A.M. Зайончковский
Восточная война, 1853-1856

Часть III

На главную

Произведения A.M. Зайончковского

Администрация сайта просит прощения за допущенные опечатки.

СОДЕРЖАНИЕ

Глава XII. Действия на Дунае в январе и феврале 1854 года до переправы через Дунай

В то время когда все внимание князя Горчакова было отвлечено неудачными действиями графа Анрепа в Малой Валахии и Четатинским боем на его крайний правый фланг, войска наши к началу января 1854 года в Большой Валахии занимали следующее расположение.

Непосредственное наблюдение Дуная на пространстве от устья реки Ольты до Браилова и первоначальное отражение попыток турок против нашего берега возлагались на отряды генералов Попова, Соймонова, Павлова и Богушевского.

Отряд ген.-м. Попова силой в 4 бат., 5 сот. и 4 ор. занимал участок от р. Ольты до р. Веде, на котором казаки вели постоянное. наблюдение за обстановкой на Дунае, и имел пехоту и артиллерию в виде резерва в Руссо-де-Веде.

Правый авангард ген.-л. Соймонова, 8 бат., 8 эск., 6 сот. и 32 oр., был расположен в Слободзее, Журже и Фратешти, где казаки -вели наблюдение за обстановкой на Дунае от устья р. Веде до с. Кирнаджи на р. Аржисе.

Левый авангард ген.-л. Павлова, 1 бат., 8 эск., 4 сот. и 28 ор., находился в Ольтенице и Будешти, где казаки вели наблюдение за обстановкой на Дунае от Кирнаджи до монастыря Корницели, и, наконец, отряд ген.-м. Богушевского, 3 бат., 2 эск., 6 сот. и 18 ор., стоял в Калараше и наблюдал Дунай от монастыря Корнице-да до с. Тиколешти, что несколько выше Браилова.

В резерве за этими передовыми отрядами было сосредоточено 26 бат., 14 эск. и 74 ор., которые располагались в Добрени, Хе-решти, Крецешти, Бухаресте, Буфти-де-Сусс, Фундени-Вакарес-Яулуй, Слободзее, Чульнице, Цендерее, Обилешти-Ноу и Лехлии, группируясь главной своей массой к югу от Бухареста.

Всего, таким образом, в Большой Валахии было сосредоточено 48 бат., 32 эск., 22 сот. и 156 ор.

Наступательные попытки турок со стороны Калафата и неудачные распоряжения графа Анрепа заставили князя Горчакова 3 января выехать из Бухареста к Мало-Валахскому отряду, вручив начальствование войсками, в Большой Валахии расположенными, генералу Данненбергу, командиру 4-го пехотного корпуса.

На этот раз инструкция, данная командующим войсками своему заместителю, была коротка. В случае какого-либо предприятия турок на левый берег Дуная он должен был действовать по своему усмотрению и по обстоятельствам, сосредоточивая резерв в те пункты, из которых будет удобнее противодействовать намерениям неприятеля и остановить его наступление.

Одновременно князем Михаилом Дмитриевичем были объявлены по войскам дополнительные правила для боя с турками, принадлежащие его перу. Многие погрешности, допущенные частными начальниками в бывших боях, действительно делали необходимым преподать им несколько полезных тактических указаний. В своей записке командующий войсками напоминал, что турки преимущественно дерутся за укреплениями или за местными закрытиями, стараясь более всего нам вредить сильным ружейным огнем. Этому мы должны противодействовать могущественным и преимущественно продольным артиллерийским огнем; атаку же вести лишь на открытой местности, стараясь всеми силами обходить укрепленные пункты. В случае необходимости штурмовать какую-либо часть занятых неприятелем насыпей рекомендовалось предварительно обстрелять их сосредоточенным перекрестным артиллерийским огнем и огнем штуцерных, которые должны были преимущественно действовать по начальникам и по артиллерийской прислуге. Огонь должен продолжаться не менее часа, пока не поколеблет обороняющегося, после чего лишь может начаться атака пехотой. Предварительно вперед на картечный выстрел выдвигается артиллерия, а пехота следует в ротных колоннах, прикрытых цепью застрельщиков; шагах в 200 позади первой линии идут батальоны в колоннах к атаке. Ротные колонны отнюдь не стреляют, но, приблизившись на 200 шагов к пункту атаки, бросаются в штыки; сзади идущие батальоны их поддерживают или повторяют атаку. Вообще при штурме предлагалось батальоны вести колоннами, построенными в две линии на дистанции не ближе 200 шагов, чтобы обе линии не попадали одновременно в черту неприятельского ружейного или картечного огня. Взаимное расположение батальонов обеих линий предпочиталось в шахматном порядке.

Командующему войсками не удалось, однако, отбыть в Крайово со спокойным сердцем. С нового года турки проявили в низовьях Дуная и на среднем его течении признаки жизни, делая в разных пунктах попытки переправы незначительными частями на наш берег. Хотя к этой постоянной тактике Омера-паши и можно было привыкнуть, но "князь Горчаков сильно волновался". И действительно, нервы престарелого военачальника, если судить по отзыву его ближайшего сотрудника, к этому времени очень расстроились. "Мне дышится так тяжело, как будто бы на меня напал кошмар, - занес генерал Коцебу в свой дневник от 2 января. - Такому настроению много содействует отсутствие мужества у Горчакова, так как он убивает всякое доверие, всякую энергию своим малодушием, с которым все время мне приходится бороться".

1 января произошли частные наступления турок против Браи-ловского отряда и у Калараша.

Наша экспедиция на правый берег Дуная, произведенная 31 декабря по приказанию генерала Лидерса из Браилова для уничтожения камышей, под прикрытием которых турки предполагали строить батареи, и высадка на остров Бындой, что против Мачина, двух рот Замосцьского полка для занятия сооруженного там редута вызвали со стороны неприятеля желание помешать этому. 1 января турки переправили из Мачина на остров Бындой около 1000 человек пехоты и атаковали замосцев, на помощь которым из Браилова было выслано еще 7 рот того же полка. Неудавшаяся атака и подход подкреплений заставили противника поторопиться обратной переправой в Мачин.

В тот же день около 5 часов утра партия турок силой в 2000 человек переправилась из Силистрии на левый берег Дуная и, оттеснив казачью цепь, начала тремя колоннами наступать к Каларашу. На помощь казакам был выслан батальон Люблинского полка, заметив который, турки поторопились переправиться обратно, не доведя дела до столкновения.

Одинаково безуспешны были попытки неприятеля и со стороны Рущука. 3 января он два раза пробовал переправить через Дунай около батальона пехоты под прикрытием огня канонерских лодок и наступать на Слободзею, но оба раза турки спешно отступали и переправлялись обратно через реку при виде вышедшего им навстречу высланного из Слободзеи батальона Колыванского полка. 7-го числа они сделали такую же слабую попытку выше Рущука, у с. Малу-де-Жос, а 14-го ниже этой крепости, у с. Фламунды, и оба раза были отбиты ближайшими поддержками казачьих постов с ничтожными потерями с нашей стороны.

Тот же характер носили действия турок и со стороны Туртукая. 12 января они переправились на остров, лежащий против этого пункта, и, оттеснив нашу цепь, начали рубить лес. 13-го числа огонь наших двух орудий, поставленных на правом берегу р. Аржиса, заставил их уйти назад.

На среднем Дунае турки продолжали беспокоить нас со стороны Никополя. 6 января они переправили из этой крепости 2000 человек, оттеснили казачью цепь, заняли и ограбили город Турно и ушли назад. Во избежание повторения подобных нападений генерал Данненберг направил в Турно Алексопольский егерский полк, следовавший в Руссо-де-Веде.

10, 14, 17 и 25 января турки повторяли свои попытки против Турно, переправляясь у с. Излазлы, но всегда были легко отбиваемы передовыми частями и быстро переправлялись на правый берег реки под прикрытием огня своих канонерских лодок.

В первых числах января турки со стороны Видина оставались спокойными, ограничиваясь лишь принятием мер к обороне. Относительно укрепления Калафата к этому времени были получены следующие сведения.

Между крутым берегом Дуная и дорогой на Крайово находилась одна батарея, далее до дороги на с. Пояны - 3 батареи и, наконец, между этой последней и дорогой на с. Чепурчени - 12 батарей, хотя это последнее число следует считать сильно преувеличенным. Каждая батарея была рассчитана на четыре орудия, причем все батареи соединялись между собой линией укреплений для стрелков. Между Чепурченской дорогой и Дунаем на кургане было устроено предмостное укрепление. Вообще Калафатский укрепленный лагерь имел характер временных укреплений с деревянными капонирами и блокгаузами. Общее протяжение линии Калафатской позиции между берегами Дуная - до трех верст, а удаление ее от городских строений - около версты.

К 5 января в Калафате, по нашим сведениям, насчитывалось до 20 тысяч человек при 50 - 60 орудиях; 5-го же числа в Видин прибыло 4 тысячи арабов, которыми немедленно был усилен калафатский гарнизон. Значительные отряды турок из трех родов оружия стояли также в Мадловите иве. Голенцы-Команы, а отряд кавалерии и в с. Пояны.

Войска Калафатского лагеря были расположены частью в палатках на покатости, обращенной к Калафату, частью же в землянках и в предместье города. Они получили строгое приказание Омера-паши держаться в Калафате до последней крайности, ни в каком случае не сдаваться и не помышлять о возвращении в Видин.

Между тем 3 января князь Горчаков, как сказано выше, решил лично ознакомиться с положением дел у Калафата. "Я отправляюсь сегодня в Малую Валахию, - доносил он государю, - но полагаю пробыть там недолго, ибо предвижу, что в настоящее время предпринять что-либо решительное невозможно. У нас настала совершенная оттепель, и поля так распустились, что почти вовсе нет прохода. Против самого Калафата держать теперь войск нельзя - голая, безлесная, грязная степь; будет даже трудно доставлять продовольствие войскам в Быйлеште. Главная моя забота будет в том, чтобы расположить их там с некоторыми удобствами, держа турок взаперти, и ближе сообразить, что предпринять, когда настанет хорошая погода".

Но навряд ли действительно таково было определенно сложившееся решение командовавшего войсками на Дунае. Присущая ему нерешительность не оставляла его и здесь. По крайней мере в главной квартире усиленно говорили, что цель поездки Горчакова в Мало-Валахский отряд заключалась в изгнании турок с нашего берега Дуная, а генерал Коцебу, совершавший эту поездку в одном экипаже с князем Михаилом Дмитриевичем, жалуется в своем дневнике, что Горчаков довел его до отчаяния постоянными разговорами о Калафате и малодушием.

9 января главная квартира прибыла в Быйлешти, а 10-го числа князь Горчаков писал военному министру, что он окончательно решил не штурмовать Калафат, а вызвать, может быть, неприятеля на бой в окрестностях Мадловиты, которую, так же как и Пояны, он предполагал занять нашими войсками и укрепить. Впрочем, прибавлял он тотчас же, "я ни на чем еще не остановился определенно... и предпочитал бы остаться в Быйлеште, чтобы избежать боя, который не даст серьезных результатов, если турки не будут разбиты наголову, но это нужно для того, чтобы стеснить расположение противника".

И действительно, чтобы решиться на что-нибудь, князь Горчаков собрал 11 января в Быйлешти военный совет из наличных генералов, но и эта мера не успокоила престарелого князя. "Горчаков был совершенно поглощен, - занес генерал Коцебу в свой дневник, - и вечером после военного совета он был так взволнован, что по крайней мере десять раз приходил ко мне, и даже тогда, когда я уже лег в постель, он не давал мне спать". Атаковать Калафат решимости все-таки не хватило, и свою поездку в Мало-Валахский отряд командующий войсками положил ознаменовать хотя бы только наступлением к Мадловите и Поянам, так как, по его мнению, оставаться в Быйлешти было невыгодно в отношении недостатка жилья для размещения по квартирам вновь прибывших войск.

Таким образом, ясно было, что из задуманного наступления ничего не выйдет, и наделавшая так много шуму поездка командующего войсками под Калафат, куда одновременно с этим сосредоточивалась и вся 12-я дивизия, должна была обратиться в бесцельную прогулку, результаты которой не могли произвести благоприятного впечатления ни на Петербург, ни на армию, ни на наших врагов.

С 12 по 15 января командующий армией со своим штабом продолжал бездействовать в Быйлеште, ожидая подхода бугских улан и резервной артиллерии. Он "пребывал в ожидании" этих подкреплений, хотя по всем данным нельзя было предполагать сопротивления турок ни в Мадловите, ни в Поянах.

16-го числа с рассветом все собранные под Калафатом войска силой в 24 1/2 бат., 31 эск. и сот., 84 пеш. и 16 кон. ор. под начальством самого князя Горчакова двинулись вперед из пунктов их сосредоточения, селений Моцацей, Галича-Маре и Быйлешти, имея конечной целью сделать десятиверстный марш, подойти к с. Скрипе-тул и Гунии и построить там боевой порядок без объяснения цели - против кого и для чего. Впрочем, никакой боевой цели в этом движении и быть не могло, так как, если верить позднейшему донесению князя Горчакова, оно предназначалось для того, чтобы, оставаясь на месте, не придать этим смелости туркам и не оживить надежд злонамеренных жителей края. Короче, такой оригинальной формой маневренного воздействия предполагалось отплатить за Четатинский набег турок и поддержать наше влияние среди окрестных жителей.

Войска следовали в четырех колоннах с боковым авангардом к стороне Рахова, откуда князь Горчаков по-прежнему опасался нападения ему в тыл и во фланг, и к девяти часам благополучно достигли Гунии и Скрипетула, где стали строить боевой порядок.

Неприятельские партии численностью в 1000 человек конницы без боя отступили к Калафату. При преследовании их казаками, поддержанными Гусарским князя Варшавского полком с 4 конными орудиями, неприятель потерял 10 человек убитыми и 8 пленными. Войска наши в тот же день заняли Мадловиту и Гунию, имея сильный авангард в с. Голенцы-Команы.

На следующий день, 17-го числа, князь Горчаков во главе 6 бат. и 8 эск., с соответствующим числом орудий, произвел рекогносцировку калафатских укреплений, вызвав безвредный для нас артиллерийский огонь турок. Одновременно с этим для большего стеснения противника и отчасти для обеспечения своего левого фланга он выслал в с. Пояны отряд генерала Бельгарда силой в 8 1/4 бат., 8 эск., 2 сот., 24 пеш. и 4 кон. ор., которому приказал укрепиться, действовать в связи с войсками, расположенными у с. Голенцы-Команы, и не допускать проникновения неприятеля.

Движением Мало-Валахского отрада к ее. Пояны и Мадловита кроме той цели, которой оправдывал это движение командующий армией, была достигнута и другая, более серьезная, задача. Турецкие войска, собранные в Калафате, без боя лишились всех пунктов, из которых они пользовались продовольствием, одновременно поддерживая среди населения Малой Валахии вредную для нас агитацию разного рода выходцев.

В этот же день, 17-го числа, граф Анреп был заменен в начальствовании Мало-Валахским отрядом начальником 12-й пехотной дивизии генералом Лилранди. Перемена эта, вызванная непредприимчивостью графа Анрепа в деле под Четати, произошла так поздно по следующим соображениям князя Горчакова. "Я счел за лучшее, - доносил он в Петербург, - не отрешать графа Анрепа; это произвело бы дурное впечатление как на войска, так и на край. Подобное отрешение дало бы вид неудачи бою, который хотя и не имел должных последствий, но все-таки увенчан успехом, потому что неприятель был отбит с большим уроном и потерял орудия".

Оставляя в Малой Валахии нового самостоятельного начальника, командующий армией подробным приказанием лично указал место расположения каждой части войск, предоставив, впрочем, в будущем генералу Липранди делать те изменения, которые он признает нужным.

Все войска этого отряда были разделены на две отдельные группы: главная, при которой находился и генерал Липранди, силой в 16 1/2 бат., 21 эск. и сот. и 70 ор., была сосредоточена на пути из Калафата на Быйлешти и далее к Крайову, имея на своем правом фланге у с. Добридора и Моцацей конный отряд генерала Фишбаха, и южная - генерала Бельгарда, силой в 8 1/4 бат., 10 эск. и сот. и 28 ор., которая сосредоточилась у с. Пояны, в 12 верстах от первой. Такое разделение вызывалось необходимостью разместить войска в зимнее время по квартирам, но к тому же князь Горчаков и не находил его неудобным, так как каждая из групп была настолько сильна, что могла отразить неприятеля, вышедшего на нее хотя бы со всеми силами. Кроме того, 12-верстное расстояние давало возможность обоюдной помощи обеих групп.

Лично проведя рекогносцировку позиции на случай боя и указав, как укрепить передовые селения - Пояны, Модловиту и Голенцы-Команы, командующий армией собрался уезжать обратно в Бухарест, снабдив генерала Липранди необходимой инструкцией. В ней целью для отряда было поставлено прикрытие правого фланга армии и по возможности охранение Малой Валахии от вторжения турок. В случае же если неприятель очень усилится в Калафате или будет серьезно угрожать нашему тылу или флангу со стороны Рахова, отряду предписывалось, не теряя времени, отойти к Быйлешти или к другому центральному пункту.

Наделавшая в армии так много шуму поездка князя Горчакова в Мало-Валахский отряд с целью, как предполагали все, стать во главе этого отряда и прогнать турок с правого берега Дуная кончилась, таким образом, лишь более тесным обложением противника и сменой главного начальника.

Если проследить работу мысли и характер действий командующего армией за несколько последних недель перед поездкой его в отряд графа Анрепа, то смело можно было предвидеть, что дело до атаки Калафата не дойдет. У князя Горчакова не сложилось определенного взгляда на то, следует ли при сложившейся обстановке брать Калафат или же необходимо ограничиться лишь наблюдением за этим, надоевшим нам, пунктом с целью обеспечить защиту своего правого фланга от противника, а в зависимости от этого и не было решимости довести дело до конца. Такое сомнение командующего армией было верным ручательством, что его поездка ограничится принятием полумер, как это в действительности и случилось.

Сам престарелый князь по возвращении в Бухарест доносил, что калафатская позиция турок, хотя и растянутая, так укреплена, что не может быть взята без огромной потери с нашей стороны. Своему приятелю князю Меншикову он писал по этому поводу еще более решительно: "J'ai vu Kalafat; tenter de forcer се camp retranche, qui a plus de 100 canons, des ouvrages solidement construits et une garnison de 25.000 hommes, cut ete un acte de demence".

Но действительно ли Калафат представлял такой труднопреодолимый предмет, судить в настоящее время невозможно. Можем отметить лишь, что в записках очевидцев далеко не проглядывает той безнадежности относительно возможности атаковать турок, как ее рисует князь Горчаков. Его осторожный начальник штаба П.Е. Коцебу, и тот в своем дневнике иногда относится как бы иронически к нашей нерешимости смело покончить с турками на правом фланге. "Произвести атаку на Калафат князь Горчаков не хотел, - записал он в дневник в день отъезда командующего армией в Бухарест. - Он так пал духом после письма от государя и вообще от положения дел, которые ему кажутся столь безнадежными, что вовсе не рассчитывает на лучший оборот. Это очень печально и, естественно, должно повлиять на наши предстоящие операции. Между прочим, он сказал: sans doute je suis un homme de beaucoup d'esprit; j'ai beaucoup etudie les arts militaires, mais ja n'ai jamais commande et c'est un grand defaut".

Эти слова честного князя, не являются ли они признаком того, что он уехал из-под Калафата без уверенности в правильности своего осторожного решения?

Но если мы не отваживались атаковать Калафат открытой силой и выжидали выхода турок в поле, чтобы там разбить их, той противник придерживался той же тактики, ожидая нашей атаки укрепленного лагеря. По словам французского посла в Константинополе, Омер-паша в это время считал наиболее важным пунктом театра войны Видин, ежедневно ожидая, что у Калафата загорится большое дело. Он предполагал в таком случае выставить на поле сражения огромную артиллерию, встретить наши войска страшным огнем и, как только заметит первое колебание в наших рядах, атаковать в штыки. Турецкий главнокомандующий был уверен, что в случае своего неуспеха он, отступив за укрепления, легко противостоит всем усилиям 40 тысяч русских.

Такими решениями обеих сторон определялся характер дальнейших действий под Калафатом в январе и феврале. Турки делали попытки выхода из своего укрепленного лагеря незначительными частями с целью завладеть ближайшими деревнями и расширить свой район; мы же удачно противодействовали этому, поддерживая тесную осаду Калафата, и произвели ряд рекогносцировок турецких позиций, вызывая неприятельский огонь, но не входя в сферу его действительного поражения.

В конце января генерал Липранди сделал некоторое изменение в расположении своего отряда. Сведения об усилении турок в Рахове и сбор там многочисленных судов заставили его выделить на нижний Жио, в окрестности Битекула, особый отряд под начальством генерала Баумгартена силой в 5 бат., 12 ор. и 2 1/2 эск. и сот., имеющий целью препятствовать переправе неприятеля как в этом пункте, так и в его окрестностях.

На остальном протяжении Дуная тем временем продолжали происходить стычки с турками, вызываемые мерами, принимаемыми как нами в низовьях реки с целью подготовить и обеспечить себе переправу на правый берег, так и турками на среднем его течении - для отвлечения нашего внимания, а отчасти и для того, чтобы помешать энергичным действиям Горчакова против Калафата.

В начале января низовья Дуная затянуло льдом, и наши 4 канонерские лодки, стоявшие у острова Читала, принуждены были укрыться в Измаиле. Турки воспользовались этим и начали устраивать батарею на правом берегу Дуная, у Килийского рукава, имея целью запереть нашим судам выход из этого рукава к Тульче и Исакче.

Лед мешал нам принять немедленные меры для противодействия работам турок, и потому мы ограничились устройством по обоим берегам Килийского рукава двух батарей, на два полевых орудия каждая.

Но как только река несколько очистилась от льда, контр-адмирал Мессер в ночь с 10 на 11 января вышел из Измаила на пароходе "Метеор" с 10 канонерскими лодками для развертывания действий против этой новой турецкой батареи.

Произведя ночью разведку 6 лодками, адмирал утром 11-го числа выстроил свою флотилию поперек Килийского рукава, примкнув фланги к нашим батареям на острове Чатал и у кордона 130, и открыл огонь по турецкому укреплению. Турки отвечали огнем четырех орудий, но через полтора часа замолчали, а произведенный в сумерки нашим огнем пожар заставил их свести орудия и очистить укрепление. Отсутствие десантных войск не дало возможности Мессеру сделать высадку на правый берег реки, чтобы окончательно уничтожить батарею.

На рассвете 12-го числа он вновь открыл огонь, на который турки отвечали уже огнем семи орудий, подвезенных за ночь из Тульчи.

К девяти часам утра неприятельский огонь прекратился, что дало возможность Мессеру пододвинуть свою флотилию на более близкое расстояние. Турки вновь открыли огонь, совершенно замолкший к 11 часам утра. Дальнейшие действия за неимением возможности произвести высадку адмирал признал бесполезными и отвел свою флотилию на прежнюю позицию, а 14-го числа увел ее ближе к Измаилу, оставив для наблюдения за неприятелем 4 лодки.

Несколько смутное впечатление производит это официальное изложение похода канонерских лодок против сухопутной батареи. Казалось бы, успех артиллерийского огня и замеченное очищение неприятелем укрепления давали полную возможность Мессеру развить свой успех высадкой десанта, чтобы если не уничтожить совершенно турецкой батареи, то во всяком случае попортить ее и произвести надлежащую разведку намерения противника. Этого, однако, не случилось. Частное письмо князя Горчакова к князю Меншикову, написанное из Измаила, проясняет обстановку дела 11 - 12 января и многих ему подобных, а потому приведем в подлиннике сетования командующего армией.

"Je suis bien aise d'avoirete ici, - писал Горчаков из Измаила. - J'ai trouve un decousu, une apathie qui depassent ce qu'on peut imaginer. Je me suis enquis de Г expedition contre la batterie vis-a-vis du Tchetal. Elle a etc sur 1'ordre de Liders и по распоряжению Измаильского коменданта. Comment ne pas se feliciter qu'elle n'est pas plus mal tournee depuis une disposition de ce genre. A-t-on jamais vu de charger un commandant de place de diriger des expeditions qui demandent vigueur et concours de deux armes differentes. La flottille a eu 1'ordre de canonner la batterie, elle Га fait. L'infanterie n'a pas eu 1'ordre de faire de descente, elle n'en a point faite. Quand j'ai demande pourquoi Ton n'avait pas fait de descente, on m'a dit entre autres que Messer avait declare que les embarcations destinees a cet effet n'y etaient pas propres parce qu'elles n'avaient pas degouvernails! Toute 1'armee en 1828 a passe sur de petites nacelles a rames... Vous me demandez pour-quoi de notre cote on ne tente pas de debarquement, quand les turcs en font souvent. Pardon, mais 1'exemple n'est pas peremptoire. Toutes les fois que les turcs ont debarque sur notre rive, ils ont ete obliges de la quitter avec perte et honte. Pourquoi done les imiter en cela. Le fait est que la seule tentation qui aurait pu avoir du succes, c'est celle vis-a-vis de Tchetal. Mais elle a ete si betement menee que c'est un bonheur que nous nous en soyons tires sans encombre..."

Дело Мессера вызвало со стороны командующего армией только одно распоряжение, а именно предписание генерал-адъютанту барону Остен-Сакену возвести на мысе Четал вместо батареи, устроенной для 4 полевых орудий, редут на 6 крепостных орудий.

В конце января войска 5-го пехотного корпуса были сменены на нижнем Дунае 7-й пехотной дивизией (3-го корпуса) под начальством генерал-лейтенанта Ушакова. Вместе с передвижением войск 5-го корпуса в Восточную Валахию князь Горчаков возложил на генерала Лидерса охранение пространства вверх по Дунаю, до Бордушан включительно, и по р. Яломнице, до Сарацени. Сообразно этому генерал Лидере расположил свои войска у Галаца, Браилова, Визири-де-Жос, Слободзее и в окрестностях этих пунктов по Дунаю и Яломнице с резервами у Дубеско и Чочиле.

По собранным нами сведениям, силы турок в низовьях Дуная в январе представлялись в следующем виде: в Тульче - 3 тысячи с 12 орудиями, в Исакче - 6 тысяч с 29 орудиями, и кордонная линия между этими двумя пунктами была очень усилена; в Мачине предполагалось 9 тысяч и в окрестностях этого города - более 5 тысяч. Доходили слухи, что турки предполагают атаковать Браилов.

И, действительно, в ночь с 25 на 26 января турки начали строить против этого пункта на правом берегу Дуная батарею. 28 января с целью сохранить наше господство над неприятельским берегом против города и воспрепятствовать туркам продолжать работы к Браиловскому редуту были подведены пароход "Прут" и три канонерские лодки, которые периодично обстреливали турецкий берег.

Тем временем турки произвели сильную демонстрацию со стороны Рущука против Журжи. Сосредоточение значительного отряда в Малой Валахии и неоднократные наступательные угрозы генерала Липранди Калафату заставили Омера-пашу постараться отвлечь наше внимание с этой стороны набегом на левый берег Дуная от Рущука. По упорству боя и количеству введенных турками в дело войск можно было полагать, что конечная цель противника состояла в занятии Журжи и Слободзеи и в обеспечении их за собой, чтобы иметь на левом берегу Дуная опорный пункт для дальнейших своих набегов.

Напомним, что авангард генерала Соймонова, защищавший угрожаемый участок реки, состоял всего из 8 бат., 8 эск., 6 сот., 24 пеш. и 8 кон. ор., и большая часть этих войск группировалась в Журже и по дороге от нее к Бухаресту.

3 бат., 6 пеш. ор., 1 эск. и 2 сот. стояли в Журже, выставив казачьи заставы вниз по Дунаю, у парома, против с. Госпину, и близ с. Броништали.

В резерве за ними были расположены в Ойнаку 1 бат., при с. Фратешти - 3 бат., 16 п. ор., 3 эск. и 4 кон. ор., в с. Турбату - 2 сот. и в с. Банясах и Даице - по 1 эск. гусар.

В Слободзее стоял 1 бат. с 2 ор., имея в резерве в с. Станешти и Гиздару дивизиол гусар с 4 кон. ор., которые служили также резервом и отряд, расположенному в Журже.

Остальные две сотни казаков располагались в с. Парепу, с заставами в Слободзее,ГаожаныиПетрашенах, и в с. Пуэни, с заставами в Гряку, Фламынде и Гостину. К,Л П А 4

Таким образом, почти все силы отряда генерала Соймонова эшелонировались от Журжи на север, имея как бы на весу свои правый фланг у Сболодзеи.

22 января в исходе седьмого часа утра, когда еще не совсем рассвело, турки вышли от пристани Рущука на 8 больших двухмачтовых судах и нескольких лодках, причалили к левому берегу реки против Слободзеи и высадили на остров Радоман не менее 2 1/2 тысячи человек со знаменами и значками.

Сбив наш пикет N 130, неприятель рассыпал густые цепи стрелков влево от кордона и начал быстро наступать по направлению к Слободзее.

Одновременно с этим было высажено с трех больших лодок версты три выше, у пикета N 128, около 500 человек, которые рассыпались вверх по берегу до пикета N 125, против с Малу-де-Жос, и до 2 тысяч человек при 6 орудиях причалили на 4 больших мачтовых судах у пикета N 131, против карантина. Кроме того, турки скатили на правый берег реки против Слободзеи 6 полевых орудий, и все их канонерские лодки заняли позицию вдоль правого берега Дуная. Из Рущука вышли и построились у подножия крепости значительные массы неприятельской пехоты.

Казаки и граничары, составлявшие нашу передовую цепь, были опрокинуты по всей линии, и турецкая пехота, высадившаяся на Радоман против Журжи, начала быстро наступать густыми цепями с большими резервами и скоро выровнялась с частями, наступавшими против Слободзеи. Движение это поддерживалось сильным огнем всех крепостных орудий переднего фаса Рущука, огнем канонерок и выдвинутых полевых орудий.

Таким образом, можно полагать, что турки решили вести одновременно атаки на Журжу и Слободзею, сосредоточив силы выше этой последней. Постоянный подход подкреплений к отряду, направлявшемуся на Журжу, заставлял предполагать, что главный удар будет ими нанесен в эту сторону.

Наступающего на Журжу неприятеля встретили сильным огнем штуцерные Колыванского и части Томского егерских полков, на поддержку которых генерал Соймонов направил 4-й батальон томских егерей под командой подполковника Верещаки Быстро переправив свой батальон на Радоман по двум устроенным на малом острове мостам, Верещака двинул в первой линии 10-ю и 12-ю егерские роты, перестроенные в ротные колонны и прикрытые цепью застрельщиков из третьих взводов. 11-я егерская и 4-я карабинерная роты составляли вторую линию. Правый фланг точщев обеспечивался двумя сотнями казаков, которые служили также связью с отрядом, действовавшим из Слободзеи.

Видя энергичное наступление русских войск, турки приостановились и направили против батальона храброго Верещаки огонь всех орудий Рущука. Неприятельская цепь, прикрытая с фронта и флангов водными протоками и поддержанная сзади сильными резервами, спокойно выдержала атаку егерей, подпустив их без выстрела на 80 шагов и осыпав с этого расстояния убийственным свинцовым дождем.

Подполковник Верещака, не смущаясь этим, лично бросился на турок в штыки, смял их и отбросил к берегу, заплатив за свое геройство смертью. Но упоенные успехом и расстроенные боем, наши передовые роты попали под фланговую атаку только что высадившихся новых резервов турок и были откинуты назад. Однако капитан Халкионов, командовавший ротами второй линии, возобновил атаку и, поддержанный двумя сотнями казаков, вновь опрокинул турок к лодкам, и егеря бросились к ближайшим орудиям, которые, однако, неприятель успел втащить на свои лодки.

Лихие действия отрядов подполковника Верещаки и капитана Халкионова дали время генералу Соймонову принять необходимые меры к отражению удара, и кризис, таким образом, для нас миновал.

Он направил на Радоман 3-й батальон Томского полка с 2 легкими орудиями и эскадрон гусар под общим начальством подполковника Пересветова, а 1-й батальон Томского полка пододвинул на маленький остров, лежащий между Журжей и Радоманом, оставив в общем резерве на городской площади 1-й батальон Колыванского полка, прибывший по тревоге из Ойнаку. В то же время пехота, находившаяся во Фратешти, была передвинута со своей артиллерией, 5 эскадронами гусар и 4 конными орудиями к Турбату.

Два легких орудия, посадив прислугу, рысью двинулись к берегу и открыли по неприятельским колоннам огонь сперва ядрами, а потом и шрапнелью; им помогали два батарейных орудия батареи, построенной у карантина. Попытка нескольких турецких лодок войти в пролив между Радоманом и малым островом, чтобы действовать в тыл нашим войскам, была отбита огнем этих орудий.

Между тем подполковник Пересветов, разведя свой батальон на острове в две линии и собрав 4-й батальон в резерв, вновь повел энергичное наступление на турок. Эскадрон гусар совместно с двумя сотнями казаков содействовал этой атаке с правого фланга Турки сопротивляться более не могли и начали быстро отступать к своим лодкам.

Славные действия томцев у Журжи, на которых всей тяжестью легло дело 22 января, оказали влияние и на наступление турок на Слободзею. Здесь они были первоначально задержаны метким огнем двух орудий батареи, сооруженной на берегу Кошары, которая брала наступающего противника отчасти во фланг и нанесла ему серьезные потери при переходе овражков, наполненных водой. Когда же турки увидели подошедший из Стоянешти и спускавшийся со Слободзейских высот дивизион гусар с 4 конными орудиями и узнали о серьезном положении их правого фланга, действовавшего против Журжи, то начали быстро отступать, стараясь примкнуть к левому флангу своих войск, направленных против этой последней.

Генерал Соймонов для довершения поражения приказал атаковать от Слободзеи турок 4-й и 6-й ротам Томского полка, что заставило неприятеля свое поспешное отступление по всей линии обратить в бегство и в беспорядочную посадку на суда под картечным огнем нашей артиллерии.

Наступление неприятеля на Малу-де-Жос легко было отбито двумя сотнями казаков, и к 12 с половиной часам дня никого из противников не осталось на острове Радоман.

Турки оставили на месте 60 тел, один зарядный и четыре патронных ящика и отрубленные головы наших убитых. Наши потери: офицеров - 3 убитых и 2 раненых, нижних чинов - 39 убитых и 148 раненых.

По собранным от пленных сведениям, конечная цель Омера-паши заключалась в овладении Слободзеей, причем против Журжи успели переправиться три регулярных батальона (8-ротного состава), 1000 европейцев и 600 башибузуков. Рущук же к этому времени, по словам тех же пленных, имел гарнизон силой в 7 регулярных батальонов, 1000 европейцев, 1000 артиллеристов, 2000 башибузуков и татарский кавалерийских полк в 700 коней.

Удачное дело под Журжей произвело очень отрадное впечатление как в армии, так и в Петербурге.

Действительно, цель, поставленная турками, оттянуть наши силы от Малой Валахии, не была достигнута; им также не только не удалось завладеть Слободзеей, но и никаким пунктом на нашем берегу Дуная, а пришлось в беспорядке и с большими потерями уходить обратно в Рущук и убедиться, что мы твердой ногой стали на всем протяжении Дуная - от Видина до устья.

Что касается нас, то неудача турок надолго обезопасила центр расположения сил князя Горчакова от новых попыток атаки с правого берега реки, а главное, в действиях под Журжей мы не видим той суеты и растерянности, которую обычно проявляли до того времени частные начальники в большинстве случаев их встреч с врагом. Утешительное впечатление производит и техника самого боя: подвижность артиллерии, поддержка, оказанная ею пехоте, высылка всех штуцерных вперед, уместное применение строя поротно, прикрытого стрелковыми цепями, своевременное содействие атаке пехоты кавалерией и инициатива, проявленная частными начальниками. Короче - уроки войны сказались с большой пользой для дела.

Журжинский бой был первой точкой просветления на темном фоне дунайской кампании, и, действительно, вслед за ним воссиял, но к сожалению мимолетный, луч солнца над многострадальной головой князя Михаила Дмитриевича!

Донося государю о "славном" деле у Журжи, он как бы извинялся за значительные потери, понесенные нашими войсками. "Но здесь винить никого нельзя, - писал князь Горчаков. - Допустить турок оставаться хоть одну лишнюю минуту на нашем берегу было бы в высшей степени опасно. Они окопались бы, и тогда выбить их стоило бы, может быть, в пять раз дороже". Извинение излишнее, так как Николай Павлович сам по достоинству оценил происшедший бой. "Дело под Журжей, - писал государь Горчакову, - было точно прекрасное и, надеюсь, на время отняло способы к переправе турок и даст нам более покоя в центре".

Однако, чтобы действительно лишить турок возможности переправляться в значительных силах от Рущука на левый берег Дуная, необходимо было истребить находившуюся под защитой этой крепости сильную турецкую флотилию. Исполнение этого было возложено на вновь прибывшего к армии начальника инженеров генерал-адъютанта Шильдера.

Карл Андреевич Шильдер был одним из наиболее выдающихся инженеров николаевской эпохи. Его творческая изобретательность, соединенная с обширной военной опытностью, много содействовала военно-научному направлению саперного дела, которое он поддерживал с неугасаемой энергией во see время царствования императора Николая.

От природы одаренный выдающимися способностями и той искрой Божьей, которая дается только избранным натурам, без которой нельзя творить дел великих, а тем более в военном искусстве, генерал Шильдер до самой старости отличался необыкновенной энергией, верой в свое дело, в самого себя и той кипучей деятельностью, которая способна была увлечь все и всех вокруг него. Это был фанатик своей идеи, непоколебимо ей верный и упорно ее защищавший. Поэту в душе и мистику, ему сродни было излишнее увлечение и ошибки, но не чуждо было и осознание [неразб]. Горячий и невоздержанный, Шильдер бывал неприятен, но обладал редким даром позволять себе противоречить, что давало ему возможность познавать людей в истинном их свете. Благодаря этом) он мог выбирать себе помощников талантливых, открыто высказывающих свое мнение на пользу дела, выдвигал их вперед и этим дал новому поколению много выдающихся тружеников на поприще родного ему военно-инженерного искусства.

Россия во многом обязана Карлу Андреевичу практической, жизненной постановкой саперного дела, и ежели черноморские моряки в дни севастопольской страды озарялись светом почившего их воспитателя - Лазарева, то и севастопольские саперы во главе с Тотлебеном во многом отражали свет их старого, увлекавшегося, немного неуравновешенного учителя - Шильдера, которого судьба не сохранила для того, чтобы ему самому принять участие и гордиться славой своих питомцев во время 349-дневной доблестной обороны Севастопольской.

Шильдер проявлял необыкновенную предприимчивость в разных случаях войны, пылкость, геройскую храбрость, искусство в постройке полевых укреплений в виду неприятеля и редкую находчивость в разных случаях войны, особенно по своей части. Его открытая наружность, восторженная речь, поэтический взгляд на дело заставляли забывать его возраст и видеть в нем юношу-героя, энтузиаста. Такими, в общем, чертами рисуют современники портрет Карла Андреевича.

Для погруженной в апатию и нерешительность Дунайской армии именно такой человек и был нужен Князь Горчаков сознавал это и просил прислать Шильдера, хотя, по всей вероятности, предчувствовал те неприятности, которые должно было принести близкое соседство такого неспокойного помощника.

Вопрос о назначении Карла Андреевича в Дунайскую армию был поднят еще в конце 1853 года, когда князь Горчаков просил военного министра выхлопотать ему назначение этого выдающегося инженера в следующих лестных для него выражениях: "En grace obtenez-moi le general Schilder. Je donnarais une division pour Pavoir". Несколько позднее он возобновил свою просьбу в более настойчивой форме: "Schilder m'est bien indispensable. C'est 1'homme de la chose". 20 декабря это назначение состоялось.

С особенным вниманием следя из Варшавы за ходом открывшихся военных действий, генерал-адъютант Шильдер сильно порицал распоряжения князя Горчакова на Дунае, которые он признавал совершенно не соответствующими обстановке. Фанатически уверенный в том, что войну надлежало вести быстро и решительно, Шильдер говорил, что князь Горчаков растянул свои войска в княжествах наподобие паутины, которую турки везде безнаказанно могут прорвать, и находил, что чрезмерно осторожное ведение операций на Дунае есть стыд и вечное пятно для русского оружия.

Обдумывая предстоящие действия в княжествах, генерал Шильдер признавал необходимым уничтожить для турок возможность хотя бы временно занимать в значительных силах какой-либо пункт на нашем берегу реки, для чего признавал безотлагательным повсеместное уничтожение на Дунае турецкой флотилии.

С такими мыслями, в которые он верил всем пылом своей молодой души, Шильдер 25 января прибыл в Бухарест. Фанатически убежденный в том, что на нем лежит великая миссия спасать "царя России и православие", Карл Андреевич сразу же приступил с присущей ему энергией к настойчивому приведению в исполнение задуманного им плана. Но здесь ему пришлось столкнуться с известным уже читателю характером командующего войсками, и между князем Горчаковым и генералом Шильдером начались столкновения, которые постепенно приняли самые резкие формы. Сварливый инженер признавал, что на месте Горчакова он просил бы государя "избавить главнокомандующего от такого беспокойного человека, который хоть временно, но беснуется, как бы сам сатана". Но князь Михаил Дмитриевич, в общем, благодушно относился к невоздержанности Шильдера, высоко ценя его способности и желание принести пользу общему делу. "Дорогой генерал, - писал ему князь в феврале, - я вас люблю, уважаю, боготворю, но заклинаю вас именем всех святых, предоставьте мне командовать войсками по моему усмотрению. Невозможно каждому действовать по-своему".

На другой день по приезде в главную квартиру генерал Шильдер отправился уже в Журжу, где, как известно, только что была отбита попытка турок переправиться и укрепиться на нашем берегу Дуная Отсюда начался гром шильдеровских батарей, которым вскоре огласилось все течение реки, и встрепенувшиеся наши отряды стали беспрерывно тревожить турок.

Появление попеременно в разных местах предприимчивого и восторженного старца, умевшего возбуждать во всех окружавших его лицах одушевлявшую его неустрашимость и уверенность в успехе, производило чарующее впечатление, все просыпалось и проникалось его энергией, решимостью и нераздельной с ней верой в победу.

Для того чтобы обеспечить левый берег Дуная от постоянных угроз турок переправой на него значительных своих сил, необходимо было лишить их перевозочных средств в виде многочисленной парусной и паровой речной флотилии, ютившейся в устьях впадающих в Дунай рек под прикрытием турецких крепостей Выполнение этой задачи генерал Шильдер прежде всего и поставил себе целью, выбрав как средство уничтожение флотилии огнем нашей полевой артиллерии, выполняющей эту задачу нередко в сфере ближайшего действия неприятельской крепости Уверенность в успехе, решимость и даже лихость совместно с умелым применением военно-инженерного искусства увенчали действия Шильдера полным успехом

Произведенной 26 января рекогносцировкой выяснилось, что рущукская флотилия в составе одного парохода, 34 двухмачтовых, 22 одномачтовых транспортных судов, 5 канонерских лодок и до 70 малых лодок была тесно расположена в двух линиях в устье р. Лома и, по-видимому, готовилась к какой-то новой экспедиции Генерал Шильдер решил уничтожить эту флотилию на якоре, не дав ей возможности ускользнуть, и предупредить таким образом наступательные с ее стороны действия

С этой целью в ночь с 26 на 27 января и в следующую были построены батареи, на четыре орудия каждая, против левой оконечности острова Макан - для воспрепятствования движению неприятельских судов вниз по Дунаю - ив полуверсте правее пикета NB 128, дабы воспрепятствовать движению их вверх по реке Кроме того, были выбраны места для постройки двух батарей против устья р. Лома, чтобы их огнем уничтожить суда, стоявшие на якоре

Однако эти батареи могли быть готовы только 28-го числа утром, а между тем генерал Шильдер опасался, что турки нас предупредят и сами перейдут раньше нас в наступление Поэтому после совещания с генералом Соймоновым он решился на рискованный шаг - поставить на острове Радоман, в сфере огня из крепости, полевую батарею совершенно открыто и обстрелять турецкую флотилию.

Для выполнения этой задачи были назначены 10 орудий батарейной N 2 батареи 10-й артиллерийской бригады под прикрытием батальона Колыванского егерского полка, которые с сохранением полной тишины ночью на 28 января двинулись на остров Радоман и часу во втором заняли там позицию между пикетами N 129 и 130, предварительно указанную генералом Шильдером Орудия расположились в 500 саженях от крепости и в 25 саженях друг от друга. Каждое орудие должно было сделать по семь выстрелов, после чего батарею предполагалось увезти назад. Лунная ночь благоприятствовала успеху стрельбы

Ровно в 3 часа ночи батарея открыла настильно рикошетный огонь по пароходу и судам. В крепости поднялась тревога, и посте третьей очереди, данной нашей батареей, на остров посыпались снаряды более чем из 80 орудий Выпустив определенное количество снарядов, русская батарея снялась с позиции и начала отходить к Журже не прямым путем, а вверх по течению реки, чтобы ввести турок в заблуждение и избежать их крепостного огня. И действительно, крепостная артиллерия долго еще бесцельно обстреливала остров по направлению к Журже, думая настигнуть отходивших смельчаков

Потеря наша в эту ночь состояла всего из трех раненых, у турок же утром было обнаружено сильное повреждение парохода, 6 больших и многих мелких судов "Совершилось настоящее чудо, - писал по этому поводу Шильдер своей семье. - Действуя с четырьмя пушками против сотни орудий из крепости, флотилии и парохода, мне удалось все это потопить или разбить вдребезги, не потеряв ни одного человека и с тремя ранеными. Такой случай еще не встречался в военных летописях".

Взяв, таким образом, инициативу в свои руки, удивив, или, вернее, ошеломив, турок непривычной для них нашей энергией, Карл Андреевич на следующий день начал уже принимать более солидные меры для довершения уничтожения рущукской флотилии.

Меры эти заключались в постройке на островах нескольких батарей и в соединении островов с берегом мостами и паромами. Так, в ночь с 28-го на 29-е были построены и вооружены две батареи на острове Чорой (на 4 орудия) и на левой оконечности острова Радоман (на 2 орудия), имевшие назначением привлечь на себя все внимание турок. На следующую ночь на Радомане также были построены две батареи для действия против флотилии в устье Лома - у пикета N 130 на 4 орудия и у пикета N 129 на 2 орудия. Для прикрытия их от огня крепости Шильдер применял особые эполементы, которые значительно возвышались над батареей и защищали ее фланги наподобие траверсов.

С 30-го числа полевые орудия посменно занимали возведенные укрепления и обстреливали турецкую флотилию. Противник отвечал весьма оживленным огнем всей крепости. Хотя с нашей стороны действовало разом не более 2 - 7 орудий, а со стороны турок - 92 крепостных орудия, конная батарея, временно выезжавшая на правый берег Дуная, и три канонерские лодки, но благодаря шильдеровским эполементам потери наши были так незначительны, что мы с успехом выполняли свою задачу разрушать неприятельские суда. Сильно страдали только насыпи батарей, которые ночью быстро исправлялись.

3 февраля генерал Соймонов, который остался за Шильдера, вызванного князем Горчаковым к себе, решил нанести неприятельской флотилии окончательный удар. Для этого еще до рассвета на Радоман было отправлено семь батарейных орудий, которые и разместились в построенных батареях. В прикрытие к ним были назначены две роты Томского егерского полка, а по берегу острова были рассыпаны штуцерные всей бригады.

С рассветом началась канонада, не умолкавшая до вечера. Наши орудия выпустили по 70 зарядов каждое; турки сделали до 3000 выстрелов, которые сильно повредили наши насыпи и нанесли очень мало вреда орудиям и прислуге. Вообще весь наш урон в продолжение этого неравного восьмисуточного состязания был поразительно мало, двое убитых и 15 раненых и контуженых. Что же касается турецкой флотилии, то она надолго перестала существовать как боевая величина. Пароход и 7 судов были затоплены, 6 больших судов сели на мель, до 22 меньших судов получили значительные повреждения и несколько лодок пошли ко дну.

Но в то время как под Рущуком шла молодецкая работа Шильдера, князь Горчаков, получив первое о ней донесение, заволновался, испугался последствий решительных действий и отдавал распоряжения, которые равнялись уничтожению замыслов старого инженера.

"Дорогой генерал, - писал ему Горчаков уже 30 января. - Вижу, что вы строите множество батарей на берегу. Это прекрасно, но невозможно, чтобы неприятель, оправившись от первоначального страха, не покушался овладеть ими, предприняв десанты ночью или даже днем". Далее командующий армией, отзывая экстренно Шильдера из Журжи к себе, запрещал впредь до приказания ставить орудия на сооруженные батареи, "так как они неизбежно будут взяты неприятелем".

Можно представить себе, как подобное распоряжение подействовало на пылкого Карла Андреевича. "Шильдер во время разговора с Горчаковым, - занес в свой дневник генерал Коцебу, - наговорил ему чуть не дерзостей... Он начинает относиться к нам враждебно... Странности Шильдера могут иметь дурные последствия..." Сам же виновник уничтожения рущукской флотилии посвящает распоряжению Горчакова следующие строки своего письма к родным: "После этого беспримерного действия Горчаков приказал снять орудия, которые я поставил, и срыть мою батарею!!! Это меня взбесило, и я крупно побранился с ним. Каждому понятно, что там. Где 4 пушки истребили целую флотилию, нельзя опасаться, чтобы неприятель овладел ими, так как он не может переплыть широкую реку, разве свалится с небес. Туркам нельзя не сделаться заносчивыми перед такими людьми и не предпринимать невероятных вещей, как под Олътеницей и Калафатом".

Генерал Соймонов, к счастью для дела, довершил после отъезда Шильдера начатую операцию, но князь Горчаков все-таки настоял, чтобы после бомбардировки 3 февраля батареи были срыты.

Впрочем, он в своем донесении государю отдал должное генералу Шильдеру, отнеся весь успех к его искусству и смелости, к изобретенным им эполементам и к умению воспользоваться малыми неровностями острова Радоман для скрытия движения нашей артиллерии; впрочем, в конце письма военному министру князь Горчаков прибавлял, что "Schilder est malade pour s'etre trop demene".

Переход наш к активным действиям, естественно, должен был отразиться на поведении нашего энергичного противника - Омера-паши. И турки зашевелились по всему Дунаю Нельзя предположить, чтобы в их намерения входило развить серьезные операции на левом берегу реки, но, вернее, они хотели отвлечь наше внимание от наступательных действий, делая весьма несерьезные попытки к переходу через Дунай, и лучше обеспечить себя от поползновений Горчакова захватить их берег.

Наибольшую энергию неприятель проявил в низовьях Дуная, у Браилова, где ему удалось построить новую батарею и вызвать этим распоряжение князя Горчакова о снаряжении экспедиции для завладения ею, а также у Тур-тукая, против Ольтеницы.

В этом пункте, который, вероятно, по воспоминаниям о первой неудаче особенно действовал на нервы командовавшего армией и вызывал его беспокойство, турки, видимо, демонстрировали свои силы, желая отвлечь наше внимание от Рущука и Силистрии; они в половине февраля даже сделали высадку на левый берег Дуная, но легко были отброшены отрядом генерала Павлова почти без потерь с нашей стороны.

Однако эти действия противника не помешали нам продолжать предпринятый впредь до перехода через Дунай план стеснения неприятелю подвоза припасов по реке уничтожением его флотилии при помощи шильдеровских батарей и преграждения входа неприятельских судов в устье Дуная.

Во исполнение этого в феврале произошли наиболее видные дела у Систова, против Никополя, у Браилова и у Калараша, против Силистрии.

Действующим лицом здесь впервые выступает сделавшийся во время Севастопольской обороны народным героем генерал Степан Александрович Хрулев.

Хрулев принадлежал к тем редким самородкам военного дела, которые обладают великим талантом увлекать сердца массы и имеют все данные быть великим полководцем; стихия которых война, но все богатство натуры которых злая судьба иногда в течение всей жизни растрачивает по пустякам, заставляя их бесследно исчезать с общественной арены. В тяжелые или блестящие годины боевых столкновений народов они засветятся иногда как яркий светоч, оправдывая народное выражение, что война родит героев, удивят свет подвигами высокого мужества, надолго сохранят о себе память среди благодарных потомков, но редко выходят из них талантливые полководцы. Для этого кроме всемогущего случая не хватает им ни усидчивого подготовительного труда, ни достаточных военных познаний, которые трудно без предварительной подготовки получить в короткие периоды войн; короче, им не хватает изучения, по меткому выражению Наполеона, тридцати кампаний, необходимого для того, чтобы сделаться талантливым полководцем Хрулев был типичным представителем высокоодаренного от природы воина, которому не удалось использовать в полной мере на славу своей родины обширные, Богом данные ему таланты. Офицер гвардейской конной артиллерии, он почти до чина полковника занимал должность казначея, совсем не интересуясь изучением военного дела в широком смысле этого слова. Для того чтобы этой богатырской натуре развернуться во всю ширь, нужна была война, и впервые о нем заговорили во время венгерской кампании. Здесь Хрулев, лихой начальник авангарда, выказал столько тихости, энергии, неутомимости и смышлености, что стал известен в армии и вернулся из похода генерал-майором. В 1852 году он отправился с Перовским в хивинский поход и прибыл оттуда на Дунай героем Ак-Мечети и генерал-лейтенантом.

П.К. Меньков в своих метких, но злых характеристиках деятелей той эпохи посвящает Степану Александровичу следующий монолог. "Никто на свете не принес бы столько пользы, - говорил он Хрулеву, - как ты, оставаясь вечно генерал-майором. С забубёнными молодцами, не зная устали и страха, ты сделал бы войну страшную для врага, истомил бы, измучил его и открыл бы армии легкий путь к победе. А генерал-лейтенант Хрулев - нехорошо: администрации не знаешь, не накормишь, не напоишь войск, измучишь пехоту и артиллерию и карты не знаешь. Отряда большого Хрулеву давать не должно"

Незабвенную службу, как увидим ниже, сослужил Степан Александрович России в Севастополе; память его и доныне чтится народом, но не вышел он все-таки из колеи частных начальников: замирилась Россия, и погас для общественной деятельности светоч Хрулева!

Прибыв на Дунай в распоряжение князя Горчакова, Степан Александрович был назначен им в помощь генералу Шильдеру и первоначально отправился к месту расположения турецкой флотилии, сосредоточенной у Никополя и Систова, с целью уничтожить ее

Против первого из этих пунктов Хрулевым возведены были 3 батареи на 2 орудия каждая для действия против канонерских лодок и транспортных судов и, кроме того, несколько фальшивых батарей для демонстрации Ежедневное 13 по 17 февраля, начиная с рассвета и до сумерек, наши батареи редким огнем обстреливаш турецкие суда. Противник отвечал огнем крепостных орудий, но и в этом случае не нанося нам почти никаких потерь. Успех же нашей стрельбы был весьма значителен. 15-го и 16-го числа у турок было сожжено 9 больших судов, много малых и 10 катеров; остальные же были частью подняты вверх по р. Осме, частью же разведены вдоль правого берега Дуная на большом расстоянии одно от другого и повернуты кормами к нашему берегу.

С 17-го числа за недостатком снарядов стрельба против Никопольской флотилии была нами прекращена.

Что касается действия против флотилии, собранной у Систовской пристани, то кроме устроенных у местечка Зимнич батарей делались попытки расположить орудия и на острове Богурес-кулуй, но турки, своевременно выдвинув на этот раз на берег Дуная полевые орудия, заставили нас состязаться с ними, не нанеся вреда флотилии.

Для обеспечения успеха предстоящей нам переправы через Дунай нельзя было ограничиться только уничтожением турецких судов, находившихся в бассейне этой реки, а надо было обеспечить себя и со стороны Черного моря, которое находилось в руках покровительствовавших туркам западных держав. Благодаря этому наш противник всегда мог ввести в устье реки свою новую флотилию и даже несколько пароходов.

Такая необеспеченность со стороны моря очень беспокоила князя Горчакова, в особенности с тех пор, как он не мог рассчитывать на помощь Черноморского флота. Продолжительная переписка шла по этому поводу между командовавшим войсками на Дунае и князем Меншиковым в Севастополе.

Князь Михаил Дмитриевич находил необходимым вынести оборону устья Дуная к берегу моря, укрепив Сулин и преградив потопленными судами вход в устья Сулинского и Георгиевского рукавов реки, и обращался за помощью в этом деле к своему другу. Однако князь Меншиков и генерал-адъютант барон Остен-Скен считали выполнение такой задачи неудобоисполнимым и находили, что преграждение входа в Дунай неприятельским судам можно было более удобно достигнуть укреплением мыса Четал, который служил ключом всей Дунайской дельты, а также и канонерской флотилией, сосредоточенной у этого мыса.

Споры доходили до военного министра, который просил князя Меншикова найти тот или другой способ преградить вход неприятельским судам в Дунай, чего так боялся князь Горчаков. В конце концов вопрос этот был разрешен по существовавшему в Дунайской армии обычаю - полумерами: мыс Четал был укреплен недостаточно сильно, Сулин тоже укреплен, а устья Сулинского и Георгиевского рукавов были преграждены затопленными купеческими судами.

Это последнее распоряжение вызвало следующие иронические слова в письме князя Меншикова к Горчакову: "Le barrage du Danube de St-George me parait etre une blague. Un fleuve de cette capacite ne pgut etre obstrue par 3 ou 4 bateaux de pecheurs que ie courant ne rnanquera pas d'enlevera la premiere crue, mais il sera toujours utile de faire croire a 1'efficacite de ce barrage".

Тем временем наша Дунайская флотилия бездействовала в низовьях Дуная. Ее не умели использовать в активных целях и держали здесь для противодействия возможности входа неприятельских судов в реку со стороны Черного моря.

В половине января суда нашей флотилии были расположены следующим образом: на р. Прут у Рени стояли 9 канонерских лодок и пароход "Ординарец"; при Галаце - 3 лодки и пароход "Прут"; у Четал а - 6 лодок; на рейде у Измаила - 9 лодок и пароходы "Метеор" и "Сулин". Сверх того по одному судну в Сулине, у Очаковского гирла и у пос. Вильков.

Вопрос о способе употребления Дунайской флотилии служил предметом обширной переписки и даже споров между князем Горчаковым и Меншиковым.

В Дунайской армии не было лица, сумевшего дать надлежащее применение этой речной силе, которая могла бы способствовать нашим набегам на турецкий берег Дуная или по крайней мере оградить нас от постоянного беспокойства, доставляемого неприятелем. С другой стороны, желая все-таки использовать флотилию, ей иногда ставили задачи, не соответствовавшие ее средствам, как, например, борьбу с береговыми батареями, бесцельно разрушая материальную часть, которая могла оказать большую помощь при предстоящей переправе через Дунай. Можно смело сказать, что ни со стороны сухопутных генералов, ни со стороны моряков не нашлось лиц, способных руководить операциями столь важного фактора, как речная флотилия, при борьбе на берегах реки протяженностью почти 300 верст.

"Si vous voulez que cette flottille vous soil utile pour la grande operation du passage sur 1'autre rive, - писал Меншиков князю Горчакову, - empechez Liders de Pemployer avec aussi peu d'intelligence qu'il le fait".

Но, кроме беспредметных советов и сожалений, что Горчаков не имеет талантливых помощников, князь Александр Сергеевич ничем не помог своему другу, хотя в его распоряжении находился весь личный состав Черноморского флота.

На несоответственное употребление Дунайской флотилии обратил внимание и император Николай. "Про турецкие пароходы на Дунае ничего не знаю, - писал государь князю Горчакову. - Нашей флотилии их пропускать не должно; вот ее цель, а не пустые и убыточные канонады с батареи, кончающиеся ничем".

В половине февраля князь Горчаков решил ввиду предполагавшегося заграждения устья Дуная затопленными судами часть нашей флотилии поднять от Галаца вверх по реке и сосредоточить у Браилова. Так как нам не удалось воспрепятствовать туркам возвести на их берегу реки, против Браилова, ряд укреплений, предназначенных по преимуществу для охраны входа в Мачинский рукав, то операция провода нашей флотилии под огнем этих батарей представлялась делом нелегким. Ее решено было произвести ночью, а для отвлечения внимания турок сделать перед проходом судов высадку на правый берег и атаковать наиболее опасную батарею, построенную турками в трех верстах ниже Браилова.

Эта задача в ночь с 17 на 18 февраля была возложена на 300 егерей Замосцьского полка под начальством подполковника Ковальского, который, узнав о приближении флотилии, переправился на правый берег и атаковал в штыки батарею. Потеряв в этой атаке 16 человек убитыми и 23 ранеными, замосцы дали возможность благополучно провести из Галаца в Браилов 2 парохода и 8 канонерских лодок, после чего вернулись на свой берег.

Между тем еще вскоре после окончания дела у Журжи генерал Шильдер решил отправиться в Каларашский отряд, чтобы произвести с силистрийской флотилией такую же операцию, какая была произведена с рущукской. "Je n'ose pas trop compter sur un grand succes de ce cote, - писал по этому поводу князь Горчаков военному министру", - la plage etant moins favorable et 1'ennemi ayant les moyens d'abnter ses embarcations deslles; mais il fera le possible et je 1'ai fortement engage de ne pas tenter I'impossible..." Однако исполнение этого намерения было на некоторое время отложено. И лишь 16 февраля в Калараш прибыл по поручению Шилъдера генерал Хрулев с инженерными офицерами для постройки против Снлистрии батарей.

Произведя рекогносцировку реки, он приступил к сооружению на нашем берегу семи батарей - трех против острова Гол и четырех против Силистрии. Турки противодействовали нашим работам редким и безвредным огнем, и к вечеру 19-го числа батареи были окончены, но не вооружены.

Неприятель решил воспользоваться удалением нашего отряда от берега и 20 февраля на рассвете снарядил сильную экспедицию на левый берег Дуная, которая должна была сбить охранявшую батареи цепь казаков и срыть наши постройки. С этой целью около 6000 человек переправились на 30 судах в два приема с острова Гоп и от Силистрии через Дунай и, сбив казаков, двинулись против батарей.

В Калараше был расположен отряд генерала Богушевското силой в 4 1/2 бат., 2 эск., 2 сот., 12 пеш. и 6 кон. ор., который при первом известии о высадке неприятеля быстро направился по течению р. Борчи к угрожаемому пункту, отстоявшему верст на восемь от Калараша. Здесь после небольшого отдыха отряд выстроил параллельно течению Дуная в версте от берега боевой порядок под сильным огнем с крепости. Впереди под прикрытием густой цепи застрельщиков была поставлена вся пешая артиллерия, имеющая за собой пехоту в трех линиях. В первой линии в ротных колоннах три роты 2-го батальона Егерского князя Варшавского полка и рота Валахского полка; вторую линию составляли 3-й и 4-й батальоны егерей в колоннах к атаке, а между ними стояла оставшаяся рота 2-го батальона в ротной колонне, и, наконец, в резерве за второе линией встал 1-й батальон егерей в полувзводной колонне из середины.

На флангах рот первой линии расположилось по три конных орудия, а на правом фланге второй линии стали уланы и казаки.

Генерал Хрулев принял под свое начальство правый фланг, а генерал Богушевский центр и левый фланг.

Степан Александрович, не дав туркам опомниться, приказал штабс-капитану Ахбауру, адъютанту генерала Шильдера, хорошо знакомому с местностью, вести на левый фланг неприятеля, в направлении на нашу крайнюю батарею, три конных орудия, улан и казаков.

Турки, перестав срывать укрепления, двинули против кавалерии полк египтян с густой цепью застрельщиков.

Но конные орудия лихо вынеслись вперед и картечью осыпали неприятельскую пехоту, заставив ее отступить к Дунаю под преследованием наших улан и казаков. Ахбаур пододвинул тогда орудия к самому берегу Дуная и открыл огонь по отплывающим судам.

Около 500 турок не успели сесть в лодки и толпились на узкой полосе, заслоненной крутым берегом реки. Не имея возможности атаковать их в конном строю, Хрулев спешил улан, казаков, артиллерийскую прислугу и ездовых и во главе этой кучи бросился с пиками и шашками на противника, окончательно уничтожив его.

Тем временем первая линия нашей пехоты, пройдя в интервалы между орудиями, двинулась, прикрываясь камышами, к срываемому турками редуту N 4. Сильный огонь, которым были встречены егеря, не помешал их штыковой атаке, и неприятель и здесь бежал к судам под прикрытием огня из крепости. Тогда наши 4 батарейных орудия выдвинулись к самому берегу Дуная, снялись между укреплениями N 3 и 4 и окончательно добили здесь турок.

Одновременно с этим конные орудия левого фланга генерала Богушевского выдвинулись против батареи N 3, где неприятель, стоя на бруствере, разбрасывал землю. Обстреляв последовательно с двух позиций турок прицельным огнем, командовавший орудиями полковник Зыбин подскакал к батарее на 100 саженей и, приказав для скорости дослать картечные жестянки на ядра и гранаты, которыми орудия были уже заряжены, открыл убийственный огонь по туркам, бежавшим к своим лодкам. Полковник Зыбин перенес огонь на лодки, из которых 2 потопил вместе с находившимися на них людьми.

Во время общего бегства турок генерал Богушевский получил донесение, что 3 турецкие лодки потеряли руль и неслись по течению к острову Гоп. Тогда он быстро направил к батарее N 1 под прикрытием роты пехоты те 4 батарейных орудия, которые уже раньше переехали на берег Дуная. Метким огнем эти лодки также были потоплены.

Потеря наша в этот день заключалась в 9 раненых, что можно объяснить отсутствием на турецких лодках орудий и умелой маскировкой наших войск в густых камышах, покрывавших берег Дуная. Потеря неприятеля состояла из 38 пленных, 248 убитых; 4 погибших и 2 сильно попорченных лодок, а кроме того, из значительного числа утонувших и раненых.

В блестящем деле Хрулева поистине все радует сердце. Отсутствие растерянности, быстрота сбора и подхода к угрожаемому пункту всего отряда, взаимодействие разных родов оружия, применение их сообразно с присущими им свойствами, подвижность артиллерии, соответственное значение стрелковых цепей и та решимость старшего начальника, которая электрической искрой проходит до последнего рядового. Результатом всего этого явился сильный подъем духа Каларашского отряда, переставшего бояться силистрийских турок.

Наши поврежденные батареи были вновь исправлены и 21 февраля вооружены 9 орудиями. На следующей день Xpулев начал обстреливать из них крепость, произведя к ней несколько пожар и заставив на время прекратить огонь с ее верхов. К вечеру артиллерия наша благополучно вернулась в крепость.

Изложенными событиями в общем исчерпываются действия наши на Дунае в период, предшествовавший совершению операции переправы через эту реку. Энергия, проявленная генералом Шильдером, пробудила нашу армию, подняла ее дух несколькими успешными делами, показав, что мы только можем отбивать попытки неприятеля против нашего берега, но и в свою очередь беспокоить его и наносить ему существенный вред. Со своей стороны, турки вынуждены были перестать смотреть на армию князя Горчакова как на обозначенного противника и начать считаться с ее хоть и мелкими, но всё же наступательными порывами. Шильдер и Хрулев, тревожа турок последовательно на разных пунктах длинной оборонительной линии Дуная, невольно должны были отвлечь внимание неприятеля и ввести его в заблуждение относительно предполагаемого пункта нашей переправы через реку, так как наступающая весна заставляла его ожидать совершения этой операции. Таково, по нашему мнению, было значение огня шильдеровских батарей, который, в общем, не произвел существенного изменения в нашей обстановке на Дунае. Он был лишь прелюдией к блестящему переходу через эту реку князя Горчакова, предписанному ему императором Николаем и на скорейшем исполнении которого так настаивал государь. Но прежде чем перейдем к описанию этой светлой страницы кампании 1854 года на европейском театре, упомянем вкратце о тех стычках, которые в конце февраля и в начале марта происходили в разных пунктах нашего расположения.

Наступательные попытки турок в половине февраля от Туртукая и овладение ими большим островом, лежащим против этого пункта, заставили командировать в Ольтеняцкий отряд генерала Хрулева, которому было приказано очистить занятый противником остров.

С этой целью в ночь с 27 на 28 февраля им были построены вооружены на левом фланге 5 батарей, каждая на одно орудие, для стрельбы вдоль острова с расстояния 60 саженей и на правом фланге, на острове Малый Кичу, 4 батареи, тоже на одно орудие каждая, для поражения турецкого острова косыми выстрелами с расстояния 50 саженей. Таким образом, остров должен был обстреливаться перекрестным огнем наших батарей в означенных работах впервые в эту кампанию принимал участие подполковник Тотлебен, стяжавший себе впоследствии неувядаемую славу на бастионах севастопольских.

Генерал Хрулев предполагал, обстреляв занимаемый турками и покрытый густым лесом остров, атаковать его. С этой целью 28-го числа около часа дня с вновь устроенных батарей был открыт перекрестный огонь и в то же время на пароме из 18 лодок были перевезены на остров Б. Кичу 2 батальона Охотского полка, а третий оставлен на левом берегу у переправы. Камчатский же егерский полк был переведен на правый берег р. Аржиса, кроме трех рот, оставленных в карантине и в Ольтенице.

В 5 часов дня, полагая остров достаточно обстрелянным, генерал Хрулев направил на Валахский остров пять орудий под прикрытием батальона охотцев с целью построить там батарею для действия в тыл туркам. Орудия своим картечным огнем заставили неприятеля очистить первую линию ложементов, но его сильный огонь со второй линии и отсутствие ожидаемого брода заставили Хрулева отказаться от предполагаемой попытки и решиться устроить переправу ниже по течению рукава для атаки с этой стороны. Однако и здесь турками были приняты меры к самой упорной обороне, что заставило Хрулева приказать войскам вернуться на места их прежней стоянки.

Урон наш в этом деле доходил до 100 убитых и раненых.

Дальнейшие действия здесь ограничились закреплением занятого обеими сторонами положения против никопольской флотилии в феврале нала! производилась ежедневная редкая стрельба из батарей, устроенных около Турно. Это совершенно прекратило движение неприятельских судов по Дунаю, которые, направляясь из Видина или Рахова, останавливались, не доходя Никополя, у с. Излазлы. Наша стрельба вызвала принятие неприятелем некоторых мер, в виде занятая и укрепления ближайших островов, чем действия здесь и ограничились вплоть до перехода нами через Дунай.

Тем временем сильный по численности Мало-Валахский отряд генерала Липранди продолжал исполнять строго пассивную задачу стеснения калафатских турок и ограничивался лишь производством ряда рекогносцировок с целью держать неприятеля в страхе всегда ожидаемого нашего наступления.

Так, 2 февраля, узнав, что турки снова заняли с. Чепурчени значительным отрядом численностью около 2 1/2 тысячи при 2 орудиях, генерал Липранди двинул ночью свой отряд к этому селению с целью по возможности отрезать неприятеля от Калафата.

Собственно наступление на Чепурчени должно было быть произведено колонной Бельгарда из Пояны. Отрядам, расположенным в Гунии и Мадловите, было приказано пододвинуться на полторы версты к калафатским укреплениям с целью поддержать Бельгарда, если бы турки вышли из Калафата на помощь своим. Наковео. войска, расположенные в с. Голенцы-Команы. также должны были приблизиться к Калафату и составить резерв остальных колонн.

Подход Бельгарда к Чепурченям заставил турок, заблаговременно осведомленных об этом своими передовычш постами, поспешно отступить, обменявшись с нами лишь несколькими орудийными выстрелами, которые произвели сильную тревогу в Кала-фате.

Бельгард, исполнив свою задачу занять Чепурчени. не знал, что ему делать дальше. Офицер, посланный за приказанием к генералу Липранди, заблудился, и Поянский отряд остался на месте, не считая нужным развить свой успех.

Подошел к калафатским укреплениям и генерал Липранди, который, не зная, что делается у Бельгарда, также остался на месте.

А между тем у турок, по словам бежавших оттуда местных крестьян, паника приняла грандиозные размеры. "Казалось бы. - пишет по этому поводу один из современников, - какого более благоприятного момента было ждать для атаки Калафата! Тут бы и ударить на турок! Так нет - наши не могут ни на что решиться и не атакуют..."

И действительно, на рассвете войска Мало-Валахского отряда вернулись на свои места, ограничась истреблением запасов в Чепурчени и подморозив значительное число нижних чинов, так как в течение ночи мороз окреп с 5 до 15 градусов 1 февраля Мало-Валахский отряд вновь произвел бесцельное наступление к Калафату, исполняя приказание князя Горчакова возможно чаще тревожить там турок. Войска из Мадловиты и Поян следовали к Калафату кратчайшими путями, отделив к стороне Чепурчени 4 эскадрона гусар с 4 конными орудиями и сотней казаков, с целью удостовериться, не занято ли вновь это селение неприятелем.

Оттеснив передовые части противника, отряд остановился в 2 верстах от калафатских укреплений и выставил на особо устроенных станках 4 единорога для действия навесными выстрелами с дальнего расстояния. Огонь этот привел турецкие войска в движение и заставил отвечать их 2 левофланговые батареи, которые никакого вреда нам не наносили. Заметив предел, до которого достигали неприятельские снаряды, генерал Липранди выставил вне этого предела 8 батарейных орудий, открывших огонь по левофланговому редуту, который находился на берегу Дуная. Действие этих орудий заставило неприятеля открыть огонь еще с двух батарей и обнаружило нам, что калафатские укрепления, или по крайней мере левая половина их, были вооружены только полевыми орудиями.

В то же время отряд, высланный к Чепурчени, застал там 250 турецких кавалеристов, которых атаковал и рассеял.

