских, и каждому из совопросников давал он удовлетворительные ответы. Но уже от многих трудов своих начал изнемогать блаженный философ и впал в тяжкую болезнь, которая продолжалась до пятидесяти дней; во время болезни было ему божественное откровение о скором его преставлении, и возвеселился духом труженик; радостно воспел он антифоны первого гласа, изображающие разрешение души от тела: "О рекших мне, внидем во дворы Господни, возвеселися дух мой, срадуется сердце". Весело провел он весь этот день, говоря своим присным: "Отселе я уже не слуга царю или кому-либо иному на земле, но только Богу Вседержителю от ныне и до века, аминь".

На другой день поспешил он облечься в схиму великого ангельского чина, изменив имя свое Константина на Кирилла, и пребывал постоянно в молитве, во все продолжение своей тяжкой болезни. Чувствуя приближение кончины, блаженный философ говорил брату своему Мефодию: "Брат мой возлюбленный, мы были оба с тобою как дружная пара волов, одну возделывающих ниву, и вот я падаю на бразде, оканчивая знойный день свой долу; знаю, что ты любишь паче всего гору Олимпийскую, но не моги, ради любви сей, оставлять нашего учения, ибо более можешь спасти себя сим подвигом, нежели созерцанием". Имел он причину так увещевать брата своего, ибо слышал, что князь Паннонский Коцел присылал просить папу Адриана, чтобы отпустил к нему блаженного учителя Мефодия в епископы, и папа отвечал: "Не к тебе одному пошлю его, но ко всем странам славянским, как учителя, от Бога им данного и от верховных апостолов".

В предсмертные минуты болезненный Кирилл воздвиг преподобные руки свои и со слезами вознес теплую молитву к Богу о себе и о духовных своих чадах: "Господи, Боже мой, сотворивший все ангельские силы бесплотных, распростерший небо и все создавший из небытия в бытие, Ты, всегда и везде послушающий творящих волю Твою, боящихся Тебя и хранящих Твои заповеди, послушай и мою молитву в исходный час сей! Сохрани верное Твое стадо, которому приставил меня, неключимого и недостойного раба Твоего, избавляя его от всякой безбожной языческой злобы и всякого хульного еретического языка; утоли триязычную ересь, восстающую против твоего славословия, и возрасти Церковь твою во множество языков, всех соединяя единомыслием и единодушием в Твоей вере, чрез правое ее исповедание. Вдохни в сердце сей новой паствы Сына Твоего, слово Твоего учения, ибо оно есть Твой дар, Тебе же приносимый, когда Ты нас восприял, недостойных, на проповедание Евангелия Христова, и направи ее на дела Тебе угодный, ибо то, что Ты мне дал, как Твое Тебе я предаю; устрой верных Твоих силою Твоей десницы и покрой их кровом крил Твоих, да все хвалят и славословят великое имя Твое Отца и Сына и Святого Духа, вовеки аминь". Преподав всем последнее лобзание во Христе, он произнес: "Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их! Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились" (Пс 123:6-7). С этими словами предал святую душу свою в руки Божий, еще в силе возраста, но изможденный трудами апостольскими, ибо не более сорока двух лет имел от рождения; скончался же февраля в 14-й день, индикта 2-го от Рождества Христова в лето 869-е.

Папа повелел всем грекам, которые находились в Риме, также и всем римлянам со свечами в руках провожать тело усопшего подвижника в церковь для отпевания, и сам Адриан со всем своим клиром совершил над ним надгробное пение: такую почесть воздал он блаженному учителю и первому епископу новообращенных славян, который принес в Рим сокровище мощей священномученика папы Климента. Мефодий, безутешный о кончине брата, просил сперва Адриана дать ему священные останки Кирилла для отнесения их на родину, ибо мать, отпуская их, заклинала единоутробных: что тот из них, кто первый отыдет на суд, должен принести брата в свою обитель солунскую и там его погрести. Исполняя волю родственную, папа велел вложить тело Кирилла в раку и, закрыв ее, держал семь дней при церкви, доколе пришельцы славянские собирались в путь свой. Между тем епископы римские говорили папе: "Если Господь привел ходившего по многим землям блаженного сего философа здесь положить свою душу, то здесь и подобает ему лежать как мужу честному и святому".

