Платон (Н.И. Городецкий) Митрополит Киевский
Об императоре Николае Павловиче

На главную

Произведения Митрополита Платона


В Бозе почившего митрополита Киевского и Галицкого Платона имел я честь и удовольствие увидеть в первый раз в Одессе в 1878 году, во время 50-летнего юбилея Императорского Общества сельского хозяйства Южной России, и потом в тот же день за обедом, состоявшимся в честь этого праздника. Во время обеда было сказано несколько речей; сказал и я, некогда послуживший этому обществу 17 лет, в должности его секретаря и редактора его "Записок". Речь моя была принята с самым теплым сочувствием и к ней, и лично ко мне; многие повставали с мест и крепко жали руку старому труженику. Встал со своего места и владыка архиепископ Платон, подошел ко мне с чарой вина, поблагодарил за речь и попросил навестить его вечером того же дня, что я, конечно, и исполнил.

Пришел я к нему часов в 6 вечера, просидел до полуночи, не заметил, как прошли эти часы, и убедился, сколько мог, по моему разумению, что этот иерарх должен быть причислен к самым просвещенным архипастырям Православной Церкви. В его словах, которые можно сравнить с быстрым серебристым потоком, ярко светились и светлый ум, и ширина разнородных знаний, и доброта сердца, и крепкая вера, и беззаветная любовь к родной земле. Умная речь его часто перемежалась словами и рассказами, возбуждавшими не только улыбку, но и смех. А потому этой почтенной личности нельзя не причислить к таким собеседникам, с которыми не хочется расстаться.

Но кажется (да так я и от других слышал), что любимым предметом бесед митр. Платона был Николай Павлович. "Видели ли вы, — спросил он меня, — императора Николая I?" — "К величайшему моему сожалению, — отвечал я, — не имел счастья видеть". — "О, — сказал Платон, — из Сибири пешком приходили, чтобы взглянуть на этого воистину величественного царя широкого Русского царства; он и в заграничных краях возбуждал к себе не только удивление, но и невольное поклонение: и не раз говорили там, что если бы наш величественный владыка стал в простой одежде среди многотысячной народной массы, то всякий, не знавший его, сказал бы: это государь какого-нибудь могущественного царства. Бывши Рижским епископом, я имел счастье не один раз сидеть у него в кабинете и вести беседу с ним с глазу на глаз, и не мог не убедиться, что у этого царя воистину была царская душа, во всем ее царственном величии, свете, силе и красоте. По своему положению я не мог следить за проявлениями его самодержавной воли, исполненной великодушных благожеланий своему народу, и пусть осудят меня современные мыслители или глашатаи, но я умру с убеждением, что это был во всех отношениях величайший из царей всех царств и народов.

Я Николая I ставлю выше Петра I. Для него неизмеримо дороже были Православная вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра. Николай не приговорил бы к смертной казни святителя Митрофана за осуждение языческой обстановки на Воронежской верфи (грех, который впоследствии Петр Великий оплакал, вынося гроб праведного служителя Православной Церкви). Великий и гениальный преобразователь России рубил на древе жизни Русского народа не одни посохшие сучки или негодные поросли, но подчас и самые здоровые и сильные ветви; не только рубил, но и хотел всецело напитать это росшее целые века дерево чужими соками. Правда, сам он не успел этого сделать; но именно он положил тому начало, так что впоследствии эти чужие соки проникли в самую сердцевину нашего народного дерева и сделались вредоносны. Император Николай Павлович всем сердцем был предан всему чистокровному Русскому и в особенности тому, что стоит во главе и в основании Русского народа и царства — Православной вере. То был истинно православный, глубоко верующий русский царь, и едва ли наша история может указать другого подобного ему в этом отношении. Припомните последние часы его жизни: так умирать может истинный христианин, истинный сын Православной Церкви; он почил, держа в руке крест Христов — символ нашего спасения. Многие ли так умирают из нашей монашествующей братии? С таким ли бесстрашием встречаем смерть мы, отрекшиеся от мира и поставившие задачею отшельнической жизни встречу со смертию, как с переходом в иную, лучшую жизнь?

