I
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Вступили кони под навес,
Гремя бесчеловечно.
Усталый, я с телеги слез,
Ночлегу рад сердечно.
Спрыгнули псы; задорный лай
Наполнил всю деревню;
Впустил нас дворник Николай
В убогую харчевню.
Усердно кушая леща,
Сидел уж там прохожий
В пальто с господского плеча:
«Спознились, сударь, тоже?» —
Он, низко кланяясь, сказал.
— Да, нынче дни коротки. —
Уселся я, а он стоял. —
Садитесь! выпьем водки! —
Прохожий выпил рюмки две
И разболтался сразу:
«Иду домой... а жил в Москве...
До царского указу
Был крепостной: отец и дед
Помещикам служили.
Мне было двадцать восемь лет,
Как волю объявили;
Наш барин стал куда как лих,
Сердился, придирался.
А перед самым сроком стих,
С рабами попрощался,
Сказал нам! "Вольны вы теперь. —
И очи помутились. —
Идите с Богом! "Верь не верь,
Мы тоже прослезились,
И потянулись кто куда...
Пришел я в городишко,
А там уж целая орда
Таких же — нет местишка!
Решился я идти в Москву,
В конторе записался,
И вышло место к Покрову.
Не барин — клад попался!
Сначала, правда, злился он.
Чем больше угождаю,
Тем он грубей: прогонит вон...
За что?.. Не понимаю!
Да с ним, как я смекнул поздней,
Знать надо было штучку:
Сплошал — сознайся поскорей,
Не лги, не чмокай в ручку!
Не то рассердишь: "Ермолай!
Опомнись! как не стыдно!
Привычки рабства покидай!
Мне за тебя обидно!
Ты человек! ты гражданин!
Знай: сила не в богатстве,
Не в том — велик ли, мал ли чин,
А в равенстве и братстве!
Я раболепства не терплю,
Не льсти, не унижайся!
Случиться может: сам вспылю —
И мне не поддавайся!.."
Работы мало, да и той
Сам половину правил,
Я захворал, — всю ночь со мной
Сидел — пиявки ставил;
За каждый шаг благодарил.
С любовью, не со страхом
Три года я ему служил —
И вдруг пошло всё прахом!
Однажды он сердитый встал,
Порезался, как брился,
Всё не по нем! весь день ворчал
И вдруг совсем озлился.
Костит!.. — Потише, господин! —
Сказал я, вспыхнув тоже.
"Как! что?.. Зазнался, хамов сын!" —
И хлоп меня по роже!
По старой памяти, я прочь,
А он за мной — бедовый!..
"Так вот,— продумал я всю ночь, —
Каков он — барин новый!
Такие речи поведет,
Что слушать любо-мило,
А кончит тем же, что прибьет!
Нет, прежде проще было!
Обидно! Я его считал
Не барином, а братом..."
Настало утро — не позвал;
Свернувшись под халатом,
Стонал как раненый весь день,
Не выпил чашки чаю...
А иочью барин словно тень
Прокрался к Ермолаю;
Вперед уставился лицом:
"Ударь меня скорее!
Мне легче будет!.. (Мертвецом
Глядел он, был белее
Своей рубахи.) Мы равны,
Да я сплошал... я знаю...
Как быть? сквитаться мы должны...
Ударь!.. Я позволяю.
Не так ли, друг? Скорее хлоп,
И снова правы, святы..."
— Не так! Вы барин — я холоп,
Я беден, вы богаты!
(Сказал я.) Должен я служить,
Пока стает терпенья,
И я служить готов... а бить
Не буду... с позволенья!.. —
Он всё свое, а я свое,
Спор долго продолжался,
Смекнул я: тут мне не житье!
И с барином расстался.
Иду покамест в Арзамас,
Там у меня невеста...
Нельзя ли будет через вас
Достать другое место?..»
II
НА ПОГОРЕЛОМ МЕСТЕ
Слава Богу, хоть ночь-то светла!
Увлекаться так глупо и стыдно.
Мы устали, промокли дотла,
А кругом деревеньки не видно.
Наконец увидал я бугор,
Там угрюмые сосны стояли,
И под ними дымился костер,
Мы с Трофимом туда побежали.
«Горевали, а вот и ночлег!»
— Табор, что ли, цыганский там? —
«Нету! Не видать ни коней, ни телег.
Незаметно и красного цвету.
У цыганок, куда ни взгляни,
Красный цвет — это первое дело!»
—Косари? — «Кабы были они,
Хоть одна бы тут женщина пела».