Папа отвечал: "Ради святыни его и любви преступлю я римский обычай и положу его в собственном моем гробе, в храме Св. апостола Петра". Но Мефодий говорил святейшему: "Если уже ты не хочешь меня послушать и не отпускаешь со мною брата моего, то да будет тебе благородно положить его в церкви Св. Климента, которого мощи принес он с собою в Рим". Согласился Адриан и опять повелел собраться епископам, инокам и народу с возженными свечами, чтобы с честью проводить усопшего до места упокоения. Когда принесли с псалмопением раку в церковь Св. Климента и хотели опустить ее в землю, епископы сказали Адриану: "Отгвоздим крышу, чтобы видеть, цело ли тело и не взяли ли с собою присные часть от него". Но сколько ни старались извлечь гвозди из раки, по смотрению Божию никак не могли сего достигнуть и вынуждены были опустить в землю заключенную раку. Блаженного Кирилла погребли по правую сторону алтаря в церкви Св. Климента, и многие начали истекать чудеса от его гроба. Римляне еще больше стали питать уважения к его святости и, написав честную его икону, поставили над его гробницею; неугасимые свечи горели день и ночь пред ликом блаженного учителя славян, и все присные ему и чуждые, вознося теплые пред нею молитвы, славили Бога, прославляющего святых своих во всех языках.

Святительство Мефодия

Воздав последний долг святому Кириллу, папа Адриан послал Мефодия, брата его, на его место в чаянии присвоить себе новую церковную область, получившую начало из Царьграда. Он написал грамоты от себя князьям славянским такого содержания: "Адриан, епископ, раб рабов Бо-жиих, князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу: слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение. Слышали мы о вас нечто духовное, чего издавна жаждали с молитвенным желанием, вашего ради спасения: каким образом воздвиг Господь сердца ваши искать его и показал вам, что не только верою, но и добрыми делами должно служить Богу, ибо вера без добрых дел мертва, и те от нее отпадают, которые думают, что можно ведать Бога и не приближаться к Нему делами. Вы просили себе учителя, не только у сего апостольского престола, но и у благоверного царя Михаила, который, предупредив нас, послал к вам блаженного философа Константина с братом его Мефодием. Они же, уведав, что нашему престолу подлежат страны ваши, ни в чем не преступили канона, но к нам пришли и принесли мощи св. Климента папы, от чего исполнились мы сугубой радости. Ныне же, по надлежащем испытании, решились мы благочестивого сына нашего Мефодия послать с другими учениками в страну вашу как мужа, совершенного разумом и правоверием, чтобы он научил вас, так как вы сего просили, при помощи книг церковных, переведенных на ваш язык Константином философом с божественною благодатию ради молитв св. Климента. Если кто и другой возможет достойно и правоверно прелагать священные книги на язык ваш, чтобы вы удобнее могли познавать заповеди Божий, то да будет сие свято и благословенно Богом, и нами, и всею Апостольскою Церковью. Одного только держитесь обычая, чтобы на литургии сперва читаны были Апостол и Евангелие по-римски, а потом по-славянски, дабы таким образом исполнилось слово Святого Писания: "Яко восхвалят Господа вси язьщы", и еще: "Вси возглаголют языки различными величия Божия, яко же даст им Дух Святый". Если же кто из находящихся у вас учителей будет отвращать вас от истины и дерзнет охуждать книги языка вашего, да будет отлучен по суду церковному доколе не исправится, ибо такие развратители суть волки в одеждах овчих, которых можно распознать по делам их и от них охраняться. Вы же, чада возлюбленныя, послушайте учения Божия и не отриньте наказания церковного, чтобы вам обрестися истинными поклонниками Божиими и чадами Отца нашего небесного со всеми святыми его, аминь".

Святой Мефодий, возвратившись в область Коцела пресвитером, вскоре должен был по желанию князя снова отправиться в Рим для посвящения в епископа. Ревностный князь Коцел скорбел о неимении пастыря в своих пределах и отправил двадцать избранных мужей в Рим с прошением к папе, чтобы поставить Мефодия на епископство в Паннонию, на кафедру св. апостола Андроника, единого от семидесяти; папа Адриан охотно исполнил его прошение. Вскоре великий подвижник должен был искать себе у папы защиты от гонений немецких епископов Моравии, которые простирали свои притязания и на Паннонию и не могли видеть там равнодушно водворения славянского епископа, ибо древний враг человечества воздвиг новые крамолы на проповедников истины. Несчастная война князя Ростислава с императором немецким еще более подчинила Моравию влиянию западному: возникли междоусобия, Ростислав взят был в плен и ослеплен; племянник Ростислава Святополк овладел его княжением. К сему новому властителю, нрава сурового и преданного страстям своим, обратились епископы немецкие с клеветами против Мефодия.

