| ||
|
Из всех русских поэтесс, когда-либо выступавших на литературном поприще, пожалуй, лишь одна Каролина Павлова оправдала долгий и основательный успех, который неизменно сопровождал ее. Ее изысканный стих, действительно,— и упруг, и образен, и — главное — самобытен. Ни пятнадцатилетняя, унесенная ранней смертью Е. Кульман, ни Ю. Жадовская, ни Мирра Лохвицкая, ни, наконец, З. Гиппиус, несмотря на утонченную архитектонику,— не дали большего в выявлении женского миросозерцания, чем дала К. Павлова. Последняя в «женской поэзии» по-прежнему занимает доминирующее и одинокое положение. Но верится, что придет поэтесса, которая, не стесняясь, расскажет о себе, о женщине, всю правду,— расскажет так же просто и понятно, как раскрыл психологию мужчин Пушкин. Укреплению этой веры в грядущую великую поэтессу способствуют, между прочим, сборники М. Цветаевой и М. Шагинян. И, если первая колеблется еще: идти ли ей по проторенной дорожке, вслед за поэтами-корифеями; то вторая — дерзает весьма заметно. Однако, причиной смелости, выказанной М. Шагинян, не приходится считать ее «расовую осознанность», как говорится в предисловии; что же касается молодости, то в ней не чувствуется недостатка и у М. Цветаевой. Напротив, нам кажется, что поэзия М. Цветаевой должна была бы определиться в более яркой форме, потому что первые две книги (особенно «Вечерний Альбом») названного автора намекали на это. Самым уязвимым местом в сборнике «Из двух книг» является его слащавость, сходящая за нежность. Чуть ли не каждая страница пестрит уменьшительными, вроде: «Боженька», «Головка», «Лучик», «Голубенький» и т.п. Как образчик употребления таких неудачных сочетаний, можно привести стих. «Следующему»: «Взрос ты, вспоенная солнышком веточка, рая — явленье, нежный, как девушка, тихий, как деточка, весь — удивленье»,— где приторность и прилизанность стиха — чересчур шаблонны. И странно, право, наряду с указанными строками встречать— искренние, окрыленные музой: «Благословив его на муку, склонившись, как идут к гробам, ты, как святыню, принца руку, бледнея, поднесла к губам. И опустились принца веки, и понял он без слов, в тиши, что этим жестом вдруг навеки соединились две души. Что вам Ромео и Джульета, песнь соловья меж темных чащ! Друг другу вняли — без обета — мундир, как снег, и черный плащ» («Камерата»), Или: «Наша мама не любит тяжелой прически,— только время и шпильки терять!» Разве— не по-хорошему интимны эти стихи? И разве не слышится в них биения настоящей, не книжной жизни? Кроме нарочитой слащавости, в упрек М. Цветаевой следует поставить туманность и рискованность некоторых выражений («он был синеглазый и рыжий, как порох во время игры (!)», «улыбка сумерек в окна льется»), предвзятость рифм (голос — раскололось, саквояжем — скажем), повторяемость («Вагонный мрак как будто давит плечи» — «Привет из вагона», «Воспоминанье слишком давит плечи» — «В раю»), несоблюдение ударений. «Orientalia» в противоположность «Из двух книг»,— несколько грубоваты и эксцентричны. Впрочем, грубость в данном случае оказывается лишь перекидным мостом к выполнению рисунка в манере И. Бунина: «Закат багров; к утру пророчит он, как продолженье чьей-то сказки давней, свист ковыля, трубы зловещий стон, треск черепиц и стук разбитой ставни. Под вой ветров, повязана платком, гляжу прищурясь, в даль, из-под ладони: Клубится ль пыль? Зовет ли муж свистком в степи коней? Не ржут ли наши кони?» Здесь вторая строфа — совсем хороша: вполне выдержана стилистически и остро ощущается в ней ветреная погода в степи,— а в первой — порывистые налеты вихря запечатлеваются словами: свист, стон, треск, стук. Есть целая вереница реалистически-метких строк в книге М. Шагинян, а в то же время попадаются стихотворения символические и напыщенные: так неровно развертывается небольшое дарование поэтессы, что не знаешь, за кем последует она — за Буниным, за певцами ли риторики и разных отвлеченностей, или же разовьется то восточное, одурманенное жаркими полночными грезами Кавказа, упоение бытием, которое роднит «Orientalia» с «Песнью песней». Впервые опубликовано: Вестник Европы. 1913. № 8. С. 355-356.
Владимир Иванович Нарбут (1888 — 1938) — русский писатель, поэт и литературный критик, редактор, акмеист. | ||
|