К середине февраля было выяснено, что в Рахово прибыло с разных сторон до 2000 турецких пехотинцев; конница же, находившаяся в этом городе, отправлена вниз по Дунаю к Рущуку. В Лом-Паланке находилось до 3000 турецких солдат, а между Видином и р. Тимок производилось по Дунаю большое движение лодок. Вследствие этого генерал Липранди снарядил особую подвижную колонну из 2 эск., 2 кон. ор., одной роты и команды штуцерных, которая двинулась вверх по Дунаю до с Груи, мешая своим огнем свободному плаванию турецких судов.

Тем временем, когда Липранди производил бесплодные рекогносцировки Калафата, долженствовавшие устрашить турок, но по мере их однообразного повторения терявшие и это свойство, старик Шильдер, находясь в Калараше к Браилозе. изнывал от желания лично поехать в Мало-Валахскин отряд, где он рассчитывал одним ударом покончить с беспокойными калафатскими турками. " L'affaire de Kalafat est celle qui m'interesse le plus apres toutes les besognes a Brai'lof et Galatz qui pesent encore sur moi, - писал он князю Горчакову - Vous n'avez, mon prince, qu'a vouloir et la garnison de Kalafat sera faite prisonniee .." Но командовавший войсками на Дунае. видимо, боялся, что Шильдер придаст очень решительный характер действиям против этого столь деликатного в глазах князя Горчакова пункта, так как старику инженеру не удалось туда попасть, несмотря на решительные требования Карла Андреевича В своих последующих записках как на имя Горчакова, так и на имя военного министра он настоятельно требовал разрешения отправиться к Калафату, обещая заставить плененный турецкий отряд сложить свои знамена к ногам царя.

Кто знает, может быть, генералу Шнльдеру удалось бы влить в Мало-Валахский отряд тот дух решимости и отсутствия страха ответственности, которые, вероятно, одни были причиной дислоцирования турок на нашем берегу Дуная. По крайней мере французский полковник Дне, который посетил в это время Калафат. рисует положение турок там далеко не в блестящем виде Укрепленный лагерь, по его словам, был очень растянут, мог вмешать в себе до 60 тысяч, не имел редута и требовал оставлять в нем в случае вылазки много войск А между тем турецкие силы были там незначительны, очень утомлены постоянной бдительностью, и Омер-паша должен был отказаться от всяких насту нательных попыток. Вообще автор письма не оправдывал желания турок удерживать Калафат в своих руках; они не могли действовать против нашего фланга и были совершенно заперты в своем лагере после укрепления нами Пояны, Мадловиты и другом селении

Французский корреспондент не догадывался, какое нравственное влияние на князя Горчакова имела эта горсть турок, смело у целившаяся за наш берег Дуная и надолго парализовавшая золю многочисленной русской армии.

В низовьях Дуная также продолжались мелкие стычки с неприятелем, происходившие большей частью из-за постройки турками батарей на своем берегу, места для которых мы им указывали нашими не всегда сноровистыми, но активными действиями, о которых говорилось выше

Так, демонстративная переправа русских войск у Браилова 17 февраля указала туркам на необходимость устройства против кордона N 260 (в 3 верстах ниже Браилова) укрепления с двумя орудиями и увеличения там числа войск. Мы на это ответили постройкой на нашем берегу двух батарей, на 2 орудия каждая, и поддерживали против турок редкий огонь. Неприятель делал также несколько попыток переправы небольших частей на левый берег реки с целью очистки этого берега от камыша, но легко был отбиваем нашими войсками.

В таких, в общем, незначительных стычках в конце февраля и в начале марта заключались действия враждующих сторон на европейском театре войны.

Но этот период обоюдного спокойствия пришел к концу. Россия вступила в новую фазу борьбы, борьбы с сильной коалицией Англии, Франции и Турции, которая хоть отчасти развязала связанные дипломатическими путами руки нашей родины и дала возможность нам попытаться взять инициативу в свои руки и перебросить театр войны на тот берег Дуная.

Время, однако, было упущено, и гнет пассивности лиц, стоявших во главе армии, этого вечного предвестника неудачной войны, совместно с их боязнью риска и ответственности, в скором времени вновь и на этот раз навсегда сковал орлиный полет мысли и воли императора Николая!

Грозовые тучи, нависшие над всем пространством России в виде состоявшегося разрыва с западными державами и возможности нападения врага на все обширные границы нашего отечества, заставили все русское общество особенно чутко относиться к тому, что делалось на берегах Дуная. "L'inquietude ou nous sommes est si grande que tout nous semble presage, - занес по этому поводу в свой дневник князь П.П. Гагарин. Нам так хотелось какого-нибудь блестящего дела у Горчакова и хотелось не только во славу русского оружия, но как необходимого удара грома, который должен был уменьшить дерзость врагов России, искусно завязавших из злобы, ненависти и злословия мертвую петлю вокруг шеи русского колосса.

Однако одной армии во главе с нерешительным главнокомандующим не по силам было сделать на берегах международного Дуная то, что позднее с успехом выполнил, под руководством того же лица, многострадальный Севастополь соединенными усилиями армии и нравственной поддержкой всего русского народа, ставшего на защиту своего великодержавного бытия.

"Que veut-on, - писал князь Гагарин 9 марта. - Pourquoi se baton? Nul ne le sait que cette obieuse Angleterre qui compte comme prosperite personnelle tout le mal qui arrive aux autres. Odieux pays, qui, si les peuplesetaient comme les homines, devraitetre compte comme un grand criminel et comme tel condamne par le globe. Ce n'est pas centre la Russie qu'il faudrait une coalition, mais bien contre elle".

Сетования на руководителей нашими операциями на Дунае раздавались и в армии, и в среде русской интеллигенции, и в придворных сферах.

"Да и вообще говоря, как у нас организована оборона Дунайского берега, - пишет один из участников этой войны"'. - Войска растянуты на значительном пространстве, причем они ни в каком случае не будут иметь возможности вовремя стянуться к действительно угрожаемому пункту. Высшее начальство находится слишком далеко, чтобы его распоряжения могли поспеть своевременно к ближайшему начальству войск, охраняющих Дунай, которому не дано почти никакой самостоятельности".

В свою очередь известный славянофил С. Т. Аксаков 5 февраля 1854 года писал Погодину: "Наше политическое положение меня с ума сводит. Я боюсь не Европы, на нас восстающей, а боюсь сомнений и нерешительности с нашей стороны и боюсь также за выбор главнокомандующих, которых понадобится несколько. Говорят, что на Дунае распоряжения очень плохи, а в Главном штабе все почти не чисто русские люди и даже много измены. Этак, пожалуй, и с чудным войском будет плохо".

Князь П.П. Гагарин в своем дневнике, который может служить отголоском разговоров в высших сферах Петербурга, также посвящает армии несколько строк: "Les marechal est ici depuis dimanche. II ira prendre le commandement de 1'armee du Danube et tout le monde s'en rejouit: il est vieux, peut-etre Page a-t-il amomdri ses forces et par consequent 1'homme, mais il у aura toujours le presuge de ses anciens succes et la confiance de Гагтпёе et de I'Empereur... On a fait une caricature de son predecesseur le prince Gortchakoff. II a les deux bras etendus, les revers des mains sont isibles, sur 1'un d'eux est ecrit ordre, sur I'autre contre-ordre, sur le front desordre. Je ne sais a quel point cela est merite, mais cela n'est pas agreable, surtout a la suite d'une campagne dont il n'est peut-etre pas responsable, mais ou il n'y a rien eu de remarquable et que 1'Europe a marquee en disant qu'Omer pacha 1'avait tenu en echec avec une armee peu formidable".

Военный министр князь В. А. Долгоруков также открыто печалился на ход наших военных операций на Дунае. Желая успеха в заграждении русла Дуная, он писал князю Меншикову: "Dieu veuille qu'elles reussissent mieux que nos premiers essais sur le Danube. Ceux-ci me navrent le caeur et si nous continuons du meme train, nous perdrons notre armee avant qu'elle ne puisseetre employee efficacement. C'est surtout a cette heure que nos troupes vont nous devenir necessaires. La politique est plus embrouillee que jamais et sans plus penser aux recriminations il faut, selon moi, coute que coute vaincre ou mourir".

На подобные упреки, неоднократно повторяемые, князь Михаил Дмитриевич Горчаков, виноватый не более других в невзгодах, постигших Россию, отвечал военному министру следующими словами оправдания уже в конце 1854 года'-: "Les reproches que vous nous faites, mon cher prince, sur le peu de succes du resultat des campagnes de 1853 et 1854, me paraissent injustes. Ce n'est pas a cause du decousu des operations que nous n'avons pas eu de succes, mais par suite de la nature des choses. Que pouvais-je faire en 1853 plus que de couvrir les Principautes? Je 1'ai fait d'abord avec un seul corps d'armee et a 1'arrivee du 3-me corps j'ai refoule 1'ennemi jusqu'a Kalafat. II est vrai que je n'ai pas force ce dernier point, mais c'eut etc de la demence de le tenter. Kalafat etait certes plus fort que ne 1'etait Sevastopol au commencement de septembre et d'une importance aussi parfaitement minime que Sevastopol est d'une importance majeure, et pourtant les anglo-frangais, qui disposent de bien d'autres moyens que deux que j'aurais pu employer centre Kalafat, n'en sont pas venus a bout jusqu'a present".

Трудно согласиться с подобным взглядом автора письма.

Сам государь был, по обыкновению, далек от упреков кому бы то ни было и смиренно переносил тяжелый, выпавший на его долю крест. "Положение наше не легкое, - писал он князю Горчакову 18 февраля 1854 года, - но, возложив всю надежду на милость Божию, на общий славный дух России и на храбрость и верность наших героев, я спокойно ожидаю, что Бог нам дарует, и не унываю".

Тем временем в Петербурге свершилось событие, которому суждено было сыграть весьма важную роль в дальнейшем ходе кампании. Грозное положение, в котором оказалась Россия после разрыва с западными державами, сопряженное с недвусмысленной враждебностью Австрии и колебанием Пруссии, заставило императора Николая обратиться к своему испытанному другу, в преданность и особые военные дарования которого он несокрушимо верил, и вручить оборону государства на всем протяжении от Балтийского до Черного морей в руки князя Варшавского.

Двумя рескриптами, данными на его имя 21 февраля, Паскевичу подчинялись, кроме действующей армии, войска, находившиеся на Дунае, а также резервные и запасные части, которые будут находиться в подведомственных Паскевичу районах, но, однако, при условии, чтобы резервные части были по преимуществу употребляемы для той цели, для которой они предназначались. Этими же рескриптами определялись права и обязанности князя Горчакова и назначенного командовать войсками в Царстве Польском графа Ридигера как в присутствии князя Варшавского, так и в случае его отсутствия.

6 марта в главной квартире было получено известие о назначении Паскевича главнокомандующим и о скором прибытии его на театр военных действий. Одновременно князь Михаил Дмитриевич получил всемилостивейший рескрипт с изъявлением искренней признательности государя за его полезные заслуги по командованию Дунайской армией.

Смена Горчакова пришла почти накануне исполнения его блестящей переправы через Дунай и была объявлена войскам уже после совершения этой операции.

"С твердостью стоика, - пишет один из современников, - перенес князь Горчаков это назначение и, поздравляя с ним войска, говорил - успех переправы за Дунай, совершившийся одновременно с назначением фельдмаршала, предвестник побед и славы, к которым поведет нас испытанный в победах герой".

Иное впечатление произвело это назначение на генерала Коцебу, который в своем дневнике за 6 марта занес следующее: "Получены соображения нового главнокомандующего о нашем положении. Эти соображения должны затормозить все наши дальнейшие операции, потому что он исходит из той точки зрения, что Австрия объявит нам войну, что французы и англичане сделают высадку у Одессы, вследствие чего нам придется перейти за Серет и оставить Малую Валахию. Досадно, досадно!"

И действительно, все распоряжения Паскевича должны были, как изложено в своем месте, погубить операцию переправы через Дунай, если бы в данном случае князя Горчакова не покинула его всегдашняя нерешительность.

Глава XIII. Переправа через Дунай

В то время как между Петербургом, Варшавой и Бухарестом шла деятельная переписка о плане камлании на 1854 год и, в частности, о переходе через Дунай, князь Горчаков еще с декабря принял на месте ряд мер для подготовки во всех мелочах проведения этой операции. Наибольшее внимание в этом отношении престарелого командующего армией привлекал на себя нижний Дунай, так как на всех этапах решения вопроса о переправе через реку он должен был играть известную роль или как место главной переправы, или же как район для проведения демонстрации сил.

Сюда же почти постоянно обращались и взоры императора Николая, который вообще торопился перенести действия своей армии в Болгарию, вполне основательно желая встретить ожидаемый со дня на день разрыв с западными державами, будучи уже хозяином обоих берегов реки. "Гораздо важнее для нас ускорить переправу на нижнем Дунае", - писал государь князю Горчакову, выражая надежду, что он не будет "брать лбом" калафатские укрепления, в которых к тому же нельзя удержаться. "Самое счастливое, - продолжал он, - было бы, кажется, воспользоваться случаем, ежели Дунай замерзнет, и сейчас овладеть Исакчей, Тульчей, Мачином. а потом и Гирсовом, не идя далее до вскрытия реки". После же вскрытия реки государь предполагал подвести к Гирсову всю флотилию и подвижной магазин на судах, при содействии которых двинуть перешедшие Дунай войска к Силистрии, где устроить вторую переправу у Калараша. Однако от такой мысли скоро пришлось отказаться, так как князь Горчаков признал рискованным штурмовать открытой силой турецкие крепости, около которых, по имеющимся у него сведениям, были сооружены хорошие укрепления, вооруженные сильной артиллерией; пришлось остановиться на форсировании реки после того, как она вскроется, что ожидалось в начале марта.

Но, отдавая генералу Лидерсу распоряжение о подготовке к переправе на низовьях Дуная, князь Михаил Дмитриевич по-прежнему оставался загипнотизированным наступательными попытками Омера-паши и выражал государю уверенность, что "коль скоро мы начнем переправу на нижнем Дунае, Омер предпримет сильное наступление в Малой и Большой Валахии". Это соображение вместе с ожиданием появления на Балканском полуострове французского экспедиционного корпуса заставило Горчакова ходатайствовать об усилении его армии. "Участие Франции в действиях за Дунаем, - заканчивал свое письмо князь Михаил Дмитриевич, - есть дело для нас крайне невыгодное, но, сражаясь за Бога и царя, я остаюсь в полной надежде, что святое дело Вашего Императорского Величества восторжествует. Может быть, будут трудные минуты, но славный конец увенчает дело!"

Генерал-адъютант Лидере еще в декабре представил очень подробные сведения о возможных для переправы пунктах на нижнем Дунае и о турецких здесь укреплениях.

Согласно его донесению, в Тульче находились четыре открытые батареи на 16 орудий для обстреливания как подступов к городу, так и реки вверх и вниз по ее течению. Редутом всех укреплений служил старый редут, построенный на горе, господствующей над восточной частью города. Переправу через Дунай здесь удобнее всего было произвести от западной част" острова Четал к устью Сомова гирла, что давало возможность достаточно скрытно выйти на нагорный берег реки, на дорогу из Исакчн в Тульчу, в расстоянии полутора верст от этой последней, и в тыл неприятельской батареи, которая становилась для отряда безопасной, так как все амбразуры ее были направлены к Дунаю. При наступлении в этом направлении приходилось кроме переправы собственно через реку строить мост шириной в 15 саженей и через гирло Сомово.

Наиболее удобным пунктом форсирования реки со стороны Галаца служило с. Писелка (Писика), на половине пути между Галацом и Рсни. Но здесь после переправы приходилось идти верст 20 по низменной, хотя и удобной для следования войск, местности и выходить на нагорный берег между деревнями, Лунковицы и Вакорен, в расстоянии от Исакчн 20 и от Мачина 16 верст. Единственным препятствием по дороге от с. Писелка служил ручей Чолонец шириной в 15 и глубиной в 2 сажени, протекавший у самой подошвы высот. Для переправы через этот ручей также необходимо было устроить мост. На указанном направлении турками укреплений возведено не было.

Объектом действий при переправе со стороны Браилова должен был служить город Мачин, лежащий на правом берегу рукава того же имени, который отделяется от главного русла Дуная несколько ниже Гирсова и вновь соединяется с ним немного ниже

По записке можно судить, что князь Горчаков к этому времени окончательно остановился на возведении главной переправы у Браилова и демонстративной у Тульчи. В первом пункте должно было действовать под начальством Лидерса 48 батальонов с соответствующей артиллерией и кавалерией и во втором пункте под начальством генерала Ушакова - 8 батальонов. После переправы оба отряда сосредоточивались под начальством генерала Лидерса. Время совершения операции предполагалось около 7 марта, и дальнейшей целью действий ставилось овладение Мачином, Исакчей, Тульчей и Гирсовом и устройство самых прочных мостовых укреплений на правом берегу, против Сатунова (у Исакчи) и Гирсова, для прикрытия имеющих быть наведенными там мостов, принадлежности для которых заготовлялись у Измаила и Галаца. Для перевозки войск у обоих пунктов переправ были собраны суда и находились отделения речной флотилии с двумя пароходами в каждом.

Для довольствия войск на том берегу Дуная фуражом заготовлялись запасы в Измаиле, Сатунове, Галаце, Браилове и Цендерее, а также заготовлялись в увеличенном размере и перевозочные средства. Вслед за этим князь Горчаков указывал генералу Лидерсу принять самые решительные меры к подготовке переправы с таким расчетом, чтобы она совершилась во что бы то ни стало между 8 и 9 марта.

Между тем генерал-адъютанты Шильдер и Лидере со своей стороны также входили к командующему войсками с разными предложениями о лучшем способе переправы. Генерал Шильдер кроме возведения на нашем берегу реки еще новых батарей и прикрытия их эполементами, в чем князь Горчаков приказал оказывать ему полное содействие, вошел с предложением перебросить на ту стороны реки в преддверии общей переправы небольшую часть отряда, которая должна была возвести на правом берегу предмостное укрепление, а потом уже переводить главные силы. Это предложение командующий войсками резонно отклонил, находя бесцельным переводить сперва за реку незначительный отряд и подвергать его тем опасности быть отброшенным.

Что касается генерала Лидерса, то его мысль заключалась в том, чтобы не ограничиваться лишь переправой от Браилова и Измаила, но также совершить ее и со стороны Галаца. Отсутствие турецких укреплений у этого пункта и сравнительное здесь обилие удобных путей по плавням к нагорному берегу реки должны были, по его мнению, дать возможность совершить в этом пункте операцию без больших потерь и облегчить как переправу Браи-ловского отряда, так и овладение им Мачином. Поэтому генерал Лидере предлагал совершить главную переправу у Галаца, близ д. Азакмуй, и двинуться оттуда на с. Горвань по средней дороге, пролегающей между озерами и речкой Чолонцем, а у Браилова произвести демонстративную переправу.

Князь Горчаков, не имевший ничего против переправы отряда генерала Лидерса в двух пунктах, у Браилова и Галаца, полагал, однако, главную массу переправить у Браилова. Кроме того, он опасался движения от Галаца к Горвану, так как при большом удалении обоих отрядов друг от друга между ними будет трудно поддерживать связь и достигнуть необходимого единства действий.

Поэтому командующий войсками полагал, со своей стороны, сделать переправу у Браилова и у устья р. Серета, чтобы колонна, переправившаяся у этого последнего пункта, двинулась берегом к Мачину и взяла во фланг неприятеля, оборонявшегося со стороны Браилова.

Однако, прибыв лично в Браилов, князь Горчаков получил сведение, что турки сосредоточили против этого города 15 - 20 тысяч человек и место, удобное для переправы, обстреливалось сильными батареями, возведенными на правом берегу Дуная. Видя, что переправа у Браилова была сопряжена с большими трудностями, а дальнейшее наступление для овладения Мачином по одному направлению не могло обойтись без значительных потерь, князь Горчаков согласился с планом генерала Лидерса.

Таким образом, переправу решено было одновременно произвести в трех пунктах - в Браилове, Галаце и Измаиле, продолжая демонстрации по всему занимаемому нами протяжению Дуная.

Хотя такое разобщение наших сил представляло временное неудобство и требовало для переправы главных отрядов приготовления двух мостов, а мы имели заготовленным лишь один - в Галаце, но зато оно развлекало внимание турок и давало возможность зайти от Галаца через Горван в тыл войскам, защищавшим Мачин и атакованным нами от Браилова. К тому же недостаток второго моста был устранен генералом Шильдером, который нашел возможным устроить его при помощи местных плавучих материалов.

Тем временем государь не переставал волноваться о предстоявшей операции и придавал особое значение скорейшему ее свершению. "Ожидаю с нетерпением, что ты решил у Браилова и где окончательно будет переправа, - писал государь Горчакову 18 февраля. - Ежели Бог нас благословит успехом, она будет очень важна, дав нам стать твердой ногой на правом берегу Дуная до прихода англичан и французов".

Через несколько дней император Николай вновь затрагивал этот вопрос в письме к Горчакову. "Вполне полагаюсь на тебя, - писал он, - что все будет сделано тобою, чтобы переправу исполнить наилучшим образом. При теперешних весьма неблагоприятных обстоятельствах, ежели Бог благословит успехом наше предприятие, это будет уже весьма важный шаг. И князь Иван Федорович, и я, мы совершенно согласны, что тебе покуда под Силистрию не должно идти. Наперед надо, чтобы двуличность Австрии прояснилась, равномерно чтоб открылось, куда будут направлены действия англичан и французов".

Но в данном случае государь мог не беспокоиться. Работы по подготовке к переправе шли полным ходом, и князем Горчаковым, при деятельном содействии генералов Лидерса и Шильдера, были приняты все меры, чтобы операцию эту произвести с успехом и с наименьшими потерями. Наибольшее внимание в этом отношении было обращено на Браилов, близ которого переправа, несомненно, должна была совершиться с боем. Здесь, на левом берегу Дуная и на острове Бындое, было сооружено несколько новых батарей, которые вооружили орудиями с канонерских лодок, так как выяснилось, что провести эти лодки от Браилова вверх по Мачинскому рукаву для обстреливания из них мачинских укреплений являлось делом очень рискованным. Кроме того, от спуска с горы у Браилова была устроена к Дунаю плотина в 346 саженей длиной, и как в Браилове, так и в Галаце было собрано большое количество судов для перевозки войск.

Но в последнюю минуту, когда все было условлено между главными действующими лицами на Дунае, были получены там первые повеления нового главнокомандующего князя Варшавского. Фельдмаршал предписывал овладеть Мачином, Исакчей, Тульчей, а если возможно, то и Гирсовом и, утвердившись на нижнем Дунае, иметь целью: во-первых, не позволять в случае десанта союзников в устьях Дуная воспользоваться им рукавами рек для ввода туда своих судов и пароходов и, во-вторых, сохранять возможность при помощи моста маневрировать на обоих берегах Дуная в ожидании, что предпримет неприятель в центре, между Силистрией и Рущуком.

Во исполнение этого князь Горчаков предлагал генералу Лидерсу после переправы через реку навести мосты у Гирсова, а если им не удастся овладеть, то у Браилова и Исакчи, построив у этих пунктов предмостные укрепления величиной по крайней мере на 4 батальона и 18 орудий каждое.

3 марта князь Горчаков с большей частью своей главной квартиры выехал из Бухареста в Браилов для ближайшего руководства предстоящей операцией переправы.

Командование войсками в Большой Валахии и охрану центра нашей оборонительной линии от устья р. Ольты до д. Пиопетри он возложил на генерала Данненберга, которого снабдил особой инструкцией.

К этому времени войска наши в Большой Валахии занимали следующее положение.

Между р. Ольтой и Веде находился отряд генерала Попова силой в 4 бат., 8 эск., 2 1/2 сот. и 8 кон. ор. как для связи с Мало-Валахским отрядом, так и для наблюдения за Дунаем между означенными реками. Пехота этого отряда была расположена по 2 батальона в Турно и Зимниче, уланы и конная артиллерия в Пятре и Турно, а казаки держали посты по Дунаю.

Правый авангард генарала Соймонова силой 8 бат., 8 эск., 5 сот. и 32 ор. занимал Журжу, Слободзею и Фратешти, а казаки вели наблюдение за обстановкой на Дунае от устья р. Веде до с. Гряк.

Левый авангард генерала Павлова силой в 13 бат., 8 эск., 4 1/2 сот. и 36 ор.31 занимал Ольтеницу, Добрени и Будешти, а казаки вели наблюдение за обстановкой на Дунае от с. Гряк до монастыря Корницели.

Каларашский отряд генерала Богушевского силой в 4 бат., 1 эск., 4 сот. и 22 ор. охранял пространство по Дунаю от Корницели до Пиопетри, что на берегу р. Яломницы, близ впадения ее в Дунай.

В резерве за этими войсками находилось 16 бат., 15 эск., 4 1/2 сот. и 66 ор., расположенных в Дореште, Бригадире, Бухаресте, Фундени-Вакарсекулуй, Крецулештиде-Сус, Чоканешти, Чокине и Цендерее, считая в этом числе и части, которые были еще на пути следования к назначенным им пунктам.

В дополнение к этим войскам в распоряжение генерала Данненберга переходили: 3 роты 4-го сап. бат., 4-й стрелк. бат. и понтон. N 4 парк с понтонной ротой.

В общем, в Большой Валахии находилось 46 1/2 бат., 40 эск., 20 1/2 сот. и 164 ор.

Князь Горчаков, будучи убежден, что как только мы начнем переправу на нижнем Дунае, то Омер-паша предпримет наступление в Малой или Большой Валахии, предоставил генералу Данненбергу действовать в подчиненном ему районе по своему усмотрению, сосредоточивая резервы и направляя их на те пункты, откуда он признает более удобным противодействовать намерениям неприятеля и остановить его наступление.

Так как в Малой Валахии находился самостоятельный отряд генерала Липранди, который "имел свой особый круг действий", то князь Горчаков в своей инструкции определял лишь взаимные отношениях этих двух отрядов.

Таким образом, если бы неприятель переправился в больших силах на левый берег Дуная между Раховом и Зимничем и угрожал тылу Мало-Валахского отряда, то это не должно было отвлекать внимания генерала Данненберга от Большой Валахии. Ему предлагалось только наблюдать за неприятельскими силами посредством отряда генерала Попова, которому предписывалось издали следить за турками до р. Жио. Но если бы неприятель вместо движения против Липранди направился на Данненберга, то этот последний должен был собрать все свои войска, идти навстречу противнику и дать сражение там, "где сие окажется выгоднейшим, не допуская его до Бухареста".

4 марта вечером князь Горчаков с большей частью своей главной квартиры прибыл в Браилов. Для нерешительного командующего армией эти дни вплоть до совершения переправы были поистине самыми мучительными. Чтобы хоть немного обрисовать ту трудную обстановку, в которой находился князь Михаил Дмитриевич, приведем выдержки из дневника его ближайшего сотрудника и начальника штаба генерал-адъютанта Коцебу: "4 марта. В 7 1/2 часов мы были в Браилове. Вечером были у нас Лидере и Шильдер. Странно ведется разговор между последним и Горчаковым. Они никогда не могут сговориться, всегда они друг друга перебивают, и все кончается ничем.

5 марта. Мы обозрели противоположный берег с башни карантина. Обрисовывается возможность перехода. Много мы совещались. Было решено главную массу войск переправить у Галада, а здесь, как и у Гирсова, произвести диверсию.

6 марта. Я заснул полон отваги и надежд на будущее. Меня разбудили по случаю прибытия фельдъегеря с уведомлением, что фельдмаршал Паскевич назначен главнокомандующим всеми войсками от Курляндии до Одессы. Вместе с тем получены соображения главнокомандующего о нашем положении. Эти соображения должны затормозить все наши дальнейшие операции, потому что они исходят из той точки зрения, что Австрия объявит нам войну, что французы и англичане сделают высадку у Одессы, вследствие чего нам придется отойти за Серег и на правом берегу только занять Мачин, Исакчу и Тульчин. Малую Валахию нам придется оставить. Досадно, досадно. 9-го мы здесь начнем действовать.

7 марта. Вечером держали военный совет. На нем мало порядка. Едва я лег в 11 часов в хорошем расположении духа, как князь Горчаков прислал за мной, потому что фельдъегерь привез бумаги от фельдмаршала, который запрещает нам взять Гирсово и повелевает постепенно очищать Бухарест. Он опасается десанта французов у Аккермана и движения их на Леово. Вот вздор! Одну дивизию он хочет взять от нас в Бендеры и Кишинев! Для чего же мы теперь переходим через Дунай?

8 марта. Приготовления продолжаются. К сожалению, нам мешают ветер и метель. Заговорили об откладывании. Между тем мы получили важные сведения об укреплении Мачнна: нелегко будет взять эту крепость, так же как и Исакчу!"

Зная характер князя Горчакова, зная те чувства, которые ему внушал фельдмаршал, можно еще больше оттенить решимость, с которой он довел до конца предпринятую им операцию почти накануне приезда явно ей не сочувствовавшего нового главнокомандующего.

Диспозиция перехода через Дунай была составлена генералом Лидерсом еще 2 марта и несколько видоизменена позднейшими распоряжениями князя Горчакова.

Согласно этой диспозиции переправа должна была совершиться с 9 на 10 марта главными силами со стороны Галаца и демонстративными отрядами со стороны Браилова и Измаила. Кроме того, против Гирсова также решено было демонстрировать переправу, но без перехода на противоположный берег реки.

Войска были распределены следующим образом.

Против Гирсова со стороны с. Гура-Яломница должен был действовать полковник Зуров с отрядом в 2 бат., 2 эск., 8 пеш. и 2 кон. ор. Назначение его - привлечь к Гирсову внимание турок сильным артиллерийским огнем, маневрированием и распространением слухов о прибытии сюда значительных масс русских войск. Начало демонстрации - канун переправы на остальных пунктах.

Усиление турецких войск у Гирсова заставляло предполагать, что турки придают этому пункту особое значение или в ожидании нашей там переправы, или же рассчитывая оттуда сделать попытку перебраться на наш берег. Таким образом, демонстрация у Гирсова должна была оказать большое влияние на успех переправы.

В Браилове, Галаце и Измаиле переправа должна начаться в один и тот же день, но Браиловский отряд, который ожидал перед собой наибольшее сопротивление, начинал переправу позднее двух остальных, имея задачей "усиленную диверсию с переходом войск на правую сторону Дуная и движением оных вперед по обстоятельствам".

Браиловский отряд находился под личным начальством князя Горчакова и был силой в 12 1/2 бат., 7 эск., 5 сот., 52 ор. и 1 понт. парк.

Главная переправа от Галаца была возложена на генерал-адъютанта Лидерса с отрядом силой в 24 1/2 бат., 8 эск., 6 сот. и 64 ор. Перейдя на правый берег реки, Лидере должен был двигаться обходной дорогой через с. Горван на Мачин для облегчения действий Браиловского отряда.

И наконец, Измаильский отряд под начальством генерал-лейтенанта Ушакова силой в 14 бат., 16 эск., 6 сот. и 44 ор. должен был форсировать переправу через Дунай несколько ниже мыса Четала, овладеть турецкой батареей, сооруженной против этого мыса, а потом Тульчей или Исакчей, в зависимости от того, который из этих пунктов будет легче взять. В случае же невозможности овладеть одной из этих крепостей он должен был удержать за собой упомянутую батарею и пространство между гирлами Сомова и Иванова; если же по некой причине и этого нельзя будет сделать, то удержать во что бы то ни стало батарею и местность перед ней, обратив ее в укрепление, фланкируемое нашими батареями левого берега реки.

Вообще же для переправы через Дунай было назначено около 45 тысяч при 160 орудиях. При этих войсках состояли два парохода, "Прут" и "Ординарец", и несколько канонерских лодок под начальством контр-адмирала Мессера.

Но под влиянием назначения Паскевича главнокомандующим и высказанных им отступательных намерений князь Горчаков заколебался и в последнюю минуту отменил активный характер действий Ушакова. Он поставил Измаильскому отряду новую задачу - отвлекать на себя внимание неприятеля, находящегося в Тульче и Исакче, отнюдь не вдаваясь в такие действия, которые могли бы повлечь за собой большой урон. Князь Горчаков считал Тульчу и в особенности Исакчу слишком сильно укрепленными и снабженными большим гарнизоном для того, чтобы Ушакову можно было их взять без значительного урона. Ему предписывалось делать в направлении к этим пунктам только демонстрации и главной целью ставилось возможно скорое обеспечение сообщения с левым берегом на случай атаки со стороны Тульчи и Исакчи.

Свое предписание князь Горчаков кончал характерной фразой, уничтожавшей весь смысл демонстрации, а именно: "Если, по овладении правым берегом, вы найдете пребывание ваше там слишком опасным, то разрешаю возвратить отряд ваш на левый берег и снять мост через Сулинский рукав".

Но генерал Ушаков проявил завидный в то время пример самостоятельности и возражал на последнее предписание командующего войсками. Он докладывал, что после переправы нельзя оставаться в плавнях, а необходимо взять Тульчу и выйти на нагорный берег, где и отражать всякие покушения неприятеля; нельзя было также строить на низменном болотистом берегу предмостное укрепление на значительное число войсх, поэтому генерал Ушаков предполагал обеспечить голову моста укреплением лишь на небольшое прикрытие, силой примерно на батальон и 4 орудия, а подступы к мосту защищать преимущественно главными силами отряда, которые рассчитывал сосредоточить на горе, впереди Тульчи.

Однако всю операцию переправы через Дунай не удалось совершить, как предполагалось сначала, с 9 на 10 марта, а ввиду неполной готовности отряда Лидерса и бурной погоды пришлось отложить ее на 11-е число, начав демонстрацию 10-го.

Река Дунай в своих низовьях, примерно от середины расстояния между Туртукаем и Силистрией, течет, разделяясь большей частью на несколько рукавов и протоков, которые образуют между собой лесисто-болотистые острова. По мере приближения к устью количество рукавов увеличивается, обращаясь, примерно от Тульчи, в широкую дельту с судоходными рукавами - Килийским, Сулинским и Георгиевским.

Соединяясь в одно русло у Гирсова, Дунай оттуда идо Браилова вновь течет двумя судоходными рукавами - левым Браиловским и правым Мачинским.

У Браилова на левом берегу течением реки и Мачинским рукавом образуется входящий угол, способствующий сосредоточенному обстреливанию правого берега.

От этого пункта и почти до Тульчи Дунай течет одним руслом шириной от 250 до 600 саженей. До Галаца и даже до Рени левый берег командует правым, представляющим болотистую широкую низину. От Рени до Измаила левый берег теряет свой выгодный характер, так как перерезывается целой массой больших озер и наподобие правого образует широкую низменную долину.

Таким образом, для переправы ниже Браилова наиболее удобным был участок до Галаца, а именно близ этого пункта, где устья р. Серета давали возможность скрытно подготовиться к переправе, а возвышенный берег и входящая, хотя и широкая, дуга представляли атакующему некоторое преимущество в смысле поддержки операции сосредоточенным огнем. К недостаткам переправы у Галаца следует отнести ширину реки, не имеющей здесь островов, необходимость вплоть до селения Горвань наступать по низменному берегу и атаковать у этого пункта сильную по природным свойствам позицию, если бы турки решили ее оборонять.

Ниже Галаца можно было переправиться у Исакчи, где река была широка, и у Тульчи от мыса Четал, где приходилось форсировать лишь относительно узкий Сулинский рукав, будучи скрытым зарослями острова Четал. Зато в этом месте войска тотчас после переправы выходили на возвышенный правый берег. Для демонстративной переправы Тульча была особенно выгодна, так как отстояла от Галаца дальше, чем Исакча, и находилась на фланге турецкого расположения.

В отношении перевозочных средств были приняты следующие меры.

В Измаиле было собрано 163 лодки общей подъемной силой на 2 1/2 батальрна, а для перевозки орудий приспособлены два городских парома и одна шаланда, на которых могли поместиться 6 орудий. Гребцы были набраны из спешенных казаков и пограничной стражи.

Для постоянного же сообщения с правым берегом были приготовлены два моста на плотах и один небольшой мост на козлах, который предназначался на тот случай, если бы на правой стороне реки встретилось затруднение в переходе через глубокие рукава.

В Галаце и Браилове для первоначальной переправы войск было собрано по 12 больших судов, вместимостью на роту каждое, малые суда и чамы (суда с палубами) для артиллерии я казаков, а также баркасы и рыбачьи лодки. Гребцами на них служили пехотные солдаты, рыбаки и вольные матросы. Для наводки мостов были приготовлены в Галаце 54 парома и 6 малых судов, а в Браилове 6 паромов, 6 малых судов, добавочные плоты и паромы.

8-го вечером и 9-го утром войска во всех трех отрядах скрытно заняли свои исходные пункты, а отряд полковника Зурова приступил к демонстрации переправы у Гирсова.

Подойдя к Дунаю одновременно в нескольких удаленных друг от друга пунктах, Зуров 8 марта с наступлением темноты развел большие огни на пространстве 30 верст от с. Бордушан до Гура-Гирлица, которые поддерживал всю ночь. Во многих местах играли зорю, пели песенники, и в виду неприятельских батарей было подвезено до 350 лодок, по которым турки не замедлили открыть огонь. 9-го на рассвете Зуров открыл сильную канонаду по неприятельским батареям, которые отвечали довольно частым огнем. Но вскоре действием нашей артиллерии часть турецких укреплений была разрушена, три орудия подбиты, остальные же отвезены от берега. С нашей стороны потерь не было.

На другой день, 10 марта, в 4 часа дня князь Горчаков приказал для еще большего отвлечения внимания неприятеля открыть усиленную канонаду с наших батарей у Браилова, возведенных на левом берегу Дуная и на острове Бындое, вдоль Мачинского рукава. Целая сеть этих хорошо прикрытых эполементами батарей была заблаговременно построена генералом Шильдером для обстреливания перекрестным огнем угла между Дунаем и правым берегом Мачинского рукава, т. е. местности, ближайшей к пункту нашей предполагаемой переправы, а также и для фронтального обстреливания путей, идущих от Мачина к Браилову. Таким образом, на левом берегу Дуная, ниже соединения Мачинского и Браиловского рукавов, были сооружены батареи N 1, 2, 3 и 4, вооруженные каждая одним батарейным орудием, и редут против пристани Гичету, у предполагаемого моста, вооруженный 2 полевыми и 2 легкими орудиями. На острове Бындое, начиная от устья Мачинского рукава, вверх по левому его берегу были расположены; батарея Ne 5, вооруженная 4 полевыми орудиями; N 6 - 2 24-фунт. пушко-каронадами, взятыми с канонерских лодок, и 2 полевыми орудиями; Бындойская батарея на две 24-фунт. пушко-каронады, на 2 осадных пудовых единорога и на 2 полевых орудия; промежуточная батарея на 4 полевых орудия; N 7 на 2 пудовые мортиры и на 2 полевых орудия и, наконец, Рушавский редут на 2 полевых орудия. Всего, следовательно, действовало с левого берега Дуная 8 полевых орудий и с острова Бындоя 16 полевых орудий, 4 пушко-каронады, 2 осадных единорога и 2 мортиры. Кроме того, к мысу острова Бындоя была выдвинута канонерская лодка для обстреливания правого берега Дуная, ниже Мачинского рукава.

Сильная канонада, открытая из всех этих орудий, нанесла существенные повреждения турецким укреплениям, группировавшимся у устья Мачинского рукава, но, несмотря на это, неприятельский огонь, хотя и ослабленный, продолжался до самой ночи.

Считая, что демонстрацией Зурова и канонадой у Браилова в достаточной степени было отвлечено внимание турок к наиболее опасным для них пунктам предполагаемой нашей переправы, а именно к Мачину и в особенности к Гирсову, на рассвете 11 марта должны были начать переправу Галацкий и Измаильский отряды, которые в свою очередь, перейдя на правый берег Дуная, должны были этим способствовать переправе Браиловского отряда, долженствовавшей начаться в тот же день, в 4 часа пополудни.

Согласно диспозиции, отданной генерал-адъютантом Лидерсом 10 марта, войска, сосредоточенные у Галаца, должны были начать переправу через Дунай на рассвете 11-го числа и подразделялись:

на авангард силой в 8 3/4 бат., 2 эск., 2 сот. и 20 ор. под начальством генерал-адъютанта графа Анрепа-Эльмпта, которого, впрочем, по болезни заменил генерал-лейтенант Гротенгельм. Авангарду приказано было собраться к карантину к часу пополуночи и тотчас же посадить на суда первый десант в составе 4 батальонов Житомирского полка, 2 легких орудий и 2 сотен, которому в 3 часа утра, с восходом луны, отчалить от берега. Вслед за первым транспортом перевозятся остальные части авангарда (к 5 часам утра к карантину должен был собраться отряд полковника Крузенштерна, силой в 1 бат, 2 ор. и 1/4 сот., которому надлежало переправиться за авангардом и приступить к постройке предмостного укрепления, а также занять д. Азакмуй, прикрывавшую голову наводимого моста и пункт высадки;

на главные силы под начальством генерал-лейтенанта Самарина численностью в 9 1/2 бат., 4 эск., 2 сот. и 32 ор., которым приказано было собраться к 5 часам утра 11 марта севернее Галаца и ожидать там приказаний;

на резерв под начальством полковника Гана силой в 4 бат., 1 эск., 1/2 сот. и 8 ор., который к 7 часам утра должен был собраться за главными силами и также ожидать приказаний.

При движении к переправе войска не должны были брать с собой решительно никаких обозов, а артиллерия - иметь при себе только по одному зарядному ящику на орудие. Затем все остальные обозы строились между Галацом и с. Ваду-Унгурлуй в три вагенбурга, соответствовавшие нынешнему делению обозов на три разряда.

При переправе войскам надлежало иметь при себе штурмовые лестницы и в ранцах сухарей на 4 дня.

Ввиду того, что против Галаца не было замечено турецких войск, генерал Лидере приказал начать наводку моста раньше переправы авангарда, а именно с 10 часов вечера, но из-за темноты и сильного ветра за ночь было наведено только 6 паромов.

Между тем в час ночи войска, долженствовавшие переправиться первым рейсом, начали посадку, напутствуемые приказом генерала Лидерса, в котором он их поздравлял с выпавшей на их долю честью первыми доказать неприятелю, что Дунай не способен защитить его от силы русского оружия, а также предупреждал о лояльном отношении к жителям, невзирая на вероисповедание этих последних.

В 3 часа ночи от левого берега Дуная отвалил первый транспорт, имея в голове пароход "Ординарец" с поставленными на нем 6 единорогами, и за ним на кирлашах охотников и казаков.

При приближении к неприятельскому берегу "Ординарец" открыл огонь для очищения места, предназначенного для высадки; но неприятеля, отвлеченного демонстрацией у Мачина и Гирсова, здесь не было, и лишь сильный разъезд численностью около 50 всадников удалился в глубь страны.

Дальнейшая переправа на судах шла беспрепятственно; задержка была в наведении моста из-за сильного верхового ветра, который препятствовал заводить якоря и тянуть бечевой паромы. Поэтому за все сутки 11-го числа удалось навести лишь 80 саженей моста, а оставалось еще 145 саженей. Таким образом, хотя к вечеру этого дня и удалось перевезти на правый берег реки 16 1/4 бат., 2 сот. и 15 ор., но без патронных и зарядных ящиков, и поэтому генерал Лидере не нашел возможным двинуть вперед отряд, который не имел при себе всего необходимого. Он приказал лишь занять с. Азакмуй, чтобы показать этим свое намерение идти к Мачину вдоль Дуная, хотя, впрочем, выражал готовность продвинуть авангард и до Горвана, если бы это вызывалось положением Браи-ловского отряда.

Ночь мало принесла утешительного генералу Лидерсу. Бурная погода вынудила даже временно прекратить переправу артиллерии, а мост к утру едва был наведен наполовину. Это вновь вызвало необходимость обратиться к князю Горчакову с просьбой отсрочить еще на один день выдвижение авангарда к с. Горвану, но чтобы отвлечь внимание неприятеля, Лидере решил продвинуться передовыми частями до с. Писелки, которое и было беспрепятственно занято. Высланный же к Горвану разъезд был встречен артиллерийским огнем, что заставляло предполагать, что само селение и его окрестности заняты неприятелем.

Наконец к вечеру 12 марта погода переменилась, ветер стих, и наводка моста при помощи парохода "Ординарец" пошла успешнее. К утру 13-го мост был готов, и, таким образом, у генерала Лидерса были развязаны руки для дальнейшего наступления.

С рассветом 13-го авангард двинулся к Горвану, а в 6 часов утра за ним выступили и главные силы. Для прикрытия моста были оставлены 3 батальона Прагского полка с 6 орудиями.

Дорога на Горван оказалась повсюду сухой и удобопроходимой; турки боя нигде не приняли, и Лидере беспрепятственно завладел нагорным берегом Дуная, радостно встречаемый христианским населением.

Главные силы его отряда расположились биваком впереди села Горван, заняв авангардом по дороге к Мачину позицию у с. Жижулй, откуда генерал Лидере вошел в связь с войсками Браиловского отряда; боковым же отрядом силой в 1 бат. и 2 эск. он занял села Вокарени и Лунковицы, войдя через оставленную турками Исакчу в связь с генералом Ушаковым.

Одновременно с переправой у Галаца должна была начаться и переправа Измаильского отряда.

Пунктом совершения этой операции был избран Сулинский рукав, саженях в 600 ниже мыса Четал. там, где берега реки сближаются до 120 саженей. Избранное место было выгодно в том отношении, что давало возможность скрытно сосредоточить отряд перед переправой в густых зарослях острова Четал и подготовить операцию огнем артиллерии, которую можно было поставить укрытой почти на самом берегу Сулинского рукава. Кроме того, этот пункт находился вне действия турецких береговых батарей; переправившиеся здесь войска выходили им во фланг и становились между ними и Тульчей. Но зато вслед за переправой войскам Ушакова приходилось атаковать сильно укрепленную позицию у Тульчи, имея в виду и возможную помощь туркам со стороны Исакчи. 9-го числа генерал Ушаков перевел всю пехоту, артиллерию и казаков своего отряда на остров Четал, расположив их у Красного моста, а кавалерию и обозы оставил в Измаиле. Последовавшее вслед за этим перенесение начала переправы на 11-е число заставило войска лишний день находиться на острове, что не могло остаться неизвестным неприятелю.

10 марта накануне переправы наша гребная флотилия в составе 15 канонерских лодок была продвинута вверх по Килийскому рукаву и сосредоточена вне выстрелов турецких батарей близ отделения Сулинского рукава; за ней собрались предназначенные для перевозки десанта 147 лодок и 4 парома, гребцами на которых были казаки и нижние чины пограничной стражи. Назначение флотилии состояло в борьбе с неприятельскими береговыми батареями и в прикрытии прохода десантных судов в Сулинский рукав.

Одновременно с этим наши береговые батареи - одна на левом берегу реки, у разделения Килийского и Сулинского рукавов, и другая на мысе Четал, вооруженные 4 мортирами и 6 крепостными орудиями, были усилены еще 8 батарейными орудиями.

В полночь на 11-е число наша флотилия, имея по-прежнему за собой десантные суда, заняла позицию перед турецкими батареями на дистанции прицельного выстрела, а пехота и артиллерия отряда двинулись к месту переправы. Здесь вся пешая артиллерия, прикрытая кустарниками, деревьями и камышом, расположилась, имея между орудиями штуцерных всех полков, у пункта переправы для сосредоточенного обстреливания неприятельского берега на случай появления на нем турецких войск; конная же батарея стала на берегу против Сомова гирла с целью воспрепятствовать неприятелю уничтожить мосты на этом гирле и поражать турецкие войска в случае движения их от Тульчи к берегу Дуная.

11 марта в половине шестого утра наша флотилия и береговые батареи открыли огонь против турецких батарей. В то же время для отвлечения внимания турок вышли из Сулинского рукава, в месте разделения его с Георгиевским рукавом, десантные суда с посаженными на них двумя спешенными сотнями дунайских казаков, которые по Георгиевскому рукаву спустились к с. Прислава (Грислав), где и высадились на неприятельский берег. Зажегши несколько турецких кордонов, казаки заняли ивовый лес; турки, обманутые большим количеством судов, направили сюда отряд силой около 700 человек с 2 орудиями. Хотя казакам и пришлось отойти на Георгиевский остров, но во всяком случае демонстрация их облегчила переправу отряда Ушакова и отвлекла на себя часть турецких сил.

Тем временем меткий огонь наших береговых батарей и флотилии так ослабил огонь турок, что в 10 часов утра генерал Ушаков признал своевременным начать движение десантных судов из Килийского в Сулинский рукав. Дойдя до мыса Четал, суда эти должны были по причине отмели огибать его на веслах; но как только они показались из-за флотилии, то замолчавшие было турки открыли самый убийственный огонь по этим судам. Случай благоприятствовал нам провести без всякого повреждения все суда к месту назначения.

В половине двенадцатого были посажены на суда вторые батальоны Могилевского и Полоцкого полков с 4 орудиями легкой N 2 батареи, которые заняли без единого выстрела часть неприятельского берега. За ними были постепенно перевезены вся остальная пехота и легкая артиллерия; батарейные же орудия пришлось ввиду сильного ветра и непрочности паромов до наводки моста оставить на том берегу.

Генерал Ушаков, по мере выхода войск на берег, направил 2 батальона Могилевского полка с 2 орудиями направо для наблюдения за турецкими береговыми батареями, а Полоцкий полк с 4 орудиями налево, к Сомовскому гирлу, для завладения мостом через него.

Тем временем на высотах старой Тульчи и в камышах Сомова гирла стала собираться турецкая пехота, а на скаты горы выехала неприятельская 8-орудийная батарея.

Полоцкий полк быстро наступал вперед, прикрываясь цепью застрельщиков, и своим решительным наступлением прогнал неприятеля, захватив мост через Сомово гирло, который турки не успели даже испортить. Решительному успеху этого отряда много способствовали конная батарея, поставленная, как было сказано выше, против гирла, на острове Четал, и присоединенная к ней впоследствии батарейная батарея.

Было уже около 4 часов вечера. Неприятель все более и более усиливался на высотах старой Тульчи, и к тому же было получено известие о движении войск со стороны Исакчи. Между тем из-за ветреной погоды наводка моста замедлялась, и войскам генерала Ушакова предстояло провести ночь на неприятельском берегу, стесненным превосходящими силами противника и не имея налаженного сообщения с нашим берегом.

Начальник отряда решил поэтому штурмовать береговые батареи турок, казавшиеся уже совершенно ослабленными нашим огнем, и этим обеспечить как свой правый фланг, так и саму переправу.

Два батальона Могилевского полка пошли на приступ ближайшего турецкого редута, обороняемого одной пехотой. Редут был взят 2-м батальоном могилевцев, но как только головы наших колонн выдвинулись из редута для штурма следующей батареи, то были встречены с дистанции 100 саженей сильнейшим картечным огнем 6 орудий и ружейными выстрелами из-за обширного временного сомкнутого укрепления, которое до этого казалось открытой сзади батареей.

Потеряв своих начальников ранеными, люди смешались, но порядок был скоро восстановлен, и 1-й батальон пошел в ротных колоннах на приступ со стороны реки. Люди влезли на вал, но вновь были отбиты. Одновременно 2-й батальон атаковал главный вход в укрепление, но также был отбит. Войска, однако, не отступили, а залегли во рвах и за группами деревьев, поддерживая сильный ружейный огонь. Находившиеся при полку орудия подошли на 100 саженей к укреплению и обстреливали вход в него картечью.

Генерал Ушаков, видя бесплодные усилия могилевцев, двинул им на помощь 3-й и 4-й батальоны Смоленского полка, которые, побежав на выручку товарищей, ворвались с криками "ура!" вместе с ободренными могилевцами в укрепление, овладели в совершенной темноте главным валом, но были встречены почти в упор убийственным картечным и ружейным огнем из редута.

Казалось, удержаться здесь не было физической возможности, но в это время прибыл только что переправившийся 2-й батальон Смоленского полка, который, имея во главе своего командира батальона подполковника Вознесенского со знаменем в руках, ворвался в укрепление с другой стороны и завладел редутом. Гарнизон был большей частью переколот, и бой прекратился в половине десятого вечера.

Трофеями победителей были 9 орудий, из которых одно осадное и одно 36-фунтовое, комендант, 3 офицера и 90 нижних чинов пленными и почти весь уничтоженный гарнизон силой около 1000 человек.

Нелегко и нам досталась эта победа. 5 офицеров и 196 нижних чинов были убиты, 19 офицеров и 491 человек из нижних чинов ранены и 48 нижних чинов пропало без вести.

Но велики были и последствия этого кровопролитного штурма. Турки в паническом страхе очистили Тульчу и Исакчу, оставив в наше распоряжение сильно укрепленные позиции со всеми запасами и снарядами.

12 марта утром генерал Ушаков занял без боя Тульчу, выдвинув кавалерию по дороге к Бабадагу, куда отошли турки, а переправившиеся у Сатунова казаки заняли и Исакчу.

13 марта к 9 часам утра мост через Дунай был окончен и переправа у Тульчи вполне обеспечена.

Что касается Браиловского отряда, при котором находился князь Горчаков, то в нем для совершения переправы была еще на 10-е число отдана обширная диспозиция, подробно излагавшая весь порядок перехода на тот берег реки.

Согласно этой диспозиции, Браиловский отряд распределился следующим образом.

Два батальона и 10 орудий назначались для занятия острова Бындой; войска эти принимали участие в описанной выше бомбардировке правого берега 10-го числа.

3 1/2 бат., 8 ор. и 50 каз. назначались для первоначального занятия правого берега Дуная. Они к полудню 10-го должны были собраться на площади, против пристани, и расположиться там вдоль берега возможно удобнее для посадки на суда.

Остальная часть Браиловского отряда оставалась в резерве на левом берегу реки, за исключением 8 орудий, размещенных по батареям этого берега.

Пароход "Прут" и 6 канонерских лодок должны были действовать по указанию генерала Шильдера.

Далее диспозиция подробно останавливалась на способе совершения самой переправы. Для этого назначались кроме малых гребных судов 12 больших и 6 малых кирлашей и 3 чама. На гребные суда, которые должны были идти впереди всей десантной флотилии и прикрывать высадку остальных, предназначались 1-й батальон Замосцьского егерского полка и 1 - 2 роты саперов. Направление было дано к углу правого берега Дуная, при впадении в него Мачинского рукава, с тем чтобы приставать ниже строений кофейни.

Людям было приказано, когда суда причалят к берегу, быстро выскакивать и строиться вдоль самого берега, прикрываясь строениями и местностью. После этого батальон замосцев и саперы назначались для возведения предмостного укрепления, а 2 батальона выдвигались вперед для прикрытия работ.

Ввиду последовавшей отмены переправы на 11-е число диспозиция, в общем, осталась та же самая, только время посадки отложено на 4 часа пополудни и, кроме того, указывалось в день переправы, т. е. 11 марта, вновь открыть канонаду с острова Бындоя и с левого берега реки.

Как уже известно, еще 10-го числа артиллерия Браиловского отряда открыла огонь по неприятельскому берегу с целью привлечь внимание турок и тем облегчить переправу отрядов генералов Лидерса и Ушакова. На следующий день с утра канонада была возобновлена, но так как турки не отвечали, то и мы постепенно прекратили стрельбу. Но в 2 часа дня со всех наших батарей вновь был открыт огонь, под прикрытием которого десантный отряд садился на суда. Неприятельские батареи молчали.

В 4 часа дня по данному сигналу все пространство широкого Дуная, слившегося в этом месте с Мачинским рукавом, покрылось судами. Громкое "ура!" и заповедная песнь "за Царя, за Русь святую" огласили пространство и, сливаясь с гулом артиллерии, потрясали окрестность. Передовые части благополучно достигли пристани Гичету, около турецкой кофейни, и командовавший десантом генерал-адъютант Коцебу одним из первых вышел на неприятельский берег. Турки во время переправы наших войск огня не открывали ни со своих батарей, ни с ложементов, так что можно было думать, что они совершенно очистили берег.

Генерал Коцебу образовал из первых высадившихся войск цепь застрельщиков, которую продвинул вперед для прикрытия построения остальных переправлявшихся частей. В то же время неприятель открыл огонь со своих дальних батарей по нашей флотилии, имея целью помешать начавшейся наводке моста и дальнейшей перевозке войск.

Когда весь десантный отряд сосредоточился на правом берегу, генерал Коцебу лично повел его по дороге к Мачину, выслав влево от дороги рекогносцировочный отряд греческих волонтеров для осмотра местности, покрытой камышом. Охотники спокойно подошли к оставленной неприятелем батарее, но как только они взошли на ее вал, то были встречены сильным штуцерным огнем турок, скрытых в ложбине за батареей и в траншеях, которые соединяли ее с прочими батареями.

Генерал Коцебу остановил свою цепь и завязал с противником перестрелку, а переправившаяся наша артиллерия совместно с батареями острова Бындоя открыла картечный огонь по ближайшим неприятельским укреплениям, за которыми держалась турецкая пехота. Одновременно с этим приступили к трассировке и постройке предмостного укрепления.

Противник до ночи продолжал действовать своими двумя орудиями картечью по войскам и ядрами по работам и мосту. Сверх того турки два раза выстраивались вдоль своих ложементов и открывали батальный огонь, не нанося нам, однако, никакого вреда как вследствие своего большого удаления, так и ввиду отличной приспособленности нашей пехоты к рельефу местности.

Тем временем наводка моста очень задерживалась из-за неприятельского огня и сильного ветра, который рвал якоря и сносил суда. Это обстоятельство делало крайне опасным положение на правом берегу реки отрада генерала Коцебу, который мог ожидать ночного нападения турок, все еще удерживавшихся в ближайших укреплениях. Пришлось отрад этот подкрепить двумя батальонами Люблинского полка и двумя орудиями, которые около 6 часов вечера переправили на судах. В течение ночи генерал Коцебу был подкреплен остальными двумя батальонами люблинцев и еще двумя орудиями.

Но утро 12 марта принесло мало утешения князю Горчакову. "Предмостное укрепление, - писал он генералу Лидерсу, - слабо, мост не клеится, перевозочные средства дурные. По всему этому положение Браиловского отряда может сделаться весьма затруднительным, если ваши войска не двинутся вперед". Поэтому князь Горчаков просил генерала Лидерса продвинуться с его отрядом до Горвана или по крайней мере выдвинуть вперед авангард.

В действительности же турки в ночь с 11 на 12 марта окончательно очистили свои батареи и отступили по направлению к Мачину. В ночь же на 13 марта князь Урусов, начальствовавший войсками на острове Бындой, донес, что неприятель, оставив Мачин, потянулся на Гирсово. 13-го утром мост был готов, и князь Горчаков, приветствуемый жителями, торжественно вступил в Мачин.

Урон Браиловского отряда при совершении этой операции был весьма незначителен. Оторвало ногу одному из помощников Шильдера, генералу Дубенскому, и из нижних чинов было 6 убитых и 30 раненых.

Таким образом, 13 марта на правом берегу Дуная находилось уже свыше 50 батальонов и 160 орудий русских войск, владевших крепостями в Тульче, Исакче и Мачине и имевших три обеспеченные переправы на левый берег.

Все это было достигнуто сравнительно ничтожными потерями в 25 офицеров и около 750 нижних чинов убитыми и ранеными и ставит переправу князя Горчакова вровень с блестящими подобного рода операциями по искусству стратегии и превосходному исполнению.

На театре военных действий, заключающем все пространство по Дунаю, от Калафата до Измаила, князь Горчаков, не ослабив ни одного из пунктов, занятие которых имело значение, сумел сосредоточить на нижнем Дунае столько войск, что одновременно мог предпринять переправу на правый берег в трех пунктах - от Браилова, Измаила и Галаца, произведя демонстрацию у Гирсова. Форсированная переправа в трех весьма мало удаленных друг от друга местах, с самостоятельными силами и флотилией на каждом, должна была парализовать оборону. Ни на одном из защищаемых пунктов переправы неприятель не мог быть спокоен за свой тыл и фланги, а одновременность форсирования и внушительные силы всех отрядов затрудняли противнику возможность определить, откуда, собственно, наносится главный удар, и своевременно направить туда резерв, если бы таковой у турок и существовал в низовьях Дуная.

Оригинальность и искусство плана Горчакова заключались еще и в том, что сила переправляющихся отрядов и пункты переправ были так скомбинированы, что неудача на одном из этих пунктов, даже там, где переправлялись главные силы, не влекла за собой неудачи всей операции, так как внушительность сил, переправляемых в остальных пунктах, и угрожающее положение каждого из этих пунктов по отношению к другим не давали возможности туркам развить свой успех и продолжать удерживать берега Дуная.

Если прибавить к этому необыкновенно подробную и точную подготовку операции, повышенное внимание к надлежащему обеспечению техническими средствами, к уменьшению опасности сильного поражения в случае неудачи, отличную ориентировку всех частных начальников, данную им необходимую долю самостоятельности и тесную связь между всеми отдельно действующими отрядами, то нашу переправу через Дунай следует признать не только "единственным счастливым делом войны 1853 года", но и операцией, во всех отношениях блестящей, способной, по мнению наших противников, изменить, как увидим ниже, весь ход кампании, если бы мы не испугались первого нашего решительного шага.

Странная судьба у князя Михаила Дмитриевича! После бесцветной многомесячной кампании, в течение которой на его голову не без справедливости сыпались со всех сторон нарекания, он проявляет качества талантливого генерала именно в ту минуту, когда, истомленные его нерешительностью, посылают на Дунай князя Варшавского.

Невольно еще больше убеждаешься, что князь Горчаков не был обойден военными талантами, но в излишней степени был одержим нерешительностью, отсутствием гражданского мужества действовать самостоятельно, страхом перед Петербургом и Паскевичем и недостатком практики в командовании войсками.

Как только категорическое повеление императора Николая совершить переправу через Дунай покрыло собой отмеченные выше недочеты характера князя Михаила Дмитриевича и ему удалось по тем или другим обстоятельствам не спуститься с роли главнокомандующего в роль частного начальника, то и результат дела вполне соответствовал военным дарованиям командующего армией. "Князь Горчаков пишет мне, - всеподданнейше доносил князь Варшавский, - что он жив не остался бы, если бы переправа не удалась".

Нельзя по поводу этих строк не отметить лишний раз связи между решимостью главнокомандующего добиться во что бы то ни стало поставленной цели и успехом задуманного предприятия.

Надо, впрочем, сознаться, что план, которым руководствовался турецкий главнокомандующий, во многом облегчал действия князя Горчакова.

Оттоманская армия, доведенная в феврале до 120 000 человек, была сосредоточена главными своими силами между Рущуком, Туртукаем и Силистрией, вытянутым левым флангом до Видина и Калафата и с прикрытием нижнего Дуная и Добруджи отдельным корпусом Мустафа-паши. Главное назначение этого корпуса, действительную силу которого трудно определить, состояло в обороне одной из двух линий Троянова вала, замыкавшего Добруджу между Рассово и Кюстенджи; но Мустафа-паша, не без ведома, как можно полагать, главнокомандующего, продвинул его вперед к берегу Дуная, между Гирсовом и Тульчей.

"Лучший план Омера-паши, - говорит по этому поводу генерал Клапка, - заключался в сосредоточении большей части его армии на наиболее важном участке театра войны, между Шумлой, Варной и Рущуком. Корпус в 20 тысяч, опирающийся на Калафат и Видин, и другой в 10 тысяч, поставленный между Никополем и Систовом, были бы достаточны для того, чтобы помешать диверсии русских по Софийской дороге. Правый фланг было бы выгоднее откинуть к Троянову валу, с авангардом у Бабадага, не занимая линии нижнего Дуная, а только наблюдая по ней за неприятелем. Но вместо этого Омер-паша разбросал свои войска между Кала-фатом и устьями Дуная, сделав невозможным их быстрое сосредоточение для движения против неприятеля и позволив русским обойти его правый фланг и победоносно открыть кампанию".

Таким образом, князь Горчаков при своей переправе имел дело лишь с корпусом Мустафы-паши, и разброска оттоманской армии почти равномерно на всем протяжении Дуная не давала возможности ее главнокомандующему ни поддержать Бабадагский отряд, ни отвлечь своими серьезными активными действиями внимание и силы Горчакова на другой пункт Дуная.

Мустафа-паша, насколько можно судить, разделил свои войска на несколько отрядов, которыми занял Тульчу, Исакчу, Мачин и Гирсово, не имея резерва. Наибольшее внимание им было обращено на Тульчу, замыкавшую дельту Дуная, и на Мачвн. обеспечивающий левый фланг его района. Что касается участка реки против Галаца, то он наблюдался лишь кавалерией, и только на нагорном берегу у с. Горван была занята укрепленная позиция отрядом, силу которого не представляется возможным определить. Укрепленные Мачин, Горван и Исакча представляли центр оборонительной линии Мустафы-паши с откинутыми флангами у Тульчи и Гирсова. Таким образом, переправа Горчакова всеми силами у Галаца выводила бы его на фронт этой позиции и стоила бы больших жертв. Лишь угроза Гирсову, Мачину и Тульче могла обезвредить силу неприятельского сопротивления, что и случилось в действительности.

Крайне неясный и пристрастный рапорт Омера-паши не дает никакой возможности составить полное представление о противодействии корпуса Мустафы-паши переправе князя Горчакова. На турок, насколько можно судить, очень подействовала переправа отряда генерала Лидерса у Галаца, которой они совершенно не ожидали и которая ослабила силу их обороны у Мачина и Тульчи. Они преувеличенно считали наши силы, перебрасываемые через Дунай, в 80 тысяч человек при 150 орудиях, что "при большом, по словам Омера-паши, утомлении войск после непрерывных двухдневных боев и ввиду чрезмерного удаления отрядов друг от друга заставило Мустафу-пашу отступить к Карасу, исполняя этим раньше данные ему инструкции".

Чтобы сгладить впечатление, которое должно было произвести на турецкие войска поспешное их отступление внутрь страны, Мустафа-паша объявил им, что султан запретил принимать бой до прибытия на театр войны французских и английских армий.

О понесенных потерях турецкий главнокомандующий ко времени составления рапорта не имел точных сведений, но, по первоначальным донесениям, уже было зарегистрировано около 500 человек убитыми и ранеными. Основываясь вообще на крайне пристрастном характере официального турецкого донесения, цифру эту смело можно увеличить в несколько раз.

Омер-паша считал позицию у Карасу очень удобной, чтобы принять на ней бой, но необходимость держать в Шумле достаточное для защиты этого пункта количество войск не давало возможности усилить отряд Мустафы-паши 10 - 12 батальонами, необходимыми для упорной обороны Карасу в зависимости от предполагаемого превосходящего числа русских войск. Поэтому, считая опасным оставлять корпус Мустафы-паши выдвинутым на значительное расстояние вперед без возможности его своевременно поддержать, Омер-паша приказал ему отойти к Шумле, оставив 3 тысячи конницы для разведок в направлении на Базарджик, Карасу и Бабадаг.

Таким образом, князю Горчакову удалось своей переправой очистить всю Бабадагскую область и откинуть турок к Шумле. Успех был полный, и в Дунайской армии заслуженно царили необыкновенное оживление и радость. Общий подъем духа вылился в песне, сочиненной виновником торжества князем Горчаковым и положенной впоследствии на ноты известным композитором Львовым: "Жизни тот один достоин" и т. д.

"Имею счастье доложить Вашему Императорскому Величеству, - всеподданнейше доносил князь Горчаков, - что поход 1854 года открыт с честью для Вашего оружия. 11 марта войска Ваши овладели правым берегом Дуная на трех пунктах... Мачин и Тульча были окружены весьма сильными полевыми укреплениями; взять их с бою нельзя было бы, не потерявши нескольких тысяч храбрых... Войска от генерала до рядового достойны всякой похвалы; они дышат мужеством и готовностью умереть за Вашу славу".

Нечего и говорить, какой радостью отозвалось это известие в сердце государя и всей России. "Слава Богу, - тотчас же отвечал император Николай Горчакову, - за его щедрую милость, слава тебе за отлично обдуманные и столь же славно исполненные соображения, слава сподвижникам твоим и неоцененным храбрым войскам за отличный, беспримерный подвиг. Надеюсь, что сей первый важный шаг будет началом столь же славных в течение похода 1854 года. Отголосок его раздастся вдаль друзьям нашим, но и разозлит еще более врагов наших".

Наградив щедрой рукой участников переправы, государь пожаловал князю Горчакову свой портрет для ношения в петлице, сопровождаемый следующими милостивыми словами собственноручного письма: "В знак моей особой благодарности за твою верную и отличную службу и того искреннего уважения и дружбы, которые к тебе имею, желаю, чтобы изображение того, которому ты оказываешь столько услуг, было бы с тобой неразлучно, как знак его признательности".

Князь Горчаков торопился поделиться своей радостью и с другом молодости князем Меншиковым. Упоминая, что Дунай, где около тридцати лет тому назад он впервые испытал волнение боя, как бы создан для того, чтобы доставлять ему удовольствия, князь Михаил Дмитриевич приписывает неожиданный успех своей переправы с небольшими потерями отличному употреблению артиллерии и кончает свое письмо сообщением о подарке им колокола православной церкви в Мачине, выражая надежду, что "может быть, этот колокол прозвонит последний час Турции".

Впрочем, этот дар имел в глазах князя Горчакова более глубокое значение, чем это можно было предполагать. Не имея разрешения обратиться к болгарам после переправы через Дунай с каким-либо воззванием, которое определяло бы намерение русского правительства относительно будущей судьбы этого народа, князь Горчаков рассчитывал этим символическим подарком дать болгарам некоторые надежды, чем и вызвал отметку государя "parfaitement bien fait".

Генерал Шильдер в письме к своему семейству также делится впечатлениями об успешной переправе. "Чудное дело совершилось, - пишет он, - тремя убитыми солдатами и 17 ранеными искуплена победа над врагами Христа, которые два месяца строили батареи и окопы, на две версты вдоль своего берега, в три ряда с обратным огнем, чтобы свой тыл защищать. В прах мы все избили из моих батарей и вмиг под ядрами переправились на его сторону; он, объятый паническим страхом, бежал и бежит..."

Несколько позднее последствия форсирования переправы представились еще в более грандиозном размере. "Не только турки, занимавшие Бабадагскую область, - всеподданнейше доносил князь Горчаков, - оставили поспешно Карасу, не уничтожив даже там моста, и стягиваются, вероятно, к Базарджику и Шумле, но и на верхнем Дунае распространился между ними страх". Активные действия их всюду прекратились, часть войск и орудий со всех пунктов среднего и верхнего Дуная, не исключая и Калафата. были сняты со своих позиций и направлены вниз по реке, по-видимому, к Шумле, в которой, как полагал князь Горчаков, они намерены были запереться до прихода союзников. "Прекрасно", - начертал на этом докладе император Николай.

Что касается собственно русской интеллигенции, то наш первый большой успех на Дунае не произвел на нее того радостного впечатления, которого можно было бы ожидать. Умы были заняты другим, более важным событием, а именно разрывом с западными державами и открытой враждебностью наших немецких союзников. Сердце русское разрывалось от униженности той ролью, в которую ставила нас Европа, и народное чувство требовало отпора наносимым оскорблениям, ждало призыва правительства к решительной наступательной войне и готово было соединиться в непоколебимой воле пожертвовать всем для отплаты посягавшим на русскую народную гордость. Но вялость наших действий на Дунае совместно с упорными слухами о том, что правительство склоняется к оборонительной войне, отказываясь от нанесения нашему исконному врагу, туркам, смертельного удара, вызвало в сердце наиболее горячих патриотов чувство неудовлетворения и какой-то растерянности, которое еще более возросло при известии о назначении главнокомандующим князя Варшавского с его дошедшими до слуха общества тенденциями к обороне и страхом перед Австрией.

"Что это, любезнейший Михаил Петрович! - писал Аксаков Погодину 14 февраля 1854 года. - Политические дела меня с ума сводят! Никакое благоразумие не помогает: оскорбляется народная гордость и возмущает душу!.. Я думал, что Закревский русский человек, а слышу, и он за оборонительную войну! Ведь на нем лежит обязанность: он должен довести до сведения государя оскорбление, негодование всей Москвы, следовательно, всей России".

И благодаря такому настроению радостное известие с Дуная не порадовало Москву; оно для нее не было залогом дальнейшего решительного наступления.

"Есть весть, что мы перешли через Дунай, - писал митрополит Филарет Антонию. - Не без труда взяли крепость; йотом, от нас бегут. Но к чему сие ведет? Господу помолимся!" Да Шевырев в день Благовещения извещал Погодина: "Переход через Дуван, говорят, был блистателен. К Пасхе должно быть что-нибудь великое". Этим и кончались все отзывы современников.

Впрочем, по словам В. Давыдова, широкие слои русского общества в то время весьма мало интересовались внешними делами. Житейские дрязги, охота и служебные занятия одни поглощали всеобщее внимание. "Общество, - пишет он, - было еще так грубо, так равнодушно, как будто находилось в каком-то летаргическом сне, из которого пробудилось только после Крымской кампании". Несомненно, более сильное впечатление переправа князя Горчакова произвела на наших врагов. "Полагали без сомнения, - пишет новейший историк Второй империи, - что русские не остановятся в Добрудже, двинутся в Болгарию, форсируют Балканские проходы и постараются нанести удар Адрианополю, а может быть, и самой столице. В течение нескольких дней царило большое беспокойство среди турок; оно не было меньше и в Галлшюли, гае высаживались первые французские полки".

