Митрополит Филарет (Дроздов)
Воспоминания, относящиеся к восшествию на престол Государя Императора Николая Павловича

На главную

Произведения Митрополита Филарета (Дроздова)


Записывать воспоминания чрез двадцать лет и более, после событий, довольно поздно. Память происшествий с важнейшими обстоятельствами сохраняется, но некоторые подробности уже неясно видимы в туманной дали.

Предприемлющий сие описание не предпринял бы оного и теперь, если бы не был возбужден Высокою волею: хотя это могло бы ему придти на мысль и ранее, дабы объяснить свое участие в событиях, которые, по запутанности обстоятельств, могли показаться не соответствующими ожиданию. Он полагал и полагает, что сделанное по крайнему разумению и по совести не потеряно, если ли и не приобрело одобрение человеческого, и что оправдание пред человеками не великое приобретение, если не подтвердит оного суд Божий.

Теперь да исполнится долг послушания Высокой воле. Летом в 1823 году Архиепископ (ныне митрополит) Московский Филарет, находившийся тогда в Петербурге для присутствования в Синоде, просил у Государя Императора Александра Павловича увольнения во вверенную ему епархию на два года. Министр духовных дел, князь Голицын, объявил на сие открыто Высочайшее соизволение, и в то же время секретное повеление, чтобы Архиепископ прежде отбытия из Петербурга исполнил особенное поручение Государя Императора. Вслед за тем передано Архиепископу подлинное письмо Цесаревича Константина Павловича, которым он отрекается от наследования престола, и повелено написать проект Высочайшего манифеста о назначении наследником Всероссийского престола Великого Князя, ныне благополучно царствующего Императора Николая Павловича, с тем, чтобы акт сей оставался в тайне, доколе не придет время оного в исполнение, и чтобы он хранился в Московском Успенском соборе, с прочими царственными актами. Мысль о тайне тотчас представилась Архиепископу ведущею к затруднению. Как восшествию на престол естественно быть в Петербурге, то как оно может быть соображено с манифестом, втайне хранящимся в Москве? Архиепископ не скрыл сего недоумения; представил, чтобы списки с составляемого акта хранились также в Петербурге, в Государственном Совете, в Синоде и в Сенате; и, получив на сие также Высочайшую волю, внес сие в самый проект манифеста.

Вручив проект князю Голицыну, Архиепископ, как уволенный в Москву, просил позволения пред отбытием представиться Государю Императору, чего и удостоен в Каменноостровском дворце; но между тем получил повеление дождаться возвращения проекта от Государя Императора, для некоторых в нем исправлений. Государь Император отбыл в Царское Село. Прошло несколько дней, Архиепископ, заботясь о вверенной ему тайне и видя, что продолжение пребывания его в Петербурге, после совершенного увольнения, возбуждает вопросы любопытства, просил позволения исполнить Высочайшую волю по проезде чрез Царское Село, где мог остановиться под видом посещения князя Голицына. Так и сделалось. Архиепископ нашел у князя проект, в котором некоторые слова и выражения подчеркнуты были карандашом; и, стараясь угадывать, почему оные не соответствовали мысли Государя Императора, заменил их другими.

25 августа Государь Император прибыл в Москву и, помнится, 27 дня прислал Архиепископу утвержденный акт, с приложением в подлиннике письма Цесаревича, в запечатанном конверте, с собственноручного Его Величества надписью: "Хранить в Успенском соборе с Государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть Московскому Епархиальному архиерею и Московскому генерал-губернатору, в Успенском соборе, прежде всякого другого действия".

28 дня посетил Архиепископа граф Аракчеев и, спросив сперва, получены ли от Государя известные бумаги, спросил далее, как будут внесены они в Успенский собор. Архиепископ ответствовал, что завтра 29 дня на вечере дня тезоименитства Государя Императора, он будет совершать всенощное бдение в Успенском соборе, и как он, по чину службы, прежде начатия оной должен войти в алтарь, то сим временем воспользуется для положения запечатанного конверта в ковчег к подобным актам, не открывая, впрочем, никому, что сие значит. Граф, не отвечая на сие, удалился, но вскоре пришел опять и объявил, что Государю Императору не угодна ни малейшая гласность. Мысль Архиепископа была, чтобы, по крайней мере, немногие находящиеся в алтаре приметили, что нечто неизвестное приобщено к Государственным актам, и чтобы от сего осталась некоторая догадка и побуждение, в случае кончины Государя, вспомнить о ковчеге и заняться вопросом, нет ли в оном чего на сей случай. Но поздно было изъясняться, и потому 29 дня в полдень, когда в Успенском соборе не было никого, кроме протопресвитера, сакеллария и прокурора Синодальной конторы с печатью, Архиепископ вошел в алтарь, открыл ковчег Государственных актов, показал присутствующим принесенный конверт, и на нем печать, но не надпись, положил оный в ковчег, запер, запечатал и объявил присутствующим к строгому наблюдению Высочайшую волю, чтобы о сем никому открываемо не было.

