Письма Императора Николая Павловича И.Ф. Паскевичу
1832-1847

Произведения Николая Павловича Романова

СОДЕРЖАНИЕ

1832 год

С.-Петербург
4 (16) генваря 1832 г.

За разными препятствиями не мог поранее отвечать на письмо твое, любезный Иван Федорович, от 24 декабря; благодарю за добрые желания на новый год. Дай Бог, чтоб он прошел мирно; но вряд ли! Сумасбродство и нахальство Франции и Англии превосходят всякую меру, и чем это кончится, нельзя предсказать. Радуюсь, что вы спокойно начали новый год и что можно было открыть театры. Инструкция, данная тобой корпусным командирам касательно офицеров, весьма хороша. Насчет возвращающихся польских солдат предоставляю тебе поступить по твоему усмотрению; хорошо бы их приманить в нашу службу, хотя с некоторыми выгодами, дабы край от них очистить. Жду бюджета с нетерпением, верю, что нелегко концы свести. Жаль, что Энгель не остается, он умел скоро им полюбиться; надо скорее будет решить о гр. Палене. Красинского последний рапорт также весьма любопытен; надо тебе будет войти в положение горных жителей, которые за приостановлением работы на заводах в крайней нужде; источник сей доходов весьма значительный и может много помочь. Здесь у нас все в порядке и смирно. На маскараде 1-го числа было во дворце за 364 человека; и в отменном благочинии. Скоро, полагаю, должны дойти вторые пехотные резервы, равно и гренадерские. Из рапортов с радостью вижу постепенное усиление полков. Желаю тебе по прочим частям войска также постепенно подвигались к должному устройству, ибо надо быть ко всему готову. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброжелат.

Н.

Жена тебе кланяется.

С.-Петербург
10 (22) генваря 1832 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я за несколько дней и искренно благодарю за добрые вести о положении армии; надеюсь, что по милости Божией принятые тобой меры будут иметь желательные мною последствия. Кн. Шаховскому я дозволил долее здесь пробыть; он было хотел совершенно оставить корпус по семейным обстоятельствам, и с трудом мог я его уговорить остаться; его бы трудно было заместить; он настоящий гренадерский командир. Энгель получил уже увольнение, хотя мне сего весьма жаль; он дело понимал и совершенно действовал сходно моим намерениям. Оставлять сие место не занятым долго невозможно.

Будущее Положение для Королевства видел. Весьма бы полезно было кончить оное в твоем присутствии. Так как последние известия из Лондона меня успокоили, то я двинул гвардию домой; н считаю, что в нынешнюю минуту без большого затруднения тебе можно сюда прибыть на самое короткое время; что будет весьма полезно по всем предметам, мы в один час с тобой больше сделаем и решим, чем в несколько месяцев на бумаге. Стало, разрешаю тебе, ежели не увидишь препятствий, приехать ко мне ныне же. Полагаю, на всю поездку достаточно будет трех недель. Здесь кончим мы все, что касается до будущего Положения Королевства и расположения армии. В отсутствие твое старший будет командовать по наружности; оставь все подробности кн. Горчакову.

С каким нетерпением ждать тебя буду и с какою радостью обниму! Стало, до свидания.

Здесь все тихо и хорошо. Прочее сам увидишь. Жена тебе кланяется. Прощай, любезный отец командир, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н.

С.-Петербург
2 (14) марта 1832 г.

Любезный Иван Федорович, с отъезда твоего я три раза получил твои известия из Дуги, Суража и из Соколовки: жалею, что починка экипажа тебя заставила провесть столь неприятно целые сутки. Ты уже должен быть известен о наглой и неслыханной дерзости французов, завладевших насильно и среди ночи Анконой; не знаю, чем кончится; но ежели и это союзники мои перенесут терпеливо, то поздравляю их с самыми прекрасными последствиями; удивляться же сему я никак не могу, ибо полтора года сие предвижу вопреки уверению противного других, кои из-за ослепления или трусости не хотели признавать того, что для меня очевидно было. Покуда я никаких перемен не делаю в наших распоряжениях. Ежели мои союзники атакованы будут в Германии, то мы готовы; в противном случае не мне начинать войну. Но время сие ради Бога употреби в пользу, усугубя надзоры за приведением всего в должный вид и образование. По рапортам ты силен числом людей, но желательно, чтоб и обучение не совершенно пропадало.

Больных по госпитальным рапортам очень прибывает. Вели Горчакову объехать войска и донести, в каком положении фронтовая и хозяйственная части ныне находятся? Я ищу, кого из своих ген.-адъютантов можно мне будет послать для того же предмета. Письмо сие везет к тебе Ф.А. Фельдман, которого тебе поручаю в милость. Вчера прибыл сюда сын Т. Лубенского, для определения в службу; первый пример; желательно, чтоб подействовал на прочих; призови, пожалуй, отца и скажи ему, сколько мне приятно видеть, что он слова мои не забыл.

Не худо б было придумать, как бы польские флорины уравнять ценностью с нашей монетой, приноровя так, чтоб не было более со временем в Польше иной монеты, как наша; и дав звание флоринов нашим 1/4 рубля; как полагаешь, хорошо ли будет?

Ежели обстоятельства более объяснятся к войне в Германии, то я намерен послать ген.-адъютанта Нейдгардта в Вену; дабы узнать, чего австрийцы хотят? и какие предположения в военном смысле у них в виду, дабы нам заблаговременно знать, что наше будет дело. То же полагаю сделать и с пруссаками. Гвардия наша начинает вступать, и в отличном виде.

Здесь все тихо, но в крайнем ожесточении на французов. Прошу княгине поцеловать за меня ручку. Жена моя тебе кланяется. Прощай, любезный отец командир; верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелат.

Н.

Всем нашим кланяюсь.

С.-Петербург
31 марта (12 апреля) 1832 г.

Я получил письмо твое, любезный Иван Федорович, в прошлую субботу вечером, за которое благодарю. Весть о назначении депутации мне весьма приятна и делает честь удальству гр. Витта; влияние, которое выбор лиц произвести должен в целом крае и во всей Европе, будет весьма полезно и не может не изумить демагогов. Ты весьма хорошо сделал, что назначил им вспомоществование и присылаешь с ними адъютанта. Здесь будет им прием в Георгиевской зале, с тем, чтоб дать всю возможную сему важность в лице России и польстить ее честолюбию. Словом, дело это прекрасное, и не могу тебя довольно за оное поблагодарить. Что касается до соблюдения новодарованного учреждения, надо крайне избегать всякого оному нарушения. Но ежели из прощенных офицеров кто нарушит спокойствие, то таковых предавать военному суду, как неблагодарно вторично нарушивших присягу; тем, кажется, избегнем мы дальнейшее. Лубенские теперь все в руках наших, надо показывать, что мы верим их преданности, но продолжать за ними строго надзирать [...]. С радостью слышу, что находим успех в образовании войск; постепенно уведомляй меня, каково пойдет. Теперь до сентября останутся у тебя оба корпуса; а осенью воротить 3-й, которому всех ближе домой. Жду с любопытством, что решишь по цитадели, а потом по Модлину. Послал ли Жомини осмотреть Раховский пункт? Прежде еще, чем получил письмо твое, я уже назначил гр. Строганова в министерство внутренних дел, Коссецкого — юстиции и Фурмана в финансов. Раутенштрауха нашел я полезнее оставить членом правительственного совета и государственного совета, чем давать особую часть; ибо он хорош как советник по всему, но крут и груб в личных сношениях, заведывая особой частью. С тех пор, увидев третьего дня Энгеля, я удостоверился, что я правильно судил, ибо и он совершенно разделяет сие мнение. Притом, ежели когда-либо будешь ты в отсутствии, то он совершенно способен будет временно председательствовать.

Здесь все в порядке; по политике все по-старому. Жена моя вам кланяется; а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброжелат. Н.

Гр. Витту скажи спасибо. Вот письмо, на которое, кажется, и ответа не нужн.

С.-Петербург
5 (17) апреля 1832 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я в субботу поздно вечером. Радуюсь, что все спокойно, и молю Бога, чтобы так и осталось. Ты хорошо сделал, что набор отложил до отъезда депутатов, скоро ли едут? Жду с нетерпением, что мне Фельдман от тебя привезет касательно цитадели?

Я всегда полагал, что более 50 домов под сломку не пойдет; касательно работы, то кажется мне, так как революционное правительство наряжало жителей на работу, то справедливо употребить и ныне ту же меру, производя солдатскую плату по 40 копеек медью; можно ли? Ты меня поставил в неприятное затруднение по предмету отправления библиотек, ибо писал о возникших вопросах прямо официально Грабовскому, который про это ничего не знал. Должно про подобные вещи писать записками ко мне в собственные руки, ибо касаются моих повелений как русского Государя, наказующего вероломство поляков; и потому ежели и есть какое затруднение, то должно непосредственно меня об атом уведомлять. Сие тем более в сем случае нужно было, что и самая просьба не основательна, в особенности Societe Litteraire [Литературное общество (фр.)]: ибо, как они ни говорят, но Чарторижский и Немцевич были главные члены их и первые в революции; а как мы вошли военной рукой в Варшаву, то и все подобные предметы суть трофеи наши. Из милости я могу ими жаловать их вновь, но принадлежат они нам. Вперед прошу решительно сего избегать. Известия из Австрии весьма любопытны, хотя не новы.

Орлов прибыл в Лондон и принят отлично.

Сюда прибыл маршал Мортье, я его не видел еще, но его хвалят. По последним сведениям из Лондона кажется, что Англия решилась пристать к нам трем, чтоб требовать от Франции немедля оставить Анкону. Замечания твои насчет Головина справедливы, не знаю покуда, кого назначить на место г. Витта, когда он кончит свои занятия по суду. Твоя рекомендация г. Сулима для меня важна, и я буду иметь его в виду. Здесь все тихо и в должном порядке. Жена тебе кланяется. Княгине целую ручки. Завтра иду к исповеди; прошу тебя простить, ежели в чем невольно огорчил, в одном смею тебя уверить — в искренней моей благодарности и нелицемерной неизменной дружбе, с которою навсегда тебе доброжелат.

Н.

С.-Петербург
12 (24) апреля 1832 г.

В четверг, выходя от обедни, получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 1 (13) апреля. С сердечным сожалением вижу, что несогласие мое на утверждение г. Раутенштрауха в комиссию внутр. дел тебя огорчило; решившись на это, я не имел иной пели, как пользу службы. Отдавая полную справедливость ему и в способностях, и в том усердии, которое ныне нам оказывает, я убежден был и остаюсь, что несравненно он полезнее будет в общем совете, как старший член, чем управляющим столь важною частью, где нам нужен собственно русский и надежный. Покойный брат 15 лет имел при себе г. Раутенштрауха, знал его и уважал все его дарования, употреблял его с полною деятельностью, но никогда не вверял ему отдельной части, ибо знал его характер и недостатки и держал его строго, чему я был часто свидетель. Употреблять его таким же образом и полезно, и нужно, но не иначе. Вот моя исповедь.

13 (25). На днях уведомило нас австрийское правительство, что хотя не предвидит причины близкому разрыву с Францией, но, следуя за поведением оной и постепенно возрастающею дерзостью ее, даже в делах внутренних Германии, они решились настаивать у короля прусского серьезно заняться всеми предварительными мерами для предупреждения нахального начала войны. Они просят содействия моего при короле, дабы убедить его на сие решиться, и предлагают дать в случае нужды вспомогательный корпус для центральной армии в 50 тыс. человек!

Первое, совершенно сходное и с моим убеждением, я принял; но второе предложение я отверг решительно, сказав, что ежели помощь России нужной быть может, так она не иначе явится, как с 200 тыс. человек, как прилично ее величию и кн. Варшавскому!

Повторяю, что не вижу на сей раз опасности, ибо Франция одна никогда не может отважиться начать войну с целой Европой; она тогда опасна быть может, ежели дадут ей время и способ поставить вверх дном южную Германию; что всячески ныне старается сделать; но против чего, кажется, принимают весьма благоразумные меры. Ежели же нам надо будет явиться, то наша армия должна составить центр между пруссаков и австрийцев, вероятно, действуя в Саксонии, на Франкфурт на Майне. Тогда назначу 1-й, 2-й и 3-й пехотные гренадер. и гвардейский пехот. корпуса и 1-й, 2-й, 3-й и 4-и резерв. кавал. с приличным числом казаков. Предвижу возможность таковой потребности, надо подумать, кому мы поручим твою должность по Царству? — ежели б Энгель согласился, лучше б не нужно было, ибо военную часть в Царстве можно б было тогда вручить гр. Кайсарову, который с 5-м корпусом должен будет занять сей край. Лучшего, как Энгель, не найдем, разве Витта оставить.

Нейдгардт едет в Доберон к водам; я поручил ему в проезд через Берлин переговорить с пруссаками и условиться обо всем; что из сего будет — увидим.

Строганова я отправлю на днях; надеюсь, что он с прежним усердием примется вновь за дело. Надеюсь, что и Раутенштраух в той пространной сфере, которую я ему назначил, будет по-прежнему полезен. Жду с любопытством последствий твоей поездки в Модлин. Княгине прошу поцеловать ручку. Жена моя тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твой навеки доброжелат. Н.

Елагин Остров
29 мая (10 июня) 1832 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 23-гo (4) числа. Радуюсь душевно, что закладка цитадели счастливо исполнена, прошла благополучно и что ты при сем случае был доволен успехами войск. Что касается до неприсутствия поляков при сем торжестве, то, признаюсь, я понимаю, что было б сие им чересчур тяжело. Их раздражение по причине рекрутского набора кончится ничем, я уверен; но уверен я и в том, что с окончанием оного и с удалением всего сего сброда вздорных и нам столь враждебных люден все совершенно успокоится и даже, может быть, примет вовсе другой оборот. Что касается до сожалений наших к ним, оно совершенно неуместно и ты хорошо делаешь, что не даешь сему воли. Ты весьма правильно говоришь, нужна справедливая строгость и непреодолимое постоянство в мерах, принятых для постепенного их преобразования. Не отступлю от этого ни на шаг.

Благодарности от них я не ожидаю и, признаюсь, слишком глубоко их презираю, чтоб она мне могла быть в какую цену; я стремлюсь заслужить благодарность России, потомства, вот моя постоянная мысль; с помощью Божиею, не унываю и буду стараться, покуда силы будут; и сына готовлю на службу России в тех же мыслях и вижу, что он чувствует, как я. По совершенной неизвестности исхода дел в Европе, я решился остановить гренадер вдоль правого берега Двины; равно и 4-й резервный корпус по Днепру. Так будут они в 6 недель наравне с хвостом твоей армии, ежели б нужно было двигаться. Здесь все тихо и хорошо; войска готовятся к лагерю.

Вчера прибыл Поццо из Парижа, я его 12 лет не видал, и мы друг друга могли поздравить стариками. Он крайне любопытен и уверяет, что более года не быть миру; что Филипп первый свалится, а за ним будет la terreur [террор (фр.)] и война неизбежна!

Вот и все мои новости. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней дружбе моей.

Тебе искренно доброжелат. Н.

Александрия
5 (17) июня 1832 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 30-го (12) числа. Слава Богу, что набор, несмотря на крик и нарекания, идет тихо и хорошо; надеюсь на милость Божию, что так и кончится. Рапорт кн. Горчакова вообще довольно удовлетворителен; и все твои вслед оного предписания весьма хороши; я не сомневаюсь в старании всех, но в умении, после столь ужасной потери испытанных старых шт.-офицеров; потеря невозвратная.

Твое опасение за Германию совершенно и я разделяю; опасность вижу ныне я тут, а не во Франции; дай Бог, чтоб меры. принимаемые Австрией и Пруссией, были успешны; но, по-моему, поздно спохватились и вряд ли помогут или остановят зло. Во Франции, как кажется, началась серьезная драка не в одной Вандее, но и в пяти или шести ближайших к оной департаментах; и ежели 6 герцогиня Берри не наделала своим сумасбродством беду, трудно б было не ожидать важных последствий. Одно важно уже то, что междоусобная война началась; а так как мы верно Францию не атакуем, что одно могло временно соединить враждующие партии, то ясно кажется мне, что не может нам Франция одна быть страшна. Но оборони Боже давать волю революции торжествовать ненаказанно в Германии; тогда Франция усилится ею, и война будет и неизбежна, и ужасна!

Здесь у нас по-прежнему холодно, тихо и смирно; на днях думаю дочерей отправить морем в Доберон и намереваюсь проводить их до высоты Ревеля; а оттуда возвратиться сухим путем. Жена тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твои навеки доброжелат. Н.

Александрия
28 июня 1832 г.

Любезный Иван Федорович, письмо твое от 20 июня получил я третьего дня поутру, и благодарю за все добрые вести. Слава Богу, что у тебя все тихо и спокойно идет; это, верно, и бесит наших врагов; в особенности в Англии ругательства на меня превосходят воображение; подстрекают на сие кн. Чарторижский и младший сын Замойского. Странно и почти смешно, что английское правительство избрало к нам в послы, на место лорда Гетидера, лорда Дургама, того самого, который известен своим ультралиберальством, или попросту сказать якобинством. Говорят, что будто он самому своему правительству, то есть друзьям своим, сделался беспокоен, и чтобы уволить его под благовидным предлогом и польстить его гордость, шлют его к нам, в надежде, что он у нас исправится. Я так благодарен за честь, и, право, ремесло берейтора мне невмочь, и охотно его избавился б, ежели б мог; впрочем, может быть, его удаление из центра интриг менее будет опасно; у нас же удостоверится, ибо умен; говорят, что он во многом совершенно ложное имеет понятие, и, может быть, переменить свой образ мыслей. Доброе желание правительства быть с нами в ладах доказывается и тем, что они сменили тотчас консулов своих в Мемеле и в Варшаве, как нам противных. Вполне разделяю твой образ мыслей касательно хода дел во Франции. Может ли быть что глупее и подлее, как роль короля, который, решившись раз потчевать тех, коим обязан своим воцарением, и стало, казалось, что с ними разошелся, объявил Париж в осадном положении, и все это к ничему! стало, нигде не прав, и сам себя в грязь положил, из которой, по правде, лучше 6 ему было никогда не вылезать. Проект Гродно рассматриваю; равно и проект укрепления границ. Здесь у нас все тихо, но холодно и до сего дня такая грязь, что я войска должен был разрешить вывести из лагеря; сущая беда; говорят, что и везде так. Записку о ходе верховного суда читал и понимаю, что скоро идти не может, сколь сие ни желательно. Судить военным судом скрывателей оружия не только можно, но и должно. Письмо польского офицера весьма любопытно; хорош народ!