Маршал С.-Арно узнал о совершившейся переправе в Марселе, по пути в Константинополь. "Говорят о быстром наступлении русских, - писал он своему брату 19 апреля. - Омер-паша принужден сосредоточиться перед Шумлой, Если русские сделают решительный шаг, они могут поставить нас в затруднение, быстро прибыв к Адрианополю и найдя столицу открытой- У меня кровь стынет в жилах. Сколько потерянного времени, и как еще все медленно идет!"

В то же время он писал военному министру о необходимости удвоить усилия к быстой отправке войск, так как не признавал возможным подвергнуть опасности Адрианополь. "Как будет странно, если мы прибудем слишком поздно!" - кончал он свое письмо маршалу Вальяну.

Канроберу, который со своей дивизией был уже на турецкой территории, С.-Арно послал категорическое приказание немедленно выдвинуться к Адрианополю или, по крайней мере, послать туда бригаду, "чтобы знали, что там авангард французской армии".

Вообще французские руководители турецких операций были очень недовольны свершившимися событиями. "J'espere. - писал генерал Барагэ д'Илье генералу Канроберу, - qu'Oroer-Pacba а Ыео compis la situation et qu'il sera prudent".

Да не послужит ли это яркой иллюстрацией правильности инстинкта императора Николая и преувеличенных опасений его фельдмаршала!

О состоянии Турции и о предположениях наших врагов после переправы князя Горчакова через Дунай можно судить по переписке французского посла в Константинополе с военным министром маршалом Вальяном. Генерал Барагэ д'Илье рисовал тяжелую картину состояния Турции, раздираемой внутренними смутами и завоевываемой русской армией. Наш переход через Дунай произвел, по словам автора письма, громадное впечатление на турецкую армию, главнокомандующий которой и не думал более идти против врага, взявшего в свои руки инициативу. "Я предложил турецкому генералиссимусу, - пишет генерал Барагэ д'Илье, - который теперь, кажется, более чем когда-либо расположен меня слушать, оставить в крепостях лишь строго необходимое для обороны их количество войск и сосредоточить свою армию между Рущуком и Силистрией, чтобы, сохраняя постоянно свои сообщения с Шумлой, серьезно противодействовать переходу русского центра через Дунай или же броситься на правый фланг неприятеля, если он будет наступать через Добруджу. Я рекомендовал также Омеру-паше не вступать в решительный бой, помня, что со своей центральной позиции у Шумлы он всегда может помешать переходу русских через Балканы, а также имея в виду и необходимость обождать прибытия французских и английских войск, передовые отряды которых уже появились в Галлиполи. Я ему рекомендовал также оттянуть большую часть войск от Видина и Калафата к Тырнову, и я надеюсь, что мои советы будут исполнены".

И действительно, Омер-паша почти во всем послушал совета французского посла, за исключением желания атаковать нас где бы то ни было.

После переправы наших войск через Дунай он перенес свою главную квартиру из Рущука в Шумлу, около которой сосредоточил в укрепленном лагере отборных войск 50 батальонов и 42 эскадрона при 140 полевых орудиях. Отсюда он обеспечивал восточные проходы через Балканы, организовал их оборону и прикрывал прямой путь на Адрианополь; эта же позиция давала ему возможность быстро перекинуться вперед на помощь гарнизонам Рущука и Силистрии, которые, по уверению французов турками, к этому времени были сильно укреплены. Левый фланг турецкого расположения, отодвинутый к Тырнову, прикрывал западные проходы через Балканы, мог содействовать обороне наиболее кружной дороги на Адрианополь через Софию и по-прежнему оказывать поддержку Видину и Калафату. Правый же фланг Омера-паши опирался через Праводы на Варну и Черное море, откуда он мог ждать помощи со стороны союзников. Общее число турецкой армии, по сведениям французских агентов, доходило в это время до 200 тысяч регулярных и иррегулярных войск.

Что касается очищения Добруджн. то турки злорадствовали, по словам французских историков, предоставляя ее в наше пользование. Они полагали, что в этой пустынной, болотистой области ваш отряд погибнет от голода и болезнен и, кроме того, будет подвержен удару с фланга союзных десантов.

Однако князь Горчаков и не помышлял предпринять энергичное наступление в глубь страны. Этому препятствовали и обстоятельства, и категорическое запрещение князя Варшавского, который в скором времени должен был лично прибыть на театр войны. "Турки терроризованы в невозможной степени, - писал Горчаков князю Меншикову. - Но увы, нет ни лепестка травы на полях, ни клочка сена в стогах. Лидере принужден будет идти шаг за шагом. Омер не будет так глуп, чтобы броситься на него, а он не сможет идти его искать. Он раньше умрет двадцать раз от голода, чем его найдет. Тем не менее я приказываю продвинуться далее, чем то позволяет фельдмаршал. Кажется, очень боятся, чтобы Австрия не объявила себя против нас, но я еще смею в этом сомневаться".

Результатом такого положения была двойственная и нерешительного характера инструкция, данная князем Горчаковым генералу Лидерсу. Ему предписывалось упорно оборонять войсками Ушакова оба берега Дуная от Рени до устья от наступательных попыток с юга и со стороны Черного моря, подняв мост до Исакчи, а войсками, находившимися в его личном распоряжении, прогнать неприятеля из Бабадага и овладеть Гирсовом, если это удастся до 2 апреля.

Далее Гирсова к югу и западу предписывалось не ходить, а, напротив, в случае наступления неприятеля в силах, не лазавших Лидерсу возможности атаковать их с полной надеждой на успех, немедленно идти к северу на отряд генерала Ушакова, Это распоряжение было вызвано опасением фельдмаршала высадки близ Одессы и приказанием в таком случае направить к Кишиневу с нижнего Дуная дивизию пехоты.

У Гирсова должен был быть наведен мост с сильным предмостным укреплением, чтобы при всяких обстоятельствах здесь, как и у Исакчи, удержать оба берега в своих руках.

Но в то время когда князь Горчаков отдавал эти распоряжения в Браилове, князь Варшавский усердно писал ему из Варшавы.

Благоприятные депеши барона Мейендорфа из Вены о том, что Австрия все более и более сближается с Пруссией, заставили престарелого фельдмаршала прийти к заключению, что едва ли она объявит нам войну. Поэтому он указывал князю Горчакову, что все дальнейшие его распоряжения должны быть основаны на ближайшем усмотрении всех местных обстоятельств. Однако эта завидная самостоятельность совершенно парализовалась частным письмом, приложенным к предписанию. В нем князь Варшавский сообщал, что, по слухам, Австрия все-таки продолжает сбор войск и поэтому нам нельзя отменять военных предосторожностей, принятых против этой державы.

Стратегическое положение князя Горчакова он оценивал таким образом, что тот должен был обращаться туда, откуда больше угрожает опасность.

Прежде опасность угрожала со стороны Австрии, надо было обернуться лицом против нее; теперь же, не ослабляя осторожности с этой стороны, мы можем обратиться к защите против ожидаемых десантов и против предприятий турок. "Я бы полагал, любезнейший князь, - так кончает свое письмо фельдмаршал, - расположить войска таким образом, чтобы они могли быть обращены, где потребует необходимость, и могли принять отступающий отряд Липранди или действовать в подкрепление тех частей, кои находятся против Силистрии и, наконец, против десантов".

Инструкция знаменательная, которая могла бы сковать и более сильного духом, чем князь Горчаков, военачальника. Ни одного слова о нанесении удара врагу, о том, чтобы воспользоваться благоприятной минутой до прихода на театр войны союзников и бить неподготовленного врага по частям, чтобы наступательными действиями притянуть ожидаемого нового врага на себя, заставить союзников втянуться в борьбу с нами на Балканском полуострове и тем избежать ужасов и срама войны на нашей территории. Вместо того чтобы достигнутым успехом и выказанной решимостью заставить колеблющуюся Австрию, традиционная политика которой слагалась у нас перед глазами не одну сотню лет, стать на сторону храброго и сильного, князь Варшавский обрекал на параличное состояние громадную армию обширного государства.

Интересно проследить влияние писем фельдмаршала на князя Горчакова. Драгоценный материал в этом отношении дает ежедневный дневник его начальника штаба генерал-адъютанта Коцебу, краткие выдержки из которого приведем здесь.

"16 марта (в это время Горчаков находился еще в повышенном настроении после успешной переправы). Опять получены устрашающие бумаги от фельдмаршала. По его указаниям мы должны готовиться к отступлению. К счастью, Горчаков настолько разумен, что этого не делает.

20 марта. Князь Горчаков видит призрак десанта англо-французов в Бессарабии и мучил меня этим до полуночи. Я энергично отстоял оставление у Лидерса всех войск, которые Горчаков хотел ослабить посылкой части в Бессарабию.

21 марта. Утром рано, в 6 1/2 часа, Горчаков, совершенно расстроенный, пришел ко мне. Он провел бессонную ночь в страхе десанта. Я бригады уже спасти не могу... Я сказал Горчакову мой взгляд, что мы теперь должны непременно действовать наступательно, пока не прибыли французы.

28 марта. Я опять не мог пойти в церковь из-за опасений Горчакова о десанте или, вернее, из-за боязни перед фельдмаршалом" и т. д.

Но в то время когда до князя Горчакова не дошло еще последнее письмо фельдмаршала и когда он, близко видящий обстановку, решил выдвинуть отряд генерала Лидерса вперед, а также занять, если представится к этому возможность, Гирсово, он 16 марта послал Паскевичу подробное донесение, в котором старался оправдать свой маленький наступательный порыв.

Читая этот интересный документ, невольно приходится пожалеть, что сила характера князя Михаила Дмитриевича так уступала его бесспорно недюжинным военным дарованиям.

Князь Горчаков, излагая уже известные нам распоряжения, отданные им генералу Лидерсу о наступлении к Гирсову, приводил мотивы, которые заставили его поступить против воли фельдмаршала и делали выдвижение Лидерса безопасным, а занятие Гирсова крайне необходимым.

Представляя копию этого донесения государю, князь Горчаков высказывал во всеподданнейшем письме свое убеждение, что "лучший способ побудить неприятеля не предпринимать к нам высадки есть сохранение действиям генерала Лидерса сколь можно долее вида чисто наступательного".

Обращаясь далее к возможности для австрийцев быстрым движением из северной Трансильвании и Буковины отрезать тыл Дунайской армии, Горчаков писал государю, что "это один из тех шансов, из опасения коих заранее портить дело не должно. Преждевременное очищение Валахии имело бы ужасное влияние на восстание христиан, которое, кажется, начинает разгораться. Сбудься движение австрийцев в мой тыл на Яссы, мы их разобьем или умрем с честью, а у Вас Россия велика, и будет кем нас заменить!"

Пришлось ответственному руководителю наших операций на Дунае извиняться за проявленную им маленькую самостоятельность и перед военным министром. "Я буду осторожен, - писал ему князь Горчаков, - но я не попорчу дела чрезмерной осторожностью, за которую Его Величество мог бы меня упрекать". "Браво", - начертал против этого места император Николай.

Развивая далее свою мысль, Горчаков писал военному министру: "Наступательный характер наших операций надо сохранить возможно долее. Это единственное средство воздействовать на наших многочисленных врагов и помешать христианскому населению прийти в полное отчаяние".

Лестные пометки, сделанные государем на донесении Горчакова фельдмаршалу, ясно показывают, что не император Николай был причиной необходимости оправданий командующего войсками на Дунае, а железная воля и превратный взгляд фельдмаршала, дарованиям которого, к сожалению, государь верил более, чем своей широко одаренной натуре.

И действительно, государь сделался самым горячим заступником за решения князя Горчакова перед Паскевичем. "Мысли Горчакова, - писал государь фельдмаршалу, - столь согласны с тем, что я сам тебе писал касательно моего желания, чтоб мы извлекли возможную пользу от удачного перехода через Дунай, что не могу не желать, чтоб ты согласился на его предложения, которые, кажется, соединяют все условия осторожности с извлечением возможной пользы теперешних наших успехов. Он действовал и видит дело, по-моему, славно и достоин всякой похвалы... Как бы хорошо подступить теперь к Силистрии и тем предупредить затеи союзников! Во всяком случае полагаю, что наш переход через Дунай изменяет несколько их затеи десантов к нам, а мы до того успеем быть везде готовыми к отпору. Не так ли?"

Государь сообщал мысли свои о необходимости использовать выгодные для нас обстоятельства, преследовать по пятам турок и как можно скорее дойти до Силистрии и к Горчакову. Действительно, укрепления этого пункта к тому времени не были еще, по показаниям пленных и лазутчиков, окончены, а Абдул-Меджис, считавшийся ключом всей силистрийской обороны, был едва начат. Гарнизон же крепости, по всем имевшимся сведениям, не превосходил 12 тысяч человек.

"Кажется мне, - писал государь, - что Силистрия должна быть предметом всех наших усилий, лишь только успокоены будем насчет Австрии. Чем скорее приступим к осаде ее, чем удастся предупредить подход к ней союзников, тем вернее рассчитать можем на успех... Последние известия из Вены подают некоторую надежду на благоразумный образ действий и на полный нейтралитет, по примеру Пруссии, но уверенности в том еще не имею, и потому неуверенность эта крайне меня связывает в разрешении дальнейших действий. Это же положение Австрии лишает меня всякой надежды на содействие сербов, разве успех греческого восстания воспламенит славян до того, что они пренебрегут угрозами Австрии и поднимутся без нас. Все это быть может, но нельзя на это рассчитывать и еще менее основывать наши действия".

Через несколько дней государь осчастливил Горчакова еще более лестными строками: "Я обрадован был твоим правильным взглядом на положение дел, на пользу, которую от сей неожиданной удачи извлечь должно и можно. И вообще меня польстило, что, не сговорясь с тобой, мы оказались одних с тобой мыслей".

Но турки сами облегчали исполнение воли государя, и Гирсово было ими поспешно очищено без боя. 16 марта этот пункт был занят казаками из отряда полковника Зурова, а 20-го числа - всем отрядом генерала Лидерса. По показанию линован, гарнизон, оставив 4 орудия и много запасов, бежал по направлению на Карасу. Наши войска заняли главными силами Гирсово и с. Гропа-Чабан, выслав авангард по дороге в Черноводы, к с. Топала, и 5 сотен казаков для наблюдения за путями от Черноводы, Карасу и Бабадага. В то же время мы приступили к наводке мостов у Гирсова и Исакчи. Казаки же отряда Ушакова заняли Бабадаг.

Между тем у Кюстенджи и на Сулинском рейде 17 и 18 марта появились французские и английские пароходы, которые спускали шлюпки, делали промеры и подходили к стоявшим на рейде коммерческим судам. 18-го к вечеру пароходы ушли с горизонта.

Это незначительное событие еще более увеличило нерешительность князя Горчакова, боявшегося ответственности перед фельдмаршалом. И он стал удерживать наступление генерала Лидерса, который в 10 - 12 дней мог бы перейти от Гирсова к Силистрии.

Как уже сказано выше, наша .переправа через Дунай не оказалась без влияния на поведение турок в других пунктах этой длинной оборонительной линии.

Решение Омера-паши оттянуть главные свои силы к Шумле заставило его ослабить войска по Дунаю. 19 и 21 марта они очистили сильно укрепленные близ Никополя острова Богурескулуй, Белина и Рения и прекратили на среднем Дунае всякие попытки против нашего берега. Несколько иное положение было у Калафата, где турки производили ряд демонстраций с целью скрыть уменьшение своих войск и в этом пункте.

14 марта перед рассветом они выслали всю свою кавалерию из Калафата для внезапного нападения на наш летучий отряд в Поянах, но, атакованные нашей кавалерией как отсюда, так и со стороны с. Голенцы-Команы, во фланг и в тыл, бежали обратно в Калафат с потерей свыше 100 человек.

19 марта генерал Липранди произвел общее наступление своего отряда; турки выслали свою кавалерию, но после нескольких картечных выстрелов с нашей стороны поспешно отступили к укреплениям.

По собранным во время этих почти ежедневных стычек сведениям, турки отправили часть калафатского гарнизона вниз по Дунаю, что не успокоило князя Горчакова. "Главная моя забота, - всеподданнейше доносил он, - с Калафатом". Командующий войсками считал полезным сократить наш фронт, но признавал, что очищение Малой Валахии должно было иметь самые вредные последствия. Оно дало бы возможность туркам вступить "в этот негодный край" и взбунтовать его. Горчаков не соглашался с предположением князя Варшавского о необходимости отвести Липранди к Крайову, находя, что "каждый лишний день сохранения наступательного вида с нашей стороны может принести много пользы, особенно восстанию Греции".

Со своей стороны император Николай продолжал оставаться глубоким сторонником энергичных действий с целью использовать успех нашего перехода через Дунай и неготовность союзников. Но и он в этом отношении ориентировался на возможное поведение австрийцев. "Все, несомненно, зависит, - писал он князю Варшавскому, - от расположения австрийцев; кажется, есть надежда, что они нас не атакуют. Ежели будем в том уверены, то не надо, кажется, терять времени и немедля готовиться приступить к осаде Силистрии, главной цели всей кампании 1854 года". Государь считал это особенно важным еще и потому, что осада Силистрии должна была оттянуть часть союзных сил от наших берегов. "Прошу, отец-командир, - продолжал государь дальше, - вникнуть в эту мысль и дать твои приказания Горчакову в этом смысле, ежели ты не противен сему. Упусти мы воспользоваться теперешним успехом и его впечатлением на турок, подобного удобства не встретим вперед надолго". Не довольствуясь, однако, высказанной так настоятельно просьбой, или, вернее, приказанием, государь, зная характер фельдмаршала, заканчивает свое письмо фразой: "Теперь только, ради Бога, не будем терять времени; надо воспользоваться теперешним положением, и время дорого!"

Но мысли того, кто должен быть душой и мозгом предстоящих военных операций, сильно отличались от мыслей, царивших на берегах Невы и Дуная. Мы не думаем сделать исторической ошибки, высказав предположение, что князь Варшавский даже несочувственно относился к нашей удачной переправе через Дунай и смотрел на нее как на досадную помеху к исполнению задуманного им плана. Трудно сказать утвердительно, какие, собственно, мотивы руководили фельдмаршалом и руками его связывали широкий размах полета русского орла. Было ли это убеждение, унаследованное им после Венгерского похода 1849 года, что самый опасный враг России это Австрия, убеждение, вылившееся впоследствии в приписываемую Паскевичу ходячую фразу: "Дорога в Константинополь лежит через Вену", и он старался удержать нашу армию в положении, способном в случае разрыва нанести Австрии решительный удар. Была ли это затаенная мысль вплести последнюю ветку в свой венок славы нанесением решительного поражения этой двуличной державе или же просто старческая осторожность и нежелание рисковать своей славой, но несомненен тот факт, что князь Варшавский был тормозом для наших активных действий и дал нашим военным операциям направление, приведшее нас к Крымской войне.

Паскевич откровенно высказывал свои мысли государю, и если бы не чрезмерная вера в него императора Николая, то, казалось бы, никаких иллюзий от его вялых и не во всем соответствующих воле государя действий на Дунае быть не могло. Короче, ему не должно было стоять во главе Дунайской армии.

Поздравляя государя с переходом через реку, он лишь признавал, что занятие Гирсова нам теперь не помешает, так как "успеем еще отвести войска, когда будет нужно". Сообщая о благоприятном приеме австрийским императором известия о наших успехах, фельдмаршал тотчас же прибавлял, что австрийское правительство нам не доверяет, что Австрия вооружается из опасения, чтобы мы не привели в исполнение нашего плана насчет восстания христиан, которого австрийцы так боятся. Не возражая окончательно против настойчивой просьбы государя поторопиться с подходом к Силистрии, Паскевич, однако, рисовал картину опасности такого движения вперед, продолжая указывать на серьезную угрозу со стороны Австрии и на возможность десантов союзников в тыл нашей Дунайской армии. Нет сомнения, что все это должно было значительно парализовать и волю государя, и действия Горчакова.

В самом деле, под влиянием переписки с фельдмаршалом и в ожидании его приезда князь Горчаков окончательно отказался от наступления своей армии и принял выжидательное положение, подробно разобрав в своем всеподданнейшем докладе обстановку, как она ему представлялась.

Поведение Австрии для князя Горчакова, как и для всех остальных, продолжало оставаться неясным, но он полагал, что если бы эта держава решилась на войну с нами, то мы во всяком случае узнали бы об этом недели за три до начала военных действий. О прибытии в Турцию десантных войск морских держав, кроме 10 - 15-тысячного корпуса, также ничего не было слышно. Так что в нашем распоряжении имелось несколько свободных недель, в течение которых мы могли бы еще взять инициативу в свои руки.

Главную надежду Горчаков возлагал на восстание единоверных нам племен, которому должен был содействовать переход наш через Дунай. Ему представлялось необходимым использовать в этом направлении наш успех, между тем как переход к оборонительной войне должен был парализовать действия христианских подданных султана, в особенности при известном заигрывании с ними западных держав.

Командующий войсками, принимая в соображение эти данные, полагал действиям за Дунаем придать такой характер, чтобы, "с одной стороны, не терять из виду угрожающую опасность от Австрии и от десантов с моря, а с другой - сохранить операциям нашим сколь можно долее вид чисто наступательный, дабы не охлаждать порыва христиан".

Для предотвращении высадки в Бессарабии десанта и вообще для противодействия неприятелю к западу от Днестра Горчаков направил в Рени и Белград 2-ю бригаду 14-й дивизии, что вместе с Отрядом генерала Ушакова должно было составить силу в 23 батальона для охранения низовьев Дуная и для действия во фланг и в тыл неприятелю, если бы он высадился у Аккермана.

Генералу Лидерсу с 30 батальонами было приказано оставаться у Гирсова, делая поиски подступа к Черноводам, и, опираясь на Гирсовский мост с предмостным укреплением, "служить надежной передовой точкой опоры для дальнейших наступательных действий".

Генерала Липранди до разъяснения обстоятельств князь Горчаков полагал временно оставить у Калафата, а остальные силы держать в центре, в наблюдательном положении, дислоцировав бригаду у Систова и Никополя, по бригаде против Рущука и Туртукая. полк против Силистрии и 15 батальонов в резерве между Бухарестом и Будешти.

В случае угрозы со стороны Австрии генерал Липранди должен был отступать за Ольту, а большую часть наших войск планировалось сосредоточить у Бухареста, куда можно было притянуть также отряд генерала Лидерса. Если начнутся наступательные действия французов и турок, то против них направляется часть Бухарестского резерва, часть прибрежных войск и отряда генерала Лидерса. Наконец, при благоприятных обстоятельствах с такой группировкой войск легко было бы приступить "к наступательным действиям по данному начертанию".

Такое положение с 23 батальонами на нижнем Дунае, с тремя мостами и предмостными укреплениями князь Горчаков признавал самым выгодным при бывших обстоятельствах

Придавая в дальнейших наших операциях большое значение участию в борьбе христианских народностей Балканского полуострова, командующий войсками еще до получения указания из Петербурга отправил к генералу Лидерсу сформированный из болгар и сербов отряд в 500 человек, а к генералу Липранди - в 1500 человек.

Представленная князем Горчаковым записка удостоилась следующей пометки императора Николая: "Очень хорошо, но Липранди долго я не оставил бы у Калафата, а оттянул бы к Крайову. пусть бы турки пошли за ним, тут бы мы им и тумака задали".

Дальнейшая переписка между главными действующими лицами до прибытия князя Варшавского на театр войны кружилась все около тех же вопросов восстания христиан и вмешательства Австрии.

Фельдмаршал, который еще в начале 1853 года представил государю обширную записку о вооружении христианских народностей Турции и видел в этом средство "начала распадения Турецкой империи", впоследствии как-то охладел к своей мысли. по всей вероятности, все под тем же влиянием страха перед Австрией. Признавая совершенно несвоевременным поддерживать неприятное для австрийцев восстание в Сербии, он отложил до своего приезда и образование болгарских дружин, предложив князю Горчакову очень оригинальную и практически бесполезную меру - послать к туркам тайных шпионов, которые в расчете на мусульманский фанатизм взбунтовали бы правоверных подданных султана против его христианских союзников.

Впрочем, эта мысль фельдмаршала не была реализована.

Государь, со своей стороны, признавал возможным "пустить волонтеров подымать болгар, но не трогать сербов, чтобы не тревожить Австрии".

События тем временем шли своим чередом, и пребывание наше на правом берегу Дуная делало необходимым установить какие-либо сношения с местными болгарами, на умы и надежды которых должно было влиять присутствие среди них русских войск. Князь Горчаков решил до окончательного выяснения этого вопроса принять выжидательное положение и предписал генералу Лидерсу стараться поддерживать среди болгар расположение к нам ожиданием важных для них перемен, но не давать им никаких, в особенности письменных, обещаний. "Теперь время настало выдать прокламации, чем я займусь", - пометил император Николай на донесении князя Горчакова о принятой им мере.

И действительно, из-под пера государя вскоре вышло воззвание к "единоверным братьям нашим в областях Турции". В нем говорилось, что войска российские вступили в край не как крага, но с крестом в руках для защиты Христовой церкви и православных ее сынов, поруганных неистовыми врагами. Упоминалось далее, что уже не раз кровь русская лилась и не без результата с этой целью и что настало время и прочим христианам стяжать себе те же права, которые уже даны некоторым, подвластным Турции христианским народам. Воззвание заканчивалось призывом соединиться в общем подвиге за веру и за права угнетенных.

Государь остался доволен своей работой, приказав отправить ее к князю Варшавскому и сообщить "к сведению" графу Нессельроде.

Приближалось время прибытия на театр войны фельдмаршала. Князь Горчаков все более и более волновался. Он знал нерасположение Паскевича к наступательным действиям, но воля государя и сложившаяся обстановка диктовать именно такой характер дальнейших операций. И действительно, положение князя Михаила Дмитриевича было незавидное. Не будучи уже хозяином за театре войны, он должен был не идти вразрез с планами фельдмаршала, во и не упускать благоприятно сложившихся обстоятельств. Князь Горчаков выбрал среднее решение. Он оставался на месте, делая предварительные распоряжения к переходу в наступление на обоих флангах своего широкого фронта, и продолжал писать в Петербург о пользе наступления.

Постоянно получаемые сведения об ослаблении левого фланга турецкого расположения и об оттягивании части войск от Вилнва и Калафата делали желательным демонстрацию силы Мало-Валахским отрядом на правом берегу Дуная, около устья р. Римока. По мнению князя Горчакова, демонстрация эта, угрожая Калафату с тыла, могла бы совместно с соответствующими действиями с фронта дать весьма большие результаты. "Но как сделать, чтобы не раздражить Австрии?" - беспомощно спрашивал князь Горчаков.

И действительно, наш посол в Вене не советовал производить подобную демонстрацию, так как ревнивая в отношении вовлечения Сербии в борьбу с Турцией Австрия не могла бы устоять против открытого с нами разрыва.

В таком положении находились дела на Дунае, когда туда прибыл фельдмаршал князь Варшавский.

Глава XIV. Снабжение войск с 21 ноября 1853 года по 11 марта 1854 года

В августе 1853 года войска 4-го и 5-го корпусов, находившиеся в княжествах, были обеспечены провиантом по 1 мая 1854 года.

В октябре 1853 года состоялось Высочайшее повеление двинуть в княжества и 3-й корпус, а потому на Дунае было решено обеспечить этот корпус провиантом по тот же срок, на какой были обеспечены и корпуса, прежде туда прибывшие, т. е. также по 1 мая 1854 года. Для этого надо было дополнительно заготовить 63 тысячи четвертей муки с пропорцией круп.

На поставку такого количества провианта были объявлены торги в департаментах внутренних дел Молдавии и Валахии в середине ноября. Однако торги не состоялись, так как желающих взять на себя эту поставку не явилось.

Между тем, как уже известно, всякие реквизиции в занятом нами крае признавались князем Горчаковым нежелательными, почему он старался избегать также и принудительной поставки страной провианта за наличные деньги, что являлось своего рода реквизицией. Поэтому по представлении генерал-интенданта Затлера командующий войсками решил потребовать поставку муки распоряжением внутреннего управления княжеств по обоюдно установленным ценам, рассчитывая, что местная администрация, зная край лучше, может поставить припасы дешевле; крупу же поручил заготовить подрядчику, так как у местных жителей ее совсем не было.

Но департамент внутренних дел Валахии также назначил цены чрезмерно высокие, согласиться на которые не представлялось возможным.

Между тем в конце декабря части 3-го корпуса уже подходили к Скулянам. Во время следования по России довольствие их производилось распоряжением интендантства действующей армии (мирного времени); с переходом же границы оно переходило на попечение полевого интендантства армии князя Горчакова.

С обеспечением нужд вновь прибывающих войск приходилось торопиться, а потому 24 декабря командующий войсками на Дунае предписал произвести заготовление всего требуемого количества провианта через подрядчиков. Необходимые для этого 63 тысячи четвертей муки с пропорцией круп и были, действительно, поставлены 5 подрядчиками и комиссионером на коммерческой основе в русские провиантские магазины, а частью прямо в войска. Мясо же, прочие продукты и фураж было предоставлено по-прежнему покупать войсками самим.

По ходу военных операций зимой 1853 года могло встретиться затруднение в обеспечении продовольствием лишь в отношении войск, занимавших Малую Валахию, так как все остальные войска оставались, в общем, на одних и тех же местах.

С прибытием в княжества 3-го корпуса 12-я пехотная дивизия из его состава должна была усилить Мало-Валахский отряд, причем численность этого отряда утраивалась. Так как до тех пор войска, в Малой Валахии расположенные, были обеспечены только по 1 января 1854 года, то в ноябре и в начале декабря князь Горчаков потребовал от интендантства заготовить провиант для отряда еще на 5 месяцев.

Месячная потребность отряда в новом, увеличенном его составе исчислялась приблизительно в 7250 четвертей муки, так что на 5 месяцев нужно было заготовить около 36 250 четвертей муки с пропорцией круп.

Ввиду неожиданного передвижения отряда из-под Руссо-де-Веде к Крайову и Калафату и трудности заготовления такого большого количества провианта в зимнее время года, когда дороги испортились и сообщение местами почти совершенно прекратилось, потребовались для приведения в исполнение этого распоряжения самые быстрые и энергичные меры.

К 6 декабря генералом Затлером были уже сделаны последние распоряжения, и провиант было поручено поставить подрядчику и интендантскому чиновнику на коммерческой основе.

Они должны были поставлять его по мере заготовления в Крайово, Слатино и Радован. Первые поставки ожидались к 15 декабря. На случай неудовлетворительной поставки войскам было предоставлено право покупать припасы за счет подрядчиков, а если это окажется невозможным, то требовать через находящегося при отряде комиссара поставки от земли с уплатой квитанциями.

Хотя полевым интендантом все распоряжения были сделаны своевременно и можно было ожидать поставок в количестве даже более, чем желательном, но уже всем было известно и практика тоже показала, что подрядчики не поставляли запасы своевременно и в магазинах Крайовского района их было немного. Поэтому еще в ноябре, во время намеченного продвижения отряда генерала Фишбаха к Калафату, были потребованы для нужд его отряда заготовления от земли впереди, по пути его следования, для того чтобы в течение всего времени войска генерала Фишбаха могли не расходовать свой 13-дневный запас.

По тем же причинам вновь вступивший в командование Мало-Валахским отрядом генерал-адъютант граф Анреп приказал перевезти из Крайово, из ближайших складских пунктов, в Слатино и в Команы 1402 четв. муки. Это количество вместе с имевшимся при войсках сухарным запасом обеспечивало отряд до начала новых поставок подрядчиками.

В ноябре в Крайове для текущего довольствия войск графа Анрепа было устроено печение сухарей для того, чтобы войска всегда имели при себе неприкосновенным 13-дневный запас на случай движения вперед.

Однако, несмотря на все принятые меры, 1 декабря граф Анреп доносил уже князю Горчакову, что в окрестных с его отрядом магазинах в Текуче, Каракуле, Команах, Слатине и Крайове запасов слишком мало, а именно, что к упомянутому числу во всех этих магазинах вместе было лишь: 4172 пуда сухарей, 7992 четв. муки, 457 четв. крупы, да ожидалось в Крайове от подрядчиков подвоза 1200 четв., между тем как для довольствия войск в Крайове необходимо было в месяц 2843 четв. муки, 16 054 пуда сухарей и 266 четв. круп.

Ввиду изложенного по пути в Крайово отряду пришлось довольствоваться из своего сухарного запаса. По приходе же в этот пункт он пополнил свой сухарный запас из крайовского магазина, куда 13-го числа был перевезен провиант из Слатина, а с 15 декабря уже начались поставки туда провианта, заказанного подрядчикам.

Таким образом, между приходом отряда в Крайово и 15 декабря были основания опасаться за довольствие отряда, так как запас в Крайове все-таки был незначителен, а подрядчики поставляли заказанное им количество не совсем исправно.

При дальнейшем движении к Калафату предполагалось, подойдя к этому пункту, не предпринимать с Мало-Валахским отрядом никаких активных действий, пока туда не будет свезено достаточного на текущее довольствие количества муки. Провиант подвозился из Радован, и, кроме того, князь Горчаков распорядился, чтобы из Чалонешти в Крайово пододвинуть передвижной магазин с 2500 четв. сухарей, где этот магазин должен был остановиться, а сухари из него следовало расходовать только в самом крайнем случае. Рассылку провианта в войска приказано было производить на обывательских подводах и повозках полкового обоза, а отнюдь не средствами передвижного магазина, который должен был стоять все время наготове.

Между тем в это тяжелое для Мало-Валахского отряда время, между 1 и 15 декабря, когда действительно войска, сосредоточенные в Крайове, обеспечивались наличными в магазинах запасами всего лишь на несколько дней вперед, граф Анреп не догадался прибегнуть к необходимому в таком крайнем случае средству, как покупка продовольствия в стране, а донес князю Горчакову, что он терпит нужду в продовольствии.

Нечего и говорить о том, как это обеспокоило главную квартиру, и для принятия энергичных мер по свозу провианта князь Горчаков послал к отряду генерала Затлера, пробывшего там с 14 по 19 декабря. Но в середине декабря оба подрядчика начали свои поставки, и с этого времени войска, имея при себе все время 11- и 13-дневный сухарный запас полным, были обеспечены провиантом, свезенным в район их расположения. С конца декабря отряд этот имел продовольствия, считая в том числе и сухарный запас, вперед от 17 дней до 1 месяца, в зависимости от того, сколько подвозилось подрядчиками провианта в разные сроки.

В Крайово, Радовав и Слатино хлеб поставлялся в зерне или мукой на обывательских подводах. Зерно привозилось прямо на мельницы, которых было много на реке Жио, и, кроме того, была паровая в Крайове. С мельниц мука доставлялась подрядчиками же в магазины или прямо в пекарни, устроенные в Крайове, Радованах и других пунктах. Печеный хлеб и сухари доставлялись из пекарен в места расположения войск на вольнонаемных и обывательских подводах. Главные затруднения встречались в перемоле зерна и в сборе подвод.

Мельниц, особенно водяных, в этом районе было достаточно, но в декабре наступили морозы и мельницы перестали действовать.

Обнаружившиеся вследствие этого постоянные затруднения в перемоле зерна обратили на себя внимание командующего войсками, который, имея в виду, что хлеб в зерне можно достать всюду, приказал, на случай задержки поставок муки интендантством, завести в войсках ручные жернова и возить их с собой. Войскам были отпущены деньги для того, чтобы завести по одному жернову на каждую роту, дивизион и батарею. Для перевозки жерновов были куплены крестьянские телеги, по одной на четыре жернова, в которые впрягались порционные волы.

В общем, задержек в доставлении провианта не случалось, хотя и бывали дни, когда отряд имел запас вперед всего на 2 - 3 дня, как, например, 29 декабря. В этот день граф Анреп потребовал, наконец, поставки от земли 1000 четв. муки, которая и была собрана от жителей. Но в расходовании ее войсками надобности не встретилось, и она была сдана в крайовский магазин. К такому сбору от земли до 3 января пришлось прибегнуть единственный раз.

По отношению перевозочных средств положение Дунайской армии зимой 1853/54 г. было особенно затруднительно.

Подрядчики доставляли припасы на обывательских подводах. Ячмень, мясо, сено войска покупали все время сами и свозили также на обывательских подводах, которые требовались по открытым листам за установленную плату. Дрова поставлялись от земли на подводах, снаряжаемых по распоряжению земского начальства.

При такой громадной потребности в подводах в найме их встречались постоянные затруднения. Со времени вступления наших войск в княжества жители их несли такую тяжелую подводную повинность, что неохотно шли по вольному найму даже за хорошую плату. Подрядчики постоянно жаловались на трудность найма подвод, которые требовались самими войсками в громадном количестве и главным образом для перевозки дров, подвозимых издалека.

Прежде всего население должно было удовлетворять требования войск, которые в случае неисполнения этих требований принимали против жителей экзекуционные меры. Поэтому подрядчикам приходилось пользоваться только небольшим числом оставшихся подвод.

Генерал Затлер, исходя из тех соображений, что хуже оставлять войска без провианта, чем без дров, обратился 13 января к нашему полномочному комиссару в княжествах генерал-адъютанту Будбергу с просьбой о выдаче открытых листов на взимание повод и подрядчикам. Но генерал-адъютант Будберг, имея несогласие на это департаментов княжеств, отвечал генералу Затлеру также отказом, мотивируя его доводами, приведенными департаментами, т. е. тем, что жители истощены подводной повинностью, особенно в распутицу, и боятся злоупотреблений подрядчиков.

Поэтому, встречая противодействие со стороны графа Анрепа и Будберга, Затлер подал 17 января рапорт князю Горчакову о необходимости выдавать открытые листы подрядчикам.

В общем, в этот период резко сказалось неудобство разделения заготовлений продуктов между войсками и интендантством и стал особенно ощутим недостаток в собственных перевозочных средствах, так как все 4 полубригады подвижного магазина до конца октября перевозили провиант из Леова и Скулян в русские магазины в княжествах.

Летом во всех полубригадах, вследствие сильной жары, изнурения волов и недостатка воды, среди животных открылась чума. Против распространения ее как в передвижном магазине, так и среди обывательского скота были приняты энергичные меры. В полубригады были добавлены ветеринары, были предписаны разные меры предосторожности, а в Фокшанах, Бузее и Рымнике для заболевшего скота были учреждены лазареты; тем не менее в передвижном магазине от чумы пало 1600 волов.

С наступлением сильной распутицы движение транспортов очень затруднялось. Войска в это время были обеспечены провиантом по 1 декабря 1853 года, который доставлялся подрядчиками в места расположения войск, а значительных передвижений войск не предвиделось.

Поэтому из-за дороговизны содержания передвижных магазинов, две полубригады были до весны распущены по домам, а остальные две размещены по селениям в окрестностях Плоешти и в Фокшанах.

В декабре 1853 года князь Горчаков, подготавливая средства для движения за Дунай, приказал собрать обе распущенные полу-бригады передвижного магазина, и они обе, а также и другие две, зимовавшие в окрестностях Плоешти и в Фокшанах, к 10 марта в составе 4400 подвод прибыли в Браилов.

Что касается снабжения армии боевыми припасами, то оружие, приходящее в негодность и поврежденное в сражениях, заменялось оружием, оставшимся от убитых и больных, а также новый приток его прибывал с людьми, поступавшими на укомплектование войск из резервов, так как эти последние отправлялись из России на Дунай вооруженными.

В начале 1854 года должно было, по сведениям артиллерийского департамента, поступить в армию вместе с людьми из резервов 9692 ружья, 796 тесаков, 1458 сабель и 640 пик. Оружие это по распоряжению князя Горчакова должно было складироваться в Измаиле и частью в Бухаресте; люди же, поступавшие из резервов для укомплектования действующих частей, получали в войсках имевшееся там лишнее оружие. Но так как резервисты, отправляемые из России, не были вооружены штуцерами, то было приказано доставить из Петербургского арсенала 190 штуцеров разного образца (литихских, Гартунга и кавалерийских).

Кроме того, по приказанию князя Горчакова сделано было распоряжение доставить из Киевского арсенала в Фокшаны 13 379 кремневых и 60 ударных ружей и некоторое число этих последних также прямо в Бухарест, а из Новогеоргиевска в Бендеры до 20 тысяч кремневых ружей. Все эти ружья везлись с октября по конец марта на наемных срочных подводах. К 18 декабря из Новогеоргиевска было доставлено в Бендеры уже 13 440 ружей. Перевозка их из Бендер в Фокшаны началась 9 февраля и тянулась до конца марта.

Снаряды и патроны, израсходованные в делах, пополнялись в войсках из подвижных парков. Эти последние за время с конца октября по январь снабжали: половина парка N 10 и парк N 11 - Мало-Валахский отряд; парк N 15 - отряд Лидерса: парки N 12 и 14 и половина парка N 10 - полки 11-й пехотной дивизии и вообще все войска, около Бухареста расположенные.

Постоянным местопребыванием парков за это время были: половины парка N 10, парков N 12 и 14 - Бухарест и его окрестности, парка N 15 - при отряде генерала Лидерса (в ноябре парк этот стоял в Максимени Молдавские).

До ноября боевые припасы подвозились в войска на повозках подвижных парков. Но при таком способе развозки в каждый отдельный отряд парки дробились на небольшие команды и, делая усиленные переходы, изнурялись и приходили в расстройство. Поэтому с ноября в 4-м корпусе, расположенном ближе к Бухаресту, было приказано артиллерийским батареям, пехоте и кавалерии присылать свои зарядные и патронные ящики для пополнения их в Бухаресте.

Подвижные парки пополнялись в свою очередь из промежуточных парков в Фокшанах и Плоешти, посылая туда свои опорожненные повозки.

Парковое имущество фокшанского промежуточного склада было разбросано в четырех окрестных деревнях, находившихся в 5 - 8 верстах от города. В каждом селении патроны, порох и оружие складывались в 3 - 5 сараях, каменных и деревянных, со стеллажами и без них, причем некоторые из сараев были уже переполнены запасами.

Такое расположение надо признать очень неудобным, а ввиду ожидаемого усиления парка разбросанность его должна была увеличиться еще больше. Поэтому в половине февраля все имущество фокшанского склада свезли на вольнонаемных подводах в одно место, заняв под него очень удобные постройки одного из заводов, расположенные на краю города.

В своевременном пополнении фокшанского склада, отдававшего свои запасы подвижным паркам, встречались большие затруднения, и главным образом из-за недостатка перевозочных средств. В этот склад везлись кроме парковых запасов также в большом числе и ружья из Киева и Новогеоргиевска через Бендеры. Конных подвод в окрестностях Бендер было мало, а из-за дурных дорог и гололедицы возницы не решались везти груз на неподкованных волах. Все транспорты сильно запаздывали. Подрядчики заламывали несообразные цены, так что от Бендер до Фокшан самая низкая цена доходила до 1 руб. 90 коп. с пуда, а в Бухаресте совсем нельзя было найти желающих везти. Тогда князь Горчаков, находя эти условия перевозки слишком невыгодными, приказал 18 декабря приостановить перевозку в Фокшаны трех местных, Хотинских и Бендерских, парков, а также и остальных припасов, следующих на пополнение парка. Он приказал только немедленно доставить из Бендер ружья (13 379 кремневых и 60 ударных), высланные из Киева и которые были нужны для подвижного N 14 парка, 4-го саперного батальона и других частей.

Между тем из-за пополнения подвижных парков запасы на фок-шанском складе сильно убывали, а к концу февраля свинца там не оставалось вовсе.

Как было сказано выше, в августе в Плоешти было свезено имущество одного Бендерского местного парка, без запасных вещей. Так как по мере удаления войск от Фокшан росли и затруднения с доставкой оттуда припасов, то в ноябре было приказано учредить промежуточный парк в Плоешти в размере двух местных парков. Запасы были перевезены из Фокшан на повозках 11-го и 14-го подвижных парков.

В феврале все подвижные парки, кроме 15-го, пополнялись уже из плоештского промежуточного парка, который также стал опустошаться.

Для отправляемого в конце октября на Дунай 3-го корпуса в военном министерстве были сначала назначены 7, 8-й и 9-й подвижные парки, но 8-й был потом назначен на Кавказ, а потому вместо него было Высочайше повелено сформировать в Тирасполе подвижной парк N 18, а вместо подвижного N 9 сформировать там же летучий парк N 9. Формировать эти два парка начали в ноябре, причем для летучего N 9 были взяты: люди - из N 9 подвижного парка (из Одессы), лошади - от 13-го подвижного парка (в Тирасполе), а патроны, снаряды и материалы - из бендерских местных парков, которые, отдав их для фокшанского склада, ждали пополнения из Москвы. Эти оба парка предполагалось окончательно приготовить к переходу к 1 и 15 марта, а парк N 7 мог быть переведен на военное положение в 11 недель.

Но транспорт с зарядами для бендерских парков, следуя из Москвы, застрял в Кременчуге из-за халатности подрядчика, не поставившего лошадей, и пришел в Тирасполь только 10 марта. Поэтому летучий парк N 9, для которого главным образом и везлись из Москвы припасы, был готов к выступлению лишь в конце марта, а подвижной парк N 18 также из-за разных задержек был готов в середине марта.

С октября 1853 года при Мало-Валахском отряде находилась половина подвижного парка N 10, которая выступила из Плоешти 9 октября и прибыла в Слатино 18 октября, откуда несколько позднее была передвинута в Крайово. Другая половина парка N 10 и парк N 11 оставались в Плоешти. 26 октября по причине удаления войск от базы половине парка N 10 было приказано перейти из Плоешти в Бухарест.

Когда турки в начале ноября начали свою демонстративную переправу у Турно, то половина N 10 парка была выдвинута по дороге в Слатино, в с. Балаш, ввиду сделанных распоряжений к отступлению Мало-Валахского отряда из Крайова, а потом снова доставляла в Слатино.

В конце ноября войска генерала Фишбаха имели полный комплект зарядов и патронов.

В конце декабря из Бухареста в Слатино прибыла и вторая половина парка N 10, и таким образом с прибытием в состав Мало-Валахского отряда 12-й пехотной дивизии для боеснабжения всего отряда имелся уже целый подвижной парк. Этого запаса боевых припасов было, однако, мало. Почему, по просьбе начальника артиллерии армии генерала Сержпутовского, князь Горчаков, в ожидании перехода Мало-Валахского отряда в наступление, приказал в конце декабря отправить из Плоешти в Крайово парк N 11, который и прибыл туда 11 января 1854 года.

В январе оба парка снабжали боевыми припасами отряд, пополняясь из Плоешти, куда поочередно отправлялись для этой цели.

18 января, ко времени начала Мало-Валахским отрядом усиленных рекогносцировок, оба парка пришли в Галича-Маре, и парк N 11 опять ушел в Плоешти, а к концу февраля снова находился в Галича-Маре.

Кроме подвижных запасов этих двух парков, в Крайове был образован особый резервный склад боевых припасов в размере 3/4 одного подвижного парка.

Госпитальная часть за все время до 11 марта 1854 года находилась в прекрасном состоянии.

На Дунае было сосредоточено всего 35 госпитальных кадров, т. е. более чем достаточное число для расположенных там войск. Помещений для размещения в госпиталях раненых и больных всегда хватало. Для открытия в случае надобности новых госпиталей в Измаиле, Галаце, Браилове и Слободзее там было сосредоточено на 13 тысяч человек запасов госпитальных вещей.

Заболеваемость и смертность в войсках за зимний период 1853 - 1854 годов, в общем, не превышали нормы мирного времени. Заболеваемость выражалась 1 на 19 - 33 человека, смертность же из числа заболевших, считая в том числе и раненых, - 1 на 20 - 42 человека. Общее же число больных не превышало ни разу цифры 12 тысяч на всю армию.

Передвижные госпитали N 4 и 5 и кадр N 4 Киевского госпиталя до 1 января 1854 года находились все время в Бухаресте, а передвижной госпиталь N 6 - при Мало-Валахском отряде.

Во время самого кровопролитного из всех бывших за этот период сражений, а именно сражения при Ольтенице (23 октября), перевязочный пункт был устроен в Новой Ольтенице, в светлом, просторном помещении, откуда за ранеными были высланы 6 лазаретных фургонов. На другой день для эвакуирования этого перевязочного пункта в с. Будешти прибыл передвижной N 50 госпиталь с 5 врачами и 5 фельдшерами, и 24-го и 25-го числа все раненые были перевезены в Бухарест.

В начале ноября передвижной госпиталь, состоявший при Мало-Валахском отряде (N 6), находился в Слатине. Когда турки начали переправу у Турно (3 ноября), то в Слатине были заготовлены подводы для перевозки госпиталя через Питешти в Плоешти, но к этой мере не пришлось прибегать, так как попытка турок не имела серьезного характера. В феврале 1854 года для войск Дунайской армии было приказано сформировать 38 временных военных госпиталей согласно расчету и в пунктах, указанных в следующей таблице.

В Бухаресте В Фокшанах В Киеве
4-го класса 1 N 22 1 N 35 -
3-го класса 1 N 23 2 N 36 и 37 2 N 48 и 49
2-го класса 5 N 24 - 28 2 N 38 и 39 5 N 50 - 54
1-го класса 6 N 29 - 34 8 N 40 - 47 5 N 55 - 59

К 11 марта 1854 года из кадров были открыты следующие временные госпитали: в Яссах N 16, в Фокшанах N 10, в Бузео N 3, в Бухаресте N 1 и 17, в Браилове N 9, в Галаце N 4, 14 и 18. в Плоешти N 8, в Крайове N 2, 5 и 12, в Слатине N 6 и в Рени N 2139, в Бырлате N 11, в Баксу N 19, в Леово и Скулянах.

Самая главная забота князя Горчакова в зимний период 1853 - 1854 годов заключалась не в обеспечении текущего довольствия его армии, дислоцированной в богатой стране, а в подготовке довольствия к весне, когда предполагалось перенести театр военных действий за Дунай и. может быть, вести наступательную войну в стране бедной и заблаговременно опустошенной турецкой армией. К тому же. по складывавшейся политической обстановке, нам не представлялось возможным, как это было в кампанию 1828 - 1829 годов, пользоваться Черным морем для подвоза к армии всего необходимого.

Как уже известно, всеми предшествующими распоряжениями, сделанными в августе и позже, войска 3.4-го и 5-го корпусов были обеспечены продовольствием в княжествах по 1 мая 1854 года.

В конце декабря 1853 года был объявлен Высочайше утвержденный план военных действий, по которому предполагалось перейти Дунай в начале марта.

С перенесением действий в Болгарию продовольствие войск не могло уже основываться, как было до сих пор, на местных средствах.

Из опытов всех прошедших войн с Турцией выяснилось, что за Дунаем такой способ довольствия совершенно не мог быть применим. Болгария была страна бедная, и в ней не имелось никаких запасов ни провианта, ни фуража; после же продолжительной стоянки там турецкой армии нельзя было рассчитывать найти в ней также ни мяса, ни вина, ни прочих продуктов. Поэтому со вступлением войск в Болгарию интендантству предстояло снабжать армию не только провиантом, как во время оккупации княжеств, но также и мясом, фуражом, вином и вообще всеми видами довольствия, которые до сих пор войска покупали сами. Мало того, интендантство не могло ограничиться заготовлением провианта, но должно было заняться также изготовлением сухарного запаса. Действительно, сами войска во время наступательных военных операций не могли этим заниматься, а жители Болгарии вовсе не были знакомы с приготовлением сухарей, да, кроме того, во многих местах не нашлось бы для этого и достаточного количества дров.

Таким образом, все довольствие войск предстояло основать на подвозе с базиса припасов, заготовленных там интендантством.

Князь Горчаков, предвидя эти обстоятельства еще осенью 1853 года, когда провиант заготовлялся на текущую потребность оккупационных войск, приказал заготовить 100 тысяч четв. муки с пропорцией круп и перепечь их в сухари, в запас, на случай наступления за Дунай. Такое количество составляло четырехмесячную пропорцию на 100 тысяч человек и было заготовлено наполовину в княжествах, наполовину - в Измаиле и Кагуле.

В Молдавии и Валахии неприкосновенный запас на случай перехода через Дунай был сложен на коммуникационной линии в Бырлате, Текуче, Фокшанах, Бузео, Слободзее и Бухаресте, где мука перепекалась в сухари в особо устроенных больших хлебопекарнях командами от войск.

Остальная часть неприкосновенного запаса, заготовленная в Измаиле и Кагуле, была перепечена в сухари попечением чиновника-комиссионера при помощи местных войск (40 тысяч четв. муки) и жителями города Кагула (10 тысяч четв. муки).

Таким образом, на первое время наступательных операций за Дунаем стотысячная армия была обеспечена только сухарями и крупой. Такой запас нельзя не признать слишком недостаточным как потому, что можно было предвидеть необходимость двинуть за Дунай гораздо большее число войск, так и потому, что необходимо было обеспечить их на более продолжительный срок.

Положение князя Горчакова осложнялось еще тем, что враждебное отношение к нам Франции и Англии не давало возможности рассчитывать на подвоз припасов морем, а потому необходимо было закончить подвоз их сухопутным путем до наступления весенней распутицы. Между тем лишь одно приготовление такого огромного количества сухарей требовало нескольких месяцев, а с другой стороны, неготовность интендантской части не позволяла начать действий за Дунаем ранней весной.

В конце декабря князь Горчаков приказал генерал-интенданту Затлеру распорядиться заготовлением провианта, ячменя, волов, спирта, уксуса, соли и перца для войск, назначенных к переходу через Дунай, по 1 сентября 1854 года, т. е. еще на 4 месяца, так как войска эти были уже обеспечены довольствием по 1 мая. Таким образом, на это заготовление оставалось всего около двух месяцев.

В начале января в департаменте внутренних дел княжеств были объявлены торги на поставку указанных выше припасов, но цены, заявленные на торгах, оказались слишком высокими, за исключением только цен на перец и соль.

Тогда пришлось исчисленное количество припасов уменьшить и заготовлять муку, крупу и порционный скот хотя бы только на 2 1/2 месяца, ячмень - на 3 1/2 и лишь прочие продукты - почти на 4 месяца.

Заготовку провианта возложили на чиновника-комиссионера на коммерческой основе, перец и уксус сдали с торгов, а прочие продукты передали русским подрядчикам, приисканным генералом Затлером.

Переправа войск ожидалась в Тульче, Галаце и Браилове. Сообразно с числом войск, которое предполагалось сосредоточить в этих пунктах, а также сообразно со временем, на которое они могли быть там задержаны, и с планом дальнейших действий припасы были заготовлены в пунктах, ближайших к местам переправы.

Мука доставлялась в те пункты, где были устроены хлебопекарни, а именно сначала в Бырлат, Текуч и Фокшаны, откуда изготовленные из нее сухари свозились в Галац и Браилов; позднее муку начали доставлять в Бузео и Бухарест, откуда на обывательских подводах сухари перевозились уже в Слободзею. Прочие продукты были заготовлены в Галаце, Браилове, Слободзее и Олътенице. Слободзею избрали как центральный пункт, откуда припасы могли доставляться с одинаковым удобством и к Гирсову, и к Силнстрии в случае осады этой крепости. Припасы было назначено заготовить в нижеуказанные пункты по следующему расчету и в указанные в таблице сроки.

Города волов спирта уксуса перца соли ячменя
голов ведер пудов четв.
к 10 августа к 10 августа к 1 марта
В Галац 940 2646 - 49 1030 14700
В Браилов 1840 5400 - 98 2055 22245
  к 10 мая к 1 марта к 1 мая
В Слободзею 7385 21014 37740 392 8275 69795
  к 10 июля к 15 июня к 10 мая
В Ольтеницу 8800 24970 44 910 466 9855 91485
Всего 18965 54030 82 650 1005 21215 19822

К 11 марта назначено было поставить нижеследующее количество, что и было исполнено.

Свозились припасы на обывательских подводах, частью по вольному найму от подрядчиков, частью, для облегчения подрядчиков, по наряду от земли за установленную плату. Подрядчиков обязали приобретать волов не в княжествах, чтобы не истощать там перевозочных средств, а в Бессарабии и далее к северу.

В то время когда производились усиленные заготовления провианта для наших операций за Дунаем, в княжествах появились скупщики хлеба для вывоза его за границу. Так как это грозило сильным поднятием цен и недостатком хлеба для наших заготовлений, то князь Горчаков принужден был запретить вывоз из княжеств хлеба за границу. Эта мера не могла быть обременительной для Молдавии и Валахии, так как ежегодный вывоз за границу не превышал того количества хлеба, которое могло понадобиться для наших войск, плативших не дешевле того, что за него выручали местные жители при вывозе за границу.

Все описанные выше распоряжения по обеспечению войск провиантом были сделаны по личной инициативе князя Горчакова.

В день назначения князя Варшавского главнокомандующим войсками, действовавшими на Дунае, 21 февраля 1854 года, он послал князю Горчакову предписание произвести дополнительные заготовления для войск, находившихся в княжествах, сложив продовольствие в тылу - в Леове, Измаиле, Бендерах и других пунктах, безопасных от покушения неприятеля, но имеющих значение при развитии операций в том или в другом направлении.

Во всеподданнейшей записке фельдмаршала от 18 февраля 1854 года изложены причины, вызвавшие, по его мнению, необходимость этих дополнительных заготовлений. Суть их заключалась в том, что войска в Бессарабии, в княжествах, а потом и за Дунаем хотя и будут обеспечены продовольствием по 1 сентября 1854 года, но почти исключительно местными средствами и что "невозможно также основывать все будущее продовольствие армии на закупках на самом театре войны и рисковать для того успехом целой кампании".

Как уже известно, в конце февраля князь Варшавский делился с князем Горчаковым своими опасениями по поводу десанта французов у Днестра или Одессы и угрозы, таким образом, тылу нашей армии со стороны Леова и, кроме того, по поводу войны с Австрией, что могло заставить нас стянуть в начале мая войска из Валахии к Бухаресту и даже к Бузео. В этом предположении фельдмаршал предписывал князю Горчакову сосредоточить главные боевые и продовольственные склады на Серете и Пруте и обратить внимание на переправы как через эти реки, так и через Днестр, исправив мосты в Скулянах, Леове, Хотине, Могилеве, Дубоссарах и Бекдерах.

На основании изложенных предписаний князь Горчаков приказал в начале марта заготовить 90 тысяч четв. муки с пропорцией круп, 50 тысяч четв. ячменя и 50 тысяч ведер спирта.

Из этого количества 40 тысяч четв. муки с пропорцией круп и 50 тысяч четв. ячменя приказано было заготовить немедленно в княжествах посредством реквизиции, т. е. по нормальным ценам, существовавшим до вступления войск в княжества, и доставить их в Яссы, Бырлат, Текуч, Фокшаны и Бузео, а 10 тысяч четв. муки с пропорцией круп купить в Кишиневе.

Реквизиция была назначена потому, что при заготовлении продуктов в княжествах, особенно к определенным срокам, постоянно встречались затруднения. Но и поставка по реквизиции исполнялась не лучше и производилась крайне медленно. К 1 мая из назначенного количества было поставлено всего 15 234 четв. муки, 963 четв. круп и 1670 четв. ячменя, и дальнейшая поставка от населения была отменена.

Недостающие продукты в размере 40 тысяч четв. муки с пропорцией круп и 50 тысяч ведер спирта было приказано поставить подрядчикам, дав им срок до 1 июня. И действительно, к этому сроку указанное количество муки было доставлено в Яссы и Васлуй, а крупы - в Яссы и Бырлат. Эти запасы предназначались для довольствия войск в случае наступления австрийцев.

В Болгарии вообще трудно было рассчитывать на сбор необходимого количества сена; ко времени же предполагаемого перехода нашими войсками Дуная подножного корма не могло еще и быть. Хотя в будущем и предполагалось заготовлять сено самими войсками, для чего было куплено 12 тысяч кос, но для довольствия войск фуражом до появления подножного корма было решено сделать запасы сена в Измаиле, Сатунове, Галаце, Браилове, а также и в Гуре-Яломнице. Для этого приказано заготовить в Измаиле - 190 713 пудов, в Галаце - 27 500 пудов и в Браилове - 42 900 пудов.

Впоследствии часть сена из магазина в Измаиле была перевезена в Сатуново, а из галацкого магазина - в Вадени".

Одновременно с заготовлением продовольствия для задунайской кампании приходилось позаботиться и об увеличении перевозочных средств. Четырех полубригад передвижного магазина, состоявших при войсках в княжествах, было слишком мало для действий за Дунаем, так как можно было рассчитывать на необходимость перекинуть через Дунай не менее стотысячной армии при возможной длине операционной линии до 600 верст. На перевозочные средства Болгарии рассчитывать было нечего, даже не принимая в расчет примеров прежних войн, когда жители Болгарии с приближением наших войск уходили, угоняя скот, увозя жизненные припасы и пряча все то, что взять с собой не могли. На подножный корм можно было рассчитывать только с конца апреля. Для подвоза лишь провианта требовалось иметь (по числу войск и сообразно с расстояниями), по приблизительному подсчету, не менее 10 400 подвод. Поэтому в январе князь Горчаков ходатайствовал о сформировании к 10 марта в дополнение к имевшимся 4 полу бригадам из 4400 подвод еще 6000 подвод.

В первой половине января 1854 года было Высочайше повелено собрать для передвижного магазина в губерниях Екатеринославской, Херсонской, Киевской, Подольской и Полтавской по наряду от жителей 5 тысяч пароволовых и тысячу пароконных подвод и сверх того запасных по одной паре волов и лошадей на каждые 8 пар и по одной подводе на каждые 50 подвод.

Сбор подвод производился местными генерал-губернаторами, а формирование передвижного магазина было возложено на инспектора резервной кавалерии графа Никитина.

Передвижной магазин был организован к началу марта на следующих основаниях.

Всего сформировали 6 полубригад, по 1000 подвод в каждой, 5 пароволовых и 1 пароконную. Полубригада состояла из 4 рот, по 250 провиантских телег в каждой, кроме запасных, которых на полубригаду имелось 120 телег и 750 волов и лошадей. При магазине состоял комиссариатский обоз из 6 инструментальных телег, 6 походных кузниц, 6 ящиков для письменных дел и 90 лошадей.

Во всем магазине было 10 400 подвод, которые могли поднять сразу немногим более полуторамесячного запаса продовольствия для стотысячной армии.

Офицеры были назначены, по выбору дворянства, из отставных, нижние чины присланы из округов военных поселений. Для конвоирования полубригад было взято из резервной дивизии 3-го пехотного корпуса 120 унтер-офицеров и 800 рядовых. Подводы наряжались с погонщиками, по 2 на 3 воловые подводы и по одному на каждую конную. Погонщики приводились к присяге. Им выдавалась обыкновенная солдатская норма провианта и сверх того по 15 коп. в сутки. За каждую подводу платилось по 60 коп. в сутки; кроме того, уплачивалось за павший скот и давались незначительные дополнительные деньги из казны на другие мелкие расходы. За всю эту плату погонщики должны были содержать себя и ремонтировать свои повозки.

Когда князь Горчаков ходатайствовал о формировании новых полубригад, то просил, чтобы они прибыли в Измаил, Браилов и Галац к 10 марта, но впоследствии он согласился на некоторую отсрочку прибытия их на Дунай.

Как сказано, полубригады были сформированы в начале марта, и их распределили следующим образом.

Три полубригады были заняты перевозкой хлеба из Одессы, две полубригады перевозили хлеб из военных поселений в Жеребково и Шараево, и одна находилась в пути из Тирасполя в Измаил со снарядами для тяжелой артиллерии. Все эти полубригады, по просьбе князя Горчакова, отправились с припасами на Дунай лишь 8 апреля и прибыли туда уже в то время, когда войска были под Силистрией.

Опасаясь, что и перечисленных выше перевозочных средств для действий за Дунаем не хватит, князь Горчаков приказал в январе сформировать во всех войсковых частях, которые должны были перейти Дунай, особые полковые передвижные магазины (сверх полковых повозок) для подвоза из складов в войска провианта, фуража и вообще всего необходимого войскам. Эти обозы состояли из обыкновенных крестьянских пароволовых подвод, в которые впрягались порционные волы. Согласно приказу, они были заведены в следующем числе: в каждом пехотном полку - 80, в стрелковых и саперных батальонах - по 20, в батареях - по 6, в эскадронах - по 5.

Кроме того, в январе, феврале и марте сухари и другие припасы свозились в Галац, Браилово и Слободзею на обывательских подводах по наряду за нормальную цену. Для подвоза водой по Дунаю были наняты кирлаши и сосредоточены у Галаца и Браилова. Так, у Браилова 7 марта стояло 12 частных кирлашей с подъемной силой от 225 до 400 килограммов.

Со своей стороны и князь Варшавский принимал меры к устройству интендантской части в Дунайской армии. Особенного его внимания этот отдел управления войсками удостоился с февраля 1854 года, когда выяснилось подчинение фельдмаршалу армии князя Горчакова.

За время пребывания в Петербурге князь Варшавский сделал целый ряд распоряжений, главным образом касавшихся обеспечения войск провиантом.

Соображения свои о тех мерах по снабжению армии продовольствием, которые он считал нужным принять, он изложил в нескольких всеподданнейших записках. Все предложения фельдмаршала были Высочайше одобрены к исполнению.

Из всех этих записок видно, что князь Варшавский считал едва ли не важнейшей задачей главнокомандующего обеспечение армии на театре войны продовольствием. Эта мысль читается почти во всех его докладных записках и письмах, а в некоторых высказывается почти совсем прямо. Так, еще раньше, во всеподданнейшей записке своей от 2 июля 1853 года, говоря о составлении запаса на случай наступательной войны с Турцией, фельдмаршал писал: "По опыту предшествовавших войн наших с Турцией, я почитаю запас сей делом первой важности, ибо все наши потери и убыль в людях происходили не от неприятеля, но от недостатков всякого рода в голодном крае". То же самое он много раз писал в 1853 году князю Горчакову.

Заботы фельдмаршала об армии, действующей на Дунае, изложены выше. Остальные его распоряжения за этот период времени относятся к устройству базы на Днестре и в районе Днепра, т. е. в тылу нашей Дунайской армии, в районе империи, ближайшем к театру военных действий.

Сосредоточение в этом районе огромных запасов вызывалось следующими главными причинами:

1) опасением высадки неприятеля около Одессы и

2) опасением вооруженного вмешательства Австрии. Из-за опасения высадки неприятеля около Одессы последовало распоряжение фельдмаршала о воспрещении отправления хлеба из этого города за границу, а также о вывозе оттуда частных запасов хлеба и об устройстве магазинов в тылу Одессы. Что же касается ожидаемой войны с Австрией, то это вызвало устройство первой линии запасов на Днестре и устройство второй линии запасов на Днепре.

Таким образом, 20 февраля 1854 года был, по представлению князя Варшавского, воспрещен вывоз хлеба за границу из Одессы и всех портов Черного и Азовского морей, причем проданный хлеб был взят в казну с уплатой за него денег покупщикам. Во всеподданнейшей записке фельдмаршала от 12 февраля 1854 года необходимость этой меры была объяснена тем, что иначе неприятель может воспользоваться сосредоточенными в наших черноморских портах огромными запасами для действия против нас же.

В Одессе к началу марта 1854 года было до 611 тысяч четв. разного хлеба, принадлежавшего частным лицам. Паскевич приказал возможно большую часть этих запасов поскорее вывезти в Бендеры на обывательских подводах, и если таковых не хватит, то употребить для этой цели повозки формировавшегося передвижного магазина.

Во исполнение воли фельдмаршала все распоряжения были сделаны в начале марта генерал-губернатором Федоровым и командовавшим войсками в Одессе бароном Остен-Сакеном. Однако приступить немедленно к перевозке не пришлось за недостатком перевозочных средств, и она была начата только в конце марта.

Магазины в тылу Одессы Паскевич торопился организовать для войск, двигавшихся сюда на случай действий против десанта. Он не рассчитывал на успех своза в эти магазины запасов из Одессы и боялся, что высадка будет произведена раньше, чем там образуется достаточный склад одесского хлеба.

Торопясь устроить обширный склад провианта в магазинах и считая, что заготовление его через комиссионеров и подрядчиков будет производиться медленно, фельдмаршал 27 февраля предписал учредить магазины в тылу Одессы, взяв для этого 50 000 четв. муки с пропорцией круп и 50 000 четв. овса из ближайших округов военных поселений.

Исполнение этого приказания было возложено на инспектора резервной кавалерии графа Никитина и командира 3-го пехотного корпуса генерал-адъютанта барона Остен-Сакена.

Для магазинов выбрали на дороге между Одессой и Вознесенском два села - Шараево и Жеребково, в 70 верстах от Одессы, в которые предназначено было свезти: в Шараево - 33 000 четв. муки с пропорцией круп и 33 000 четв. овса; в Жеребково - 17 000 четв. муки с пропорцией круп и 17 000 четв. овса. Перевозку предполагалось произвести на вольнонаемных подводах и на подводах передвижного магазина.

Все распоряжения для этой перевозки были сделаны в начале марта. Но хлебные запасы округов военных поселений хранились большей частью в скирдах, и на перемол их требовалось время, да к тому же в наличности не имелось перевозочных средств. Несмотря на это, заготовка потребованного количества запасов была начата в новороссийском, киевском и подольском военных поселениях в начале марта и окончена через месяц. Перевозку же запасов в магазине удалось начать только в первых числах апреля.

Одновременно с этим принимались меры к устройству двух линий запасов на Днестре и на Днепре.

Сосредоточение больших запасов на линии Днестра фельдмаршалом считалось необходимым, исходя из тех предположений, что по политическим соображениям нам долго придется оставаться на одном месте в оборонительном положении.

Для прикрытия коммуникационной линии и защиты устраиваемых запасов князь Варшавский решил даже образовать особый отряд близ Каменца, который связывал бы между собой 2-й корпус, стоявший против Кракова и Лемберга, с армией князя Горчакова.

В конце февраля запасов на линии Днестра оставалось уже немного: в Каменец-Подольском было 8000 четв., в Проскурове 3000 четв. Для дополнения их до требуемой нормы фельдмаршал 27 февраля дал предписание киевскому, подольскому и волынско-му генерал-губернатору князю Васильчикову о сборе с жителей Подольской губернии (с зачетом в подати) 150 000 четв. муки с пропорцией круп и 100 000 четв. овса и о сосредоточении этого количества к 10 апреля в следующие пункты:

Города мука крупа овес
В Каменец-Подольском 30 000 четв. 3000 четв. 10 000 четв.
В Могилеве на Днестре 50 000 четв. 5000 четв. 40 000 четв.
В Балту 70 000 четв. 7000 четв. 50 000 четв.
Всего 150 000 четв. 15 000 четв. 100 000 четв.

Подвоз должен был производиться средствами помещиков и крестьян. Хотя все распоряжения по выполнению такого наряда дошли по назначению в начале марта, но за неимением готовых помещений для складов поставка могла начаться и началась в действительности только в середине марта.

Для учреждения провиантских запасов второй линии в Киеве, Бердичеве и Черкассах фельдмаршал 5 марта приказал князю Васильчикову собрать от жителей Киевской губернии (также с зачетом в подати) 100 000 четв. муки, 10 000 четв. крупы и 100 000 четв. овса. Впоследствии, а именно 27 марта, было приказано ограничиться для этой поставки только подготовительными распоряжениями, так как выяснилось, что в случае надобности пополнение магазинов второй линии могло быть выполнено скоро.

Для использования запасов, имевшихся в уездах, ближайших к Австрии, приказано было (7 марта), чтобы войска, в Бессарабии расположенные, а также ожидавшиеся там одна пехотная дивизия, 6 драгунских и 2 казачьих полка с их артиллерией довольствовались из бессарабских сельских магазинов. В этих магазинах к марту 1854 года оказалось 200 000 четв. разного хлеба. Каждой войсковой части предназначалось получать провиант из ближайшего сельского магазина.

В начале марта фельдмаршал получил донесение от инспектора резервной кавалерии, что предвидятся большие затруднения в приобретении в Херсонской губернии и Бессарабской области сена, так как с наступлением жары там уничтожается всякая растительность, и если не будут приняты заблаговременно все меры для сбора сена, то войска и транспорты не достанут его ни за какие деньги. Поэтому князь Варшавский 8 марта приказал графу Никитину, чтобы в частях резервной кавалерии, выступающих в поход, были бы взяты по одной косе на каждую повозку и по две запасные косы в каждом взводе. В то же время на князя Горчакова возлагалось сделать, по сношению с новороссийским и бессарабским генерал-губернатором, распоряжение скосить до наступления жары все луга в Херсонской губернии и Бессарабской области, в особенности же вдоль путей движения войск. Во исполнение такого распоряжения был сделан за плату наряд 40 000 косарей в Подольской, Киевской и Полтавской губерниях.

Ввиду ожидавшегося приведения весной 1854 года на военное положение войск действующей армии мирного времени, а также ввиду прибытия в район этой армии гренадерского корпуса, резервных, запасных батальонов и других частей фельдмаршал приступил к обширным заготовлениям провианта и здесь.

Войска, входившие в район действующей армии мирного времени, были, согласно распоряжениям, сделанным князем Варшавским в конце 1853 года, обеспечены довольствием по октябрь 1854 года. Для снабжения же по тот же срок вновь ожидавшихся сюда войск фельдмаршал в начале февраля приказал заготовить в разные пункты отчасти с подряда, отчасти комиссионерским способом 330 тысяч четв. муки и 28 тысяч четв. круп. В районе дислокации армии в 1853 году был неурожай, и цены на провиант и фураж возрастали все больше и больше. Князь Варшавский считал необходимым всегда иметь для сдерживания цен от чрезмерного возвышения достаточный запас провианта в Брест-Литовске, откуда он легко мог быть двинут во всякое время года по шоссе в прочие крепости.