"Ты учишь в нашей области", — говорили они святителю славян, и он смиренно отвечал им: "Если бы знал я, что сия область ваша, никогда бы не дерзнул в нее взойти, но я хожу правдою по власти, мне данной от апостольского престола; если же вы ради лихоимства вопреки законов наступаете на древние пределы наши, возбраняя нам учение Божие, блюдитесь, чтобы не напрасен был труд ваш: костяным черепом пробивать железную гору". Завистники грозили ему смертью, но он спокойно отвечал им: "Истину говорю пред царями и не стыжусь, а вы творите волю вашу на мне, ибо я не лучше тех, которые за исповедание правды многими муками окончили житие". После многих прений, которыми не могли одолеть латинствовавшие проповедника истины, сказал наконец князь Святополк: "Не утруждайте моего Мефодия, ибо уже он, как бы близ печи трудившийся, весь покрыт потом"; но Мефодий отвечал ему: "Некогда народ, встретя в таком виде философа, говорил ему: "Отчего ты весь в поту?" И он отвечал: "Препирался я с грубою чадию"".

Так разошлось собрание, но не удовлетворились гонители; во главе их стоял латинский пресвитер Рихбальд, которому вверено было наблюдение сей области от архиепископа Зальцбургского. Не могло спасти Мефодия покровительство ревностного Коцела, ибо против проповедника успели восстановить императора германского Людовика и сына его короля Карломана, под влиянием коих находился Святополк, неправильно овладевший престолом дяди своего Ростислава. Мефодий выдан был немцам и отправлен в Швабию, где пробыл в заточении два года с половиною. Он там окончил бы дни свои в изгнании, если бы не вступился за него преемник Адриана Иоанн VIII. Папа писал около 874 года два строгих послания к императору и королю Карломану, господствовавшему над Паннониею, требуя, чтобы они позволили епископу Мефодию свободно и беспрепятственно отправлять дела епископские, не нарушая преимуществ кафедры Петровой, которой подчинена Паннония, ибо Мефодий правильно рукоположен и по благодати Божией послан от апостольского престола. Увещевал и князя славянского ввериться попечению посланного к ним пастыря; своевольным же епископам, дерзнувшим восстать на Мефодия, объявил гнев свой и запретил им священнослужение, доколе не отпустят узника. Связанные клятвою первосвященника Римского, латинские епископы области карломановой, принуждены были отпустить Мефодия, но не в Моравию, к князю Святополку, а в Паннонию, к князю Коцелу, с угрозою, что если будет держать его у себя, не пройдет ему сие даром; но сами они не избежали суда св. Петра, ибо четверо из сих епископов скоропостижно скончались.

Наконец и моравские славяне увидали, что немецкие епископы менее заботятся об истине Христовой, нежели о власти своей над ними, подавляя у них славянское богослужение, и, прогнав от себя корыстных пастырей, просили папу прислать им опять Мефодия. Исполняя их желание, папа провозгласил его архиепископом Паннонским и Моравским; с того времени, по свидетельству очевидца, учение божественное быстро стало распространяться, язычество и суеверие исчезали и самое княжение Святополка начало процветать. Святополк вверил архипастырю надзор над всеми церквами, и под его благодатною сенью умножились священники и иноки по всем городам Моравии; враги бежали оружия Святополкова, осеняемого благословением Божиим в день брани и молитвою святителя, который силен был словом и делом пред всеми людьми. Была ему дана свыше и благодать пророческая, и все его предсказания сбывались.

