| ||
|
<1> С. Городецкий. Ива. Пятая книга стихов. СПБ. К-во «Шиповник». 1913 г. Ц. 2 р. Кажется, ни к кому из современных поэтов не приходила так скоро популярность и никого так быстро не снизводили с пьедестала легкой, минутной славы,— как автора «Ивы». Не странно ли в самом деле, что Сергей Городецкий за какие-либо три—четыре года своего пребывания на литературном Олимпе получил почетное звание «метра», тогда как Брюсов и Бальмонт (оба — виртуозы стиха и подлинные поэты) добивались подобного же почти двадцать лет? И случилось это только потому, что Сергей Городецкий запел об исконно-русском и русским голосом: тяготение к старине, к родным весям и захолустьям, наклон к эпосу и любовь к архаизмам — воскресили, действительно, нечто тонувшее в косности и во сне и, вместе с тем,— нужное, хотя бы по смыслу изречения: «...Откуда русская земля стала есть». Но, воскрешая забытую славянскую Русь, С. Городецкий, как и И.Я. Билибин, усвоил один размер и один ритм, пренебрег завоеваниями в области поэтики и, в конце концов, сбился на штамп. Таким именно срывом явилась четвертая книга — «Русь». После «Руси» — от Сергея Городецкого мы вправе были ожидать поэтического Рапета,— стиля подмосковных дач и вырезок для выпиливания и выжигания (из приложений к «Ниве»). Природное дарование и тут показало свою могучую силу и заставило С. Городецкого свернуть с опасной дороги: пятая книга лучшим образом убеждает нас в последнем. Правда, и здесь не все в порядке, чувствуется в некоторых отделах «Ивы» скольжение в пропасть,— но это, как говорится,— «отдание молодости», тому, что пережито. Разве не пленительны такие строки, как: «воск дорожает, а свечка тончает: на пчел, видно, мор» (рассуждения двух богомольных старушек); «в стене железный рукомойник, и бес в нем крышкою закрыт» («Келья Иоанна, в Новгороде»); «ну, да известно: горшок — товар ходкий: надо же людям варить и жевать!»; или: «вздыхает громко баба вдовая, и молодая крестит рот, а детвора белоголовая протискивается вперед» и т.д.? Пусть стих Городецкого неряшлив, пусть сам он,— по меткому замечанию В. Львова-Рогачевского, поэт-непоседа,— все-таки «Ива»— сборник, в котором непосредственный талант вылился очень ярко в целой веренице прекрасных стихотворений. Великолепны, напр., «Мощи» («и свечи тоненькие, ярые чуть видно видеть над собой и всхлипыванье благодатное чуть слышно слышать вкруг себя»), «Сказка старая» («Сказка старая: рыбак полюбил наяду») («бури спрятались на дно, а любовь осталась. Сердце — всем оно дано — у наяды сжалось»), «Расстрига» («и чаще, чем кольцо кадила когда-то тихо в руки брал, душа обычай заучила — с бутылкой лезть на сеновал»). Безжизненны «Виринеи» и «В пене девятого вала», где риторики больше, чем образов, и — вряд ли русский язык допускает возможность существования соединений, вроде — «кобыло-птица (?)». <2> Сергей Городецкий. Ива. Пятая книга стихов. СПБ. К-во «Шиповник». 1913 г. Ц. 2 р. Ни в одной из предыдущих четырех книг Сергей Городецкий, как поэт не определялся с такой убедительной четкостью, как в «Иве». «Ярь» только наметила будущий путь, а следующие сборники были какими-то сдвигами с этого пути, колебаниями — то в сторону символизма и импрессионизма («Дикая воля»), то — к плоскости размашистой бессодержательной песни («Русь»). Поэтому — пятая книга является зеркалом, в котором отразились стремления поэта за довольно крупный (1908— 1912 гг.) период времени, и знаменует собой завершение известного круга настроений. Необычайная любовь Сергея Городецкого к древней Руси, его привязанность к неведомым медвежьим углам родины и соболезнование обиженным судьбою— роднят автора «Яри» с певцами, вышедшими непосредственно из глубин народных: недаром Городецкий так стремительно переводит Яна Каспровича, а И. Никитину слагает целый гимн («Какая сила в темном взоре, печаль какая на челе!»). Однако, мне кажется, что именно здесь, в сфере рассуждений о нужде и о горе народном,— «Ива» наиболее уязвима: ибо зная таковые лишь понаслышке, Городецкий не мог вплести в свои строфы тот гнев, тот безысходный ужас, каким проникнуты строки бытовиков-народников. Гораздо цельнее представляется поэзия Городецкого — в ее эпическом выражении. В самом деле, кого не взволнуют такие искренние,— внешне спокойные,— стихотворения, как «Мощи» («В дубовом ложе дни забвенья, все тридцать тысяч дней провесть, пока блаженного нетленья не просияет миру весть; и толпы темные, калечные к мощам от далей потекут, неся в себе лампады вечные, спасая тесный свой уют»), «Нищая» (с укоризной: «Что же ты, Тула богатая, зря самовары куешь?»), «Выход из церкви» («Вкруг церкви кладбище тенистое,— цветные частые кресты,— где мужичье твое кряжистое спасается от маяты»), «Литва» («Вестник Европы», 1911 г.), «Сказ о Святой горе» (ibid) и т.д.? Вполне законченные, сжатые и понятные — вышеупомянутые вещи иногда одним стихом подчеркивают или полосу скудных обывательских дум: «воск дорожает, а свечка тончает: на пчел, видно, мор» («Пост») или изгиб сельского уюта: «клубятся туманы в долинах и рвах... то высунет ветку береза из мглы, то мокрая крыша прорежет углы. То птица провеет трусливым крылом, то скрипнет телега сырым колесом» («Осеннее утро»), или — лихое подтрунивание над выставленным героем: «Да и что за лежня под землей? Темнота да жара донимает... и наверх, осерчавший и злой, продирается Вий, вылезает» («Вий»). И досадно,— наряду с прекрасными стихотворениями,— встречать кое-где вымученные, еще захлестнутые мутью символизма пьесы. Но видно, что последний уже осужден Городецким, и в «Иве» играет роль чешуи, которую весною сбрасывает змея. Жизнь, насыщенная запахами, цветами и мощью чернозема,— многогрешное земное бытие властно пленило поэта: «Я в лесу, полнозвучном, земном, утром, вечером, в полдень и днем, под сосной, под березой и кленом, и под ивовым слушал шатром» («Странник мира»). Не это ли пушкинский завет, не это ли «широкошумные дубравы»?... Все-таки нельзя обойти молчанием неряшливость, присущую стиху Сергея Городецкого, напр., в сонетах — рифмы: крови — Христовым; пыли — хватило; перину — синий; неудачные дифтонги: кобылоптица, золотозола; наконец, повторяемость некоторых образов. Впервые опубликовано:
Владимир Иванович Нарбут (1888 — 1938) — русский писатель, поэт и литературный критик, редактор, акмеист. | ||
|