В Брест-Литовск, Пинск и некоторые другие пункты, прилегающие к днепровскому водному сообщению, провиант обыкновенно доставлялся из Малороссии сплавом с приднепровских пристаней. Первоначальные склады большей частью сосредоточивались в Бобруйске, Могилеве, Гомеле, Кобрине, Старо-Быхове, Рогачеве и Киеве.

Фельдмаршал, имея в виду устроить центральный неприкосновенный склад провианта в Брест-Литовске, дал на этот предмет 24 февраля предписание генерал-интенданту армии, приказав немедленно произвести торги в Минской губернии и ускорить сплав хлеба в Брест из Малороссии. Всего предполагалось собрать в Брест 140 000 четв. муки, 14 200 четв. круп и 20 000 четв. овса, что и было поручено комиссионерам. В счет указанного количества часть провианта должны были перевезти из Бобруйска и Гомеля, где находились лишние запасы. Для размещения в Бресте всех сосредоточиваемых там запасов приказано было построить (в дополнение к имевшемуся помещению для склада вместимостью 84 000 четв.) 9 провиантских балаганов.

Кроме того, фельдмаршал для ускорения пополнения магазинов в районе действующей армии мирного времени сделал 27 февраля распоряжение о немедленном, в течение одного месяца, сборе от земли в губерниях Царства Польского 150 тысяч четв. муки с пропорцией круп за плату по средним справочным ценам. Это количество провианта предполагалось сосредоточить в разных пунктах и преимущественно в крепостях. Для содействия уездным начальникам в ускорении сбора в их ведение были отправлены, независимо от численности состоявших при них казаков, еще по 15 человек казаков и по двое урядников.

Все распоряжения по указанному сбору провианта были закончены к середине марта, и поставка началась с 20-го числа этого месяца. Впоследствии общая цифра всей поставки была сокращена до 141 400 четв.

Собственно крепостных запасов, а именно провианта и соли, к весне 1854 года оставалось в Новогеоргиевске, Замостье, Ивангороде и Варшаве из расчета на 6 месяцев по числу гарнизонов на 1848 год.

Эти, в конце концов, принудительные поставки от земли, исполнявшиеся по приказанию фельдмаршала, объяснялись им как закупки провианта, фуража и другого довольствия непосредственно от самих производителей. Сбор продуктов делался по раскладке на сельских обывателей, но, по мнению тогдашнего министра государственных имуществ графа Киселева, высказанного во всеподданнейшей записке в 1855 году, раскладки эти делались без всякого соображения с состоянием обывателей и в некоторых случаях с уплатой по уменьшенным ценам. Кроме того, ближайшие местности к театру войны несли большие тяготы и истощались больше других.

Цены на продукты в Царстве Польском назначались самим фельдмаршалом, причем принимались за основу средние справочные цены и статистические данные о средствах края. Цены назначались несколько ниже справочных и одинаковые по всем губерниям Царства Польского, что нельзя признать справедливым, так как для одних губерний эти цены были высоки, а для других низки.

В русских губерниях района действующей армии, а именно в Подольской и Волынской, цены отдельно для каждого уезда назначались особыми губернскими комитетами и утверждались местным генерал-губернатором. Плата наличными деньгами произведена была лишь по некоторым поставкам в Царстве Польском, а в остальных случаях - квитанциями, с зачетом их в подати. Таким образом, поставки, которые производились по ценам, утвержденным не комитетами, а по ценам, одинаковым для нескольких губерний, и притом при поставке не за наличные деньги, а по квитанциям, следует признать по тяжести, какой они ложились на жителей, реквизициями.

Но князь Варшавский к такого рода земским поставкам вынужден был прибегать действительно ввиду крайней необходимости.

Надо принять во внимание, что полвека тому назад железных дорог не было вовсе, а заготовлять припасы заблаговременно в мирное время на всех пунктах, где в них могла встретиться надобность, и притом в большом количестве, не было никакой возможности; с другой стороны, экстренные заготовки припасов там, где вдруг сосредоточивалась масса войск, легко могли не успевать, да к тому же такое быстрое заготовление обходилось бы и слишком дорого.

Поэтому местные поставки от земли являлись необходимостью, так как только при них выгадывались и время, и экономия.

Сводя в одно все распоряжения фельдмаршала и князя Горчакова по обеспечению войск продовольствием за Дунаем, к 11 марта, т. е. ко времени перехода через Дунай, группировка запасов представлялась в следующем виде.

Войска, находившиеся в княжествах, обеспечивались всеми видами продовольствия, т. е. провиантом, мясом, вином, уксусом и проч., по 1 сентября 1854 года, частью складированными на второй придунайской базе, частью поставлявшимися в разные сроки подрядчиками в пункты на коммуникационных линиях и в места расположения самих войск.

Кроме того, для действий собственно за Дунаем запасы были складированы и заготовлялись следующим образом.

1. На 1-й базе (Скуляны, Кишинев, Леово) и на коммуникационных путях в княжествах:

а) в магазинах налицо:

Запас для 150-тысячной армии

50 000 четв.
сухарей 5000 четв. круп		 Бырлат Текуч
Фокшаны
Бузео
Слободзея
Бухарест 		Заготовлено князем Горчаковым в августе 1853 года, когда производились заголовки по обеспечению текущим довольствием по 1 мая 1854 года На 1 месяц 10 дней

б) заготовлялось:

50 000 четв. муки
5000 четв. круп
50 000 четв. ячменя 		Кишинев
Яссы
Бырлат
Текуч
Фокшаны
Бухарест 		Заготовлялось князем Горчаковым в начале марта по распоряжению фельдмаршала: 40 000 четв. муки с пропорцией круп по реквизициям в княжествах, 10 000 четв. муки куплено в марте в Кишиневе. Сбор по реквизициям начался с 11 марта На 2 месяца 12 дней

2. На придунайской базе (Измаил, Галац, Браилов):

а) в магазинах налицо:

50 000 четв. сухарей
5000 четв. круп 		Измаил
Кагул 		Заготовлено князем Горчаковым в августе 1853 г. (вместе с обеспечением по 1 мая 1854г.) На 1 месяц 10 дней

б) заготовлялось:

895 000 пудов сена Измаил
Галац
Браилов
Сатуново
Ведени		По распоряжению князя Горчакова

3. На приднестровской базе:

а) в магазинах налицо:

11000 четв. муки
11000 четв. круп 		Каменец-Подольск
Проскуров 		Оставалось от предыдущих заготовокНа 1 год 4 месяца
611000 четв. разного хлебаОдесса Частные запасы

б) заготовлялось:

50 000 четв. муки
5000 четв. круп
50 000 четв. овса 		Жеребково
Шараево		 Из округов военных поселений начата заготовка в марте по распоряжению Паскевича На 10 месяцев 20 дней
150 000 четв. муки Каменец-Подольск
Могилев
Балта		Сбор от земли в Подольской губернии по распоряжению Паскевича. Поставки начались с половины марта
200000 четв. разного хлеба Бессарабия Сельские запасы, обращенные на довольствие войск

2. На придунайской базе (Измаил, Галац, Браилов): а) в магазинах налицо:

Таким образом, на всех трех базах имелось более чем на 2 1/2 года запасов провианта для 150-тысячной армии. Кроме того, были сделаны все подготовительные распоряжения для сбора на линии Днепра, в Киев, Бердичев и Черкассы, 100 000 четв. муки с пропорцией круп и 100 000 четв. овса, что составляло пропорцию для армии той же численности на 2 месяца 20 дней, и был окончательно сформирован обоз подвижного магазина, который мог поднять сразу для 150-тысячной армии месячный запас провианта.

Войска, находившиеся в районе действующей армии мирного времени, обеспечивались текущим довольствием в местах их расположения по 1 октября 1854 года, и, кроме того, по распоряжению фельдмаршала с марта заготовлялось в запас 620 000 четв. муки, 57 200 четв. круп, 20 000 четв. овса, что составляло для 150-тысячной армии пропорцию на год и 4 месяца.

Образование запасов на базе было необходимо и прежде всего вызывалось предыдущей продолжительной стоянкой наших войск в княжествах, когда в достаточной степени выяснилась затруднительность своевременного сбора там припасов.

До 11 марта довольствие войск основывалось главным образом на местных средствах, способ, к которому приходилось прибегать вследствие неопределенности политического положения, с одной стороны, и отсутствия должного интендантского управления - с другой.

Довольствие местными средствами вызвало негативную реакцию населения княжеств, а между тем обострять отношения с ним было нежелательно. В то же время при выяснившейся наконец политической обстановке стало ясно, что подвоз припасов морем будет невозможен.

На довольствие местными средствами в Болгарии также нельзя было рассчитывать.

С учетом всех этих обстоятельств на случай, если бы война затянулась, приходилось иметь в виду подвоз из России, и при активных действиях за Дунаем базой должны были служить полоса местности у низовьев этой реки и пограничные области России.

Не принимая в расчет запасов, сделанных в районе дислокации действующей армии мирного времени, которые в случае необходимости также могли быть двинуты за Дунай, начали заготовлять, совместными распоряжениями фельдмаршала и князя Горчакова, на трех базах, не считая приднепровской, запасы, которых хватило бы для 150-тысячной армии почти на 2 года и 8 месяцев. Даже если бы армия была удвоена, то этих запасов хватило бы на один год и 4 месяца.

На одной приднестровской базе заготовлялось по распоряжению князя Варшавского более одного миллиона четвертей разного хлеба, которого хватило бы более чем на год для 300-тысячной армии. При этом часть указанного количества собиралась спешно от жителей Подольской губернии с зачетом причитающейся платы в подати.

Сбор такого чудовищного запаса, не соответствовавшего действительной, как оказалось, надобности, объясняется главным образом предвзятой мыслью фельдмаршала о вооруженном вмешательстве Австрии и о предстоявшей ввиду этого необходимости вести войну на два фронта.

Если бы действительно так случилось и военные действия открылись в Бессарабии и Херсонской губернии, то запасы, собранные в тылу Одессы, конечно, оказались бы весьма полезными.

При рассмотрении мест сосредоточения запасов с точки зрения подготовки наступления за Дунаем прежде всего обращает на себя внимание спешное заготовление фельдмаршалом запасов в феврале 1854 года. Так, в конце этого месяца князь Варшавский приказал интендантству Дунайской армии немедленно заготовить при помощи реквизиции и закупок за линией р. Серет (Яссы, Бырлат, Текуч, Фокшаны, Бузео, Бухарест) такой запас провианта, который обеспечивал бы 150-тысячную армию более чем на два месяца "на случай необходимости сосредоточить войска за линией р. Серет", как фельдмаршал сам выразился в своем предписании князю Горчакову. В то же время на придунайской базе, более соответствовавшей наступательным действиям, фельдмаршал совсем не заготовлял запасов, считая, очевидно, что там вполне достаточно заготовленных князем Горчаковым - всего на один месяц и 10 дней.

Еще более на оборонительный характер планов Паскевича указывает сосредоточение главной массы запасов в дальнем тылу войск, за линией Днестру.

Что касается способов заготовок, то из всего сказанного выше видно, что были испробованы все способы, какие только были возможны, и что меры, принимавшиеся в этом отношении, вполне соответствовали условиям обстановки и видоизменялись сообразно с последней.

Следует, впрочем, признать излишними только некоторые способы, которые были вызваны поспешным желанием фельдмаршала обеспечить себе отступление. К таким способам можно отнести сбор по реквизиции в княжествах и сбор с округов военных поселений в Жеребкове и Шараеве.

Последнее мероприятие представляется в особенности странным, так как одновременно была назначена перевозка огромных запасов в Жеребково и Шараево из Одессы, и таким образом в эти два села запасы должны были свозиться и с юга, и с севера.

Здесь должны были образоваться громадные склады, сосредоточенные в одном пункте, и притом пункте, где вероятность военных действий была весьма мала.

Зерновой хлеб в бессарабских магазинах принес мало пользы, так как сельские склады были там разбросаны на большом пространстве и для пользования ими приходилось производить большие дорогостоящие перевозки.

Поэтому перемол этого хлеба был прекращен после обращения в муку 100 000 четв.

Сбор с Подольской губернии в Каменец-Подольский, Могилев и Балту 150 000 четв. муки и 100 000 четв. овса по тем же причинам оказался напрасным. В окрестностях этих пунктов не было необходимого количества войск, и весь запас был обращен на довольствие местных команд.

Вообще дальнейшие события показали, что большая часть громадных запасов, собранных князем Варшавским, оказалась совершенно ненужной; запасы только портились от долгого лежания, и впоследствии не знали, что с ними делать.

В отношении снабжения боевыми припасами дело обстояло следующим образом. Как уже известно, фокшанский склад к концу февраля 1854 года истощился, а князь Горчаков приказал в декабре приостановить по причине затруднения с перевозками запасов доставку туда хотинских и бендерских местных парков.

Но ввиду увеличивавшегося количества войск в княжествах и ожидаемого перехода через Дунай командующий войсками в начале февраля вновь приказал немедленно возобновить отправку в Фокшаны из Хотина и Бендер по 1 1/2 местного парка.

Однако в хотинских парках не было многих предметов, поскольку их не доставили из Киева, в особенности же зарядных мешков, а в бендерских парках почти вовсе не имелось запасов их 9-му летучему и 18-му подвижному паркам из-за первоначальной перед этим отправкой 1 1/2 парка в Фокшаны. Поэтому приказано было фокшанский склад пополнить запасами из измаильских парков и, таким образом, вместе с оставшимися в Фокшанах запасами и с 1 1/2 парка, прибывшими туда в начале марта из Тирасполя, в Фокшанах к концу марта образовался склад на 6 местных парков.

В артиллерийском департаменте предполагали для батарей, находящихся в княжествах, иметь запас 1/10 часть орудий и лафетов и 1/20 зарядных ящиков от всего количества, состоящего в войсках, т. е. всего 46 орудий, 59 лафетов и 53 зарядных ящика.

Запасы эти предполагалось сосредоточить в Бендерах, а когда войска перейдут Дунай, передвинуть их в Измаил.

Но князь Горчаков, считая, что из-за недостатка осадной артиллерии придется первое время при осадах употреблять полевую артиллерию, которая при этом будет выходить из строя больше, чем в полевых сражениях, потребовал увеличить запас лафетов до 67, зарядных ящиков до 95 и, кроме того, заготовить 359 запасных колес.

Командующий войсками потребовал доставки всех этих предметов в Фокшаны.

Для пополнения убыли в действующих батареях было выслано в княжества из резервных батарей 106 строевых и 564 упряжных лошадей. Часть их, за пополнением батарей, осталась в излишестве и была обращена на образование депо в окрестностях Фокшан, где князь Горчаков полагал употребить этих лошадей для парков.

Склад в Плоешти в конце февраля повелено было пополнить перевозкой на вольнонаемных подводах из Фокшан до двух местных парков, что и было исполнено к концу марта.

Браиловский склад. В феврале для войск Измаильского отряда, долженствовавших перейти через Дунай, весь запас боевых припасов заключался лишь в одном подвижном парке N 15, в котором имелось патронов ружейных 350 000 и штуцерных - 21 000. Этого количества было слишком мало, так как одному пехотному полку полагалось иметь патронов ружейных 368 400 и штуцерных - 9600, а каждому стрелковому батальону штуцерных патронов - 52 640.

Между тем в начале марта в отряде у генерала Лидерса было: 28 пех. бат., 2 сап. бат., 2 стрел, бат., 2 ул. полка, 2 каз. полка и 8 бат.

Поэтому князь Горчаков, по просьбе командира 5-го корпуса, приказал учредить в Браилове промежуточный склад и перевезти туда из измаильских местных парков на вольнонаемных подводах не позже как к 10 марта запасы на 1 1/2 подвижного парка.

Но в измаильских местных парках к 17 февраля готовых зарядов уже вовсе не было, хотя и приготовлялся полный комплект их для расположенных там 4 батарей, что составляло по 448 выстрелов на каждое орудие Измаильского отряда.

Поэтому князь Горчаков, отправив просьбу к военному министру пополнить измаильские местные парки, все-таки приказал, по изготовлении в Измаиле зарядов, доставить их в количестве на

1 1/2 подвижного парка в Браилов. Для ускорения же образования склада в этом пункте было приказано парку N 15 сложить свое имущество в Браилове, отправиться в Фокшаны, нагрузиться там полным парком и вернуться в Браилов.

Все эти распоряжения были в точности исполнены, и к 10 марта в Браилове образовался запас на 3 1/2 подвижного парка, а именно 2 комплекта подвижного парка N 15 и 1 1/2 комплекта, прибывшие из Измаила. Все образовавшееся таким образом имущество дало возможность сформировать промежуточный склад размером

2 1/2 подвижного парка и, кроме того, оставить один комплект подвижного парка на повозках парка N 1582.

Князь Горчаков сверх изложенных распоряжений приказал двинуть 15 марта из Тирасполя в Браилов подвижной N 3 арсенал, который следовало перевезти туда на наемных подводах. К 13 марта арсенал был совершенно готов к выступлению. В случае же невозможности нанять для перевозки арсенала подводы указывалось употребить для этой цели повозки передвижного магазина, который к 13 марта был уже весь собран в Тирасполе.

Ближайшее пополнение войск боевыми припасами производилось следующим образом.

От Журжи до Турно в конце февраля было расположено около 4 батарей. Для них недалеко от Журжи, в с. Фратешти, был устроен склад огнестрельных припасов на 16 орудий. 27 февраля князь Горчаков приказал усилить этот склад до комплекта одного подвижного парка, что предполагалось сделать к 21 марта. К тому же числу в Фратешти должны были прибыть 80 повозок подвижного парка N 10 для развозки припасов в места, ближайшие к батареям.

В Калараше и в Олыпенице к 27 февраля не было ни складов, ни подвижных парков. Поэтому было приказано к 13 марта прибыть в с. Тарачени подвижному парку N 10. Это селение находилось в 30 верстах от Ольтеницы и в 45 от Калараша. Четырем батареям, стоявшим в этих пунктах, было приказано отправлять свои опорожненные зарядные ящики для пополнения в с. Тарачени, но на всякий случай и в этом селении было оставлено при запасах 77 парковых повозок, чтобы доставлять в крайнем случае запасы к войскам.

В Малой Валахии, в Галича-Маре, оставался весь подвижной парк N 11, а в Крайове резервный склад припасов в размере 1/4 одного подвижного парка.

В Бухаресте находился полный парк N 14, где его решено было оставить и впредь.

В Плоешти к 25 марта было приказано собрать весь парк N 12м.

Подвижной парк N 7 шел в марте из Брест-Литовска в Кишинев, а подвижной N 18 и летучий N 9 формировались в Тирасполе. Половина лабораторной роты N 2 была в Бухаресте; другую половину, находившуюся в Риге, приказано было привести к 14 марта в княжества.

Как видно из всего предыдущего, в пополнении промежуточных складов из перволинейных парков все время встречались затруднения и задержки, главным образом по причине недостатка запасов в перволинейных парках и перевозочных средств.

Пополнение же перволинейных парков производилось очень медленно из второстепенных киевских.

Причин этому было много; основные же нижеследующие. В феврале 1853 года, когда делалось распределение местных парков на перволинейные и второлинейные, к последним были отнесены только киевские парки, а брест-литовские и бобруйские решено было не причислять к второлинейным, как это тогда предполагалось. Киевские же парки решено было пополнять из Калуги. Когда делались эти распоряжения, то имелись в виду только те войска, которые тогда предназначались для сбора на границе, т. е. всего 68 бат., 64 эск., 54 сот. и 216 ор. Но с течением времени число войск, сосредоточенных на Дунае, последовательно увеличивалось, а вместе с тем возрастало и количество требовавшихся для них запасов. (Всего было добавлено 58 бат., 92 эск., 12 сот. и 232 ор.) Кроме того, к княжествам подходили 16-я пехотная дивизия и 1-й резервный кавалерийский корпус.

В хотинских, бендерских и измаильских парках оставалось в течение всего времени запасов, за высылкой таковых на Дунай, меньше положенного количества и вообще слишком мало. Не хватало даже штатного пороха для вооружения крепостей. Пороху же во всех гарнизонах Дунайского округа к концу февраля было всего 15011 пудов, из которых пушечного - 2790. Получая требования князя Горчакова, начальник Дунайского артиллерийского округа генерал Рерберг неоднократно просил артиллерийский департамент о высылке пороха.

Но в департаменте "не было сделано своевременных распоряжений о пополнении местных парков и крепостей Дунайского округа", а потому Военное министерство отвечало (17 января 1854 г.), что порох будет отправляться с Шостенского завода по мере его выделки и прибудет, вероятно, в мае и июне.

Между тем в пополнении порохом перволинейных парков была настоятельная надобность для предстоящих инженерных работ при осаде Силистрии. На требование князя Горчакова генерал Рерберг отвечал (25 февраля), что во всем Дунайском округе нет количества пороха, необходимого хотя бы только для осады Силистрии.

Тогда 27 февраля князь Горчаков приказал безотлагательно отправить в Измаил для необходимых осадных инженерных работ 1560 пудов из Бендер и 1772 пуда из Хотина, всего 3332 пуда, и сообщил об этом своем распоряжении военному министру, прося пополнить склады Дунайского округа. Но от военного министра был получен ответ 8 марта, что государь император находит, что порох из Бендер ни под каким видом нельзя брать для других надобностей, что осады Силистрии скоро не предвидится, а в Измаиле можно иметь запасов и меньше.

Князь Горчаков должен был тотчас же приостановить перевозку этого пороха, о чем и отдал приказ 8 марта.

Для пополнения измаильских запасов принимались и другие меры. Когда (18 февраля) начальнику артиллерийских гарнизонов Дунайского округа было предписано скорее изготовить в Измаиле комплект боевых припасов на одну артиллерийскую бригаду для отряда генерала Ушакова, генерал Кноринг донес, что измаильский гарнизон занят большими работами по вооружению крепости.

Поэтому было разрешено перевезти в Измаил те припасы из Одессы, которые там были заготовлены для десантного отряда в 1853 году.

К 10 апреля было перевезено в Измаил 2/3 патронов одесского запаса, а находившиеся там артиллерийские заряды в комплекте на одну артиллерийскую бригаду 8-орудийного состава были отправлены в Измаил целиком.

Боезапас По требованию кн. Горчакова нужно По соображениям Артиллерийского департамента в марте будет состоять
    В Фокшанах, Плоешти и Браилове В местных парках измаильских, бен-дерских и хо-тинских не хватает
Патроны пехотные и кавалерийские 26 720 960 4 761 800 4 790 250 17 438 710
Патроны штуцерные 2 041440 100 350 252 000 1 689 000
Заряды полевой артиллерии 148 660 1 044 759 87 354 -

Горчаков требовал усилить промежуточные склады по числу вверенных ему войск до двух комплектов зарядов и патронов пехотных и кавалерийских и до четырех комплектов - штуцерных. Этого количества не имелось в промежуточных складах вместе с перволинейными, как это видно из прилагаемой таблицы.

По соображениям артиллерийского департамента в войсках и подвижных парках в это время должно было состоять:

  Патронов пехотных и кавалерийских Патронов штуцерных
В войсках 13 495 380510360
В подвижных парках 2 871915 168 000

Зачтя эти запасы в комплекты, требовавшиеся князем Горчаковым, и прибавив к тому количеству, которое должно составиться в промежуточных и перволинейных парках (таблица), рассчитали, что во всех этих запасах вместе должно было состоять: патронов пехотных и кавалерийских - 25 919 345; патронов штуцерных - 1 030 710.

Артиллерийский департамент, принимая в соображение, что из трех пехотных корпусов в сражениях участвовать будут не более двух, что в войсках остаются патроны от убывающих из строя людей, что патроны поступают еще с людьми, прибывающими из резервов, и что с увеличением числа штуцеров придется меньше стрелять из пехотных ружей, рассчитывал, что из составившегося числа пехотных и кавалерийских патронов, всего 25 919 345 штук, на каждое ружье придется более 200 патронов. Это число артиллерийский департамент считал вполне обеспечивающим войска, так как "по опыту прежних войн достаточно на одну кампанию: на каждое ружье пехотное - 150 и кавалерийское - от 70 до 100 патронов".

Что же касается 1 010 730 штуцерных патронов, недостающих до цифры, требуемой князем Горчаковым, то инспектор всей артиллерии "полагал возможным, в случае скорой надобности, переделать пехотные в штуцерные, а между тем доставить в промежуточные парки свинец и бумагу для приготовления недостающих патронов в парках или же самими войсками".

В письме своем князю Горчакову от 31 марта 1854 года генерал Безак пишет: "Что же касается патронов, то, по моему мнению, запаса их, свезенного в промежуточные парки и находящегося при войсках, достаточно на две кампании".

Поэтому Артиллерийский департамент полагал не усиливать промежуточных парков в той мере, как требовал князь Горчаков, а ограничиться лишь количеством пехотных и кавалерийских патронов, которое имеется при войсках, в подвижных промежуточных и перволинейных парках, пополнив последние взамен отправленных в промежуточные склады и пополняя их потом по мере расхода. Относительно же 4 комплектов штуцерных патронов, требуемых князем Горчаковым, Артиллерийский департамент предоставил ему распорядиться приготовлением недостающих патронов при парках или войсках, по его усмотрению, из материалов, отправленных уже в промежуточные склады.

С этим мнением согласился и князь Варшавский.

В феврале 1854 года киевские местные парки были в полном комплекте, но после отправки в октябре в Бендеры и Хотин запасов на 8 1/2 местного парка в марте 1854 года они не были еще укомплектованы. Притом же в Киеве из состоявших там 3 гарнизонных артиллерийских рот одна отправилась в Бендеры и рабочих рук было мало.

В то же время из Калуги ушел бывший там подвижной парк, высылавший своих людей на работы в парки, и изготовление запасов для пополнения киевских парков также замедлялось.

И в Киеве, и в Калуге часть людей из парков назначалась еще для сопровождения транспортов, а число войск, от которых высылались люди для работ в парках, также уменьшилось.

К этому нужно еще добавить: 1) значительные расстояния, потребность огромных перевозочных средств, дурное состояние дорог и распутицу, вследствие чего многие транспорты останавливались на пути следования; 2) вообще недостаток в империи пороха - Шостенский завод изготовлял всего 85 000 пудов в год. Для ускорения производства были приняты меры, и в будущем предполагалось производить 130 000 пудов в год, но пока же пороха не хватало.

Таким образом, выявлялась фактическая невозможность из одних киевских парков снабжать бендерские, хотинские, измаильские и сверх того и севастопольские, херсонские, георгиевские и новочеркасские.

Поэтому, по представлению генерала Безака, было решено: 1) отправить из Брест-Литовска в Хотин запасы в размере 3 местных парков и 2) впредь комплектовать псрволинейные парки Дунайского округа (в дополнение к киевским) еще из брест-литовских и бобруйских местных парков.

Согласие на это фельдмаршала последовало 5 апреля.

Войска князя Меншикова и барона Остен-Сакена обеспечивались запасом ручного оружия, находившимся в Херсоне, в котором состояло в марте 7000 пехотных ударных ружей и 4900 штук холодного оружия. Из Петербурга и из Тулы было приказано отправить в Севастополь и в Херсон еще 80 литтихских штуцеров.

Для батарей, состоящих в ведении тех начальников, было решено не учреждать особых запасов материальной части артиллерии, а сблизить к югу резервные и запасные батареи 6-й артиллерийской дивизии, расположив пешие батареи в Екатеринославле, а конные - около Кривого Рога. Отсюда комплектовать действующие батареи 16-й и 17-й полевых и 6-й конно-артиллерийской бригад. Резервные же и запасные батареи пополнять из Брянского и Киевского арсеналов.

Местными перволинейными парками были для этих войск назначены: для отряда барона Остен-Сакена - херсонские местные; для войск князя Меншикова - севастопольские.

К концу 1853 года в севастопольских местных парках и для крепостных орудий имелось всего 29 115 пудов пороха; не хватало до положенного количества - 1846 пудов.

Войска генерала Хомутова на Азовском побережье предполагалось комплектовать из Новогеоргиевска, куда подвезти для этого особый запас. Подвижных парков для войск барона Остен-Сакена решено было не назначать ввиду того, что эти войска, расположенные по берегу Черного моря между местными парками - херсонскими, бендерскими и измаильскими, имеют возможность посылать свои опорожненные патронные и зарядные ящики прямо в эти местные парки. При затруднении же в этом им было предложено подвозить припасы на наемных подводах, хотя подвижной парк N 8 стоял в это время в Белгороде, где уже чинился после перехода.

Для комплектования боевыми припасами действующей армии мирного времени, расположенной в Царстве Польском, имелись в виду местные парки перволинейные новогеоргиевские (9 м. п.) и замосцские (3 м. п.); к второлинейным же были отнесены брест-литовские (6 м. п.), бобруйские (3 м. п.), динабургские (3 м. п.). Кроме того, в Новогеоргиевске сверх своих штатных запасов 9 местных парков имелись еще запасы возвращенных туда после Венгерской кампании снарядов более чем на 6 парков и патронов на 3 парка. В Александровской цитадели в Варшаве имелся неприкосновенный запас в 2 100 000 патронов, а в Динабурге сдавались запасы от гренадерского подвижного парка N 1.

Коммуникационные пункты, в общем, оставались те же самые, что были и перед открытием военных действий в октябре 1853 года.

Где были магазины, как и откуда они пополнялись, видно из предыдущего: магазинов в Молдавии было 7, в Валахии - 36102.

Магазины в Галаце, Браилове, Водени и Слободзее были совершенно полны запасами провианта и фуража. Сухари в Галац и Браилово доставлялись из хлебопекарен в Бырлате, Текуче и Фокша-нах; в Слободзею - из Бузео и Бухареста.

Для присмотра за гуртами скота, согнанного к магазинам, были назначены в княжествах по распоряжению генерал-адъютанта Будберга команды добровольцев, а в Измаиле по распоряжению генерала Ушакова - команда от 7-й пехотной дивизии. Для конвоирования гуртов за Дунаем к каждому магазину были причислены команды казаков.

На путях от Скулян, Леово и Рени к Браилову, Гирсову, Каларашу, Бухаресту, Журже и Крайову было учреждено 24 этапных пункта. Гарнизоны этапов составляли команды от русских войск и от частей молдавской и валахской милиции. От русских войск были казаки и нижние чины от гарнизонных батальонов - Кишиневского, Каменец-Подольского, Херсонского, Житомирского и Киевского; всего на этапах от этих батальонов было расположено 5 рот. От княжеств кроме милиционеров на каждом этапе было от 3 до 10 доробанцев.

В числе русских войск на этапах было: от гарнизонных рот - 15 офицеров и 848 нижних чинов; от действующих войск - 12 офицеров и 224 нижних чина (в том числе 152 казака). На каждом этапе был начальник - штаб- или обер-офицер от русских войск.

По мере прибытия на этапы нижних чинов от гарнизонных рот нижние чины от действующих войск при первой возможности высылались в свои части.

Офицеры гарнизонных рот и милиций назначались для сопровождения команд между этапами. Довольствие на этапах производилось из котла. Партионным офицерам было поставлено в обязанность снабжать ежедневно горячей пищей препровождаемые ими команды, для чего на этапы и на каждый ночлег было приказано выслать котлы.

По этапным дорогам везли провиант, боевые припасы, больных, раненых; отправлялись команды военнопленных, арестованных, нижних чинов, выздоравливающих и других. Места этапов и состав их гарнизонов к концу марта видны из таблицы, помещенной в приложении.

На всех путях между этапами было учреждено 56 ночлежных пунктов,означенных в расписании коммуникационных путей. На каждом из этих ночлежных пунктов было по 10 нижних чинов: по одному унтер-офицеру и по 2 рядовых от гарнизонных рот, по 2 конных доробанца и по 5 человек от молдавской или валахской милиции. На всех пунктах состав одинаковый. Унтер-офицеры большей частью от милиций. Всего на ночлежных пунктах было: унтер-офицеров - 56 (7 русских и 49 милиционеров), конных доробанцев - 112, рядовых от гарнизонных рот - 105, рядовых от рот милиции - 287; итого - 560 человек.

Эти чины на ночлежных пунктах довольствовались приварком от жителей.

Всего на этапах и ночлежных пунктах было 2437 человек: 62 офицера, 1159 нижних чинов от русских войск и 1216 милиционеров и конных доробанцев.

Для успешности подвозов было обращено внимание на мосты, и кроме построенных раньше были наведены мосты еще в нескольких местах. Так, в конце декабря был построен нашими саперами мост через р. Филипой.

На р. Серете, близ Вадени, 20 ноября снесло напором льда мост, наведенный там саперами в августе; в январе начали там постройку свайного моста. У Браилова и Сатунова было предположено также построить мосты; материалы и все принадлежности для них были сложены близ Измаила и Галаца; и там же к 20 февраля были уже сооружены плоты для плавучего моста.

Полевые интендантские учреждения Дунайской армии не были сформированы согласно положениям устава 1846 года об управлении армиями.

Ко времени перехода через Дунай все управление генерал-интенданта Затлера состояло всего из 3 комиссионеров, из которых двое были смотрителями в Фокшанах и Бухаресте, а третий заготовлял припасы; в канцелярии было всего 5 чиновников, а магазинами заведовали офицеры, командированные от полков.

Комиссионерству 3-го корпуса было поручено продовольствие всех войск, оставшихся в княжествах после перехода Дуная, и ему было приказано находиться в Бухаресте.

Комиссионерству 4-го корпуса было приказано оставаться при штабе главнокомандующего для снабжения прочих комиссионерств и других органов деньгами и вообще для исполнения некоторых обязанностей канцелярии генерал-интенданта и главной полевой провиантской комиссии.

На комиссионерство 5-го корпуса было возложено продовольствие всех войск за Дунаем, наблюдение за складами в Измаиле, Килии, Галаце, Браилове и подвоз запасов из этих пунктов к войскам.

Продовольствие войск, находившихся в Херсонской и Бессарабской областях или проходящих через них, было возложено на херсонских и бессарабских дистанционных смотрителей, которые находились в зависимости от комиссионерства 4-го корпуса (при главнокомандующем). Главная полевая комиссариатская комиссия оставалась в Бухаресте.

8 конце ноября 1853 года командир 3-го корпуса барон Остен-Сакен находился со штабом в Одессе, и хотя на него была возложена самостоятельная задача охраны морского побережья между Бугом и Дунаем с правами командира отдельного корпуса, он в то же время был поставлен в зависимость от князя Горчакова по всем вопросам, касавшимся материального обеспечения его войск.

Таким образом, ко времени перехода через Дунай полевое интендантское управление было сформировано в крайне ограниченном составе и в гораздо меньшем, чем то полагалось по уставу управления армиями, а некоторые органы даже вовсе не были сформированы.

Глава XV. Роль Австрии, Пруссии и Германии в первой половине 1854 года

Граф Нессельроде совершенно правильно отметил в своем всеподданнейшем отчете за 1854 год, что венский протокол 5 декабря 1853 года явился как бы поворотным пунктом в поведении Австрии, которая переменила роль благоприятного посредника на роль если еще не соучастника действий, то соучастника замыслов наших противников.

Сделанное ею нам предложение очистить княжества, несомненно, согласовалось с ультиматумом западных держав, и хотя оно было предложено в корректной форме дружественного совета, но наш кабинет не мог сомневаться в настоятельности и решительности предъявленного требования. Хотя барон Мейендорф и сообщал князю Варшавскому, что, вероятно, Австрия не решится вступить на путь, ведущий к войне с нами, без поддержки Пруссии и Германского союза, но тут же замечал, что такую поддержку может устранить только добровольное очищение нами княжеств. Что же касается австрийских вооружений, то, по словам барона Мейен-дорфа, они имели отчасти демонстративный, а отчасти, в особенности в Трансильвании, серьезный характер.

В начале июня 1854 года Венский кабинет счел нужным повторить свое предложение вывести наши войска из княжеств в решительной форме. Новому австрийскому послу в Петербурге графу Эстергази было предложено сообщить графу Нессельроде, что Австрия придает особое значение прекращению наших наступательных действий за Дунаем и желает "получить положительные указания на точный и притом не очень продолжительный срок окончания оккупации княжеств". Далее говорилось о невозможности обставлять с нашей стороны эвакуацию княжеств независящими от воли Австрии условиями, так как это повлекло бы необходимость для нее самой "принять меры для охраны интересов, которым настоящее положение столь серьезно угрожает". Депеша заканчивалась предложением послу потребовать от графа Нессельроде скорых и точных разъяснений.

Решительность Австрии явилась следствием ряда событий, которые с момента обострения кризиса вызвали в ней опасения за ее интересы на Балканском полуострове, за настроение ее славянских народностей в случае восстания и освобождения славян Турецкой империи, а также за итальянские владения Габсбургской династии, которым легко могла угрожать наполеоновская Франция. Все это не могло не склонить Австрию к общности видов с морскими державами, что выразилось в целом ряде протоколов, начиная с упомянутого акта 5 декабря 1853 года, подписанных в Вене ее представителями наряду с представителями Англии, Франции и Пруссии.

В отношении установления единства взглядов на события и на условия мира особенно знаменательным является протокол 9 апреля 1854 года. Он подтверждал, во-первых, что фактически не только Турция, но и Франция с Великобританией находятся в войне с Россией, и далее в нем говорилось:

"Нижеподписавшиеся заявляют в эту торжественную минуту, что их правительства остаются согласными по двум вопросам - охранения территориальной неприкосновенности Оттоманской империи, существенным условием которой является эвакуация Придунайских княжеств, и столь близкого чувствам султана уравнения гражданских и религиозных прав христианских подданных Порты, вполне согласованного с независимостью и суверенитетом султана.

Территориальная неприкосновенность Оттоманской империи остается условием sina qua поп всякого договора, имеющего целью восстановить мир между воюющими державами; правительства, представляемые нижеподписавшимися, обязуются совместно отыскать гарантии, которые связывали бы существование этой империи с общеевропейским равновесием, и выражают готовность договориться о наиболее соответствующих средствах для достижения цели своего соглашения.

Правительства, представляемые нижеподписавшимися, взаимно обязуются не входить без предварительного общего совещания ни в какое окончательное соглашение, которое было бы противно изложенным выше началам, с императорским Российским двором и ни с какой державой. Изложенное условие соблюдается независимо от событий, которые могли бы возникнуть вследствие этого соглашения, основанного исключительно на общих интересах Европы и цель которого может быть достигнута только восстановлением твердого и постоянного мира".

Солидарность четырех держав, подчеркнутая приведенным протоколом, показалась Венскому кабинету недостаточной по отношению к Пруссии. В Берлин был послан начальник австрийского Генерального штаба генерал барон Гесс с поручением заключить между двумя главными германскими державами особый договор, который обеспечивал бы Австрии деятельное содействие Пруссии на случай могущих возникнуть осложнений. Австрийскому генералу удалось, несмотря на господствовавшее в Берлине сомнение, склонить Прусский кабинет к заключению оборонительного и наступательного трактата 20 апреля 1854 года следующего содержания:

"Ст. I. Его Императорское и Королевское Величество и Его Величество Король Прусский взаимно себе гарантируют свои германские и негерманские владения так, что всякое нападение, направленное с чьей бы то ни было стороны на территорию одной из двух держав, будет почитаться другой как неприязненное покушение на ее собственную территорию.

Ст. II. Обе высокие договаривающиеся стороны обязуются точно так же охранять от всякого покушения права и интересы Германии; вследствие этого они считают себя обязанными сообща защищать против нападения всякую часть территории германских государств, даже в случае, если бы одна из них сочла необходимым активно выступить по соглашению с другой в защиту германских интересов. Соглашение относительно такого случая, а также соглашение о размерах надлежащей помощи составит предмет особой конвенции, которая явится нераздельной частью настоящего трактата.

Ст. III. Две великие германские державы обязуются с целью придать условиям их наступательного и оборонительного союза надлежащую силу и гарантию держать наготове, на случай надобности, часть их вооруженных сил в полной боевой готовности. Время и место сосредоточения, число и расположение этих сил будут определены особым соглашением.

Ст. IV. Высокие договаривающиеся стороны приглашают все правительства Германского союза присоединиться к этому трактату с таким условием, чтобы федеральные обязанности, указанные в ст. 47 заключительного акта Венского конгресса, приняли для присоединяющихся к трактату государств размеры, требуемые положениями этого конгресса.

Ст. V. Ни одна из высоких договаривающихся сторон не вступит с другими державами в течение существования этого союза в какой бы то ни было частный союз, не находящийся в полном соглашении с основаниями этого трактата.

Ст. VI. Настоящая конвенция будет в возможно скором времени представлена для ратификации ее обоими государями".

Добавочная статья разъясняла смысл второго параграфа этой конвенции, который допускал вооруженную поддержку стороны, "выступающей активно в защиту германских интересов". Эта статья определенно указывала на оккупацию нами княжеств, что выражалось следующими словами: "Их величества не могли отказаться от соображения, что неопределенно продолжающееся занятие русскими войсками территории нижнего Дуная, которая находится под владычеством Оттоманской Порты, может поставить в опасность политические, нравственные и материальные интересы всего Германского союза, а следовательно, и собственных их государств.

Последствия от такого положения будут тем значительнее, чем на большее пространство распространятся русские военные операции. Австрийский и прусский дворы объединены желанием, насколько возможно, избежать вмешательства в войну, вспыхнувшую между Россией, с одной стороны, и Турцией, Францией и Великобританией - с другой, а также желанием содействовать восстановлению мира. Они смотрят на сделанное петербургским двором в Берлине заявление (согласно которому Россия считает причину занятия княжеств устраненной уступками христианским подданным Порты, имеющими быть осуществленными в ближайшем будущем) как на важный элемент примирения и сожалели бы, если бы это заявление постигла неудача на практике. Они надеются, что ответ Русского кабинета на сделанные Пруссией 8-го числа этого месяца предложения даст им гарантию в том, что русские войска скоро будут отозваны".

Уполномоченные обеих держав составили на случай, если бы эта надежда не оправдалась, следующую конвенцию:

"Императорское австрийское правительство обратится к Императорскому Российскому Двору с особым сообщением, целью которого будет получение согласия от Императора Всероссийского на приостановку движения его войск на турецкой территории и достаточной гарантии скорой эвакуации Придунайских княжеств. Прусское правительство вновь самым решительным образом поддержит это сообщение, ссылаясь на посланные уже в Петербург предложения. Если бы ответ русского двора на предложения Венского и Берлинского кабинетов, вопреки ожиданиям, не удовлетворил бы их вполне относительно двух вышеупомянутых пунктов, то меры, которые будут приняты одной из договаривающихся сторон для достижения цели, подойдут под ст. 2 наступательного и оборонительного союзного трактата, в настоящее время подписанного, т. е. всякое неприязненное нападение на территорию одной из договаривающихся сторон будет отражено всеми боевыми силами, которыми может располагать другая. Однако общее наступательное движение может быть последствием только или присоединения княжеств, или нападения, или же перехода русских войск через Балканы".

Последняя фраза приведенного документа свидетельствует о желании Берлинского кабинета обставить точными условиями свои союзные обязанности вооруженного содействия деятельному австрийскому вмешательству в восточный конфликт. Как король Прусский, так и его министры сознавали, что заключаемый с Австрией союз может повести к решительному столкновению с Россией и безнадежно порвать узы династической и государственной дружбы, которая была столь драгоценна для интересов Пруссии.

Наша дипломатия, следуя указаниям императора Николая, не щадила усилий, чтобы открыть Прусскому кабинету глаза на опасный путь солидарности с западными державами, на который стали Австрия и Пруссия, участвуя в подписании ряда венских протоколов.

В собственноручной записке государя, относившейся к концу 1853 или к началу 1854 года, прежде всего указывается на то, что прусский король, присоединяясь к политике западных держав, станет противником балканских христиан и соучастником всех ужасов, которые явятся последствием возвращения восставших под турецкое владычество. Государь еще раз подтверждал, что его целью являются не завоевания, а гарантия свободы и прав религии балканских христиан и их обычаев.

Если Австрия будет противиться тому, что требует для них Россия, то война с ней как с союзницей турок станет неизбежна. Если прусский король будет поддерживать безумную и несправедливую политику Австрии, то это приведет его к соучастию в недостойном и отвратительном деле (d'une indigne et odeiuse demarche), непосредственным последствием которого явится война с Россией.

Прусский кабинет принял на себя неблагодарную задачу, с одной стороны, удерживать, насколько возможно, Австрию от решительного перехода на сторону Оттоманской Порты и ее уже определившихся прямых союзниц, а с другой - настаивать перед нашим Кабинетом на удовлетворении некоторых требований западных держав и Австрии для избежания всеобщей войны, в которую могла быть втянута и Пруссия. Барон Мантейфель, первый министр берлинского правительства, еще в ноябре 1853 года указывал нашему послу барону Будбергу на крайне затруднительное положение Венского кабинета. Он подчеркивал, ссылаясь на статьи французской прессы об изменениях карты Европы и пересмотре трактатов, честолюбивые планы императора Наполеона, первой жертвой которых должна сделаться Австрия.

Наш посол прочитал спустя два дня после своей беседы с бароном Мантейфелем в Moniteur, рядом с упоминанием о протоколе, подписанном в Вене 5 декабря представителями четырех держав, французское его толкование, которое сводилось к тому, что Австрия и Пруссия примкнули к англофранцузскому соглашению относительно вопросов, возбуждаемых нашим столкновением с Турцией. Барон Будберг предложил прусскому министру напечатать в Staats-Anzeiger по этому поводу соответствующее опровержение. Однако барон Мантейфель отклонил это предложение, ссылаясь на то, что общее политическое положение обязывает германские державы к особой осторожности, что, может быть, полемика была бы на руку Людовику-Наполеону и, наконец, что она обязывала бы к опубликованию самого протокола, который признано необходимым сохранять в тайне. В одной из последующих депеш канцлеру барон Будберг сообщал об упреках, которые делались главой Венского кабинета графом Буолем прусскому министру по поводу сообщения нам документов, подписанных в Вене.

В январе, как известно, уже выяснилось, что наши предложения относительно более тесного соглашения с венским и берлинским дворами отклоняются ими обоими. В официальном сообщении по этому поводу барона Мантейфеля прусскому послу в Петербурге генералу Рохову, сделанном от имени Берлинского кабинета, говорилось: "Цена, которую мы придаем сохранению общих нам не только с Австрией, но и с Францией и Великобританией основ, является для нас законом; мы не должны уклоняться от этих основ и избегать всего, что могло бы вызвать подозрительность лондонского и парижского дворов и толкнуть их, следуя нашему примеру, к изолированным действиям в смысле безвозвратного поколебания вероятности мирного исхода". Прусский кабинет, озабоченный содействием восстановления мира, отклонил, по словам барона Будберга, предложение морских держав заключить ввиду возникшего кризиса соглашение с прочими германскими государствами относительно общего образа действий. Король внимательно читал представленные ему бароном Будбергом записки Петербургского кабинета, которые разъясняли цели и основания политики императора Николая. В марте 1854 г. в Париж и Лондон отправился, по поручению короля, принц Гогенцоллерн-Зигмаринген, миссия которого состояла в склонении императора французов и королевы Виктории к примирительному образу действий. Миссия эта не увенчалась успехом. Барон Будберг сообщал, со слов ее участника графа Гребена, что в Лондоне решено, по-видимому, энергично вести войну, а император французов явно стремится не только к нашему отказу от предъявленных Порте требований, но и к решительному ослаблению России и разрушению того влияния, которое она оказывает на судьбы Европы. Заявление о прусском нейтралитете в Лондоне было спокойно принято к сведению; император же Наполеон высказал, что он нейтралитет не считает возможным и что Австрия и Пруссия будут увлечены в общий с Францией стан. Ответное письмо Людовика-Наполеона к королю прусскому приглашало последнего примкнуть для предупреждения роста русского влияния на Западную Европу к общему соглашению "всех западных держав".

К концу марта в Берлин прибыл австрийский генерал Гесс. Ему было поручено склонить прусский двор к заключению с Австрией приведенного выше союзного трактата. Исполнение поручения не оказалось трудным. Уверенность императора французов в привлечении обеих великих германских держав в англо-французский стан имела некоторое основание. Из донесений графа Бенкендорфа о беседах с представителями прусской армии можно было убедиться, что люди, наиболее преданные идее прусско-русского братства по оружию, пессимистически смотрели в будущее. "Никто, - говорил нашему военному агенту прусский генерал Врангель, - не предан императору и союзу с Россией более, чем наш король, чем мы - прусская армия. Я и мои товарищи готовы пролить кровь за вашего императора, как за нашего короля... Тем не менее не верьте никаким заверениям и будьте убеждены, что, несмотря на усилия короля и наши, мы подчинимся фатальности и кончим тем, что дадим вовлечь себя в войну против вас..."

Граф Бенкендорф предполагал, однако, что генерал Врангель ошибался. Наш военный представитель пользовался такой симпатией среди прусских офицеров, что ему казалось невозможным, чтобы в конце концов не взяли верх "старые предания союза с Россией", имеющие столь глубокие корни.

Положение становилось столь серьезным, что император Николай решился принести еще одну жертву, сделать еще одну попытку избежать необходимости войны с западными державами. Он поручил герцогу Георгу Мекленбургскому отправиться в марте в Берлин для сообщения королю прусскому, что государь согласен присоединиться к заключенной между морскими державами и Портой конвенции на нижеследующих условиях:

1) конвенция будет сообщена государю от имени договорившихся сторон при посредничестве прусского короля; 2) нам будет сообщено, в чем состоят гарантии Порты в верном исполнении договора; 3) этот акт не отменит ни религиозных прав, которыми пользуются православные христиане в Оттоманской империи, ни обязательств Порты в ее прежних заявлениях о том, что эти христиане будут пользоваться преимуществами, признаваемыми за христианами других исповеданий, как это изложено в венской ноте и в ольмюцких разъяснениях; 4) наши прежние трактаты, от Кучук-Кайнарджийского до Адрианопольского, будут сохранены и подтверждены.

Инструкция уполномочивала герцога Мекленбургского заявить, что император Николай готов, принимая на вышеизложенных условиях участие в конференции, которая должна собраться в Берлине, прекратить военные действия и повелеть своим войскам очистить Придунайские княжества одновременно с оставлением англо-французскими сухопутными и морскими силами Черного моря и проливов.

Герцог Мекленбургский, приехав в Берлин, встретил самый дружественный прием у короля, который немедленно выразил согласие сообщить западным Кабинетам и поддержать перед ними наши предложения. Он просил герцога остаться в Берлине до получения ответов и старался оправдать образ действий Австрии ее опасениями и отсутствием решительности. Король указывал на необходимость связать ее с Пруссией, так как в противном случае Австрии останется лишь броситься в англо-французские объятия, а Пруссия останется окончательно изолированной. Беседы герцога Мекленбургского с королем и с приближенными к нему лицами вращались вокруг прусско-австрийского союзного договора, о заключении которого хлопотал приехавший в то время в Берлин генерал Гесс. Герцог пытался убедить своих собеседников, что заключение договора, которым Австрия сохраняет за собой свободу действий, по необходимости вовлечет Пруссию в сферу чуждых ей интриг, но попытки его имели лишь частичный успех. Король "оплакивал" подписание Венского протокола 9 апреля, но решительно заявил, что ему невозможно устраниться от венских конференций. Удалось достигнуть лишь только того, что договор не принял характера прямо неприязненного по отношению к нам акта и что Пруссия уклонилась в заключенной 20 апреля конвенции от обязательства вооруженной поддержки Австрии вне случайностей, точно определенных в добавочной статье договора.

Отрицательные ответы Лондонского и Парижского кабинетов на примирительные предложения русского правительства не заставили себя ждать. Наш кабинет был извещен о них целым рядом сообщений через прусского посла генерала Рохова. Граф Нессельроде, представляя государю эти документы, выразил мнение, что всякая дальнейшая с нашей стороны попытка к примирению не может более привести к какому-либо результату. Император Николай разделил мнение своего канцлера, написав на докладе: "Вполне разделяю ваш взгляд. Все это смешно и недопустимо, словом, лишено здравого смысла. Я сделал все, что был должен и мог сделать. Я не могу сделать ничего более. Бог решит дело, и я подчинюсь Его воле".

Когда же вслед за тем государю была представлена копия Венского протокола 9 апреля, сообщенная нашему кабинету прусским поверенным в делах, то он ограничился замечанием: "Это достойно жалости (pitoyable), но ни в чем не изменяет моих решений". Несколько дней спустя был заключен и австро-прусский наступательный и оборонительный договор. Король доверил копию этого акта герцогу Мекленбургскому, а наш посол в Берлине барон Будберг прислал канцлеру прусский проект договора с изменениями, введенными в его текст по настоянию Австрии. Барон Будберг отмечал, что сравнение текстов указывает на различие в целях, которые преследовались сторонами. В то время как Австрия стремилась к возобновлению конвенции 1851 года и к обеспечению себе вооруженной помощи Пруссии, эта последняя имела в виду лишь удержать Австрию от дальнейшего сближения с западными державами. Барон Будберг в своем толковании умиротворяющего поведения Пруссии ссылался на ст. V договора, которая запрещала сторонам самостоятельно вступать в соглашения, противные его началам. Это обстоятельство предупреждало будто бы возможное сближение Австрии с Францией и Англией. Приведенное доказательство не показалось императору Николаю убедительным, и государь, читая депешу барона Будберга, отметил соответствующее место двумя восклицательными знаками.

Герцог Мекленбургский дождался в Берлине подписания австро-прусского союзного договора. Он донес государю письмом от 11 (23) апреля, что король прусский смотрит на заключение этого 1 1/2 договора как на единственное средство отвести Австрию от союза с нашими врагами. Прусский кабинет, писал он, и генерал Гесс заключили не только договор, но и добавочную статью, а также и особое "толкование", которое, впрочем, наши друзья находят недостаточным, хотя все зависит от того, насколько король будет тверд в своих намерениях. В конце своего письма герцог Мекленбургский прибавлял, что король Фридрих-Вильгельм отправит в Вену заявление, излагающее прусскую точку зрения на значение заключенного договора. Несмотря на несогласие короля последовать совету герцога и отказаться от подписания добавочной статьи, этот последний поздравлял герцога с существованием австро-прусского договора, так как "все новые известия плохи". Действительно, обстановка была, по словам герцога, такова, что второстепенные германские государства, и в особенности Бавария и Виртенберг, хотя и склонные к нейтралитету Германского союза, отказались бы последовать за одной Пруссией. К тому же в Вену к этому времени прибыли австрийский посол в Париже и личный друг Людовика-Наполеона барон Гюбнер и из Лондона герцог Кембриджский. Очевидно, что в этом случайном центре европейской политики что-то совершалось. Отказ Пруссии в заключении договора с Австрией или привел бы ее к необходимости подписать этот договор под совместным давлением Франции и Австрии, или же оставил бы Пруссию изолированной, бросая Австрию в направленные против нас объятия Франции.

Барон Мантейфель определенно заявил нашему послу барону Будбергу, что договор в том виде, в каком он был заключен, не связывал Пруссию до такой степени, чтобы лишить ее возможности поддерживать с нами дружественные отношения. Прусский министр утверждал далее, что Австрия будет настаивать перед нами на очищении княжеств, но должна будет, получив наше согласие, предъявить аналогичное требование и западным державам. Австрия могла добиваться от нас обещания приостановить военные действия, она могла даже в крайнем случае активно вмешаться в войну, но как барон Мантейфель, так и генерал Герлях уверяли барона Будберга, что Австрия категорически обязалась не предпринимать наступления на русскую территорию и не занимать своими войсками Сербию и Боснию.

В крайнем случае она могла лишь оккупировать Валахию. Вообще же целью этой державы был вызов в нашем Кабинете неуверенности, которая могла бы способствовать скорейшему заключению мира. Заслуживает внимание донесение графа Бенкендорфа, который во время свидания с генералом Врангелем услышал от последнего в высшей степени тревожные известия. Генерал виделся с возвратившимся из Вены владетельным герцогом Саксен-Кобургским, который ему передал, что Австрия дольше ждать не может. "Ей необходима, - говорил герцог, - эвакуация княжеств. Если Россия не склонится к этому, то Австрия решила объявить ей войну. К 20 июня у нее в Венгрии, Трансильвании, Буковине и Галиции будет 275-тысячная армия, готовая перейти границу. Сам император станет во главе ее, обратившись за содействием к Пруссии и к Германскому союзу и приглашая их перевести армию на военное положение. Едва ли Пруссия последует этому приглашению, но часть Германии сделает это, и тогда Пруссия волей-неволей принуждена будет вступить в борьбу с Россией". Герцог добавлял, что приведенные слова он слышал непосредственно от императора Франца-Иосифа.

Несмотря на то что сообщение о принятых в Вене решениях исходило от лица, известного своей неприязнью по отношению к императору Николаю (герцог Саксен-Кобургский был автором памфлета, направленного против государя), оно имело все признаки достоверности. Австрия была решительным противником освободительных планов императора Николая на Балканском полуострове и опасалась как роста русского влияния среди тамошних славян, так и особенно возбуждения подвластных ей самой славянских народностей.

Император Франц-Иосиф пригласил прусского короля в Тешен. Свидание монархов ни в чем не изменило, как сообщал барон Будберг, ни взглядов австрийского императора, ни политики графа Буоля, "для которого жалобы на нас являются лишь предлогом для сближения с Францией".

В действительности дело обстояло несколько иначе. Из сообщенной нашему Кабинету депеши прусского посла в Париже графа Гацфельда барону Мантейфелю видно, что хотя французское правительство и радовалось заключению австро-прусского союзного трактата, надеясь, что обе германские державы будут вовлечены ходом событий далее, чем предполагают, но сомневалось, однако, в этом. "Было бы величайшим несчастьем, - говорил Друэн де Люис Гацфельду, - если бы Петербургский кабинет удовлетворил Австрию ранее, чем русское могущество будет значительно ослаблено". Французский министр даже запугивал Австрию тем, что если Россия не будет ослаблена, то ничто не помешает ей по заключении мира с западными державами отомстить германским дворам. "Надо довести ослабление России, - повторял Друэн де Люис, - до того, чтобы отмщение стало невозможным".

Приведенного достаточно, чтобы заключить, что Австрия в то время не преследовала общих с западными державами целей, а исключительно заботилась о своих собственных, правильно или неправильно понимаемых, интересах. Прусское правительство, сообщая нашему кабинету депешу генерала Гацфельда, имело в виду склонить нас к удовлетворению австрийских требований об эвакуации княжеств.

Король Фридрих-Вильгельм, возвратившись из Тешена, отправил в Петербург облеченного своим особым доверием полковника Мантейфеля, который должен был изложить государю взгляды прусского монарха. Император Николай, выслушав сообщение, послал 7 июля графу Нессельроде собственноручную записку следующего содержания:

"Насколько я мог понять смысл и значение намерений прусского короля, которые полковнику Мантейфелю было поручено мне передать, то они таковы: 1) король желает, чтобы наш ответ Австрии был составлен в примирительных выражениях, оставляющих открытым путь к дальнейшим переговорам; 2) далее, король желал бы найти мотив считать ответ удовлетворительным, не дающим повода, по крайней мере по мнению короля, к разрыву между Россией и Австрией; 3) король считал бы себя в этом случае свободным от обязательств заключенной с Австрией конвенции, требующей от него содействия в случае русского нападения на австрийскую территорию; 4) король, признавая в этом вопросе начало взаимности, желает, однако, чтобы мы, считая это начало необходимым исходным пунктом, не ставили точных условий, а предоставили бы их будущим переговорам, которые должны вытекать из первоначального соглашения.

Вот все, что я мог понять. Поэтому настоящую записку надлежит показать г. Мантейфелю и спросить его, хорошо ли я изложил то, что ему было поручено передать. Не находит ли он нужным что-либо изменить или добавить, но письменно, чтобы избежать всяких недоразумений и чтобы сохранить записку как документ.

Раньше этого мне остается разъяснить еще два существенных пункта: 1) прусский король обязуется ответить нам: если Австрия перейдет, под предлогом позднего ответа, к военным действиям или если это уже совершается, то будет ли король считать себя связанным обязательством действовать сообща с Австрией в том случае, если военные операции, по причине несвоевременного нападения, приведут наши войска на австрийскую территорию? 2) Если король признает наш ответ удовлетворительным, а Австрия не признает его таковым и будет нас атаковать или если это уже совершается, то будет ли король считать себя обязанным защищать ее территорию или нет? Казалось бы, если король не признает справедливости австрийского нападения, то он не может, не противореча себе, оказывать ей помощь в том, что считает несправедливым. Вот пункты, которые необходимо выяснить вполне... Без уверенности в них ничего невозможно сделать".

В то время когда в Петербурге писалась приведенная записка, король Фридрих-Вильгельм отправлял государю собственноручное письмо. В нем король прусский определенно заявлял, что Австрия не займет никаких турецких областей, за исключением Придунайских княжеств, от занятия которых она может отказаться лишь в том случае, если наш ответ на австрийские предложения не отнимет у нее всякого для этого предлога. Фридрих-Вильгельм просил государя о доброжелательном ответе (reponse benigne) на требование Венского кабинета и гарантировал, что это поведет к тому, что дела в Вене примут лучший оборот. Он уверял далее, что император Франц-Иосиф сердечно предан государю (Vous rend son со...) и что он будет в Париже и Лондоне защитником его интересов, а главное, ничего не предпримет против России.

"Непосредственная опасность отказа, - пишет граф Нессельроде в своем всеподданнейшем отчете за 1854 год, - стала ясной, и мы не могли скрывать ее перед собой. Наш отказ не только обратил бы против нас Австрию, но на ее путь увлек бы Пруссию и Германию, которым мы отказали бы в уступке, правильно или неправильно считаемой ими открывавшей дорогу к миру. Удовлетворяя желаниям германских государств, мы, наоборот, хотя и не останавливали Австрию, но по крайней мере могли надеяться (как это было доныне) помешать Пруссии и Германии до конца следовать неприязненным намерениям Венского кабинета. Эти мотивы были причиной тому, что государь принял во внимание советы своего августейшего шурина и в Австрию был отправлен ответ, который оставлял открытым возможность дальнейших соглашений".

В ответе нашего Кабинета указывалось, что "мы были бы расположены добровольно очистить княжества, если бы получили от венского двора гарантии безопасности". Гарантии эти заключались в двух пунктах: во-первых, Австрия должна была обеспечить нам, на случай очищения русскими войсками княжеств, наступление перемирия, и, во-вторых, она должна объявить себя, вследствие последовавшей эвакуации, свободной от обязательств, принятых ею по отношению к другим державам, и нейтральной на случай возобновления военных действий. Кроме того, наш Кабинет требовал, чтобы эти гарантии были даны в письменной форме и были бы подтверждены Пруссией и Германией.

Канцлер одновременно с этим официальным ответом отправил нашему новому послу в Вене князю А. М. Горчакову другую депешу. В ней он объяснял, что княжества стали для нас, независимо оттого, какова бы ни была первоначальная цель их занятия, известной стратегической позицией с тех пор, как Турция объявила нам войну. Таким образом, при сложившейся новой обстановке очищение княжеств представляется для нас в военном отношении явной потерей, которая должна быть во имя справедливости соответствующим образом уравновешена. Граф Нессельроде, упомянув далее о Венском протоколе 9 апреля, добавил, что государь не только не стремится ни к завоеваниям, ни к разрушению Оттоманской империи, но, напротив, готов признать три начала протокола: неприкосновенность Турции, очищение княжеств и обеспечение прав турецких христиан. Канцлер не упомянул о четвертом пункте протокола, о связи "существования Оттоманской империи с общеевропейским равновесием", т. е. об исключении из норм действовавшего международного права преимуществ, признанных за нами Кучук-Кайнарджийским и Адрианопольским трактатами.

Канцлер давал князю Горчакову свои указания в то время, когда Австрия вступила уже с Оттоманской Портой в формальный договор, который имел целью не только достигнуть вывода наших войск из княжеств, но и осуществить пропущенный графом Нессельроде в вышеприведенной депеше пункт Венского договора от 9 апреля.

14 июля по новому стилю состоялось заключение Австро-Турецкой конвенции следующего содержания:

"Ст. 1. Его Величество император австрийский обязуется исчерпать все дипломатические средства для достижения эвакуации Придунайских княжеств занимающими их иностранными войсками и, в случае необходимости, даже ввести в дело для достижения этой цели надлежащее число войск.

Ст. 2. Направление военных действий в этом случае будет исключительно зависеть от командующего императорскими войсками. Тем не менее этот последний в надлежащее время будет сообщать о ходе операций главнокомандующему оттоманской армией.

Ст. 3. Его Величество император австрийский обязуется восстановить в согласии с оттоманским правительством в княжествах, насколько возможно, правовое положение в управление этими странами в соответствии с привилегиями, признанными Блистательной Портой. Восстановленные, таким образом, местные власти не будут распространять своих действий на контроль за императорской армией.

Ст. 4. Кроме того, императорский австрийский двор обязуется не входить с императорским российским двором ни в какое соглашение, которое не исходило бы из начала признания суверенных прав султана и неприкосновенности его империи".

Последние три статьи определяли порядок очищения княжеств австрийскими войсками после заключения мира между Россией и Турцией, условия содействия турецкими властями передвижениям, расквартированию и снабжению австрийских войск и, наконец, порядок ратификации заключенной конвенции.

После этого является вполне естественным, что депеши графа Нессельроде не могли встретить вожделенного единомыслия в Австрии, зашедшей слишком далеко по пути соглашений с Портой и морскими державами. Тем не менее император Франц-Иосиф, принимая от князя Горчакова в частной аудиенции его верительные грамоты, высказал мнение, что обязанности государя никогда не казались ему столь тяжкими, как при обстоятельствах, столь противоречащих чувствам сердца. Хотя Франц-Иосиф и не подтвердил при этом надежды, которую высказал наш посол, что ответ Петербургского кабинета должен удовлетворить австрийского монарха, но заметил, что в этом ответе заключается "зерно соглашения". Император уверял дальше, что приказ австрийским войскам вступить в Валахию не заключает никакой враждебной по отношению к нам мысли и обусловлен только решенной уже нами эвакуацией в этой области русских войск. Австрийская армия не вступит в пределы Валахии до тех пор, пока они там находятся.

Что касается графа Буоля, то он заявил нашему послу, что Венский кабинет сделает соответствующие представления Франции и Великобритании и исследует, насколько они расположены к перемирию, ведущему к полному умиротворению. Он предвидит, что морские державы потребуют гарантий в том, что перемирие не явится лишь средством выиграть время. Венский кабинет сообщит после рассмотрения и выдвижения требуемых гарантий свое мнение в Петербург. Австрийское правительство будет ожидать нашего ответа, но во всяком случае оно сохранит за собой свободу действий в будущем, воздерживаясь, однако, до разъяснения вопроса от всякой демонстрации. Граф Буоль предупредил, что он считает необходимым сообщить западным державам точный текст нашего ответа, и добавил: "Наше положение таково, что для нас невозможно особое соглашение с вами. Мы не можем отделиться от западных держав до тех пор, пока не будет достигнута наша общая с ними цель. Она состоит в неприкосновенности Оттоманской империи и в добром, твердом и надлежащем мире... Мы не можем быть ни посредниками, ни судьями. Мы заинтересованная сторона".

Князь Горчаков заметил на это австрийскому министру, что он напрасно отказывается от роли, которой никто ему и не предлагает, и если граф Буоль видит русского посла, мирно и дружелюбно к соглашению расположенного, то это происходит от осознания последним наших потенциальных сил. Князь Горчаков писал далее, что в Вену прибыл от имени короля прусского граф Альвенслебен с поручением содействовать к принятию Австрией на себя задачи сообщить западным державам наш ответ, который признавался Пруссией удовлетворительным.

Вообще нашему послу казалось, что дела принимают лучший оборот. В депеше от 30 июня (12 июля) он не только отмечал, что император Франц-Иосиф "начинает осваиваться с идеей возможности отойти от западных держав", но и высказывал убеждение, что "граф Буоль не так дурен, как мы думали". ("Не верю", - надписал государь против этой фразы депеши.) Далее князь Горчаков распространялся о том, что Пруссия, признав наш ответ удовлетворительным, может рассчитывать на остальную Германию, и это обстоятельство крайне озабочивает Австрию. От его внимания не ускользнула также перемена тона австрийской печати, умерившей свои нападения на Россию. Оптимистическому содержанию депеши несколько противоречило ее заключение, в котором князь Горчаков упоминал о словах, сказанных ему графом Альвенслебеном. "Несомненно, - сказал граф, - что с вашим приездом наступит видимый поворот, но я ему не доверяю".

Несколько иначе события освещал наш военный агент в Вене граф Штакельберг. Он, между прочим, писал, что приостановка вступления австрийских войск в княжества, с одной стороны, обусловлена известием, что русская армия еще не очистила их, а помериться с нашими войсками австрийцы были не в состоянии; с другой же стороны - сомнениями в том, последует ли Пруссия в могущих возникнуть осложнениях за Австрией. Нам не следует поэтому предаваться иллюзиям о возрождении прежних чувств, о покаянии и благодарности, а сказать, что любезный прием, оказанный князю Горчакову, есть только последствие рассудительности. ("Bravo, - пометил государь. - Bien juge, bien dit. C'est tout a fair ce que je pense et j'y reste".) Впрочем, граф Штакельберг замечал, что ни военная неподготовленность Австрии, ни ее тревожное внутреннее положение не остановят ее на избранном пути содействия западным державам, пока германские интересы будут затронуты нашей оккупацией княжеств.

Однако князь Горчаков очень быстро сориентировался в окружающей обстановке и сообщил в частном письме канцлеру, что "мы должны приготовиться ко всем, даже худшим, случайностям", что между графом Буолем и графом Альвенслебеном произошел разговор, в котором первый распространялся о французской идее протектората над княжествами; в случае же отказа Пруссии Венская конференция соберется в составе представителей трех держав. Но Пруссия заметно шла от уступки к уступке, от жертвы к жертве в пользу австрийских домогательств. Князь Горчаков высказывал опасение, что граф Буоль, получив отрицательные, как надо ожидать, ответы из Парижа и Лондона, соберет конференцию для того, чтобы принять к сведению совершившийся факт и заявить, что от Франции и Англии более добиваться нечего.

Наш посол отмечал далее, что Австрия и Пруссия пришли к соглашению относительно текста предложений, которые они совместно сделают германскому сейму во Франкфурте в связи с заключенным ими 20 апреля союзным договором. Хотя в эти предложения и были введены некоторые фразы Бамбергской декларации германских государств, но суть предложений от этого нисколько не изменилась.

Декларация, о которой упомянул князь Горчаков, была провозглашена в конце мая второстепенными германскими государствами, которые ввиду разногласия между Австрией и Пруссией решили самостоятельно определить основания политики Германского союза. Вопрос о положении, которое займет союз ввиду конфликта, естественно, возник еще в 1853 году, после объявления нам Турцией войны. Австрия и Пруссия не могли сговориться между собой относительно совместного предложения союзному сейму, хотя бы только в том смысле, что бы оно ограничивалось заявлением об общих усилиях с целью восстановления мира. В особенности Австрия настаивала на упоминании о необходимости решительной защиты ее двойных интересов великой державы и члена союза; Пруссия же удовольствовалась заявлением о своем намерении способствовать умиротворению. Это разногласие, подчеркнутое видимым сближением Австрии с западными державами, вызвало во второстепенных германских государствах опасение быть вовлеченными в войну, причем опасения эти возросли с того момента, когда стал известен прусско-австрийский союзный трактат от 20 апреля 1854 года. Незадолго до этого договора граф Нессельроде разослал нашим представителям при германских дворах циркулярную депешу, в которой разъяснял, что целью нашего Кабинета является предотвращение всеобщей войны и желание предостеречь германские дворы от того, чтобы они не поддавались стремлениям Франции и Англии вовлечь их в общеевропейский конфликт. Для чего государствам Германского союза следовало объявить себя строго нейтральными. Штутгартский и Мюнхенский кабинеты, и в особенности последний, имея в виду свои династические интересы в Греции, склонялись к мнению, что необходимо противостоять течению, увлекающему Германию в водоворот военных потрясений. Саксония предполагала сама предложить сейму объявить союз нейтральным, Ганновер же провозгласил себя самостоятельно нейтральным. Все эти государства, а также великие герцогства Баденское и Гессенское выработали в согласии с более мелкими владетельными дворами на совещаниях в Бамберге декларацию, состоявшую в следующем.

1) Эвакуация русских войск из княжеств не соответствовала бы германским интересам без сопровождения ее перемирием и одновременным отступлением других воюющих сторон; 2) каков бы ни был ответ России на ультиматум, который ей предъявлен, Германский союз должен быть допущен к рассмотрению этого ответа, а также участвовать в качестве европейской державы в будущих мирных переговорах; 3) интересы Германии состоят не только в свободном судоходстве по Дунаю, но и вообще в свободе торговли на всех водных путях к Черному морю, и наконец, 4) условиями присоединения Германского союза к Австро-Прусскому договору являются действительное обеспечение прав восточных христиан и неприкосновенность Греции.

Приведенные нами выше депеши князя Горчкова и графа Шта-кельберга были предметом доклада канцлера государю. Граф Нессельроде находил, что донесения наших агентов из Вены заключают лишь изложение противоречивых впечатлений и мнений, но что сами противоречия свидетельствуют о колебании Австрии, которое дает нам время для подготовки к событиям. Канцлер замечал, что неопределенность можно будет рассеять только по возвращении в Берлин посланного прусским королем к императору Францу-Иосифу подполковника графа Мантейфеля.