Один князь языческий княжил над Вислою и, надеясь на свое могущество, ругался над христианами, делая им много зла. Мефодий послал сказать ему: "Лучше бы тебе волею креститься в своей земле, нежели по нужде креститься на чужбине, и тогда ты меня вспомнишь". Слово святительское исполнилось над непокорными. Несколько времени спустя Святополк воевал против язычников и не было сперва успеха его оружию. Приближался праздник апостолов, и добрый пастырь послал сказать князю: "Если ты обещаешь мне вместе с своею дружиною праздновать у меня день верховных апостолов, то верую Богу, что скоро предаст тебе врагов твоих". Поверил человеку Божию князь моравский, и вскоре славная победа увенчала его оружие. Еще один богатый вельможа женился вопреки церковным правилам на близкой родственнице (невестке), и сколько ни убеждал его святитель, не мог внушить, однако, расторгнуть нечестивый брак, ибо латинские священники, именуя себя Божиими рабами, из видов корысти потворствовали ему, чтобы таким образом отдалить его от Церкви. Наконец Мефодий сказал преступному: "Придет время, когда уже лукавые обольстители не в силах будут помогать тебе, и ты вспомнишь тогда слова мои, хотя и поздно". Приговор святительский исполнился: погибли оба виновных супруга так, что не обрелось даже их праха. Много иных случаев прозорливости человека Божия осталось в памяти назидаемого им народа, который искал он обратить на путь заповедей Христовых словом учения и примером благих дел.

Снова вооружился на него древний враг человеческий и поднял, как некогда на Моисея, мятежный сонм Дафана и Авирона; одни восставали явно, другие же втайне волновали умы; главными двигателями злобы были те, которые болели ересью иопаторскою, как она названа в житии Мефодиевом, или сынеотеческою, то есть что Дух Святой исходит не от Отца единого, но и от Сына. Но не прямо обвиняли они проповедника истины в том, что держался древнего Символа Веры, как учит доселе православная церковь, потому что в то время еще и в Риме содержали правильное учение об исхождении Духа Святого от Отца; они только вообще обвиняли пред папою Мефодия, будто отступает от учения римской церкви, ведет народ к заблуждениям и учит не так, как обещал устно и письменно пред Апостольским престолом. Изумился такому обвинению папа, как он это изъяснил в послании своем к князю Святополку, которого убеждал держаться истинного учения Римской Церкви, ибо слышал, что и он колеблется; посему внушал ему, что если кто-либо из епископов или пресвитеров посмеет проповедать ложное учение, то он, движимый усердием, должен отвергнуть оное и держаться истины.

Но между тем другое обвинение сильно взволновало папу, ибо клеветники, пришедшие в Рим, говорили, что Мефодий не признает зависимости своей от папы и потому распространяет славянскую службу, нарушая чрез то латинское служение всего Запада, подчиненное папе. Опасаясь утратить власть свою на Моравию, папа, вопреки прежнему своему разрешению, послал епископа Павла Анконского в Моравию в 878 году и запретил совершать службу на славянском, а в следующем году вызвал и самого Мефодия в Рим, написав князю Святополку, что он приглашает его к себе для того, чтобы испытать лично, так ли он учит и верует, как обещал Апостольскому престолу? Самому Мефодию написал папа: "Слышали мы, что поешь литургию на языке варварском, то есть славянском, и потому тебе запретили грамотою нашею, чрез Павла, епископа Анконского, совершать торжественно святую службу на языке сем, а только на латинском или греческом, как совершает оное Церковь Божия, рассеянная по всему миру во всех народах; проповедовать же или беседовать к народу на сем языке тебе дозволяется".

Мефодий поспешил явиться в Рим, чтобы оправдаться пред папою в несправедливых нареканиях, и засвидетельствовал о покорности Святополка и его народа Апостольскому престолу. Успокоенный в этом отношении папа, спрашивал Мефодия в присутствии других епископов: "Так ли он исповедует символ православной веры, как тому учит римская церковь и как обнародовали святые отцы на шести Вселенских соборах, согласно с словами Евангелия Христа Бога нашего, повсюду проповеданного?" и нашел его православным во всем церковном учении. Так выражается о сем испытании сам папа Иоанн в послании своем к Святополку, в котором оправдывал Мефодия. А каким образом исповедовал Символ Веры папа Иоанн, можно судить по тому, что папа Лев III, не принявший нововведения латинского fllioque, которое было ему предложено в 809 году императором Карлом Великим, велел вырезать символ сей без незаконного прибавления на греческом и латинском языках, на двух серебряных досках, которые поставил в базилике Св. Петра над гробом верховного апостола.