Радуюсь, что Горчаков находит успех. Хорошо бы Гиленшмиту тоже осматривать артиллерию; она в плохом еще виде. Учебные команды для 2-го и 3-го корпусов на днях идут.

Жена тебе кланяется, княгине целую ручки. Тебя же от всего сердца обнимаю. Верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

Лагерь при Красном Селе
5 (17) июля 1832 г.

Благодарю тебя душевно, любезный Иван Федорович, за письмо твое от 27-го числа и за поздравление со днем моего рождения. Дай Бог, чтоб мне удалось упрочить благосостояние России; тогда я умру спокоен. Радуюсь, что у тебя все тихо и спокойно, несмотря на все предсказания наших друзей. Вчера я видел наших раненых и нашел их в добром духе; но раны есть ужасные! Слухи о Венгрии надеюсь, что несправедливы; чуть ли это не желания ли одни господ поляков и надежды их; впрочем, зародыш всему дурному в них есть, этому я верю; но быть не может, чтоб было в войсках, тем более, что, по системе австрийской, никогда войска венгерские не стоят вместе; они же лучшая у них всегда пехота. Сегодня прибыл Дургам, я его видел в Кронштадте и, несмотря на его неприятную рожу, должен признаться, что слышал от него более хорошего, чем ожидал, и ни слова о Польше; увидим, что дальше будет. У нас покуда такой холод, как будто в сентябре, и более двух дней теплых не было. Завтра ученье в цель артиллерии, будет 120 орудий. Хорошо б и у вас сим заняться. Радуюсь, что ты войсками ныне довольнее; надеюсь, что все к лучшему пойдет. Грабовский мне пишет, что ты его милостиво принял и что вообще тебя все любят и уважают; и что дела идут весьма удовлетворительно. Жалеет только, что суд над злодеями наряжен не военный; ибо сим дело долго тянется. Жена моя тебе кланяется, я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

Александрия
12 (24) июля 1832 г.

Я получил письмо твое от 5-го (17) третьего дня поутру и радуюсь, любезный Иван Федорович, что все идет тихо и хорошо. Отчет по финансовой части крайне удовлетворителен и любопытен, делает честь Фурману и всему устройству сей части в Польше и доказывает, что край сей не совершенно истощен, как полагали. Отчет кн. Горчакова также весьма удовлетворителен и обещает хороших последствий. Вчера я смотрел образцового полка команды, идущие во 2-й и 3-й корпуса; могу сказать, точно отличные; надо строго только наблюдать, чтобы не отходили ни в малейшей вещи от сих образцов. Дургам прибыл; я его сперва принял инкогнито, быв в Кронштадте; он был tres embarasse [очень смущен (фр.)]; но я его скоро ободрил и должен признаться к своему удивлению, что был им весьма доволен. Он никакого не имеет поручения, как только уверить нас в искреннем их желании быть с нами в теснейшей дружбе. Ни слова мне про Польшу; но в разговорах изъяснил он с другими, что в обиду себе считает, что полагали, чтоб он согласиться мог на какое-либо поручение подобного рода; что дело это наше собственное, как ирландское их; словом, говорит как нельзя лучше. Я был у них на корабле, который ведено было мне показать, и меня приняли как своего, все показывая. Признаюсь, я ничего хорошего тут не видел; и они сами с удивлением смотрят и говорят про наши корабли. Важно то еще, что в парламенте было предложение министров, чтоб платить причитающуюся долю долга нашего в Англию; спор был упорный; дошло до того, что министры объявили, что они, в случае отказа, оставят министерство; и наконец 46 голосами перевес остался на их стороне в пользу нашу. Дело весьма важное и доказывающее, сколь они силятся с нами ладить. Франция в таком положении, что ежечасно должно ждать перемены в правительстве; но что из сего выйдет, один Бог знает. Мы будем спокойно ждать, ни во что не вмешиваясь. Калишские кадеты прибыли и премилые ребята. Княгине целую ручки. Жена моя тебе кланяется; а я сердечно обнимаю; твой навеки доброжелательный.

Н.

Александрия 28 июля
(10 августа) 1832 г.

Я получил письмо твое, любезный Иван Федорович, в воскресенье вечером среди всех попыхов маневров. Что посольство Дургама вскружило все головы в Варшаве, сему я верю весьма; но тем пуще обмануться в своих ожиданиях, ибо он даже рта не разевал. Вообще я им весьма доволен; мы разных правил, но ищем одного, хотя разными путями. В главном же мы совершенно одного мнения: сохранение согласия между нами, опасение и недоверенность к Франции и избежание елико возможно войны. Он мне признался уже, что совершенно с фальшивыми мыслями об России к нам прибыл; удивляется видеть у нас истинную и просвещенную свободу; любовь к отечеству и к Государю; словом, нашел все противное своему ожиданию. Поедет в Москву, чтобы видеть сердце наше; весьма ему здорово.

Будет ли от австрийцев и пруссаков решительное поддержание условленных мер, не знаю; надеюсь, но не уверен; а считаю, что сим все может быть выиграно или навсегда потеряно. Про результат посылки кн. Вреде еще ничего не знаю, но ежели так, то разделяю твое опасение. Покушение польских рекрут не важно, но неприятно; надо однако будет над несколькими сделать пример, взыскав и с наших за слабое смотрение. Происшествие с полковн. Шлипенбахом в моих глазах гораздо важнее, ибо пример несубординации в вышнем офицере и пред фронтом, в присутствии корпусного командира. Я бы отдал его под суд, ежели б не знал за хорошего офицера, пусть посидит покуда в крепости.

Рибопьер прислал мне копию с сообщенного ему показания прусским правительством об открытом заговоре и говорит мне, что тебе о том донес; что это такое?

Маневры у нас кончились благополучно; я был весьма доволен всеми войсками; но пехотой и артиллерией особенно; мы делали до 40 верст почти без привалов; и не было усталых. Все прошло весело и с хорошей погодой; а сегодня буря жестокая. В Кронштадте собран флот на рейде 17 кораблей, 12 фрегатов, а всех 49 вымпелов; картина прекрасная. Жена тебе кланяется. Целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

С.-Петербург
1 октября 1832 г.

Мне приходится благодарить тебя, любезный Иван Федорович, за три твоих письма, из которых первое получил я в Смоленске, второе в Москве, а последнее третьего дня здесь. Исполнив поездку мою, простиравшуюся в одну сторону до Киева, в другую до Воронежа, возвратясь на Москву в 23 1/2 дня, мне точно не было никакой возможности ранее тебе отвечать. Твое удовольствие состоянием войск меня особенно обрадовало и доказывает, что неусыпные труды твои и твое усердие умел перелить в душу подчиненных.

Спасибо тебе и им за таковой отличный успех. Я также почти везде совершенно доволен был состоянием войск, мною осмотренных, в особенности кавалерии, которая в блестящем виде.

Прием, тебе сделанный в Люблине, и замеченный тобою дух в тамошних сословиях крайне меня удивил и порадовал; ежели сему искренно верить, так надо благодарить Бога, что наконец открыл им глаза и убедил их в истинной их пользе. Славу Богу.

Посылаю тебе оригиналом записку, мною полученную из Дрездена, от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что мое мнение насчет Собаньской подтверждается.

Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личиной преданности, и столь же верна гр. Витту, как любовница, как России, быв ей подданная. Весьма хорошо б было открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию.

Жду ежеминутно разрешения жены моей, моли за нас Бога, чтобы даровал нам и сей раз счастливо пройти сию критическую минуту.

Здесь все тихо и хорошо. Не знаем, чем разрешится Голландская гроза и будут ли англичане довольно глупы и дерзки, чтобы вести французов в Бельгию, а гарнизоны их в крепости, строенные на английские деньги против Франции. Принц Оранский мне пишет, что они с 100 000 войска готовы защищаться до последней капли крови, и я сему нимало не сомневаюсь. Странное и непостижимое стечение обстоятельств. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой искренно доброжелательн.

Н.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

С. -Петербург
21 октября (2 ноября) 1832 г.

С новым удовольствием читал я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 12-го (24). Отличное состояние войск и постепенный успех, тобой в них замечаемый, меня крайне радуют. Последние твои предписания насчет зимних занятий и способ, тобой избранный для усовершенствования всех начальников в больших действиях, совершенно согласны с моими желаниями; а твои слова, что все служат верой и правдой, служат мне залогом, что все замеченное к весне усовершенствуется до желаемой степени. Мне весьма приятно, что были присланы свидетели из прусской армии, ибо то, что видели они, послужит неверящим доказательством, что армия наша, вопреки их уверениям, существует и существует на помощь нашим друзьям и на погибель врагам; ты весьма хорошо сделал, что им все показал. Насчет дел европейских по сей день должен тоже повторять, что не знаю, что будет, но верить не могу, чтоб англичане осмелились начать войну против Голландии и в особенности в эту пору; и еще менее, чтоб позволить могли французам идти занять Бельгию. Твое желание в письме исполнилось, ибо получил оное после счастливого разрешения жены. Слава Богу, он услышал молитвы мои и поддержал в одиннадцатый раз силы доброй почтенной моей жены. Дай Бог, чтоб новорожденный мой Архистратиг был верным слугой своему отечеству; буду на то его готовить, как готовлю братьев. Жена моя тебе кланяется и благодарит за добрые желания. Целую ручки княгине.

Забыл было сказать тебе про Малетского. Про обстоятельство, о котором в бумаге своей упоминаешь, что будто он отклонял от постройки Модлина, я никогда не слыхал и желаю знать, кто тебе сие сказывал. Но ты сам видел работы его в Замосце; он прекрасный строитель, коего таланты терять жаль, у нас же точно мало надежных строителей; после Опермана изворачиваемся кое-как, и я полагал, что, оставя его под отчетностью инженер-департамента, можно было употребить в Бресте, поручив тебе, наравне с Модлиным, главное заведывание построения крепости.

Прощай, верь искренней дружбе, любезный Иван Федорович, тебя искренно любящий и доброжелат.

Н.

С. -Петербург
24 ноября (6 декабря) 1832 г.

Отвечаю на два твоих письма, любезный Иван Федорович, от 10-го и 18-го чисел сего месяца. Ожидав ежеминутно приезда графа Витта, я откладывал писать до свидания с ним, думая, что он изустно многое от тебя привезет. Сегодня только узнали мы через письмо его, что он в дороге заболел. Жалею весьма, что ты себя столь мало поберег, что схватил лихорадку. Слава Богу, что так прошло, но молю тебя, будь осторожен и не пренебрегай своим здоровьем. Успехи по Модлину невероятные и делают честь строителям. Признаюсь, устройство сей крепости и Варшавской цитадели считаю я величайшей важности.

Записку Фурмана разбираю и отвечать буду при будущем случае; но все трудно мне понять, не имея всего бюджета перед глазами, который мне желательно скорее получить.

Вчера был я в Кронштадте и видел 1500 поляков уже во фронте; ими все не нахвалятся, не только нет беглых, но даже не было с приходу и одного пьяного. То же получил я донесение из Кавказа, так что надеюсь, что скоро и забудут, что они не всегда здесь служили. Влияние на умы, произведенное вступлением французов в Бельгию, весьма естественно; но дело еще не похоже на всеобщую войну. Противная войне партия в Англии беспрестанно усиливается, и я полагаю, что скоро кончится переменою в министерстве. Всего забавнее то, что Дургам за нас поссорился со всеми товарищами и не ездит более в совет! О люди! люди!

Предположения твои насчет формирования артиллерии совершенно согласны с тем, что я предполагал сделать. Формирование же подвижных магазинов на сем основании сколь ни выгодно, но требует по затруднению большого соображения, чем мы ныне же займемся.

Здесь все тихо и хорошо, зима у нас стоит ровная, но снег выпал только сегодня и сегодня же в первый раз можно было ехать на санях. Все внимание обращено ныне на происшествия в Голландии. В Испании, кажется, все с ума сошли, и надо и там ждать суматохи. Из Турции нового ничего не имею, но жду ежечасно; покуда велел готовиться флоту.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательн. Н.

С.-Петербург
25 декабря 1832 г.
(6 генваря 1833 г.).

Начинаю ответ мой на письмо твое от 14-го (28) числа поздравлением с наступающим новым годом; дай Боже, чтоб оный прошел в мире и тишине; но ежели присуждено нам сразиться с общим врагом, то да благословит всемогущий Бог оружие наше, на защиту правого дела и во славу России! Сегодня был обыкновенный парад и молебен и произвел на всех присутствующих то же глубокое впечатление, которое возбуждает всегда. Возвратясь домой, получил стороной известие о падении Антверпенской цитадели. Жаль! — тем более что столь славная защита заслуживала быть увенчанной выручением, и что бездействие армии непонятно! К чему было лить кровь, ежели с тем, чтоб ничего не произвесть; странно и непонятно.

Ты хорошо делаешь, что занимаешься приготовлениями к рекрутскому набору и на весьма справедливом основании.

Здесь все тихо и хорошо. Жду приезда кн. Горчакова и гр. Красовского, чтоб условиться об исполнении предлагаемого переформирования армии в новый состав, который нам даст большие выгоды. Еще не решаюсь, как к оному приступить.

Все сии дни меня замучили бумагами, и я насилу отделался. Всякий как бы нарочно ищет свалить с плеч на меня. Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброжелительн. Н.

1833 год

С.-Петербург 12 (24) генваря 1833 г.

Я поручил графу Чернышеву уведомить тебя, любезный Иван Федорович, о причине моей невольной неисправности. Схватив простуду на маскараде 1-го числа, перемогался несколько дней, как вдруг сшибло меня с ног до такой степени, что два дня насилу отваляться мог; в одно со мной время занемогла жена, потом трое детей, наконец почти все в городе переболели или ныне занемогают, и решили, что мы все грипп, но не гриб съели, быть так, и скучно, и смешно; сегодня в гвард. саперн. бат. недостало даже людей в караул. Но, благодаря Бога, болезнь не опасна, но слабость необычайная; даже доктора валятся. Теперь начал я выходить и опять готов на службу. Письмо твое от 6-го числа получил сегодня при Горчакове, с которым обедал. Я им очень доволен, и, сколько видеть могу, счастье его не избаловало, жаль бы, ибо я его очень люблю. Я начинаю разделять надежду твою мир на сей год видеть еще сохраненным; но, правду сказать, не знаю, радоваться ли сему, ибо зло с каждым днем укореняется; наша же сторона бездействием слабеет, тогда как противная всеми адскими своими способами подкапывает наше существование. В голову сего я ставлю французско-египетское нашествие на султана. Знают, что не могу я допустить другим завладеть Царьградом, знают, что сие приобретение насильное, противное нашим выгодам, должно поднять зависть Австрии и Англии, и потому наше долготерпение вознаграждается сею новою возрождаемою задачей, которую один Бог решить может и которая должна отвлечь значительную часть сил наших! Из Царьграда, после известия разбития и пленения визиря, новых никаких известий я не получал; довольно странно.

Здесь кроме кашля, чиханья и оханья все тихо и спокойно. Из Грузии получил известия, что все идет хорошо и по всем показаниям зачинщик всего дела царевич Окропир, живущий в Москве, женившийся на графине Кутайсовой и которому полтора года тому назад позволил съездить в Грузию; и он этим воспользовался для начатия заговора, я по твоей записке справку сделать велю.

Княгине целую ручки. Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

Александрия
12 (24) июня 1833 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, от 4-го числа получил я три дня тому и душевно тебя благодарю за содержание оного. Я следую твоим советам, мой отец командир, и беру все те осторожности, которые здравый рассудок велит; твои верные молодцы линейные меня окружают и всюду смотрят, где я бываю; но поверь мне, что вернее всего положиться, впрочем, на милосердие Божие; его воле предался я не с языка, но от всего сердца, и совершенно спокойно жду, что Ему угодно будет решить.

Между тем поимка Завиши с сообщниками у тебя и Шиманского у Долгорукова, о котором он тебе верно сообщил, весьма важна.

Показания последнего весьма любопытны и дают совершенное понятие о всем ходе сего "прекрасного" предприятия. Благодарю тебя, что так славно начали дело о построении крепости на устье Вепржа; одного этого недоставало, чтоб окончательно упрочить нашу позицию, которая теперь точно будет прекрепкая. Посылаю тебе из любопытства письмо ко мне графа Ребиндера и адрес, мне врученный депутацией в Гельсингфорсе; как бы везде так хорошо думали, куды как бы нам легко было! Завтра идем в лагерь, маневрируя на всех дорогах, откуда войска идут, и погода у нас чудная, какой давно не припомним. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательный Н.

Для Яновского завода хорошо бы выписать жеребцов; вели сим заняться.

Красное Село
6 (18) июля 1833 г.

Благодарю тебя душевно, любезный отец командир, за письмо твое от 26-го числа и за все добрые желания; дай Боже, чтоб я полезен мог быть матушке России, которой служу от всей души и крайнему разумению. Пора было пруссакам проснуться, ибо долго их и шевельнуть нельзя было; так что скоро поздно было б. На все предлагаемые перемены по Модлину и цитадели я совершенно согласен; с нетерпением жду планов новой крепости на устье Вепржа; и тем заключим работы нашего большого тет-де-пона в Европу; славное будет дело! От Орлова имею весьма удовлетворительные известия, все идет как желать только можно, и даже трактат наш почти что уже заключен был. Он полагал отплыть с флотом и войсками 27-го или 28-го числа, чему я очень рад, ибо докажет всему свету, что можно верить нашему слову. С Англией начинаем приходить в лучшие сношения.

Здесь все у нас хорошо, кроме погоды, которая вдруг сделалась октябрьская. Брат вчера уехал в Москву; и все теперь на меня обрушилось; ибо и за флотом я должен смотреть, так что насилу поспеваю, вот тебе все мои новости. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней старой моей дружбе.