Известия из Вены продолжали быть тревожными. Князь Горчаков сообщал, что граф Буоль заявил своим приближенным: "Самое позднее, что мы начнем военные действия через три недели. Ответ, который мы пошлем в Петербург, вследствие полученных из Парижа и Лондона заключений, совпадает с отозванием Эстергази". Вместе с этим князь Горчаков писал об отправлении нашего ответа австрийским послам в Париже и Лондоне одновременно с даваемыми им инструкциями, содержание которых граф Буоль не намеревался сообщать ни князю Горчакову, ни австрийскому представителю в Петербурге графу Эстергази. Впрочем, инструкции эти стали известны нашему послу благодаря графу Альвенслебену и состояли в том, что австрийское правительство, находя в признании Петербургским кабинетом трех пунктов протокола от 9 апреля зерно справедливого соглашения, приглашает, несмотря на умолчание о четвертом пункте, западные державы принять русский ответ в самое серьезное внимание и уповает на то, что их решения не лишат Австрию надежды на горячо желаемый ею мир. Венский кабинет, не предвосхищая их решений, полагал, что требование эвакуации войска из княжеств будет первым условием морских держав. В инструкции не было ни слова сказано о том, что Австрия не окажет союзникам содействия, если требования их зайдут слишком далеко, хотя граф Буоль и уверял князя Горчакова, что в этом именно и заключалось значение инструкций, данных им послам в Лондоне и Париже.

Сведения, полученные князем Горчаковым от подполковника графа Мантейфеля, не были утешительны. Наш посол предупредил графа Ридигера о вероятности разрыва с Австрией и рекомендовал в случае вторжения австрийцев в наши пределы немедленно сообщить об этом государю и королю прусскому, который не присоединится к Австрии, если будет установлено, что нападение последует с ее стороны. Впрочем, на следующий день граф Буоль уверил нашего посла, что венский двор не предпримет по получении ответов из Парижа и Лондона никакой решительной меры без предварительного сношения с Петербургом.

Днем позже состоялась новая беседа князя Горчакова с австрийским министром. На вопрос нашего посла, какое значение приписывается Венским кабинетом четвертому пункту протокола от 9 апреля о связи политики Турции с общеевропейским равновесием, граф Буоль не дал определенного ответа. Беседа перешла на тему оккупации австрийцами княжеств. Граф Буоль утверждал, что Австрия никогда не даст повода к войне с Россией. Князь Горчаков заметил на это, что если генерал Гесс, вступая в княжества, попросит нашего главнокомандующего очистить страну, а последний ответит, что он остается на своих позициях, и австрийцам придется нас атаковать, то такое положение вещей приведет к войне. "Нет, войны не будет, - ответил на это австрийский министр. - Мы только исполним обязанность заставить вас освободить территорию, занятую вами в нарушение трактатов. Как только этот результат будет достигнут, а это вопрос чести для нашего государя, то мы остановимся у ваших границ, ни в каком случае не переходя их. Напротив, если вы в виде репрессии вступите на нашу территорию, то вы и будете нападающей стороной, а тогда против вас восстанет весь Германский союз, который, как я узнал сегодня по телефону, присоединился к конвенции от 20 апреля.

Князь Горчаков продолжил беседу. Он указывал, увлекаясь "теорией и географией", на возможные в будущем пагубные для Австрии последствия ее политики. Рано или поздно, говорил он, но мир восстановится, и у Австрии навсегда останется в лице России могущественный сосед, который будет помнить кровавую обиду. Это не угроза, добавил наш посол, а просто аргумент.

Граф Буоль был, видимо, поколеблен. Он в дружеском тоне заметил: "Бьет предпоследний час. Я вам благодарен за откровенность друга. Оставим в покое войну и займемся миром. Я надеюсь, что мы его достигнем". Далее он начал разъяснять, что сделанное им указание западным державам на требование освобождения княжеств не должно вызывать упреков в неблагодарности Австрии, так как Россия уже выразила намерение очистить эти области.

"Нам нужно, - добавил граф Буоль, - не обещание, но самый факт эвакуации. Дело идет о чести императора, и я желал бы избежать необходимости потребовать очищения в определенный срок".

Отношения становились, видимо, обостренными. Когда князь Горчаков обратился с просьбой о предоставлении ему новой аудиенции у Франца-Иосифа для вручения ответа государя на извещение о браке австрийского императора, то он получил записку от графа Буоля, в которой этот последний сообщал, что ответ может быть передан через министра, так как император пребывает вне города и лишь изредка приезжает в столицу.

Французский кабинет наконец заговорил, хотя заявления его, о которых князь Горчаков узнал в Вене, еще нельзя было считать окончательными. В Париже наши предложения находили недостаточными для вступления в мирные переговоры и со своей стороны ставили условием таких переговоров предварительное принятие нами следующих четырех пунктов: 1) пересмотр трактатов, заключенных Россией с Портой; 2) отречение от протектората над княжествами; 3) обеспечение прав христиан и 4) свобода судоходства по Дунаю. Тюильрийский кабинет добавлял к этому, что он оставляет за собой свободу ставить в течение дальнейших переговоров еще новые условия. Граф Буоль решил, по сведениям князя Горчакова, обменяться взглядами с Прусским кабинетом и запросить французское правительство о более точном изложении его предложений. В другой депеше, отправленной в тот же день, князь Горчаков изложил четыре пункта следующим образом:

1) пересмотр трактата 1841 года;

2) замена русского протектората в княжествах европейской гарантией;

3) свобода судоходства по Дунаю;

4) отмена протектората, осуществляемого державами в пользу своих единоверцев разных исповеданий, и установление общей гарантии прав и преимуществ христиан.

Князь Горчаков сообщал далее, что Англия присоединилась к французским заявлениям и что граф Буоль запросил морские державы, согласны ли они на перемирие, если Россия примет изложенные выше пункты. Франция ответила утвердительно; после же некоторого колебания к ней присоединилась и Англия. Граф Альвенслебен передал князю Горчакову слышанное от графа Буоля заявление, что если Петербургский кабинет примет четыре пункта, а морские державы откажутся от перемирия или от серьезных мирных переговоров, то Австрия отступится от них и перейдет на нашу сторону. Наш посол, не придавая слишком большого значения словам австрийского министра, заметил лишь, что они являются показателем двойственности течений в венских решающих кругах, причем дело клонится всегда к соглашению, когда император Франц-Иосиф действует по собственному побуждению.

Князь Горчаков представил канцлеру по поводу предложенных нам четырех пунктов обширные материалы, состоявшие из его письма к графу Нессельроде и двух приложений, лит. А и В. В письме, которое являлось вступлением к двум упомянутым документам, наш посол отметил, что вопрос о дальнейшем образе действий Австрии поставил бы в затруднение не только его, но, быть может, и саму Австрию. Далее князь Горчаков, коснувшись того, что Великобританский кабинет был бы рад нашему отказу от принятия четырех пунктов, так как это дало бы ему возможность взять назад свое на них согласие, находил, что, в сущности, пункты, выдвинутые западными державами, особой опасности для нас не представляют. Трактат 1841 года, по его словам, не являлся предметом особой заботы с нашей стороны в отношении сохранения его неприкосновенности. Статья о свободе судоходства по Дунаю также уже принята нами. Остается только четвертый пункт, говорящий о гарантии прав христианских исповеданий. В нем, собственно, и заключалось все дело ("c'est la clef de la voute"), но "я уверен, - писал Горчаков, - что государь никогда не позволит, чтобы наши единоверцы были менее обеспечены после тех великих жертв, которые мы принесли для их пользы, чем они были обеспечены ранее этих жертв". Важность четвертого пункта зависела, по мнению нашего посла, от той редакции, которая будет ему придана, а значение его определится дальнейшей практикой. "Я думаю, - продолжал дальше князь Горчаков, - что всякая овца найдет своего пастыря, и никакие громкие фразы о коллективной гарантии не помешают ни одному православному прежде всего обратиться к представителю России. Если эти представители хорошо будут исполнять свой долг, то число тех, которые ныне произносят "Боже, Царя храни", не уменьшится ни на одного".

Князь Горчаков, повергая к стопам монарха возможность судить об его, князя Горчакова, прозорливости (perspicacite), подчеркивал лишь свое уверение в том, что государь найдет во всем сказанном автором записок "русское сердце и русское чувство" ("le caeur et la veine russe").

Приложение лит. А начиналось указанием, что цель войны заключается в укреплении на твердых основаниях прав наших балканских соплеменников православного исповедания. Если эта цель может быть достигнута согласием великих держав, обусловленным распространением такого укрепления прав и на другие христианские вероисповедания, то ничто не препятствует заключению мира. Требование Австрии об освобождении княжеств нами уже в принципе принято, но только оно должно быть оформлено так, чтобы не вызвать ущерба нашему достоинству. Протекторат над княжествами являлся для нас в материальном отношении предметом постоянных забот и затруднений и при этом создавал призрак нашего участия в злоупотреблениях господарей. В нравственном отношении он действительно оказывал влияние на воображение христианских народностей Турции, хотя в сущности протекторат над испорченными и дикими (batardcs) валахами и молдаванами менее важен, чем престиж в глазах балканских народностей нашей расшПотому отречение от формального протектората над княжествами, при условии освобождения их от всякого протектората, не представило бы особых затруднений. Если это отречение обусловить еще очищением Сербии от турецких гарнизонов, то наш престиж, среди балканских славян не только не умалился бы, но, наоборот, возвысился бы в крупных размерах.

Вообще результаты всяких соглашений следует оценивать, по мнению князя Горчакова, с практической точки зрения. История и географическое положение дают России преимущества, которые невозможно уменьшить никакими письменными соглашениями. На предполагаемый мир надлежит смотреть только как на перемирие. Будущий конфликт неизбежен, но для него мы будем иметь в выигрыше время и запас политической мудрости, которые дадут нам возможность подготовить другую почву.

Государь, соглашаясь, по существу, со всеми рассуждениями князя Горчакова, выразил, однако, в собственноручных отметках, сделанных на полях письма, мнение, что естественным прекращением русского протектората в княжествах может быть только их полное освобождение от турецкого владычества, т. е. их независимость.

В приложении лит. В князь Горчаков подчеркивал, что Австрия, несомненно, вновь поднимет вопрос об освобождении нами княжеств. Она может сделать это в форме, оставляющей открытой возможность дальнейших переговоров, или в форме решительного требования, несовместимого с нашей военной честью. Князь Горчаков советовал в этом последнем случае не давать никакого ответа, но покинуть княжества, развернув армию у Прута. Такой образ действий, не связывая нас ничем в будущем, поставил бы Австрию в крайне затруднительное положение, которое заставило бы ее вскоре искать исхода в мирных переговорах уже по ее личному почину.

Эти мысли князя Горчакова получили полное одобрение государя, который испещрил труд нашего посла в Вене собственноручными пометками: "fort bien", "parfait" и "juste".

Эвакуация наших войск из княжеств совершалась молчаливо, как необходимая стратегическая мера, без принятия каких-либо обязательств и без какого-либо дипломатического акта, который мог бы свидетельствовать, что она происходит в удовлетворение чьим-либо требованиям. Армия князя М. Д. Горчакова отходила на Прут, никем не преследуемая и не разбитая, во всеоружии и в полном спокойствии, имея целью занятие новой стратегической позиции, которая была избрана верховным ее вождем для отражения возможного нападения с Запада. Австрийский кабинет был уведомлен о начавшейся эвакуации лишь несколькими словами князя Горчакова, подтверждавшими только сам факт отхода наших войск из княжеств.

Граф Нессельроде телеграфировал князю Горчакову в Вену, что "эвакуация должна быть рассматриваема как стратегическая необходимость и ни в каком случае - как уступка Австрии". Нашему послу поручалось заявить Венскому кабинету, что выступление русских войск из княжеств лишает сосредоточение австрийских сил всякого мотива, и если оно будет продолжаться, то наше правительство вынуждено будет усматривать в этом признак воинственных стремлений и не замедлит со своей стороны принять соответствующие меры. Князь Горчаков уведомил наш Кабинет в ответ на эту телеграмму, что известие об эвакуации произвело в Вене благоприятное впечатление, и отметил, что решение государя "удесятерило силу нашего политического и военного положения". Но император Николай не так легко уже поддавался уверениям Австрии в ее добрых чувствах.

"Faites savoir a Gortchakoff, - пометил государь на докладе графа Нессельроде, - que je n'ajoute aucune foi a la sincerite de 1'Autriche; qu'il se tient fortement en garde de surprise et suit en tous points le programme de la note Lit. B, que j'adopte completement".

Граф Буоль, приняв к сведению наше сообщение об эвакуации и выразив свою радость по этому поводу, заявил, в свою очередь, князю Горчакову, что Австрия намерена для охранения в них порядка ввести в Валахию две бригады своих войск и желала бы осведомиться, насколько это соответствует видам императора Николая. Государь повелел немедленно ответить, что он не входит в вопрос о том, займут ли австрийские войска княжества после нашего ухода, так как эвакуация происходит единственно потому, что государь признает ее своевременной, а не по каким-либо другим мотивам. Князю Горчакову вновь рекомендовалось при этом неуклонно держаться позиции, выработанной в его записке лит. В и блюсти полную осторожность.

Наш образ действий вызвал в венских политических кругах ту тревогу, которую предвидел князь Горчаков и на которую указывал в своей записке. Генерал Гесс старался в беседе с нашим военным агентом графом Штакельбергом уверить, что эвакуация войск повлекла за собой приостановку сосредоточения или даже отвод австрийских войск от наших границ, но в то же время он предостерегал, что дальнейшие мероприятия в этом направлении последуют лишь после более подробных объяснений нашего Кабинета в письменной форме, а не путем сообщения краткого содержания телеграфной депеши. Граф Штакельберг выражал со своей стороны мнение, что указания генерала Гесса о принятии австрийскими военными властями мер для приостановки подготовки к войне несущественны, так как подготовка в действительности продолжается. Он полагал, что нам и впредь следует держаться выжидательного образа действий, чтобы заставить Австрию или разоряться на непосильное для нее содержание на военном положении крупных сил, или броситься в войну, которая приведет ее к банкротству и революции.

Несомненно, что Венский кабинет сознавал всю опасность двойственности своей политики, которая привела к крайнему напряжению его отношений с нами. Поведение, которого придерживался князь Горчаков в вопросе об эвакуации, ясно показывало австрийским государственным деятелям, что Венский кабинет не может более рассчитывать ни на какое доверие в Петербурге.

Это сознание отчужденности в связи с заботой противодействовать во имя австрийских интересов росту нашего влияния среди славян и вообще на Балканском полуострове привело Венский кабинет к более тесному единению с западными державами. Оно выразилось в сделанном графом Буолем заявлении французскому и английскому правительствам, которое стало нам известно через Берлинский кабинет. В этом заявлении граф Буоль излагал содержание четырех пунктов и потом добавлял: "Нижеподписавшийся уполномочен заявить, что его правительство принимает к сведению решение Франции и Англии не входить с императорским Российским двором ни в какое соглашение, которое не заключало бы со стороны этого двора полного и безусловного признания вышеприведенных четырех пунктов. Венский кабинет обязуется также не входить в переговоры иначе как на указанном основании, оставляя, впрочем, за собой право свободной оценки условий восстановления мира в том случае, если бы Австрии самой пришлось принять участие в войне".

Князь Горчаков сообщал частным образом канцлеру, что, руководствуясь данными ему указаниями, он принужден призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы сохранить с австрийскими министрами корректные отношения. "Я решил сделаться, - писал он, - только абстрактным принципом долга. Если бы я слушался лишь моей плоти и крови, если бы я не сдерживал кипения моего национального чувства, то мне, как и Мейендорфу, невозможно было бы не выражать возмущения, которое вызывается каждой новой с ними беседой". На нашего посла успокоительно действовали только известия о том, что сам император Франц-Иосиф был убежден в устранении опасности благодаря свершившемуся освобождению нами княжеств. "Сердце императора Франца-Иосифа, - писал князь Горчаков, - преисполнено радости". Однако из содержания письма нашего посла было видно, что одного этого утешения ему было мало. Он сравнивал свое положение с положением графа Эстергази в Петербурге, которому также Приходилось прикрывать корректными внешними формами напряженность действительных отношений.

В начале августа граф Эстергази сообщил графу Нессельроде Депешу от своего правительства, в которой граф Буоль подчеркивал, что Франция и Англия только вследствие настояний Венского кабинета согласились сформулировать в четырех пунктах, о которых говорилось выше, свои условия для вступления в мирные переговоры. Австрийское правительство горячо рекомендовало принять нам эти условия к серьезному рассмотрению.

"Вы употребите все усилия, - писал граф Буоль графу Эстергази, - чтобы подкрепить ценность доказательств в пользу безусловного принятия оснований, на которых мы считаем еще возможным положить предел несчастьям войны, уже потребовавшей столько жертв и обещающей несомненно принять еще более широкие размеры. Австрия усматривает единственный шанс всеобщего соглашения в прямом принятии этих оснований, которые она считает условиями твердого мира. Поэтому петербургский кабинет, принимая четыре пункта, о которых идет речь, может рассчитывать на нашу готовность обратиться к морским державам с самыми серьезными представлениями, чтобы склонить их к немедленному открытию переговоров и условиться об одновременном приостановлении военных действий. Еще раз мы заклинаем (nous adjurons) императорский Российский двор углубиться в неизмеримое значение решения, которое им будет принято, а потому нет надобности рекомендовать вам, чтобы вы, граф, использовали все средства для достижения того, чтобы это решение соответствовало интересам мира. Крайняя серьезность положения может дать вам указание на то нетерпение, с которым мы ожидаем ответа Русского кабинета, и я вас приглашаю сообщить этот ответ в возможно скорейшем времени".

Император Николай, со вниманием следя за поведением австрийского правительства и хорошо знакомый со всеми документами, разобранными нами выше, убедился во враждебном направлении австрийской политики в отношении русских интересов. Государь, решившись противодействовать враждебному поведению Австрии, не потерял, однако, окончательной надежды на возможность соглашения трех монархических дворов и противопоставления его соглашению западных держав. В этой возможности государя убеждала как осторожная политика Пруссии, так и вера в личные чувства императора Франца-Иосифа, совместно с сообщениями графа Штакельберга о безвыходном положении, в котором очутилась Австрия. Государь признавал письма Штакельберга "весьма замечательными" и, видимо, руководствовался в оценке политического положения заключенными в них данными. О таком именно настроении императора Николая и его убеждениях свидетельствует его собственноручная записка, относящаяся, как видно из ее содержания, к первым числам августа 1854 года. Мы приводим ее полностью в переводе на русский язык.

"1) Мы объявили, что взялись за оружие не для завоеваний, а единственно для восстановления установленных нашими трактатами с Турцией религиозных прав в пользу их христианских подданных, которые исповедуют греческую веру.

2) Австрия пожелала, ссылаясь на опасность для своих пограничных славянских провинций, население которых частью исповедует греческий обряд, видеть в наших военных операциях призыв к восстанию ее подданных. Исходя из этого заключения она противопоставляла нам сначала свои плохо замаскированные опасения, а вскоре затем и свою враждебность, вовсе не считаясь ни с нашими торжественными заявлениями, ни с конфиденциальными уверениями, сделанными мною самому императору.

3) Австрия не ограничилась этим. Она пожелала установить, как условие sine qua поп, неприкосновенность Турции; она осуждала, таким образом, в своих интересах и видах все подвластные Турции христианские народности на бесконечное иго и присваивала себе право определять судьбу наших братьев.

4) По мере того как мы изыскивали средства успокоить несправедливые опасения Австрии, она, смелея все более, вступила в соглашение с Францией и Англией с целью подтвердить общность их намерений. И это случилось в то время, когда оба эти государства были уже в войне с нами; сама же Австрия считала себя в мире с Россией.

5) Она, утверждая, что находится с нами в мире, вооружалась в чрезвычайных размерах и двинула большинство своих сил не только в те свои области, откуда они угрожали флангу и тылу нашей армии в княжествах, но и непосредственно к границе нашей империи.

6) Не ограничиваясь сделанными нам в согласии с Пруссией предложениями очистить княжества, она заключила трактат с Портой, находящейся в войне с нами, и получила от турок право занять провинции, которые она заставляла нас очистить.

7) Когда мы сообщили Австрии об оставлении нами княжеств, то она избрала этот момент, чтобы обменяться с Францией и Англией нотами, устанавливающими условия, на которых предполагается с нами вести переговоры о мире, хотя она все еще утверждает, что между ею и нами существует мир.

8) Наконец, когда наши войска вернулись в свои пределы, то она вместе с турками занимает Придунайские княжества; а так как турки намерены двинуться на нас, то в Вене решено не противиться этому, не объявляя при этом нам войны.

Я спрашиваю, в войне или в мире мы с Австрией и могут ли быть нами терпимы ее поступки без унижения в собственных наших глазах и в глазах всего света. Не пора ли потребовать от императора удовлетворения за все, что сделано актами, не поддающимися квалификации?"

Далее государь наметил программу возможного примирения.

"Условия, - писал император Николай, - при которых соглашение было бы возможно, должны заключаться в следующем:

1) немедленное отступление от наших границ всех излишне сосредоточенных там войск, за исключением обыкновенных гарнизонов Галиции и Буковины;

2) немедленное выступление австрийских войск из Придунайских провинций или же обязательство заставить турок уйти оттуда в кратчайший срок;

3) восстановление в этих областях законного, определенного нашими трактатами, порядка, под управлением господарей;

4) признание всех наших прав, установленных нашими прежними договорами с Турцией;

5) уничтожение нот, обмененных с Францией и Англией;

6) уничтожение договора с Турцией.

Полумесячный срок мог бы удовлетворить нашим требованиям. Вместо этого мы обещаем допустить Австрию к протекторату над княжествами на равных правах с нами, но и при возложении на нее равных обязанностей.

Мы готовы вступить в переговоры с Пруссией и Австрией о будущих условиях протектората, который надлежало бы установить в турецких владениях для живущих там христиан, исповедующих греческий, католический и протестантский обряды. Согласившись на этих началах, мы действовали бы сообща, чтобы склонить к их признанию христианские державы Европы и заставить Турцию их принять... На таких условиях - забвение прошлого".

В архивах не сохранилось никаких следов по проведению в жизнь изложенных мыслей государя. Вероятно, записка осталась без движения, и она может лишь ярко свидетельствовать потомству о поведении Австрии в отношении облагодетельствовавшего ее своей продолжительной дружбой и жертвами монарха.

Как замечено было выше, Прусский двор, действуя под влиянием разнообразных мотивов и соображений, не последовал за Австрией по пути, ведущему к тесному единению с западными державами. Хотя он заключил с ней "наступательно-оборонительный" союзный договор, но обставил свое участие в активном его осуществлении условиями, умеряющими в значительной степени австрийский задор. Вообще прусская политика подвергалась странным колебаниям и находилась под влиянием самых разнообразных условий. Она находилась под впечатлением традиционной дружбы с Россией и христианских чувств короля Фридриха-Вильгельма с его крайне щепетильной и мучимой сомнениями совестью, под опасением наполеоновской Франции, определялась стремлением объединить вокруг прусского центра второстепенные германские государства и соперничеством с Австрией на федеральном сейме. В Берлине еще твердо не знали, как использовать в интересах Пруссии возникший кризис, и потому держались в предвидении грядущих событий выжидательной политики.

Берлинский кабинет признавал удовлетворительным наш ответ Австрии от 17 июня, в котором мы присоединялись к трем положениям Венской конференции от 9 апреля и заявляли о возможности очищения нами княжеств. Барон Мантейфель сообщил барону Будбергу, что Прусский кабинет опасается, как бы граф Буоль не высказал в своих депешах в Париж и Лондон, что наш ответ, по мнению Австрийского кабинета, не вполне удовлетворителен, а также того, как бы он не предоставил самим западным державам высказать о нашем ответе обязательное для Австрии суждение. Со своей стороны барон Мантейфель заметил, что Пруссия не разделяет мнения графа Буоля о необходимости подвергать наш ответ от 17 июня обсуждению на венских конференциях. Он рассматривал его как сообщение, имеющее целью разъяснить отношение между Россией и германскими государствами и потому совершенно чуждое в то время для морских держав.

В тот же день наш посол в Берлине сообщал, что барон Мантейфель решил не делать более никаких уступок Австрии и заявить в Вене о неприятном впечатлении, произведенном последними австрийскими сообщениями.

Король Фридрих-Вильгельм отправил в Вену графа Мантейфеля с целью повлиять на австрийскую политику в смысле удержания ее в границах благоразумия. Граф Мантейфель имел поручение непосредственно обратиться к императору Францу-Иосифу. Барон Будберг узнал о результатах миссии от самого графа Мантейфеля, который убедился в том, что император Франц-Иосиф "смотрит во всем, что касается политических дел, глазами графа Буоля". Достигнуть изменения австрийской политики, по мнению графа Мантейфеля, возможно было со стороны Пруссии лишь твердостью и непоколебимостью в подтверждении своих заявлении, а со стороны России "воздержанием от агрессивных действий, упорным сохранением принятого положения и спокойным ожиданием нападения". Барон Будберг сообщал далее, что министр барон Мантейфель упомянул в беседе с ним о присланной графом Буолем в Берлин депеше, в которой австрийский министр напоминал в решительных словах об обязательствах союзного договора от 20 апреля. В ответ на это прусский кабинет ограничился лишь кратким заявлением, что, считая разъяснения России удовлетворительным, он не находит причин для обращения к особой статье союзного договора.

Пруссия старалась, следуя самостоятельным политическим путем, найти поддержку у второстепенных германских государств. Она преследовала двойную цель. С одной стороны, ей представлялся случай оттолкнуть всю Германию от Австрии и собрать ее вокруг себя, с другой же - она надеялась охладить австрийскую горячность несочувствием германских государств слишком решительным проявлениям воинственности венского кабинета.

Барон Будберг изложил в депеше от 24 июля содержание бесед короля Фридриха-Вильгельма с королями баварским и виртембергским, происходивших в Мюнхене. Оба южногерманских государя оказались противниками австрийской политики, так как она могла повести к разрыву между Россией и Австрией, тяжелые последствия которого пришлось бы нести всему Германскому союзу. Однако оба короля были того мнения, что, если бы все усилия свергнуть Австрию с пути, ведущего к разрыву, были тщетны, то вся Германия должна стать на сторону Австрии.

Баварский министр фон дер Пфордтен, решительным образом осуждая "постыдную политику Австрии", тем не менее заявил представителю прусского правительства при общегерманском сейме, что союз между германскими государствами и Россией является "полной невозможностью". Несколько более колебался в этом отношении саксонский первый министр барон Бейст, который даже приезжал в Берлин справляться, насколько Пруссия расположена стать во главе второстепенных государств для противодействия австрийской политике. Но во всяком случае мы не могли рассчитывать на серьезную поддержку второстепенных германских государств, которые, по мнению барона Будберга, были, во-первых, связаны с Австрией традиционными узами политической общности и, во-вторых, в высшей степени опасались, чтобы не поднялась, в случае поражения Австрии, революционная война и не повторились события 1848 года.

Взгляд барона Будберга оказался совершенно правильным. Баварское правительство очень рассчитывало на свидание королей в Мюнхене в том отношении, что оно станет "отправной точкой более тесного сближения дворов, вступивших в соглашение в Бамберге, с Берлинским кабинетом". Но произошло нечто совершенно обратное. Обмен мыслей с южногерманскими государями так подействовал на короля Фридриха-Вильгельма, что барон Будберг считал его гораздо более сильным сторонником Австрии, чем его советники. Нашим послом особенно подчеркивалась роль Бисмарка, "влияние которого в германских делах было если не решающее, то во всяком случае очень большое". Бисмарк боролся против мнения о солидарности интересов Германии с австрийскими "со всей энергией, вдохновляемой его ультрапрусскими убеждениями, не всегда лишенными, хотя и бессознательного, прусского честолюбия".

Барон Будберг выражал надежду, что в ближайшем будущем, когда наш ответ на австрийский запрос будет сообщен сейму, Пруссия, признавая его удовлетворительным, укрепит при сочувствии других германских государств свое положение и станет более самостоятельна в своей политике.

Но надежда эта не оправдалась, и призывы нашего посла к большей политической самостоятельности не находили отклика у прусских государственных мужей. Его приглашение, обращенное к барону Мантейфелю, о том, чтобы Пруссия заявила письменно, что она считает себя свободной от обязательства защищать, согласно договору от 20 апреля, австрийскую территорию, было отклонено прусским министром.

Император Николай отправил для более полного выяснения взглядов и намерений прусского короля в Потбус, где находился в августе двор, графа Бенкендорфа. Это особенно было необходимо ввиду начавшейся мобилизации прусской армии и сосредоточения наступательных сил уБалтийского побережья.

Письмо графа Бенкендорфа военному министру от 23 августа (4 сентября) содержит ряд ценных указаний на влияния и настроения, которые господствовали при Берлинском дворе.

Наш военный представитель был самым сердечным образом встречен полковником графом Мантейфелем, генералом Герляхом и Бисмарком, после свидания с которыми немедленно состоялся и прием у короля. "Король, - писал граф Бенкендорф, - принял меня, если осмелюсь так выразиться, с нежностью, задержал более часа в своем кабинете, спрашивал о Петербурге и выслушал все, что я получил приказание передать ему от имени нашего Августейшего повелителя. Король как бы отстранялся от всего, что я имел честь ему представлять, и все возвращался к своим сердечным и искренним чувствам к императору. Он позже сказал мне: "Со времени вашего отъезда мое положение становилось изо дня в день все более трудным. Вы не поверите всей горечи, которую я испытываю из-за Англии. Еще на днях лорд Кларендон в обидных словах жаловался графу Бернсдорфу на то, что сообщения нашего кабинета вашему излагаются в дружественном тоне". В Австрии все ухудшилось: граф Буоль и Бах все держат в руках. Все высшие чины армии и военная свита императора за вас, но они не смеют высказываться, потому что император говорит о делах лишь с министрами. Я должен, однако, отдать ему справедливость, так как он уверяет меня, что его штыки никогда не перейдут вашу границу... Граф Альвенслебен сообщает мне в последних донесениях, что, может быть, приближается поворот во взглядах императора, хотя на это не следует особенно рассчитывать".

Король, ознакомившись с привезенными графом Бенкендорфом документами, сообщил ему на следующий день, что он намерен переслать в Вену письмо, написанное ему государем. Оно, несомненно, должно произвести смятение среди советников императора Франца-Иосифа и окажет, быть может, желаемое влияние. Далее король заметил, что австрийскому императору лишь 24 года и дело старших возрастом государей открыть ему глаза на то, как плохо его советники служат интересам его страны.

Граф Бенкендорф вел в Потбусе продолжительные беседы с генералом Герляхом и с полковником графом Мантейфелем. Они заметили, что прусская политика не может держаться почвы, на которую стала политика нашего кабинета, так как разрыв с западными державами без крайней для этого необходимости очень опасен для Пруссии. Франция не готова к войне на Рейне, но Англия может одним ударом уничтожить морскую торговлю Пруссии. Разрыв с Австрией был бы еще опаснее, так как король убедился из бесед с южногерманскими государями, что они станут на сторону Австрии. Он считает себя единственным во всей Германии союзником России. Только поэтому Пруссия обратилась к нашему кабинету с нотой, в которой приглашает принять с самым серьезным вниманием четыре пункта, предложенные Францией, и только потому она продолжает держаться трактата от 20 апреля, который является средством удерживать Австрию от рискованных шагов. Значение, придаваемое Пруссией этому договору, видно из переписки между Берлинским и Венским кабинетами, которая будет предъявлена барону Будбергу. Король считает себя нравственно связанным с Россией, и Пруссия своим поведением достигла фактического упразднения соглашений Венской конференции четырех держав.

Конечно, это обстоятельство имело серьезную ценность, но оно само по себе нисколько не предрешало вопроса о наших дальнейших отношениях с Австрией и о той роли, которую в наступающих событиях придется играть Германскому союзу. Пруссия мало-помалу должна была склоняться если не к внешним формам австрийской политики, то к ее сущности, так как в противном случае она рисковала потерять влияние в Германии. Франкфуртский сейм должен был столкнуться с вопросом о четырех пунктах и высказаться о них с достаточной определенностью. Так оно и случилось, и общегерманскому сейму был предложен следующий проект резолюции:

1) Германская федерация признает четыре пункта, как воплощающие в себе основание для восстановления твердого мира и законного порядка в Европе; для германских интересов особенно важное значение имели первый и второй пункты, которых федерация и будет придерживаться; 2) поэтому усилия для примирения воюющих сторон должны продолжаться исходя из указанного основания; 3) всякое нападение на Австрию, на ее территорию или на ее войска в Придунайских княжествах влечет для всей Германии обязательство поддержать ее всеми средствами.

Дальнейшими двумя пунктами резолюции поручалось военной комиссии и политическому комитету сейма выработать и принять надлежащие меры в связи с вышеприведенными его постановлениями.

Приходится, таким образом, признать справедливость слов Друэн де Люиса в отношении роли германских государств в политических комбинациях, вызванных обострением Восточного вопроса.

"Известно, - писал французский министр, - каково было значение нейтральных государств в переговорах, относившихся к Восточной войне; как одобрение большей части этих государств и присоединение к нам некоторых помогли Франции и Англии утвердить преобладание, окончательно увенчавшееся успехом их оружия. В особенности германские дворы сильно повлияли своими решениями на ход событий".

Четыре пункта объединили чуть ли не всю Европу.

Глава XVI. Организация союзных армии, их планы и действия на Черном море до августа 1854 года

Ко времени вступления князя Варшавского в командование Дунайской армией в число наших врагов открыто стали две западные державы - Англия и Франция, и авангарды их войск вступили уже на территорию Балканского полуострова. Этот факт для нас не был неожиданностью, и уже после Синопского боя, а в особенности после входа эскадр западных держав в Черное море для защиты турецкого флага не могло быть сомнений в приближающемся открытом разрыве с англо-французами, что и было, как известно, введено в предположение императора Николая о характере ведения кампании 1854 года.

Об истинных намерениях новых союзников султана и мечтах, которые ими руководили в то время, когда Париж и Лондон мастерской рукой подготовляли выгодную для себя политическую обстановку и сумели почти всю Европу сделать враждебной России, сказал" что-либо точно нельзя, так как солидные иностранные источники о них умалчивают, а тайники дипломатических архивов этих государств остались для нас закрытыми. Если холодные и рассудительные англичане и руководствовались, может быть, более практическими целями сохранить неприкосновенность Турции и ослабить наше могущество на Черном море, то трудно предположить то же об увлекавшемся и склонном к иллюзиям руководителе политики Парижского кабинета, который и по своему характеру, и по всей обстановке воцарения должен был иметь какие-либо скрытые планы, вовлекая Европу в большую и рискованную войну.

О предположениях Людовика-Наполеона можно хоть отчасти судить по тем сведениям, которые стекались в наше Министерство иностранных дел от политических агентов. Сведения эти, представлявшие иногда личные взгляды, иногда же добытые через третьи руки, хотя и не могут считаться вполне точными, но все-таки им нельзя отказать в большой доле вероятности.

Первым затронул вопрос о предположениях англо-французов наш посол в Лондоне барон Бруннов в своей обширной записке о современном состоянии дел на Востоке в январе 1854 года.

Враждебность Англии автор записки объясняет плохой работой ее агентов в Турции и в России. В то время как первые преувеличивали военную мощь Оттоманской империи, вторые рисовали военные приготовления на юге России как направленные к полному поглощению Турции. Вера в военную мощь турок была так велика, что Ольтенйцкое сражение вызвало в Лондонском кабинете ожидание, что через две недели князь Горчаков вынужден будет очистить Валахию и сосредоточиться за Серетом. В газетах сообщалось о входе турецких войск в Бухарест и в Тифлис, но вскоре вместо этих ложных слухов лондонское общество было потрясено достоверным известием о синопском погроме. Такой неожиданный оборот дел, как погром, поразил Лондонский кабинет, и реакция была тем сильнее, чем ожидание турецких успехов было больше. Уязвленное самолюбие министров королевы Виктории заставило их согласиться на предложение Людовика-Наполеона совместно принять первые открыто враждебные против нас меры ввода соединенных эскадр в Черное море.

Свершившийся факт вызвал у барона Бруннова желание предсказать, что должно нас ожидать в будущем.

Со свойственным ему пренебрежением к английским министрам барон уверял, что Лондонский кабинет не знает ни того, чего он хочет, ни того, что он может. ("Certe", - пометил в этом месте император Николай.) Предполагая спасти Турцию, англичане согласились, по мнению Бруннова, на средство, которое должно было неминуемо повести к падению Оттоманской империи. Они решили поддерживать Турцию исключительно морскими силами, забывая, что с суши она остается открытой для ударов России; но более широкий в глазах Бруннова ум Наполеона предвидел, что дела на Востоке дойдут до такого кризиса, когда придется морские силы поддержать сухопутной армией.

Первые попытки императора французов внушить этот взгляд в Лондоне потерпели неудачу, и англичане выразили мало желания видеть французскую армию высадившейся в Константинополе. Но дальнейшие события постепенно убедили Лондонский кабинет в необходимости подкрепить морские силы сухопутной армией, и предложение Людовика-Наполеона уже встретило больше сочувствия. "Je regarde done comme certains, - восклицает по этому поводу Бруннов, - que sans Pav'oir devine, sans 1'avoir voulu le gouvernement de Sa Majeste Britannique prepare a Louis-Napoleon le triomphe de conduire une armee franaise a Constantinople".

Первоначальная сила экспедиционного корпуса определялась в 20 000, но наш посол полагал, что столь незначительная величина была умышленно назначена Наполеоном, чтобы не обеспокоить Лондон излишне воинственными предположениями. По мнению английских генералов, потребуется по крайней мере 70 000, чтобы предпринять экспедицию, имевшую целью защитить Константинополь от атаки с суши. С такими силами предполагалось возможным ограничиться защитой линии балканских проходов от атаки превосходящих сил противника и оставить один корпус в резерве в Румелии для прикрытия столицы. Эскадра должна была находиться в Бургасе и облегчать сообщение армии с Константинополем.

Далее Бруннов продолжал отстаивать свой взгляд на то, что Англия имела единственной целью защитить неприкосновенность Турции, так как она искренне верила в опасность, которая грозила этой державе. Что же касается Наполеона, то он прикрывался лишь этой идеей, желая нарушить мир Европы, перекроить ее карту и, как результат всего, возвеличить Францию.

Главную задачу союзных эскадр в Черном море наш посол полагал в прекращении морского подвоза к Дунайской и Кавказской армиям при наступлении их внутрь страны. Далее этих предположений союзники, по мнению Бруннова, пока не шли. Но в том случае, если война разрастется, надо было ожидать с их стороны прежде всего атаки на Анапу и Сухум-Кале, так как здесь они рассчитывали достигнуть наиболее легкого успеха и в то же время предполагали получить наибольшие результаты в надежде уничтожить наш Кавказский корпус, отрезав ему сообщение с морем. Дальнейшая цель союзников состояла в уничтожении на Черном море наших морских сооружений и в оказании помощи кавказским горцам.

Что касается предполагаемых союзниками действий в Балтийском море, то барон Бруннов этого вопроса не касался, а только предупреждал, что для отправления туда готовится большая соединенная эскадра преимущественно паровых судов.

Почти одновременно Киселев сообщал из Парижа, что пресса достаточно подготовила общественное мнение страны к неизбежности войны и правительство приступило к формированию экспедиционного корпуса.

После разрыва дипломатических сношений с Россией центр тяжести переговоров о предстоящем плане кампании был перенесен в Париж, где над разработкой его особенно трудились сам император и маршалы С.-Арно и Вальян. Уже подготовленные соображения обсуждались на общем совете с прибывающими для этой цели в Париж английскими генералами во главе с будущим главнокомандующим лордом Рагланом.

Среди французских генералов замечалось два течения в смысле направления военных операций. Во главе одного течения стоял маршал С.-Арно, а во главе другого маршал Вальян и скрытно за ним император Наполеон. Насколько можно судить, мысли С.-Арно заключались в сосредоточении сильного, примерно в 8000 - 100 000 человек, экспедиционного корпуса на Балканском полуострове, в высадке его в Кюстенджи и в наступлении оттуда совместно с армией Омера-паши на Дунай, в переправе через эту реку у Браилова и вынесении войны в наши южные пределы. В то же время союзные эскадры должны были разрушать наши прибрежные на Черном море города и крепости. Тем временем предполагалось сформировать особую армию для действия в Финляндии и как цель всей кампании ставилось возвращение всей Финляндии Швеции, а Кавказа Турции, чтобы этим ослабить Россию и уменьшить ее влияние на Европу.

Однако на военном совете 16 (28) февраля, на котором присутствовали принц Наполеон, лорд Раглан, маршалы С.-Арно, Маньян и Вальян, морской министр, генералы Канробер, Форэ, Мартинпрэ, Марюлаз, директора департаментов Военного министерства и высшие чины Генерального штаба, план С.-Арно был отвергнут и восторжествовал план маршала Вальяна, одобренный императором.

Согласно этому последнему, война должна была вестись одновременно на севере и на юге России. Первые две дивизии экспедиционного корпуса предполагалось высадить в Перекопе, чтобы совершенно отрезать Крымский полуостров; одновременно с этим главная масса англо-французского флота должна была атаковать Севастополь. Пунктами дальнейших высадок намечались Анапа и Поти на азиатском берегу и Варна - на европейском. В Варне оставался резерв первого экспедиционного корпуса, а в Адрианополе сосредоточивался для прикрытия столицы второй корпус.

В Балтийском море кампанию предполагалось начать операциями против Выборга, заняв предварительно острова Эзель Даго и Аланд.

Несмотря на справедливые возражения С.-Арно, этот план был вполне одобрен лордом Рагланом, который заявил, что он готов его исполнить, "когда настанет время".

Если бы в Париже успешно пошел набор легиона польских выходцев, то предполагали высадить его на берегах Курляндии, чтобы поднять восстание в Литве и распространить его до Польши; другой такой же легион должен был сопутствовать союзной армии на Дунае и в случае ее удачи там вступить в Подолию и Волынь для распространения восстания с этой стороны.

Тем временем барон Бруннов, переехавший из Лондона в Брюссель, продолжал делиться с канцлером своими мыслями о возможных действиях союзников. Продолжительное пребывание в Лондоне, обширные там знакомства, знание характера англичан и, наконец, то условие, что вопросы о ведении войны выходили из сферы деятельности дипломата, деятельности, направленной под известным углом зрения, придают мыслям барона Бруннова характер весьма интересный и поучительный.

Свою обширную записку от 19 (31) марта он почти исключительно посвящает разбору предполагаемых действий англичан.

Упомянув о том, что Пальмерстон непременно постарается возмутить Польшу и Литву, Бруннов напоминал значение Варшавы, приводя фразу, сказанную ему герцогом Веллингтоном в 1848 году, когда революция в 15 дней поколебала троны Вены и Берлина: "Mandez a votre gouvernement que Varsovie est la clef du systeme monarchique en Europe. Si vous tenez bon sur la Vistule, vous sauvez 1'ordre social. Si cette position estebranlee, tout le reste croule". Автор записки был уверен, что англичане постараются использовать такое Значение Варшавы, и в снаряжении Балтийской эскадры он, между прочим, видел цель содействовать восстанию Польши и Литвы.

Барон Бруннов ожидал, что все действия англичан будут рассчитаны на приобретение хоть маленького, но скорого и верного успеха при отсутствии всяких рискованных шагов; поэтому он не верил в распространившийся слух о том, что кампания начнется ударом на Кронштадт. Первым объектом действий наш посол считал Аланд, укрепления которого всегда так волновали англичан; да и вообще он высказывал то мнение, что эта нация предпочитает действовать против островов, которые легче атаковать и удержать которые в своих руках не представляло никакого труда.

Обращаясь к действиям в Черном море, Бруннов останавливался на личности главнокомандующего английской армией лорда Раглана, с которым его связывало давнишнее знакомство. Английский генерал ему представлялся человеком, одаренным храбростью, но еще в большей мере осторожностью, которая в его деятельности должна играть значительную роль еще и потому, что он впервые становился во главе армии. Он, не способный разбрасывать свои войска, будет пользоваться ошибками противника, но только в том случае, когда в состоянии будет действовать без риска.

Раглан начнет операции с прочного обеспечения своих сообщений с эскадрой и будет рассчитывать лишь на средства, приходящие из Англии. Потом он организует и дисциплинирует турецкие войска и, ознакомившись с местностью, составит свой план действий, строго сообразованный с имеющимися в его руках силами. Сердечно заботливый о людях и даже лошадях, Раглан ничего не будет делать случайно, а все методично, мало-помалу, но с полной уверенностью в успехе.

Английский главнокомандующий придавал большое значение артиллерии, но главной силой армии считал пехоту, в вооружении которой признавал преимущество карабинов, усовершенствованных по системе Минье, причем он "сумеет заставить войска, лишенные этого оружия, признать его превосходство". Таким намеком кончал свое повествование барон Бруннов.

В общем, наш посол полагал, что характер инструкции лорду Раглану выразится в выполнении им следующих задач:

1) стать твердой ногой в Турции, чтобы не дать возможности французам одним оказаться хозяевами положения;

2) решить вопрос о защите Константинополя;

3) сделать недоступным линию Балкан;

4) оспаривать у русской армии местность между правым берегом Дуная и Балканами;

5) постараться вытеснить нашу армию из Валахии, а если можно, то и из Молдавии;

6) очистить Дунай, завладев устьем этой реки.

Барон Бруннов считал также вполне вероятным, что в инструкции лорда Раглана входили действия на восточном берегу Черного моря и в особенности против Севастополя, береговые укрепления которого англичане считали настолько сильными, что допускали возможность атаки этой крепости лишь соединенными силами армии и флота.

Возвращаясь вновь к личности английского главнокомандующего, барон Бруннов признавал Раглана способным поддержать добрые отношения между двумя союзными армиями, но был уверен, что его взгляды возьмут верх в направлении действий союзников и он придаст военным операциям более осмысленности, чем быстроты, и более планомерности в ущерб случайности.

Такой характер лорда Раглана делает понятным, почему он иносказательно согласился исполнить вышеприведенный план маршала Вальяна лишь тогда, "когда настанет для этого время".

Между тем сведения о намерениях союзников атаковать Севастополь доходили до нас и из Парижа. Действительно, уже в марте французским правительством собирались данные о наиболее удобных пунктах для высадки десанта в окрестностях Севастополя, и среди таковых указывался именно берег между Евпаторией и мысом Лукулл, у старого укрепления, где впоследствии и был произведен десант союзников.

Однако грандиозным планам правительств западных держав не суждено было осуществиться в большей их части. Разочарования качались еще в то время, когда планы эти хранились в портфелях действующих лиц. Первый удар был нанесен неожиданной переправой наших войск через Дунай.

Известие это в Париже было получено приблизительно в то время, когда происходило свидание герцога Кембриджского и лорда Раглана с Людовиком-Наполеоном и когда, к огорчению многих англичан, ближайший родственник королевы и лишившийся правой руки в битве при Ватерлоо лорд Раглан находились в свите племянника Наполеона I на параде его войск.

13 апреля по новому стилю в Париже был собран в присутствии английских гостей Военный совет, чтобы изменить план действий в зависимости от нового события - перехода русской армии через Дунай.

На совете выяснилось, что силы экспедиционного корпуса на Востоке могут лишь к концу апреля достигнуть цифры 100 000, а между тем, по слухам, армии Паскевича приказано было возможно энергичнее наступать вперед и форсировать проходы через Балканы. В Париже и в Константинополе считали возможным, что мы, разгромив 60-тысячную турецкую армию, будем в первых числах апреля в Адрианополе.

При таких условиях С.-Арно и лорд Раглан признали невозможным идти навстречу русским войскам, не имея по крайней мере 50 000 человек.

План кампании на юге благодаря этому подвергся коренному изменению. Большую часть экспедиционного корпуса решено было высадить у Константинополя и оттуда уже сухим путем наступать на Балканы; отправка сухопутных войск на восточный берег Черного моря была отменена, а Омеру-паше указывалось сосредоточивать свою армию за Ломом и Праводами, удерживая во что бы то ни стало эту линию.

С такими инструкциями, как можно полагать, союзные главнокомандующие отбыли на театр военных действий. Но здесь их ожидало новое разочарование: полная неподготовленность, в особенности Франции, к ведению большой войны.

Является непонятным, как можно совместить те грандиозные планы предстоявшей кампании, которыми, по нашему убеждению, безусловно была полна мечтательная голова Людовика-Наполеона, с полной неготовностью к ведению войны, а также те факты, что, по донесениям дипломатических агентов и по газетным статьям, во Франции кипела работа по выставлению в поле чуть ли не 600-тысячной армии, а в действительности оказалось, как увидим ниже, что маршал С.-Дрно и лорд Раглан должны были примириться с ожидаемым падением Силистрии, не имея сил помочь туркам противодействовать прорыву центра их расположения?

Но если мы сопоставим эту первую страницу царствования третьего императора французов с последней страницей - франко-прусской войной, то не удивимся такому противоречию, так как оно исходило из характера самого Людовика-Наполеона и его правления.

Французские историки Крымской кампании в один голос выражают удивление такой беспечности. "Война угрожала уже в течение целого года, - пишет по этому поводу позднейший историк Второй империи, - после Синопа она стала почти неизбежной. Такое долгое ожидание, казалось, давало возможность подготовить во всех мелочах ожидаемую экспедицию, и можно было предполагать, что военные действия начнутся тотчас же вслед за разрывом. Но в действительности этого не случилось. Насколько дипломатические переговоры были ясны, определенны и соразмерны с возраставшим значением конфликта, настолько военные действия были с самого начала нерешительны и неопределенны".

Свое удивление отсутствием какой-либо подготовки к войне, столь желательной и столь необходимой для Наполеона III в видах укрепления на престоле своей династии, выражал и генерал Боске в письмах к товарищу.

Во Франции первые распоряжения о сформировании экспедиционного корпуса были сделаны 11 марта н. ст., причем главнокомандующим был назначен военный министр маршал С.-Арно. Первоначальный состав корпуса определялся в 12 пехотных полков двухбатальонного состава, каждый батальон силой в 1100 человек, 3 батальона егерей, силой каждый в 900 человек, 2 полка кавалерии, 12 батарей, 1 понтонную и 4 саперные роты. Части эти соединялись в 2 пехотные дивизии, 1 кавалерийскую бригаду и резервный корпус, причем общая численность их доходила на бумаге до 30 тысяч человек.

Но уже через несколько дней после приказа о сформировании экспедиционного корпуса признали необходимым его увеличить, а по получении известия о переходе Горчаковым Дуная было решено образовать Восточную армию силой свыше 50 тысяч человек в составе 5 пехотных и 1 кавалерийской дивизий. Все это пока было сделано только на бумаге, и сформированная армия могла сосредоточиться в полном составе на театре военных действий лишь через несколько месяцев после открытия кампании.

Необходимость быстрого отправления войск и желание произвести возможно сильное первое впечатление как на союзников, так и на врагов заставили французское Военное министерство принять меру, крайне невыгодную для качества всей армии. Для доведения до военного состава полков первых дивизий взяли до 20 000 лучших солдат из остальных полков, так что иногда люди трех полков мирного состава шли на формирование одного полка военного состава, но зато этот полк состоял из лучших людей.

Таким образом, цветом Восточной армии были 1-я дивизия Кан-робера и 2-я Боске". Остальные состояли большей частью из спешно набранных рекрутов и запасных нижних чинов. С этой целью были призваны под знамена находившиеся в распоряжении Военного министерства молодые люди контингентов 1849, 1850, 1851 и 1852 годов, и цифра призыва контингента 1853 года уже к 1 мая была увеличена с 80 000 до 220 000 человек. По сведениям прусского военного агента, летом 1854 года французская армия в своих рядах насчитывала 390 000 человек, из которых рекрутов было около 220 000 человек.

Что касается тактической подготовки войск, то мы имеем показания прусского офицера, присутствовавшего летом 1854 года на больших маневрах под Парижем.

По его словам, пехота почти всегда маневрировала в длинных развернутых линиях, иногда очень растянутых и часто плохо поддержанных резервами; батальоны следовали очень близко за стрелковыми цепями.

Все виды полевой службы были в полном пренебрежении; взаимной поддержки и связи между тремя родами оружия было очень мало. В особенности этим отличалась кавалерия, которая упускала во время боя пехоты случаи частных атак, а обыкновенно появлялась на поле сражения в последнюю минуту, чтобы произвести атаку всей массой на кавалерию противоположной стороны.

Артиллерия, которая по своему вооружению находилась в переходном состоянии, отлично выбирала позиции для стрельбы, но была очень малоподвижна.

По словам польского генерала Хржановского, у французской армии не было боевого опыта; существовали целые дивизии, в которых никто, от генерала до барабанщика, не слыхал свиста пули. Он не разделял мнения Тьера, который укорял генералов Шангарнье, Ламорисьера и Бедо в том, что они не приняли предложения Наполеона о назначении их на высокие должности. Из этих "demi-fous de 1'Afrique", говорит Хржановский, никто не слыхал свиста гранаты. Африка дала Франции не генералов, а лишь хороших партизан, не способных сражаться против европейской армии.

Однако такие показания нельзя считать совершенно беспристрастными. В лучшей части французской армии, а таковая и была отправлена на Восток, уже прививался правильный взгляд на современную тактику, и она коренным образом отшатнулась от обычных в то время действий густыми колоннами в пользу подвижного, эластичного рассыпного строя с применением к местности, в пользу широкого маневрирования и в пользу преимущества, даваемого ружейному огню, по сравнению с существовавшим пренебрежением к этой народившейся силе пехоты.

Указания, преподанные маршалом С.-Арно подчиненным ему генералам перед выступлением в поход, представляют замечательный по тому времени документ, который по сравнению с наставлениями князя Горчакова показывает, какой широкий шаг вперед сделала французская армия в тактических принципах в отношении других европейских армий.

Что касается французского флота, то к маю 1854 года он состоял из двух действующих эскадр - Балтийской и Средиземной - и резервной эскадры в Тулоне, которая находилась еще в состоянии вооружения и, следовательно, не могла принять участия в кампании этого года.

Балтийская эскадра состояла из 12 паровых и 17 парусных судов, носивших на себе артиллерию в размере 1196 орудий; в число этих судов входили один стопушечный винтовой корабль "Аустерлиц", 8 парусных линейных кораблей и столько же парусных фрегатов.

Собственно цветом французского флота была громаднейшая эскадра Средиземного моря, в которой были сосредоточены лучшие суда. Она подразделялась на три эскадры: адмирала Гамелена, состоявшей из винтового корабля "Шарлемань", 8 парусных кораблей, 1 парусного и 6 паровых фрегатов и 3 мелких паровых судов с общим числом 1074 орудия; адмирала Брюа - из 3 винтовых, 3 парусных кораблей и 3 паровых фрегатов с 582 орудиями и, наконец, эскадру Барбиэ де Тинана, состоявшую из 23 почти исключительно паровых мелких судов.

Английский историк Geffeken рисует состояние французского флота в плачевном виде. Вместо обещанных для Балтийской эскадры 50 000 матросов французы едва могли набрать лишь 30 000 и не имели в этой эскадре ни одного обученного экипажа. Среди кораблей было четыре, которые еще в 1850 году были признаны негодными. Не хватало ни орудий, ни припасов. Впрочем, следует повторить, что лучшие морские силы Франции были направлены в Черное море.

Английское правительство также в военном отношении мало было подготовлено к начинавшейся большой войне. Первые словесные распоряжения о подготовке к экспедиции были даны герцогом Ньюкэстелем 6 февраля н. ст., причем сила экспедиционного корпуса определялась в 9500 штыков, полк конницы и две роты артиллерии с двумя ротами саперов и минеров. Вслед за этим было испрошено увеличение контингента армии и флота в общем на 20 000 человек и морской пехоты на 5 000. Такое увеличение доводило численность армии до 112 977 человек, флота до 41 000 и морской пехоты до 5 500 человек.

Для отправления на Восток из этого состава была выделена армия, состоявшая из пяти пехотных и одной кавалерийской дивизии под начальством лорда Раглана. Каждая дивизия подразделялась на две бригады, которые состояли из разного количества полков и отдельных батальонов. Всего в ней было 24 пехотных полка, 4 отдельных батальона, 9 кавалерийских полков и 56 орудий. Численность этой экспедиционной армии не превосходила 30 000 человек.

По предварительным соображениям, для действия в поле 25-тысячного корпуса требовался обоз из 2000 арб и 5 000 вьючных мулов с расчетом продовольствия при войсках на 11 - 13 дней. Участники кампании жаловались, что английское Военное министерство не сумело сносно устроить административную часть экспедиционного корпуса. Запасов и складов на базе не было устроено; комиссариат не имел понятия о способе снабжения войск предметами продовольствия и фуража и приступал к заготовлению предметов снабжения лишь тогда, когда в них начинала чувствоваться потребность.

Но к началу кампании, в половине марта, из предназначенных в экспедиционный корпус войск могли отправить на остров Мальта лишь 10 000 человек. В то же время в Англии было собрано 18 паровых судов разных частных кампаний общей вместимостью около 35 000 тонн груза, которые могли поместить до 17 000 человек десанта. Суда эти, несмотря на огромные их размеры, могли употребляться лишь как транспорты по неудобству ношения ими артиллерии.

Летом 1854 года, после отправки поименованных войск на театр войны, в обоих Соединенных Королевствах оставалось только 11 батальонов пехоты численностью около 6600 человек, из них две трети - рекруты.

Что касается английского флота, то материальная часть его представляла громадную силу, и великобританское адмиралтейство проявило после Синопского боя кипучую деятельность, чтобы успеть к весне 1854 года мобилизовать весь свой флот.

Эскадра Средиземного моря состояла из 24 паровых и 13 парусных судов с 1329 орудиями. В числе паровых судов были 2 винтовых корабля, 2 винтовых фрегата и 20 пароходо-фрегатов и колесных пароходов. В соединенные эскадры Балтийского моря входили 33 паровых и 41 парусных судов с 2200 орудиями. В числе паровых судов были 13 винтовых кораблей, 8 винтовых фрегатов и корветов и 12 пароходо-фрегатов и колесных пароходов.

Наибольшим недостатком английского флота был значительный некомплект команды на судах, что заставило правительство прибегнуть даже к такой, оригинальной мере, как назначение во флот офицеров и нижних чинов полевой артиллерии. Они первоначально должны были обучать набираемых матросов, а потом усилить собой состав судовых команд.

Во главе французской экспедиционной армии Наполеон поставил военного министра времен переворота маршала С.-Арно. Вся жизнь этого генерала была сплошной вереницей авантюр и разного рода приключений. Человек в высшей степени честолюбивый, он решил составить себе во что бы то ни стало карьеру и в достижении этой заветной цели не останавливался ни перед какими средствами. Умный, энергичный, безумно храбрый, С.-Арно был замечательно удобен для выполнения поручений, не требующих особой нравственной чистоплотности, и в благодарность за это быстро продвигался по лестнице служебной иерархии. Не боявшийся опасности, он с удовольствием принимал участие в рискованных военных предприятиях в Африке и этим развил свои и без того недюжинные военные дарования. Людовик-Наполеон, подготовляя провозглашение империи, искал подходящего для этого военного министра, и после коротких переговоров выбор его остановился на С.-Арно. Начавшаяся война с Россией выдвинула его на пост командующего Восточной армией. Руководствовался ли в данном случае император Наполеон исключительно военными дарованиями маршала С.-Арно и уверенностью, что он поведет экспедицию с той энергией, которую желал придать ей новый повелитель французов, было ли в этом назначении также намерение удалить подальше от Парижа одного из наиболее видных и неспокойных лидеров свершившегося переворота, сказать трудно. С.-Арно поехал на Восток, одержимый уже смертельным недугом и совершенно физически немощный; он жил и двигался лишь неисчерпаемым запасом силы воли и вплоть до своей кончины, последовавшей вскоре после Алминского сражения, действительно старался придать экспедиции тот характер живости и энергии, которые были свойственны его богато одаренной и оригинальной натуре.

Совершенно противоположным по характеру и военной подготовке был лорд Раглан, поставленный во главе английской армии. Испытавший войну лишь в далекой молодости и проведя последующие сорок лет в мирной обстановке и по преимуществу на бюрократических должностях, он не мог считаться практиком военного дела и был скорее почетным знаменем былой славы английской армии. Можно, однако, предполагать, что назначением лорда Раглана главнокомандующим экспедиционной армией имелось в виду достижение и другой побочной цели - уравновесить пылкие порывы С.-Арно, оградить операции от возможных авантюр и придать им характер, выгодный для обоих союзников, а не только для одной Франции. И в этом отношении спокойный, уравновешенный характер лорда Раглана, так же как и его богатая административная опытность, являлись отличным дополнением к главе французской армии.

Барон Бруннов, который считал английского главнокомандующего в числе немногих своих интимных друзей, посвящает ему следующие строки в письме к графу Нессельроде;

"Лорд Раглан как солдат исполнит свой долг против нас, но как человек он останется искренно привязанным к России. Можно предполагать, что каждый из союзников будет экономить то, чего у него мало. Французы будут сберегать свои суда, а англичане будут скупы насчет солдат. Это условие, я думаю, не сделает легким достижение постоянного согласия в совместных операциях. К тому же лорд Раглан, наряду с внешней мягкостью, упрям, как все англичане, и он будет поступать только по своему разумению. Вообще он не любит французов и не уважает их. Его выбор указывает, как мне кажется, на желание англичан сохранить полную свободу в своих операциях".

Первоначальным пунктом сосредоточения союзных войск был избран остров Мальта, где решено было устроить промежуточную базу. Все иностранные источники свидетельствуют о полной неподготовленности союзников к открытию большой кампании. Трудно сказать, кто из них перещеголял один другого в тех беспорядках, о которых они сами повествуют.

Войска сосредоточивались, организовались и снабжались всем необходимым так медленно, что не было возможности ускорить отправление их в Турцию. Тем временем до союзников дошла грозная весть о переходе князем Горчаковым Дуная, и мы знаем уже, какое впечатление на них произвела эта весть. Надо было торопиться на театр войны, чтобы не опоздать к ожидаемой уже союзниками развязке всей кампании под стенами Константинополя, а между тем царивший в организации армии хаос не давал возможности это сделать. Приходилось прибегать к полумерам и двинуть на турецкую территорию хоть то, что было под рукой.

И действительно, сосредоточение французской и английской армий у пункта высадки их в Галлиполи носило крайне беспорядочный характер.

Первоначальные предположения союзников состояли в высадке экспедиционных корпусов прямо в Варне.

Здесь они непосредственно входили в связь с армией Омера-паши и весеннюю кампанию могли открыть активными действиями на Дунае; большое преимущество союзного флота перед нашим Черноморским делало к тому же эту высадку почти безопасной. Но переправа князя Горчакова через Дунай, ожидание его быстрого наступления в направлении к Балканским проходам и неуверенность в способности турецкой армии противодействовать этому наступлению заставили союзников отказаться от первоначальных предположений и избрать более безопасный пункт высадки, который давал бы возможность прикрыть от наступления русских хотя бы только столицу оттоманов.

Таким условиям наиболее соответствовал Галлиполи, расположенный на полуострове того же наименования и обеспечивающий обладание Дарданелльским проливом. Удаление Галлиполи от Адрианополя на 125 верст позволяло быстро поспеть на защиту этого города, а близость Константинополя ставила при всех случайностях войны и эту столицу под прикрытие союзных десантов.

Избранный пункт высадки был выгоден также и в том отношении, что давал возможность в короткое время укрепить его и сделать труднодоступным для атаки с суши даже превосходящими силами, что позволяло в случае неблагоприятного оборота войны - произвести безопасно обратную посадку на суда. Наконец, обладание Галлиполи обеспечивало также свободный выход союзного флота из Черного моря.

Таким образом, предпочтение, отданное для первоначальной высадки союзных армий этому пункту перед Варной, является следствием победы элемента осторожности над активностью, что, в свою очередь, находилось в зависимости как от неготовности союзных армий, так и от того впечатления, которое произвела на наших врагов переправа Горчакова через Дунай.

Эти обстоятельства отдаляли по крайней мере на два месяца столкновение армии князя Варшавского с англо-французами и давали ему возможность нанести отдельно туркам решительное поражение, а может быть, и совершенно изменить ход кампании, если бы только на берегах Дуная могли отрешиться от излишней осторожности и думать не только об обороне со всех сторон, но и о нанесении врагу решительного удара.

С 18 (30) марта началась ежедневная отправка союзных войск с Мальты в Галлиполи. Перевозка, как было уже сказано, шла в полном беспорядке. Людей большей частью сажали на паровые суда, тогда как лошадей, орудия и все запасы перевозили на парусном флоте. В результате части прибывали вразброд, ожидая по нескольку дней своих запасов, и пришлось употребить немало времени для приведения их в боевую готовность.

В середине апреля старого стиля в Константинополь прибыли оба союзных главнокомандующих, маршал С.-Арно и лорд Раглан. Употребив около двух недель на представления, парады и на ознакомление с обстановкой в столице, они в начале мая отправились совместно с турецким военным министром в Варну для свидания с Омером-пашой и для выработки плана предстоящих действий.

В то же время союзные армии продолжали свое беспорядочное сосредоточение в Галлиполи, где скучали от бездействия, занимаясь лишь укреплением этого полуострова и ознакомлением друг с другом. К концу апреля на турецкую территорию успело собраться лишь 22 тысячи французов и около 14 тысяч англичан, из которых только незначительная часть могла быть двинута вперед из-за царившей путаницы в перевозке войск и материальной части.

7 (19) мая в Варне состоялось пятичасовое совещание между союзными главнокомандующими, Омером-пашой, сераскиром и капудан-пашой Оно началось подробным изложением Омером-пашой положения дел на театре войны

Общая численность турецкой армии на Балканском полуострове к этому времени достигала 104 тысячи человек Из них 45 тысяч были сосредоточены в Шумле, 18 тысяч - в Силистрии, 6 тысяч - в Варне, 20 тысяч - в Видине и Калафате и остальные были разбросаны мелкими частями по разным пунктам Омер-паша предполагал до соединения с союзными армиями не вступать с русскими в решительное сражение, а задерживать наше наступление внутрь страны, оставаясь в Шумлинском укрепленном лагере, где он со своей сильной в обороне армией рассчитывал не только остановить наступление князя Варшавского, но и разбить его.

Турецкий главнокомандующий полагал также, что Силистрия, хорошо обороняемая, задержит наступление русской армии по крайней мере на шесть недель Обзор своего стратегического положения Омер-паша закончил следующим обращением к союзным генералам.

"Силистрия должна неминуемо пасть, я надеюсь, что она продержится шесть недель, но она может быть взята и в две недели, и в одно прекрасное утро мы можем быть поражены этой новостью, Л также известием о движении русских на Шумлу. Я недостаточно силен, чтобы идти на помощь Силистрии, и буду уничтожен без всякой пользы; необходимо, следовательно, чтобы мне помогли, дали бы опору Я буду очень долго защищаться в Шумле. Скажу более, я почти уверен в том, что разобью русских, если ойи будут меня атаковать, но разве французы и англичане, кото-рые находятся в Галлиполи, на турецкой территории, захотят лишить себя помощи моей отличной армии и дадут русским воз-Можность уничтожить меня отдельно, тогда как мы вместе могли бы отбросить их на другой берег Дуная и спасти Турцию?"

"Истина этих соображений поразила лорда Раглана и меня, - сообщал С.-Арно маршалу Вальяну - Мы начали спокойно обсуждать положение Турции и ее армии, а также положение союзных армий, целью которых в глазах всего света была помощь туркам".

Результатом этого спокойного обсуждения было решение произвести возможно скорее демонстрацию в пользу турок, направив в Варну морем по одной дивизии, французской и английской. Французы должны были занять укрепленную позицию верстах в четырех впереди Варны, а англичане сильную позицию у Девно, отстоявшего в семи часах марша от Варны и прикрывавшего Праводы. С.-Арно приводил следующие мотивы такого решения, поддержать нравственное состояние турецких войск, воздействовать в дурную в этом отношении сторону на русские войска и заставить князя Варшавского принять окончательное решение - или уйти за Дунай, или же удвоить усилия для скорейшего овладения Силистрией, чтобы потом двинуться против армии морских держав

Союзные главнокомандующие предполагали своим выдвижением вперед достигнуть и политической цели, заставив Австрию принять определенное решение и не отговариваться более "очень большим удалением французских войск от Дуная и русских"

Но пылкий французский военачальник, мотивируя приведенными выше соображениями выдвижение двух союзных дивизий к северу от Варны, питал в тайниках своей души более смелые надежды обратить предполагаемую демонстрацию против русских войск в решительное столкновение на берегах Дуная, которое особенно соответствовало бы планам императора французов Дальнейшее наступление Паскевича волей-неволей заставляло союзников быстро сосредоточить все их силы между Варной и Шумлой, и С.-Арно предполагал, что для них трудно было найти более выгоднее положение для вступления в бой с русскими войсками, которым пришлось бы драться, имея перед собой свежую, сильную армию, а в тылу большую реку Однако состояние экспедиционных корпусов не соответствовало широкому полету мысли французского главнокомандующего, и он взывал к патриотизму военного министра. "Ваше превосходительство, - писал он, - поймете всю важность настоящего положения и не откажете мне в возможной помощи, не теряя ни одной минуты. Здесь затронута честь французского знамени; надо, чтобы оно торжествовало, и оно будет торжествовать, но необходимо, чтобы я был силен, очень силен, чтобы избежать риска какой-либо неудачи".

По предположению С.-Арно, через две недели должно было сосредоточиться между Варной и Шумлой 10 тысяч французов и 7 тысяч англичан, и к половине июня старого стиля число это могло удвоиться. Остальные части предполагалось эшелонировать в Бургасе и впереди Адрианополя. Варна же должна была обратиться в весьма важную для союзников базу и даже более важную, чем Галлиполи.

Через два дня после описанного совещания союзные главнокомандующие, находясь в Шумле, получили от смущенных турецких генералов печальные вести о положении Силистрии. Комендант сообщал 8 (20) мая, что русские войска силой в 70 000 человек энергично атакуют крепость, что сильная бомбардировка продолжается день и ночь, часть брустверов в направлении к Дунаю уже разрушена, полная блокада неминуема и что крепость не может держаться более 10 - 15 дней. Турки при этом известии пришли в полное уныние, и сераскир предполагал через два месяца видеть уже русские войска под стенами Константинополя.

Это известие заставило С.-Арно и лорда Раглана изменить свое решение о движении к Варне только двух дивизий и постараться возможно скорее сосредоточить туда все войска обеих армий, которыми они могли располагать и которые были готовы. Вместе с тем Омеру-паше было предложено приказать коменданту защищать крепость до последней крайности, после чего спасти такую часть гарнизона, которую представится возможным. С этой целью надлежало, усилив в последнюю минуту огонь, оставить в крепости от 6 000 до 8 000 человек, а с остальными 10 000 - 12 000 прорваться в наиболее слабом месте через русское расположение и быстро двинуться к Шумле. Такой маневр силистрийского гарнизона должен был обеспечиваться с тыла 12 000 башибузуков, поддержанных 2 000 регулярной кавалерии, и с правого фланга движением от Калафата к Шумле 10-тысячного корпуса, которому приказано было специально для этого приблизиться возможно ближе к Силистрии. Одновременно с этим комендантам Видина и Софии предписывалось оставить у себя лишь крайне необходимое число войск для обороны этих пунктов и удержания в своих руках страны, а остальные направить усиленными переходами к Шумле.

С.-Арно предполагал, что благодаря таким мерам армия Омера-паши увеличится в течение трех недель до 70 000 при 180 оруднях; англичане к тому же времени будут иметь перед Варной 20 000, а французы 35 000 человек. С армией в 125 000 при 316 орудиях, сосредоточенной на отличной позиции, С.-Арно считал возможным спокойно ожидать наступления князя Варшавского, которого он предполагал, может быть, допустить до самой , Щумлы.

Со своей стороны и политическая обстановка заставляла маршала С.-Арно торопиться перекинуть часть союзных войск в Варцу. Австрийский представитель в Константинополе сообщил французскому поверенному, что Австрия решила не колебаться более в Жфинятии активного участия в войне и двинет свои войска, чтобы заставить нас очистить княжества.

"Я удвою мою деятельность, чтобы иметь возможность открыть огонь на Дунае ранее их, - писал маршал, сообщая это известие военному министру. - Но я не могу двинуться вперед, пока не буду достаточно силен, чтобы нанести решительный удар и отбросить русских в Дунай".

С такими радостными мечтами союзные главнокомандующие отбыли в Константинополь, где, однако, их ожидало разочарование ввиду неготовности их армий.

Настоящее положение союзников лучше всего видно из откровенного письма маршала С.-Арно к императору Наполеону, написанного тотчас же по возвращении главнокомандующих из Варны. Предоставим говорить об этом самому руководителю военными операциями французского экспедиционного корпуса.

"С грустью должен доложить вашему величеству, - писал С.-Арно, - что наша армия не сформирована, и мы не в состоянии воевать в том положении, в каком находимся в настоящее время. Мы имеем только 24 запряженных орудия и 500 лошадей на два кавалерийских полка. Все остальное, как люди, так и материальная часть, задержано в море северными ветрами, и неизвестно, когда прибудет.

Наше положение еще печальнее в отношении продовольствия. Я имею сухарей на 10 дней, а мне их нужно по крайней мере на три месяца. Думали, что я шутил, когда просил три миллиона рационов, что составляет лишь трехнедельную потребность для пятидесятитысячной армии, и мне предложили один миллион. Невозможно вести войну без хлеба, без сапог, без походных котелков и без манерок, а меня оставляют с 250 парами сапог, 40 котелками и с 250 манерками...