Столь ясное свидетельство истины, бывшее пред глазами папы Иоанна, не позволяло ему отступить от нее, и это объясняет то извинительное письмо, которое писал он о Символе Веры патриарху Фотию: "Мы знаем дурные слухи, которые принесли к вам о нас и о нашей Церкви, и потому я хотел объясниться пред вами прежде, нежели вы ко мне о том напишите. Вы знаете, что посланный ваш, объясняясь с нами касательно символа, нашел, что мы соблюдаем оный как прияли прежде, ибо знаем, какое тяжкое наказание заслуживает дерзающий сие учинить. Итак, чтобы вас успокоить по сему предмету, сделавшему соблазн в Церкви, объявляем вам еще раз, что не только мы так не произносим, но и по безумию дерзнувших учинить сие вначале, осуждаем как нарушителей слова Божия и исказителей учения Христова, апостолов и отцов, соборно предавшихнам символ; таких людей, дерзнувших действовать как Иуда, к нему и сопричисляем не потому, что они как бы тело Господа предавали смерти, но потому, что верных Божиих, которые суть его члены, раздирают расколом и предают их вечной смерти, а тем более и себя самих, подобно как оный недостойный ученик. Но я думаю, святыне вашей, исполненной мудрости, небезызвестно, что нелегко склонить к сему мнению остальных епископов наших и скоро изменить сей важный обычай, утвердившийся годами".

Так и о святом Мефодий писал папа Иоанн князю Моравскому: "Поелику он исповедал, что содержит и поет символ согласно с евангельским и апостольским учением, как учит и Римская Церковь и как предано от отцов, то мы, нашедши его православным и опытным во всяком церковном учении, опять обращаем его к вам для управления вверенною ему Церковию и повелеваем, чтобы вы приняли его с радостию как истинного пастыря вашего, достойного всякого уважения, ибо он утвержден в сане архиепископа нашею апостольскою властию". Не усомнился папа похвалить и славянскую грамоту, изобретенную Кириллом, и разрешить опять богослужение славянское, ибо, без сомнения, Мефодий объяснил ему, что это есть единственное средство для распространения христианства между славянами, и представил в пример Греческую Церковь, которая разрешала богослужение каждому народу на собственном его языке. Папа боялся утратить власть свою над славянами, если продолжится стеснительное запрещение, которое между тем старался как бы оправдать, и потому выразился таким образом в своем послании к Святополку: "Мы похваляем также письмена славянские, изобретенные философом Константином, которыми возглашаются подобающие хвалы Богу, и повелеваем, чтобы на сем языке возвещались дела и хвалы Господа нашего Иисуса Христа; ибо не тремя только, но всеми языками восхвалять Господа побуждаемся учением священным, которое гласит: "Хвалите Господа все языки и восхвалите его все людие", и апостолы, исполненные Духа Святого, на всех языках провещали величие Божие; посему и Павел, небесная труба, гласит: "И всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца" (Флп 2:11) и в послании своем к коринфянам довольно изъяснил нам, сколько назидают Церковь Божию, глаголющие разными языками. Посему нисколько не противно здравой вере и правому учению петь литургию на языке славянском или читать Святое Евангелие и священные писания Нового и Ветхого Завета, хорошо переложенные и истолкованные, и все прочие службы петь на семи языках, поскольку тот же Господь, создавший три главных языка — еврейский, греческий и латинский, — создал и все прочие во славу свою и похвалу".

Но благоприятствуя славянскому наречию, не хотел папа уничтожать и латинское, и потому таким образом заключил письмо свое к Святополку: "Повелеваем, впрочем, чтобы во всех церквах земли твоей Евангелие читано было сперва, ради большей важности, по-латински, а потом во услышание народу, латинского языка незнающему, по-славянски, как то бывает в некоторых церквах. Если же тебе и твоим судиям угоднее слышать обедню на латинском языке, внушаем служить пред тобою торжественные обедни по-латински". Желая, однако, угодить латинствующим, папа нанес большой вред возникавшей Церкви славянской, ибо он рукоположил в Риме священника Вихинга, присланного туда от князя Святополка, епископом города Нитры, и хотя повелел ему быть во всем послушным своему архиепископу, однако впоследствии сей Вихинг, проникнутый духом западным, оказался закоснелым врагом восточного православия и, причинив много скорби святителю Мефодию при его жизни, был виновником изгнания из Моравии преемника его Горазда и прочих учителей славянских. Не удовольствовавшись посвящением одного подначального епископа, папа желал, чтобы князь, с согласия своего архиепископа, послал к нему еще способного священника или диакона, которого бы мог посвятить в епископы для другой Церкви, где нужна будет кафедра, дабы в будущее время архиепископ с сими двумя епископами мог соборно ставить епископов в другие места. Папа повелевал еще, чтобы все духовные лица области Святополковой, славянского или иного племени, были подчинены исключительно одному святителю Мефодию, а непокорные, причиняющие соблазн или заводящие ересь, изгонялись бы из церкви и области сходно с наставлениями, данными святителю.

