| ||
|
В продолжении 1816 года Александр Муравьев предложил мне составить общество, имеющее целью введение в России монархического представительного правления. По сему случаю пригласил он к себе Сергея и Матвея Муравьевых-Апостол., Якушкина и меня. После многих совещаний дело разошлось без всяких последствий. Якушкин чрез непродолжительное время перешел в армию и поступил в полк генерала Фонвизина, который, быв еще тогда полковником, находился с полком в Черниговской губернии и вскоре с оным перешел в Москву. В это время познакомился я с Пестелем и, найдя в нем те же мысли, сблизил его с Александром Муравьевым, который в то же время вступил в связь с князем Трубецким. Пестель взялся написать устав общества, которое и возымело свое начало в феврале 1817-го года под именем Союза Спасения. Союз сей состоял из трех степеней: братии, мужей и бояр. Из третьей степени избирались, сколько помню, ежемесячно старейшины. Обряды приема долженствовали быть торжественные. Вступающий давал клятву сохранить в тайне все, что ему скажут, если оно не будет согласно с его мнением; по вступлении давал другую клятву. Каждая степень и даже старейшины имели свою клятву. Чрез несколько дней Пестель приобрел обществу кн. Лопухина в качестве боярина. Копия с устава была доставлена в Москву к Якушкину в твердом уверении, что он немедленно вступит в бояре без прекословия. Устроив общество, Пестель уехал в Митаву, и Александр Муравьев заступил место старейшины. Генерал Михайло Орлов находился тогда в Пб. Они открылись друг другу потому, что каждый из них стал уговаривать один другого вступить в свое общество. Переговоры сии кончились тем, что они обещали не препятствовать один другому, идя к одной цели, и оказывать себе взаимные пособия. Нашему обществу стал известен один ген. Орлов — его обществу один Александр Муравьев. Сей последний желал приобрести обществу брата своего Михаила, Бурцова и Петра Колошина. Но они не иначе согласились войти, как с тем, чтобы сей устав, проповедующий насилие и основанный на клятвах, был отменен и чтобы общество ограничилось медленным действием на мнение. Итак, Союз Спасения рушился после трех или четырех месяцев существования. Все формы оного были уничтожены, и бесконечные прения возникли, какое дать устройство обществу. Между тем Михайло Муравьев и Петр Колошин были переведены на службу в Москву. Большая часть членов [общества] также вскоре пошла в Москву в отряде войск Гвардейского корпуса. В то же время в Москве Якушкин, получа устав Союза Спасения, нашел его не сообразным с своим образом мыслей, согласовавшимся с мыслями Михаилы Муравьева. Особливо вознегодовал он против клятв и слепого повиновения, которых устав сей требовал от первых двух степеней к воле бояр и от самих бояр—решению большинства голосов. Он показал устав сей г. Фонвизину, который разделил его образ мыслей. По прибытии в Москву начались споры, какую дать форму обществу и какую цель определить его занятиям. Еще в Пб. кн. Лопухин доставил книжку немецкого журнала «Freywillige Blatter», в которой находился устав Тугендбунда в том самом виде, как оный, по сказанию сего журнала, был представлен в 1808 году на утверждение королю прусскому. Петр Колошин перевел его на русский язык. Устав сей весьма понравился Михаиле Муравьеву, Фонвизину и Якушкину, которые настаивали чтобы оный применить к состоянию России и народному характеру, на что другие члены не соглашались, так что Михайло Муравьев и Петр Колошин оставили общество. В это время пришло к Якушкину письмо от князя Трубецкого из Пб., в котором он извещал его, что государь император решился отделить польские губернии от России и, зная, что таковое предприятие не может исполниться без сопротивления, едет со всею царствующею фамилиею в Варшаву, из коей издаст манифест о вольности крепостных людей и крестьян. Что тогда народ примется за оружие противу дворян, и во время сего всеобщего смятения польские губернии будут присоединены к новому царству. Такое нелепое известие произвело чрезвычайное действие. Якушкин, который несколько лет, уже мучился несчастною страстью и которого друзья его уже несколько раз спасали от собственных рук, представил себе, что смерть его может быть полезна России. Убийца не должен жить, говорил он, я вижу, что судьба меня избрала жертвою, я убью царя и сам застрелюсь. Г. Фонвизин и Сергей Муравьев-Апостол взяли у него письмо, прочли, нашли обвинение нелепым, говорили, что это все горячка и убедили Якушкина дождаться объяснений кн. Трубецкого. Вследствие сего он был призван в Москву; стали его допрашивать, он не мог привести никаких доказательств достоверности сих ужасных предположений, и таким образом отвращены были все последствия, которые могло бы иметь сие письмо. Через