Хранители тайны были верны. Следующей осенью и зимою приходили из Петербурга скромные слухи, что в Государственный Совет и в Святейший Синод поступили от Государя Императора запечатанные конверты, а не случилось ли подобного в Москве, даже и не спрашивали.

Архиепископ Московский полагал, что существование нового акта открыто московскому генерал-губернатору, которому поручено наблюдение за вскрытием оного, но не решился объясниться о сем с князем Д. В. Голицыным, не имея на то Высочайшей воли.

В ноябре 1825 года известия о болезни Государя Императора Александра Павловича приводили в уныние верноподданных. 27 дня было в Москве известие успокоительное: но то был последний луч угасающей надежды. 28 дня пришел к Архиепископу Московскому один знакомый для слушания всенощного бдения и на вопрос, что он печален, ответил: "Разве вы не знаете? Уже с утра нынешнего дня известно, что мы лишились Государя Императора". Когда Архиепископ опомнился от первого поражения печалию, ему показалось странным, что он долго оставлен в неизвестности со стороны генерал-губернатора, которому должна быть известна не только важность, но и затруднительность открывающихся обстоятельств.

В следующее утро 29 дня Архиепископ, пригласив действительного тайного советника князя Сергея Михайловича Голицына, приехал с ним к генерал-губернатору для совещания. Архиепископ изложил свои мысли о затруднительности настоящих обстоятельств. Цесаревич Константин Павлович написал к Государю Императору Александру Павловичу письмо о своем отречении от наследования престола в начале 1822 года. До половины 1823 года не было по сему составлено Императорского акта. Последовавшее составление и хранение акта о назначении на престол Государя Великого Князя Николая Павловича произошло в глубокой тайне. Посему может случиться, что Цесаревич не знает о существовании сего акта и намерение свое почитает не получившим утверждения; что посему он может быть убежден к принятию престола, и что мы можем получить из Варшавы манифест о вступлении на престол Константина Павловича прежде, нежели успеем получить из Петербурга манифест о вступлении на престол Николая Павловича.

При сем оказалось, что генерал-губернатор не знал о существовании нового акта в Успенском соборе; и он изъявил было желание идти в Успенский собор в сем удостовериться. На сие Архиепископ не согласился, представляя, что из сего возникнуть могут молвы, каких нельзя предвидеть, и даже клевета, будто теперь что-то подложено к Государственным актам или положенное подменено.

В заключение сего совещания положено, чтобы в том случае, если бы получен был манифест из Варшавы, не объявлять о нем и не приступать ни к какому действию по оному в ожидании манифеста из Петербурга, который укажет истинного Императора.

Едва таким образом взята предосторожность против возможного затруднения, как открылось еще большее затруднение с другой стороны.

Вечером того же дня генерал-губернатор приехал к Архиепископу с письмом графа Милорадовича, в котором объявлялось, что в Петербурге принесена присяга в верности Императору Константину Павловичу, что первый присягнул Великий Князь Николай Павлович, что непременная воля Великого Князя есть, чтобы и в Москве принесена была также присяга, и чтобы не была открываема бумага, какая есть в Успенском соборе. Архиепископ представил на сие, что объявление графа Милорадовича не может быть принято как официальное в деле толикой важности. Но генерал-губернатор находил, что когда присяга принесена уже в Петербурге, отлагать оную в Москве было бы неблаговидно и, может быть, неблагоприятно для общественного спокойствия. Архиепископ продолжал представлять, что в основание Государственной присяги в церкви нужен Государственный акт, без которого, и также при неимении указа от Святейшего Синода, неудобно на сие решиться духовному начальству. Генерал-губернатор сказал, что он уже виделся с обер-прокурором Общего собрания Сената князем Гагариным, и что сей обещал созвать сенаторов в чрезвычайное собрание, что, впрочем, если они не решатся ни на какое действие, то он полагает привести к присяге, по крайней мере, губернские чины. На сие Архиепископ выразил, что было бы не только далеко от точности официальной, но и неблаговидно и сомнительно для народа, если бы присягала вся губерния, а Сенат не присягал.