Когда возвратился Мефодий в свою церковную область, с радостью принят был он народом, который скорбел о его отсутствии, полагая, что он лишен престола, как рассеивали молву сию священники латинские. Одни только малодушные могли сему поверить, ибо они были шатки, как листья, движимые ветром. Всех утешила грамота первосвятителя римского, что он "обрел брата своего Мефодия правоверным и действующим апостольски: почему и подчиняются ему опять все страны славянские, и кого проклянет он, тот будет проклят, а кого благословит — благословен". Несмотря, однако, на одобрение папское, Святополк, наставляемый латинскими священниками, не оказывал должного уважения Мефодию, ибо сам был предан грубым страстям и избегал обличений святительских.

Через полгода после своего возвращения из Рима, в 880 году, Мефодий уже имел причину обратиться с жалобою к папе, как это видно из утешительного ответа Иоанна VIII. Папа похваляет ревность Мефодиеву, радуется, видя в нем мужественного почитателя православной веры, и желает, чтобы Господь ко благу святой своей Церкви освободил ее от всех сопротивных обстоятельств, изъявляя также великое сожаление по разным неприятным случаям, о которых узнал из письма Мефодиева, но письма сего не оказалось. "Ты мог это предвидеть, — продолжал папа, — из того, что мы уже лично убеждали тебя, когда явился к нам следовать учению Римской Церкви по достоверному преданию святых отцов и поручили тебе учить и проповедовать символ истинной веры. О том же писали мы и к славному князю Святополку послание, которое, по словам твоим, было ему вручено; другого же послания мы к нему не писали (вероятно, Мефодий изъявил какое-либо подозрение в своей жалобе). Не поручали мы также ничего тому епископу (без сомнения Вихингу, ибо другого не было) и не приказывали тебе делать что-либо другое. Тем менее можно думать, чтобы мы истребовали присягу от того епископа, ибо мы ничего не говорили об этом деле. Итак, удали сие сомнение и внушай во всех верных православную веру по евангельскому и апостольскому учению; не скорби также и о других искушениях, перенесенных тобою различным образом. Впрочем, если ты, путеводимый Богом, возвратишься к нам, мы законным образом положим конец всему, против тебя несправедливо начатому, и тому, что учинил вышепомянутый епископ несогласно с своею обязанностью, и по выслушании вас обоих не преминем укротить дерзкую его непокорность, нашим приговором".

Из сего послания можно видеть, что латинствующий епископ, подчиненный Мефодию, действовал против своего архиепископа, будучи поддерживаем Святополком и немецкими соседними епископами, которые не могли равнодушно видеть водворения греческого обряда и славянского языка в пределах западных, так как мы видим и впоследствии, что это было постоянным предметом их гонений, доколе не достигли наконец своей нечестивой цели. Влияние святого Мефодия было для них препятствием, но тотчас после его кончины Вихинг изгнал всех его учеников. Мефодий действительно возвратился бы в Рим (как говорится в литовской легенде, будто бы там он и скончался), если бы Бог продлил век благонамеренному папе Иоанну VIII, которого можно назвать последним защитником православия в Риме; но он скончался в следующем, 882 году, и вскоре после возникли те страшные беспорядки в Римской Церкви, которые набросили на нее столь мрачную тень в X в. Ближайшие преемники Иоанна, Марин и Адриан III, каждый не более одного года содержали престол римский, и первый из них, будучи легатом папским на Соборе Константинопольском, был враждебен патриарху Фотию, вероятно, не благоприятствовал и Мефодию. Святителю Моравскому надлежало опять обратиться на Восток не только для помощи своей Церкви, теснимой за греческие обряды, но и для того, чтобы оправдать себя в нарекании западных, будто бы император и патриарх в гневе на него за сближение с папою и что он не смеет им предстать; такое неблагоприятное расположение державы Греческой к епископу славян могло иметь опасное влияние и на отношения политические между греками и славянами. Но и в этом случае Господь рассеял клевету неприязни, ибо внушил в сердце самому императору, Василию Македонскому написать пригласительную грамоту к святителю славянскому такого содержания: "О человек Божий, весьма желаю тебя видеть; и так сотвори доброе дело, потрудись прийти к нам, чтобы я тебя еще однажды видел, доколе пребываю на этом свете, и принял бы твою молитву". Святой Мефодий поспешил исполнить волю царскую и принят был с великою честью царем и патриархом, которым был опять именитый Фотий. Сей просвещенный ревнитель удержал у себя одного священника и диакона из числа пришедших с Мефодием, и те славянские книги, которые он принес с собою, для того чтобы можно было употребить их с пользою для новообращенных болгар. Многими дарами осыпали император и патриарх св. Мефодия и по чрезвычайной к нему любви, исполнив все его прошения, с великою честью отпустили в его епархию, куда благополучно достиг он сквозь многие опасности трудного пути, ибо над ним совершились слова апостольские: "Много раз был в путешествиях в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями" (2 Кор 11:26).