Твой доброжелательн. Н.

Александрия
16 июля 1833 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, от 7-го числа получил я третьего дня, за которое благодарю. Радуюсь, что у вас все тихо и спокойно. Слава Богу, я имею уже рапорт Орлова о прибытии его в Одессу и большей части войск в Кафу. Дело сие, конечно, с видимым благословением Божиим, ибо и ветер сделался попутным до такой степени, что в 4 дня все возвратилось. Слава Богу, увидят, умеем ли держать слово! Но ненависть к нам толико сильна, что она ослепляет на все наши дела, как бы они явны ни были.

Все эти дни был я занят в лагере ученьями и маневрами и смело могу сказать, что дожил до того, что желал, то есть до быстроты с порядком, до движимости и поворотливости в высшей степени. Даже кавалерия ныне делает все, что я с нее требую. Ген.-адъют. Берг был все время при мне и о всем в состоянии будет тебе дать полный и подробный отчет. Послезавтра начинаются большие маневры на довольно пространном протяжении. Теперь приступаю к самому важному в сем письме; я получил решительное приглашение от австрийского императора, для свидания с ним в Богемии, срок назначен к 25 августа (7 сентября), свидание будет самое короткое, и не решено еще, хотя б сие очень было желательно, будет ли туда король прусский или увижусь с ним в другом месте. Туда намерен я ехать морем в Штетин, но обратно будет поздно пускаться в море и придется возвращаться через Пруссию или, что я бы предпочитал, через Польшу, где я отдамся тебе на руки; и согласен на все осторожности, которые ты нужными сочтешь; я бы хотел въехать чрез Калиш и, не заезжая в Варшаву, направить свой путь на Модлин и Ковно. Дорогой хотел бы я видеть, что можно будет, твоих войск. Вот мои желания; но ты решишь, можно ли или нет; и для сего прошу мне отвечать как наискорее, вовсе никому сего не сообщая и даже сбирая войск как бы для своего смотра. Жена тебе кланяется, а я сердечно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твои навеки доброжелательный

Н.

Целую ручки княгине.

Александрия 25 июля (6 августа) 1833 г.

Третьего дня на биваках получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, за которое весьма благодарю. Радуюсь, что все у вас тихо и спокойно, пора бы им знать, что они ничего предпринять не могут.

Здесь у нас все было весьма хорошо; маневры кончились к совершенному моему удовольствию. Пехота себя превзошла, ибо, несмотря на переход близ 50 верст, я не видал ни одного усталого. Ген.-адъют. Берг тебе все подробно расскажет. Я беру его с собой в гренадерский корпус и потом отпущу, дабы чрез него ты знать мог, в порядке ли твои резервы.

A propos [кстати (фр.)] про резервы, любопытен я знать, в хорошем ли порядке к тебе прибывают маршевые батальоны? боюсь, что нет, по тем сведениям, которые с дороги до меня доходят; ибо молодых и больных много оставляют; им с приходу надо будет поотдохнуть, потом окрепнуть.

По политике нового ничего нет. На глупый ответ Пальмерстона Фергюсону велел я написать статью в нашем французском журнале, которая им докажет, что хотя я плачу презрением за все личности ко мне партикулярных лиц, никогда не потерплю, чтоб в лице моем могли обижать Россию даром те, кои представляют правительство. Не знаю, полюбится ли оно им; мне все равно, а я готов на деле им доказать, что Россия задирать никого не будет, но постоит всегда елико возможно за свои права.

Известия из полуденной России меня приводят в уныние! Повсеместная засуха уничтожила все, и я страшусь голода; хотя я не пощажу ничего, чтоб предупредить сие бедствие, но один Бог сему помочь может, ибо неоткуда взять хлеба!

Холера начала снова свирепствовать на Дону, и в сильной степени; появлялась и в Воронеже, в Курске, Тамбове и Рязани, но слабее; стало, голод и чума! Да помилует нас Бог!

Жду твоего ответа с нетерпением. Прощай, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброжелательн. Н.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

Александрия
15 августа 1833 г.

Отправляясь через несколько часов в путь, спешу отвечать тебе, любезный отец командир, на последнее твое письмо, которое я получил за несколько дней. Радуюсь, что у тебя все спокойно, и надеюсь, что в приезд свой еще более в сем удостоверюсь. Свидание мое с королем Прусским будет в Швете, а с австрийским императором в Фридланде, на самой Прусской границе. Я рассчитываю, что 4-го или 5-го сентября мне удастся быть к тебе в Калиш, где отдамся тебе на руки. В Модлине только решить мне будет можно, поеду ли на Брест в Киев или на Ковно домой, ибо ежечасно приходят мне с юга известия об угрожающем голоде, так что мы все меры берем и брать должны, чтоб елико возможно помочь сему новому бедствию; но успех в сем в одних Божиих руках.

Сегодня утром воротился брат из Москвы, и довольно поправился. Погода у нас ноябрьская, и нет дня без дождя. Прощай, с помощью Божией до близкого свидания.

Твой навеки искренно доброжелательный Н.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

PS. Посылаю тебе из любопытства написанное по памяти сыном описание бывших маневров в Красном Селе, как первый опыт его военных способностей. Я не поправлял.

Царское Село
19 сентября (1 октября) 1833г.

Возвратясь сюда благополучно в субботу вечером, намерение мое было сейчас к тебе писать, любезный отец командир, но пропасть дел мне о ею пору мешала сие исполнить. Прими еще раз мою искреннюю благодарность за все, чем я тебе обязан; войско, работы, край, все нашел я в желанном виде; одним твоим неусыпным трудам, твердости и постоянству столь удовлетворительные последствия я приписать могу. Да наградит тебя за сие милосердый Бог и подкрепит на поприще твоей славной и полезной службы. Желал бы с тобой быть неразлучным; за невозможностью сего, прошу тебя в замену оригинала принять и носить подобие моей хари. Прими сие знаком моей искренней сердечной благодарности и дружбы, которая останется во мне неизменною. Благодаря твоему попечению о моей безопасной поездке, я доехал как нельзя лучше, в горе фельдъегерям, в три дня и 13 часов! Здоров, весел, счастлив и дома нашел всех здоровыми и в порядке. Нового ничего не знаю, но жду с нетерпением. Княгине целую ручки. Всем нашим мой поклон; а тебя душевно обнимаю, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твои доброжелательный Н.

Царское Село
5 (17) октября 1833 г.

Третьего дня утром получил письмо твое, любезный Иван Федорович, от 29-го (11). На последнее я не успел еще отвечать и с радостью через оное узнал твое совершенное удовольствие войсками, собранными под Брестом; жалею, что сам не мог их видеть. Что разно говорят про мой проезд чрез Польшу, не удивительно, но их сожалению или раскаянию я верить не стану. Когда все наши крепости будут кончены, находящиеся в руках наших преступники наказаны, новый свод законов составлен и введен в действие, тогда, чрез 50 лет спокойствия, я поверю, что будут люди благодарные между ними. Наконец, сегодня получил я от Нессельрода извещение, что дело пошло в Берлине на наш лад и что он на будущей неделе надеется выехать обратно; слава Богу, противное было 6 большим несчастьем и придало новую силу революции, убив совершенно дух честных, но трусливых из германцев. Важное получено известие о кончине короля Испанского; нарушение древнего порядка наследства и собственная наклонность к либерализму королевы, объявленной правительницею, — все сие подает крайнее опасение видеть либерализм и сумасбродство, а может быть и междуусобие в несчастном сем крае, достойном лучшей участи. Между тем дела в Португалии не кончаются, и вероятно одно явное участие англичан может скоро поворотить их в решительную пользу Петра Ивановича или Марии Петровны; экие уроды! Сегодня смотрел я в Красном Селе опыты в большом виде над новым способом подрывать мины и совершенно новою системою подземной обороны; все гораздо превзошло все ожидания, опповергает все прежние системы обороны и атаки крепостей и придает неимоверную силу в особенности первому предмету; надо будет изобретать новую систему для атаки. Для нас сей предмет отменной важности, ибо совершенно наш и не скоро достигнут познать его; и вместе с тем избавит нас от огромных издержек при расположении обороны строимых ныне крепостей. Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович; верь искренней моей дружбе.

Твой навеки доброжелательный Н.

С.-Петербург
12 (24) октября 1833 г.

С большим сожалением узнал я, любезный Иван Федорович, что ты недоволен своим здоровьем, и узнал также и причину; прости мне, отец командир, ежели осмелюсь тебя немного побранить, что ты забыл мою просьбу и свое обещание без нужды ничего не предпринимать вредного для своего здоровья; я знаю, что в день маневра под Прагой тебе не следовало быть на коне и что ты сам навлек на себя припадок, который мог бы иметь дурные последствия и без всякой нужды. Ради Бога, прошу тебя, поберегись.[...]

Твой доброжелательный Н.

Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

1834 год

С. -Петербург
4 (16) генваря 1834 г.

Поздравляю тебя, любезный отец командир, с новым годом, желаю всякого благополучия и долгих лет на славу России. Благодарю за письмо от 25-го декабря; радуюсь, что все спокойно, и жду, что оное не нарушится, несмотря на происки пропаганды, ибо мало будет охотников наследовать участь Завиши и товарищей, но осторожность всегда будет нужна. Жаль мне слышать, что ты пишешь про ход верховного суда, а еще более, что наш Даненберг дал себя завлечь туда же! Надо будет его перевесть. Последние наши лондонские вести гораздо ближе к мировой, и даже, кажется, боятся, чтоб я не рассердился за прежние их дерзости. Отвечаем всегда им тем же тоном, то есть на грубости презрением, а на учтивости учтивостью, и, как кажется, все этим и кончится. Флоты воротились в Мальту и Тулон, но вооружения не прекращены; за то и мы будем готовы их принять; но что могут они нам сделать? Много — сжечь Кронштадт, но не даром; Виндау? разве забыли, с чем пришел и с чем ушел Наполеон? Разорением торговли? — но за то и они потеряют. Чем же открыто могут нам вредить? В Черном море и того смешнее; положим, что турки, от страху, глупости или измены их впустят, они явятся пред Одессу, сожгут ее, — пред Севастополь, положим, что истребят его, но куда они денутся, ежели в 29 дней марша наши войска займут Босфор и Дарданеллы! Покуда турка мой здесь очень скромный и пишет, что хочу. Прибыл маршал Мезон; первые приемы его хороши, и кажется, он человек умный и из кожи лезет, дабы угодить. Лубенского ожег славно, так что тот не знал, куда деться. Когда-то ты к нам будешь? предоставляю тебе выбор удобного времени; нам видеться нужно будет, ибо с деньгами не сладим, и должно всячески стараться уменьшить расходы к будущей смете, и что можно, даже я велю.

Жена тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Прощай и верь искренней неизменной мой дружбе.

Твой навеки доброжелательный Н.

С. -Петербург
23 апреля (5 мая) 1834 г.

Поздравляю тебя, любезный Иван Федорович, с днем Пасхи, который мы отпраздновали как предполагали. Да поможет всемилосердый Бог сыну сделаться достойным своего высокого и тяжелого назначения; церемония была прекрасная и растрогала всех. Ожидаю теперь, что у вас происходило в тот же день. За два дня до того получил я прискорбное для нас известие о кончине почтенного генерала Мердера, я скрывал ее от сына, ибо не знаю, как бы он вынес; эта потеря для него невозвратная, ибо он был ему всем обязан и 11 лет был у него на руках. Упоминаемые тобой известия из Галиции в последних двух письмах что-то чересчур кудрявы, и потому я не очень им верю. Притом жестокий урок, нанесенный сей партии в Лионе и Париже, кажется, на время их устрашит. Но все сие не мешает быть осторожну и зорку на все происходящее. Я рад был читать, что ты доволен виденными войсками. Надо будет довершить их образование; но прошу при том тебя настоятельно обратить особое внимание на огромную убыль людей во 2-м корпусе; умерших непомерно много, и нет более причин сей убыли быть в сем корпусе более, чем в 3-м.

Нового по политике ничего нет; в Англии очень недовольны фарсами в Брюсселе и происходящим во Франции, словом, им жутко, а нам тем лучше.

Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

1835 год

Александрия, близ Петергофа
10 (22) июня 1835 г.

Поверишь ли, любезный Иван Федорович, что до сего дня не нашел время тебе отвечать, меня так завалили бумагами, столько было разной возни; приезд сестры жены моей, наконец маневры, все это меня совершенно замучило. Радуюсь весьма, что ты войсками доволен был, надеюсь, что я также буду доволен в Калише, в том мне ручательством твое об них неусыпное попечение. Здесь войсками на маневрах был я весьма доволен, и, несмотря на то, что только что выступили, видны приметные успехи в особенности в стрелках. Ты доволен был Бобруйском, давно в нем не был, а чисто работали. Любопытен я знать, что откроется по поимке эмиссара, любопытно бы узнать, есть ли другие такие в самой Польше или у нас. Интервенция, которой столько опасались, кончилась. О, что предвидеть можно было по расчетливому уму короля французов; плут, он расчел, что пропадать ему, ежели вступит в Гишпанию, но странно, что даже англичане ему отсоветовали вмешиваться в сие дело. Посмотрим, что из сего выйдет. Между тем дозволили всем чинам армии определяться в службу гишпанской королевы. Впрочем, нового ничего нет.

Прощай, любезный отец командир, обнимаю тебя от всего сердца.

Твой навеки доброжелательный Н.

Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

Александрия, близ Петергофа
30 июня 1835 г.

Вчера получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, и жалею очень, что все страдаешь глазами, ради Бога, поберегись, Надеюсь, что ко времени смотра войска придут в должный порядок; жаль будет, ежели 7-я дивизия столь от других отстанет, надо ей заняться как следует. Краковские известия весьма важны, но так, как тогда, так и теперь повторяю, что никогда не соглашусь их принять к нам, им натуральнее принадлежать Австрии, и менее будет от того шуму. Ежели б дело сие касалось одних нас, то скоро 6 его кончили, но, к несчастью, Англия и Франция участники создания сего, и потому без их согласия сие сбыться не может; одно общее и решительное желание сей республики может дать нам право основываться на оном при прениях с сими державами, иначе я доброго успеха не жду, напротив, боюсь нового повода к распрям. Вели Гуровского к себе представить и возьми на себя труд его обнюхать, что из него выйдет? Ежели он будет откровенен и любопытен, то можно будет по возвращении моем доставить его ко мне, а потом решим, куда его девать; дотоль оставь его у себя в цитадели под присмотром. Я знаю, что меня хотят зарезать, но верю, что без воли Божией ничего не будет, и совершенно спокоен. Меры предосторожности беру, и для того официально объявил, и поручаю и тебе разгласить, что еду из Данцига на Познань смотреть укрепления, но одному тебе даю знать, что въеду в Царство чрез Торунь на Нешаву. Конвои вели приготовить на Познань, других не надо. Войсками здесь весьма доволен. Вот и все.

Княгине целую ручки, а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки доброжелательный Н.

Жена тебе кланяется.

Петергоф
31 июля (12 августа) 1835 г.

Любезный отец командир, я получил письмо твое три дня тому назад и спешу тебя уведомить, что предполагаем с помощью Божией отправиться завтра в путь, стало, вероятно, когда получишь письмо сие, я буду уже в дороге и близ тебя. Чрез Торунь еду я один с Бенкендорфом, Раухом и Арендтом в двух колясках и с фельдъегерем, прочие все едут на Познань. Происшествие в Париже ужасное, но послужит Филиппу в усиление, ибо явственно оказало необходимость строгих мер. Важно будет знать, которой партии принадлежит позор сего гнусного предприятия; срам ежели лежитимистам. Что наши канальи-поляки вздернули нос, весьма их достойно; но я полагаюсь на Бога и еду с спокойным духом; прочее в воле Его. Шельмам зададим феферу (задать перцу, досадить, наказать) тем, что ты с Фурманом приготовил. Что-то у нас делается в Калише? не дозволяй мучить, а вели учить умеренно, но с толком, и я уверен, что Бог поможет представить войско как должно. Радуюсь, что кавалерией гвардии ты был доволен. Надеюсь быть к тебе 7-го (17) или 8-го (20) и рад был бы тебя встретить за станцию от Калиша, чтоб на свободе поболтать; но с условием, чтоб ты тогда только выехал, ежели глаза твои здоровы. Радуюсь, отец командир, тебя скоро обнять. До свиданья.

Искренно тебе доброж. Н.

Жена тебе кланяется.

С. – Петербург
6 (18) ноября 1835 г.

Сегодня утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, и радуюсь знать, что ты прибыл на место благополучно. Я также, благодаря Бога, довершил хорошо свою поездку и вообще был очень доволен всеми войсками, которые осматривал. Здесь нашел все в должном порядке и тишине. Мои комплименты полякам произвели, кажется, на них желаемое действие, здесь же совершенный восторг; ожидаю новых ругательств в иностранных журналах; хуже еще достанется мне за раздачу земель; се sont des coups qui portent [это возымело свое действие (фр.)]; и это им-то и несносно, ибо помочь тому нечем.

Жаль Свечина; о жене его буду ждать твои представления. Также буду ожидать твоих соображений о способе исполнения перемены квартир, о которой мы с тобой условились и которую считаю необходимой, дабы 4-и корпус мой достиг требуемого состояния. Но, чтоб и зима даром не пропала, будет весьма полезно послать, как ты располагал, Прянишникова, для осмотра и указания, а потом и Горчакова, без сего не полагаюсь я на Кайсарова, который сие уже доказал. В политике нового ничего не знаю; Дургам покуда ведет себя смирно, но я еще его не видал. Пален пишет из Парижа, что все покуда смирно, но что нельзя ручаться за будущее. Про Англию ничего не знаю; но вряд ли хорошо у них.

Жена тебе кланяется и благодарит за попечение при проезде. Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои доброж. Н.

1836 год

С.-Петербург
10 (22) февраля 1836 г.