Некоторые говорят, что Николай Павлович на свое многолетнее величавое царствование положил пятно Венгерскою войною. Да, не вступись он за Австрийскую монархию, — и это многосоставное и разнородное государство распалось бы, для нас открылся бы путь к Царьграду, и нет сомнения, не было бы Крымской войны. Австрия удивила мир своею неблагодарностью, воистину самою черною, едва ли не беспримерною во всей истории человечества. Все это так; но что было побуждением повести войну против мятежной Венгрии? Слава Русского оружия? Слава мощного Русского царя? Мзда какая-нибудь? Нет и нет, а одно — верность обетам Священного Союза, истинно рыцарская честь. А если так, то можно ли набрасывать тень на такого рыцаря чести, каким был всегда и всюду незабвенный наш император Николай Павлович? Честь — самое высокое проявление души человеческой; без нее нет добродетели, нет правды, одна ложь, которой отец есть дьявол. Но если таковы достоинства чести, то кто же должен служить образцом или примером ее, как не стоящие во главе народов? Некоторые из мыслителей совершенно справедливо называют современную политику блудницей, для которой нет чести, нет памяти о сделанном добре. Наш незабвенный царь-христианин был чужд этой гнусной политики-блудницы, с которою так открыто для всего мира любодействовали и Австрия, и Пруссия, и Англия, и другие державы. Да, у нашего царя Николая I была самая прямая, честная душа.

Но чего ни стали говорить, когда он перешел от нас в иной мир (верую, в обители Отца Небесного)? Николая Павловича называли врагом науки и просвещения. Это извет, заслуживающий только одно отвращение. Не любил он шарлатанства науки, красненьких глашатаев во имя науки; но глубоко и искренно уважал истинных жрецов ее, помогал и давал им ход и не жалел для науки государственной казны. На все это мы имеем самые неоспоримые свидетельства. Кто возвел в графское достоинство бывшего поповича? Но не только к наукам, а ко всему благородному и изящному с теплою любовью отзывалось нежное сердце покойного государя. Не ласкал ли он отечески Пушкина, Жуковского, Гоголя и им подобных? Говорят, что Гоголю он послал том ассигнаций, равный тому его "Мертвых душ". Брюллов, Каратыгин, Мартынов, Самойлов и все выдающиеся деятели в области искусств разве не пользовались особыми ласками этого добрейшего, истинно всемилостивейшего монарха?

Наши поклонники необузданной свободы ставят ему в укор: почему он не уничтожил крепостного состояния? Всем известно, что он желал это сделать, желал от всей полноты души; но опасался, как бы дорогой ему Русский темный народ не поработить грубому произволу, кабаку, кулакам, взяточникам и мироедам. Аще слепец слепца поведет, оба в яму упадут. Наших дворян мы не можем не считать за людей зрячих, шедших во главе Русского народа, хотя (но это в скобках) нельзя не признать, что немалое число из них отуманилось веянием легких ветров с Запада и стало холодно относиться к первой нашей народной силе — к Православной Церкви. Нет, мы еще не оценили этой воистину великой и величественной души, для которой все счастье состояло в счастии Русского народа. Знаете ли, как я безгранично был предан государю Николаю Павловичу? Вот как. Выходя из кабинета этого земного для меня бога, если бы я услышал его голос: бросься ради меня из окна, — ей! перекрестясь, бросился бы. И сколько я пролил горьких слез, когда не стало его! И было ли хотя одно воспоминание о нем, которое не вызвало бы у меня слез? Такая моя печаль прекратилась только после одного видения, о котором вам и поведаю; но сделаю некое вступление.

В первый раз вижу вас и беседую с вами, хотя уже и не один час; но я не знаю ваших верований и убеждений. "Не вем, коего духа есте". Верите ли вы в явления ангелов и наших братьев по плоти, отошедших от нас в загробный мир?

На этот вопрос я отвечал: "Я верю во все, что исповедует наша святая Православная Церковь, а она исповедует то, что передано ей откровением или Словом Божиим; но я знаю очень хорошо, что в настоящее время наши легкомысленные передовики не только не верят в явления из загробного мира, а даже смеются над подобными верованиями".