Без сомнения, св. Мефодий воспользовался путешествием своим в Царьград, чтобы запастись там всем, что было необходимо для перевода Священного Писания, только начатого его братом, ибо и посреди всегда встречаемых препятствий от западных не оскудевала ревность его к сему богоугодному делу; мы видим, что он приступил к оному тотчас по возвращении своем из Царьграда. В Паннонском житии его сказано, что, отвергнув всякою молву и возложив печаль свою на Бога, приставил он к труду сему двух из учеников своих, скорописцев, по сану пресвитеров, и, ревностно занявшись переводом, в шесть месяцев переложил все Священное Писание Ветхого Завета, кроме книг маккавейских, с греческого на славянский язык. Начал он великий труд сей в марте месяце, а довершил к 26 октября, на праздник присного ему, великомученика Димитрия Со-лунского, покровителя его родины. Тогда воздал достойную хвалу Богу, ниспославшему такую благодать и желанный успех трудящимся, и со всеми своими учениками совершил торжественную службу в честь святого Димитрия: до такой степени близка была его сердцу память сего угодника Божия, что даже и сей вековой труд, которым оказал благодеяние всему племени славянскому, постарался окончить в столь священный для него день.

Памятен должен быть и для нас, славян, сей знаменитый день просвещения нашего довершением трудов блаженного учителя Мефодия. До того времени переведены были на славянский язык братом его Кириллом и отчасти им самим Псалтирь, Евангелие и Деяния с Посланиями апостольскими; но, без сомнения, переложены были и некоторые избранные чтения Ветхого Завета, необходимые для службы церковной, о которых упоминал папа Иоанн VIII, разрешая читать их на славянском. Таким образом, почти вся книга Бытия и пророка Исайи, притчей и премудрости Соломоновой и многие отрывки из прочих книг Моисеееых и пророчеств, которые по необходимости входят в состав церковной службы, должны были уже обретаться на славянском; это объясняет, почему так скоро, в течение полугода, мог собрать полный перевод Священного Писания блаженный Мефодий. Ревностный учитель славян присоединил к сему и перевод Новоканона, или правил соборных и отеческих, и переложил еще некоторые поучительные беседы из книг отеческих, сколько ему позволяло время. Таким образом составился почти полный круг церковный на языке славянском, который впоследствии дополнили его ближайшие ученики. Более присными и именитыми из них были: Горазд, рукоположенный им во епископа себе на помощь, Климент, бывший впоследствии архиепископом болгарским, и еще трое сана пресвитерского: Наум, Ангеларий и Савва, которые вмести с Кириллом и Мефодием прославляются под именем Седмочисленных в Церкви Болгарской, просвещенной их апостольскою ревностью.

При таком постоянном подвиге и при столь неусыпных ревнителях, что дивного, если, несмотря на все противодействия латинствующих и невнимание самого князя Святополка, все славянские племена, начиная с Хорвации и Далмации до границ Польши, слушали славянскую службу Мефодия и Церковь славянская широко распространилась в течение шестнадцатилетнего многомятежного его святительства. Самые чехи с князем своим Боривоем, которые до того времени еще не слышали учения Христова, приняли святое крещение от учеников ли святого Мефодия или от руки самого учителя славян, посетившего Вышеград, столицу Богемскую, как сказано в житии св. Людмилы, супруги Боривоевой. Сия праведная Людмила и святой внук ее Вечеслав, мученически убиенные, были первым цветом святыни, которую Церковь славянская принесла Господу и причла к лику своих святых. Многие иные племена славянские чрез распространение державы Святополковой присоединяясь к Моравии, вместе с тем присоединились и к сонму новообращенных чад Церкви Христовой.