В субботу получил я, любезный Иван Федорович, письмо твое от 3-го (15) числа. Хорошо, что краковское дело приведено к первому концу; но жаль, что и в сем случае прусское правительство оказало ту же систему малодушия, которая всегда прорывается и которая приведет их к чему-ниб. худому. Пален пишет про разговор с королем Французским, в котором он, говоря про сумасбродные ругательства и угрозы Англии, поручил мне сказать, что хотя не верит, чтоб они могли действительно на что подобное решиться, но что во всяком случае он никогда к Англии против нас не пристанет. Тем лучше для него, но и нам хорошо это знать. Замечательно, что в Англии точно боялись, чтоб я не сделал неожиданно десант на их берег, и начинают о сем явно говорить, признаваясь, что за год сие возможно было исполнить без всякого препятствия. Стало, вот до чего довело их сумасбродное-то правление! Вот опять новое министерство во Франции! Что за народ, что за порядок вещей, и есть ли тут возможность что-нибудь путного ожидать! Как им все это не надоест! Я решился про это вовсе не говорить с Поццем, что его крайне озадачивает. Он, как кажется, человек порядочный, а жена его довольно любезная женщина.

Беременность жены моей кончилась весьма благополучно ничем; она поправляется, но должна быть весьма осторожной. Впрочем, нового ничего нет. Велю батальон, пошедший в окрестности Кракова, не раздроблять и вместо 3-х рот послать все 4. Жена тебе кланяется. Целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю. Верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

С. -Пeтербург
15 (27) февраля 1836 г.

Слава Богу! что дело краковское пошло в ход, как мы того желали; я совершенно одобряю, любезный Иван Федорович, все твои распоряжения по сему случаю. Желание наше — видеть австрийцев впереди — удачно исполнилось; приметно, как они лакомы на Краков; чего нам и надо. Нет сомнения, что во Франции и в Англии будут на это кричать. Дургам сего не скрывает, признавая однако, что другого ничего не оставалось нам делать и что мы в своем праве.

Разделяю мнение твое, что хорошо бы австрийцам не торопиться выводить гарнизон, но не уверен, чтоб стало их духу, и по крайней мере нужно б было приискать хороший предлог. Нового ничего не знаю; посмотрим, чем кончится у французов ссора с Америкой; ежели будет война, чего, признаюсь, я понять не могу, то надолго отвлечет внимание Англии. Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей Матушки России, стоящей как столп и презирающей лай зависти и злости; платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире! Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердый промысел Божий. А ты, мой отец командир, продолжай мне всегда быть тем же верным другом и помощником к достижению наших благих намерений. Жена тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю.

Твои навеки доброжелательный Н.

Петергоф
19 июня (1 июля) 1836 г.

Письмо твое, любезный Иван Федорович, получил я за несколько дней, в то самое время, как принимал Горчакова; не мог ранее отвечать за маневрами, которыми был я очень доволен. Горчаков говорит, что удивляется перемене, и точно успех очевиден с году на год; надеюсь и еще до лучшего довести; ошибки бывают еще в держании форпостов и в правильности донесений, которые делаются и неясно, и неправильно, так что трудно на них основываться. Третьего дня возил я Дургама в Кронштадте с 10 утра до 6 вечера, все ему показал: и флот, и крепости, и работы; он был в восхищении, а я заставил его положить кирпич в стену! вот диковина, Дургам строил батарею против самого своего правительства. Дело о трактате с пруссаками у меня теперь на руках; не знаю еще, чем решится. Нового ничего нет, все спокойно и хорошо кроме погоды, которая нам крайне надоедает. Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Жена моя тебе кланяется. Прощай, любезный Иван Федорович; верь искренней и неизменной моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н

Петергоф
4 (16) июля 1836 г.

С истинным прискорбием узнал я, любезный Иван Федорович, о смерти бедного Панкратьева и считаю ее истинной потерею для службы. Просимое тобою для семейства его я с удовольствием исполнил. Новое злодейство в Париже в порядке вешен, и должно ожидать, что не будет последним; чем все это кончится, одному Богу известно!

Не знаю, можно ли верить показаниям Вернера, ибо сбор заговорщиков в Бадене что-то слишком мне кажется отважным, по известной осторожности австрийской полиции; разве уже и там зло достигло до такой наглости, в чем, однако, я сомневаюсь. Вчера был у нас смотр флота, и честь ботику Петра 1-го; на рейде было 26 лин. кораб., 14 фрегатов, а всех 80 воен. судов; вид величественный, и все было в примерном порядке. Возил с собой иностранных послов, и, кажется, им понравилось. Сегодня отправляю сына Константина с флотом в море на 15 дней; и хотя ему только еще 9 лет, но оно нужно для подобного ремесла начинать с самых юных лет; хотя и тяжело нам, но должно другим дать пример. Сегодня также учил кадет, которые с году на год лучше; а вечером буду смотреть маневр артиллерии в Красном Селе. Радуюсь, что ты доволен 9-й дивизией. В каком-то порядке войска 4-го корпуса? в особенности кавалерия? Отсутствие Дена меня беспокоит для успеха работ по Новогеоргиевску; надеюсь на тебя, что дело не остановится.

Жена тебе кланяется и оба благодарим тебя за добрую память. Целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней моей дружбе.

Твои навеки доброж. Н.

Чембар
30 августа 1836 г.

Ты уже узнал, любезный мой отец командир, о причине, лишающей меня, к крайнему моему сожалению, возможности исполнить мою поездку к тебе. Полагая, что ты верно будешь беспокоиться о моем положении, спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не производит; мучает же лишь одна тугая перевязка, но и к ней начинаю привыкать; впрочем, ни лихорадки, ни других каких-либо последствий от нашей кувыркколлегии во мне не осталось, и я так себя чувствую здоровым, что мог бы сейчас ехать далее, если б на беду мою не поступил в команду к Арендту, который толкует, что необходимо остаться на покое для совершенного сращения кости, которое дорогою могло бы расстроиться. Сверх того, лишенный способа сесть на лошадь, не было бы мне возможности явиться пред войсками как следует и присутствовать при маневрах. Притом и срок сбору войск истек бы ранее, чем я; бы мог поспеть; и так ничего мне не оставалось, как, скрепись сердцем, отказаться от смотров. В особенности больно мне лишиться удовольствия видеть успехи наших крепостных работ и не видеть и сей раз войск 1-го корпуса, равно и собранных при оном бессрочно-отпускных. Поручив тебе заменить мой смотр твоим, прошу тебя объявить войскам, сколь мне прискорбно лишиться удовольствия их видеть. Адлерберг тебя уведомил, что я разрешил тебе, по окончании смотра, представить заслуживающих к награждениям. С любопытством буду ждать донесения твоего о состоянии сих войск.

Сегодня поутру получил я письмо твое от 23-го числа. Полагаю, что ты успеешь еще уведомить эрцгерцога Фердинанда об отмене моего прибытия. В случае же однако, если он будет в Варшаве, ты можешь поместить его в Бельведере и окажешь ему все подобающие почести. Разумеется, что в квартире его в день приезда следует нарядить в почетный караул пеший эскадрон со штандартом от его полка. Потом показывай ему все, что пожелает видеть.

Известия гишпанские удивлять могут только тех, которые в ходе сих дел искали иного исхода, чем тот, который в истории всегда заключает подобные действия. Конечно, происшествия сии весьма важны неминуемым влиянием на дела во Франции. Уже первое доказательство сей истины явствует из перемены министров. Меня вовсе не удивит, если в скором времени и в Париже последует потрясение, исход которого будет зависеть от большей или меньшей верности войск или от удачи какого-нибудь нового Фиеско или Алибо. Положение Англии и Франции в отношении их безумных трактатов в пользу бывшего гишпанского правительства, получая свое возмездие, становится столь затруднительным, что я не знаю, как они из оного выпутаются. Ничто им!

Я не могу тебе писать своею собственною рукою, ибо за тугостью перевязки не свободно владею правою рукою; и требуют, чтобы я много не писал. За сим прощай, мой любезный отец и командир; верь искренней и неизменной моей дружбе.

Николай

Приложение: медицинский бюллетень.

С.-Петербург
31 августа 1836 г.

Ее Императорское Величество Государыня Императрица изволила получить в продолжение сего утра двух курьеров от Государя Императора, одного в 7, а другого в 10 часов.

Они привезли Ее Величеству известие, что Государь Император при переезде из города Пензы в Тамбов, не доезжая пяти вест до города Чембар, в час пополуночи 26-го сего августа был опрокинут в закрытой коляске и при падении на левое плечо переломил левую ключицу. Случай сей, благодарение Всевышнему, не имел опаснейших последствий. Государь Император пешком дошел до города и тотчас после перевязки изволил отправить к Государыне Императрице одного, а после кратковременного отдыха и другого из полученных сего дня курьеров, описав Ее Величеству в двух весьма подробных собственноручных письмах случившееся приключение.

Ее Императорское Величество Высочайше повелеть соизволила сделать об оном известным вместе с нижеследующим врачебным бюллетенем лейб-медика Арендта и уездного врача Цвернера:

"При перевязке Государя Императора оказалось, что ключевая кость переломлена косвенно вблизи грудной кости без всяких других повреждений. Перелом сей есть простой и несложный, и к скорому и совершенному выздоровлению Его Императорского Величества предвидится полная надежда.

Государь Император, по сделанной перевязке, несколько часов покойно почива и, исключая легкой местной боли в переломе, хорошо себя чувствует".

26 августа 1836 г. Подписано:

в 8 часов пополудни Лейб-медик Арендт Уездный врач Цвернер

Царское Село
21 сентября 1836 г.

Князь Лобанов вручил мне письмо твое, любезный Иван Федорович, и от него лично узнал я, что смотры 1-го корпуса имели последствием для тебя простуду, и крайне беспокоюсь, чтоб усталость и дорога не усугубили бы еще нездоровье твое. Прошу тебя настоятельно поберечься. Сколь ни больно мне, что лишен был удовольствия видеть 1-й корпус, столь же, однако, рад, что ты имел причину им быть довольным. Ежели Бог поможет, то желаю потерянное заменить в будущем году. С приезда моего сюда руке моей постепенно становится лучше, но от усталости ли, или от бывшей боли приходила ко мне все эти дни лихорадка, но вчера уже слабее; силы мои начинают возвращаться и обещают, что недели через две буду снова годен на службу.

Нового ничего не знаю. Про Гишпанию также; но тут скоро многое важное быть должно; и я все полагаю, что отзовется и в Париже. Более писать не буду, ибо, владея одной рукой, крайне неловок и скоро устаю. Прощай и верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

Жена тебе кланяется.

Царское Село
6 (18) октября 1836 г.

Письмо твое от 11 октября получил я третьего дня, любезный Иван Федорович, за которое душевно благодарю, и весьма был неожиданно рад, что ты остался доволен войсками 2-го корпуса. Подобные сюрпризы гораздо приятнее, чем противные, которые, однако, чаще случаются. По всему видно, что все много стараются, но что кавалерия требует особенных мер! Буду ждать твоего по оному представления. Ты знаешь, что я всегда был мысли, что корпусные сборы необходимы, и все для того было готово, даже места избраны; одни обстоятельства сему препятствовали; я и теперь тех же мыслей и считаю сии сборы единственным способом у нас держать войска в должном устройстве. И на этот предмет ждать буду твоего представления, как полагаешь дело настроить. Полезно бы было также велеть осенью заниматься в гарнизонах форпостной службой, о которой понятия у нас весьма плохие, а с трудом поправляются даже в гвардии, где большое на сие обращаю внимание. Желал бы верить тебе, что дух в Польше поправляется; но, признаюсь, я все еще Фома неверящий. В политике нового ничего не знаю; мы в ожидании происходящего в Гишпании, теперь случай Дон Карлосу исправить свои дела солидным образом. Жду, что ты мне скажешь про работы по крепостям? Мне, слава Богу, лучше; прихожу помаленьку в силы; рука еще слаба и с трудом сижу на лошади, ибо левой рукой не могу править, и на рысях плечу чувствительно. Здесь все тихо и смирно; сына занимаю командою малых отрядов на маневрах, и идет порядочно. Жена моя тебе кланяется; целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Н.

Царское Село
3 (15) ноября 1836 г.

Вчера утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, и известие о появлении у нас холеры; хотя должно было сего ожидать, но, признаюсь, появление ее вновь невольно печалит. Да будет воля Божия; меры, тобой принятые, примерны, и я их же дал в руководство здесь; прочее в руках Божиих. Нового отсюда ничего не имею сказать. На днях смотрел образцовый кавалерийский полк и смело сказать могу, что он вполне достоин своего звания и назначения; остается желать только, чтоб правила, в нем введенные, исправно передавали в армии, что не всегда строго соблюдается.

Скорый приезд Михаилы Павловича вместо радости нам скорее в горе, ибо возвращается, не кончив лечения своего, которое вновь начинать придется, ежели, как полагать должно, не переменит здесь своего образа жизни и дурных привычек. Мы всё истощили, чтоб его удержать от сего намерения, но его нрав такой, что трудно его переспорить. Из Гишпании ничего нового не знаем; ждем, чем кончится прогулка Гомеса и осада Бильбао! Доколь Дон Карлос не в Мадриде, дело нельзя считать конченным; но, кажется, более чем когда надежды на успех правой стороны.

Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Мне лучше, но рука еще слаба, и я ею мало владею. Прощай, любезный отец командир; верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки уоброж. Н.

1837 год

С.-Петербург
4 (16) февраля 1837 г.

Любезный отец командир, письмо твое, от 27-го генваря, получил я уже несколько дней тому назад, за которое благодарю. Я согласен с тобой, что меру о бессрочно отпускных можно будет ныне не публиковать, но считать между нами предварительно условленною, впредь до нужды к исполнению. Когда же число оных прибавится, надо будет, однако, за ними устроить такой же контроль, как в России, дабы всегда знать, где они, в особенности не перепускать за границу [...] Третьего дня неожиданно и ночью дал я приказание всему гарнизону быть на другое утро готовым к смотру в полной походной форме и с обозами; к удовольствию, все явились в отличной исправности; обозы, хотя не щеголеваты и даже посредственны, однако явились в полном числе. Сюрприз был для всех совершенный и всех до крайности изумил; но мне этого и надобно было, чтобы удостовериться, что все в должном порядке. На днях то же намереваюсь повторить с загородною кавалерией. Впрочем, здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит нишей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином. Много хлопот нам наделала преглупейшая статья в варшавской польской газете, что прошу унять вперед; подозреваю, не Козловский ли это затеял? В политике нового ничего нет; сын Людовика Филипп, говорят, будто ссорится с отцом, что изменяет революционной системе; хорош Митрофанушка, наделает проказ! Жене моей от проклятого гриппа не лучше, она тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный отец командир, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твои навеки доброжелательн. Н.

С.-Петербург
22-го февраля (6-го марта) 1837 г.

Сегодня утром получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 17-го февраля (1-го марта). Проект декрета о переименовании воеводств в губернии я утвердил, равно как и мнение твое насчет присылки сюда учеников в учителя. Ты очень хорошо сделал, что угостил Лондондери и жену его; полезно, чтоб впечатления, которые у них останутся о всем у нас виденном, были им приятны; и рад, что поляки от него те же слышали истины, которые от нас им твердят. Ты хорошо сделал, что глупую газету уничтожил; этим все толки кончаются. Приведение к окончанию полковых обозов дело прекрасное, за которое весьма благодарю. Здесь продолжаются наши полковые смотры, и всеми виденными я был очень доволен; равномерно и практические походы приносят видимую пользу, ибо Павловский полк имел двух, а Финляндский полк пять больных в течение 11 суток! тогда как, здесь стоя, менее пяти в сутки почти никогда не заболевают. Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее. Впрочем, все толки про это дело, как и все на свете, проходят; а суд идет своим порядком. Нового в политике ничего нет; кажется, что наше дело идет на мировую; отчего? оттого ли, что дело наше слишком чисто, чтоб придраться было можно, или же, что вероятнее, они не могут начать ссору — право, не знаю. Дургамом продолжаю я быть очень довольным. Кажется, их министерство стоит плохо и они с Францией в разладе; это и из слов Дургама можно ясно понимать, он на них крепко зол.

Слава Богу, жене моей лучше, она тебе кланяется; мы среди балов и маскарадов, и в городе только и слышно. Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю; прощай, любезный отец командир, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки искренно доброжелательн. Н.

С.-Петербург
10-го (22-го) марта 1837 г.

Любезный отец командир, спешу тебя предварить, что брат жены моей принц Карл, отъезжая отсюда обратно в Берлин, в будущий четверг, то есть 19-го марта (1-ro апреля), намерен направить путь свой чрез Динабург, Ковно в Новогеоргиевск. Он просил меня, чтоб никого не высылали к нему для сопровождения по Царству, довольствуясь данным ему фельдъегерем. Желаю, чтоб ты, ежели возможно, показал ему крепость и производимые работы. Он желает вовсе в Варшаве не останавливаться, спеша возвращением, и потому просит переправиться чрез Вислу у Кутно и по новому шоссе подъехать прямо к Александровской цитадели, которую видеть желает, где, переменив лошадей, поедет сейчас далее на Познань. Так как ты его увидишь в Новогеоргиевске, то условишься с ним, будет ли ему время смотреть гарнизон Варшавы. Он настоятельно просит, чтоб нигде его с почестями не принимали, что и вели исполнить, кроме Новогеоргиевска, где приготовить у квартиры караул по уставу. Все эти дни был я в большом горе, бедный Бенкендорф был совершенно при смерти болен воспалением кишок; но, Бога благодарю, со вчерашнего вечера ему легче и начинаем надеяться его спасти; признаюсь, это меня крайне сокрушало... На днях был в Кронштадте, где из всех батарей производилась практическая стрельба; всего в огне было 304 орудия; и прелестнее картины и утешительнее по достиженной цели видеть нельзя; точный ад, и я оглох; менее чем в 20 минут все щиты, в половину меньше длины корабля, были совершенно сбиты. Впрочем, все у нас тихо и хорошо, а нового ничего нет. Жена моя, слава Богу, поправляется: она тебе кланяется, а я целую ручки княгине и тебя сердечно обнимаю. Прощай, любезный отец командир; верь искренней моей дружбе. До скорого свиданья.