"Совершенно верно вы говорите, — заметил мне Платон. — Не знаю, поверите ли вы моему рассказу; но не забывайте: я старик и, хотя и недостойный, но служитель алтаря Господня, и мне нет никакой надобности говорить ложь или вымысел.

Дело было, когда я епископствовал на Дону, именно в конце сорокоуста по скончавшемся государе Николае Павловиче. Сижу я у себя, время было около полунощных часов под воскресенье, сижу и читаю очередную проповедь одного священника, в которую и было погружено все мое мышление... Стало быть, воображение бездействовало и ни к чему меня не приготовляло. В правую сторону от моего стола находилась дверь в приемную, и она, по обыкновению, была настежь отворена. Я ведь жил всегда, как говорится, нараспашку; да и вообще скажу, мы, нынешние отшельники, далеко не похожи на наших прежних братии: моление не составляет принадлежности нашей аскетической жизни; мы забываем ап. Иакова, который в языке человека видел самое большое зло. Но это в сторону. Сижу я, с углублением читаю проповедь, кое-что мараю в ней и вдруг чувствую, что меня что-то ударило в правый бок, ударило слегка, как будто детским резиновым мячиком, брошенным из растворенной двери. Я не мог не взглянуть в эту сторону, взглянул, и что же представилось глазам моим? В дверях стоит во всем своем царском величии, немного склонясь в сторону, государь император Николай Павлович, устремляя на меня свой орлиный взор. И это не было какое-нибудь туманное, призрачное явление; нет, я вижу незабвенного моего царя, как живого, и в нем все, до мельчайших подробностей, являлось мне в осязаемых очертаниях. Мог ли я не прийти в трепетное смущение? Смотрю на явившегося возлюбленнейшего моего царя, и он проницательно, величественно и вместе с тем добродушно смотрит на меня. И это было не на мгновение. Невольно возник в душе вопрос: встать ли мне и поклониться? Но как кланяться привидению? А с другой стороны, как не поклониться царю, земному богу? Привстаю, и в эти секунды ясный, дивный образ великого из царей земных стал мало-помалу переходить в туманный призрак, стал исчезать, не двигаясь с места, и исчез предо мною; но я не заплакал, и вот с той-то минуты реже стали падать из глаз моих слезы при воспоминании о незабвенном царе Русского царства.

Что же вы скажете о моем видении? Заподозривать меня в вымысле или лжи вы не имеете ни малейшего основания, видя во мне старика и притом архиерея, правда, подчас чрез меру словоохотливого, но лжецом я никогда не был. Однако, что же это было за видение? Галлюцинация, плод воображения, расстройство нервной системы? Пожалуй, и явление Христа апостолам наши ветрогонные мыслители объясняют галлюцинацией, хотя они и не могут доказать, чтобы галлюцинация вдруг овладела 11-ю лицами или пятьюстами братии, которым явился Христос по Воскресении. Знаете ли, что здесь необъяснимо для меня: достоин ли я был того, чтобы величайший из царей земных посетил из загробного мира мое старческое убожество? Почему он не являлся достойнейшему меня? Но, с другой стороны, не тем ли подобные личности и велики, что они "не зрят на человеки?"

Этим беседа наша кончилась.

Но не вымысел ли то со стороны пишущего эти строки? Призываю в свидетели и Бога, и мою старческую совесть, что все это я слышал от архипастыря Платона и записал со слов его. Припоминаю, что в последнее мое свидание с ним в Москве он спросил: позабыл ли я про его видение? Не намекал он этим на передачу видения во всеобщую известность?

Декабря 20-го 1892 года. Севастополь.
Сообщил Ив. Палимпсестов


Опубликовано: Русский Архив. 1893. № 4. С. 435-439.

Митрополит Платон, в миру Николай Иванович Городецкий (1803-1891) — церковно-общественный деятель, миссионер, богослов и духовный писатель.



На главную

Произведения Митрополита Платона

Монастыри и храмы Северо-запада