В житии Паннонском Мефодия упоминается, что и король Угорский, пришедши на берега Дуная, пожелал видеть учителя славян, и хотя многие удерживали ревностного Мефодия идти к суровому властителю, еще языческому, полагая, что предаст его мукам, однако не усомнился блаженный и пошел, возложив на Бога свое упование. Предстал он перед лицом короля, и властитель Угорский, как подобает владыкам, принял его с великою честью и много утешился духовною беседою человека Божия. Он отпустил его с великими дарами и, провожая, говорил: "Поминай меня всегда, честный отче, во святых твоих молитвах". Это был последний подвиг Мефодия, записанный в житии его, и так сбылось над ним слово евангельское: "Никакой пророк не принимается в своем отечестве" (Лк 4:24), ибо святитель сей, претерпевший гонения от Святополка в своей церковной области, был уважаем, как ангел Божий, во всех окрестных странах. Князь Моравский, совершенно совращенный учителями латинскими, которые во всем льстили его грубым страстям, не обращал уже никакого внимания на речи Мефодия и поступал с ним как с врагом, ожидая только его кончины, чтобы изгнать его учеников.

Чувствовал уже блаженный Мефодий приближение своей кончины и радовался скорому упокоению от трудов своих, ибо много трудилась душа его, с ненавидящими мира был он мирен и часто вздыхал псаломски: "Горе мне, что пребывание мое продолжится!" (Пс 119:5). Подвигом добрым прославился он, веру соблюл и ему уже готовился венец правды, который воздает Господь, праведный судия, всем возлюбившим явление его (2 Тим 4:7-8). Когда спрашивали ученики, скорбевшие о предстоявшей разлуке: "Кого избираешь ты, честный отче и учитель наш, быть по тебе настольником твоей кафедры и продолжателем твоего учения?" — он указал на более именитого из всех, Горазда, говоря: "Горазд есть муж звания свободного и уроженец земли сей; он правоверен и хорошо знает книги латинские; буди над ним воля Божия и ваша любовь с ним, как и моя". За три дня до кончины предсказал о ней святитель князю Святополку, чтобы по крайней мере сим предсказанием, которое должно было исполниться в урочный день, утвердить в памяти его все прежние свои увещания. Господь не даровал ему утешение отпраздновать Пасху со своими учениками; в неделю цветную, за семь дней до Пасхи, уже болящий, с трудом пришел он в церковь и духовною беседою в последний раз поучил князя, клир и весь народ и, благословив всех, сказал на прощание ученикам: "Дети, стерегите меня до третьего дня". Когда же наступил сей предсказанный день, на рассвете вознес он преподобные руки свои к Богу и воскликнул: "В руки Твои, Господи, предаю дух мой!" и на руках иерейских почил, душу же его приняли святые ангелы, сопровождавшие его во всех путях жизни. Святой Мефодий скончался месяца апреля в 6-й день, индикта 3-го лета 885 после шестнадцатилетнего святительства на кафедре Паннонской и Моравской. Все ученики его собрались воздать достойную честь усопшему своему учителю и на трех языках пели над ним службу церковную, по-гречески, по-латыни и по-славянски; в соборной церкви положено было тело блаженного учителя и с великим плачем провожал народ доброго своего пастыря, который приложился к отцам своим и патриархам, пророкам и апостолам, учителям и мученикам. Все о нем стенали, малые и великие, богатые и убогие, свободные и рабы, вдовицы и сироты, странные и туземцы, ибо для всех был он все, по слову апостольскому, всех приобретая Христу.

"Ты же, о святая и честная глава, — молитвенно заключает описатель жития св. Мефодия, — молитвами своими призирай на нас, желающих тебя. Избавляй от всякия напасти учеников твоих, распространяй учение и прогоняй ереси, да и мы, достойно звания нашего здесь поживши, как твое стадо, станем с тобою одесную Христа Бога нашего, приемля от Него вечную жизнь, ибо Ему подобает слава и честь во веки, аминь".

Впервые опубликовано: Муравьёв А.Н. Жития святых Российской Церкви, также иверских и славянских, 1859.

Муравьёв Андрей Николаевич (1806-1874) камергер российского императорского двора; православный духовный писатель и историк Церкви, паломник и путешественник; драматург, поэт. Почётный член Императорской академии наук (1836).

На главную

Произведения А.Н. Муравьёва
Монастыри и храмы Северо-запада