Наконец, когда генерал-губернатор требовал, чтобы присяга была по крайней мере в том случае, если Сенат постановит о сем определении, и оно прочитано будет в Успенском соборе; Архиепископ не нашел возможным отказаться от сего и принять на свою ответственность последствия сего отказа. Нельзя быть одному Императору в Петербурге, а другому в Москве. Как произошла присяга в Петербурге, обстоятельства сего в Москве были не известны. Нельзя было думать, чтобы без важных причин оставлен был бездейственным акт, вверенный Государственному Совету, Синоду и Сенату. Нельзя было предполагать неизвестность содержания сего акта, которое, хотя было закрыто печатью, однако довольно обличалось надписью на конверте, и, без сомнения, благовременно объяснено знавшим оное и всегда верным исполнителем в Бозе почившего Императора министром духовных дел князем Голицыным. Надобно было предположить крайне важные причины, почему председатель Государственного Совета, первенствующий член Синода и министр юстиции не напомнили Государственному Совету, Синоду и Сенату об исполнении, и сии не исполнили того, что Государь Император Александр Павлович повелел им исполнить в случае своей кончины, прежде всякого другого действия. Сии соображения представлялись Архиепископу повелительными, чтобы не отказываться долее от совершения в Москве присяги, совершившейся уже в Петербурге.

Поелику нельзя было знать, решится ли Сенат постановить определение о присяге, то, дабы не производить неблаговременной гласности, старшему духовенству было только подтверждено собраться в Успенский собор на молебен 30 ноября, в день святого Андрея Первозванного, обыкновенно совершаемый; а от генерал-губернатора взято обещание, что о решении Сената дано будет в 11-ть часов утра известие в Чудов монастырь, где будет ожидать оного Архиепископ. Когда получено было известие, что Сенат составил определение и идет к присяге, тогда печальным благовестом в Успенский колокол дано церковное извещение столице о преставлении благочестивейшего Императора Александра Павловича, и вслед за тем произошла в Успенском соборе предположенная присяга.

Дни, протекшие между 30 ноября — 15 декабря 1825 года, конечно, ни для кого в Москве не были так тяжки, как для Архиепископа, которому выпал странный жребий быть хранителем светильника под спудом; зато, наконец, ему прежде других показался открывающийся свет. С 16 на 17 декабря, вскоре после полуночи, он разбужен был священником Троицкой церкви, что близ Сухаревой башни, пришедшим просить разрешения находящуюся на Сухаревой башне ведомства Морского министерства команду привести к присяге на верность Государю Императору Николаю Павловичу. "На каком основании?" — спросил Архиепископ. Священник отвечал, что у начальника есть печатный манифест. Странно было начать провозглашение Императора с Сухаревой башни, особенно в тогдашних обстоятельствах, при обуревании умов народа разными неблагоприятными и непрекословными молвами, но и остановить сие — значило бы произвесть неблагоприятное впечатление. Посему Архиепископ, не произнося решения и выигрывая время, потребовал, чтобы ему для удостоверения показан был манифест, и в то же время послал письмо к генерал-губернатору, спрашивая, не получил ли он манифеста, и прося его совета. Когда принесен был печатный манифест о восшествии на престол Всероссийский Государя Императора Николая Павловича и приложения к нему, Архиепископ, увлеченный тем, что дело наконец вышло на чистую дорогу, тотчас разрешил священнику приведение к присяге, но вслед за тем получил от генерал-губернатора ответ, что он манифеста не получал и что, по его мнению, ничего не должно делать по требованию начальствующего на Сухаревой башне. Между тем присяга на Сухаревой башне была совершена.

Утром 17 дня генерал-губернатор получил собственноручный рескрипт Государя Императора Николая Павловича о восшествии его на Всероссийский престол, но не было получено ни в Сенате высочайшего Манифеста, ни по духовному ведомству Синодского указа о присяге на верноподданство. Новое затруднение было и потому, что Высочайшего рескрипта нельзя было объявить Сенату, между прочим, потому что в нем заключались неподлежавшие при торжественном случае оглашению упоминания о происшествии 14 декабря и о судьбе графа Милорадовича, которому, как бы за то, что спешил объявить Москве несуществовавшего Императора, не суждено жить при истинном Императоре.

Затруднение разрешилось вечером того же дня получением Высочайшего манифеста и прибытием по высочайшему повелению генерал-адъютанта графа Комаровского, для присутствования при открытии копии манифеста и подлинного отречения Цесаревича, хранившихся в Успенском соборе.