несколько лет после этого Якушкин преодолел страсть свою, женился на другой особе, оставил общество совершенно и ведет теперь жизнь самую уединенную в деревне, занимаясь своим семейством и хозяйством. Члены, успокоившись, занялись переделыванием устава Тугендбунда. Работа сия продолжалась около четырех месяцев. Она была поручена Михаиле Муравьеву, кн. Трубецкому и мне. Но так как моя часть не ответствовала прочим, то поручено было Петру Колошину ее переделать. Пока работа сия производилась, Александр Муравьев завел Военное общество, которое было довольно многочисленно и разделялось на две управы, но по окончании нового устава общество сие было распущено и члены оного поступили в новый Союз Благоденствия. Союз сей, который обнимал все отрасли человеческих занятий, увеличивался весьма скоро потому, что правила, изложенные в его уставе, были основаны на правилах чистейшей нравственности и деятельной любви к человечеству. Многие члены предлагали поднести его правительству и испросить от оного утверждения. Но оный не мог существовать по множеству занятий и трудов, которых он требовал от каждого члена. Члены, оставшиеся в Пб., вступили также в Союз Благоденствия. Между тем г. Орлов не успел в своем намерении составить общество. Представитель его в Пб. Николай Тургенев вступил в С[оюз] Бл., и он сам последовал сему примеру в Москве, где принял его Александр Муравьев, вышедший в отставку и поселившийся там. Пестель, как я уже выше упомянул, не признал новый Союз и действовал отдельно, прежде в Митаве, а потом в Тульчине. В 1819 году Александр Муравьев вышел из общества и прислал в Петербург все книги Устава, у него находившиеся. Вскоре после того оба Фонвизины приехали в Пб. с предложением сделать съезд уполномоченных от всех отраслей Союза в Москве, дабы обдумать, есть ли способ дать ход обществу, а в случае невозможности распустить оное. Из Пб. поехали Н. Тургенев и полковник Глинка. Собрание, сколько мне известно, состояло из обоих Фонвизиных, генерала Орлова, полковников Граббе, Глинки и Н. Тургенева. Не помню, был ли Бурцев на оном или нет. Съезд сей имел последствием разрушение Союза, коего книги были везде истреблены, и много членов вышло совершенно из общества, как-то: Михайло Муравьев, Петр Колошин и Якушкин. Сие происходило, сколько припомню, весною 1820-го года. Что происходило в Петербурге в продолжение сего года, мне мало известно потому, что я проводил лето на даче с матерью, и, будучи в отставке, не имел предлога ездить в город. Князь Трубецкой уехал за границу, Матвей Муравьев в Москве еще сделан был адъютантом князя Репнина, Бурцов также в конце 1819-го года оставил Петербург и поехал в Тульчин . Оставался из старых членов один Сергей Муравьев-Апостол, который не имел управы. Конец же лета и осень я провел в путешествии. С Оболенским я был тогда еще мало знаком. И потому показания мои могут быть неверными, и я могу без всякого дурного намерения поместить в число членов людей, не участвовавших уже более ни в каких действиях. Имена же их известны кн. Оболенскому и г. Семенову, который с возвращения Союза Благоденствия в Петербург служил сообщением между всеми управами. Я уже упомянул выше о моем путешествии в Крым и заезде в Тульчин. Возвратился я в Пб. в конце ноября 1820-го года. Общество все еще не воскресало. В апреле или мае 1821-го года выступила гвардия в поход, и уже не осталось в Пб. ни одного члена. Осенью 1821-го года я вступил в службу и поехал в главную квартиру Гвардейского корпуса, находившуюся в Минске. Там я начал писать проект Конституции, которую не успел довести до совершенного окончания, как принужденным нашелся ее истребить. Будучи в Минске, я видел одного только члена нашего общества полковника Нарышкина и, будучи посылан весною 1822 в Лиды для сочинения дислокации Павловскому полку, видел князя Оболенского. Между тем общество лишилось Лунина, который в начале 1822-го года вступил в службу, поехал в Литовский корпус и с тех пор прервал все сношения с ним, и князя Лопухина, который уехал в Тверь и не участвовал более ни в каких занятиях наших, так что, бывши в Пб. в 1824-м году, он избегал даже встречи членов общества. Наконец, осенью 1822-го года составилось опять общество, которое лишилось вскоре потом Павла Колошина, который, уехав в Москву, бросил общество, и егерского офицера Горсткина, который последовал его примеру. Полковник Шипов с 1823-го года также отчуждился от общества. Егерские офицеры Норов и Челищев и измайловский Капнист также оставили общество. В 1824-м году Пестель приехал в Петербург. По причине болезни жены моей я не мог его видеть более недели. Между тем происходило собрание главнейших членов, в котором были: члены Думы кн. Трубецкой и кн. Оболенский и члены