Находясь в таких условиях, я принужден сильно изменить план, условленный между турецким правительством, лордом Рагланом и мною. Это вещь более чем щекотливая, так как мы связаны обязательствами с турецким правительством, а лорд Раглан - со своим, которому он написал уже и дал числовые данные. Вы, ваше величество, знаете английское правительство, а также логику оппозиции. Я всегда сумею убедить турок и удовлетворить их осторожным началом исполнения обещанного, но положение лорда Раглана гораздо затруднительнее, так как все его генералы и штаб уговаривают его что-нибудь предпринять. Чтобы обелить лорда Раглана в глазах его правительства, я вместе с новой письменной инструкцией привожу ему основательные и осторожные мотивы, которые заставляют меня изменить первоначальный план.

Ни лорд Раглан, ни я, мы не можем уклониться от произведения демонстрации в Варне. Это значило бы потерять всякое влияние на оттоманское правительство и произвести сильную деморализацию в армии Омера-паши. Но вместо того чтобы выдвигать перед Варной все наши силы, каждый из нас пошлет туда по одной хорошо снабженной бригаде, которые останутся на высотах, окружающих Варну, в расстоянии одного часа хода от крепости, и обеспечат себя полевыми укреплениями. Эти войска будут находиться под начальством наиболее способных генералов Канро-бера и Броуна, и в том случае, когда Силистрия падет, что неминуемо должно случиться, а русские двинутся вперед, то мы не будем находиться в необходимости принять бой в невыгодных условиях, а будем в состоянии принять решение, соответствующее обстоятельствам...

Выигрывая время, мы выигрываем все. Прибытие войск и обозов будет продолжаться, армия будет устраиваться, и мы сохраним преимущество почти сдержавших свое слово относительно турецкого правительства, которое будет удовлетворено, увидав наши войска в Варне, дивизию в Константинополе и нашу кавалерию направленной к Адрианополю, где она в обилии найдет подножный корм и будет заготовлять сено. В то же время мы покажем русским и австрийцам головы наших колонн в Варне; мы их усилим, если этого потребуют обстоятельства, а если понадобится, то мы легко отведем их на Бургас, чтобы сосредоточить за Балканами армию сильную и хорошо устроенную.

В этом последнем, я думаю, заключается мысль вашего величества, но в том положении, в котором находится Турция, нелегко заставить ее понять причину бездействия двух великих держав, Прибывших к ней на помощь и дозволяющих брать ее крепости и -убивать ее солдат.

В настоящее время мы находимся в положении вынужденном: "мы не готовы, а англичане не готовы еще более нас" Таково было откровенное послание маршала С.-Арно, которое подтверждает, как нужны были энергичные действия князя Варшавского на Дунае не только для одержания решительного успеха на театре войны, но и для обезвреживания Австрии, мечтавшей только об одном - идти рука об руку с победителем.

19 (31) мая маршал С.-Арно начал приводить свой план в исполнение. В этот день дивизия Канробера села на суда и отплыла в Варну; 3-я дивизия начала свое движение на север сухим путем и должна была пройти через Константинополь, имея целью этим движением успокоить турок, убедив их, что активная помощь со стороны союзников началась. Наконец, дивизия генерала Боске и кавалерия двинулись прямой дорогой на Адрианополь.

Однако лорд Раглан не так охотно присоединялся к осторожному оборонительному плану С.-Арно, как этот последний сообщал своему императору. Напротив, со стороны англичан последовал твердый протест и было заявлено желание во что бы то ни стало исполнить принятое относительно Омера-паши обязательство, в особенности в такую минуту, когда судьба Силистрии внушала серьезные опасения. Английский главнокомандующий решил даже, в случае несогласия французов на продвижение к Варне, перекинуть туда всю свою армию. Не встретила эта мысль сочувствия и в Париже, откуда маршалу С.-Арно в письме от 28 мая (9 июня) выражалось полное неодобрение его плана и Наполеоном, и военным министром.

Но еще до получения этого письма маршал С.-Арно решил, под давлением твердого протеста лорда Раглана, отказаться от своего плана, присоединить свои войска к войскам союзников и двигаться к Варне. 30 мая (11 июня) им был отдан приказ о перенесении базы из Галлиполи в Варну.

"В настоящих обстоятельствах, - писал он маршалу Вальяну 8 (20) июня, - Варна есть наша настоящая база для наступательной кампании. С полной неохотой я одно время предполагал эшелонироваться за линией Балкан, с авангардом в Варне. Это был бы плохой маневр. Нельзя с армией в 60 000 оперировать так, как оперируют с 20 000. Самими обстоятельствами нам намечено место в Варне, и оттуда мы свободны, когда захотим, двинуться вперед или назад".

15 (27) июня туда была переведена главная квартира; 18 (30) июня там сосредоточились не в полном, однако, составе 1, 3-я и 4-я дивизии, а 2-я дивизия с кавалерией и частью артиллерии были эшелонированы по дороге в Адрианополь. Общее число французских войск в Варне достигало 30 000 и английских почти до 20 000.

На Черном море еще раньше, чем западные державы объявили открыто нам войну, создалось весьма оригинальное положение, заставлявшее смотреть нас на флоты англичан и французов как на вражеские и ежеминутно ожидать столкновения с ними.

Синопский бой бы понят Англией как дело, которое оскорбляло достоинство великой морской державы, принявшей определенные обязательства по отношению к империи оттоманов. Парижский и Лондонский кабинеты решили для восстановления своего престижа ввести в Черное море соединенные эскадры для защиты турецкого флота и турецких берегов от нового поражения.

С этой минуты уже трудно было ожидать мирного исхода спора России с Англией и Францией, а присутствие в Черном море морских сил этих держав с очень двусмысленной инструкцией защищать турецкий флаг и нахождение их в распоряжении такого ненавистника России, каким был лорд Редклиф, заставляло ежеминутно ожидать возможности боевого столкновения в Черном море и нападения союзных флотов на наши берега.

Во время Крымской кампании общественность России ожидала от нашего флота в Черном море победоносных и активных действий не только против флота турецкого, но и против западных громад.

Южное море, дававшее возможность судам оставаться в боеспособном состоянии в течение круглого года, боевая практика в крейсировании у берегов Кавказа, вековая слава этого флота и, наконец, имя его создателя и воспитателя адмирала Лазарева делали вполне понятным, что Россия, в особенности после славного Синопского боя, ожидала от своего Черноморского флота только успехов, даже невероятных.

Но дело в том, что флот на Черном море содержался нами с определенной целью - для борьбы с Турцией, и в этом отношении он стоял на должной высоте, владея своим морем, господствуя над флотом турецким и имея возможность перекинуть в самое короткое время сильный десант на берега Босфора. Однако единоборство с могущественными флотами морских держав в наши задачи не входило, и к этому Черноморский флот не готовился.

Характер его действий в борьбе с коалицией определился еще задолго до Крымской войны мнением, единогласно высказанным иадмиралом Лазаревым, и князем Меншиковым. В 1836 году, когда вопрос о возобновлении Ункяр-Искелесийского договора мог вызвать вооруженное столкновение России с Англией и Францией, император Николай пожелал знать мнение упомянутых лиц о роли Черноморского флота в случае входа в Черное море эскадры союзных держав. "Во всех сих случаях, - отвечал князь Меншиков по сношении с адмиралом Лазаревым, - ежели неприятель появится в Черном море в силах, нас не превосходящих, то нам атаковать его должно... В случае же превосходства неприятеля флоту нашему следует оставаться в Севастополе, где при покушении неприятельского флота на сей порт должно иметь главной целью нанести ему наибольший вред, с наилучшим сохранением флота нашего, чтобы сим флотом стараться уже довершить расстроенного неприятеля".

В Крымскую кампанию соотношение сторон не изменилось для нас в лучшую сторону, а скорее в худшую, так как у западных держав появился большой перевес в числе паровых судов.

Первые сведения о входе союзников в Черное море не имели веебенно угрожающего вида. Адмиралы, как сообщал канцлер князю Меншикову, получили приказание ввести туда большие суда только в том случае, когда они будут положительно осведомлены, что наш Севастопольский флот везет десант в Варну или в Константинополь. Для разведок же адмиралам рекомендовалось посылать преимущественно турецкие и египетские пароходы, подкрепляя их лишь в крайнем случае самыми легкими судами союзников. Барон Бруннов рисовал со своей стороны нашему правительству эту меру как результат растерянности английских министров после синопского погрома и необходимости дать с их стороны удовлетворение общественному мнению. "Dans ce but, - сообщал он канцлеру, - ils ont resolu de faire entrer 1'escadre dans la mer Noire, mais cela meme sans courage, sans hardiesse, sans but determine. Elle ne doit pas aller loin. Elle ne doit pas rester longtemps. Tout cela est d'une pauvrete extreme. Ce n'est pas meme une demonstration, c'est une escapade navale". Однако император Николай не поддавался уже радужным взглядам своего представителя и приведенную выдержку снабдил несколькими вопросительными знаками.

В Европе чувствовалось, что вход эскадр западных держав в Черное море есть тот рубикон, за которым начиналась общая война. В Париже, по словам Киселева, об этом только и говорили, стараясь узнать, как отнесется русское правительство к такому враждебному акту, и с нетерпением считали дни и часы, когда будет получен наш ответ.

Искреннее желание избежать европейской войны заставило, как известно, Петербургский кабинет ответить очень сдержанно на брошенный ему вызов. Граф Нессельроде готов был смириться со свершившимся фактом в том случае, если союзные державы установят на Черном море нечто вроде перемирия, поставив одинаковые условия для обеих враждующих сторон. В этом духе предложено было нашим представителям в Париже и Лондоне сделать запросы соответствующим правительствам. Граф Кларендон сообщил по этому поводу барону Бруннову, что британский флот послан в Константинополь не для атаки русских, а с твердым намерением защитить Турцию и что правительство королевы будет очень радо, если к этому не представится случая. Для указанной цели французские и английские суда войдут в Черное море и будут требовать от каждого русского военного судна возвращения в свой порт, а в случае нежелания исполнить это требование будут прибегать к силе. Но в то же время правительство королевы, желая по-прежнему мирного окончания возникших недоразумений, примет меры помешать нападению турецкого флота на русскую территорию.

В том же миролюбивом тоне наш канцлер писал и князю Мен-шикову. Предупреждая, что на Черном море может установиться своего рода перемирие, он выражал сожаление, что мы не имеем там сил, достаточных для того, чтобы сразиться с успехом с соединенными эскадрами Англии, Франции и Турции.

Но граф Нессельроде утешал князя Меншикова, что после блестящего синопского дела наш славный флот может почить на своих лаврах, не рискуя ввязываться в очень неравный бой. Князь Александр Сергеевич со своей стороны и не предполагал рисковать флотом, находя, что численный перевес союзников на Черном море еяишком велик, чтобы решиться дать им генеральное сражение в открытом море, и лишь готовился с успехом отразить атаку их на Севастопольский рейд.

Меры для встречи союзных эскадр в Севастополе начали принимать почти тотчас же после возвращения флота от Синопа.

К половине декабря на рейде стояли в полной готовности к выходу в море 6 кораблей, 2 фрегата, 2 корвета и 4 парохода; 8 кораблей, 1 фрегат и 1 пароход требовали капитального ремонта, и севастопольское адмиралтейство, сознавая необходимость скорейшей остановки этих судов в строй, превратилось в огромный муравей-йик, в котором необычайная деятельность не прекращалась несколько месяцев кряду. Четыре фрегата и несколько мелких судов плавали, под флагом контр-адмирала Вукотича 1-го, у кавказских берегов.

Первые распоряжения князя Меншикова по обороне Севастопольского рейда были сделаны 5 декабря. Корабли, способные выйти в море, стали по диспозиции на большом рейде в две линии между восточным мысом балки Голландия и хутором 42-го флотского экипажа, расположенным между Георгиевской и Килен балками, имея фрегаты за линией кораблей. Три корабля, не способные выйти в море, преградили доступ в южную бухту, имея за собой все пароходы. Для защиты Карантинной бухты и для флангового действия по рейду в случае прорыва неприятельской эскадры были предназначены два корвета. Кроме того, вход в южную бухту был затруднен устройством бона, а для наблюдения за приближающимися неприятельскими судами были установлены по берегу от мыса Сарыча до мыса Лукулл казачьи пикеты и ряд телеграфов.

Такое расположение в глубине бухты кораблей, способных выйти в море, в достаточной мере обеспечивало их прикрытие, так как неприятельским судам, атакующим их, пришлось бы преодолевать сильный перекрестный огонь двух рядов береговых батарей. Но, чтобы еще более оберечь их от всяких случайностей, адмирал Корнилов приказал экипажам кораблей "Двенадцать апостолов", "Париж" и "Святослав" построить три земляные батареи, из которых две на восточном и западном мысе Голландия и одну на мысе западнее Киленбалочной бухты. Батареи эти, составлявшие третью линию обороны рейда, получили название своих кораблей. 21 декабря (2 января) английский и французский послы заявили султану, что на следующий день союзный флот войдет в Черное море с приказанием сопровождать и защищать турецкие корабли при условии, что последние не отойдут далее 4 миль от турецкого берега. Если же русские атакуют турок, то союзные адмиралы ответят тем же.

Английский флот в Босфоре к этому времени состоял из 8 кораблей, в том числе одного винтового, 3 фрегатов, из них один винтовой, и 10 пароходо-фрегатов и пароходов; французский флот состоял также из 8 кораблей, из которых один винтовой, 2 фрегата и 6 пароходов.

22 декабря (3 января) союзный флот, оставив для защиты Босфора 2 корабля и 1 фрегат, вошел в Черное море в сопровождении турецких судов, везших подкрепления на азиатский театр войны. Английский пароход "Retribution" немедленно был направлен в Севастополь для объявления русским властям о свершившемся факте. На борту этого судна находились союзные офицеры, в задачу которых входило проведение рекогносцировки нашего военного порта. Пользуясь туманом, английский пароход 25 декабря рано утром незаметно подошел близко к Николаевской батарее, где был остановлен холостыми выстрелами с этой батареи. Сдав депеши и обменявшись салютами "Retribution" ушел в море "после того, как офицеры успели снять главнейшие форты и набросать кроки всех укреплений". Случай этот заставил князя Меншикова принять более бдительные меры охраны Севастополя с моря, рейд которого был разделен боном на внешний и внутренний, а иностранные военные суда приказано было впредь останавливать вне зоны действия батарей.

Тем временем часть союзного флота прибыла в Синоп, а остальная конвоировала турецкие транспорты в Батум. Первоначально предполагалось Синоп сделать центром морских операций, чему этот пункт вполне соответствовал как по своему стратегическому положению, так и по качествам гавани.

В Синопе была образована смешанная комиссия для спешного оборудования и укрепления этого порта, но совершенно неожиданно адмиралы союзного флота, выждав прибытия в Синоп той части эскадры, которая была отправлена в Батум, покинули 3 (15) января Синопский рейд и направились к бухте Бейкос.

Такое отступление к Константинополю произвело тяжелое впечатление на оттоманов и на представителей морских держав. Посланники писали адмиралам, что они удивлены их неожиданному решению, в особенности в тот момент, когда турецкая флотилия собиралась выйти в море с припасами для Анатолийской армии. Они считали, что приказания их правительств были сформулированы весьма определенно, и саркастически спрашивали, не полагают ли адмиралы исполнить данное им поручение одинаково хорошо как в Бейкосе, так и в Синопе. Но адмиралы не изменили своего решения и вернулись в Бейкос.

Английские источники считают причину такого поступка невыясненной, вполне основательно признавая ссылку на дурную погоду не уважительной, так как коммерческие суда продолжали плавать по Черному морю в течение всего времени. Мы полагаем, что истоки такого решения адмиралов правильнее искать в опасении активных действий со стороны нашего флота, который при нахождении союзного флота в Синопе мог бы отрезать ему путь отступления к Константинополю. Является странным, что свое решение уйти в Бейкос адмиралы приняли тотчас после получения приказания своих правительств сообщить русским командирам, что русскому флоту не разрешено крейсировать по Черному морю. Они сознавали, что такое объявление равносильно официальному разрыву, и, зная Черноморский флот по недавнему прошлому, могли вполне основательно опасаться повторения синопского погрома.

С тех пор союзный флот стоял в бухте Бейкос, изредка высылая лишь отдельные отряды для курсирования по Черному морю. Только впоследствии, когда выяснилось, что наш флот примирился со своей пассивной ролью, союзники начали смелее выходить в море, и 18 (30) января соединенная эскадра из 8 паровых судов проконвоировала турецкую эскадру с войсками и припасами до Трапезунда, после чего подходила и стояла полчаса близ Феодосии.

Таким образом и союзники, и русский флот, опасаясь друг друга, не отваживались сделаться хозяевами Черного моря. Мы обрели от этого положения лишь выгоду, успев в конце февраля безнаказанно снять гарнизоны с укреплений восточного берега Черного моря и уничтожить эти укрепления, которые, не имея сухопутного сообщения с Кавказской армией, должны были оказаться трофеями союзного флота.

Тем временем факт появления непрошеных гостей в Черном море продолжал быть предметом оживленного обмена мнений между главными действующими лицами.

Барон Бруннов считал, что союзники имеют целью до окончательного разрыва с нами основать морские станции в Сизополе, Трапезунде, Синопе, Батуме, а может быть, и в Варне, откуда весной они могли бы направить свои операции, смотря по обстоятельствам, и кончал свои предсказания фразой, что "1'idee de porter un coup a nos etablissements entre dans les vues ulterieures de 1'Angleterre et de la France". Князь Меншиков сообщал канцлеру о молчаливо заключенном морском перемирии, так как ни союзники, ни мы не выходим в открытое море. Он признавал такое положение очень выгодным для нас в материальном отношении, но считал унизительным в нравственном отношении подчиняться приказу более сильного и указывал на необходимость уничтожить часть наших береговых укреплений на Кавказе. Последовавший же вскоре после этого осмотр четырьмя неприятельскими пароходами Феодосийского рейда убедил князя, что союзники Турции "положительно имеют в виду какое-то враждебное предприятие на Крым".

Но наиболее сильное и тяжелое впечатление вход эскадр западных держав в Черное море произвел на престарелого князя Воронцова. В обширном всеподданнейшем письме, на котором государь поставил пометку: "весьма неутешительно", наместник Кавказа в ярких красках описывал то почти критическое положение, в котором окажется Кавказская армия, если союзники будут хозяевами Черного моря. "Первое действие таковой войны, - писал он, - будет немедленная потеря почти всех наших укреплений на восточном берегу, и я уже не вижу возможности спасения гарнизонов оных, ибо наш флот не будет в состоянии даже показаться в море, а все гарнизоны этих укреплений от Новороссийска или, может быть, от Геленджика до границы Абхазии не имеют никакого отступления... В Черном море против сильных неприятельских флотов у нас защиты нет, и падение всего, чем мы владеем на этом берегу, будет иметь самое пагубное следствие для могущества России на Кавказе и для влияния ее в Европе". В заключение Воронцов молил государя не допустить окончательного разрыва, хотя бы с некоторыми маловажными уступками.

По той массе подчеркиваний и вопросительных знаков, которыми император Николай испещрил это письмо, можно судить, какое мучительное впечатление оно на него произвело. Государь не мог не сознавать правдивости слов своего старого слуги, но он также хорошо понимал, что дело идет не о маловажных уступках, так как западные державы стремились к открытому разрыву.

Одновременно наместник писал и канцлеру, также указывая на ужасное положение нашей береговой линии, гарнизоны которой должны неминуемо погибнуть, и вновь упоминал о необходимости скорейшего заключения мира, чего, по его глубокому убеждению, легко было достигнуть, сделав западным державам маловажные уступки. Это письмо уже вызвало со стороны императора Николая резкую пометку: "Je crois que le comle Woronzoff est tombe dans 1'enfance".

В своем опасении за судьбу береговых укреплений главнокомандующий на Кавказе обращался также и к князю Меншикову, S руках которого, по его мнению, была возможность усилить морскую оборону этих укреплений. В данном случае ответ князе Александра Сергеевича для нас интересен как взгляд на задачи нашего флота после входа в Черное море соединенных европейских эскадр.

"Англо-французские флоты, - писал князь Меншиков, - взяв на себя защиту турецкого флага и портов, конвоируют их транспортные суда не иначе, как тремя винтовыми кораблями и 6 - 7 пароходами, присоединяя такое же число турецких пароходов, и, независимо от того, высылают для крейсерства в Черном море свои пароходо-фрегаты, никогда не менее четырех. Чтобы противопоставить им соответственную на море силу, я должен отделять значительную часть нашего флота, рискуя при подобных встречах подвергать суда наши если не совершенной гибели, то по крайней мере повреждениям, которые на долгое время могут лишить нас возможности употреблять их в дело, тогда как Черноморский флот в настоящее время необходимо беречь для более важного момента".

Оставляя пока в стороне вопрос о снятии береговых укреплений, гарнизоны которых благополучно были спасены судами Черноморского флота, отметим лишь, что изложенные выше мнения вполне определяли способ действия нашего флота в борьбе с западными державами. От какого-либо активного выступления нашей севастопольской эскадры против соединенных эскадр морских держав мы заблаговременно воздержались, решив перейти к обороне, и лишь после того, как неприятельский флот дерзнет атаковать севастопольские твердыни и понесет значительный урон, окончательно добить его своим переходом в наступление. Союзники, со своей стороны, очень хорошо знали силу Севастополя с моря, а потому и не предполагали атаковать его с этой позиции. Таким образом, снятием гарнизонов береговых укреплений кончается активная деятельность Черноморского флота на море.

Вся деятельность этого флота вплоть до высадки союзников в Крыму соответствовала с задачам и взглядам, которыми, как сказано выше, руководствовался главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму князь А. С. Меншиков. Это, однако, не мешало отдельным смелым крейсерствам наших пароходо-фрегатов.

Таким образом, работа нашего флота в рассматриваемый период кампании сводилась к принятию самых энергичных мер по обороне Севастопольского рейда на случай морской атаки противника, к дозорной службе наших судов в окрестностях Севастополя, к погоням за неприятельскими крейсерами, подходившими к порту, и в редком крейсерстве наших пароходо-фрегатов.

Наиболее полные распоряжения по обороне рейда были сделаны адмиралом Корниловым в обширной инструкции, отданной им командирам судов 18 марта. Эта инструкция собственно представляет собой весьма интересный трактат о возможных действиях союзников против Севастополя и флота, трактат, особо поучительный еще и потому, что он принадлежит перу Владимира Алексеевича Корнилова.

Предприимчивый и сильный на море неприятель мог, по мнению автора, предпринять против Севастопольского порта следующий действия: атаку десантом и флотом самого порта и флота, в нем стоявшего; внезапную атаку внешних укреплений, истребление стоявших в нем судов брандерами и бомбардирование с внешних рейдов.

Атаку одним флотом Корнилов признавал невозможной, так как неприятелю при этом пришлось бы преодолеть длинную, узкую бухту, окаймленную каменными рифами, огонь более 700 береговых орудий большого калибра, 13 сильных кораблей, занимавших позицию, не доступную атаке иначе, как равными силами, не считая в том числе 5 больших фрегатов, пароходов и прочих мелких судов, и, наконец, сопротивление 40-тысячного русского населения.

Для атаки десантом совместно с флотом ближайшими пунктами высадки могли служить на северной стороне Бельбекская доли-на, а на южной - Стрелецкая или какая-либо другая бухта Херсо-йесского полуострова.

Корнилов полагал, что неприятель предпочтет для высадки северную сторону из-за более удобного для этой цели берега и возможности развернуть значительные силы. Овладев Северным укреплением и береговыми батареями Константиновской, Михайловской и N 4, он в состоянии будет направить их огонь против южных батарей, города и флота и тем облегчить вход своей эскадре для атаки кораблей, стоявших в глубине бухты. Однако для выполнения этой задачи неприятелю необходимо иметь осадную артиллерию, а без нее, "если гарнизоны, в крайности, не забудут заклепать орудий, то завоевание это далеко еще не решит дела, и победитель очутится под выстрелами противного берега и нашего флота".

В данном случае задача нашего флота заключалась в подвозе подкреплений с южной стороны, в высадке с судов вооруженных отрядов и в действии артиллерией с фрегатов и других мелких судов. Линейные же корабли не должны были ни в каком случае оставлять своих позиций, всегда имея в виду возможность атаки неприятельским флотом.

Высадку союзников на южной стороне Корнилов считал менее вероятной. Она давала им преимущество прямого нападения на город, гавань и все портовые службы, но была невыгодна в техническом отношении и в отношении подступов, дававших обороняющемуся ряд позиций, способных к защите малым числом войск. В этом случае роль флота сводилась к выполнению тех же задач, как " при атаке с северной стороны.

Наконец, адмирал признавал возможным и тот случай, что неприятель решится, при огромных его морских силах, произвести высадку одновременно на южной и северной сторонах. Роль флота "о-прежнему оставалась вспомогательной, "разве какие-нибудь дерзкие покушения отдельных неприятельских кораблей на наружные укрепления предоставят нам выгодный случай атаки с нашей стороны, к чему корабли должны быть заранее приготовлены". Р' Вообще же Корнилов признавал, что овладение Севастополем 'Посредством десанта и флота может быть предпринято не иначе как с большими средствами, с большими приготовлениями и с большой обдуманностью.

Переходя к возможности внезапной атаки внешних укреплений, автор записки признавал такой способ действий совершенно соответствующим духу бывалых подвигов английского флота. Это могло быть сделано или для обессиления обороны входа в порт, или же просто для того, чтобы нанести урон батареям Севастополя.

Лучшим средством против подобного рода атак Корнилов признавал заблаговременно условленные меры отражения, бдительность телеграфной службы и наружных постов, а также полную готовность самих укреплений и сторожевых судов к безотлагательному и быстрому открытию огня и отражению самого приступа. В своей инструкции адмирал давал подробные указания на этот случай.

Успешное истребление стоящих в порте судов брандерами Корнилов признавал фактом очень редким и более всего зависевшим от паники среди атакуемых судов. В зависимости от этого им и были даны в инструкции особые указания.

Наконец, последний случай возможного действия противника, т. е. бомбардирование с внешних рейдов, требовал удаления кораблей на более безопасные позиции, готовность пароходов отбуксировать суда и готовность противопожарных средств.

Таким образом, все распоряжения по флоту сводились к обороне, как это и должно быть исходя из вышеприведенного обмена мнений о положении нашего флота в Черном море после входа туда эскадр западных держав. Решено было ждать для наступательных действий нашего флота удобной минуты, когда он окажется сильнее своего противника. Но этой минуты дождаться нам не удалось.

28 марта (9 апреля) адмиралы союзных эскадр, находившихся в Черном море, получили известие об объявлении войны, и, по свидетельству английских источников, одновременно настала чудная погода. К тому же, прибавим от себя, союзники увидали, что наш флот заперся в Севастополе и не ждет встречи с ними в открытом море. Все это вместе взятое оживило деятельность союзного флота и заставило его искать пищи для журнальных статей.

На рассвете 31 марта на горизонте Севастополя появился пароход под австрийским флагом, маневрировавший вне зоны огня наших батарей. В половине седьмого было приказано пароходам "Херсонес" и "Громоносец" развести пары, а фрегатам "Кулевчи" и "Коварна" быть готовым сняться с якоря. Через несколько минут пароходам было приказано прекратить разводить пары, но, когда около 8 часов утра неприятельский пароход, спустив австрийский флаг, поднял английский и захватил на буксир русское каботажное судно, фрегатам, пароходам и бригам "Эней" и "Язон" приказано было немедленно выйти в море. Это было исполнено через несколько минут. Неприятельское судно с призом повернуло на юго-запад, но, видя, что фрегаты начинают благодаря попутному ветру с ним сближаться, бросило приз и прибавило ходу, не подпуская наши фрегаты к себе ближе трех миль. Ввиду стихнувшего ветра неприятель начал выигрывать дистанцию, и наши суда принуждены были вернуться назад, обменявшись с противником нескольскими безвредными выстрелами.

Союзные пароходы начали чаще появляться также и перед нашими коммерческими портами: 1 апреля 2 английских и 2 французских парохода остановились в 5 милях от к Одесского рейда и в течение двух дней занимались промерами, не упуская случая ловить русские каботажные суда, направлявшиеся к Одессе. Забрав свои бескровные трофеи, пароходы ушли в море, но 6 апреля два из них подошли без флагов к Евпатории, захватили в плен обманным образом смотрителя таможни, сожгли купеческое судно и удалились. Промеры около Одессы давали основание предполагать, что союзники имеют намерение напасть на наш главный коммерческий порт на Черном море и лишь ждут только случая, чтобы чем-либо оправдать в глазах света такой несвойственный передовым нациям поступок. Подходящий случай скоро был ими устроен, и нападение на Одессу состоялось 10 апреля.

В наши предположения о возможных планах союзников входил и случай высадки их десантов между Одессой и устьем Днестра для действия в тыл Дунайской армии князя Горчакова, а также возможность бомбардирования самого города, занятие которого не представляло никаких стратегических выгод союзникам, а лишь могло содействовать разрушению и разорению этого богатого центра юга России.

На оборону собственно порта ввиду такого значения Одессы и прилегающего к ней района не было обращено серьезного внимания, но в окрестностях этого города был собран значительной силы отряд, который мог бы противодействовать высадке союзников и обеспечить тыл армии князя Горчакова.

Для прикрытия Одессы с моря имелось шесть приморских батарей, расположенных на оконечностях карантинного и практического молов, вооруженных всего 48 орудиями калибров не свыше 24-фунтовых пушек и 2 пудовых мортир. Батареи эти были устроены весьма слабо. В каменных парапетах карантинного мола было прорезано 48 амбразур и практического 33, из которых 10 были обращены к Пересыпи и не могли принести никакой пользы в борьбе с флотом. Парапеты были устроены из непрочного, не имеющего никакой связи камня и не могли обеспечить безопасность прислуги без дополнительной защиты земляными мешками. Орудия были старые, некоторые лафеты были сделаны 30 лет тому назад, принадлежностей не хватало, комплект снарядов на орудие равнялся 190. Прислуга состояла из 1 обер-офицера, 2 фейерверкеров и 23 рядовых гарнизонной артиллерии; пришлось ее дополнить офицерами и нижними чинами резервной бригады 5-й артиллерийской дивизии.

Количество войск, сосредоточенных в Одессе, равнялось 15 бат., 16 эск., 4 сом. и 36 пол. ор., из которых по одному батальону было расположено в прикрытии к батареям карантинной и практической гаваней, а остальные стояли в резерве на Михайловской, Соборной площадях и близ тюремного замка. Главным начальником войск был командир 3-го пехотного корпуса генерал-адъютант барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, впоследствии начальник Севастопольского гарнизона.

Поводом для нападения на Одессу послужило нанесенное будто бы оскорбление парламентерскому флагу. 1 (13) апреля английский пароход "Furious" подошел к карантинной гавани и, остановленный холостыми выстрелами, спустил шлюпку под парламентерским флагом, пришедшую будто бы за английским консулом, Когда шлюпка, принятая на карантинной гавани с полным уважением к парламентерскому флагу, отошла от берега свыше мили, на батареях заметили, что "Furious" начал приближаться к порту. Англичане объясняют это приближение невольным движением парохода благодаря дувшему ветру. Командир одной из наших батарей остановил пароход несколькими боевыми выстрелами, видя вполне основательно в этом движении желание рассмотреть прибрежные укрепления, как это сделал фрегат "Retribution" под Севастополем.

Союзные адмиралы решили потребовать объяснения у барона Остен-Сакена, которое их, как это и должно было случиться, не удовлетворило, и они решили силой восстановить попранное право парламентерского флага. 8 (20) апреля на горизонте Одессы показалась соединенная эскадра в 32 вымпела, которая на следующий день приблизилась к порту, не подходя, однако, на дальность орудийного выстрела. Барону Остен-Сакену было отправлено дерзкое предложение выдать все русские и иностранные суда, сосредоточенные в Одесском порту, под угрозой в случае невыполнения требования бомбардировать на следующий день город.

Как адмиралы союзного флота, так и их правительства старались всеми силами впоследствии оправдать нападение на Одессу, объясняя его лишь горькой необходимостью восстановить честь твоего флага и желанием действовать не против Одессы, мирных жителей и коммерческих судов, а лишь против императорской военной гавани. Но само обилие оправданий и многоречивость заставляют предполагать отсутствие чистосердечности, которое подтверждает и один из английских историков, говоря, что барон Остен-Сакен вполне основательно не ответил на дерзкий ультиматум адмиралов, между прочим, и потому, что не мог предполагать, чтобы Одесса, имевшая значение базы для наших Дунайской и Крымской армий, была бы оставлена союзниками в покое, даже если бы не случился инцидент с парламентерским флагом.

Союзная эскадра, имевшая в своем составе 19 кораблей, 10 пароходо-фрегатов и несколько канонерских лодок, выстроилась в ожидании ответа перед Одессой в боевом порядке, в одну линию, на расстоянии 3 верст, начиная от нашей правофланговой батареи N 1 у чумного квартала.

Не получив до вечера ответа от барона Остен-Сакена, союзники 11 апреля, в субботу на Страстной неделе, начали бомбардировку города. В 6 с половиной часов утра 8 неприятельских пароходо-фрегатов вошли на Одесский рейд и, пройдя вне зоны выстрелов правофланговой батареи, атаковали последовательно остальные 5 батарей, стреляя по временам и в город. Дойдя до левофланговой, или N 6, батареи, устроенной на оконечности практического мола и вооруженной четырьмя 24-фунтовыми орудиями, неприятель обратил огонь всех своих пароходо-фрегатов и подошедшего винтового корабля на эту батарею, находившуюся под начальством прапорщика резервной батареи 14-й артиллерийской бригады Щеголева, только что выпущенного из кадетского корпуса.

Неприятель, пользуясь большим калибром своих орудий, в особенности 68- и 69-фунтовыми бомбическими пушками, не подходил на близкое расстояние, почему соседние со щеголевской более удаленные батареи почти не могли принять участия в бое, и состязаться с 350 орудиями союзников выпало исключительно на долю четырех орудий батареи N 6. Щеголев с замечательным хладнокровием выдерживал неравный бой под перекрестным огнем превосходящего противника, действуя сначала из 4 орудий, а потом, когда союзные пароходы уклонились влево и начали бить его во фланг и почти что в тыл, только из двух и, наконец, из одного орудия.

Шесть часов продолжался этот неравный бой, в течение которого Щеголеву удалось подбить три неприятельских парохода, уведенных впоследствии на буксире; но зато и батарея N 6 была в полном смысле уничтожена. Все орудия подбиты, склад снарядов взорван, мерлоны батареи и окрестные суда горели. Лишь только тогда, когда стрелять было не из чего и нечем, Щеголев хладнокровно вывел остатки своей прислуги из этого ада.

Пользуясь уничтожением левофланговой батареи, неприятельские канонерки подошли близко к Пересыпи и пытались высадить десант, но попытка эта, встреченная картечью здесь находившихся 4 полевых орудий, потерпела полную неудачу. После этого противник начал зажигать конгревовыми ракетами суда на практической гавани и строения в предместье Пересыпь, чем заставил нас затопить стоявший здесь пароход "Андия".

Около восьми часов вечера пароходо-фрегаты отошли к своей эскадре, и дело под Одессой было, собственно, окончено с потерей для нас 4 нижних чинов убитыми, 45 ранеными и 12 контужеными. Обывателей было убито 3 и ранено 8 человек. На Пересыпи сожжено 14 небольших частных строений и в самом городе повреждено 52 каменных дома.

Причину таких относительно небольших разрушений следует искать в том факте, что в городе после бомбардировачшя было найдено свыше 632 неразорвавшихся неприятельских снарядов.

Что касается потерь союзников, то иностранные источники об этом почти не говорят; наиболее сильно пострадал выведенный из строя французский пароходо-фрегат "Vauban" и менее сильно 3 английских парохода.

Во время пребывания союзного флота под Одессой и в ходе самого бомбардирования население выказало высокопатриотические чувства, помогая войскам и поддерживая в городе полный порядок. Чувства эти еще более возросли по получении в память свершившегося события Высочайшей благодарственной грамоты городу Одессе.

Утром 14 числа соединенная эскадра ушла из-под Одессы на юго-восток, направив 3 поврежденных парохода на юго-запад. О впечатлении, произведенном нападением на Одессу в Европе, можно судить по следующим словам донесения нашего посланника в Нидерландах канцлеру графу Нессельроде: "Le bombardement d'Odessa a ete en general tres mal vu par le public eclaire de cette residence. Le commerce d Amsterdam en est indigne".

Радость государя Николая Павловича по случаю удачного отбития нападения на Одессу выразилась не только в милостивой грамоте, данной городу, но и в многочисленных наградах участникам дела. Особенно щедро был награжден герой дня прапорщик Щеголев, который был произведен в штабс-капитаны и получил Георгиевский крест при собственноручном рескрипте наследника цесаревича. Кроме того, восстановленная батарея, которой он командовал, получила его имя.

Но неудачное, в общем, поползновение союзного флота против Одессы навело государя на мысль о возможности нашему Черноморскому флоту перейти к активным действиям. Мысль эта впервые проглядывает в письме императора Николая к князю Меншикову от 19 апреля "Думаю, - писал государь, - что повторенная атака или атаки Одессы несколько облупят союзные флоты, которых три парохода порядком пострадали уже при первой. Не настала ли пора выгадать минуту, где мы с пользой могли бы встретить сей флот нашим? Мудрено мне сие отсюда определить, но мысль сию тебе сообщаю, вполне полагаясь на тебя и наших черноморских героев, что минуты не пропустите наказать варваров, Божьих отступников".

Князь Ментиков в ответе на пожелание государя уверял, что ни один случай не будет упущен для нападения на неприятельские эскадры, но что пока такого случая не представлялось. Под Одессой пострадали 3 - 4 парохода, а остальные суда остались невредимыми, и 3 мая на горизонте Георгиевского монастыря крейсировало 22 неприятельских корабля, не считая пароходов. Князь Меншиков полагал, что при таком превосходстве сил "никакое наступательное предприятие невозможно", и оставалось лишь выжидать удобных для этого обстоятельств.

Впоследствии государь неоднократно вновь обращался к этому вопросу, который незадолго до высадки союзников в Крыму вылился даже в форму определенного приказания.

В то время когда соединенная эскадра стояла еще перед Одессой, союзники произвели высадку незначительного десанта в Кюстенджи, в Бабадагской области, имея, по всей вероятности, целью своз оставленного там турками продовольствия. После же ухода из-под Одессы вся англо-французская эскадра отправилась в продолжительное крейсирование вдоль крымских и кавказских берегов. Целью этой экспедиции было проведение рекогносцировок и сношение с Шамилем, для чего союзные адмиралы признавали, между прочим, желательным занять и укрепить какой-либо опорный пункт на кавказском берегу. Ими высказывалась также идея о последовательной бомбардировке, по примеру Одессы, всех укрепленных пунктов нашего побережья, пока нами не предприняты меры для их защиты. Позднее раскаяние в том, что союзный флот не успел перехватить гарнизоны спасенных нами береговых укреплений, видимо, не давало покоя адмиралам, и они хотели наверстать время, потерянное из-за "мартовской бурной погоды". Однако, по всей вероятности, незначительный успех одесского бомбардирования заставил их отказаться от нападения на наши прибрежные пункты, и весеннее крейсерство союзных эскадр носило характер бескровный - суда их избегали приближаться к берегу на дальность орудийного выстрела.

15 апреля два неприятельских парохода взошли на беззащитный Евпаторийский рейд, захватили стоявшие на якоре наши каботажные суда и ушли в море. В тот же день эскадра в 22 вымпела появилась на виду Севастополя и крейсировала здесь несколько дней, производя отельными судами рекогносцировку берегов. Рекогносцировка эта указала на полную недоступность Севастополя с моря, на усиление его сухопутных укреплений и увеличение вооруженных сил. "Однако, - кончал свой доклад французский офицер, - я продолжаю настаивать на том, что нападение на Севастороль с суши возможно".

26 апреля неприятельские суда подходили к Керченскому проливу и к Феодосии, 28-го к Анапе, но нигде не приближались к берегу на дальность орудийного выстрела. В промежутке они подходили к Балаклавской бухте с целью ее рекогносцировки. Князь Меншиков на это не обратил должного внимания, так как, по его словам, "с успехом войти в бухту и предполагать нельзя, ибо по узкости ее большим судам в ней поворотиться невозможно, а при тесноте входа между неприступными скалами, на которых расположились балаклавские стрелки, они действовали бы по неприятелю на самом близком расстоянии и могли бы нанести ему значительный вред, будучи сами на высоте вне действия неприятельских орудий". А между тем через несколько месяцев Балаклава стала базой английского флота.

30 апреля шедший из Севастополя английский пароходо-фрегат "Тигр" при необыкновенно густом тумане сел на мель под крутым берегом дачи Кортаци, в шести верстах на юг от Одессы. Вовремя подоспевшие два батарейных орудия 16-й артиллерийской бригады заставили своим огнем фрегат спустить флаг, а экипаж в составе командира судна, которому оторвало ногу, 24 офицеров и 201 нижнего чина, из числа которых 5 раненых, сдаться в плен. Подход на помощь пострадавшему "Тигру" двух других неприятельских пароходов не дал нам возможности снять приз с мели, почему он и был сожжен огнем наших батарей.

Невольно напрашивается сравнение во славу наших черноморских моряков поведения экипажа английского "Тигра" с русской "Колхидой", бывшей в таком же положении 6 ноября 1853 года у кавказских берегов.

В конце апреля (4 мая н. ст.) в Черное море вышел и турецкий флот, главным назначением которого были кавказские берега. Конвоировал его туда английский пароход "Terrible". Союзная эскадра тем временем продолжала крейсировать в наших водах. Чаще всего она появлялась близ Одессы и между этим портом и Дунаем. Характер деятельности был все тот же. Неприятельские суда подходили к берегу под нейтральным флагом, захватывали коммерческие суда, сжигали береговые строения, а иногда и высаживались на берег с целью грабежа прибрежных жителей.

С 11 мая решено было высылать в крейсерство и наши парусные суда. Вернее, эту меру следовало бы назвать практическим плаванием, так как суда выходили с рейда только в том случае, когда горизонт был чист от неприятельских судов, когда погода благоприятствовала, и притом при своем выходе суда имели главной своей целью обучение команд. Крейсирующим судам не разрешалось удаляться от створной линии и приказано было находиться на виду сигналов из Севастополя, а к вечеру возвращаться домой. Первоначально выходили в море по два фрегата при одном пароходе.

13 мая приказано было в Севастополе разоружить все мелкие суда, кроме корвета "Андромаха". В то же время лучшие наши пароходы начали иногда отправляться и в настоящее крейсерство по Черному морю. Так, 21 мая они доходили даже до Синопа и вернулись назад, не встретив на пути ни одного военного судна. Князь Меншиков вообще в это время был доволен состоянием Севастополя и флота. "С прибытием одной бригады 17-й дивизии и комплектованием резервной бригады 13-й дивизии, сообщал он князю Варшавскому, - Севастополь обеспечен в такой мере, что, конечно, нужен весьма значительный десант, чтобы отважиться сделать решительное нападение на этот порт. Предприятие тем менее сбыточное, что ваша светлость в обеспечение наше притягиваете на себя союзников магометанства".

Черноморский флот князь Александр Сергеевич находил в лучшем положении, чем он был перед войной. Мы имели на рейде в совершенной боевой готовности и с полным комплектом экипажа 14 линейных кораблей, из которых четыре 120-пушечных. "Сила, конечно, хорошая, - присовокуплял князь Меншиков, - но неприятель являлся к нам до сего времени всегда в столь превосходящем нас числе вымпелов, что с нашей стороны было бы крайне опрометчиво идти к нему навстречу и сразиться. Мы выжидаем случая или какого-нибудь промаха со стороны неприятеля или разделения его сил. Тогда предпримем ту операцию, которая наиболее представит видов успеха. А до тех пор, по необходимости, будем в выжидательном положении".

Что касается Керченского пролива и входа в Азовское море, то князь Меншиков, считая последнее недоступным по мелководью для больших пароходо-фрегатов, полагал их обеспеченными в достаточной мере от неприятеля постройкой батарей у Феодосии, Керчи, Еникале и затоплением старых судов в Керченском проливе, против Павловской батареи. Кроме того, 4 июля туда прибыла для защиты Азовского моря эскадра контр-адмирала Вульфа в составе 4 пароходов, 4 транспортов, 1 шхуны и 5 казачьих баркасов. Упомянув в конце своего письма о мрачных грозовых тучах, нависших на политическом горизонте России, князь Александр Сергеевич кончал его следующим знаменательным обращением к князю Варшавскому: "Вам, князь, вашей предусмотрительности, которой действия мы уже видим, и вашим воинским, столь давно изведанным, талантам предречена слава и честь разогнать эти тучи, как бы грозны они ни были! В этом мы все, знающие вас, не сомневаемся. Ждем и уповаем!.."

Эти строки писались в то время, когда поступки князя Варшавского под Силистрией вызывали недоумение у государя, армии и всей России.

3 июня на виду Севастополя произошло первое столкновение между нашими и англо-французскими пароходами. В этот день с утра вышли в море в дозорное плавание корабли "Храбрый" и "Святослав", фрегат "Кулевча" и пароход "Одесса". Около 10 часов утра на северо-востоке было обнаружено три неприятельских пароходо-фрегата, и адмирал Корнилов приказал немедленно выйти в море отряду пароходов под флагом контр-адмирала Панфилова. В этот отряд вошли пароходы "Крым" под флагом командующего отрядом, "Владимир", "Громоносец", "Бессарабия", "Херсонес", а в море присоединился и раньше вышедший пароход "Одесса". На пароходы были посажены абордажные команды.

Выйдя в половине одиннадцатого за Константиновскую батарею, отряд построился в три колонны и взял курс наперерез неприятельским пароходам, которые продолжали уходить. По сближении с противником контр-адмирал Панфилов, имея целью поставить каждый неприятельский пароход в два огня, перестроился в две колонны и взял курс прямо к противнику, шедшему в линии фронта и имевшему французский пароходо-фрегат между двумя английскими. В полдень Панфилов дал сигнал приготовиться к бою, а в половине первого неприятель открыл огонь, но снаряды его не долетали.

В 12 часов 40 минут, сойдясь на дистанцию в 1200 саженей, наши пароходы подняли на всех брам-стеньгах военные флаги и открыли огонь. Противник, подняв свои кормовые флаги, продолжал уходить, выстроив линию фронта и действуя из кормовых орудий. Наши пароходы также выстроились в линию фронта.

В 13 часов 20 минут неприятельские пароходы, увидав слабые результаты стрельбы на столь большом расстоянии, подпустили выдвинувшегося вперед "Владимира" на 900 саженей и открыли против него сосредоточенный огонь, на который "Владимир" отвечал огнем со всего борта. Когда прочие наши пароходы выровнялись с "Владимиром" и перевес в огне перешел на нашу сторону, противник вновь начал от нас уходить. Адмирал Панфилов, видя, что союзники не намерены допустить его отряд на линию огня, а также ввиду того, что неприятель мог нас поражать с такого расстояния, с которого мы могли действовать лишь одним носовым орудием, решил в третьем часу дня повернуть назад, отойдя от Севастополя на расстояние свыше 20 миль. Неприятельские пароходы некоторое время преследовали нас, а потом отстали и пошли на юго-запад.

К вечеру наши суда благополучно втянулись на рейд, потеряв ранеными с "Владимира" мичмана Скарятина и двух унтер-офицеров и контужеными капитан-лейтенанта Лесли и четырех матросов. Сам "Владимир", так же как и неприятельские пароходы, пострадал весьма незначительно.

7 июня союзные пароходы вновь показались на горизонте Севастополя, но вновь дело до столкновения не дошло.

12 июня весь наш флот был разделен на четыре эскадры, которые поочередно выходили в море для обычного крейсирования вблизи Севастополя.

Несмотря на то что союзные адмиралы оповестили весь свет о полной блокаде ими русских портов на Черном море и о безопасности плавания турецких купеческих судов, такой блокады в действительности не существовало, так как наши отдельные пароходо-фрегаты, и в особенности "Владимир" и "Эльборус", неоднократно выходили в дальнее крейсерство, доходили до Анатолийского берега и проливов, жгли купеческие суда и возвращались обратно, избегая встречи с противником.

Один из подобных смелых набегов был сделан в течение четырех дней, с 30 июня по 4 июля, пароходом "Эльборус", который прошел вдоль Анатолийского берега, подошел на 17 миль к проливам, сжег три купеческих судна в отместку за нападение на наши каботажные суда и благополучно возвратился в Севастополь. Через несколько дней пароход этот вновь отправился в дальнее крейсерство.

8 то же время "Владимир" во главе со своим лихим командиром капитаном Бутаковым крейсировал между Одессой и Дунаем ввиду полученного известия о появлении там малых неприятельских пароходов, но никого не нашел. После этого "Владимир", направившись к Ераклии и сжегши там три торговых судна, благополучно вернулся в Севастополь. Этот набег нашего парохода породил бурю негодования в английской и французской прессе на небрежность и бездеятельность союзного флота.

Недовольство среди союзных наций своими моряками уже накапливалось давно. В Англии и Франции вполне основательно ожидали, что их флот при своем большом превосходстве над нашей севастопольской эскадрой, мог действовать в Черном море более смело, между тем как вся его деятельность заключалась в безвредном обстреливании наших берегов, в ловле купеческих судов и в бесполезной прогулке к кавказским берегам с целью войти в связь с горцами. Несколько больше энергии союзные моряки проявили в устьях Дуная, сжегши там наши кордоны и произведя также неудачную попытку ввести свои канонерки в устье Сулинского рукава. Опубликованное оправдание адмиралов немного уменьшило возбужденное против них недовольство, но оно все-таки продолжало существовать в английском и французском обществах.

В июле вопрос о высадке союзников в Крыму был уже принципиально решен, и 8 (20) июля лучшая и большая часть соединенного флота в составе 14 вымпелов отбыла к крымским берегам, имея на своем борту генерала Канробера и много английских и французских офицеров для рекогносцировки окрестностей Севастополя.

14 июля союзная эскадра появилась у мыса Лукулл, а три парохода подошли к Севастополю, но после того, как "Furious", на котором находился Канробер со своим штабом, был временно выведен из строя удачным снарядом с Волоховой башни, они отошли к остальной эскадре.

Такой характер действий на Черном море продолжался вплоть до высадки союзников в Крыму.

Глава XVII. Действия на Дунае от приезда князя Варшавского до начала осадных работ под Силистрией

Князь П.П. Гагарин по случаю отъезда князя Варшавского из Петербурга на театр войны, записал в своем дневнике от 11 марта: "Les marechel est parti avant-hier. L'idee d'aller recommencer une carrere nouvelle ne lui sourit plus. II craint, dit-on, de compromettre sa gloire, comme si le craindre n'etait point un signe de faiblesse". П. К. Меньков, один из близких к фельдмаршалу во время пребывания его на Дунае людей, посвятил прибытию князя Варшавского на театр войны следующие строки: "Старый фельдмаршал прибыл с новыми идеями. Предательская, неопределенная и подлая политика Австрии давала повод думать о близком разрыве России с этой державой. В душе ненавидя австрийцев и, быть может, желая втайне войны с немцами, фельдмаршал был убежден или, лучше сказать, хотел убедить всех, что положение армии на Дунае весьма опасно, что Австрия через Молдавию и Валахию может действовать на фланг и тыл ее. Двусмысленное поведение Австрии несколько оправдывало предположения старого фельдмаршала, который за этой ширмой искусно скрывал опасения свои, чтобы давняя добытая им слава не свихнулась при встрече с турками".

Таково было впечатление, которое произвел новый главнокомандующий и в Петербурге, и в близких к нему округах действующей армии. Семидесятилетний возраст фельдмаршала, физическая дряхлость и упадок энергии совместно с понятным желанием оставаться на высоте, приобретенной удачными войнами боевой славы, не могли не влиять на образ действий князя Варшавского во главе армии, на отсутствие смелого размаха мысли, решимости и отчасти даже риска и на преобладание чрезмерной осторожности, которая под давлением вполне соответствовавших обстановке настойчивых требований императора Николая вылилась в форму столь зловредных на войне полумер.

Новый главнокомандующий, заехав по пути из Петербурга в Варшаву, отправился оттуда на театр военных действий 27 марта вечером, рассчитывая около 3 апреля прибыть в Фокшаны, куда приглашал также приехать и князя Горчакова.

Тем временем и в Петербурге, и по пути следования князя Варшавского получались новые донесения с Дуная, которые подтверждали полный успех нашего перехода через реку, отступление турок и возможность, по мнению князя Горчакова, развить наши наступательные операции.

Государь вполне сочувствовал взгляду князя Михаила Дмитриевича на дело и, не предвидя близкой опасности со стороны Австрии, желал, насколько возможно, воспользоваться благоприятной обстановкой и занять выгодное положение до подхода англо-французов. Он предполагал с этой целью приступить к Силистрии, притянув туда одну дивизию из-под Бухареста, и прикрываться со стороны Малой Валахии и Рущука остальными тремя дивизиями. Если бы в это время турки вышли из Калафата и двинулись против генерала Липранди, то государь несколько изменял свой план в том смысле, чтобы дать неприятелю отойти на три или четыре перехода и потом решительно обрушиться на турок всеми войсками, собранными у Бухареста, т. е. 4 пехотными и 2 кавалерийскими дивизиями, а после этого уже приступить к Силистрии. В случае выхода Омера-паши с главными силами из Шумлы и движения против нас государь также полагал атаковать его до подхода союзников, которых, по мнению императора Николая, нельзя было ожидать ранее второй половины апреля. "Прости, любезный отец-командир, - так заканчивал государь свои предположения в письме к Паскевичу, - что так смело выражаю мои мысли и желания. Ежели ты другого мнения, уступаю, но душевно желаю, чтобы мы извлекли всю возможную пользу из столь неожиданного благополучного начала... Да благословит Господь Бог новый твой поход и да даст тебе новый венец славы в продолжение персидского, турецкого, польского и венгерского походов". Через несколько дней император Николай вновь писал князю Варшавскому и повторял свою мысль скорее осадить Силистрию. Он вновь успокаивал своего отца-командира насчет Австрии, в которой не было существенных приготовлений, угрожавших нашему правому флангу и тылу; к тому же государь считал нас достаточно сильными, чтобы остановить всякое покушение австрийцев с этой стороны. Опасности со стороны устья Дуная, где мы стояли твердой ногой на обоих берегах, Николай Павлович также не ожидал, так как высадку союзников предполагал у Варны исходя из того г. заключения, что оттуда они могли оказать помощь Силистрии и подкрепить Омера-пашу. Из 96 000, имевшихся у Паскевича, государь считал возможным оставить до 36 000 против Малой Валахии, а с остальными 60 000 приступить к Силистрии, разбить турок и союзников, если бы они приблизились к нам, и потом уже осаждать крепость. "Вот истинное изложение моего взгляда, - кончал государь. - Может быть, и ошибаюсь; решишь уже ты и, верно, к лучшему".

Увы, император Николай предугадал обстановку совершенно правильно, и его обоснованный и логически изложенный план ближайших наших операций наиболее всего соответствовал сложившимся обстоятельствам, но, к сожалению, государь в очень деликатной форме передал этот план для исполнения в руки лица, совершенно не сочувствовавшего каким-либо нашим наступательным порывам.

Неоднократные и настойчивые желания императора Николая не могли быть оставлены без внимания даже князем Варшавским. Он должен был с ними считаться, имея в то же время постоянно в виду свою мысль об отступлении, и вследствие этого на берегах Дуная с приездом Паскевича еще больше начали процветать нерешительность, двойственность в операциях и разлад между видимыми действиями и истинной мыслью главнокомандующего.

В своей переписке с Горчаковым государь повторял те же мысли о необходимости использовать выгодное положение и подступить к Силистрии, разбив, если возможно, Омера-пашу до подхода французов. Император Николай особенно старался успокоить Паскевича и Горчакова относительно опасения высадки союзников в Бессарабии, в тыл нашей Дунайской армии. "Не сомневаюсь, - писал он, - что первый французский десант будет у Варны, ибо им не может быть равнодушно, что мы так близки к Силистрии. Предупредить их прибытие было бы неоцененно и разбить Омера-пашу до их прихода. Одни что же они сделают?" Бессарабию и Одессу государь считал обеспеченными войсками Ушакова, занимавшими низовья Дуная Одесским отрядом барона Остен-Сакена и находившимся в тылу у него драгунским корпусом генерала Шабельского.

Тем временем князь Горчаков продолжал до прибытия нового главнокомандующего вести политику выжидательную. Не рискуя из боязни идти вразрез намерениям князя Варшавского - предпринять решительное наступление в Силистрии, он производил рекогносцировки этого пункта и вел оживленную переписку с генералом Лидерсом, дабы узнать мнение как его, так и генерала Шиль-Дера о возможности быстрой атаки крепости.

Генерал Шильдер полагал, что простое маневрирование наших войск на правом берегу Дуная совместно с канонадой с левого берега реки неминуемо повлекут за собой сдачу крепости, но генерал Лидере считал такое легкое овладение Силистрией весьма загадочным, так как Омер-паша не мог не принять мер к удержанию этого пункта в своих руках, ожидая высадки союзных войск у Варны. Быстрое движение к Силистрии командир 5-го корпуса признавал при сложившихся обстоятельствах весьма полезным, если только можно наверное надеяться скоро овладеть крепостью. Вообще же, по глубокому убеждению генерала Лидерса, всю операцию против Силистрии следовало начинать лишь с твердой целью непременно ею овладеть, так как недоведение дела до конца должно было привести к весьма невыгодным для нас последствиям. Во всяком случае Лидере считал возможным для содействия предположениям генерала Шильдера двинуть свой отряд к Черноводам, направив оттуда сильный авангард к Силистрии. В этом смысле он и испрашивал указаний князя Горчакова, но распоряжения последовали уже от прибывшего на театр войны князя Варшавского.

3 апреля фельдмаршал прибыл на театр военных действий, в Фокшаны, где был встречен князем Горчаковым. Как на беду, первым известием, которое он там получил, было известие из Вены об угрожающем решении, принимаемом этим государством. Наш посол барон Мейендорф рекомендовал не переходить Дунай у Види-на, так как в противном случае он не ручался, что Австрия не будет увлечена на путь враждебных против нас действий. А между тем по сведениям, полученным от генерала Липранди, турки оттягивали часть своих войск от Калафата на восток, и наши наступательные в этом направлении операции легко могли увенчаться успехом и во всяком случае заставили бы Омера-пашу прекратить оттягивание войск от Видина к Шумле.

"Это дурно, - отметил в своем дневнике генерал Коцебу по поводу депеши Мейендорфа, - так как теперь навряд ли фельдмаршал решится предпринять что-либо активное". И действительно, на воспаленное воображение Паскевича сообщение Мейендорфа произвело удручающее впечатление. Он отозвал к себе Фонтона, который продолжал поддерживать сношения с сербами, и приказал генералу Липранди отойти к Крайову, рассчитывая такими мерами успокоить Австрию. В то же время фельдмаршал делал вид, будто он намеревается энергично действовать под Силистрией, приказав пододвинуть туда осадную артиллерию и вызвав генерала Коцебу в Калараш. Собственно, этим и кончились все приготовления Паскевича к активным действиям на нашем левом фланге.

Они были сделаны лишь для успокоения государя, которого фельдмаршал одновременно с этим подготовлял к невозможности исполнить его волю. Во всеподданнейшем письме от 5 (17) апреля князь Иван Федорович рисовал следующую картину положения на его левом фланге.

Оставив для защиты низовьев Дуная 7-ю дивизию, фельдмаршал считал возможным двинуть к Силистрии отряд генерала Лидерса, усиленный 8-й дивизией. Войска эти вместе с осадной артиллерией могли прибыть к крепости 16 апреля, и к этому же времени он ожидал высадку союзников. "План их, - писал Паскевич, - по моему мнению, может быть тот, чтобы, высадив тысяч тридцать, соединиться с турками, бывшими в Бабадагской области, и Омером-пашой, всего 70 000 или 80 000, и атаковать наши переправы на Дунае или нас, когда мы будем под Силистрией. Нам придется или отходить от Силистрии к переправе, или, оставив против крепости одну дивизию, встречать с 35 батальонами до 100 000 соединенных французов и турок. Имея все это в виду, мы, может быть, не успеем до прихода европейцев окружить Силистрию и разбить Омера-пашу, который едва ли выйдет навстречу. Во всяком случае я думаю войска генерала Лидерса подвинуть вперед до Черновод и маневрировать". Эта заключительная фраза вызвала у государя, судя по пометкам, сделанным им на письме, большое недоумение. Действительно, мысль решительного наступления на Силистрию у Паскевича вылилась в форму перехода к Черноводам и маневрирования неизвестно против кого и с какой целью. Ясно было, что фельдмаршал употребит всю свою старческую настойчивость исполнить по-своему и отвести армию на левый берег Дуная.

И действительно, осмотрев лично позиции на нижнем Дунае, князь Варшавский 11 апреля писал государю из Измаила, что он убедился в невозможности нам держаться на Дунае и в княжествах в случае войны с Австрией и поэтому приостановил всякое движение вперед до получения положительных сведений о намерениях этого государства. "Но, может быть, - кончал фельдмаршал, - лучше бы избежать принуждения оставить княжества, добровольно их очистив, для того, чтобы быть сильнее в наших пределах, а вместе отнять у Германии всякий предлог к разрыву с нами".

Можно полагать, что до этого последнего письма император Николай не разгадал истинных намерений князя Варшавского и верил, что фельдмаршал откладывал движение к Силистрии лишь до личного ознакомления с обстановкой. Поэтому в своих ответах государь спокойно, но определенно развивал идею наступления на Силистрию и старался представить обстановку такой, какой она была в действительности, а не рисовалась пристрастному воображению Паскевича.

Государь считал своевременным обратиться к задунайским христианам с прокламацией и поднять болгар; что же касается сербов, то он полагал, что если они возьмутся за оружие сами собой, то это не беда для нас, так как отвлечет силы Австрии в другую сторону.

"Теперь дай Бог, чтобы осада Силистрии пошла успешно, - заканчивал государь. - Ежели Омер-паша придет выручать, то тем лучше, ибо с Божьей помощью ты можешь его разбить до прибытия союзников, которые только что начинают прибывать в Галлиполи".

В своем ответе на письмо Паскевича из Фокшан от 5 апреля, в котором престарелый фельдмаршал выражал намерение вместо энергичного движения к Силистрии выдвинуться к Черноводам и "оттуда маневрировать", государь, надо полагать, умышленно пропустил эту фразу и лишь хвалил Паскевича за решение двинуться к Силистрии. С замечательной деликатностью он успокаивал фельдмаршала насчет опасений последнего относительно быстрой высадки союзников, определяя вполне правильно, что они не успеют сосредоточиться раньше конца мая в Константинополе и поэтому не могут поспеть в силах на соединение с турками до обложения Силистрии.

Но последнее письмо фельдмаршала из Измаила, в котором он предлагал заблаговременно очистить княжества, заставило императора Николая сделать грозное внушение новому главнокомандующему. "С крайним огорчением, - писал государь, - и с не меньшим удивлением получил я сегодня утром твое письмо, любезный отец-командир, писанное из Измаила 11 (23) числа. Тем более оно меня огорчило и поразило, что совершенно противоречит тем справедливым надеждам, которые в меня вселило последнее твое письмо, столь согласное с моими желаниями и с моей непременной волей, тогда как из письма твоего же не вижу ни одной уважительной причины все изменить, все бросить и отказаться от всех положительных, решительных выгод, нами недаром приобретенных. Неужели появление флотов у Одессы и даже потеря ее, если она должна последовать, были не предвидены? Неужели Сакен с 30 тысячами отличного войска, с сильными артиллерией и кавалерией не может и не должен остановить всякие успехи с той стороны, даже ежели бы и был на флоте хотя несколько значительный десант? А сего и быть не может по всем сведениям, мне доставленным и ежедневно подтверждающимся. Неужели появление каких-то французских партий с артиллерией у Кюстенджи, тогда как их туда просить надо, чтобы наверное уничтожить? Право, стыдно и подумать. Итак, остается боязнь появления австрийцев. Действительно, могло бы быть дурно месяц тому, когда мы были слабы и войска, с тем предвидением приведенные, не были еще на местах. Но они уже там. Да и нет никаких сведений, чтоб подобное нападение готовилось теперь, и разве когда бы мы двинулись к Балканам, чего мы и не затеваем. Вчера же через Берлин получены сведения и еще более положительные, что они только нас стращать хотят, чтобы Задержать наши успехи, и что они нас не атакуют и в Сербию не Хотят войти, боясь у себя в тылу возмущения. Словом, эта опасность дальняя и во многом измениться может по нашим успехам. Между тем время дорого; мы положительно знаем, что ни французы, ни англичане в силах и устройстве не могут примкнуть к Омеру-паше, разве как в июне. И при таких выгодных данных мы все должны бросить даром без причин и воротиться со стыдом!!! Мне, право, больно и писать подобное. Из сего ты положительно видишь, что я отнюдь не согласен с твоими странными предложениями, а, напротив, требую, чтобы ты самым деятельным образом исполнил твой прежний прекрасный план, не давая сбивать себя опасениями, которые ни на чем положительном не основаны. Здесь стыд и гибель, там честь и слава! А буде бы австрийцы изменнически напали, разбей их 4-м корпусом и драгунами, - станет и этого для них. Ни слова больше, ничего прибавить не могу".

Упоминая в конце письма о неудаче, постигшей союзников под Одессой, государь прибавил: "Чего не ожидать от таких войск, когда б решимость ими водить! Нет невозможного. Ты так всегда вел дела, меня так учил, и я твоих уроков не забыл и не забуду. Теперь ожидаю от тебя, что ты сие вновь покажешь к чести и пользе России и к новым лаврам на твое чело. Аминь".

В Петербурге уже давно не понимали образа мыслей фельдмаршала, и нельзя не признать своевременности такого грозного и категорического повеления, отправленного на берега Дуная. Остается только пожалеть, что император Николай не довел дела до конца и не отозвал князя Варшавского с Дуная, оставив в его руках производство операции, которой тот не сочувствовал. В этом была главная причина неудачи силистрийского сидения.

Для того чтобы несколько сгладить впечатление столь непривычного для Паскевича грозного повеления государя и немного поднять его дух, письмо было отправлено с зятем фельдмаршала, флигель-адъютантом князем Лобановым.

О впечатлении, которое производил в Петербурге образ действий Паскевича, можно судить по следующим строкам письма военного министра к князю Меншикову: "Un autre commandement qui m'enraie, c'est celui du Danube. Le marechal propose des plans tellement bizarres pour la continuation de la guerre, qu'on en est tout abasourdi. On vient de lui envoyen Lobanoff pour 1'endoctriner, mais reussira-t-il, c'est une question. Notre malencontreuse timidite est terrible, et elle arrive si mala propos apres le brillant passage du Danube. Le prince Gortchakoffavait si bien compris sa position en dernier lieu et il en avait, selon moi, tire un si beau profit. Si le resultat de ses sicces est de nous retirer, parce que le marechal a la bonte de craindre une rupture avec PAutriche - nous serons gentils. Voyons ce qu'obtiendra son aimable gendre".

Объехав низовья Дуная, князь Варшавский прибыл в Бухарест, откуда 15 апреля отправил всеподданнейшую записку о положении дел на театре войны. Фельдмаршал считал нижний Дуная ключом нашей оборонительной позиции, так как неприятель, ворвавшись в гирла реки, мог привести туда всю свою армию и действовать на Дунае, имея сообщения с морем. Крепость Измаил он находил слабой для противодействия серьезным намерениям союзников, а потому и низовья реки беззащитными. Считая, что французы высадят в Кюстенджи или Балчике 30 000 - 40 000 своих войск, фельдмаршал полагал, что они легко могут соединиться с 70 000 - 80 000 турок и, таким образом, иметь в кулаке до 100 000 человек. Эти расчеты вызвали несколько знаков вопроса со стороны императора Николая.

С такой армией союзники, по мнению Паскевича, или могли форсировать у Гирсова небольшой сравнительно отряд Лидерса, или же в несколько переходов быть в Браилове, где могли захватить миллион четвертей хлеба. Если же одновременно с этим австрийцы, объявив нам войну, будут угрожать нашему правому флангу и тылу, то положение нашей армии было бы так затруднительно, что мы принуждены были бы бежать из княжеств и пробиваться сквозь окружающего нас неприятеля. "В предупреждение столь тяжкого положения, - писал фельдмаршал, - благоразумне требовало бы теперь же оставить Дунай и княжества и стать в другой позиции, где мы можем быть так же сильны, как теперь слабы на Дунае. Позиция сия должна быть за Серетом, даже за Прутом".

Эти рассуждения Паскевича вызвали со стороны императора Николая несколько знаков восклицания.

Но до получения разрешения исполнить свое желание отойти за Серет и даже за Прут фельдмаршал считал необходимым сделать распоряжение по приведению в исполнение воли государя обозначенным движением к Силистрии.

С этой целью три батальона из отряда генерала Ушакова были направлены в отряд генерала Лидерса, который должен был оставить их в Гирсовском предмостном укреплении, а с остальными войсками двинуться правым берегом Дуная к Черноводам. Между тем генерал Шильдер должен был приготовить мост в нескольких верстах ниже Силистрии, по которому надлежало 8-й дивизии присоединиться к отряду Лидерса. ("Слава Богу", - пометил государь.)

Таким образом, против Силистрии предполагалось собрать три пехотные дивизии и два кавалерийских полка, с которыми Паскевич считал возможным начать осаду крепости, если обстоятельства будут тому благоприятствовать. Однако он полагал, что взятие крепости будет сопряжено с большими затруднениями. Кроме сильных укреплений и гарнизона причиной этому могли служить разлив реки, а главное, подход к Силистрии Омера-паши и союзных войск, что делало для нас невозможным держаться на правом берегу реки, и "...в таком случае, - заканчивал Паскевич своим любимым припевом, - предупреждая сии затруднения, мы должны будем отойти".

Остальные войска по Дунаю были расположены следующим образом:

Против Рущука 8 бат., против Туртукая 4 бат., у Калараша, против Силистрии, 4 бат. и в резерве впереди Бухареста 21 бат. Мало-Валахский отряд, состоявший из 12-й пехотной дивизии и 3 кавалерийских полков, находился в Крайове, но предполагалось оттянуть его за Ольту и далее для сближения с Бухарестом, чтобы иметь свободной еще одну дивизию. В низовьях Дуная оставались кроме 8 резервных батальонов 7-я пехотная дивизия и 4 батальона 14-й и два кавалерийских полка.

Но одновременно с отправлением вышеприведенной всеподданнейшей записки князь Варшавский продиктовал для исполнения свой план действий, который несколько отличался от изложенного в докладе государю. Он должен был держаться в секрете и быть сообщенным только князю Горчакову и генералам Коцебу и Бутурлину.

Согласно этому плану, отряд генерала Лидерса, подойдя к Силистрии, должен был обойти крепость вне выстрела и вне угрозы от вылазок и, став на большой дороге, ведущей к Шумле, послать авангард искать неприятельскую армию, которой и дать сражение, что фельдмаршал полагал полезнее взятия самой Силистрии. Паскевич, отбросив турок, считал возможным, в зависимости от достигнутого успеха и сведений о десантах союзников, или начать осаду крепости, но "с большой осторожностью", или отойти к Гирсову.

Через несколько дней, а именно 22 апреля, князь Варшавский под впечатлением новых сведений из Австрии представил государю еще одну записку "о настоящем положении дел", цель которой состояла все в том же - склонить императора Николая к добровольному отводу войск из княжеств и к сосредоточению 170-тысячной армии за Прутом, на фланге Галиции. Фельдмаршал, рисуя в обширной записке все ту же мрачную картину, считал наше положение худшим сравнительно с 1812 годом и предсказывал, что нам придется бежать из княжеств, пробиваться, потеряв половину армии и все обозы. Но на этот раз Паскевич, в случае принятия его плана, намечал и другую, более привлекательную картину - нападение осенью на Австрию как на виновницу возможной коалиции против нас. Однако он исходил из одного неправильного положения, что осенью флоты союзников не в состоянии будут держаться в море, а их десанты не посмеют остаться на берегу, и мы, таким образом, будем свободны на южном фронте. "Осмеливаюсь просить, - так кончал свое письмо престарелый фельдмаршал, - смею умолять Ваше Величество: не ожидая вопросов Австрии, дать знать германским державам, что мы оставляем княжества, ибо, смею повторить, что мы к тому принуждены будем, если Австрия объявит нам войну".

Интересно проследить состояние духа Паскевича в эти тревожные для него дни по записям в дневнике генерал-адъютанта Коцебу.

"15 апреля. У фельдмаршала план - стать перед Силистрией и стараться вызвать неприятеля на генеральное сражение. Я думаю, что это совершенно лишний маневр и только удалит нас от цели занятия крепости.

17 апреля. Поздно вечером пришел ко мне от фельдмаршала Горчаков и предложил вопрос - осаждать ли Силистрию? Я советовал приступить к осаде, усилив себя тремя полками с нижнего Дуная, которые выдвинуть заслоном к Карасу, и, кроме того, притянув 11-ю дивизию. Но фельдмаршал мало склонен к этому плану; его предположение - очистить княжества и действовать наступательно против австрийцев, если они объявят нам войну.