Твои искренно доброж. Н.

Александрия, близ Петергофа
19-го июня (1-го июля) 1837 г.

В самую минуту окончания 11-часного маневра получил я письмо твое, любезный Иван Федорович, от 11-гo (23-го) числа. Радуюсь, что ты большей частью войск мог быть доволен. Но прискорбно весьма, что вновь холера посетила край; ежели она усилится, то благоразумнее будет не сбирать корпус под Варшаву и отложить смотр мой; хотя мне сие будет весьма неприятно, но нечего делать. Ты сам реши, когда время настанет, и меня уведоми. Маневрами я был очень доволен; в первый раз отдельным корпусом командовал генерал-лейтенант Ланской, и столь отлично, что можно в нем ожидать прекрасного офицера; напротив, генерал-лейтенант Берников как бы с ума сошел от одной мысли, что ему поручено командовать, и решительно от сего отказался. Погода нам очень не благоприятствовала, ибо было весьма холодно, но солдатам хорошо было и вновь славно ходили. Король Английский умер, и королева Виктория в Англии и король Ганноверский воцарились. Что из этого будет? не знаю. Шлю Орлова в Лондон, под предлогом поздравления, все это расчухать. Впрочем, нового ничего не знаю. Михаила Павловича ждем недели через две из Голландии. Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю. Прощай, любезный отец командир, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой искренно доброж. Н.

Александрия
16-го (28-го) июля 1837 года

Благодарю тебя, любезный отец командир, за два твои письма; последнее из Теплица и вчера полученное из Варшавы. Мне крайне больно, что холера принудила меня еще раз лишиться удовольствия видеть 4-й корпус; но нечего делать, и рисковать заразить весь корпус из одной сей причины было бы безрассудно. Полагаю решить с тобой в Ковне, ехать ли мне в Новогеоргиевск и Варшаву, или нет, ибо признаюсь, со всем моим желанием полюбоваться успехами работ, мысль, что не увижу корпуса, меня огорчает, и может и войску показаться странным. Выигранное чрез сие время полагаю я употребить с пользой, прибавя день на пребывание с 1-м корпусом, и потом посетив Вильну и Бобруйск, где я 8 лет как не был; мне и там побывать будет хорошо. Здесь у нас все хорошо. Войсками я отменно доволен и усердием не нахвалюсь. Слава Богу Михайло Павлович к нам воротился и совершенно здоровый, бодрый и веселый. Дай-то Бог, чтоб не повредил себя лишним усердием. Прошу и тебя настоятельно поберечь свое здоровье и помнить, что после вод особенно нужна осторожность. С понедельника начнутся у нас большие маневры на новом месте и большом протяжении и продлятся пять дней; будет весьма любопытно: 3 полка 1-й и вся 3-я гренадерская дивизии будут в маневре участвовать; о последующем тебе напишу. Из Пруссии едут к тебе принцы Август и Адальберт для отправления в Вознесенск; вели им все показать и первого принять со всеми почестями, как королевскому двоюродному брату. К нему назначил я ген.-майор. Киля от себя, а ты ему придай полковника Безака, который пусть ему сопутствует и в Вознесенск. Нового ничего не знаю в политике и жду Орлова, через него многое узнаем. Бенкендорф ко мне прибыл, но, к крайнему моему прискорбию, слишком слаб, чтоб мне сопутствовать, тогда как никогда бы мне столь нужен не был, как ныне. Нечего делать, терпеть надо. Прощай, любезный отец командир, верь искренней неизменной моей дружбе.

Твой навеки доброж. Я.

Ахалцых!!!
1-го (13-го) октября 1837 г.

Бог сподобил меня быть здесь и удивляться на месте тому, чему по описанию досель дивился. С каким чувством я сюда прибыл и все видел, ты верно сам догадываешься, любезный мой отец командир, и поверишь, что первая мысль был ты. Генерал Эспехо мне на месте все объяснил, завтра же осмотрю подробно крепость, ибо сегодня сумерки помешали. Прими еще раз от меня, из самого места приобретенной тобой славы, мое искреннее душевное спасибо. Часть героев твоих подчиненных я успел видеть; в Геленджике Тунгинский, Новочинский и 2 бат. Кабардинского полка, а здесь дорогой отличную 4 гренадер. роту Грузинского полка и 5 рот Эриванского. По возможности войска весьма чисто одеты и порядочно выставлены; но иное должно и могло быть лучше. Меня везде принимают весьма радушно. Везде дворянство молодцы, у меня в карауле и в конвое, а сегодня были турки и армяне. Народ здесь меня принял очень радушно. Новый город очень хорошо строится. Дорога сделана сюда чрез Боржомское ущелье отличная, так что почти везде две четверки рядом могут ехать, и как по шоссе. Завтра намерен я ехать ночевать в Ахалкалаки. Найденный мой здесь гостинец прошу от меня вручить второй твоей дочери. Целую ручки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки доброж. Н.

Москва 1-го (13-го) декабря 1837 г.

Вчера утром я получил письмо твое, любезный отец командир, от 25-го ноября (7-го декабря), за которое весьма благодарю. Сегодня в приказе назначение Головина вместо Розена; равномерно по твоему предложению полковника Коцебу я назначил в должность начальника штаба; а 6-го числа выйдет назначение ген.-майор. Крюкова командующим 20-й дивизии. Шипов сегодня же назначен вместо Головина; так что все дело ныне приведено к концу; нужно только, чтоб ген.-ад. Головин ускорил своим приездом, дабы междуначалие короче было. Надеюсь, что Головин оправдает оказываемое ему доверие. С его головой и с доброй волей он много добра принести может и даже значительно подвинуть край к желаемому устройству. Предмет посылки сего фельдъегера — уведомить тебя о принятых мной мерах на случай, чего Боже упаси, появление заразы в Кременчуге, о чем вчера здесь пронесся слух. Дай Бог, чтоб слух сей оказался ложен, но необходимо заранее думать о мерах предосторожности, ибо поздно будет распоряжаться отсюда, когда беда будет на месте. Покуда однако других мер не придумаю. Последние известия из Одессы были не весьма утешительны, ибо вдруг оказались чумные случаи в самом городе. Следствие шло успешно, и по оному дошли до явных доказательств, ежели не злоупотреблений, то по крайней мере совершенных отступлений от карантинных правил, которые подвергают все начальство строгой ответственности; нужен пример, но не на несчастных нижних чинах, а на начальниках. Вчера познакомился я с княгиней Голицыной, урожденной Езерской; она недурна и кажется довольно умна; я ее обласкал, как первую польку, за русского вышедшую; не думаю, чтоб многие последовали ее примеру. Я любовался успехами работ по крепостям, точно весело читать; а еще веселее будет ими любоваться на месте. Меры, тобой принимаемые, к постепенной отмене французского языка в делах совершенно согласны с моими желаниями: другое дело говорить, ибо с людьми, которые другого языка не знают, как французский, иначе объясняться нельзя; и то уже большой шаг к будущему.

На днях надеюсь пуститься в обратный путь, ежели, чего Боже оборони, не откроется где чумы; тогда я останусь здесь.

Целую ручки княгине; жена моя тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твои навеки искренно доброж. Н.

1838 год

С.-Петербург
3-го генваря 1838 г.

Кругом я виноват перед тобой, мой любезный отец командир, что столь долго не отвечал на последнее твое письмо, но ты уже знаешь подробно несчастье, нас постигшее; с той поры мне точно не было времени приняться за перо. Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью и что, благодаря общему усердию гвардии, Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца. Жаль старика, хорош был; но подобные потери можно исправить, и с помощью Божиею надеюсь к будущему году его возобновить не хуже прошедшего, и надеюсь без больших издержек. Усердие общее и трогательное. Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 13 миллионов, тоже купечество и даже бедные люди. Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца, разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у Русского Царя довольно и своего: но память этого подвига для меня новое драгоценное добро.

На днях смотрел весь гарнизон в походной форме с обозами и был очень доволен. Нового ничего не знаю. Головина видел и много с ним толковал; кажется, он хорошо понял свою обязанность. Шипов едет на днях, полный усердия, я его уговаривал не заноситься в проекты. В политике тоже нового не знаю. Надо ждать, что будет с бунтом Канады. Жаль всех пустяков с кельнским епископом; неловко повели все дело; кажется, мы осторожнее.

Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю. Прощай, любезный Иван Федорович, верь искренней неизменной моей дружбе.

Навеки тебе искренно доброж. Н.

Царское Село
21-го октября (2-го ноября) 1838 г.

Благодарю, любезный мой отец командир, за твое письмо от 11-го (22-го) числа и за прием нашему гостю, который благополучно к нам прибыл. Что далее будет, тебе напишу; покуда знакомство идет очень хорошо; и, ежели Бог благословит, надеюсь устроить счастье дочери, прилично ее сану и достоинству нашего семейства, и приобресть пятого верного сына и слугу отечества. Нового только то, что англичане снова устраивают нам козни за персидские дела и, кажется, мутят и в Царьграде. Пальмерстон на словах объявил Поццо, что никогда Англия не потерпит нашего вмешательства в дела Турции, хотя б из этого произошла война. Каков голубчик! Но так как это пустословие, а не на письме, так я как будто бы не знаю того, а сам их спрашиваю, что значат их пакости в Персии, и хотя тоном весьма положительным, но довольно дружески, чтоб не могли придраться к нам. При их расположении никак нельзя ручаться, чтоб со дня на день бомба не лопнула и не сделали бы какой нестерпимой наглости. Одно препятствие нам, это неимение войск; но для того они, верно, выставят других, и может быть, французов; хотя не верю, чтоб расчетливый Луи Филипп в сие вдался, ибо где ему удалять свои силы, когда сам чуть держится. Впрочем, что ни случись, мы готовы; верно не заберу никого, но и верно никому не дозволю и себя забирать; пусть пробуют... Здесь у нас все тихо и хорошо. Открыли новые ворота, и тебе прокричали ура! В строю было 14 тыс. молодцов, любо было смотреть на это драгоценное богатство. На днях занимался приготовлениями к бородинскому сбору, будет дорого, но хорошо. Сии зимы нужно будет приказать по армии по возможности теоретически заниматься линейным учением офицерам, в особенности шт.-оф., полковым командирам и бригадным и дивизионным генералам, чтоб быть в этом тверду; и в особенности подтвердить это во 2 корпусе, послав для поверки Прянишникова. Целую ручки княгине. Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твои навеки искренно доброж. Н.

Царское Село
5-го (17-го) ноября 1838 г.

Благодарю тебя искренно, любезный отец командир, за письмо твое от 30-го (11-го) числа. Мне весьма приятно знать, что мой молодой пятый сын заслужил от тебя столь добрый аттестат: точно, кажется, он все соединяет, что может по человечеству обещать счастье нашей милой Мери; прочее в руках неисповедимых, и должно с покорностью предоставить его милосердию Божию. И здесь он всем нравится своей вежливостью, скромностью, приятной наружностью и совершенным приличием во всем. С большим любопытством читал я твое описание смотра 2-го корпуса, который, надеюсь, к будущему году исправится по всем твоим замечаниям. 3-й должен быть отлично хорош. Столь же любопытно было мне читать описание работ крепостей, которые точно как грибы растут под твоим руководством. Очень любопытны тоже результаты опытов минной обороны по Шильдеровой методе, и вновь меня убедили, что способ сей даст нам решительный перевес над всеми прочими. Теперь обратимся к другому. Болезнь Сперанского и отсутствие Красинского и Рожнетцкого совершенно остановили ход дел по департаменту польских дел; мне необходимы два новые члена; кого хочешь мне прислать? Я думаю, граф Валевский и Раутенштраух будут самые полезные; но напиши мне, кого ты полагаешь лучшими, их ли, или других прислать? Сперанский нас было перепугал, однако ему, слава Богу, теперь гораздо лучше; его бы потеря меня поставила в величайшее затруднение. В политике особого ничего нет; ждем, что произведет наш ответ английскому правительству, на счет его нареканий по нашим делам в Персии. Впрочем, кажется, тут Симонич напутал, вопреки данных ему инструкций. Замыслам англичан против нас нет мер; и ежели исполнение в этом останавливается, то это не от чего другого, как от бессилия нам явно вредит. Впрочем, мы готовы на все. Читал я сегодня донесение Горчакова о виденном им во время его поездки, оно занимательно, в особенности огромными запасами во Франции. Завтра переезжать мы намерены в город, а через несколько дней сбираюсь на самое короткое время в Москву. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Прощай, любезный Иван Федорович, обнимаю тебя от души.

Твой навеки искренно доброж. Н.

С. -Петербург
29-го ноября (11-го декабря) 1838 г.

Благодарю тебя, любезный отец командир, за письмо твое от 22-го (4-го) числа. Жаль мне очень, что ни Раутенштрауха, ни Валевского нельзя будет назначить сюда в совет. Курнитовского же мне никак нельзя сюда назначить, ибо кроме того, что он в революции довольно глупо себя вел, он столь молод по службе в сравнении товарищей его, еще службу во фронте несущих, что мне бы совершенно без несправедливости нельзя было бы о том и помышлять. Будем покуда кое-как перебиваться, но не с тем успехом, как доныне. Нового у нас ничего нет; прибыл Фикельмон; он был у тебя, стало, нового от него я не знаю. В политике занимают теперь одни вздоры в Бельгии, которые чуть не получат скорое подражание в рейнских прусских провинциях; и распря Пруссии с папой, который много надурачил. В Англии, говорят, укрепляют берега против нас! каковы дураки? Что-то у них в Америке гнило стало, и кажется мудрено им будет дело исправить, и не на вряд ли на всегда они потеряют Канаду. Ничто им; лишь бы нас не задирали.

Жена тебе кланяется; а я целую ручки княгине. Обнимаю тебя от всей души.

Твой навеки искренно доброж. Н.

1839 год

С.-Петербург
4-го (16-го) генваря 1839 г.

Благодарю тебя искренно, мой любезный отец командир, за письмо твое от 29-го декабря и за добрые желания на наступивший год. Верю твоей дружбе и прошу себе ее продолжения. Прошлым годом нам пожаловаться нельзя; будем молить Бога нам даровать подобный же. Наше положение не дурно; финансы никогда не были в лучшем положении; армия твоими трудами в хорошем состоянии; запасы полны; дух вообще хорош; торговля процветает — есть за что благодарить Бога и молить только о продолжении сего благополучия. Сведения Вернера очень важны, лишь бы только австрийцы дело не испортили. Подобные же сведения дошли до меня с другой стороны. На днях английский посол вручил нам ноту, с изъяснением своего правительства, что они скоро принуждены будут требовать в парламенте способов усиления своего флота. Что они к сему вынуждены постоянным сильным флотом, который мы вооруженным содержим как в Балтике, так и в Черном море. Что все правительства после войны уменьшили свои армии и флоты, кроме нас; что они не оспаривают у нас права делать, что мы хотим; что они, то есть само правительство, никак не опасаются и не верят, чтоб мы что-либо затевали, но что общее мнение публики так сильно против нас, относя нашу постоянную военную ногу будто против них замышленною, что правительству необходимо и с своей стороны успокоить умы соответствующим вооружением; и что потому просят нас, не можем ли мы уведомить их дружески, сколько намерены мы держать вооруженных кораблей, и не можем ли уменьшить сообразно с другими наше вооружение? каково и до чего мы дожили! ответ будет не мудрен. Между тем их мерзости в Пруссии продолжаются, и это одна статья, развязка которой мне еще не ясна. Про Бельгию не знаю ничего нового. Здесь все тихо и веселится.

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Обнимаю тебя душевно; навеки твой искренно доброж.

Н.

Александрия, близ Петергофа
13-го (25-го) июня 1839 г.

Благодарю тебя искренно, мой любезный отец командир, за твои два письма от 21-гo мая и 6-го июня. Я ждал приезда кн. Горчакова, дабы отвечать тебе на первое. Он вовремя сюда прибыл, то есть в самое утро первого маневра. Известия, им привезенные, и следствие нового ничего не оказали, кроме только убеждения в неимоверном беспорядке службы в этих полках и в городовом начальстве. Меры против сих беспорядков надо принять самые строгие, и ни одного виновного не оставить в этом корпусе, но разбить их врознь к строгим начальникам. Здесь все у нас очень хорошо. Маневры пред вступлением в лагерь прошли удачно; войсками был я отменно доволен. Но многое должно было заметить начальникам, у которых прорываются прегрубые ошибки, и я полагаю, что одна практика от сего отучить может и подать привычку настоящих правил. Усердия тьма и всякий из кожи лезет, чего мне лучшего желать. Твои замечания на счет духа в Германии почти те же, что я имел случай сделать в прошлое лето. Та же апатия, та же трусость и притом общее беспокойство о будущем. Полагаю, что кроме громового удара ничто не разбудит; но удар сей будет жесток и поразит и разрушит это старое гнилое здание. Турецкие дела в том же положении; с Австрией и даже Францией мы почти одно; что будет в Англии — жду. Из Персии нового ничего нет; и про успехи англичан ничего неизвестно. Жду на днях сына, которого пребывание в Англии имело самые счастливые последствия. В Дармштадте кажется нашел он залог будущего своего счастья и получил семейно отцовское там согласие; Бог все устроил и, надеюсь, устроит все к лучшему, на Него моя надежда!

В Симбирске у нас большие беспорядки, поджоги и убийства, и я должен был послать флиг.-ад. кн. Васильчикова, а теперь ген.-лейт. Перфильева, из корп. Жандармов, с полномочием, чтобы зародыш ужасного зла утушить в начале. Притом надежды там на урожай самые плохие, все это меня сокрушает. Готовимся к свадьбе дочери. Моим женихом я отменно доволен и, кажется, могу надеяться счастьем дочери. Жена моя тебе кланяется, а я тебя душевно обнимаю.

Навеки твои искренно доброж. Н.

Петергоф
11-го (23-го) июля 1839 г.