Н. Тургенев, Рылеев, Матвей Муравьев-Апостол и Семенов, кажется. Пестель жаловался на недеятельность Северного общества, на недостаток единства в действиях, на различие устройств на Севере и Юге и на недостаток положительных начал. На Юге были бояре, у нас их не было. И потому он предлагал соединить оба общества в одно, признать боярами главных северных членов, признать в обоих обществах одних и тех же начальников, дела решать большинством голосов бояр и обязать бояр и прочих членов слепо исполнять решение большинства голосов. Сие предложение было принято, и Пестель посетил меня. Не сходясь с ним в сих правилах, я предложил другое соображение, в котором изложил невозможность слить в одно два общества, отделенные таким большим пространством и притом разделенных мнением. В Северном обществе всякий имел свое мнение, в Южном, сколько мне было известно по приезжающим из оного, не было никакого противуречия мнениям Пестеля. Итак, большинство голосов всегда бы было выражением одной его воли. Притом он не определял, сколько именно он мог иметь бояр, и предоставлял себе право вместе с своими боярами принимать новых. К тому же я объявил, что никогда не соглашусь слепо повиноваться большинству голосов, когда решение их будет противно моей совести, и предоставляю себе право выйти из общества во всяком случае. Причины сии подействовали, и Пестель согласился на следующее определение: оставить оба общества в их настоящем положении, сколько помню, до 1826-го года, а тогда собрать уполномоченных от обоих обществ, которые бы уже согласились в началах и избрали бы вместе общих правителей для всего общества. С тех пор сношения Северного общества с Пестелем изменились, и он в пребывание свое не оказывал уже никакой доверенности главным его членам. Обещал прислать свою Конституцию и не прислал и вообще не входил ни в какие подробности насчет устройства Южного общества и его действий. Князь Волконский, который приезжал уже после него, не имел никаких поручений от него, а только приветствовал членов Думы и хвалил согласие обоих обществ. В мае месяце прошлого года (1825) Рылеев принял Якубовича, который по вступлении своем объявил ему, что он намерен покуситься на жизнь императора во время маневров! Узнав о том от кн. Оболенского, мы вместе с ним и Рылеевым положили во что бы то ни стало не допускать его до исполнения сего намерения. Вскоре узнал я от Оболенского, что Рылеев уговорил Якубовича, как то ему поручено было, что Якубович дал ему слово не предпринимать сего, но что откладывал сие не более как на год. В таковых обстоятельствах Дума решилась требовать совета главнейших членов всего общества. Приехав в Москву, я посетил Пущина, Нарышкина, Семенова и Митькова, который только что возвратился из чужих краев и подал в отставку по причине болезни. Павел Колошин и Горсткин, как я узнал от Пущина, Семенова и Нарышкина, совершенно отстранились от дел общества и потому не участвовали в совещании. Я пригласил также ген. Фонвизина, который жил в своей деревне под Клином, приехать в Москву. Я представил им все дело и назвал Якубовича. Все сии члены полагали не допускать его до исполнения сего намерения. Ген. Фонвизин сказал, что хотя он уверен в душе своей, что Якубович не исполнит сие, но что долг наш ему в том воспрепятствовать. Сверх того, прибавил он, общество, по моему мнению, может сделать одну только хорошую вещь—разойтись и посоветовать своим членам заняться исполнением своих семейных обязанностей. Полковник Нарышкин, который был отпущен на 28 дней в свое имение в Крым, обещался проездом заехать в Южную Думу и уведомить ее также о том, дабы испросить ее советов, каким образом предупредить сие, не подвергая опасности существования общества. Я заезжал также к ген. Орлову, который с первых слов, видя, что я говорю с ним как с сочленом, отвечал мне: вы знаете ли, что я не принадлежу уже более вам и не знаю даже, из кого состоит теперь общество ваше? Я отвечал ему: несмотря на то, Северная Дума желает иметь ваше мнение,— и рассказал ему все обстоятельство, не называя, однако ж, никого. Ген. Орлов был также мнения, что не должно его допускать никаким образом до исполнения сего намерения. После того я поехал к жене, которая находилась у своих родителей в орловской деревне, куда я прибыл ноября 15. С тех пор мне более ничего не известно. В деревне сей получил я декабря 20-го дня повеление московского генерал-губернатора явиться в Москву, куда прибыл декабря 23-го дня в 8 часов утра и немедленно явился к нему. Конец. Опубликовано: Восстание декабристов. Материалы. Т. I. М.-Л., 1925. С. 305—309.
Никита Михайлович Муравьев (1795 — 1843) — один из главных идеологов движения декабристов, офицер, капитан Гвардейского Генерального штаба. | ||
|