19 апреля. Наши дела обстоят печально. Фельдмаршал не желает осадить Силистрии и выказывает нерешительность, но при этом боится государя, советующего взять Силистрию.

20 апреля. В Журжеве при осмотре войск Паскевич говорил об отступлении, что произвело неприятное впечатление.

21 апреля. Все здесь беспокойны и нерешительны.

24 апреля. Фельдмаршал находится в нерешительности. Он вне себя, что мы заняли Гирсово, и сказал, что мы подготовили гибель России. Он не хочет осаждать Силистрии, но все же отдал приказ Лидерсу выступить 29-го и в этот же день прибыть к Силистрии.

25 апреля. Фельдмаршал сердито говорил с Горчаковым о занятии Гирсова и о предложении взять Силистрию. Он сам ни на что не решается и сильно волнуется. При таком настроении надо быть готовым даже на наихудшее. Так и было! Около полуночи я получил приказание послать курьера к Лидерсу, чтобы он не двигался.

26 апреля. В 2 часа ночи Фролов разбудил меня и передал приказание, чтобы я не отправлял вчерашнего приказа Лидерсу, но было уже поздно! Утром Фролов опять пришел и вновь передал, чтобы послать приказ в отмену, но через час это распоряжение опять было отменено. Фельдмаршал решил очистить Валахию и отойти за Серет. Он собрал нас, чтобы обсудить вопрос, во сколько времени это может быть исполнено, и чрезвычайно спешит, указывая, что австрийцы могут нам отрезать путь отступления. Нашего мнения фельдмаршал не спрашивал. Ясно, что он рисует себе опасности, чтобы не вести войны и, отведя армию, уехать самому. Bqe кажется потерянным. Да сохранит нас Господь!

27 апреля. Le decouragement saisit tout le monde. Je suis tout triste; avec nos immenses et magnifiques moyens nous ne songeons qu'a la retraite, et cela rien que pour 1'egoTsme et la pusillanimite d'un seul hotnme!"

Эта живая картина состояния главнокомандующего и его штаба служит лучшим объяснением последующих неудач под Силистрией.

Наконец, 29 апреля колебания Паскевича временно прекратились, так как в этот день из Петербурга прибыл князь Лобанов с известным уже письмом государя и с еще более энергичными устными приказаниями вести войну как можно активнее и княжеств не покидать. Лидерсу было послано последнее приказание спешить к Силистрии. "Всеобщая радость!" - записал Коцебу.

Но в тот самый день, 29 апреля, когда фельдмаршал решился не по своей воле приступить к осаде Силистрии, император Николай писал ему знаменательное письмо, которое настолько характерно, что мы приведем его в подлиннике.

"Сегодня утром я получил твое письмо, любезный отец-командир, от 22 числа. Со всей откровенностью должен тебе сознаться, что твои мысли вовсе (это слово государь подчеркнул три раза) не сходны ни с моими убеждениями, ни с моейнепременной волей. Предложения твои для меня постыдны, и потому я их отнюдь не принимаю, ибо ни я на себя принять этого стыда не намерен, да и считал бы себя преступным пред достоинством России, если бы я и согласился на подобное. Ты болен, как мне пишешь, и, вероятно, в пароксизме лихорадки мне написал то, что твоя твердая душа и зоркий ум не поверят, когда ты здоров. Сведения мои про дела Австрии и Пруссии все тебе сообщил; других не получал, и они вовсе не согласны с теми мечтами, которые ты извлек из письма Мейендорфа. Вся тактика Австрии состоит в том, чтобы нас держать в недоумении и тем стращать. К несчастью, кажется, что это им удалось. Очистка Малой Валахии была нам нужна и полезна, но они это выставляют как плод их устращивания. Пора и нам в свою очередь показать им, что мы угроз их не боимся, а если бы и в тыл осмелились идти на нас, тогда ты обязан не бежать от них, как изъясняешься, а их разбить, на что у тебя сил достаточно и притом русских свежих сил. Мнимое тобой появление пруссаков в Галиции тоже одна бредня. Ты теперь под Силистрией; удобнее осадить, - осаждай по всем правилам и, собрав, что можешь, т. е. 4 дивизии при 3-х кавалерийских, выжидай, высунется ли Омер-паша с гостями? Да - разбей, нет - довершай осаду. Двух дивизий 4-го корпуса с двумя кавалерии очень довольно для прикрытия Бухареста. Когда сладишь с Силистрией, принимайся за Рущук. Никакой высадки в Бессарабии или на устьях Дуная не опасайся; теперь видим, с каким трудом союзники перевозят свои войска в Галлиполи. Что же они сделают без кавалерии, артиллерии и обозов, ежели бы и решились на те высадки? Да их, право, и пригласить бы надо было. Австрия нас не атакует, доколе не пойдем за Балканы, куда мы и не думаем, и потому эти опасения неуместны и противны истине.

Надеюсь, что этим конец противоречиям. Будущее в руках Божьих, и я сему покоряюсь, но требую от тебя, чтобы ты исполнял волю твоего друга и государя. Ежели силы твои нравственные и телесные делают тебе обузу эту сверх сил, тогда скажи мне Откровенно. Командуя всем, твое место, быть может, там, где за лучшее сочтешь. Ты не прикован к Дунаю, опасность везде теперь, и присутствие твое везде полезно. Аминь. Бог с тобой".

При таких-то условиях фельдмаршал 29 апреля решил приступить к осаде Силистрии. Ясно было, что он не был способен вложить всю душу в это дело и что, временно подчинившись необходимости, он использует первый благоприятный случай направить Ход военных операций в любезное ему русло стягивания за р. Прут.

Как известно, первым распоряжением прибывшего на Дунай князя Варшавского было приказание Мало-Валахскому отряду генерала Липранди отходить от Калафата первоначально к Крайову, а потом и далее, за р. Ольту, для приближения его к Бухаресту.

Между тем оттягивание Омером-пашой части войск от Видана к Шумле давало наконец возможность нашему сильному отряду у Калафата завладеть этим пунктом и обеспечить правый фланг нашего растянутого расположения. По сведениям, собранным генералом Липранди, из Калафата вышло 8 тысяч турок, которые направились на Лом, Рахов и далее, как надо полагать, к Шумле. Кроме того, из опасения переправы наших войск выше Видана турки вывели из крепости и Калафата до 3 тысяч человек, которых расположили между Видиным и р. Тимок. Всего в Калафате и Видине с окрестностями оставалось до 12 тысяч турок и в Лом-Паланке, Рахове и Никополе около 2 тысяч в каждом.

5 апреля, чтобы вполне удостовериться в численности турецких войск, занимавших Калафат, генерал Липранди произвел своей кавалерией рекогносцировку укрепленного турецкого лагеря. Неприятель, занимавший Чепурчени, был вытеснен из селения и в беспорядке отступил к непроходимым болотам прибрежья Дуная; высланные на помощь из Калафата части пехоты и кавалерии были опрокинуты с потерей 2 знамен и 260 человек убитыми кроме раненых и пленных.

Все говорило о том, что турки уменьшают свои силы на крайнем левом фланге, и активные здесь действия большого русского отряда давали кроме обеспечения нашего правого фланга, а также нравственного удовлетворения за Калафат и более практические результаты. Мы заставили бы Омера-пашу не оттягивать с верховьев Дуная войска, чем уменьшили бы силу его армии у Силистрии, где готовился главный удар, и, кроме того, удержали бы в своих руках богатый край, население которого не было к тому же к нам расположено.

Но 5 апреля генерал Коцебу получил "весьма неприятное" приказание Паскевича отозвать Липранди к Крайову и взять у него одну бригаду "pour des raisons tres graves", как писал Горчаков. Мы уже знаем, в чем заключались эти важные причины, но в предписании генералу Липранди они определялись "наступательными с нашей стороны действиями на левом фланге настоящего театра войны".

Отряду разрешено было двигаться обыкновенными переходами, с вывозом всех больных и запасов и с остановками дня на два в Быйлешти и в Радованах, но с непременным условием прибыть в Крайово не позже 14 апреля. Если бы турки во время движения Липранди решили преследовать его, угрожая нападением, то он должен был разбить и гнать их кавалерией хотя бы до самого Кала-фата, после чего вновь продолжать отступление. 1-ю бригаду 10-й пехотной дивизии с ее артиллерией Липранди должен был отправить после отступления от Быйлешти для усиления резерва Паскевича - Екатеринбургский полк в Бухарест и Тобольский в Турно. "Имея главным пунктом пребывания вашего в окрестностях Крайова, вы должны по возможности делать нападения на неприятеля, если он удалится от Дуная, и маневрировать так, чтобы он был за то наказан". Этими словами князь Горчаков заканчивал свою инструкцию генералу Липранди.

Мало-Валахский отряд, отправив в Крайово запасы, понтоны и госпиталь, начал отходить от Калафата под прикрытием батальона Тобольского полка, 16 эскадронов и нескольких сотен. Отход был так искусно замаскирован демонстрациями арьергарда, что турки долгое время не замечали отступления и предполагали лишь попытки выманить их из укрепленного лагеря. Это дало возможность отряду спокойно сосредоточиться в Крайове, где он получил приказание продолжать свое отступление за р. Ольту, к Слатино. Таким образом, Малая Валахия перешла во власть турок, и там воцарились полный беспорядок и анархия. "О, как мы вредим себе этим отступлением!" - занес в свой дневник генерал Коцебу, упоминая о воцарившейся анархии в оставляемой нами провинции. Впрочем, по некоторым английским источникам, турки вскоре назначили для управления Малой Валахией особый комитет, которому было поручено "собирать дань султану и исправлять другие функции правительства, после чего провинция быстро успокоилась, и жители вновь свободно вздохнули после русской неволи".

Противник с фронта преследовал нас очень слабо, боясь быть атакованным в открытом поле сильным отрядом генерала Липранди; таким образом, он не давал случая исполнить то, чего в течение всей кампании так сильно желал император Николай, а вслед за ним Горчаков и Паскевич, т. е. выманить турок в открытое поле, разбить их и преследовать нашей многочисленной кавалерией. Неприятель по-прежнему продолжал свои осторожные действия, атакуя нас накоротке тогда, когда мог рассчитывать на призрачный успех, который давал ему возможность прославлять свою мнимую победу и поражение русских. Наш враг, выигрывая время, возвышая дух своих войск и свой престиж за границей, тем самым парализовал сильную русскую армию и в особенности ее руководителей, которые, по непонятной причине, не могли сбросить с себя этого гипноза, а, напротив, старались подчинить ему и могучую волю императора Николая.

Турки, опасаясь энергично наступать против отходившего отряда Липранди с фронта, решили произвести нападение от Никополя на Турно, чтобы, как можно предполагать, выяснить, не повлекло ли отступление Мало-Валахского отряда уменьшения численности наших войск и на всем протяжении среднего Дуная.

15 апреля утром нами было замечено движение войск из Никополя к пристани, после чего на наш берег переправилось на судах до 800 турок, которые залегли за валом старых укреплений. Встреченный огнем подскакавшего на картечный выстрел дивизиона N 9 конной батареи, противник был атакован 1-м дивизионом Уланского герцога Нассауского полка и 30 сотней Донского N 37-го полка, которые, несмотря на сильный огонь с неприятельского берега, ворвались в занятое турками укрепление и опрокинули их с большими потерями в Дунай. Но вновь высадившиеся на берег 1000 человек неприятельской пехоты не дали возможности нашей коннице удержаться до смены ее пехотой в старом укреплении. Тогда начальствовавший на этом участке генерал Баумгартен прибыл в Турно с Тобольским полком и ввел в дело два батальона этого полка.

Четыре орудия им были поставлены с фронта на шоссе, четыре конных орудия влево для действия не только по занятому неприятелем укреплению, но и по Дунаю; 1-й батальон тобольцев занял лес на правом фланге, имея за собой в резерве 3-й батальон. Для выбития неприятеля были направлены только две роты тобольцев (4-я гренадерская и 12-я мушкетерская), которые и выполнили блестяще свою задачу под огнем 26 орудий с противоположного берега Дуная. Во время этой атаки три больших судна спешили к турками с подкреплениями. Встреченные метким огнем конных орудий, одно из них повернуло назад, одно было потоплено и одно было взято в плен рядовым 12-й мушкетерской роты Тобольского полка Сидором Ревлюком.

Число убитых и раненых турок генералом Баумгартеном было определено в 800 человек и пленных 123 человека. Наши потери были: убитых 18 нижних чинов и раненых 2 офицера и 58 нижних чинов.

Тем временем отряд генерала Липранди, остававшийся еще в Крайове, все постепенно уменьшался распоряжениями свыше. Кроме уже отобранной бригады 10-й пехотной дивизии ему было приказано направить 1-ю бригаду 12-й пехотной дивизии с двумя батареями в Текуч, бугских улан в с. Дорешти и оставаться в Крайове со 2-й бригадой 12-й пехотной дивизии, 2 батареями, 2-й бригадой 5-й легкой кавалерийской дивизии, конно-легкой батареей и 2 казачьими полками.

19 апреля выдвинувшаяся вперед к Радовану регулярная кавалерия турок была успешно атакована и отброшена казаками генерала Липранди, который на следующий день выслал сильную разведку к Калафату для сбора сведений о противнике. Оказалось, что главные силы турок в числе около 15 тысяч вышли из укрепленного лагеря и расположились у с. Быйлешти, имея сильные кавалерийские части у Радован и Фонтынелиле.

Это известие вызвало со стороны главнокомандующего новую группировку Мало-Валахского отряда. Генералу Липранди было предписано отойти на левый берег Ольты с таким расчетом, чтобы быть в Слатине 3 мая с тремя полками 12-й пехотной дивизии, гусарской бригадой 5-й легкой кавалерийской дивизии и 10 сотнями казаков. Четвертый же полк 12-й дивизии с батареей и 2 сотнями казаков направить в Русе-де-Веде для поддержки отряда, расположенного в Турно, и для связи этого отряда с отрядом генерала Липранди.

3 мая Мало-Валахский отряд благополучно достиг Слатина и занял наблюдательными казачьими постами все течение р. Ольты от Рымника до Турно, обозревая впереди лежащую местность высылаемыми к стороне турок разъездами. Особое внимание было обращено на верхнее течение Ольты, так как фельдмаршал опасался движения турок у подножия гор в тыл нашим войскам, сосредоточенным у Бухареста. С этой целью для наблюдения за путями, идущими от Тырго-Жио на Рымник был отправлен особый отряд в составе двух дивизионов Гусарского принца Фридриха-Карла Прусского полка и сотни Донского N 38 полка, к которому были приданы и все дорабанцы, собранные в Рымнике. Отряду этому было приказано особенно зорко следить за данным направлением и в случае отступления превосходящих сил противника отступать по дороге на Питешти, не теряя неприятеля из виду и стараясь вернее определить его силы. В этот последний пункт был отправлен батальон Валахской милиции, которому было приказано содействовать конному отряду.

По собранным генералом Липранди сведениям, турецкие войска были сосредоточены против него следующим образом: в Радоване - 3 тысячи кавалерии при 6 конных орудиях с передовым отрядом, выдвинутым к с. Подати; в Быйлешти - 3 батальона с 6 орудиями, а главные силы (около 10 тысяч) вновь отошли в Калафат.

Казалось бы, что это могло служить достаточным доказательством, что турки не предполагали развить на нашем правом фланге решительных активных действий; напротив, они боязливо занимали оставленную нами провинцию и лишь имели в виду, согласно принятому ранее плану, использовать нашу нерешительность и беспокоить нас мелкими нападениями.

Это подтверждалось и полученными 10 - 12 мая сведениями об уходе в горы части турецких гарнизонов из Рахова и, что особенно значимо, из Никополя.

Фельдмаршал, решившись наконец приступить к осаде Силистрии, приказал, уезжая в Калараш, объединить в руках генерала Даненберга командование всеми войсками, расположенными в княжестве Валахил от озера Мостищи вверх по течению Дуная, и возложить на него охрану нашего правого фланга и Бухареста.

Князь Горчаков для выполнения этой задачи преподал генералу Даненбергу обширную инструкцию привычного для князя Михаила Дмитриевича характера - все предвидеть, все предрешить, отнять у исполнителя всякую самостоятельность и поставить в результате его, сбитого с толку, запутанного и запуганного, именно перед тем случаем, который не был предвиден и предрешен.

Генералу Даненбергу рекомендовалось распоряжаться так, чтобы отряды, расположенные по Дунаю, отстаивали пункты переправы через реку, но не подвергались ни поражению, ни даже большому урону. Если неприятель утвердится на нашем берегу, где-либо между Ольтеницей и Турно, и двинется внутрь края, то действовать так, чтобы отряды, которые не могли оставаться на своих местах, могли бы своевременно и безвредно исполнить свое отступление. На поддержку их рекомендовалось высылать части из резерва или маневрировать всем резервом, стараясь навести неприятеля на выгодную для нас позицию, или же атаковать противника. В случае нашей удачи и отступления турок к Дунаю в сделанные заранее укрепления не атаковать их там, а вновь занять центральную позицию, оставив лишь необходимое число войск для наблюдения за неприятелем. В случае же нашей неудачи отступать по направлению к Бухаресту и отстаивать этот город, прикрываясь течением р. Аржиса.

Князь Горчаков считал наиболее вероятным наступление турок со стороны Систова и в особенности со стороны Турно, Рахова и Малой Валахии, поэтому он входил в подробности действий отрядов, наблюдающих эти пункты.

В случае сильных действий со стороны Систова или Рущука и необходимости отхода вследствие этого Журжинского отряда генерала Соймонова рекомендовалось оттянуть также к Аржису отряды Турнский и Мало-Валахский. Отряду же Ольтеницкому, если неприятель туда прорвется, следовало отступать на общий резерв или на Калараш.

При наступлении турок со стороны Никополя не признавалось возможным Мало-Валахскому и Турнскому отрядам оставаться на Ольте, а следовало отходить к Аржису. Ольтеницкому же и Журжинскому отрядам разрешалось в таком случае оставаться на местах, но с таким расчетом, чтобы они могли присоединиться к главным силам "своевременно и безвредно".

В случае наступления со стороны Рахова и Малой Валахии отряды, на Ольте расположенные, должны были по возможности держаться на этой реке; при старании же противника обойти наш правый фланг отрядам этим отступать от Ольты.

Вот, в общем, инструкция, данная, по приказанию князя Варшавского, генералу Даненбергу для действия на нашем правом фланге и в центре.

Эта инструкция носила чисто оборонительный характер, а так как турки, как известно, направили все свои силы к Силистрии и Шумле и были далеки от мысли действовать наступательно на нашем правом фланге, то в течение всей осады Силистрии здесь не произошло серьезных дел.

Вскоре в силу начавшейся осады этой крепости опасения за левый фланг района генерала Даненберга совершенно прекратились, и даже 13 мая нам удалось занять Туртукай. Фельдмаршал в видах усиления средств переправы у Силистрии приказал спустить вниз по Дунаю плоты для моста, приготовленные на р. Аржисе. При движении плотов вблизи Туртукая не было со стороны последнего обнаружено никаких враждебных действий, и передовые посты донесли, что часть турецкой пехоты и конницы вышла из крепости в горы. Двум ротам Охотского полка было приказано занять остров, лежащий перед Туртукаем, что также было произведено без сопротивления со стороны противника, после чего был занят и покинутый турками город. В нем был нами оставлен батальон пехоты, который занялся срытием турецких укреплений.

Тем временем со стороны Малой Валахии продолжалась полная бездеятельность обеих сторон. Крайово турки не заняли самостоятельным отрядом, а лишь высылали туда разъезды, которые постоянно возвещали жителям скорое прибытие в этот пункт какого-то значительного отряда и требовали приготовить для него продовольствие, между тем как все лазутчики единогласно показывали, что в Калафат никаких подкреплений не прибыло. Это дало мысль генералу Липранди произвести со своим отрядом неожиданное нападение на турок в Крайове в том случае, если бы они действительно двинулись туда из Калафата.

Неприятель не мог двинуть в Крайово более 15 тысяч, и такой отряд, переправившись через р. Жио по одному мосту, попадал в очень невыгодное положение, если бы Мало-Валахский отряд, внезапно появившись у Крайова, атаковал турецкие войска в то время, когда они только что перешли через Жио и не успели еще укрепиться в окрестностях города.

Сообщая свои предположения князю Горчакову, генерал Липранди просил разрешения двинуть свой отряд из Слатина через Балаш к Крайову, как только он получит положительные сведения о переходе турок через Жио, и, пользуясь выгодной минутой, нанести им решительный удар. Моральный эффект подобного набега Липранди считал несомненным; за фланга же свои он не опасался, так как, по имевшимся сведениям, неприятель ни в какую сторону своих отрядов не отделял.

Но если, при известной уже из опыта предшествовавшего периода кампании осторожности турок, предположение о возможности внезапной атаки Крайова и являлось несколько рискованным, то остальные мысли генерала Липранди как лица, находившегося на месте, заслуживали полного внимания. Убедившись, что турки не стягивают на верхнем и среднем Дунае своих войск с наступательными намерениями, что они очень медленно и боязливо занимают тот край, который нами очищается, и, по-видимому, будут ограничиваться лишь частными попытками к переправе, он считал необходимым воспретить туркам своим наступлением к Крайово и за р. Жио спокойное водворение в Малой Валахии, где они получают все продовольственные средства и успешно распропагандируют жителей страны через разных выходцев, участвовавших в смутах 1848 года.

Следует заметить, что у государя в Петергофе почти одновременно появилась такая же мысль, как у Липранди в Слатине, и он писал Паскевичу, что "не хорошо ли б было перейти в Малой Валахии внезапно в короткое наступление и разбить наголову, что туда сунулось".

Но этот наступательный порыв генерала Липранди был сдержан князем Варшавским, который разрешил ему предпринять быстрое наступление лишь в том случае, когда турки приблизятся к Слатину верст на пятнадцать. Одновременно с этим как бы из опасения, чтобы Липранди не вырвался, Днепровский полк его дивизии был отведен от Ольты к Бухаресту.

Но Липранди еще до получения этих распоряжений фельдмаршала решил приступить отчасти к исполнению своего плана. Ввиду появления турецкой кавалерии около г. Каракула и в разных местах по р. Ольтец он намеревался для отражения их отправлять за р. Ольту сильные кавалерийские партии.

16 мая с этой целью был выслан отряд из 3 дивизионов Гусарского князя Варшавского (Александрийского) полка, 4 орудий конной N 10 батареи и сотни Донского казачьего N 38 полка под начальством полковника Карамзина и при офицере генерального штаба штабс-капитане Черняеве.

Виновником свершившегося в этот день с отрядом несчастья был его начальник, появившийся на театре войны при несколько необычных условиях.

Вялость ведения кампании и нерешительность престарелого фельдмаршала вызывали не только удивление при дворе и в высщих административных сферах, но и целое возмущение в наиболее Патриотично настроенных кругах обеих столиц. Главный центр этого кружка находился в Петербурге, и один из видных членов его, отставной полковник Карамзин, решил перейти от слов к делу, ехать на войну свершить подвиг и "donner un peu de vigueur au vieux marechal". Следует заметить, что Карамзин, сын знаменитого историографа, бросил строевую службу с чина поручика гвардейской артиллерии и, женившись на вдове известного богача Демидова, занимал выдающееся положение в обществе; его отъезд на Дунай служил как бы демонстрацией наиболее патриотично настроенных кругов столицы, недовольных вялым ведением кампании. Совершенно не знавший службы, никогда не служивший в полевых условиях, Карамзин приехал в Александрийский полк полковником и вступил, из-за болезни командира, в командование полком.

Хотя генерал Липранди и его начальник штаба князь Васильчиков сознавали всю неподготовленность Карамзина, но при описанных выше условиях им трудно было его обойти в назначении начальником отряда, и таким образом он стал во главе поиска районов дислокации противника 16 мая.

Александрийцы с приданными к ним частями должны были выступить без обоза в шесть часов утра и следовать через с. Пятра к с. Вадулени, пройдя которое, остановиться на ночлег близ р. Ольтец. Отсюда после необходимого лошадям отдыха выслать сильный разъезд в г. Каракул, чтобы убедиться, не занят ли этот город небольшим отрядом, который можно было бы оттеснить. Если бы неприятеля в Каракуле не оказалось, то 17-го продолжать поиск в направлении г. Балаш и при отсутствии неприятеля и в этом пункте 18-го вернуться в Слатино. Начальнику отряда предоставлено было по обстоятельствам несколько изменить направление движения, но ни в каком случае не иметь ночлега на правом берегу р. Ольтец. Это требование служило как бы указанием на возможность встречи превосходящих сил противника и должно было несколько связывать чрезмерный пыл неопытного Карамзина.

Карамзин, не соразмерив предстоявшей работы конского состава, повел свой отряд на быстрых аллюрах, дошел до с. Вадулени, пройдя которое, остановился на привал на левом берегу р. Ольтец. Но вместо того чтобы выслать для рекогносцировки Каракула сильный разъезд, как это было ему указано, он поверил показаниям местных жителей, что в этом пункте находится 600 или 700 человек неприятельской кавалерии, которую решил разбить и после этого вернуться на ночлег за р. Ольтец.

После четырехчасового привала Карамзин двинул свой отряд к Каракулу, имея в авангарде сотню казаков, в версте от нее - главные силы в колонне по шесть и артиллерию повзводно между 3-м и 4-м дивизионами. Головной отряд казаков встретил у с. Доброславени пикет из 10 иррегулярных турецких всадников, которые дали сигнальный выстрел и ускакали к городу. Штабс-капитан Черняев, произведя личную разведку, обнаружил на равнине у выхода из Каракула около 800 человек регулярной турецкой конницы, построенной в четыре колонны и готовой к бою. Между турками и нашим отрядом протекал в обрывистых берегах болотистый ручей Тезлуй, проходимый лишь по одному узкому мосту. Переходить в таких условиях ручей и развертываться в боевой порядок в виду готового к бою равносильного противника было весьма рискованно, почему Карамзину рекомендовали отвести обратно за ручей переведенный им уже на неприятельскую сторону отряд, построить боевой порядок и выждать, покуда не обнаружатся силы и намерения противника.

Но Карамзин не внял голосу рассудка и свой истомленный длинным переходом и движением на быстрых аллюрах от Вадулени отряд развернул в боевой порядок тылом к крутому берегу болотистого ручья Тезлуй, предполагая сделать несколько выстрелов из орудий и после этого начать отступление.

Однако первая очередь орудийных выстрелов была для турок сигналом броситься в атаку на наш отряд. Центр их пока оставался на месте, но из-за флангов вынеслись длинные цепи иррегулярной конницы, которые охватили наш боевой порядок, особенно угрожая нашему левому флангу. Лихие атаки александрийских гусар поэскадронно, безо всякого общего руководства, картечный огонь наших орудий почти в упор могли лишь временно задержать натиск турецкой кавалерии и дать нам возможность начать отход по мосту, но атаки турок свежими силами превратили это отступление в бойню. Мост был занят перемешанными частями нашими и турецкими; артиллерия с перебитыми лошадьми не могла попасть на мост и осталась на неприятельском берегу. В безумной рукопашной схватке у моста, делающей честь александрийским гусарам и конной N 10 батарее, проявившим здесь массу отдельных подвигов мужества и самопожертвования, они пробивались через врага и наконец устроились на противоположном берегу р. Тезлуй с потерей 19 офицеров, 101 гусара, 30 артиллеристов и 4 орудий. Виновник несчастья, полковник Карамзин, также пал геройской смертью, изрубленный турками.

По английским источникам, потери неприятеля доходили до 250 человек, а по нашим - до 700 человек.

От р. Тезлуй до р. Ольтенец турки безуспешно преследовали приведенных в порядок гусар, после чего преследование прекратилось.

Согласно донесению Омера-паши маршалу С.-Арно, Карамзин имел дело с рекогносцировочным отрядом Генерального штаба полковника Искендербея (граф Ильинский), одного из выдающихся офицеров оттоманской армии, в состав которого входил 2-й Румелийский кавалерийский полк под командой полковника Хаджи-Мехметбея. Хотя Омер-паша в своем донесении говорит только об одном шестиэскадронном полку, но, по свидетельству русских и английских источников, в отряд входило и до 2 000 иррегулярной конницы. Этому показанию следует верить, так как навряд ли для командования одним полком с турецкой стороны был бы назначен не только командир полка, но и особый начальник отряда.

На другой день генерал Липранди произвел личную разведку противника, но не нашел его ни в Каракуле, ни в Балаше. По собранным же сведениям, турецкие войска расположились следующим образом: в Крайове, на правом берегу р. Жио, 4 000 кавалерии при 6 конных орудиях, в Быйлеште и Калафате по 4 000 пехоты с артиллерией. Несколько дней спустя турецкая пехота начала оттягиваться к Калафату, а конница от Крайова перешла к Ра-довану.

Дело Карамзина должно было произвести на фельдмаршала удручающее впечатление, что и выразилось в предписании, данном им генералу Липранди. Паскевич признавал произведенный поиск бесцельным, так как для собирания сведений о противнике можно было выслать несколько казачьих партий, поддержанных 1 - 2 эскадронами; он признавал его неосторожным, так как кавалерия выбрасывалась в район, занятый противником, чуть ли не за 40 верст, и ставил в вину Липранди как назначение Карамзина начальником отряда, так и то, что последнему не было отдано приказания не переходить за р. Ольтенец.

Если в деле Карамзина и можно отметить бессмысленную неосторожность и полное неумение вести войска в бой, то никоим образом нельзя согласиться и с той ролью, на которую князь Варшавский указывал кавалерии, не считая возможным удалять ее от пехоты.

"С горестным чувством читал донесение о несчастном деле Александрийского полка, - писал государь. - Дай Бог, чтобы подобное не повторялось, ибо ничего для меня нет прискорбнее, как подобная бесплодная трата драгоценного войска от глупости или неосторожности начальников".

Каракульским делом было закончено бесцветное существование Мало-Валахского отряда, так как вскоре после этого он был отведен в Плоешти, где составил заслон от ожидаемого нападения со стороны Австрии. Отряд этот по своему положению и силе мог сыграть видную роль в истекшем периоде кампании, но вместо того он влачил свое печальное существование и лишь в делах при Четати и Каракуле вплел без пользы для дела новые венки доблести в знамена Тобольского и Александрийского полков, доказав в то же время всей своей деятельностью отсутствие умелого им руководства.

В конце мая турки также покинули Малую Валахию, срыв кала-фатские укрепления и сосредоточив войска, там бывшие, у Тырнова.

Почти одновременно с описанным происшествием у Каракула фельдмаршал приказал генералу Соймонову, начальствовавшему Журжинским отрядом, организовать крейсирование флотилии от Журжи до устья р. Аржиса с целью убедиться в слабости турецких сил на среднем Дунае и с целью распространения ложных слухов о готовившейся здесь нашей переправе через реку. Был сформирован отряд под начальством полковника Бонтана из 16 офицеров и 450 нижних чинов, который вышел на 3 канонерских лодках и 18 гребных судах в ночь на 16 мая из Журжи и, прибыв 20-го числа к устью р. Аржиса, отправился обратно в Журжу. Экипаж по дороге делал небольшие рекогносцировки правого берега Дуная, но, кроме отступавших кавалерийских частей, никого не встречал.

Как бы в отплату за этот поиск турки на рассвете 30 мая произвели из Рущука нападение на наш Журжинский отряд. Шесть канонерских лодок и значительное число судов с регулярной пехотой направилось, под покровительством огня из Рущука и построенных ниже его батарей, к острову Радоману, но, встреченные огнем нашего отряда и штыками 8-й роты Томского полка, отплыли назад.

На низовьях Дуная передовые части сосредоточенного у Гирсова отряда генерала Лидерса заняли 30 марта 3 сотнями Черноводы и 2 - Карасу. Высланные на юг разъезды обнаружили впереди присутствие небольших частей неприятельской кавалерии, которые, однако, при нашем появлении отходили в глубь страны. У Кюстенджи крейсировали англо-французские суда, но без десанта, и если экипаж их и выходил на берег, то только для сбора продовольствия и для разведок.

2 апреля турецкая кавалерия направилась в значительных силах к Черноводам, поощренная к этому приостановкой нашего движения на юг. Подполковник Валуев, узнав об этом, оставил для охраны моста в Черноводах сотню, а с остальными двумя вышел навстречу туркам, направив одну сотню по дороге, а другую стороной для действия во фланг противнику. Пройдя 18 верст, казаки наткнулись на турок, которые, видя свое превосходство, атаковали сотню Валуева; но в это время другая сотня быстро появилась на фланге неприятеля и после залпа из ружей ударила в пики. Турки были смяты, оставив на месте 40 тел и 17 пленных. После этого вся неприятельская кавалерия отошла к Базарджику. Со своей стороны генерал Гротенгельм, начальник авангарда Лидерса, усилил передовые посты, расположив: в Черноводах - 4 сотни, в Докузове - 3 1/2 сотни, в Карасу и Карамурате - по 1/2 сотни. Для поддержания казаков были расположены в д. Даникиой и Сеймене, под общим начальством генерала Столпакова, по одному дивизиону улан и по взводу конной артиллерии.

Между тем фельдмаршал решил передвинуть отряд Лидерса к Черноводам, куда он должен был прибыть 19 апреля, выдвинув авангард к с. Россевате и боковой отряд к Карасу. В виду этого движения выяснилась необходимость подчинить Галац, Браилов и Гирсово особо "опытному и распорядительному начальнику". Выбор Паскевича остановился на генерале Бельгарде. Наибольшее значение придавалось Гирсову, у которого был мост с предмостным укреплением, перволинейный склад продовольствия, и здесь же должны были проходить подымаемые вверх по Дунаю запасы. Кроме того, Гирсово было опорным пунктом войск Лидерса в случае обратного их движения, и сюда же скорее, чем в Браилов и Галац, мог направиться противник от Варны, Бальчика и даже Кюстенджи.

Бельгарда подчинили непосредственно генералу Лидерсу, но о всех разрешениях, требующих особой поспешности, и о всех важных происшествиях он должен был непосредственно доносить также князю Горчакову или главнокомандующему.

Опытный и распорядительный начальник, каковым был признан генерал Бельгард, был снабжен весьма подробной инструкцией, изложенной в духе всех инструкций князя Горчакова, желающих предвидеть все мелочи и отнимающих всякую возможность исполнить задачу по собственному разумению, в зависимости от сложившихся на месте обстоятельств. Такую же инструкцию Бельгард должен был получить и от генерала Лидерса.

В предписании князя Горчакова указывались меры поддержания связи с главнокомандующим, а также между войсками Лидерса и генерала Ушакова, который охранял с 20 батальонами и 8 эскадронами низовья Дуная, находясь с главными силами у Исакчи и авангардом у Бабадага. Но наибольшее внимание в инструкции было обращено на оборону Гирсова, в котором было приказано иметь три батальона, батарею, дивизион улан и три сотни казаков, и отчасти Браилова, где находились 1 батальон и 4 орудия. В помощь Бельгарду для укрепления Гирсова был командирован инженер-подполковник Тотлебен.

19 апреля главные силы генерала Лидерса расположились в Чер-новодах с авангардом в Россевате, от которого к с. Малчево( был выставлен наблюдательный пост из 2 1/2 сотни казаков. Кроме того, к с. Девче (Девицкой) был выслан боковой отряд в составе 4 баг., 12 ор., 4 эск. и 2 1/2 сот. под начальством генерала Энгельгарда, на который возлагалось наблюдение за Кюстенджи и обеспечение тыла.

Хотя неприятельские разведывательные партии вновь начали появляться в районе расположения наших передовых частей и по сведениям, собранным через лазутчиков, генерал Лидере ожидал атаки со стороны турок, но в действительности неприятель об этом и не помышлял. Все ограничилось несколькими незначительными столкновениями передовых кавалерийских частей, после чего турки прекратили свои поиски.

Силистрия, древний Доростол, когда-то обороняемый русским великим князем Святославом Игоревичем против греков, имела первенствующее значение для турок, так как служила опорным пунктом нижнего Дуная и прикрывала кратчайший путь от этой реки к Константинополю. Оттоманское правительство, сознавая всю важность этого пункта, обратило особое внимание на его укрепление.

Силистрия лежит на низменном мысе правого берега Дуная, откуда вниз река образует ряд мелких болотистых островов. Ядро крепости состояло из 10 небольших бастионов с короткими фланками, соединенными куртинами от 150 до 200 саженей длиной, и рвами шириной от 75 до 90 футов и глубиной в 10 - 12 футов, которые имели фланговую оборону. Эскарпы и контрэскарпы были облицованы камнем, внутренняя же крутость бастионов была одета турами.

Так как к югу и к востоку от главной ограды местность повышалась и в расстоянии от нее в 1 1/2 - 2 1/2 версты образовала холмы высотой 300 - 800 футов, то главная сила крепости заключалась в фортах, вынесенных на окружающие город высоты.

Старая крепость и существовавшие раньше форты были тщательно исправлены, верки подняты и рвы углублены, но, кроме того, опыт 1829 года указал туркам на необходимость построить новые укрепления в тех пунктах, важность которых выяснилась для них предшествующей нашей осадой. Четыре таких форта и были возведены прусскими инженерами, а один турками, по указанию англичан.

Наиболее сильный был форт Абдул-Меджид, вновь возведенный к юго-западу от города на Анбарской высоте, откуда были начаты нами осадные работы против Силистрии в 1829 году. Форт этот имел восьмиугольную форму с открытой горжей, рвы были с каменной одеждой и с тремя блокгаузами для обороны их, внутри имелся казематированный редут. Построенный по чертежам прусского полковника Гуцковского, Абдул-Меджид считался выдающейся работой. К западу от него, на соседней высоте, находился форт Кучук-Мустафа, к северо-востоку от которого, на равнине ближе к Силистрии, был расположен форт Кяхья-Табия (Луговой), имеющий севернее себя береговую батарею. На командующих высотах к востоку от Абдул-Меджида и к юго-востоку от Силистрии была сооружена группа из трех фортов. Далеко вперед на юго-восток был выдвинут форт Араб-Табия (Арабский), который занимал командующую над крепостью высоту. Этот открытый с горжи форт, сыгравший столь видную роль при обороне Силистрии, в апреле только строился и имел бруствер не более 3 футов вышиной, но во время осады он имел уже вал высотой 12 футов и глубокий ров. Между Абдул-Меджидом и Араб-Табией, уступом за последней, находился форт Урду-Табия (Египетский, или Лагерный, редут), а к северу от Арабского форта укрепления Деирмен-Табия (Песчаное), Еланли-Табия (Змеиное), и, наконец, с этой стороны систему обороны кончало укрепление Береговое, расположенное на берегу Дуная.

Гарнизон крепости в начале мая состоял из 16 000 человек. Количество орудий, бывших на вооружении, разными источниками показывается различно - от 50 (по английским источникам) до 120 (по русским). Последнюю цифру следует считать более соответствующей истине. Продовольствием крепость была обеспечена на год. Комендантом был энергичный Мусса-паша, реорганизатор турецкой артиллерии.

Еще до прибытия на театр войны князя Варшавского Горчаков приказал на случай осады Силистрии начать ряд работ по укреплению левого берега Дуная, против крепости. В течение восьми дней, с 24 марта по 1 апреля, расположением генерала Хрулева были вырыты траншеи для прикрытия сообщений между береговыми батареями, а также возведено 14 новых батарей с эполементами с целью как для действия против неприятельских батарей на правом берегу Дуная и против Силистрии, так и для уничтожения турецкой флотилии, стоявшей за островом Гопа.

1 апреля нашими охотниками были заняты острова Гопа и Голый, на которых были построены батареи, вооруженные снятыми с прибывших канонерок осадными орудиями. 10 апреля из Рущука к Силистрии прибыло? турецких судов, из которых три было потоплено огнем наших батарей.

После приезда фельдмаршала, в период его нерешительности, работы на левом берегу и на островах, однако, продолжались. Число наших батарей было увеличено, и между островами были устроены сообщения посредством мостов на козлах и понтонах. По свидетельству английских офицеров, посетивших после снятия осады наши батареи, постройки эти доказывали "большое искусство русских инженеров". 29 апреля с вновь устроенных батарей и канонерских лодок был открыт по Силистрии огонь, на который отвечала крепость. После нескольких выстрелов турки бросили свой лагерь на покатости и отошли к горам, а мы ночью заняли ближайший к неприятельскому берегу остров, впереди острова Салани, и укрепили его. Эта бомбардировка произвела сильный переполох среди жителей крепости, которые попрятались в подвалы. Комендант же Мусса-паша, храбрый и честный воин, тут не выказал ни силы, ни умения восстановить дисциплину в войсках и привести верки в надлежащее состояние. Это обстоятельство вынудило оттоманское правительство послать в помощь Мусса-паше бывшего прусского офицера полковника Граха, который также не принес пользы. Спасителями и "героями" Силистрии, по словам англичан, сделались английские поручики Бутлер и Насмит, которые с первого дня стали душой обороны и спасли Силистрию от неминуемой сдачи русским.

С 24 апреля для отряда генерала Лидерса начались томительные дни неизвестности, пойдет ли отряд к Силистрии или нет. Этого числа ему было отправлено предписание двинуться 27 апреля правым берегом Дуная к Силистрии с отрядом в составе: 15-й пехотной дивизии с ее артиллерией, 9-й пехотной дивизии с тремя батареями 9-й бригады и одной 14-й бригады 1-й бригады 3-й легкой кавалерийской дивизии с конно-легкой N 5 батареей, двух стрелковых (3-м и 5-м) и трех рот 5-го саперного батальонов и двух Донских казачьих (N 9 и 22) полков.

Считая движение Лидерса, отделенного от главных сил Дунаем, опасным, фельдмаршал требовал совершить его возможно скорее и не более как в пять дней. По прибытии к Силистрии отряд должен был остановиться вне пушечных выстрелов от наружных верков крепости и с таким расчетом, чтобы прикрыть место, где будет наведен мост через Дунай, по которому к отряду Лидерса будут присоединены из Калараша 8-я пехотная дивизия, 14 эскадронов уланской бригады 4-й легкой кавалерийской дивизии с конно-легкой N 7 батареей, донская N 9 и легкая N 3 батареи 11-й артиллерийской бригады.

Отряд должен был взять с собой только тот обоз, который находился при нем в Черноводах; провиантом же и фуражом был обеспечен на 10 - 12 дней. Остальной же обоз направить особым вагенбургом от Гирсова к Каларашу левым берегом Дуная, а 14 нагруженных провиантом и фуражом кирлашей, которые находились в распоряжении Лидерса, направить вверх по Дунаю, чтобы отряд во время пребывания под Силистрией был обеспечен продовольствием независимо от возможности сообщения по мосту.

Через несколько часов после отправки этого предписания фельдмаршал приказал его задержать; через шесть часов после этого он вновь приказал его послать и через два часа вновь отменил движение к Силистрии впредь до нового повеления. Наконец 29 апреля, после приезда в главную квартиру зятя Паскевича князя Лобанова с известным уже письмом императора Николая, фельдмаршал отправил Лидерсу окончательное приказание возможно скорее двигаться к Силистрии. Опасаясь за Гирсово, князь Варшавский приказал усилить этот пункт Подольским егерским полком и 4 эскадронами Гусарского графа Радецкого полка, взятыми с нижнего Дуная от Исакчи из отряда генерала Ушакова, так что в Гирсове сосредоточивалось 7 бат., 24 ор., 6 эск. и 2 сот.

Во всеподданнейшем письме, отправленном в тот же день, князь Варшавский старался оправдать свою медлительность исполнением предначертанного в Петербурге плана кампании, согласно которому позиции наших войск намечались у Бузео, Рымника и за Серетом в том случае, если бы Австрия была против нас. Потерю времени, в ожидании известий из Австрии, фельдмаршал определял лишь в 3 - 4 дня, что вызвало три знака вопроса со стороны государя. Уведомляя далее о сделанных распоряжениях к скорейшему началу осады Силистрии, которую предполагается вести против фронта, обращенного к востоку и прилегающего к берегу Дуная, князь Варшавский присовокуплял, что, по мнению генерала Шильдера, осада продолжится не менее двух недель, а по мнению князя Горчакова, три или четыре недели. Своего мнения по этому поводу фельдмаршал, бывший уже на месте, т. е. в Калараше под Силистриейм, как он пометил письмо государю, не имел или не хотел его сообщить.

Но, предпринимая против своей воли силистрийскую операцию, Паскевич для отражения наступательных действий австрийцев, которые, по его мнению, могли нас атаковать со стороны Буковины и Трансильвании, сформировал в Молдавии под начальством командира драгунского корпуса генерала Шабельского отряд из 6-й пехотной дивизии, 8 резервных батальонов, резервного кирасирского корпуса и 1-й драгунской дивизии со штабом в Яссах. "Может быть, для распоряжений по сему предмету, - так кончал свое письмо государю фельдмаршал, - и мне придется ехать на место, а также, может быть, и к генерал-адъютанту Сакену, который ожидает новых нападений". Лица, бывшие при Паскевиче на Дунае, упрекали его в своих записках в том, что фельдмаршал искал лишь предлога покинуть Дунайскую армию. Приведенная выше фраза, написанная в день отдачи распоряжений об осаде Силистрии, является в этом отношении характерной, так как обстановка не требовала личного присутствия главнокомандующего всеми войсками ни в Одессе, ни в Яссах, а скорее всего в Силистрии.

Государь в своем ответе на письмо Паскевича выражал радость по случаю решения фельдмаршала приступить к осаде Силистрии, сожалел о сосредоточении фельдмаршалом массы кавалерии Шабельского в Ушицах, где местность мало способствовала действию этого рода оружия, и выражал твердую уверенность, что австрийцы не отважатся атаковать Паскевича в Валахии, так как в случае неудачи они будут притиснуты к горам лишь с двумя удобопроходимыми дефиле. "Но и это все, - писал государь, - раньше 6 недель или двух месяцев быть не может. Покуда авось с помощью Божьей кончим с Силистрией ежели не в три, то в четыре недели, и тогда у нас твердая нога на Дунае".

Император Николай не ответил прямо Паскевичу на его намек о возможной необходимости отъезда в Яссы или в Одессу, но косвенный ответ на это можно видеть в успокоении государем фельдмаршала относительно австрийцев и относительно десантов на Черном море. "Опасение десантов, - писал государь, - в наших пределах на Черном море делается ныне менее вероятным, ибо известно, с какими неимоверными усилиями и трудами исполняется вся перевозка войск и то почти без лошадей". Малое знакомство с силой парового флота и беспорядок, царивший у союзников в начале кампании, ввели в заблуждение государя, и не далее как через четыре месяца грандиозная по тому времени высадка союзников в Крым состоялась.

28 апреля князь Варшавский прибыл со своей главной квартирой в Калараш. К 30-му числу в нем сосредоточились: 8-я пехотная дивизия с ее артиллерией, Камчатский егерский полк с легкими N 3 и 4 батареями 11-й артиллерийской бригады, 3 роты саперов и 3 сотни Донского казачьего N 34 полка с казачьей N 9 батареей, 4-й и 5-й понтонные парки, а также осадный артиллерийский и инженерный парки.

В этот же день генерал Лидере начал свой опасный, в случае наступательных действий противника, фланговый марш по правому берегу Дуная от Черновод к Силистрии. Недаром фельдмаршал провел четыре томительных дня, беспокоясь за участь корпуса Лидерса, но турки не использовали да и не могли использовать благоприятного для них случая атаковать Лидерса в невыгодном для него положении.

Командир корпуса решил произвести фланговый марш тремя дорогами: главные силы и тяжелые обозы - через д. Мырлян береговой дорогой между Дунаем и озерами Голтино и Гирлица; авангард - через Узунамат, Полокчу, Кузгун и Козлуджи, и боковой отряд - через Махмут-Койсу, Малчево и Полокчу, откуда он должен был следовать по дороге авангарда.

Отважиться на такое разобщенное движение генерал Лидере вынужден был известием о сосредоточении у Базарджика значительного неприятельского корпуса и возможностью движения неприятельских десантов береговой дорогой из Коварны и Мангалии. Присутствие в Девче самостоятельного бокового отряда генерала Энгельгарда и направление его на Карасу и Махмут-Койсу прикрывало движение генерала Лидерса со стороны Базарджика и Коварны, а большое удаление колонны Энгельгарда от береговой дороги, по которой двигались главные силы, вызывало необходимость для безопасности бокового отряда пустить часть войск по средней дороге

По Дунаю на высоте колонны главных сил должны были идти пароход "Ординарец" и две канонерские лодки, а за ними 10 кир-лашей с запасом ячменя и сухарей При отряде же продовольствия имелось на 11 дней и фуража на 8 дней.

30 апреля главные силы Лидерса дошли до Кокерлени, боковой авангард до Узунамата и боковой отряд до Карасу; 1 мая - до Россе-вата, Полокчи и Малчева, 2 мая - до озера Голтино, д. Бейлык и Кузгун, 3-го числа главные силы достигли д Прыжой, выдвинув авангард к речке, соединяющей озеро Гирлицы с Дунаем, боковой авангард - д. Канлый и боковой отряд - д. Липницы, близ Козлуджи

При нашем движении неприятель быстро отступал к Кучук-Кай-нарджи, но по мере приближения к Силистрии он неоднократно пытался задержать своей конницей наши передовые части, производя это, очевидно, лишь с целью разведки. Наиболее сильное нападение было произведено 3 мая к вечеру на авангард колонны главных сил, когда для отражения турок пришлось выдвинуть на поддержку передовых постов батальон пехоты, эскадрон улан и 4 орудия.

Тем временем было выбрано место для наводки моста через Дунай на высоте с Адакиой, куда фельдмаршал приказал авангарду Лидерса прибыть к полудни 4-го числа и прикрыть наводку моста. С этой целью 4-го к 7 часам утра в месте ночевки авангарда главных сил у речки, соединяющей озеро Гирлицы с Дунаем, были сосредоточены главные силы отряда и боковой авангард, всего 17 бат., 9 эск , 6 сот и 52 ор В резерве за этими войсками сгруппировались остальные части главных сил в составе 8 1/2 батальона с 24 орудиями, при которых находились и все тяжелые обозы Боковой отряд генерала Энгельгарда должен был, выступив с ночлега в половине четвертого утра, следовать правее д Козлуджи и Канлыя к месту сбора главных сил, где составить арьергард всего корпуса

В 7 часов утра 4-го числа Лидере начал свое наступление, но на высотах, впереди речки, соединяющей озеро Гирлицы с Дунаем, появились партии неприятельской кавалерии Против них были высланы 5 сотен казаков, которые сначала потеснили турок, но те получили подкрепление из Адакиой и вновь выказали намерение перейти в наступление Пришлось казаков подкрепить двумя эскадронами улан и двумя конными орудиями, выдвинутыми на дорогу в д Адакиой После нескольких орудийных выстрелов неприятель отступил за лощину, идущую от Алмалуйского оврага к Адакиой, и сосредоточил здесь значительную, до 1500 "всадников, массу конницы; другая же масса собралась против нашего левого фланга. Для оттеснения их было приказано 4 эскадронам улан с 2 конными орудиями двинуться к устью Алмалуйского оврага, а остальным 2 эскадронам следовать по дороге на Алмалуй, обойти противника и атаковать его левый фланг. Пользуясь крутостью берегов оврага, лежащего перед нашим левым флангом, неприятель сосредоточил там значительную часть своей кавалерии, которая открыла по казакам ружейный огонь. Подоспевшие 2 конных орудия рассеяли эту толпу, а казаки и уланы перешли в наступление, после чего турки стали так быстро отступать, что эскадроны, посланные в обход, не могли своевременно поспеть.

Шагах в тысячи за кавалерией следовала вся 15-я пехотная дивизия, которая после перехода через мост была построена в первый боевой порядок, а Прагский полк с 4 орудиями был двинут по самому берегу Дуная на д. Адакиой и на лежащие близ этой деревни виноградники.

Дальнейшее отступление неприятеля продолжалось к вершине Алмалуйского оврага, причем он все время старался задерживать Нас своей конницей.

В 11 часов утра Лидере прекратил наступление, так как неприятель отступил на значительное расстояние, и наш боевой порядок остановился на позиции версты на полторы выше места, назначенного для наводки моста Часа через два после этого неприятель подвез от Силистрии 4 орудия и открыл огонь против нашего правого фланга, на который отвечала наша конная артиллерия, поддержанная 4 пешими орудиями. После незначительной перестрелки действия с обеих сторон прекратились

Одновременно с подходом к Силистрии генерала Лидерса с наших береговых батарей был открыт для облегчения его наступления огонь, и было приступлено к наводке моста через рукав Дуная, в двух верстах выше с. Остров (д Адакиой)

5-го числа неприятель вновь выдвинул до 2000 кавалеристов у вершины Алмалуйского оврага, поддержав их шестью орудиями, вывезенными из внешних укреплений, которые открыли огонь против нашего правого фланга Турки, встреченные огнем нашей артиллерии и атакой улан и казаков, прекратили свое наступление и отошли к вершине оврага. Тогда Паскевич приказал начать наступление с нашего левого фланга отрядом в составе 2 батальонов, 6 орудий и 8 эскадронов Огонь этого отряда заставил турок отойти назад и скрыться с горизонта наших войск За оба эти дня отряд генерала Лидерса потерял убитыми и ранеными до 20 человек, потери турок считали значительно больше

В то время когда на правом берегу разыгрывались вышеописанные действия и все внимание фельдмаршала и турок было обращено на отряд Лидерса, генерал Хрулев, забрав лодки, приготовленные для проводки плотов к мосту, переправился с егерями на правый берег Дуная, вышел впереди цепи 15-й дивизии и собирался завладеть ближайшими передовыми укреплениями крепости, к которым безнаказанно подходил. К сожалению, Хрулева хватились и вернули, назвав его предприятие "нелепым", но впоследствии сам Хрулев и его спутники говорили с полным убеждением, что три передовых укрепления могли быть взяты без потерь, так как они не были вооружены артиллерией и не были заняты пехотой.

Князь Варшавский весьма сильно тревожился за отряд Лидерса во время его движения от Черновод к Силистрии. "Фельдмаршал чрезвычайно беспокоится и тревожится из-за Лидерса, - записал генерал Коцебу в своем дневнике от 3 мая. - Он находит наше положение весьма опасным". Как нарочно в этот же день Паскевич получил депешу из Вены о том, что австрийцы активизируют свои приготовления в Трансильвании и что они будут готовы к войне не ранее шести недель. Но в то же время наш посол успокаивал, что Австрия не будет нас атаковать до тех пор, пока мы не перейдем Балканы.

Это известие произвело весьма успокаивающее впечатление на императора Николая, который вообще не верил в намерение Австрии нас атаковать и вполне правильно оценил традиционную двуличную политику этой державы, которая вооружалась не для того, чтобы с оружием в руках защищать свои жизненные интересы, а для того, чтобы при ликвидации возгоревшегося спора между Западом и Востоком иметь право на получение каких-либо выгод. Государь хорошо понимал, что надо использовать шестинедельный срок, в который Австрия еще не будет готова сказать свое решительное слово даже в том случае, если бы она рискнула это сделать. К сожалению, на фельдмаршала известия из Вены произвели совершенно обратное впечатление. Он полагал, что австрийцы, говоря о Балканах как о допустимом пределе нашего наступления, лишь старались выиграть время, вводя нас в заблуждение для того, чтобы иметь возможность собрать все свои силы. "Несмотря на увеличивающиеся таким образом затруднения, - писал фельдмаршал государю, - которых не могу скрыть перед Вашим Величеством, я с прибытием отряда Лидерса начну осаду Силистрии". Но и это письмо не достигло желаемой Паскевичем цели. В ответ на него государь выразил свою радость по поводу решения осаждать крепость и надежду на энергичные против нее действия. Волей-неволей пришлось приступать к осаде Силистрии, в течение которой Паскевич наибольшее внимание обращал не на скорейшее взятие крепости, а на обеспечение себя на случай всегда ожидаемой им атаки противника. "Прежде всего необходимо устроить укрепленный лагерь и тет-де-пон", - писал он государю и тратил время на эти работы вместо того, чтобы приступить к осаде крепости, обложив ее со всех сторон. Интересно вспомнить, что в это же самое время Омер-паша находился в не меньшем беспокойстве, ожидая ежедневно известия о падении Силистрии и опасаясь появления русских войск под Шумлой, избранной им как убежище для своей армии до подхода союзников. Навряд ли можно найти в военной истории еще подобный пример действий двух главнокомандующих, которые, опасаясь друг друга жесточайшим образом, не двигались бы с места!

Таким образом, мы приступали к осаде Силистрии при крайне оригинальной обстановке, не предвещавшей ничего хорошего. Роль -главного руководителя этой операции, Паскевича, уже достаточно выяснилась. Он считал взятие нами крепости злом, которого во что бы то ни стало надо избежать, и даже грозные повеления государя, его вдохновленная вера в успех и в пользу задуманного предприятия не могли поколебать упрямого "отца-командира" и заставить его, отрекшись от своих личных планов, исполнить волю государя от всего сердца, вложить в выполнение предстоявшей задачи всю свою душу и ум. С этой стороны можно было ожидать, как это в действительности и случилось, лишь вредных полумер.

Не лучше дело обстояло и с последующими исполнителями воли императора Николая. Вслед за Паскевичем главными действующими лицами и главными помощниками фельдмаршала являлись князь Горчаков и генералы Коцебу и Шильдер. Убежденные все трое в необходимости взятия Силистрии и в полной возможности это сделать безопасно от союзников турок и от австрийцев, они, однако, не были солидарны в способах ведения атаки.

Мира и согласия между Коцебу, имевшим, по своему служебному положению начальника штаба, большое влияние и на Паскевича, и на Горчакова, и фанатически настроенным Шильдером не было. Спокойный, методичный и отчасти мелочный характер первого совершенно не соответствовал горячей и отчасти взбалмошной натуре последнего. Коцебу не любил Шильдера, редко соглашался с его мнениями и неоднократно упрекал его в своем дневнике в путанице и в необоснованности его предположений. Очевидно, что оба эти лица не могли одинаково смотреть на предстоявший образ действий под Силистрией, а это не могло не отразиться на успехе осады. "Утром рано я отправился в лагерь перед Силистрией, - занес в свой дневник Коцебу, - произвел разведку крепости и опять убедился, что у старого Шильдера ветер в голове. Силистрия так хорошо укреплена, что с нашей стороны потребуется долговременная осада, а не трехдневная, как уверяет Шильдер".

Вернее всего, что вследствие указанных причин плана осады крепости до самого конца составлено не было. "Его Императорскому Величеству, - писал военный министр князю Варшавскому уже 20 мая, - было бы приятно иметь общее предположение, по коему осада Силистрии производится", но на это 27 мая последовал ответ князя Горчакова, что "до взятия так называемого Арабского передового укрепления нельзя сделать общего предположения".

Как было сказано выше, сама крепость Силистрия, без казематированных построек, за исключением одной, в которой жил комендант, не представляла собой могущественного оплота, и сила ее заключалась в передовых укреплениях, вынесенных на командные высоты, которые окружали крепость с юго-западной, южной и юго-восточной сторон. Наиболее сильным фортом был Абдул-Меджид, прикрывавший юго-западный фронт; юго-восточный же фронт прикрывался укреплением Песчаным, перед которым на версту вперед турки начали уже во время войны строить на господствующей высоте передовое укрепление, известное под именем Нагорного, или Арабского (Араб-Табия), которое как стоявшее вне общей системы внешних укреплений лишено было фланговой поддержки с прочих фортов. Турки на наших глазах принялись за насыпку этого укрепления. Первоначально оно состояло из открытого с горжи бруствера вышиной не более 3 футов, но затем насыпь постепенно возвышалась и достигла 12-футовой высоты. В левом углу форта находился небольшой бастион. Вооружение состояло первоначально из шести полевых орудий и небольшой мортиры; гарнизон состоял из 3200 человек отборных египетских войск, которые не покладая рук работали над усовершенствованием своего форта. Сообщение Араб-Табии с крепостью производилось при помощи траншеи, которая соединяла его с Песчаным укреплением.

Князь Варшавский, по-прежнему опасаясь нападения на нашу армию соединенных сил Омера-паши и англо-французов, решил первоначально укрепиться на высотах к востоку от Силистрии, против переправы, и начать осаду передового укрепления Араб-Табия, совершенно отказавшись от полной блокады крепости. Генерал Шильдер был другого мнения. Считая, что атака нагорных укреплений займет много времени, он полагал возможным ограничиться лишь оборонительными против них работами, направив главный удар в обход этих укреплений на береговой восточный N 1 бастион крепости. При таком направлении атаки генерал Шильдер предполагал использовать содействие нашей могущественной артиллерии, расположенной на островах и на левом берегу реки, и заставить турок без боя очистить нагорные форты. Но обязательным условием ведения осады он ставил полную блокаду крепости, считая это вполне соответствующим силе нашей армии, так как он вполне основательно не верил в возможность появления Омера-паши с союзниками на выручку крепости. Однако на это последнее условие, как и следовало ожидать, Паскевич ни за что не согласился. Это значило бы поставить главной целью своих действий скорейшее взятие Силистрии, что он считал злом, а фельдмаршал по-прежнему хотел сохранить главные свои силы в кулаке в наиболее безопасном для отступления положении, так как ожидал неминуемой атаки со стороны союзников. "При настоящей осаде Силистрии, - доносил князь Варшавский государю, - представляется еще одно важное обстоятельство, а именно то, что мы не можем держать всю крепость в обложении, ибо для сего нужно было бы раздробляться на пространстве 15 верст, что опасно сделать, имея сильную неприятельскую армию, сосредоточенную между Ба-зарджиком и Шумлою".

Генералу Шильдеру пришлось подчиниться воле главнокомандующего, и он поторопился приступить к атаке Араб-Табии и Песочного, чтобы только "вовлечь нас в осадные работы", рассчитывая направить их впоследствии согласно своему предположению. "Будем закладывать траншеи, - говорил он, - но далеко, далеко от крепости и не так, как я бы думал; впрочем, сделаю, что велят, и это будет работа не в счет абонемента".

Нарисованная картина невольно заставляет предчувствовать читателя, что осада Силистрии не могла пройти гладко, но действительность оказалась хуже того, что можно было ожидать. И нельзя не согласиться со словами Н. К. Шильдера, что участь похода на Дунае была решена в роковом смысле для славы полководца. "Все силы, - пишет он, - сосредоточенной на Дунае стотысячной русской армии были направлены к правильной осаде двух полевых укреплений крепости Силистрии, которые к тому же главнокомандующий не имел намерения взять, считая всякий одержанный на дунайском театре успех бесполезным".

Глава XVIII. Осада Силистрии

Ко времени начала осады Силистрии князь Варшавский имел сосредоточенными у этой крепости 56 бат., 30 эск., 15 сот., 192 полевых и 52 осадных орудия, 2 парохода, отряд канонерских лодок, 3 артиллерийских парка, осадный инженерный и понтонный парки общей численностью до 65 тысяч человек, силы, какие еще никогда не были собраны в предшествовавшие войны с Портой ни против одной из турецких крепостей. Впоследствии сосредоточенные против Силистрии войска последовательно возросли до 77 бат., 68 эск., 27 сот. при 266 ор. общей численностью до 90 тысяч человек.

Большая часть этих сил, а именно пришедший из Черновод отряд генерал-адъютанта Лидерса, была расположена на высотах, прикрывавших голову моста через Дунай, фронтом на юг и юго-запад и предназначалась для отражения армии Омера-паши, если бы таковая атаковала нас со стороны Шумлы. Избранная позиция прикрывалась с юга Алмалуйским оврагом, а с юго-запада несколькими редутами. Вообще фельдмаршал, покорный преследовавшей его идее о необходимости отступать под натиском ожидаемой им атаки Омера-паши, особенно настойчиво старался укрепить позицию отряда Лидерса, на которой, собственно, и был раскинут его главный лагерь. Войска в лагере были расположены в боевом порядке, фронтом на юг и юго-запад, и смело можно сказать, что Паскевич интересовался этим отрядом, который в его глазах служил якорем спасения в предстоявшей катастрофе, гораздо больше, чем осадой Силистрии. 8-я пехотная дивизия, предназначавшаяся собственно для действия против крепости, расположилась, перейдя на правый берег Дуная, фронтом к Силистрии, между рекой и правым флангом отряда генерала Лидерса. Острова Салган и Гопа были заняты Камчатским егерским полком, остров Голый - Вознесенским уланским полков, а Кременчугский егерский полк с легкой батареей стоял у моста через реку Борч, за которой были сосредоточены парки и госпитали.

Единственное сообщение правого берега Дуная с Каларашсм производилось через болотистый остров Голый и реку Борч, причем за мостами на Дунае необходимо было следить с особенным вниманием ввиду наступавшего периода подъема воды в реке.

5 мая вечером решено было начать осадные работы против фортов Арабского и Песчаного. По черновой диспозиции генерала Шильдера, составленной на эту ночь, предполагалось подойти к Араб-Табии на 300 саженей, заложить здесь первую параллель и построить три батареи, чтобы положить предел энергичным работам турок по усилению этого укрепления. Но, видимо, фельдмаршал не согласился на такое смелое выдвижение вперед, и первую параллель решено было заложить вне досягаемости неприятельских выстрелов, на расстоянии 1000 саженей от Араб-Табии, которая имела еще характер полевого укрепления. Общее заведование работами было возложено на генерала Шильдера, расстройство нервов которого к этому времени достигло высшего напряжения.

Однако и заложение этих, названных впоследствии по своей удаленности "бесполезными", траншей не обошлось благополучно. В Елецком полку, бывшем в прикрытии рабочих, произошла ложная тревога, распространившаяся впоследствии и на главный лагерь, и начальствовавший здесь генерал Веселитский отвел войска назад к лагерю, чем заставил прекратить начатые работы. На следующий день заложение параллели на том же месте решено было произвести под руководством генерала Коцебу, и в течение ночи были вырыты траншей и Я и начаты на левом фланге редут Си батарея!) с прилегающими к ним окопами. Сверх того обращены были в траншеи прибрежные неприятельские ложементы Е и вооружена правая батарея В. В ночь на 8 мая начатые траншеи были удлинены, а батареи вооружены 12 орудиями. Турки продолжали деятельно укрепляться и до такой степени усиливали свои передовые укрепления, соединяя их между собой и с крепостью целым лабиринтом траншей, что для овладения ими с каждым днем правильная осада казалась все более необходимой. Фельдмаршал же, живший в Калараше, ежедневно приезжал в лагерь осадного корпуса, указывал места для укреплений в лагере и для обороны его системой редутов, но не решался принять действенных мер против Силистрии отделением сильного отряда для обложения крепости, дабы прекратить сообщение осажденных с Шумлой, и назначением для работ свыше 1000 - 1500 человек в день. Работы вследствие этого шли беспорядочно, вяло, хотя ввиду пассивных в первые дни осады действий турок и продвигались достаточно быстро. 8-го числа на острове Салаган была построена батарея G, а в ночь на 9-е выведена береговая траншея НН и заложена вторая параллель КК на расстоянии уже 300 саженей от Арабского укрепления. С 9 мая с нашей стороны началось кроме осадных работ производство довольно бесцветных рекогносцировок, цель которых очень трудно определить. Обыкновенно значительные части пехоты выдвигались из лагеря осадного корпуса и придвигались боевыми линиями к турецким укреплениям. Подойдя под выстрелы с передовых фортов, рекогносцирующие части останавливались, смотрели на неприятеля, стреляли и, понеся хотя незначительные, но совершенно бесполезные потери, возвращались в лагерь. Фельдмаршал объяснял эти периодические выступления желанием отвлечь неприятеля от наших осадных работ, ввести противника в заблуждение нашими энергичными действиями и, главное, приучить войска маневрировать в боевых порядках под огнем противника. Весьма возможно, что последняя цель и достигалась, но первые две приводили к совершенно обратным результатам. Турки, не понимая подобных подходов к неатакуемому форту Абдул-Меджид на 1 - 2 часа без каких-либо против них серьезных действий, приписывали наш уход обратно нерешительности и отправляли победные известия о том, как они успешно отбивали атаки русских, войска которых не имели храбрости довести дело до удара.

Первая такая рекогносцировка была произведена 9 мая "для отвлечения внимания неприятеля от наших осадных работ и для обзора турецких укреплений". В 10 часов утра отряд в составе 18 бат., 8 эск., 6 сот. и 56 ор. двинулся, под личным начальством князя Горчакова, из главного лагеря в направлении между с. Кала-петри и фортом Абдул-Меджид. Остановив общее наступление отряда, Горчаков подошел с частью войск на пушечный выстрел к укреплению. Для прикрытия своего левого фланга он выслал к Калапетри три сотни казаков, поддержанных дивизионом улан с 2 конными орудиями. Турки, занимавшие пространство между Калапетри и Абдул-Меджидом, выдвинулись сначала вперед, но, попав под наш огонь, отошли к своим укреплениям. В пять часов дня войска наши вернулись в главный лагерь с потерей двух казаков ранеными. "Можно ли, - пишет по этому поводу Меньков, - сравнить эти громадные рекогносцировки с посылками небольших партий с надежными офицерами Генерального штаба, которые могут подкрасться, все высмотреть и, в случае беды, уйти безнаказанно".

О впечатлении, которое произвело на неприятеля выступление князя Горчакова, можно судить из следующих строк письма маршала С.-Арно к военному министру: "8 (20) и 9 (21) мая русские произвели две последовательные и решительные атаки на Силистрию. Они были отбиты и отступили с большими потерями. Турки очень мало пострадали, и их мужество увеличивается. Если Силистрия продержится до 3 (15) июня, то русские ее не возьмут". Омер-паша рисовал в своем официальном донесении маршалу С.-Арно картину прогулки князя Горчакова еще в более мрачном для нас свете: "В воскресенье 9 (21), - писал он, - неприятель сделал три приступа на укрепление Араб-Табия. В первый раз русские подошли на дальность ружейного выстрела, но, встреченные картечью и сильным огнем стрелков, они отступили с большими потерями; во второй раз они уже не приближались так близко, и достаточно было одной канонады, чтобы их приостановить; в третий раз они не подвинулись даже и на столько, хотя за войсками и была поставлена кавалерия, которая должна была их подталкивать, но и это не удалось".

Мы нарочно приводим эти выдержки, чтобы подчеркнуть обратную сторону медали бесцельного маневрирования больших масс войск перед фронтом неприятеля. Обман поражает противника своей неожиданностью, энергией, когда вслед за ним наносится главный удар. Повторное же нерешительное выказывание больших сил, которые, ничего не сделав, торопятся уйти назад, производит совершенно иное впечатление - деморализует свои войска и вселяет уверенность в противника, как это и было в данном случае.

В самом деле, еще накануне того дня, когда Омер-паша и С.-Арно делились такими радостными для них известиями, французский главнокомандующий отправил Омеру-паше самое тревожное письмо об ожидаемой судьбе Силистрии.

"Я боюсь, - писал он, - что крепость, решительно атакованная противником, не в состоянии будет долго сопротивляться". Маршал, принимая во внимание положение союзников, считал неосторожным ввязываться в генеральное сражение с русскими войсками одной оттоманской армии, хотя бы для сохранения столь важного пункта, как Силистрия. Для нанесения решительного удара надо было ожидать сосредоточения всех союзных армий, а потому С.-Арно не думал уже более о сохранении Силистрии, а лишь о спасении большей части ее гарнизона.

С этой целью французский главнокомандующий рекомендовал коменданту крепости взять, как только он убедится в полной невозможности удержать Силистрию, лучшие 10 000 войск из 16-тысячного гарнизона и прорваться с ними в Шумлу под прикрытием остальных 6 000, которые должны были в то же время произвести демонстрацию атаки наших осадных работ. Чтобы прикрыть отступление прорвавшихся частей, Омер-паша должен был в условленный день выслать на дорогу к Силистрии всю иррегулярную кавалерию, поддержав ее 2 тысячами регулярной конницы, а также направить отряд, отходивший от Калафата на Шумлу, левее, по дороге на Силистрию. Но С.-Арно вполне естественно опасался, что Паскевич не захочет дать утром уйти гарнизону и постарается преградить ему путь своей многочисленной кавалерией. Для противодействия этому он рекомендовал турецкому генералиссимусу выйти из Шумлы с отрядом в 30 тысяч при 100 орудиях и принять на себя отходящий гарнизон на выбранной позиции в двух переходах от Шумлы.

Но Омеру-паше совершенно не улыбалась перспектива выйти одному навстречу войскам князя Варшавского, и потому он отказался от всяких сложных комбинаций для оказания помощи силистрийскому гарнизону и решил содействовать его отступлению лишь при помощи иррегулярной кавалерии и конной артиллерии, которые держались на этот случай наготове.

Однако с 9 мая в поведении турок замечается уже перемена, и они начали мешать нашим работам своими вылазками, с каждым днем становясь все смелее. Так, в этот день на рассвете они заняли траншеи КК, которые нам пришлось покинуть и вести с ними сильную перестрелку. Коцебу приписал нашу неудачу отсутствию порядка у Шильдера, "которым ничего не было предпринято так, как следовало бы". В ночь на 10-е также порядка в работах не было, хотя нам и удалось вновь занять траншеи КК, сделать траншею L, построить и вооружить батарею М двумя орудиями для действия против Песчаного форта. На левом фланге в этот день была построена батарея ТУ в 250 саженях от Арабского укрепления. Неприятель мешал нашим работам своим сильным огнем и даже сделал неудачную попытку атаковать их.

В ночь на 11-е мы продолжали продвигаться траншеей по берегу Дуная и приспособили турецкую батарею О для действия против Песчаного и Змеиного укреплений, а на левом фланге усилили батарею TУ и вывели траншеи по обе ее стороны.