На днях получил я письмо твое, мой любезный отец командир, по возвращении в Варшаву; но жаль мне очень, что ты не довершил своего лечения и что кашель твой не проходит; надо тебе не пренебрегать своим здоровьем и через себя, помни, как ты дорог всем тебя любящим и, можно сказать, всей России, молю тебя, помни это и не шути своим здоровьем. Понимаю очень, сколь сильно должно было тебя огорчить известие об открытых между офицеров первого корпуса связях с преступными поляками, но что тут делать! разделяю твое мнение, что надо до корня вырвать зародыш зла, и в этом смысле приказывал я при прощании кн. Горчакову; другого способа и быть не может, как наказав виновнейших, прочих разослать врознь в дальние гарнизоны; ты это в приговоре вспомнишь.

По телеграфу я тебя уведомил о благополучно совершившемся бракосочетании дочери; надеюсь на милость Божию, что это нам в утешение на старые годы. Третьего дня прибыл эрцгерцог; вчера вечером мы сюда переселились, а завтра последний праздник. После того примусь за флот и за войска, которыми покуда мало мог заняться по причине праздников. Жара у нас удивительная и погода такая прелестная, какой никто не запомнит; однако больных и умерших много от необыкновенной температуры. Прощай, милый мой Иван Федорович, обнимаю тебя от души.

Твой навеки доброж. Н.

Царское Село
30-го сентября (12-го октября) 1839 г.

Сейчас получил я письмо твое, мой любезный отец командир, от 26-го (8-го) числа, за которое душевно благодарю. С самой нашей разлуки с тобой я кроме неприятного ничего не имел. Здоровье жены моей, которую пред отъездом оставил поправляющеюся, видимо, к несчастью, вновь столь расстроилось, что должен был, внезапно оставя Москву, спешить к ней сюда, в жестоком беспокойствии найти ее опасно больною. Но милосердием Божьим опасения мои были напрасны, и я нашел ее, хотя еще в постели, но почти без лихорадки, но сильно страдающей еще от нервической простудной головной боли. Теперь ей лучше, и она третий день, как перешла в кабинет, но крайне слаба, и вся польза лечения нынешнего лета исчезла. Вслед за тем заболела дочь моя Ольга сильной простудой и сегодня только, после 14-дневной сильной лихорадки при жестоком кашле, ей, кажется, получше. В это же время лишились мы нашей почтенной генеральши Адлерберг, бывшей моей первой наставницы, и которую я привык любить, как родную мать, что меня крайне огорчило. Наконец сын заболел дорогой и, судя по первым признакам болезни, надо было опасаться повторения прошлогодней. Я должен был согласиться дозволить ему сюда воротиться и отказаться на сей раз ехать в Варшаву. Из всего этого заключить ты можешь, в каком я расположении духа, но что делать, это воля Божья; надо терпеть и покоряться — но очень, очень тяжело.

Нового ничего нет. Первые шаги Брунова в Лондоне были очень удачны; и кажется, поездка его будет в большую пользу. По-видимому, Англия с Францией более и более разлаживаются. Жаль мне очень, что магазин в Новодворе нельзя казематировать; этим половина его цены исчезает, ибо опыт нам показал, что он гореть может; и этим лишить нас в военное время огромных способов, ничем не возвратимых. Как-то ты доволен войсками 1-го корпуса? За поведением офицеров нужно будет строго присматривать. Обнимаю тебя от всей души.

Навеки твой искренно доброжелательный Н.

С.-Петербург
22-го декабря 1839 г. (3-го генваря 1840 г.)

Благодарю тебя, любезный отец командир, за письмо твое от 15-гo (27-го), которое я три дня как получил. Радуюсь очень, что ты доволен был чувствами нашего молодого жениха; надеюсь, что мы не ошиблись в нем и что надежды утвердить счастье дочери оправдаются. Покуда в Германии на нас очень досадуют за это, но у них я не знаю ему подобного; и зависть многому причина.

Нового ничего не знаю; вздору в газетах печатают много; но верить всему нельзя. Не догадываюсь тоже, как кончится дело с Бельгией? как сперва французов, а потом их принудят согласиться, после всего что было? Третьего дня делал внезапный смотр гарнизону и был им очень доволен. Все здесь тихо, пляшет и веселится и ничего не слыхать. Дай Бог, чтоб всегда так было. Надеюсь, что в армии прибавка жалованья иных порадовала; что мог, то и сделал. Хорошо, что бюджет допустил сие исполнить. Он точно хорош, ибо за всеми расходами в остатке более 10 м!

Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине; обнимаю тебя от всей души.

Навеки твои искренно доброж. Н.

1840 год

С.-Петербург
3-го (15-го) генваря 1840 г.

Благодарю тебя, мой любезный отец командир, за письмо твое от 28-го (9-го) числа. Дай-то Бог, чтоб наступивший 1840 год благополучно протек в тишине и довольствии. Признаюсь, я не столько опасаюсь внешних обстоятельств, сколько видов урожая, который после суровой бесснежной зимы не может обещать быть хорошим там, где это всего нужнее; дороговизна большая и нужда велика и теперь; что же будет далее, ежели Бог не умилосердится. Экспедиция наша в Хиву делает много шуму, но она была необходима, и шум этот нас пугать не должен. Покуда имею известие от Перовского только за с небольшим 300 верст от границы. Мороз был до 32º; но все шло хорошо и обмороженных вовсе не было; но не один холод, много еще препятствии следует преодолеть до решительного успеха. Брунов покуда ладит очень хорошо с Пальмерстоном, который теперь наш; что далее будет! [...] Правда ли, что Берг болен, и чем это? Убийство Гугка совершенно в роде прежних, и я очень готов думать, что пропаганда не одну жертву готовит; но это нас не остановит ни в чем; надо только не шутить с убийцами. Мы все с телеграфом еще не сладим; туманы ли, или неловкость сигналистов тому причиной — не доберемся; обещают однако, что скоро все придет в порядок, пора! тогда будет очень удобно нам разговаривать и сообщать друг другу взаимные новости.

Жена тебе кланяется и благодарит за память, а я душевно обнимаю. Прощай, любезный отец командир, верь искренней дружбе тебе доброжелательнаго.

Н.

Берлин
26-го мая (7-го июня) 1840 г.

Бог сподобил меня застать еще в живых почтенного короля и быть им еще узнанным; и казалось, что это была последняя ему приятная минута, и через 4 часа после он скончался как праведник, без боли, без вздоха, без судорог, заснул! Мы все, русские, должны в нем оплакивать друга нашего Александра Павловича и искреннего друга России, что он в завещании подтвердил своим детям. Вели сейчас надеть траур в армии сходно посылаемого приказа. Жена моя перенесла ужасный сей удар с удивительной твердостью духа, и, с помощью Божьей, надеюсь, что он худых для нее последствий иметь не будет.

Письмо к эрцгерцогу пошли с Бергом. Дай знать о моем приезде и о кончине короля телеграфом. Обнимаю тебя от всей души.

Н.

Здесь покуда все тихо, и войска присягали при мне в примерном порядке.

Потсдам
29-го мая (10-го июня) 1840 г.

Вчера вечером я получил твое письмо, мой любезный отец командир, за которое благодарю. Здесь все продолжает быть в порядке, и кажется, при благоразумии короля и преданности к нему, можно того же надеяться впредь; так и чувства его, которые мне давно были известны, выразились ясно вчера, когда он принимал наш отряд кавалергардов; обласкал каждого и, уверив всех в наследственных чувствах к России и к нашей армии, он обнял старшего унт.-оф. и рядового в знак искренности своих слов. Вчера по соизволению его дежурили при теле наши генерал- и флигель-адъютанты, сегодня стоят на часах наши кавалергарды, словом, все делается, чтобы доказать, что потеря наша общая и что память к нему общая в нас, залогом и будущей нашей дружбы и союза. Я держусь в стороне и никого не вижу, дабы доказать тем, что я прибыл для семьи, для покойного, а не для какого-либо влияния. Завтра похороны; жена моя здорова и выезжает поутру, я же за ней последую вечером, после похорон; так что прошу тебя присылать мне своих фельдъегерей на Веймар и Франкфурт по 6-е (18-е) июня. Потом же, ежели б случилось, что нужно до 8-го (20-го) числа, прямо в Киль, где я сажусь на пароход. Дай знать Чернышеву, чтоб о нужном давал тебе знать телеграфом для сообщения мне через тебя.

Берлин

Сейчас я от тела покойника! больше писать нечего. Обнимаю тебя от души, навеки тебе доброжелательный

Н.

Сергиевское, близ Петергофа
29-го июня (11-го июля) 1840 г.

С возвращения моего сюда мне не было свободного времени отвечать тебе, мой любезный отец командир, на два письма: одно полученное мною на пароходе, при самом отплытии из Киля; другое здесь, вскоре по приезде. Я нашел здесь столько тяжелого, грустного дела, что при без того довольно мрачном расположении моего духа, с трудом мог заниматься и кончить все, что на меня навалили. Теперь, слава Богу, дела пришли в обыкновенное правильное течение, и мне несколько полегче. К несчастью, я нашел здесь мало утешительного, хотя много и было преувеличено. Четыре губернии точно в крайней нужде; это Тульская, Калужская, Рязанская и Тамбовская; озимый хлеб хотя и 4-й доли не воротит семян; к счастью, что яровые хороши. Требования помощи непомерные; в две губернии требуют 28 миллионов; где их взять? всего страшнее, что ежели озимые поля не будут засеяны, то в будущем году будет уже решительный голод; на вряд ли успеем закупить и доставить вовремя. Вот моя теперешняя главная забота. Делаем, что можем; на место послал г[рафа] Строганова распоряжаться с полной властью. Петербург тоже может быть в нужде, ежели из-за границы хлеба не подвезут. Чтоб облегчить потребность казенного хлеба сюда и не требовать всего количества с низовых губерний, я приказал было Чернышеву тебя спросить, можно ли считать на Польшу; но дело это не сбыточно на сообщенных условиях; разве на пробу заподрядим 20 т. кулей для доставки чрез Либаву. Год тяжелый; денег требуют всюду, и недоимки за полгода уже до 20 миллионов противу прошлого года, не знаю, право, как выворотимся. Погода стоит у нас несносная, беспрестанные дожди и сегодня сильная буря всю ночь и раза три днем. Из-за границы нового ничего нет. Поездка моя в Германию, как пишет Пален, привела Луи Филиппа и Тьера в тревогу; они вообразили, что я только за тем ездил, чтоб соединить всех германских владетелей против Франции, и крепко негодуют! Скоты! Жду от тебя ответ на записку по устройству католической церкви в Польше; оно тем нужнее мне, что я пишу Папе весьма сильно и решительно, чтоб вразумить всю опасность для его власти принятой им системы; пора этому положить конец. Войск я не видал. Михаиле Павлович продолжает еще свои смотры, я только два раза был на церковных парадах и у развода в лагере; дожди и там много вредят. На Кавказе идет у нас все хорошо. Оба пункта на черноморском берегу заняты обратно без выстрела и все укрепления приводятся в лучшее положение. [...] Известия мои от жены покуда дают надежду, что воды будут ей в пользу; возвращение ее остается по-прежнему в Варшаву к 23-му августа (4-му сентября). О приеме невесты условимся. Жить будем в Лазенках; Мария будет жить вместе с Олинькой; но вели эти комнаты получше отделать и меблировать;

у меня же в желтой комнате вели сделать переделки, как я примерно назначил на прилагаемом рисунке; это будет гораздо для меня удобнее.

Целую ручки княгине, а тебя сердечно обнимаю.

Навеки твой искренно доброж. Н.

1841 год

Царское Село
6-го (18-го) мая 1841 г.

На днях я получил твое письмо, любезный мой отец командир, и начну с того, что побраню тебя, и есть за что, — как? ты знаешь, сколько я беспокоюсь о твоем здоровье, а ты мне ни слова не говоришь; и только от Чернышева узнал, что тебе получше. Дай-то Боже, и повторяю мою просьбу быть осторожным. Происшествие в Донской батарее во многих отношениях очень дурно, ибо оно доказывает совершенный беспорядок. Жду, что мне напишешь про епископов; мы с Папой в больших ладах, и вчера Он написал мне премилое письмо. Я надеюсь, что и впредь дело пойдет ладно; то, что Он написал Гутковскому, очень хорошо; посмотрим — послушается ли? Отказ венчать браки ничего другого не произведет, как то, что брак, совершенный нашими священниками, должен быть почитаем законным и достаточным в судах. В Пруссии жду, что будет; желаю добра, но не надеюсь. Сегодня ночью пускаюсь с Богом в путь. Надеюсь быть назад к 26-му мая (7-го июня). Нового ничего не знаю, жду известий с Кавказа; боюсь близкой чумы к Тифлису.

Прощай, мой милый Иван Федорович, обнимаю тебя душевно. Жена моя тебе кланяется, а я целую ручки княгине.

Твой навеки искренно доброж. Н.

Александрия, близ Петергофа
8-го июня 1841 г.

Дома не мог найти время тебя благодарить, любезный отец командир, за письмо твое от 24-го мая. Все было б хорошо, ежели бы ты был здоров, но как то, что ты сам мне пишешь, так и то, что узнал от воротившегося флиг.-ад. Пашкова, меня крайне беспокоит, тем более, что не добьюсь знать, что ты делать намерен, чтобы поправиться. Умоляю тебя именем дружбы нашей, не пренебрегай здоровьем. Тебе надо ехать на воды, не откладывай сего, я прошу и требую, чтоб ты, по совету докторов, ехал, куда велят. Ты слишком легко забываешь — что ты для отечества! и, воля твоя, готов тебя за это побранить, ибо ты грешишь перед Богом, перед отечеством и пред мной; тебе должно о себе думать. Лето стоит прекрасное, самое удобное для лечений, надо тебе им воспользоваться; не теряй время. Ожидаю с будущим фельдъегерем извещение, когда и куда едешь. Больно мне было слышать, что и Горчаков слабо поправляется, его тоже надо купать или поить; я это требую. Благодарю за присылку епископов, мы их угостим и приласкаем, а прочее после. В политике, кроме близкого падения английского министерства, возобновления военных их действий с китайцами и продолжающихся ссор с Персией, другого ничего не знаю. Здесь все тихо и хорошо. Погода самая благодатная; известия изнутри очень хорошие. Дела на Кавказе получили хорошее начало; на правом фланге черноморской линии джигеты и часть убыхов до 3 тыс. дворов сами вдруг поддались и выдали аманатов, что там дела наши подало на год вперед. На левом фланге было удачное дело с Шамилем на Хубаринской позиции, после чего Чиркей занят без боя, что очень важно. Головин остался там, чтоб устроить крепость, а Граббе пошел в Чечню. Завтра жду сестру Марию Павловну, а через неделю намерены начать маневры для вступления в лагерь. Вот и все. И ты, отец командир, утешь меня добрыми о себе вестями; право, грустно тебя знать нездоровым. Жена тебе кланяется, а я целую ручки княгине. Обнимаю тебя душевно; навеки твой искренно доброж.

Н.

С.-Петербург
22-го июня (4-го июля) 1841 г.

Маневры отняли у меня возможность тебе отвечать, любезный мой отец командир; равно и присутствие сестры отнимает много времени. Уверяют меня, будто тебе лучше, но ты все мне не отвечаешь на мои вопросы, сколько я тебя о том ни прошу. Желаю, чтоб поездка твоя в Калиш тебе не повредила. Епископы прибыли; сегодня должно было быть посвящение новых; я их еще не видел, но слышу, что они очень довольны; на днях их увижу. Войсками на маневрах я был очень доволен, хотя начальники наделали много ошибок. Нового ничего нет, кроме известия, что Мегемет-Али наконец принял все предложения Порты, но надолго ли? Кажется, дело в Крите тоже гораздо важнее, чем полагали сначала. Это новая затея пропаганды, для поддержания зародыша беспорядков в Архипелаге; и дурак греческий король кажется здесь впутался: тут хорошего я не предвижу. Дела наши на Кавказе идут покуда хорошо. Джигеты подались; Чиркей в наших руках и распоряжения Головина хороши, что Бог даст далее! Тебе известно, что делается в Англии; не знаю, которая партия восторжествует, но надеюсь по крайней мере, что во всяком случае наши взаимные сношения не изменятся; дела их в Китае и Герате снова заварились, и не знаю, как кончат. Прощай, любезный отец командир, обнимаю тебя душевно; твой навеки искренно доброж.

Н.

Жена тебе кланяется.

1842 год

Царское Село
26-го мая (7-го июня) 1842 г.

Благодарю, любезный отец командир, за письмо твое от 20-го (1-го) числа. Пора было униятскому епископу прийти в разум и быть тихим; одного этого и просим, а прочее само придет, когда время настанет. Разделяю мнение твое, что Гутковскому можно дозволять жить в Лемберге, лучше чем в Риме, где он интриговать может; однако и в Лемберге не полагаю, чтоб он остался спокоен и не искал бы влияния на старую свою епархию; надзор все нужен. Касательно побегов в Пруссию я чрез Рауха жаловался на действия их полиции. Он спрашивал меня, наблюдается ли всегда у нас давать знать на границу о случившихся побегах, на что я ему ответа дать не мог, не знал, как в сих случаях поступается. Нет сомнения, что во время рекрутского набора много вновь бежит; но как за беглых должно брать других в рекруты, то полагаю, что за сим сами поляки строго наблюдать будут, чтобы их рекруты не могли укрыться. Во всяком случае, ежели деревни или места в Пруссии, где дается беглым укрывательство, нам известны, то следует о сем извещать пограничные власти. Ежели нас меньше пугают в прусских газетах, то это я полагаюсь, разве на время, а потом по-прежнему. Чернышев пишет мне, что весьма доволен осмотром войск, но что по гражданским учреждениям и в особенности в исполнении многое предстоит к совершенному изменению, и что он теперь только убедился, что я прав был, когда ему твердил, что, не видев сего края, нет никакой возможности судить о нем и еще менее хотеть применять к нему теоретические правила, на практике невозможные. Граббе теперь должен быть в действии, но не имею еще об том донесений; у Анрепа же отряд пошел в поход, и покуда без важного сопротивления. Ждем на днях сестру жены с мужем; потом принца Прусского, за ним короля, потом герцога Нассауского с братом и моего племянника, младшего сына Анны Павловны; так что скоро придется мне петь: Княже людеские собрашася... ох тих-тих-тих-ти!