Дабы после бывшей погрешительной присяги народ лучше понял настоящее дело, Архиепископ просил генерал-губернатора в продолжение ночи напечатать и доставить потребное число экземпляров Высочайшего манифеста и приложений к нему, чтобы они 18 дня могли быть прочитаны пред присягою во всех церквях столицы. Сие исполнено в точности.

18 дня пред полуднем по собрании в Большом Успенском соборе Правительствующего Сената, военных и гражданских чинов Архиепископ Московский в полном облачении в предшествии прочего духовенства вышел из алтаря, неся над головою серебряный ковчег, в котором хранятся Государственные акты, остановился пред приготовленным на предалтарном амвоне облаченным столом, и, имея пред собою ковчег, говорил: "Внимайте, россияне! Третий год, как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова. Прошла последняя минута Александра; настало время искать его последней воли, но мы не знали, что настало сие время. Внезапно узнаем, что Николай, с наследственною от Александра кротостию и смирением, возводит старейшего брата, и в то же время повелевает положить новый покров тайны на хартию Александра. Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время — значило бы разодрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать? Ты видишь, благословенная душа, что мы не были не верны тебе, но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребенною, и небесам предоставить минуту воскресения. Царь царствующих послал сию минуту. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей Государственную жизнь, скрывающий гроб. Великая воля Александра да воскреснет! Россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастие в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастие".

После сего ковчег, по снятии печати, раскрыт, вынут из него конверт; печать на нем и собственноручная надпись в Бозе почившего Государя Императора Александра Павловича освидетельствованы близ стоявшими московским военным генерал-губернатором и генерал-адъютантом графом Комаровским; и прочитан Архиепископом манифест в Бозе почившего Императора Александра Павловича с приложенным при нем в подлиннике отречением Цесаревича Великого Князя Константина Павловича от права на наследование престола. За сим, по прочтению также Высочайшего манифеста Государя Императора Николая Павловича, приступлено к принесению его Императорскому Величеству присяги на верность подданства.

По требованию обстоятельств Архиепископ нашел нужным чтение формы присяги предначать следующим образом: "По уничтожении силы и действия прежней присяги непреклонным отречением того, кому оная дана (за сим следовало осенение народа крестным знамением) Аз нижеименованный и пр.".

О сем предисловии присяги слышны были впоследствии времени неодинаковые суждения. Некоторые говорили Архиепископу, что мысль о предшествовавшей присяге и о новой присяге при жизни того, кому дана предшествовавшая, действительно, наводила на них некоторую мнительность, и вышеозначенное предисловие, действительно, послужило для них к прекращению сей мнительности. Другие говорили, что Архиепископ принял на себя не принадлежавшую ему власть разрешить от присяги. Но Архиепископ отнюдь не признавал, чтобы его действие имело такое значение. Не разрешение от присяги произнес он, а только свидетельствовал, что сила и действие прежней присяги сами собою уничтожились непреклонным от престола отречением того, кому оная дана; он выразил словами мысль, которая должна была в сие время быть у каждого приступающего к присяге.

За присягою следовало молебное пение о благословении Божием на начинающееся царствование. При возглашении многолетия благочестивейшему Государю Императору Николаю Павловичу, по начатии звона на Ивановской колокольне, по предварительному распоряжению, в то же время произведен звон при всех церквах столицы.

В сие время не было заботы о том, что еще не был получен от Святейшего Синода указ с приложением Высочайшего манифеста и с предписанием о верноподданнической присяге, но когда прошло потом несколько дней и указа еще не было, а происшествие 14 декабря сделалось в Москве известным; тогда мрачным представлялся вопрос: что же делается в Петербурге? Наконец нарочно посланный от Святейшего Синода с указом явился в Москве и объяснял свое умедление тем, что останавливался в Нове-городе и в Твери для раздачи указов. Сие обстоятельство упоминается здесь для того, чтобы представить на усмотрение, не заслуживает ли внимания и распоряжения то, чтобы в случаях Государственной важности Москва не была поставляема после Новгорода и Твери, и чтобы Высочайший манифест получаем был Сенатом, московским генерал-губернатором и московским епархиальным архиереем не позже, нежели начальствующим на Сухаревой башне.


Митрополит Филарет (Дроздов Василий Михайлович) (1782 (ст.ст) /1783 (н.ст.) — 1867) — епископ Российской Православной Церкви; с 3 июля 1821 архиепископ (с 22 августа 1826 — митрополит) Московский и Коломенский. Крупнейший российский православный богослов XIX века. В 1994 году Русской православной церковью прославлен в лике святых в святительском чине.



На главную

Произведения Митрополита Филарета (Дроздова)

Монастыри и храмы Северо-запада