—Пастухи ли огонь развели?.. —
Через пни погорелого бора
К неширокой реке мы пришли
И разгадку увидели скоро:
Погорельцы разбили тут стан.
К нам навстречу ребята бежали:
«Не видали вы наших крестьян?
Побираться пошли — да пропали!»
—Не видали!.. — Весь табор притих...
Звучно щиплет траву лошаденка,
Бабы нянчат младенцев грудных,
Утешает ребят старушонка:
«Воля Божья: усните скорей!
Эту ночь потерпите вы только!
Завтра вам накуплю калачей.
Вот и деньги... Глядите-ка, сколько!»
—Где ты, баушка, денег взяла? —
«У оконца, на месячном свете,
В ночи зимние пряжу пряла...»
Побренчали казной ее дети...
Старый дед, словно царь Соломон,
Роздал им кой-какую одежу.
Патриархом библейских времен
Он глядел, завернувшись в рогожу:
Величавая строгость в чертах,
Череп голый, нависшие брови,
На груди и на голых ногах
След недавних обжогов и крови.
Мой вожатый к нему подлетел:
«Здравствуй, дедко!» — Живите здоровы! —
«Погорели? А хлеб уцелел?
Уцелели лошадки, коровы?..»
—Хлебу было сгореть мудрено, —
Отвечал патриарх неохотно,—
Мы его не имели давно.
Спите, детки, окутавшись плотно!
А к костру не ложитесь: огонь
Подползет — опалит волосенки.
Уцелел — из двенадцати — конь,
Из семнадцати — три коровенки. —
«Нет и ваших дремучих лесов?
Век росли, а в неделю пропали!»
—Соблазняли они мужиков,
Шутка! сколько у барина крали! —
Молча взял он ружье у меня,
Осмотрел, осторожно поставил.
Я сказал: «Беспощадней огня
Нет врага — ничего не оставил!»
—Не скажи. Рассудила судьба.
Что нельзя же без древа-то в мире,
И оставила нам на гроба
Эти сосны... — (Их было четыре...)
III
У ТРОФИМА
Звезды осени мерцают
Тускло, месяц без лучей,
Кони бережно ступают,
Реки налило с дождей.
Поскорей бы к самовару!
Нетерпением томим,
Жадно я курю сигару,
И молчу. Молчит Трофим.
Он сказал мне: «Месяц в небе —
Словно сайка на столе», —
Значит, думает о хлебе,
Я мечтаю о тепле.
Едем... едем... Тучи вьются
И бегут... Конца им нет!
Если разом все прольются —
Поминай как звали свет!
Вот и наша деревенька!
Встрепенулся спутник мой:
«Есть тут валенки, надень-ка!
Чаю! рому!... Все долой!..»
Вот погашена лучина,
Ночь, но оба мы не спим.
У меня своя причина,
Но чего не спит Трофим?
«Что ты охаешь, Степаныч?»
—Страшно, барин! мочи нет.
Вспомнил то, чего бы на ночь
Вспоминать совсем не след!
И откуда черт приводит
Эти мысли? Бороню,
Управляющий подходит,
Низко голову клоню,
Поглядеть в глаза не смею,
Да и он-то не глядит —
Знай накладывает в шею.
Шея, веришь ли? трещит!
Только стану забываться,
Голос барина: "Трофим!
Недоимку!" Кувыркаться
Начинаю перед ним... —
«Страшно, видно, воротиться
К недалекой старине?»
—Так ли страшно, что мутится
Вся утробушка во мне!
И теперь уйдешь весь в пятки,
Как посредник налетит,
Да с Трофима взятки гладки:
Пошумит — и укатит!
И теперь в квашне солома
Перемешана с мукой,
Да зато покойно дома,
А бывало — волком вой!
Дети были малолетки,
Я дрожал и за детей,
Как цыплят из-под наседки
Вырвет — пикнуть не посмей!
Как томили! Как пороли!
Сыну сказывать начну —
Сын не верит. А давно ли?..
Дочку барином пугну —
Девка прыснет, захохочет:
"Шутишь, батька!" —
«Погоди!
Если только Бог захочет,
То ли будет впереди!
Есть у вас в округе школы?»
— Есть,— «Учите-ка детей!
Не беда, что люди голы,
Лишь бы стали поумней.
Перестанет есть солому,
Трусу праздновать народ...
И твой внук отцу родному
Не поверит в свой черед».
Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1874. № 11. С. 181—190.
Николай Алексеевич Некрасов (1821 — 27 декабря 1877 ст.ст. / 8 января 1878 н. ст.) — русский поэт, прозаик, публицист.
|