Что видел войск, все к полному моему удовольствию; но засуха страшная меня пугает, впрочем, с юга известия лучше.

Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Навеки тебе доброжелательный Н.

Княгине целую ручки.

С.-Петербург
7-го (19-го) декабря 1842 г.

Не получая так долго твоих писем и, узнав про твое нездоровие, мой любезный отец командир, я начинал уже беспокоиться и тем более рад был получить письмо твое от 29-го ноября (10-го декабря).

Слава Богу, что ты себя лучше чувствуешь, но прошу тебя настоятельно более поберегаться. И здесь господствует род простудного гриппа, которым мы почти все были одержимы, но легко. Сведения о происходящем на прусской границе доказывают, как у них умеют лгать на наш счет, и сколько высшее их правительство или обмануто, или легковерно. Вообще порядок вещей у них до того ныне запутан, что не знаю и не понимаю, чем это кончится; мне кажется, что короля более и более путают, с тем, чтоб, запутавши, сказать ему: Бог с тобой! иначе понять мудрено, как человек с его умом может сам на подобное решаться. Банковское дело мне очень неприятно, ты прав, что мудрено будет решить, какой ход ему дать; и жду твоего уведомления. Туркуль не приехал и полагаю, что не он ли привезет мне от тебя дальнейшие подробности. Все это не делает чести ни бывшим директорам, ни Фурману, ни Грабовскому; где ж был их присмотр! Жаль мне Муравьева, он был добрый, усердный и хороший офицер; на месте его назначил я адъютанта моего ген.-май. Заса, он храбрый и хороший офицер, и под руководством гр. Герстенпвейга успеет приобрести должный навык в командовании. Радуюсь, что Горчакову легче; он хорошо делает, что продолжает водяное лечение; оно действительно приносит многим удивительную пользу. Нового ничего нет. В политике тоже с тех пор, как китайское и афганское дела кончены, последствия увидим. Жду донесений Ливена по сербскому делу; оно щекотливо, ибо поддержать права наши я должен, но решить в чужом деле тоже трудно и неловко.

Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю.

Твои навеки искренно доброж. Н.

1843 год

С.-Петербург
14-го (26-го) генваря 1843 г.

Благодарю тебя, любезный мой отец командир, за письмо твое от 3-го (15-го) числа. Мне уже часто предлагали отвечать на статьи и брошюры, издаваемые за границей с ругательствами на нас. Не соглашался я на это по той причине, что кроме того, что считаю сие ниже нашего достоинства, и пользы не предвижу; мы будем говорить одну истину, на нас же лгут заведомо, потому не равен бой. Сильнее гораздо опровержение в самих делах, когда они доказывают ложь торжественно. Нынешнее усугубление злости возбуждается непонятными действиями Пруссии. Их неосновательность, опрометчивость и непонятные противоречия самим себе поставили всех в недоумение к чему это вести должно; и приступают к ним с требованием объяснения, в том числе и по торговым делам; чем же признаться, что они в требованиях к нам ошиблись, им легче было вывернуться, дав вид, что будто они просили за всех, а мы сего не хотели, согласясь для них одних. Как же нам тягаться с подобным образом действий? Мы идем часто прямой дорогой, а вот чем нам платят. Потому и теперь не могу согласиться заводить полемику; пусть лают на нас, им же хуже. Придет время и они же будут пред нами на коленях, с повинной, прося помощи. Папа с дочерью обошелся как нельзя лучше, а Максу говорил, что в Баварии вредят католической вере фанатизмом и нетерпимостью, каково? и он на попятный двор. Что за зима; у нас, все дождь, оттепель и снегу на дороге нет; небывалое дело, каково-то у вас? Что по войскам делается? Здесь все хорошо. Жена моя тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твой навеки искренно доброж.
Н.

Александрия, близ Петергофа
8-го (20-го) июля 1843 г.

Наконец, только сегодня мог я добиться свободной минуты тебе писать, мой отец командир; давно я не был так мучим в разном роде, как сие последнее время. Благодарю за отчет по смотрам; надеюсь, что замеченные недостатки вскоре будут исправлены усердием начальников и бдительным твоим надзором. Побеги должны скоро уменьшиться и потом и прекратиться. Но цель наша скоро достигнется, ибо пруссакам не в терпеж и, видя свою ошибку, ищут, как бы воротиться к прежнему; я же жду, чтоб выговорили: виноваты; тогда все придет в прежний порядок, чего одного мы желали. Дела сербские все еще не кончены отказом двух главных бестий выехать: теперь не знаю, удастся ли новому князю их выслать, чего я требую; не то надо будет употребить силу. Для сего назначу известные тебе войска. Здесь все идет очень хорошо. Войсками я отменно доволен, из приказов увидишь, что смотрел стрельбу в цель и что результат весьма удачный; в особенности во всех образцовых войсках и в 3 стрелк. бат.], который заметно хорош был. Притом у него в лагере ни одного больного, а всего с дальними госпиталями 4 челов., вообще больных на 54 тысячи не более 300 человек и умерших в месяце 7 человек! У меня госпиталь в семье, Саша и жена его в кори, дочь близка к родам и старшая внучка опасно больна коклюшем и гастрической горячкой. Это при всех других заботах меня доконает. Но при этом Бог порадовал нас сговорить дочь Александру за прин. Гессенского, которым я очень доволен. Вот все мои новости. Желаю, чтоб Карлсбад тебя совершенно восстановил. Не могу похвалиться моим курсом вод; много было забот, а нужен покой. К концу маневров привожу гренадер, всего будет близ 80 т войска. Потом 20-го августа (1-гo сентября) пущусь в путь. Жена моя тебе кланяется, а я сердечно обнимаю.

Твой навеки искренно доброж. Н.

1844 год

С.-Петербург
12-го (24-го) генваря 1844 г.

Поздравляю тебя, мой любезный отец командир, с новым годом и благодарю за письмо от 3-го (15-го) числа. Дай Бог, чтоб сей год прошел тихо и без всяких потрясений. Ежели б не было постоянно противоречий в действиях короля Прусского, так можно б было радоваться последним его мерам, вновь доказавшим, что он не хочет потакать либерализму; но это уже не впервой, а надо опасаться, что неожиданно опять будет что-либо, которое уничтожит всю пользу сего урока. Главная беда та, что исчезло доверие, как в подданных к нему, так и во всех нас, ибо никто не может положиться на его постоянство. На Кавказе покуда притихло; после удачного дела под Казачищами, Шамиль ушел в горы. Войска дрались славно; а линейные казаки вновь показались молодцами, равно и прочие казаки. Я всегда намерен был и есть усилить число их, но на то не доставало земли на левом фланге, которую теперь мы приобрели. Впрочем, нового ничего. Готовимся с помощью Божией к свадьбам. На днях делал смотр гарнизону и был очень доволен. Когда воротится Туркуль, и как идет дело о законах?

Обнимаю тебя душевно, навеки тебе искренно доброж.
Н.

Жена тебе кланяется.

С.-Петербург
7-го (12-го) февраля 1844 г.

Благодарю тебя, любезный мои отец командир, за письмо от 30-го генваря. Вчера узнал я от княгини, что ты опять страдаешь кашлем, и будто бы это коклюш; ради Бога берегись! Ты знаешь, дорог ли ты мне; и всей России, грешно б было тебе шутить своим здоровьем, а в твои лета коклюш не легкая болезнь; настоятельно прошу тебя лечиться не как-нибудь, но так, чтоб дурных последствий не могло остаться. У нас с неделю холод нестерпимый и метели; сегодня было 26о. По сегодняшним донесениям король Шведский все в опасном положении; потеря его для нас не равнодушна и по дурному духу в Швеции, и по слабости наследника. Меттерних сообщил нам весьма неблагоприятные сведения про готовящийся бунт в Италии; ожидают высадки из Мальты и Корсики, с намерением атаковать Рим и основать общую итальянскую республику. Эта каша, ежели заварится, не легко будет Австрии вновь разжевать. Тут верно вмешается каналья L. Phylippe [Луи Филипп (фр.)], да и Англия не останется зрительницей. Да при атом чуть не готовится ли что-то и Галиции; там открыт заговор между офицерами полка Бертольди, и разбирается; в это дело замешались помещики и ксендзы; тем лучшее лишь бы разобрали строго. В Позене ничего не найдут, ибо не умеют; одно то хорошо, что по крайней мере явно не будут полякам потакать как доселе. С Кавказа нового ничего нет. Дерзость L. Phylippe начинает выходить из меры, и кажется, всем надоело, но никто не смеет это выговорить; я его щелкнул по носу за дерзкие угрозы. [...] Здесь все тихо и хорошо; и слава Богу, дожили до покоя; я уморился от этой суетной жизни. Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Твой навеки искренно доброж.
Н.

Царское Село
1-го (13-го) августа 1844 г.

Пораженный тем же тяжелым ударом, как и ты, любезный мой отец командир, солью мою невыразимую скорбь с твоею, ибо чувствовал заранее и теперь вполне ощущаю то, что и твое отцовское сердце терпит; на это слов нет и кто прошел чрез подобное, может только смиряться пред Богом и говорить от глубины растерзанного сердца: да будет воля Твоя! Медлил я отвечать на первое твое письмо, потому что не мог духом собраться все это время, чтоб взяться за перо; почти 9 недель ожидания того, что третьего дня совершилось, так сокрушили мою душу, что я с трудом исполнял часть только своих обязанностей, ибо все это время был занят другой — святою. Наконец Богу угодно было прекратить страдания нашего ангела и призвать его к себе! и мы, хотя с сокрушенным сердцем, благодарим Господа, ибо он ангелу дал верно ангельское место. Теперь в грусти одно утешение — молитва и служба; я займусь по-прежнему всеми обязанностями, и авось Бог подкрепит нас. Какие плачевные вести сообщил ты мне! что за всеобщие пагубы! Несчастным помочь должно немедля и во чтоб ни стало. Я желаю, чтоб имя покойной моей дочери было связано с благодеянием для варшавских бедных, и велел Туркулю тебе о том донести. Необходимо употребить все усилия, чтоб исправить как наискорее повреждения в крепостях, и придумать, как впредь предотвратить, ибо нельзя ручаться, чтоб не повторилось. Боюсь в особенности за цитадельскую оборонительную казарму, ибо всегда находил расположение ее опасным от обвалов крутости. Нельзя не быть довольно осторожну. Полагаю, что посадка сплошь до верху вернее всего. Глупый выбор варшавских каноников верно плод происков или страха; должно ли нам согласиться, этот вопрос не умею я решить. Скверный дух в крае должен быть, но уступать ему не должно, и не уступим. Покуда покушение на короля Прусского кажется не плод какого-нибудь заговора или общества, но легко быть может, что есть последствие разврата мыслей, более и более овладаюшего умами, вследствие неслыханных мерзостей, ежедневно появляющихся везде. В этом роде гаже les Mysteres de Russie ничего еще не читывал. Прочти. Войск здесь я почти не видал, ибо не мог отлучиться; надеюсь 7-го (19-го) и 8-го (20-го) чисел собраться с силами и увидеть хоть одно ученье и один маневр. Радуюсь, что 2-м корп. ты доволен, желаю, чтобы с прочими было тоже. Теперь прощай, да подкрепит нас Бог на наши обязанности и да сохранит нам милых.

Навеки твой искренно доброж. Н.

Про Кавказ не пишу, начало было хорошо, но идет в даль, что не хорошо.

Гатчина
18-го (30-го) сентября 1844 г.

Вот уже три недели прошло, как получил я твое письмо от 26-го августа, любезный отец командир, а не мог собраться тебе отвечать. Начну с искренней благодарности за участие в нашем горе. Мы оба чувствуем одно. Покоримся смиренно воле Божией. С удовольствием узнал я, что ты войсками был доволен, жалею, что в нынешнем году не мог ничего видеть, авось в будущем можно будет. Сегодня кончились два дня малых маневров, которыми я был очень доволен; все шло в большом порядке и с знанием дела. Но погода стоит скверная, то и дело, что дожди. В политике нового ничего нет; мир французов с Мароком на время исправил отношения Франции с Англией, удалив на время предлог к разрыву; но доверие друг к другу исчезло совершенно, и мир на волоске; первый предлог достаточен будет к войне. Вот плоды мнимой дружбы. Германия крепко больна; действия короля Прусского ее не излечат, и из всего этого выведем одно заключение, что нам должно быть готовыми. Дабы же быть готовыми, надо довершить внутреннее устройство и бдительно подавлять всякие попытки, даже отдаленные, к ниспровержению законного порядка; с этими людьми милосердию нет места.

Тяжелый сей год лишил меня на днях моего верного Бенкендорфа, которого службу и дружбу 19 лет безотлучно при мне не забуду и не заменю, все об нем жалеют.

За сим прощай, мой любезный отец командир, обнимаю тебя душевно. Навеки твой искренно оброж. Н.

Жена моя тебе кланяется.

1845 год

С.-Петербург
30-го генваря (12-го февраля) 1845 г.

Хотя полагаю, что ты уже в дороге, мой любезный отец командир, но пишу тебе в ответ на письмо твое от 16-го (28-го) генваря. Ты знаешь уже, что за несчастье вновь нас постигло! непостижима воля Божья, а пред ней должно нам смиряться, но тяжело остающимся! — По приезде твоем переговорим о многом, нам угрожающем; политический горизонт более и более чернеет; и нам должно готовиться на упорный бой, ежели не физический, то на моральный, с которым может быть еще труднее бороться. Потому надо нам усугубить усилия и отстранить все, что у нас нам угрожает и устроить все так, чтоб в этом хотя быть с свободными руками. Мнимая папская булла — скорее счастливое появление, потому что многим откроет глаза, и разуверит на счет мнимого католического усердия, служащего одной маской чисто революционным замыслам; и потому ежели уступать нам в справедливых наших намерениях устранить все опасением раздражать или пугать католиков, мы сами им служить будем, то есть революционному духу. Настало время, повторяю, когда следует нам поступать решительно, довершая не довершенное и становясь твердой ногой там, где мы покуда еще живем пришельцами; вот будет предмет наших занятий. Прочее при свидании.

Обнимаю тебя душевно; навеки тебе доброж. Н.

Жена моя тебе кланяется.

Александрия близ Петергофа
7-го июня 1845 г.

Восемь дней, как я воротился, любезный мой отец командир, и сегодня только могу тебе писать. Начну с моей душевной благодарности и признательности за отличное состояние всего, что тебе подведомо. Кн. Горчаков тебе уже донес, в каком отличном состоянии я нашел 4-й корпус; я смело скажу, что не только что он хорош, но что я полагаю, не лучший ли он из четырех корпусов армии. Ежели взять во внимание с какими препятствиями бороться надлежало, чтоб представиться столь отлично, то нельзя не отдать полной справедливости как ген. Чеадаеву, так и всем его помощникам; одно усердие могло представить подобное. По возвращении сюда нового ничего не нашел, кроме нестерпимого холода; сегодня первый день, что ветра нет и что солнце греет. С Кавказа ничего, только пишет Воронцов, что все готово и что колоннам дано повеление трогаться. Будущая почта вероятно привезет донесение, что он вступил в горы. Напиши мне, каков ты и начал ли лечиться? Жену нашел я почти как оставил; биение сердца не прекращается, и холод ей не в пользу. Больных здесь тьма, и в простом народе горячки. На будущей неделе начинаются маневры, могут быть любопытны.

Жена моя тебе кланяется; целую ручки княгине и обнимаю тебя душевно. Навеки твой искренно доброж. Н.

Проезжая через Гомель, на станции между Добрянки и Песочной Буды, нашел я более 200 нищих, калек, старух и детей; жалуются, что арендатор не кормит и что худо жить; главного, Баранова, я не видел, но велел ему сказать, чтобы ехал на место и привел в порядок и что тебя уведомлю о непростительной беспечности и беспорядке и жалобах на управление; ибо знаю, сколь противно твоим намерениям. Обрати на это внимание.

Палермо
18-го (30-го) октября 1845 г.

Благодарю, мой любезный отец командир, за письмо твое от 3-го (15-го); дай Бог, чтоб нужда, тобой описываемая, могла несколько облегчиться принятыми мерами. Перевод войск, как ты предлагаешь, я принимаю. Здесь нас везде принимают как нельзя лучше; и в народе, и в публике, и в королевских семействах. Видел в Милане Австрийский гарнизон, весьма порядочный; в Генуе кадры, по 120 человек с офицерами, но бат. Сардинские весьма посредственные; и вчера здешний гарнизон очень порядочный по наружности. Впрочем, ничего не знаю; здесь такая глушь, что ничего не слыхать. Обнимаю от души.

Жене моей несколько лучше, тебе кланяется. Н.

Дай знать по телеграфу, что здесь все благополучно и жене моей.

Палермо
23-го октября (7-го ноября) 1845 г.

Письмо твое от 10-го (22-го) получил я, мой любезный отец командир. Речь короля Прусского была мне известна, но новая дерзость магистрата только что до нас дошла; легко предвидеть, к чему подобное ведет, никто в сем не обманывается; один король хочет быть в заблуждении! Ты хорошо сделал, что писал в Берлин насчет дерзости журналов, хотя уверен я, что все даром, потому что там все так идет. Новая канальская выдумка поляков о монахинях произвела в Риме желаемое ими действие; баба, которую они нарядили в сию должность, там, и ей делается формальный допрос. Мы никогда не спасемся от подобных выходок, ибо ныне иначе не воюют, как ложью. Здесь покуда все тихо и хорошо. Принимают нас во всех сословиях как нельзя лучше, и простой народ приветлив до крайности.

Жене моей немного лучше, она тебе кланяется, а я сердечно обнимаю. Твой навеки искренно доброж.

Н.

1846 год

С.-Петербург
7-го (19-го) февраля 1846 г.

Искренно благодарю тебя, мои любезный отец командир, за поздравление с помолвкой нашей Оли, слава Богу, что она нашла тоже себе по сердцу, достойного себя, вовсе неожиданно нам было подобное и мы в том видеть хотим Божие благословение. Будем надеяться на милость Его и впредь. Кажется, эта свадьба, как говорят, не нравится ни в Берлине, ни в Вене, но Бог с ними, не мешайся они только в наши дела. Покуда пруссаки кажется поиспугались тому, что у них открылись, очень им здорово. Хотя не верю истинно, а еще менее возможности исполнить замыслы у нас, но не мешает и нам держать ухо востро, что думаю и делается. Здесь холода непомерные, с моего приезда только два раза было 7º, а то никогда менее 12º, а сегодня опять 27º. Больных в народе, теперь и в войсках, очень много, госпитали полны, и всем должно отказывать в приеме за недостатком места. Впрочем, нового ничего. Обнимаю от души.

Навеки твой искренно доброж. Н.

Куда девался Туркуль?

С. -Петербург
24-го февраля (8-го марта) 1846 г.

Слава Богу! слава тебе, мои отец командир, дело вел прекрасно, и за то и славный конец. Признаюсь, что не могу довольно выразить тебе моей радости, что мы под носом выгнанных из Кракова австрийцев поспели ранее всех и заняли Краков. Теперь и более силы будет поставить на нашем, ибо мы, а не австрийцы, не пруссаки, заняли Краков. Меня душевно радует тоже поведение мужиков у нас; награждай щедро и более усердствующим давай медали; надо сколь можно их поощрять и награждать и за верность и усердие. Известия, которые привез мне вчера Коновницын из Галиции, весьма любопытны. Мне кажется, что комюнизм, ибо он точно есть, мужики там поняли по-своему, то есть резать помещиков при первом законном предлоге. Здесь оно хорошо, но опасно дать этому развиться. Теперь настало время соседям наказывать виновных, будет ли у них столько духу? Сегодня писал я к ним, что требую уничтожения Кракова, не хотят взять его австрийцы, как условлено в Теплице, возьму я, ибо мы вошли; но не желаю того. Французы и Англия может быть протестуют по Венскому конгрессу, но так как Бельгию по революции они же отняли у Голландии, то имеем и мы право по революции же уничтожить это вредное гнездо, и уничтожим. Принятые тобой меры нахожу прекрасными, но побереги войска и лишних не держи на площадях, тогда как жители теперь обезоружены и все притихает. Сомнительных молодцов-помещиков хорошо бы прибрать к рукам. [...] Как ведут себя духовные? Любопытен знать, исправно ли явятся бессрочные в Царстве, всякому, кто явится исправно, вели выдать по злоту серебра, тоже дай войскам, вошедшим в Краков, и по 1/2 злота серебра прочим, в отрядах бывшим. Спроси у эрцгерцога, какие у него и от кого сведения на счет бунта, готовящегося в Петербурге ко Святой, о которых начальник полиции говорил поновницыну, подобного нельзя упустить из виду, не проясняя. Посмотрим, как у них-то кончится и что будет в Венгрии.

На днях пришлю тебе твоего сына. Прощай, мой любезный отец командир, обнимаю тебя от души, навеки твой искренно доброж.

Н.

Москва
14-го (26-го) марта 1846г.

Получил здесь два твоих письма, мой любезный отец командир, и за оба весьма благодарю. Слава Богу, что все продолжает быть спокойным, и благодаря твоим мерам и сделанному примеру над Седленкими злодеями не полагаю, чтоб нашлись довольно смелые вновь что попробовать. Радуюсь очень, что наконец австрийцы совершили над Чарторижским меру, которую по справедливости следовало им исполнить тогда, когда уже у нас он политически предан смерти как государственный изменник; тогда бы смело сказать можно, ничего бы теперешнего у них не произошло. Нет сомнения, что теперь конечный ему и всей эмиграции удар; не полагаю, чтоб могли оправиться, хотя у пруссаков найдут еще долго опору. Все, что Фонтон по сему пишет, очень любопытно; их стыд, что опоздали и удивление нашей быстроте — прекрасно. По краковскому делу я с тобой не согласен. Брать себе ничего не хочу. Дело решено еще в Теплице, Краков должен быть австрийским, а не прусским, так этому и быть. Но ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию, взамен всей Польши по Бзуру и Вислу, отдам, и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край. Ты очень хорошо сделал, что воли мужикам не даешь, их дело слушаться и, под предлогом усердия, не нарушать порядка и повиновения. Накормить и помогать должно, сколько можно. Отпускных не сбираю, так как ты не хотел, на что ты уполномочен был. Здесь был всем весьма доволен, видел 6 полков 6-го корпуса, смело скажу отличных во всем; Тимофеев колдун, на корпус в 54 т. человек нет и 500 больных, а рекрут 54 т.!!! славно, и что за лица, весело глядеть.

Прощаюсь, в обратный путь после обеда. Обнимаю тебя от души, навеки твой искренно доброж.

Н.

Царское Село
8-го (20-го) ноября 1846 г.

Любезный мой отец командир, Саша тебе вручит это письмо; может быть, когда его получишь, уже известна тебе будет роковая весть из Вены! В таком случае прошу тебя сей час велеть выбрать 1 офицера, 2 урядника и 8 казаков линейных, самых видных и надежных, и с одним из твоих адъютантов пошли сейчас же в Вену, для принятия тела, и сопровождения и караула при нем, до Петербурга. Перевоз Михаиле Павлович поручает ген.-лейт. Бибикову, который сегодня же едет в Вену; вели команде быть в его распоряжении. Полагаю, что брат согласится перевозку учинить без церемонии, просто в закрытой карете; в таком случае ни встреч, ни церемоний нигде быть не должно, и тело повезено будет по почте. Но ежели брать пожелает, чтоб перевозка делалась церемониально, то надо будет нарядить сотню казаков на границу и провожать таким же образом. На ночлегах ставить роту в караул, а в Варшаве тело поставить в соборе, и принять архиерею; далее же везти тоже под конвоем казачьей сотни до того же места, где отсюда вышлю принять другим конвоем, что определится в свое время. Но повторяю, надеюсь, что брат согласится перевозку делать просто, келейно и по почте. Так как на днях должно быть в Кракове объявлено присоединение к Австрии, то легко быть может, что будут беспорядки и дорога будет не безопасна; в таком случае я прошу сыну не дозволять ехать тем путем, а обрати его на Шлезию; даже и в таком случае, ежели ты полагать будешь, что проезд его через Краков может подать повод к неприличным изъявлениям. Горе наше велико и отразилось опять на здоровьи жены, молю Бога, чтоб ожидающие нас тяжелые сцены вновь не испортили пользу лечения в Италии, и боюсь этого! Нового ничего, Франция и Англия ныне в нас ищут, ибо обоим мы нужны, но я неподвижен и смотрю на них с презрением. На Кавказе у Бебутова было славное дело, какого давно не было, и теперь все тихо.

Обнимаю тебя от души, жена тебе кланяется, целую ручки княгине. Твой навеки искренно доброж.

Н.

1847 год

С. -Петербург
5-го (17-го) февраля 1847 г.

Четыре дня тому, как получил твое письмо, любезный отец командир, за которое душевно благодарю. И так вот, чего мы опасались, сбылось! Пруссия из наших рядов выбыла и ежели еще не перешла в ряды врагов, то почти наверно полагать можно, что через малое время, и вопреки воле короля, станет явно против нас, то есть против порядка и законов!

Нетерпение короля чванствовать перед своими камерами побудило его без всякой причины их теперь же созвать, как бы в доказательство, что смеется над нами и над теми, которые не переставали ему выставлять всю безрассудность этой затеи! что из этого выйдет, один Бог знает. Но одно уже положительно: нас было трое, теперь мы много что двое; но за то отвечаю положительно, что я тверже и непоколебимее пребуду в правилах, которые наследовал от покойного Государя, которые себе усвоил и с которыми с помощью Божьею надеюсь и умереть. В них одних вижу наше спасение. Ежели же обратиться к самому этому новому положению или конституции, то в ней столько странностей и даже противоречий, что мудрено и понять. Между тем Мейндорф уже пишет про неудовольствие дворянства за преимущество, дарованное одной части из их сословия без уважительной причины, стало уже есть зародыш неудовольствия даже в высшем сословии; добрые люди находят, что все это лишнее, и не постигают пользы всему; а либералы смотрят на это, как на первый будто шаг в их смысле, но отнюдь не как на конец того, что король даровать должен; — спрашиваю, кого же удовлетворил король? и сам себя назвал в подчиненные, стало не он один уже правит, а зависит от 600 человек. Гадко и грустно!

Спасибо, что убавил сенаторов, а желал бы и еще. Известие о затеях на тебя в Скерневицах доказывает, что тебе всегда должно быть осторожным, и прошу вперед брать караул. Когда-то мы с тобой увидимся? и когда будешь сюда? Весной жена сбирается в Варшаву, куда ее провожу; но смотр корпуса полагаю осенью. Жду от тебя, где решил быть смотру 4-го корпуса. Очень жалею болезненности в маршевых бат. 6-го корп., казалось приняты были всевозможные меры к их сбережению.

Жена тебе кланяется, а я душевно обнимаю.

Навеки твой искренно доброж. Н.

Целую ручки княгине.

Елагин Остров
1-го (13-го) июня 1847 г.

Вчера я получил твое письмо, мой любезный отец командир. Я совершенно согласен на отмену сбора войск второго корпуса при Ковне; и даже не настаиваю, чтоб собрать одну дивизию при Дюнабурге, другую при Бресте; ибо и там будет дорого. На сей год надо довольствоваться во втором корпусе сборами по полкам или по бригадам, где сие можно. Так и распорядись; но за то на будущий год надо будет второй корпус непременно собрать, дабы не отстал в общих движениях. Цены на хлеб и здесь упали по известиям о хорошем урожае за границей почти везде; желательно, чтоб и у нас был таковой же, но покуда сведения не положительны и разноречивы. У нас только четвертый день, что настало лето. Известие из Пруссии ежедневно хуже, и не в галоп, а в карьер идет к разрушению, и исход, по-моему, и близок и несомненен самый пагубный. Бранят министров; соглашаюсь, что они действуют как нельзя хуже; но справедливо ли их одних винить, когда они исполнители воли, которой не понимают сами? Здесь все тихо и хорошо; войсками на смотру я был весьма доволен. Больных все много и смертность велика. На Кавказе развилась снова холера и дошла до Шемахи и Дербента; опасаюсь, что и мы не уйдем от нее, ежели не в сей год, так на будущий — ужасно! Торговля идет славно; подати поступают гораздо исправнее прошлого года, а в кредитную кассу уже поступило за всеми выдачами 132 мил. наличных золотом и серебром, и продолжает поступать по миллиону и более в неделю; состояние банков тоже цветуще, словом, дай Боже, чтоб шло так и впредь.

Жена тебе кланяется, а я обнимаю от всей души. Целую руки княгине.

Твой навеки искренно доброж. Н.

Клейнмихелю велел я сообщить тебе замечание Вистхера на происшествие на железной дороге; ни я, ни он, мы не можем понять, как контр-марш вагоном быть мог, ибо сему примеров нет; очень нужно для нас все подобное приводить в ясность, для предупреждения подобного и здесь.

Петергоф
10-го (22-го) июля 1847 г.

Третьего дня утром я получил твое письмо от 4-го (16-го), мой любезный отец командир, за которое тебя душевно благодарю. Признаюсь тебе, что я не совсем разделяю мнение твое на счет исхода Сейма в Берлине; мне кажется, что король, своими явными противуречиями между слов и дел, в конец себя уронил в мнении всех честных и благомыслящих людей, говоря одно, делал другое; последний отказ его никого не успокоил, никого не удовлетворил, и все оставил в таком тяжком недоумении будущего, что вряд ли что может быть хуже этого положения. Между тем революционная партия узнала свои силы, показала много умных говорунов и всю слабость так называемой правительственной стороны, и что всего хуже, она выставила всю неосновательность короля, и прикрылась мнимой личиной привязанности к нему; и под этой-то личиной готовится во всем грозная будущность порчею понятий, общего мнения массы народа, сию пору чуждой еще подобных мыслей; но неминуемо должной испортиться от непрестанной адской работы революционистов. Старой Пруссии нет, она погибла невозвратно; нынешняя ни то ни се, что-то переходное, а будущее ужасно — вот мое убеждение, от которого желал бы, но не могу отойти. Пугает меня, что пишешь про урожай; здесь тоже холод и ветры; это не лето; но известия про урожаи не худы. Холера дошла до Пятигорска и кажется пошла на запад; на восток далее Кизляра ее не было еще покуда. Радуюсь, что лихорадки слабеют; но вижу по рапортам, что глазных много; от чего это? — ужасно, буде болезни расплодятся. Здесь нового ничего; учений не начинал еще, ибо Михаил Павлович смотрит. В моих проектах перемены нет, думаю ехать около 2-го (14-го) сентября в Киев и быть 8-го (20-го) или 10-го (22-го).

Жена тебе кланяется; целую руки княгине; а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки искренно доброж.
Н.

С.-Петербург
27-го октября (8-го ноября) 1847 г.

Благодарю тебя душевно, мой любезный отец командир, за письмо и радуюсь, что ты отделался от мучительной боли в ухе; опасаюсь, не в Новогеоргиевске ли ты простудился, ходя со мной? По возвращении моем здесь я нашел все в порядке; но все готовятся к холере, которая хотя медленно, но все к нам подвигается. Покуда в Москве она гораздо слабее действует, чем в прошлый раз, разве весной разовьется, сюда ее тоже не ранее ожидаю. В политике нового ничего. Английская денежная криза и здесь чувствительна, я послал их банку 4 милл. золотом, дабы хотя несколько оживить торговлю с нами; не знаю, удастся ли? Швейцарии угрожает близкая междуусобная брань; многие однако сию пору сомневаются, чтоб дошло до того. При этом случае ничтожность Германского союза вновь показалась и весьма разительно. Австрия предложила выставить войска союза вдоль по границе; король Вюртембергский сейчас согласился, лишь бы Бавария и Баден сделали то же. Но эти два отказались; и Баден, говоря, что если было б это мерой, предписанной Франкфуртским сеймом, так бы послушался, а предложение Австрия отвергает! Как тебе это нравится? — хоть плюнь на них! Сколачиваю смету; я кряхчу, трудно, все расходы растут, уменьшении в ценах мало в сравнении других прибавок, и не знаю, как покроем.

Жена тебе кланяется, а я от души обнимаю.

Твой навеки искренно доброж.
Н.

Мое почтение княгине. Каков Ден?

С.-Петербург
27-го ноября (9-го декабря) 1847 г.

Благодарю, любезный отец командир, за письмо от 20-го ноября (2-го декабря). Записку Гульдмана читал с любопытством; очень быть может, что Вельцу отсюда сообщают дурные сведения наши негодяи; что их довольно, в том нимало не сомневаюсь; клеймить или изобличить их нелегкое дело, и я их не знаю. По газетам вижу, что приговор над познанцами произнесен; теперь надо знать, как король смягчит, ибо нет в том сомнения. Хорошо уже то, что приговор правильно произнесен. Швейцарские дела весьма важны; слабость, равнодушие и нерешимость причиной, что среди Европы дал восстать в высокой степени радикальной силе. Теперь хотели было меня завлечь в пустословие с ними, как бы можно было с бешеными говорить как с находящимися в здравом рассудке. Я решительно отказался, разве согласны будут выставить войска на границе Швейцарии, которые придадут силу нашим словам; и в случае отказа нас слушать, могли б войти в Швейцарию. Теперь уже Зондербунд исчез; и огонь мятежа готов вспыхнуть в Южной Германии; ежели и теперь не очнутся, то я убежден, что в скором времени все будет там вверх дном. Вообще все в такой бестолочи, в таком пошлом положении, что и тошно говорить.

Вчера сын мой Константин присягал и поступил на действительную службу; дай Боже, чтоб он пригодился государству; ума у него довольно. Здесь глупых толков много; покуда важного ничего, но мы остро следим и не зеваем. Холера держится в Москве по-прежнему, но здесь ее нет, ни по дороге. Зимы досель вовсе нет, Нева чиста как среди лета; сырость непомерная и свету нет. Жаль мне нашего Дена, все надеюсь, что поправится. Да ты сам как себя чувствуешь? Прощай, мой любезный отец командир. Жена тебе кланяется; целую руки княгине, а тебя душевно обнимаю.

Твой навеки искренно доброж. Н.

Письма были опубликованы в 1896 году в V томе монументального труда кн. А.П. Щербатова "Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность". Павел Иванович Бартенев с согласия автора труда А.П. Щербатова опубликовал выдержки из 76 писем Николая Павловича за 1832-1847 гг. в "Русском архиве" (1897. № 1-4).

Иван Федорович Паскевич (1782-1856), за победы на Кавказе получил титул графа Эриванского, после подавления польского восстания 1831 года был наместником Царства Польского. С Николаем Павловичем фельдмаршала связывала давняя дружба, когда Паскевич был начальником великого князя. С того времени Николай неизменно называл Паскевича "отец командир".

Письма Императора Николая Павловича И.Ф. Паскевичу
1832-1847

На главную

Произведения Николая Павловича Романова

СОДЕРЖАНИЕ

1832 год

1833 год

1834 год

1835 год

1836 год

1837 год

1838 год

1839 год

1840 год

1841 год

1842 год

1843 год

1844 год

1845 год

1846 год

1847 год

1832 год

1833 год

1834 год

1835 год

1836 год

Приложение: медицинский бюллетень.

1837 год

1838 год

1839 год

1840 год

1841 год

1842 год

1843 год

1844 год

1845 год

1846 год

1847 год

На главную

Произведения Николая Павловича Романова

Письма Императора Николая Павловича И.Ф. Паскевичу1832-1847

На главную

Произведения Николая Павловича Романова

СОДЕРЖАНИЕ

1832 год

1833 год

1834 год

1835 год

1836 год

1837 год

1838 год

1839 год

1840 год

1841 год

1842 год

1843 год

1844 год

1845 год

1846 год

1847 год

1832 год

1833 год

1834 год

1835 год

1836 год

Приложение: медицинский бюллетень.

1837 год

1838 год

1839 год

1840 год

1841 год

1842 год

1843 год

1844 год

1845 год

1846 год

1847 год

На главную

Произведения Николая Павловича Романова

Письма Императора Николая Павловича И.Ф. Паскевичу
1832-1847