Омер-паша говорит в своем донесении о какой-то попытке с нашей стороны атаковать Песчаное укрепление открытой силой, для чего наши войска были выстроены в пять линий, но, попав под сильный огонь турок, начали поспешно отступать, открыв беспорядочную стрельбу. Ничего подобного не было, и это донесение интересно лишь в том отношении, что показывает, какими баснями руководствовались союзники в суждении о действиях на Дунае, а впоследствии и иностранные историки при описании Русско-Турецкой войны. Но что правильно было в донесении Омера-паши, так это свидетельство о крайне вялом ведении нами осады.

12-го числа на правом фланге прибрежная траншея была продолжена на сто саженей, а на левом была выстроена батарея Р, на которой установлено несколько осадных орудий для действия по более удаленному Песчаному укреплению. В ночь на 13 мая на правом фланге атаки были заложены батарея R, действовавшая в итоге в тыл Песчаному укреплению, батарея для связи правого и левого флангов атаки и приступлено было к соединению батарей Я R траншеями. На рассвете неприятель открыл против наших работ сильную канонаду, а 13-го около 4 часов дня сделал вылазку и двинулся через овраг в трех колоннах против батарей Nu P, но встреченный ружейным огнем штуцерных и рабочих, а также двумя картечными выстрелами с батареи Р обратился в бегство. Вечером турки вновь начали наступать и открыли огонь по нашим работам с батарей и верков. Нам пришлось выдвинуть из траншей резерв и открыть огонь со всех наших батарей, как береговых, так и расположенных в траншеях. Турки удара не приняли, и через час стрельба прекратилась.

13-го и 14-го числа для развлечения неприятеля были произведены прогулки в направлении к форту Абдул-Меджид отрядом в 4 бат., 2 эск. и 6 ор. под начальством генерала Непокойчицкого. Отряд, этот к ночи беспрепятственно вернулся назад, остановившись на ночлег впереди левого фланга лагеря осадного корпуса. Ночью на 15 мая на левом фланге были построены и вооружены две батареи, с целью обстреливать впереди лежавший овраг и, кроме того, в изгибах траншеи е были поставлены две полупудовые мортиры для действия против Араб-Табии, находившейся от траншеи на расстоянии 200 саженей. Кроме того, между батареями Т ч I, в направлении к Араб-Табии, была выведена новая траншея на расстоянии 115 саженей, на конце которой была заложена батарея F, с целью действовать как самому укреплению, так и по сообщениям его с дальними фортами. В следующую ночь от батареи У была продолжена траншеями построена батарея И для действия по Араб-Табии и для обстреливания впереди лежащего оврага; кроме того, на противоположном, ближайшем к неприятелю, скате оврага была проложена траншея, выведенная на гребень посредством туров, наполненных фашинами. Траншея эта была обращена совместно с траншеей в ложемент для продольного действия по оврагу. В центре атаки работы состояли в усилении существовавших батарей, а на правом фланге были выведены от батареи три траншеи в расходящемся направлении, длиной каждая в 50 саженей.

Все эти работы, по словам генерала Коцебу, велись вяло, плохо и без всякой системы, так что на скорое взятие передовых укреплений у него было мало надежды. Князь Варшавский, напротив, был доволен успешным ходом работ и рассчитывал, что осада, как он и раньше предполагал, окончится недели в четыре.

Со своей стороны генерал Шильдер, называвший нашу атаку "практическими саперными работами против турецкого учебного Полигона", приходил в отчаяние от того направления, которое придавал осаде князь Варшавский. Фельдмаршал, решив, чтобы турки только "почитали бы себя в осадном положении", поддерживал в неприятеле бодрость и смелость. От блокады мы продолжали упорно отказываться; Силистрия сохраняла свободное сообщение с Шумлой и другими пунктами; подкрепления и обозы продолжали свободно входить в крепость на глазах бездействовавшей русской армии.

Нередко осада, по словам жизнеописателя графа Тотлебена", походила на комедию, которая разыгрывалась Бог знает с какой целью. Фельдмаршал, находя иной раз, что тот или другой фланг атаки слишком выдвинут вперед, отдавал приказание прекращать местами работу на более или менее продолжительное время; по его же распоряжению осадные орудия то ставились на батареях атаки, то отвозились для вооружения укрепленного лагеря, устраиваемого в ожидании предстоящего появления союзных войск. Очевидно, что полевые орудия, которыми заменялись осадные, не могли упрочить за нами перевеса в артиллерийской борьбе. Войска не могли объяснить себе причину ежедневных послаблений, добровольно делаемых неприятелю, и подслушанный Тотлебеном разговор двух солдат вполне правильно определил существовавшее положение дел. "За что мы здесь деремся?" - спросил один другого. "Какой ты дурак, - последовал ответ, - паша хочет сдать Силистрию, а фельдмаршал не хочет ее взять!"

Между тем положение силистрийских турок было незавидное, несмотря на всю энергию их обороны. Они день и ночь усиливали свои укрепления, возводили новые работы и, по преувеличенному понятию англичан, дали нам маленький урок в том, как впоследствии оборонять Севастополь.

В то время как мы с начала осады потеряли всего убитыми 22 нижних чина и ранеными 11 офицеров и 192 нижних чина, потеря их гарнизона за восемь первых дней осады убитыми и ранеными доходила до 1000 человек. Песчаное укрепление очень сильно пострадало от наших батарей, поставленных на острове Салган, и крепость просила подкреплений, но, несмотря на это, энергичный комендант предполагал еще долго держаться, даже в случае падения Араб-Табии и Песчаного. Омер-паша решил помочь гарнизону, отвлекая внимание русских на восток атаками иррегулярной конницы и усилив гарнизон на 1200 иррегулярных стрелков. Кроме того, он намеревался произвести сильную демонстрацию сил со стороны Силистрии, не ввязываясь, однако, в бой, чтобы выяснить, предполагает ли Паскевич принять сражение или нет.

16 (28) мая Омер-паша сообщал маршалу С.-Арно полученное им известие, которое его очень встревожило, о том, что Паскевич по взятии Силистрии намерен со всеми войсками двинуться к Шумле. Это его заставило торопиться со средоточением туда войск из Калафата, Софии и других пунктов. Полученное турецким генералиссимусом на следующий день известие от коменданта крепости, что русские поторопятся уйти за Дунай, если часть турецких сил появилась бы у них в тылу, несколько его успокоило. Омер-паша решил двинуть к Силистрии до 7000 всадников иррегулярной конницы под начальством поляка Садыка-паши (Чайковский), а по другой дороге к Силистрии выдвинуть верст на пятнадцать от Шумлы отряд в составе 28 бат., 10 бат. и 20 эск.

В то время как под Силистрией фельдмаршал губил участь всей кампании, в Петербурге император Николай, еще не совершенно разочарованный в своем "отце-командире", жил жизнью Дунайской армии. Положительно удивляешься работоспособности этого могучего государя и человека, его выдающимся военным дарованиям, умению охватить и правильно оценить обстановку, несмотря на то что Паскевич, человек, имевший на государя колоссальное влияние, делал все возможное, чтобы сбить его с правильного пути, на котором стоял государь в отношении плана и способов ведения кампании. Раза два в неделю император писал обширные письма князю Варшавскому, которые могли бы служить чистым откровением для фельдмаршала, если бы они падали на более благодатную почву. Казалось, могучая, богатырская фигура императора Николая развернулась во всю ширь именно в то время, когда грозные тучи сплошным кольцом окружили его страну. И чем более падали духом его ближайшие сотрудники, тем величественнее становилась фигура государя, который верил в Россию, верил в возможность повернуть успех кампании в нашу сторону и, к сожалению, верил в людей, не замечая того, что большую часть всего вьщающегося, что он этим людям приписывал, следовало отнести на долю самого государя.

В своих письмах к фельдмаршалу император Николай давал сжатый очерк всей обстановки войны; он очень ясно сознавал положение наших врагов, правильно определял политику враждебной нам, но трусливой Австрии и настаивал на усвоении фельдмаршалом того образа действий, который мог повернуть колесо фортуны в нашу сторону, который при удаче мог много дать, а при неудаче не поставил бы нас в положение хуже того, в котором мы оказались.

"Радуюсь очень, - писал государь фельдмаршалу 11 мая, - что ты велел приступить к осаде Силистрии. В теперешних обстоятельствах продолжаю полагать, что лучшего сделать нельзя. Пойдет ли осада спокойно - хорошо; выйдут ли турки с союзниками на выручку крепости - тем лучше, будет тогда случай их разбить... Ты мне писал, что Шильдер обещает через две недели взять Силистрию; я доволен буду, ежели и через четыре недели - и то хорошо!" В следующем письме государь предостерегал Паскевича о возможном увлечении Шильдера своим "воображением", что могло привести к пренебрежению выработанными опытом правилами атаки, выражал надежду, что турки должны будут бросить укрепления Арабское и Песчаное, но отсюда далеко еще до главной крепости, а потому государь опасался, что в обещанные четыре недели дело не будет кончено. Император Николай считал желательным осаду Силистрии, чего легко было достигнуть благодаря оставлению турками Туртукая, направлением с этой стороны к крепости части наших войск, сосредоточенных на среднем Дунае. Турки именно этого и боялись, но фельдмаршал остался нем к такому выгодному для нас событию. Государь вообще очень боялся, чтобы его мнение не было односторонне, а поэтому он только в исключительном случае, один лишь раз, а именно относительно осады Силистрии, отдал Паскевичу свое повеление в категорической форме; всегда же свои предложения высказывал лишь в виде личных мнений и пожеланий, принять или не принять которые предоставлял фельдмаршалу как человеку, находившемуся на месте и военные дарования которого он ставил очень высоко.

При решении плана военных операций государь пожелал также узнать мнение вьщающегося стратега первой половины XIX века генерала Жомини, доживавшего свой век на покое в Бельгии. Мы уже знаем, что в январе Жомини представил свой письменный доклад относительно начинавшейся кампании, а в мае он лично прибыл в Петергоф и удостоился продолжительной беседы с императором Николаем. "Наш взгляд, - писал по этому поводу государь Паскевичу, - на положение дел совершенно согласен. Он (т. е. Жомини) также полагает, что взятие Силистрии, а потом и Рущука было бы очень желательно".

Поведение Австрии император предугадывал совершенно правильно. Он сообщал, по дошедшим до него сведениям, что сборы австрийцев на нашей границе, а также в Вене и в Италии делаются, чтобы en imposer a la France et a la bourse. "Делай они дома, что хотят, - добавлял государь, - но не смей нас трогать, и не думаю, чтобы решились".

Внутреннее положение самой Австрии было не таково, чтобы рискнуть на открытый разрыв с Россией, и в Петербурге ходили слухи об усилившемся брожении в Галиции, чем и была вызвана поспешность внезапного увеличения там войск. С другой стороны, сдерживающая в тот период кампании роль Пруссии также не осталась без влияния, и это вызвало со стороны императора Франца-Иосифа приказание эрцгерцогу Альберту укротить его слишком горячее желание разрыва с нами. Во всем этот государь видел большую выгоду для нас в смысле выигрыша времени, которым мы могли бы воспользоваться для взятия Силистрии и дальнейших активных действий. "Не бойся австрийцев, - заканчивал Николай Павлович свое письмо, - но с помощью Божьей и твоими героями бей всех, кто ни явится".

Государь верно предугадал план ближайших действий противника, а именно, что турки пока не начнут никаких серьезных наступательных действий, а будут сосредоточиваться в Шумле, чтобы выждать там прибытия французов и тогда только перейти, может быть, в общее наступление. О сосредоточении же союзников Николай Павлович также имел вполне определенные сведения, что оно происходит очень медленно и скоро быть оконченным не может. Государь старался убедить Паскевича, что наша развернутая на театре войны армия должна использовать неполную готовность противника, но фельдмаршал по-прежнему оставался нем и видел спасение России лишь в отступлении за Прут.

15 мая наконец было объединено начальствование войсками в траншеях в лице начальника 8-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Сельвана, в помощь которому были назначены генералы Веселитский, князь Урусов и полковник граф Опперман. Заведование осадными работами по-прежнему оставалось в руках генерала Шильдера.

Опасение князя Варшавского относительно наступления союзников турок возрастало все более и более, поэтому 16-го числа он решил выслать особый рекогносцировочный отряд на юг для сбора сведений о противнике. Но и эта попытка была сделана в такой трусливой форме, что ее правильнее считать мерой для предупреждения нечаянного нападения на свою армию, чем разведку намерений противника. С этой целью был сформирован отряд силой в 4 бат., 6 эск., 3 сот. с одной пешей и одной донской батареями, под начальством генерала князя Бебутова. Отряд этот должен был 17 мая выступить к с. Афлотор, отстоящему от главного лагеря верст на шестнадцать, и выслать оттуда разъезды по Базарджикской, Шумлинской и Разградской дорогам для собирания сведений о противнике. Кроме того, князь Бебутов должен был подыскать в Афлоторе лазутчиков, которые сообщали бы нам сведения о неприятеле. 18 мая этот тяжелый отряд, задачу которого с не меньшим успехом могли исполнить несколько эскадронов кавалерии, должен был вернуться обратно в лагерь. Князь Бебутов неприятеля не встретил и о движении турок никаких известий не получил.

Тем временем в ночь на 17 мая под Силистрией случайно для нас разыгрался весьма драматический эпизод. С наступлением темноты с нашей стороны начались по обыкновению осадные работы, при этом, ввиду неоднократных вылазок турок, мы начали в последние дни ставить за нашим левым флангом особый дежурный резерв, независимо от траншейного караула и его резервов. В описываемую ночь за левым флангом был поставлен отряд в составе 2 бат., 6 пеш. ор., 2 эск., 1 сот. и 4 кон. ор. под начальством гвардейской конной артиллерии полковника Костанда, состоявшего без определенного дела при главной квартире. Из дежуривших по очереди в траншеях флигель-адъютантов и личных адъютантов фельдмаршала там находились флигель-адъютант граф Орлов и князь Щербатов. Кроме того, генерал Сельван приказал командиру отдыхавшей в лагере 2-й бригады его дивизии генералу Попову, если он услышит ночью сильную стрельбу в траншеях, выстроить свою бригаду и быть готовым к немедленному движению на помощь. Можно полагать, что это распоряжение, которое впоследствии хотели растолковать как преднамеренное решение вырваться из рук фельдмаршала и самовольно атаковать Араб-Табию, было вызвано опасностью работ, производимых уже на близком расстоянии от неприятельского укрепления, а также проявленными турками энергией и активностью в обороне крепости.

Около полуночи турки вышли из рытвины, находившейся на правом фланге Араб-Табии, и под прикрытием сильного огня с форта двинулись против наших работ левого фланга. Генерал Веселитский легко отбил эту атаку двумя находившимися в его ведении батальонами. Казалось бы, можно было спокойно приступить к прерванным работам, но в это время с барабанным боем двинулся вперед отряд полковника Костанда. К траншеям он подошел уже тогда, когда турки были отбиты, а потому и был остановлен генералами Сельваном и Веселитским.

Только что успокоилось на левом фланге, как турки сделали вылазку против наших работ правого фланга, также удачно отбитую. Араб-Табия в это время замерла и даже не открывала огня по хорошо освещенной и открыто стоявшей группе Сельвана, Веселитского, Костанды, графа Орлова и князя Щербатова. Сильная перестрелка на нашем правом фланге и мертвая тишина грозного укрепления Араб-Табии дали мысль окружавшей генерала Сельвана молодежи, что турецкое укрепление оставлено противником, который устремился на наш правый фланг. Отсюда явилась другая мысль - овладеть быстрым натиском столь надоевшим нам Арабским фортом.

Слабохарактерный генерал Сельван попал как бы в тиски: с одной стороны, на него наседала пылкая, влиятельная, но ни за что не ответственная молодежь и возможность упрека в трусости, из-за которой могла быть упущена минута решительного успеха, с другой же стороны, давал о себе знать страх перед грозным фельдмаршалом в случае неудачи этого рискованного предприятия. Сельван, однако, решил испросить указания генерала Шильдера и отправился искать его в траншеях. Но Шильдера в траншеях найти не удалось, и старый генерал, поддавшись убеждениям окружавшей его молодежи, при уклончивом на его вопрос - атаковать или нет? - ответе генерала Веселитского, единственного человека, мнение которого могло бы считаться компетентным, решил атаковать Араб-Табию.

Войска, назначенные для штурма, выстроились в одну линию, в колоннах к атаке, тылом к нашим траншеям, отстоявшим от турецкого форта шагов на триста. На правом фланге стал 3-й батальон Алексопольского полка, в центре, на интервале шагов в сорок, - 3-й батальон Полтавского полка и на левом фланге - 3-й батальон За-мосцьского полка из отряда полковника Костанды. Батальоны Алексопольского и Полтавского полков должны были наступать уступом справа, а батальон Замосцьского полка действовать по усмотрению полковника Костанды. Генералу Попову с резервом приказано было следовать на помощь. Генералы и лица свиты стали перед батальонами.

Благодаря темноте и порядку, в котором строились войска, Араб-Табия продолжала молчать. Но, как бы в насмешку над этим, у нас приказано было ударить бой к атаке, и успокоившиеся после своей неудачной вылазки турки встрепенулись и встретили штурмующих картечными и ружейными выстрелами. Несмотря на убийственный огонь, наступление батальонов продолжалось в полном порядке, и они скоро скрылись во рву турецкого укрепления. Ров был 12-футовой глубины при почти отвесном земляном контрэскарпе; насыпь форта состояла из глинистой земли, и по весьма крутой наружной отлогости, не имевшей бермы, после дождей образовалась твердая кора глины, так что солдаты с трудом выбивали штыками ступени в земле. Ни штурмовых лестниц, ни каких-либо других приспособлений для облегчения эскаладирования укреплений с собой взято не было.

Независимо от этих препятствий войска, воодушевленные присутствием старших начальников, лезли на вал, и по прошествии четверти часа все амбразуры с орудиями были в наших руках, и внутри Арабского укрепления завязалась та борьба не на жизнь, а на смерть, которая за какие-то минуты приводит к полной победе или к поражению. Дрались банниками, прикладами, а то и просто схватившись друг с другом врукопашную, и не только нижние чины, но и офицеры. На глазах адъютанта Муза-паши в такой невероятной рукопашной схватке боролись турецкий поручик с русским штаб-офицером. И победа была, безусловно, в наших руках.

Кроме свидетельства Омера-паши, что "атака русских дошла до такого предела, когда обыкновенно всякое сопротивление со стороны гарнизона прекращается", ручательством этому могли служить и четыре батальона резерва генерала Попова, которые торопились к месту схватки.

Но в то время, когда успех столь рискованно задуманного предприятия был за нами почти что обеспечен и густой мрак ночи начинал уже рассеиваться, вблизи раздался тоскливый звук отбоя. Прозвучал один раз и замер. Никто на него не обратил внимания, кроме генерала Веселитского, который старался узнать, кто дал отбой. Ничего не узнав, не найдя старшего начальника, генерала Сельвана, Веселитский отдал приказ трубить отбой, который раздался вскоре властным звуком по всему фронту. Но войска не слушались отбоя и не хотели уступать завоеванного. Пришлось прибегнуть к настойчивым приказаниям, только после которых войска отошли, переправившись с громадными трудностями через ров и понеся при отступлении большие потери. Генерал Сельван погиб во время штурма, Веселицкий, Костанда, князь Щербатов и граф Орлов были ранены, последний особенно серьезно.

Но отступлением в траншею трех батальонов, первоначально штурмовавших Арабское укрепление, еще не окончилось кровавое дело этой ночи. В момент отступления к месту свалки подходил резерв генерала Попова. Не войдя в связь с бывшими впереди начальниками, не разузнав положения дела и не получив никаких Приказаний, Попов повел в атаку свой резерв, преимущественно направляя его в охват Арабского форта. И лишь понеся большие потери и убедившись, что войска Веселитского и Костанды отошли назад, четыре батальона Попова также повернули обратно.

В этом деле мы потеряли убитыми и ранеными 2 генералов, 26 офицеров и 911 нижних чинов. Турки определяют свои потери в 100 человек, хотя эта цифра, как и все их донесения, подлежит большому сомнению.

На рассвете неприятель выдвинул из-за своего правого фланга кавалерию, думая использовать неминуемый при отступлении беспорядок, но, видя спокойно выстроенные каре, отошел назад.

Так кончился этот "бессмысленный и беспорядочный", по словам Коцебу, штурм, придавший бодрости духа обороняющемуся и задержавший ход работ атакующего. "Гнев фельдмаршала, - пишет Коцебу, - был направлен на Шильдера тем более, что эта неудача помешала ему уехать, как он хотел, когда будет взят форт. Шильдер действительно полусумасшедший, и дело остается не сделанным. Я советовал удалить его".

Под Силистрией началось самое строгое расследование самовольного штурма и отыскание виновных. Более всего интересовались узнать, по чьему приказанию начался штурм и кто первый дал отбой. Следствие ничего не выяснило, так как все спрошенные отзывались незнанием, стараясь приписать инициативу штурма убитому генералу Сельвану; ему же, но не так определенно, хотели приписать и первый сигнал отбоя, хотя в душе никто этому не верил. "Темно и вовсе неудовлетворительно, - написал на следственном деле государь, - а верить можно, что бросились сгоряча за бегущими". Записки современников и сопоставление всех мелочей разобранных документов дают нам право думать, что нападение на Арабский форт было произведено так, как оно изложено выше.

Безусловно, вина за штурм и неудовлетворительную его организацию падает на Сельвана как на ответственного начальника, но инициатива всего предприятия лежала не на нем, а на окружавшей его молодежи. Не жажда подвигов и отличий, полагаем, руководила большинством из них, а то же чувство оскорбленного патриотизма бесславным и непривычным для русской армии трусливым сидением на берегах Дуная, которое заставило петербургский патриотический кружок послать на войну пылкого Карамзина, погибшего у Каракула в этот же самый день. Так и здесь вся неурядица осады, открыто сознаваемая в армии пагубная бездеятельность фельдмаршала и счастливо подвернувшийся случай ударили в голову кружку влиятельной молодежи, которая и увлекла за собой Сельвана. Навряд ли поднимется у кого-нибудь перо упрекать старого генерала в предпринятом им геройском самостоятельном решении использовать удачную минуту и быстрым шагом пододвинуть взятие крепости; свершившееся показало, что успех был возможен и предприятие не так безрассудно. Но события в ночь на 17 мая еще раз доказали, что такие предприятия должны быть хорошо обдуманы и организованы, чего в данном случае не было. И в этом Сельван, безусловно, виноват, так как он ничего не обдумал и не принял никаких мер, долженствовавших обеспечить наш успех. При таких условиях является даже сомнительным - могли бы мы, завладев Араб-Табией, удержаться в ней, если бы на место боя не явился кто-либо более опытный, который сумел бы взять в свои руки командование этой случайной операцией?

Что касается первого сигнала отбоя, то, мы полагаем, надо откинуть всякую мысль о том, что он дан генералом Сельваном. Этот опытный служака должен был хорошо понимать, что, идя на такое действо, он в случае неудачи рисковал всей своей службой, так как Паскевич не простил бы ему самостоятельного решения даже и при завладении Араб-Табией. Для Сельвана возврата не было; он мог воротиться только со щитом или на щите. В минуту отбоя к тому же победа склонялась на нашу сторону, а поэтому начальнику отряда не было никакого смысла отзывать свои войска назад. Да притом и трудно выяснить, прозвучал ли отбой за минуту до смертельной раны Сельвана или уже после того, как он выбыл из строя. Наконец, первый отбой на войска не произвел никакого впечатления; он воздействовал лишь на генерала Веселитского, который начал допытываться, кто подал сигнал, и отыскивать генерала Сельвана, Не узнав первого и не найдя второго, он уже от себя приказал несколько раз проиграть отбой и начал делать настойчивые распоряжения об отступлении не желавших отходить войск, приняв на себя, таким образом, общее руководство боем. Вину в отступлении, следовательно, законно возложить на генерала Веселитского, является странным, что этот отмеченный боевым опытом генерал, отбывший Венгерскую кампанию в должности начальника штаба 4-го корпуса, принял такое несообразное с обстановкой решение. Мы полагаем, что скорее всего можно объяснить тем психологическим состоянием начальника, в которое он попадает, когда ставит себя в положение рядового бойца в рукопашной схватке. Не имея возможности охватить в целом все то, что делается кругом, испытывая на себе все особенности рукопашной схватки, когда при полном напряжении всех сил даже простая физическая боль, утомление или личная в схватке неудача могут ударить по нервам, легко представить себе, что не один ты ослабел, а и все вокруг тебя.

В аналогичном положении находился и генерал Веселитский. Став, как и остальные, во главе штурмовавших батальонов, он одним из первых взошел на вал, но был сбит банником, потом в шею ему попал осколок снаряда, брошенный чьей-то рукой; он вновь оказался на валу и вновь получил удар и был сбит. И тут Веселитский услыхал звук отбоя. Не найдя генерала Сельвана, он наткнулся на раненого полковника Костанду, который упрашивал его начать отступление. Вот обстановка, при которой Веселитский приказал отступать. Невольно является вопрос - поступил ли бы генерал так, если бы он не находился в рядах передовых бойцов, а несколько сзади, в таком расстоянии, чтобы иметь возможность беспристрастным взором оценить всю обстановку? Думаем, что нет. Нельзя здесь не повторить старой истины, что личный пример старшего начальника законен только тогда, когда у него не осталось уже других способов вести бой, и он бросает на чашу весов победы или поражения себя как последний резерв.

Тяжело было императору Николаю узнать о новой неудаче, но рыцарское сердце государя оценило мотивы, руководившие инициаторами рискованного предприятия, и ни одного слова упрека не было сказано в их адрес. "Душевно скорблю, - писал государь князю Варшавскому, - о напрасной трате драгоценного войска и потери стольких храбрых, во главе которых ставлю почтенного Сельвана, дорого заплатившего за свою излишнюю отвагу; но мир праху его, он умер геройской смертью! Тем более жалеть должно столь тщетной траты людей, что осада шла до того успешно и с неимоверно малой потерей. Но буди воля Божия! Надеюсь, что возьмешь свои меры, чтобы впредь такой необдуманной отваги и бесплодной траты людей не было". Графу Орлову, который, по донесению фельдмаршала, необыкновенной храбростью обратил на себя всеобщее внимание и был во время штурма тяжело ранен, государь послал Георгиевский крест, как "лучший бальзам на раны".

В своих всеподданнейших письмах князь Варшавский часто жаловался на изнурявшие его лихорадки, о которых, впрочем, мы не встречаем никаких указаний в записках современников и даже в ежедневном дневнике генерала Коцебу, который виделся с фельдмаршалом чуть ли не каждый день. Катастрофы с делом Карамзина и штурмом Сельвана должны были ухудшить здоровье Паскевича, и он действительно свое донесение государю о происшествии в ночь на 17 мая кончал жалобой на трехдневную лихорадку. "Ради Бога, берегись, - ответил ему на это государь. - Надеюсь на милость Божию, что твое здоровье поправится при первой хорошей удаче, и не унывай!"

Из приведенной фразы можно заключить, что, несмотря на частые упоминания фельдмаршала о расстроенном состоянии здоровья, в которых, по сопоставлении их с записками современников, нельзя не видеть намеков на желание Паскевича уехать из армии, государь не считал своевременным понять эти намеки и облегчить фельдмаршалу столь желаемый им отъезд. Он еще верил в своего "отца-командира" и старался очень нежной рукой корректировать ошибки, допущенные им при осаде Силистрии. "По-видимому, оба турецкие форта, - читаем мы в том же письме, - долго еще держаться не могут против весьма искусно веденной атаки. Тогда предстоять будет еще осада самой крепости, на что я считаю не менее как еще три недели! Большое удобство произошло бы для осады, ежели бы ты нашел возможным совершенно осадить крепость и тем прекратить всякое сообщение ее с Шумлой... На скорое прибытие союзных войск, кажется, решительно нет опасения за совершенным у них недостатком лошадей и перевозочных способов. Разве перевезут отряд тысяч в десять в Варну, но и то без лошадей и сильной артиллерии. По всему этому я в полной надежде, что с помощью Божьей овладение Силистрией не подлежит сомнению. Покуда из Австрии ничего не получал и, кажется, ежели и будет что, то не такое предложение, которое сейчас же повлекло бы за собой немедленный разрыв".

Но уверенности императора Николая во взятии Силистрии не суждено было оправдаться. Паскевич упорствовал в предпринятом им решении и довел дело до желаемого им конца. Одновременно с донесением государю о Сельванском штурме фельдмаршал представил записку с начертанием плана кампании с июня в предположении, что австрийцы объявят нам войну. Вся суть этой записки сводилась к необходимости в таком случае снять осаду Силистрии и отойти за Дунай. И Паскевичу удалось наконец сделать первый шаг к примирению государя с мыслью об оставлении Силистрии. "Ежели бы против чаяния, - отвечал император Николай, - австрийцы нас атаковали, в таком только случае я разрешаю предполагаемый тобою план действий... Уверен, что тогда Бог сподобит тебя жестоко наказать австрийцев за вероломство и неблагодарность".

Между тем положение турок вовсе не было так хорошо, как оно могло нам казаться. Маршал С.-Арно предупреждал военного министра о том, что крепость не может долго держаться и что в течение месяца, т. е. до времени готовности союзников к наступательным действиям, она должна пасть. Французский главнокомандующий упрекал турок в крайне неправдоподобных и фальшивых донесениях о положении дел в Силистрии и видел в этом желание увлечь его вперед в то время, когда чувство военной осторожности требовало ввиду полной неготовности союзной армии отказаться от всяких выступлений. С.-Арно твердо решил оказывать туркам пока лишь только нравственную поддержку.

С нашей стороны после Сельванского штурма осадные работы продолжались в том же духе, т. е. главное внимание обращалось на подход к Араб-Табии.

В ночь на 19 мая на левом фланге одна траншея была загнута и продолжена на 80 саженей параллельно левому фасу Арабского форта, в расстоянии от него около 70 саженей. Вылазка, произведенная турками, чтобы помешать нашим работам, была отбита, и днем в траншее были поставлены 4 полупудовые мортиры, а на следующую ночь на оконечности ее построена батарея, вооруженная 4 орудиями для действия по левому фасу турецкого укрепления. Дальнейшая работа состояла в движении тихой сапой на высоту, занимаемую фортом, где была заложена батарея на 8 орудий в виде редута. Цель этого редута заключалась в усилении нашего левого фланга и в действии против неприятельского укрепления. Кроме того, тихой сапой была выведена траншея прямо по направлению на Араб-Табию, которая 21 мая подошла к форту на 18 саженей. Для того чтобы иметь возможность вести дальше эту работу с наименьшей потерей, в этот день вечером пространство земли между оконечностью траншеи и оврагом, проходившим подле турецкого укрепления, было взорвано, и оконечность воронки взрыва коронована турками.

Неприятель открыл огонь со всех своих батарей и произвел вылазку с целью разрушить наши работы, но был с уроном отбит.

Интересно прочитать, как изложен этот эпизод в донесении Омера-паши маршалу С.-Арно: "В пятницу, 2 июня (21 мая), русские взорвали мину, чтобы разрушить парапет выдающегося крыла флеши Араб-Табия. К счастью, сила взрыва обратилась назад и засыпала неприятельскую колонну, которая готовилась броситься на брешь. Это стоило неприятелю 400 человек убитыми. Турецкие работы и гарнизон совершенно не пострадали. Гарнизон, видя беспорядок и испуг неприятеля, сделал вылазку на ближайшую батарею и уничтожил там огромное количество русских, которые могли спасти свои орудия, лишь увезя их назад". Это одно из тех донесений, о которых состоявший при Омер-паше полковник Диё писал генералу Канроберу, что на Дунае так жонглируют с убитыми и ранеными, что можно полагать, что в русской армии не осталось уже ни одного живого человека.

В эти дни силистрийский гарнизон понес большую утрату в лице энергичного коменданта Муза-паши, который был убит у себя на квартире во время молитвы осколком снаряда, пущенного с наших левобережных батарей. Заместителем его был назначен Гуссейн-паша, бывший комендантом форта Араб-Табия; это также был один из выдающихся офицеров оттоманской армии. Но зато турки хорошо использовали дни упадка духа у нас после сельванского штурма, а также отсутствие полной блокады крепости: подкрепили гарнизон запасами и 4000 пехоты, составленными преимущественно из охотников. Это движение было прикрыто полком кавалерии с конной батареей, которые опирались на 10-тысячный отряд иррегулярной конницы, гнездившейся в большом лесу Дэли-Урман, в расстоянии четырех часов пути от Силистрии. Резервом всей высланной вперед конницы служил Дамасский кавалерийский полк, выдвинутый к Рах-ман-Ихиклеру. Впрочем, иррегулярная конница, находившаяся под командой Садыка-паши (Чайковский), представляла, по словам полковника Диё, такой сброд, что ее с трудом можно было поставить наряду с башибузуками.

Тем временем с нашей стороны осада шла, по выражению князя Варшавского, "туго". Фельдмаршал приписывал это смелой защите турок и знанию стратегии войны, чему способствовали их руководители - иностранные офицеры. Было бы справедливо значительную часть вины в этом отнести и на нашу сторону.

"Ceci est etrange, - писал о наших неудачах под Силистрией генерал Боске, - et je repugne a me 1'expliquer par 1'impuissance des russes. II у a autre chose, comme une demoralisation, une preoccuparion, je ne sais quoi, qui paralyse cette armee".

Между тем нравственная атмосфера в нашем лагере под Силистрией была сгущенная и нездоровая. Чтобы окунуть читателя в эту атмосферу, приведем выписки из дневника генерала Коцебу за эти дни.

"19 мая. Фельдмаршал пытал меня; у нас царит упадок духа. Вечером меня послали в траншеи, где я нашел полный беспорядок - доказательство лжи и обмана Шильдера. Фельдмаршал требует от меня письменного изложения, как продолжать осаду Силистрии.

20 мая. Ночь была спокойна, только несносна из-за фельдмаршала, который давит, как кошмар, и все парализует.

22 мая. Фельдмаршал произвел бестолковую разведку. Его гнев. Щильдера фанфаронады продолжаются, но на правом фланге Бухмейер будет отдельно работать; эту ночь он начнет. Фельдмаршал опять выказывает боязнь австрийцев, и все это лишь для того, чтобы самому уехать.

23 мая. Фельдмаршал говорит, что он болен. Ясно, что он хочет уехать; пусть едет.

25 мая. Паскевич объезжает позицию, чтобы показать, как следует занять ее в случае решительного боя. Я сказал Горчакову, что это обман вести осаду так, как теперь, и что нам нельзя достигнуть благоприятного результата, не окружив крепости..."

Со своей стороны князь Горчаков в письме к военному министру от 15 мая сознается, что он не имеет еще ясного понятия о наших делах под Силистрией, и упрекает всегда немного романизирующего Шильдера в том, что он по достоинству не оценил неприятеля.

Однако при осуждении деятельности этого выдающегося, хотя и чрезмерно нервного инженера надо помнить, что он ожидал успеха от ускоренной атаки при условии полной осады крепости и в то время, когда Араб-Табия представляла собой слабое полевое укрепление, а не тот форт, каким он сделался в середине мая. О необходимости блокады крепости говорил, как мы видели выше, и генерал Коцебу, об этом писал фельдмаршалу и государь, столь не любивший принимать на себя роль гофкригсрата и потому столь осторожный в своих указаниях. Но Паскевич казался непоколебимым в своих убеждениях. Существенных мер к ускорению осады он не принимал, а лишь искал виновника в неудаче и такового нашел в лице Шильдера.

19 мая князь Варшавский, который так интересовался скорейшим уходом от Силистрии, а не взятием ее, прибег к мере, никогда не приносившей положительных результатов в таком деле. Он решил ввиду того, что "осадные работы идут весьма медленно и далеко не достигают тех результатов, которые предполагал генерал Шильдер", собрать письменные мнения генералов Лидерса, Коцебу, Бухмейера, Хрулева и других с целью увидеть, "не придумает ли кто-либо из них лучшего способа к продолжению работ".

21-го числа по этому поводу даже был назначен военный совет, который, впрочем, не состоялся, так как фельдмаршал очень увлекся подробными распоряжениями о группировке войск для встречи австрийцев, на что ушел у него целый день. Практический результат всего поднятого шума заключался лишь в том, что на генерала Бухмейера возложили самостоятельное ведение осадных работ на правом фланге, оставив за Шильдером лишь руководство работами на левом фланге, да, кроме того, подтянули к Каларашу Днепровский пехотный полк с батареей и 2-ю драгунскую дивизию с ее артиллерией и Уральским N 2 казачьим полком, а Селенгинский пехотный полк с 6 орудиями и Донской казачий N 40 полк присоединили к войскам осадного корпуса.

22 мая генерал Шильдер вновь произвел, в 5 часов пополудни, взрыв мины в голове наших работ против Араб-Табии, чтобы облегчить этим доступ к неприятельскому укреплению. Турки после этого открыли сильный огонь из всех своих батарей, а в 7 часов вечера произвели значительную вылазку против редута на левом фланге наших траншей. Три неприятельские колонны, преимущественно из волонтеров, кинулись на батарею с фронта и с левого фланга, где предварительно скрытно собрались в лощине. Несмотря на сильный картечный и штуцерный огонь как с атакованного редута, так и с соседней правой батареи, турки бросились вперед, достигли рва и через амбразуры ворвались в укрепление. Артиллерийская прислуга и слабое пехотное прикрытие вступили в рукопашный бой, а два батальона Елецкого полка, находившиеся в резерве, выбили врага штыками. Турки оставили на месте близ редута около 50 тел, но и наши потери доходили до 125 человек.

Энергичная вылазка турок дала князю Варшавскому повод еще раз написать государю, что неприятель "осмелел" и что трудно предвидеть конец осады, так как турки беспрестанно подкрепляют гарнизон крепости. Омер-паша, выдвигая, как было сказано, свою кавалерию к Си-листрии, дал ей инструкцию не только беспокоить неприятеля, но и отвлекать его внимание от того направления, по которому следовали в крепость подкрепления, и возможно более вводить русских в заблуждение, чаще передвигаясь для этого с места на место.

Результатом такого распоряжения турецкого генералиссимуса были неоднократные и бесцельные высылки Паскевичем летучих отрядов до одного перехода по Шумлинской дороге при получении известия о подходе к Силистрии неприятельских кавалерийских частей. Двигаясь в пункты, которые накануне были заняты турецкой кавалерией, мы, разумеется, на другой день никого там не заставали, а турки тем временем, отвлекая наше внимание, спокойно успевали продвигать в крепость запасы и подкрепления.

Но полученные фельдмаршалом сведения о направлении к Силистрии значительных подкреплений и необходимость, наконец, хоть отчасти удовлетворить общему требованию о прекращении свободного сообщения крепости с Шумлой заставили князя Варшавского принять более решительные меры. С этой целью 23 мая был сформирован под начальством генерала Хрулева особый авангард в составе бригады пехоты, кавалерийского полка, 4 сотен казаков с двумя пешими и одной конной батареями, который был выдвинут к истоку речки Алмалуй, по направлению дороги, ведущей через с. Борчма в Шумлу. Цель авангарда заключалась в следующем: 1) оберегать расположение осадного корпуса, 2) наводить нашей кавалерией неприятеля, в случае его появления, на нашу пехоту и 3) не позволять противнику гнездиться в верхней части оврага, по направлению к которому находилась левая оконечность наших работ. В случае же нападения на эти работы отряд должен был поддержать войска, их защищавшие.

В инструкции генералу Хрулеву было подробно сказано, где и как выбрать позицию, как выставить передовые посты, и в заключение указывалось, что кавалерия отряда отнюдь не должна была увлекаться приманкой легкой удачи и отходить на такое расстояние, на котором не могла бы быть вовремя поддержана; ей ставилось, напротив, целью завлекать неприятеля и наводить его на нашу пехоту. Таким образом, и здесь главная задача отряда Хрулева сводилась к защите осадного корпуса от нападения, а не к блокаде крепости и даже не к желанию затруднить сообщение Силистрии с Шумлой, так как для этой цели отряд следовало выдвинуть более к западу, хотя бы к Калапетри, на центральную позицию между осадным корпусом и Дунаем.

С назначением генерала Бухмейера самостоятельным руководителем работ на нашем правом фланге атака там пошла несколько живее, и в ночь на 24 мая мы продвинулись здесь своими траншеями вперед в направлении тыла Песчаного укрепления и заложили новые батареи для действия против этого укрепления. На левомфланге атаки работы в эту ночь состояли в установке двух мортир в воронке N 2 для действия по внутренности укрепления, в приближении тихо по капители бастиона Араб-Табия на 8 саженей к контрэскарпу и в производстве и короновании третьей воронки. В следующую ночь была образована новая воронка, и, несмотря на то, что неприятель старался помешать нашим работам, действуя по ним артиллерийским и ружейным огнем из-за завалов, а также тревожа в продолжение ночи рабочих и прикрытие малыми вылазками, мы подошли двойной тихой сапой к контрэскарпу Араб-Табии на 4 сажени. К вечеру 27-го мы подошли уже к контрэскарпу на полторы сажени и приступили к деланию спуска в ров и перехода через него, который в течение ночи был окончен.

Со своей стороны Омер-паша принимал все более и более энергичные меры к подкреплению гарнизона крепости и к "гипнотизированию" князя Варшавского. Так, 26 мая им направлен был из лагеря при Казали-Девэ к Силистрии отряд Бейрама-паши в составе 5 батальонов, 700 башибузуков и 6 конных орудий, который должен был занять лес Дели-Урман, прилегавший к левому флангу нашего расположения под крепостью, с целью беспокоить нас с этой стороны и содействовать сообщению с крепостью.

Турки вполне достигли этим своей цели. Фельдмаршал все более и более волновался, ожидая скорого появления союзников противника из Шумлы, что на фоне вызывающего поведения Австрии заставило его даже отдать 26-го числа распоряжение приготовиться к снятию осады, и только полученные в тот же день успокоительные известия из Вены временно задержали исполнение этого приказания.

Вообще союзники, видимо, начинали прозревать истинное положение дел под Силистрией, что можно заключить из следующих строк письма маршала С.-Арно, только что посетившего Варну, к военному министру: "Выходит, что Силистрия продолжает успешно сопротивляться русским, которые, кажется, не приняли до сих пор никаких мер к правильной осаде. Они ограничиваются атаками открытой силой или нечаянными нападениями против внешних укреплений, нападениями, которые никогда не удавались и только влекли громадные потери для атакующего. Недостаток ли материальных средств или же распространившаяся по стране весть о нашем сосредоточении и ожидаемом наступлении наших колонн заставили их отказаться от прочного утверждения перед Силистрией, которую они рассчитывали покорить одним ударом, - я этого не знаю. Но дело в том, что положение крепости, которая по первоначальным предположениям Омера-паши сегодня должна была быть в руках неприятеля, до сих пор не было существенно поколеблено". Французский главнокомандующий выражал далее надежду, что крепость продержится еще долго и что ему не представляется невозможным, что движение вперед союзных армий, хорошо скомбинированное и направленное вовремя, не освободит крепости.

Таким образом, мысль о движении союзных армий на помощь Силистрии впервые облеклась в реальную форму в голове союзного главнокомандующего лишь 29 мая, т. е. когда крепость при энергичном и умелом ведении дела давно должна была быть в наших руках. Да и то эта мысль явилась у маршала С.-Арно как следствие непонятного для него поведения под Силистрией князя Варшавского.

28 мая фельдмаршал решил лично произвести грандиозный маневр под стенами Силистрии с отрядом в 31 бат., 32 эск., 8 сот.. 9 пеш. и 3 кон. батарей. Цель этого маневра заключалась отчасти в обозрении отдельных неприятельских укреплений и расположения турецких войск, а также в намерении показать неприятелю значительность наших сил; основная же идея Паскевича состояла в обучении войск маневрировать и устраиваться в виду неприятеля.

Все выведенные из лагеря войска были подразделены на отряды генерала Хрулева (8 бат., 8 эск., 4 сот. и 3 бат), генерала Гротенгельма (13 бат., 22 эск., 4 сот. и 8 бат.) и Артамонова (10 бат., 2 эск. и 1 бат.). Кроме того, в лагере оставались в полной готовности к выступлению 15 бат, 4 эск. и 26 пеш. ор., за исключением войск, находившихся в траншеях.

Фельдмаршал двинулся в 10 часов утра во главе всего отряда в одной походной колонне по дороге к Калапетри, при подходе к которому была открыта неприятельская кавалерия в числе до 4 000 коней. Тогда Паскевич приказал произвести следующий маневр.

Хрулеву с его отрядом обойти с. Калапетри, подняться на высоты и, выстроившись на них, дать знать об этом тремя выстрелами. Гротенгельму обогнуть овраг, идущий к Абдул-Меджиду, и выстроиться в первый боевой порядок, примкнув левым флангом к с. Калапетри; когда же генерал Хрулев даст условленный сигнал, то Гротенгельму начать наступление с барабанным боем, но куда? - неизвестно, вероятно, прямо перед собой. Генерал Артаманов должен был построиться в резервный порядок за правым флангом генерала Гротенгельма.

Турки, узнав о выходе из лагеря нашего внушительного отряда, никак не могли предположить, что цель этого выхода заключалась лишь в обучении под стенами Силистрии войск маневрированию, наподобие того, как это делалось в Красносельском мирном лагере, а потому начали искать каких-либо реальных целей, которыми мог задаться русский фельдмаршал. И действительно, в этот день должен был прибыть в Силистрию из Шумлы транспорт с запасами и, кроме того, подойти отряд Бейрам-паши, о котором было сказано выше. Опасаясь, что мы имеем намерение помешать тому или другому, противник решил отвлечь внимание русских и действовать своей кавалерией против отряда генерала Хрулева, наиболее для них опасного, так как им сначала показалось, что он направляется по дороге на Альфатар.

Два полка регулярной турецкой кавалерии с конной батареей и целой массой иррегулярной конницы двинулись против Хрулева. После нескольких кровопролитных рукопашных схваток с нашими казаками и Вознесенскими уланами, которые были поддержаны Замосцьским и Люблинским полками, турки отступили под прикрытие своих фортов, а их бивак был сожжен.

Тем временем с Абдул-Меджида был открыт сильный огонь по колонне генерала Гротенгельма, при которой находился и фельдмаршал. Одно ядро упало около лошади Паскевича, и он был контужен. Оставшись при войсках до окончания перестрелки, фельдмаршал после этого пересел в дрожки и поехал в Калараш, а войска пошли домой. Во время пути состояние здоровья Паскевича сильно ухудшилось, так что он принужден был лечь в постель. 30 мая фельдмаршал уведомил государя о приключившемся с ним несчастье, которое не позволит ему недель 6 - 8 сесть на лошадь. Упоминая далее об увеличившейся после контузии лихорадке и о полном расстройстве нервов, князь Варшавский всеподданнейше доносил о своем отправлении в Яссы, где он предполагал ожидать улучшения состояния здоровья. "Осада Силистрии, - были заключительные слова отъезжающего главнокомандующего, - идет упорно и неудовлетворительно, так что мы и первого форта не взяли". В командование армией на прежних основаниях вступил князь Горчаков.

1 июня, в день отъезда фельдмаршала из армии, был смертельно ранен в траншеях и генерал-адъютант Шильдер, энергичный и доблестный руководитель осады. Эти два "знаменательные", по словам Коцебу, события должны были оказать влияние на дальнейший ход атаки крепости. Нет сомнения, что присутствие Паскевича при армии вносило деморализующий элемент в ведение нами силистрийской операции.

Глубоко не желавший, по соображениям того или иного характера, взятия Силистрии, привыкший в течение десятков лет быть полновластным советником государя и, скажем более, избалованный императором Николаем, фельдмаршал был в вопросе об осаде крепости поставлен государем на место и принужден был исполнять его неуклонную волю. Но Паскевич не имел достаточного гражданского мужества просить отозвать его при таких условиях из армии и не имел умения или доброй воли, оставшись при армии, исполнить повеление своего царя с напряжением всех своих душевных и умственных сил. Основная идея Паскевича была не взятие Силистрии, а выполнение своего собственного плана, и эта двойственность в характере работы главнокомандующего должна была проходить красной нитью через все органы управления армией и вносить деморализующее в смысле единства действий начало. Прав или не прав был Паскевич в вопросе о плане кампании, но при данных условиях нахождение его при армии было вредно, и отъезд фельдмаршала являлся действительно знаменательным фактом. К сожалению, только злой гений Паскевича, как увидим ниже, и из Ясс витал не без вредного влияния над Силистрией.

Погиб и Шильдер. Не могла остаться без влияния на дальнейшую судьбу осады Силистрии также и смерть этого генерала. Талантливый, обладавший необходимым военным чутьем, инженер Шильдер со своей энергией и верой в успех дела был душой осады, но чрезмерная его нервность, а может быть, и несколько рискованный, не чуждый увлечениям план овладения крепостью сделали ему врагов среди ближайших советников фельдмаршала. Мы нарочно

Привели выше выписки из дневника генерала Коцебу, чтобы поднять завесу на сферу тех не поддающихся иногда исследованию историка отношений, которые влияют на то или другое направление событий. Шильдеру не дали исполнить его план завладения крепостью в полном объеме, но все неудачи свалили на его седую голову. Так или иначе, но лишь он один представил определенный план атаки крепости, заключавшийся в быстром приближении к береговому бастиону, пользуясь тем, что грозной Араб-Табии в то время еще не существовало. Если принять во внимание силу нашей артиллерии на левом берегу Дуная, неготовность гарнизона крепости, моральное влияние на неприятеля нашей удачной переправы и энергичной атаки, то весьма вероятно, что крепость пала бы в срок, указанный Шильдером, но при условии полной осады Силистрии и ведения дела без перерыва и с направлением всей энергии к выполнению точно определенной задачи. Однако насколько все то, что действительно происходило под Силистрией, не соответствовало этим условиям.

Широкий полет мысли Шильдера был скован фельдмаршалом, Коцебу, а может быть, и другими. В чем заключались в полном объеме предложения этих лиц в отношении атаки крепости, мы не знаем, так как этих предложений, судя по сообщению князя Горчакова военному министру, и не было; все сводилось к желанию завладеть Араб-Табией, и впервые лишь 31 мая генерал Коцебу сознался князю Горчакову, что так вести осаду грешно и что ее следовало бы вести с полным напряжением сил со стороны Абдул-Меджида или же совсем снять. Таким образом, предложение Шильдера сводилось к взятию крепости, предложение же фельдмаршала было направлено лишь к узкой цели взятия Араб-Табии, после чего только должны были начать рассуждать о способе овладения Силистрией.

В этом предпочтении, отданном Паскевичем Арабскому форту, можно видеть давление на него все той же его основной мысли - опасения атаки нашего осадного корпуса союзниками турок, при которой нахождение на нашем правом фланге турецкого форта являлось для нас опасным.

Следовательно, генералу Шильдеру пришлось вести осаду по плану, совершенно не сходному с его предположениями, и если он взялся за это дело, то только с целью вовлечь нас в осадные работы, полагая, что впоследствии ему удастся направить их соответственно его предложениям. К сожалению, этого не случилось. Осадные работы, ведущиеся без общего руководства, в той борьбе влияний и мнений, которые существовали в главной квартире, не могли идти успешно, хотя благодаря энергии Шильдера они были ко времени отъезда Паскевича доведены до рва Араб-Табии.

После отъезда фельдмаршала и при известной мягкости характера князя Горчакова распри по поводу ведения осады должны были еще более усилиться. И действительно, 1 июня генерал Шильдер набросал черновую записку князю Горчакову, в которой "почтительнейше" объявлял ему свою "личную твердую волю", что он может продолжать и довести до конца работы по взятию Силистрии, но при выполнении со стороны главнокомандующего определенных условий. К сожалению, условия, которые собирался ставить знаменитый инженер князю Горчакову, остались для истории неизвестны, так как он, не докончив записки, поехал в траншеи, где и был смертельно ранен. Потеряв талантливого инженера, который при всех своих странностях был отмечен выдающимися дарованиями и силой характера, способной вырвать необходимое ему решение, главная квартира лишилась и строптивого противоборства со взглядами ближайших сотрудников князя Горчакова.

Обратимся к ходу осадных работ под Силистрией. 28 мая, во время производства князем Варшавским рекогносцировки, против Араб-Табии был закончен переход через ров, продолжалось коронование контрэскарпа и выведена минная галерея под фланг бастиона неприятельского укрепления.

В ночь на 29-е, около четыре часов утра, были произведены последовательно один за другим два взрыва, обрушившие бастион неприятельского укрепления. Наружный обвал воронки был занят 12-й ротой Пражского полка. Не заметив внутри укрепления неприятельские войска, саперы и рота Пражского полка по собственному почину двинулись в укрепление, в котором к этому времени турками заканчивалась постройка редута, о чем наши войска не были осведомлены. Тогда неприятель, выйдя в трех колоннах из-за редута, атаковал наш маленький отряд, который отошел в воронку, поддержанный остальными ротами 1-го батальона Пражского полка. К сожалению, перед сигналом горна прочие батальоны этого полка были отведены в задние траншеи и теперь, из-за глинистой почвы и сильного дождя, не успели своевременно поддержать свои передовые части. Прибывший на место схватки генерал Бельгард направил на поддержку пражцев батальон Кременчугского полка, который находился в лощине на левом фланге наших траншей, и боевой дух был восстановлен; воронка осталась в наших руках, а последовавшая вслед за этим вылазка турок была отбита. Смелая попытка пражского батальона, предпринятая в то время, когда ближайшие поддержки были отведены далеко назад, не принесла пользу делу и сто-илз нам 200 человек убитыми и ранеными. Турки скрыли от своих союзников понесенные ими потери, а само дело было ими представлено как блестящее отбитие атаки на Араб-Табию 16 батальонов русских, которые потеряли при этом более 2000 человек.

В 7 часов утра турки сделали вылазку против правого фланга наших работ, но были легко отбиты, и работы по всему фронту атаки продолжались весь день беспрепятственно.

Тем временем контуженый фельдмаршал не переставал заботиться об осаде Силистрии. 29 мая он приказал снять с батарей атаки осадные орудия, за исключением 16 полупудовых мортир, и заменить их полевыми орудиями, а вслед за этим снабдил генерала Шильдера следующим секретным предписанием:

"Есть известие, что неприятель усиливается под Силистрией, и, может быть, придется снять саду, чтобы идти к нему навстречу. Но, как теперь еще обстоятельства не те, чтобы снять осаду, и продолжение работ, собственно против нагорного форта, доставит ту выгоду, что неприятель будет почитать себя в осадном положении, то предписываю: 1) вести дело так, чтобы осада могла быть, в случае надобности, снята в самое короткое время, и для сего никаких работ не производить, кроме саперных и минных против нагорного форта; 2) все излишние материалы и инженерные принадлежности, кои не суть необходимы для производства вышеозначенных саперных и минных работ, в первом пункте поименованных, отнести к осадному инженерному парку, дабы оттуда их можно было немедленно отвезти за Дунай".

При наличии таких приказаний странно звучит выраженное Паскевичем почти одновременно с этим предписанием в письме к государю удивление, что осада идет "туго" и мы и одного форта не взяли! Генералу Шильдеру была предоставлена, таким образом, лишь свобода в производстве минных работ, которые и продолжались безостановочно.

30 мая мы старались препятствовать своим сильным огнем работам турок по окончанию редута, выдвинулись траншеей еще влево от крайнего редута на 20 саженей, заложили там батарею на 8 орудий и повели из колодцев, вырытых в сапе, венчавшей контрэскарп, шесть галерей, чтобы заложить мины под бруствер самого укрепления.

Между тем, видя нашу пассивность, турецкие отряды, высланные Омером-пашой из Шумлы, все смелее приближались к Силистрии. Так, отряд Гассана-паши силой в 23 батальона перешел к Гизенли (Guizenli), будучи сменен на своей первой позиции Измаилом-пашой с 6 батальонами. Летучая бригада Бейрама-паши, английского офицера на турецкой службе, вошла в связь с крепостью и усилила гарнизон ее двумя батальонами. Все эти передвижения делались не с целью заставить нас снять осаду, что маршал С.-Ар-но считал предприятием, полным случайностей и опасности, а лишь чтобы отвлечь наше внимание и оказать гарнизону моральную и материальную поддержку. В самой крепости, воспрявшей духом, работы шли полным ходом. Турки для того, чтобы приостановить нашу атаку против Песчаного укрепления, приступили к целому ряду контрапрошных работ, влиянию которых они и приписали приостановку нашей атаки против этого укрепления, в действительности вызванной вышеприведенным предписанием князя Варшавского. Редут в Араб-Табии был совершенно закончен, и турки начали устройство второго ретраншамента позади Арабского форта, так что даже после взятия этого форта мы не могли бы, по словам полковника Диё, начать атаку главной ограды, а должны были бы атаковать этот новый ретраншамент. Но гарнизон Сили-стрии продолжал сильно страдать от огня наших батарей с левого берега реки, которые анфилировали всю восточную половину крепостной ограды и передовых фортов.

Турки, которые, по словам подполковника Тотлебена, начали немного зазнаваться, с 1 июня ежедневно производили вылазки против той или другой части осадных работ, но всегда были с успехом отбиваемы, и работы шли своим порядком. На ночь большая часть неприятельского гарнизона выводилась из крепости и располагалась ближе к передовым фортам в ожидании нашей атаки.

4 июня нами был за венчанием контрэскарпа Арабского форта устроен траншейный кавальер для действия по внутренности неприятельского укрепления, а на следующий день минные галереи были закончены и кавальер доведен до должной высоты, так что открывал внутренность неприятельского укрепления. В половине шестого вечера 7 июня нами были взорваны мины, заложенные под бруствер Араб-Табии. Вслед за взрывом был открыт огонь со всех наших батарей, устроенных в траншеях, на левом берегу Дуная и на островах; огонь продолжался полтора часа и заставил замолчать неприятельские батареи. Взрывом была обрушена значительная часть бруствера, доставившая возможность нашим батареям левого фланга действовать по внутренности неприятельского укрепления. На рассвете этот обвал был занят нашими войсками и коронован турами.

У союзников, несмотря на победные донесения из Силистрии, положение этой крепости все-таки вызывало серьезные опасения. С.-Арно полагал, что она должна будет пасть в самом скором времени, если союзные войска не будут в состоянии своевременно двинуться вперед. Омер-паша предполагал, с целью оттянуть падение Силистрии, начать наступление против русской армии с сильным отрядом, но не для атаки нас, что признавалось рискованным, а лишь с целью демонстрировать свою решимость и, отвлекая внимание князя Горчакова, облегчить положение крепости. Однако турецкий генералиссимус опасался пододвинуться близко к Силистрии только со своими войсками и просил даже при этом демонстративном движении поддержки у союзников, которые должны были выдвинуть свой отряд к Базарджику и этим обеспечить поддержку правого фланга турок. Маршалу С.-Арно нельзя уже было более утешать своего турецкого товарища той "моральной" поддержкой, которая ему оказывалась до того времени сосредоточением союзных авангардов в Варне, и он решил выдвинуть к Базарджику дивизию Канробера. Но Омер-паша, получив сведение, что русская армия под Силистрией достигает 70 000, признал задуманную демонстрацию рискованнойм, решил ограничиться лишь действием высланных уже вперед отрядов, и движение дивизии Канробера к Базарджику было отменено.

Высланные к Силистрии из-под Шумлы неприятельские отряды искусно пользовались отсутствием осады крепости и продолжали снабжать ее продовольствием и подкреплениями.

Турецкий генералиссимус уже после снятия осады сообщал маршалу С.-Арно, что принятый им способ беспокоить русскую армию под Силистрией высылкой летучих отрядов из 3 - 4 кавалерийских полков с артиллерией и несколькими батальонами дал отличные результаты и подкрепления в крепость проходили, не будучи ни разу атакованы русскими войсками.

Необходимость полной осады сознавалась в нашей главной квартире все более и более, но к этой необходимой мере у нас не решались приступить и после сдачи Паскевичем командования армией. Принимались лишь полумеры в виде высылки на дорогу из Шумлы в Силистрию особых отрядов, которые, стесненные подробными инструкциями и связанные в своих действиях, не могли прекратить сообщения крепости с Шумлой.

Кроме отряда генерала Хрулева, выдвинутого, как известно, к верховью Алмалуйского оврага, 1 июня был сформирован особый отряд генерала Павлова силой в 14 бат., 16 эск., 5 сот. и 38 ор., которому было приказано расположиться у д. Калапетри, поддерживать связь с отрядом генерала Хрулева, наблюдать все пути от Шумлы и стараться отрезать транспорты, идущие к Силистрии. Но турки, выставив западнее отряда генерала Павлова заслоны, продолжали под их прикрытием свободно сообщаться с крепостью.

В настоящее время является непонятным и странным, каким образом возможно было допустить, что 16 эскадронов и 5 сотен, опиравшиеся у Калапетри на 14 батальонов и 38 орудий, могли дозволить свободное сообщение турок с крепостью? Обстоятельство это можно объяснить отсутствием широкого размаха в кавалерийской разведке и в направлении ее на юг, а не на запад; любимым местом высылки наших разъездов было с. Афлотор, как будто бы к югу, а в особенности к западу от него кончался весь мир. Хотя обучение нашей кавалерии тех времен и было более направлено к нанесению ударов массой, а полевая служба была вообще в упадке, но трудно предположить, чтобы здравый смысл не указал необходимости расширить зону разведки и наблюдения. Полагаем, что причину такого явления следует искать в другом. Страх Паскевича перед ожидаемым наступлением всей союзной армии из Шумлы был так велик, так открыто выказывался и постоянно напоминался, что им были загипнотизированы чуть ли не все военачальники, которые обращали исключительное внимание на то, как бы не пропустить наступающих союзников турок и не быть разбитыми отдельно, а до остального им было мало дела. Если прибавить к этому страх, который все военачальники, не исключая и князя Горчакова, питали к грозному фельдмаршалу, и строгую кару, грозившую с его стороны за самостоятельное решение, то картина будет ясна. Чтобы не быть голословным, приведем следующую выдержку из журнала военных действий: "2 июня в семь часов вечера против отряда генерал-лейтенанта Павлова показались две кавалерийские колонны. Отряд немедленно стал в ружье; колонны отошли в крепость". И только! Отряд силой почти в дивизию пехоты и дивизию кавалерии, высланный разведывать и отрезывать транспорты, при виде кавалерийских колонн думает лишь об обороне, а между тем под прикрытием этих колонн турки провезли в крепость запасы и подкрепления. Конвоировали эти запасы всего три батальона и два кавалерийских полка.

3 июня отряд генерала Павлова был возвращен в главный лагерь, не принеся никакой пользы. Но так как в главной квартире были получены сведения о передвижении войск между Силистрией и Рущуком, то в этот же день был сформирован новый отряд, под начальством князя Бебутова, силой в 10 бат., 16 эск., 1 полка казаков и 32 ор., который предназначался для прекращения сообщений между Силистрией, Рущуком и Шумлой. Князь Бебутов был снабжен предписанием князя Горчакова в обычном духе, связывавшем осмысленное решение задачи и намного умалявшем пользу предпринятой меры. В предписаниях князя Горчакова не было, как уже неоднократно говорилось, краткого изложения обстановки и задачи, а было видно старание все предусмотреть и издали руководить отрядом во всех мелочах. Так и в данном случае князю Бебутову указывалось 4-го числа выступить на Калапетри, переночевать у Войдемира или где-либо поблизости и на следующий день направиться через Казымир к Бобуку, впереди которого оставаться до получения приказания. Отряду было предписано бдительно наблюдать за происходившим вокруг крепости, разведывать и заблаговременно открывать следование войск и транспортов со стороны Шумлы, причем разрешалось атаковать незначительные части противника и не вдаваться в бой с превосходящими силами. Это последнее предостережение проходило красной нитью по всему предписанию и должно было связать руки исполнителю. Князь Горчаков рекомендовал даже избегать частных схваток, в особенности кавалерийских, и держать этот род оружия за второй линией пехоты.

Трудно было при таких условиях раскрыть и помешать сообщению Омера-паши с крепостью, которое этот последний организовал как будто нарочно способом, парализовавшим активные действия князя Бебутова. Но Бебутов не побоялся атаковать встреченные у Бабу и Войдемира турецкие отряды и этим временно прекратил сообщение крепости с войсками Омера-паши.

В то время как осадные работы против Араб-Табии приближались понемногу к концу, главные руководители наших операций на Дунае переживали смутное время нерешительности относительно того, как быть дальше с Силистрией. Давно готовое в голове фельдмаршала решение снять осаду не могло быть легко приведено в исполнение ввиду категорически высказанной воли государя, и теперь к выполнению этого решения приходилось подходить с другой стороны. Начался период советов, высказываний и собирания мнений относительно дальнейших действий под Силистрией, чтобы на них уже основать новое представление государю о необходимости отвести армию за Дунай. В течение мая случалось как-то так, что одновременно с личным письмом Паскевича государю князь Горчаков писал по тому же предмету подробное письмо военному министру, вполне солидарное со взглядами фельдмаршала, а этот последний присовокуплял в своем письме государю, что вполне разделяет взгляды Горчакова. Таким образом давление на государя шло уже с двух сторон. Однако и это не воздействовало. Князь Варшавский пожелал узнать мнение, продолжать ли осаду Силистрии, и от генерал-адъютанта Лидерса. Было ли это следствием растерянности старого фельдмаршала, вызванной неуспешными действиями, или же Паскевич предполагал подтвердить свои доводы перед государем и мнением такого авторитетного лица, как Лидере, - сказать трудно. Генерал Лидере решительно высказался против снятия осады, находя это во всех отношениях невыгодным. "Употребив более двадцати дней для осадных работ, - писал он, - и понеся уже довольно значительную потерю, прискорбно было бы не извлечь из сего никакого результата". Так как для завладения Арабским фортом оставалось сделать немного усилий, то Лидере полагал, что дальнейшая атака главной ограды не займет так много времени. Он считал достаточным одной дивизии для продолжения осады и полагал, что мы смело можем встретить армию Омера-паши или же своевременно, при надлежащем разведывании, отступить, если бы против нас наступали превосходящие силы всей коалиции. "В настоящее же время, - кончал генерал Лидере свою записку, - остальные наши силы настолько внушительны, что, пользуясь бездействием неприятеля, можно принять самые решительные меры к ускорению осады, имея тем более в виду усиливающуюся сложность политических обстоятельств".

Эта записка не произвела впечатления в главной квартире, и 30 мая Горчаков писал военному министру письмо, полное самых мрачных мыслей.

Автор письма находил, что дела под Силистрией идут плохо. Турки, окрыленные успехом, оспаривают шаг за шагом нашу атаку на форты Арабский и Песчаный. Кроме того, в складках местности близ этих фортов держатся всегда наготове 7000 - 8000 войск, которых атаковать нам нельзя даже в случае занятия Араб-Табии, так как наши войска попадут под перекрестный огонь соседних фортов и вновь устроенных турками укреплений второй линии. Это, по словам Горчакова, заставляло нас приближаться к крепости весьма медленно (pour ainsi dire a pas de taupe). Но такой медленной атаке должно было помешать наступление 120 000 союзников турок, которое князь Горчаков ожидал не позднее как через две недели. Он полагал, что маршал С.-Арно будет наступать двумя потоками: из Шумлы для атаки нашей армии и через Базарджик, чтобы отрезать нас от мостов. Такое положение вещей, кончал князь Михаил Дмитриевич, заставляет сильно призадуматься.

На следующий день князь Горчаков занялся более определенным изложением военному министру положения вещей и своих мыслей о дальнейших действиях. 1 июня фельдъегерь повез в Петербург целую серию внушительных представлений. Здесь были всеподданнейшие письма Паскевича и Горчакова, записка этого последнего и частное его письмо к военному министру.

Заверяя государя по случаю нового своего вступления в командование войсками в чувстве самоотверженности армии, с которым она ожидала предстоявшую ей борьбу, князь Горчаков присовокуплял, что обстоятельства этой борьбы в высшей степени важны, и мысли свои, как поступить в данных обстоятельствах, он повергал через военного министра на усмотрение государя.

В своей записке князь Михаил Дмитриевич исходил из того фальшивого предположения, что союзники турок предполагают в самом непродолжительном времени двинуть против нас от Шумлы 120 000 - 150 000 человек, которым мы можем противопоставить лишь 70 батальонов и 68 эскадронов. Указывая далее на незначительность выгод, которые нам предоставит взятие крепости, а именно отвлечение этим союзников от всяких предприятий при помощи десантов, чему государь, кстати, еще не верил, и воздействие на христианские племена, что, как в то время уже выяснилось, не могло заставить их взяться за оружие, автор переходил к изложению своего плана дальнейших действий. Он сводился к продолжению осады Силистрии до тех пор, пока не будет получено положительного сведения о том, что очень большие неприятельские силы идут на нас; в таком случае он полагал снять осаду и приготовиться к действию в поле. Если неприятель пойдет на нас вразброд, то бить его по частям и потом вновь осадить Силистрию; но если бы союзники "совокупно и благоразумно" вознамеривались нас атаковать превосходящими силами, то перейти на левый берег реки и отражать все попытки противника к переправе. Когда же неприятель будет ослаблен подобными действиями, то снова перейти в наступление, взять Силистрию и Рущук и зимовать в западной Болгарии. Князь Горчаков полагал, что тогда наш успех над союзниками воздействует на славян и восстание их разовьется с большей силой, совершенно забывая, что несколькими строками выше он писал, что славянские племена "вовсе не показывают готовности серьезно взяться за оружие". Наконец, в случае войны и с Австрией князь Михаил Дмитриевич полагал перейти на левый берег Дуная и отбиваться во все стороны двумя или тремя потоками, а где невозможно будет одолеть врага, там с честью умереть.

Этот план, в котором на снятие осады Силистрии и на переход армии на левый берег реки указывалось как на крайнее средство, когда обстановка сделает для нас невозможным дальнейшую атаку крепости, вполне соответствовал, как мы знаем, и взглядам государя; немудрено поэтому, что император Николай на нем написал: "Я совершенно согласен на этот план, близкий к моему начертанию". Но к записке было приложено частное письмо князя Горчакова к военному министру, общий тон которого несколько расходился с запиской, и в нем сильно проглядывало тяготение автора на левый берег Дуная.

Одновременно с князем Горчаковым писал в Петербург и князь Варшавский. "Совершенно разделяя мнение" князя Михаила Дмитриевича, Паскевич выражал государю свое убеждение, что при наступлении неприятеля в превосходящих и соединенных силах было бы для нас пагубно принять сражение на правом берегу реки. "А между тем, - присовокуплял Паскевич, - князь Горчаков не смеет перейти реку, даже когда это будет совершенно необходимо для спасения армии. Может быть, еще время будет дать ему сие разрешение, если то благоугодно Вашему Императорскому Величеству".

В тот же самый день государь писал князю Варшавскому. Император Николай находился в тревожном настроении. Только что полученные известия о несчастном деле Карамзина и Сельванском штурме, а также о сделанном Австрией предложении по отводу войск из княжеств посодействовали фельдмаршалу получить наконец от государя условное разрешение снять осаду Силистрии, о котором вслед за этим так сожалел император Николай и которым поспешил воспользоваться фельдмаршал, не без основания боясь могущей быть отмены.

"Австрия принимает решительно враждебные меры, - писал государь, - и доселе удерживается только еще отказом короля Прусского на предложение нам безусловных уступок. Он требует, чтобы были взаимные предложения и противникам нашим.

Итак, настало время готовиться бороться уже не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать за бесстыдную неблагодарность. Сейчас получил донесение, что австрийцы будут готовы не раньше 1/13 июля...

Ежели до получения сего письма Силистрия не будет еще взята или совершенно нельзя будет определить, когда взята будет, думаю, что осторожность требует снять осаду..."

Государь предполагал в таком случае оставить против Силистрии, на левом берегу реки, для охранения нашего тыла и фланга генерала Лидерса с полутора дивизиями пехоты и необходимой кавалерией, а остальные войска сосредоточить на левом берегу реки, выше Силистрии, где и ожидать дальнейших событий. "Ежели война с австрийцами будет неизбежна, - писал государь, - ты в совокупности сил своих найдешь возможность и случай приобрести новую неувядаемую славу, горько наказав вероломных и неблагодарных подлецов".

Свое письмо государь кончал успокоением Паскевича насчет союзников, положение которых не позволяло им скоро появиться на берегах Дуная.

На условное согласие императора Николая снять осаду Силистрии воздействовала, таким образом, исключительно решительная угроза Австрии и желание обратить всю силу своего оружия против этого коварного облагодетельствованного врага. И уже в следующем своем письме государь поставил предел данному им условному согласию. "Снять осаду, - писал он, - будет нужно, думаю, ежели не будет уже никакой надежды скоро овладеть, а неприятель будет близок и в силах". В этом же письме государь настойчиво указывал Паскевичу уехать лечиться подальше от армии, в Киев или Гомель, находя, что "нет удобства больным оставаться среди военных действий и озабоченным всем, что происходит".

Но участь Силистрии, как и следовало ожидать, была решена фельдмаршалом до получения последнего письма императора Николая.

Наши осадные работы против Араб-Табии дошли после взрыва мин 7-го числа до своего предела. Оставалось приступить к финальному акту осады - занятию укрепления открытой силой. Это было тем более необходимо, что турки почти что не держали войск в самом форте, а сосредоточили большие массы резервов вблизи, за складками местности. Атака открытой силой Араб-Табии и Песчаного в принципе и была решена, но, к несчастью, 7-е число пришлось на понедельник, и атаку решили отложить на ночь с 8 на 9 июня.

На этот раз подготовления к штурму были сделаны во всех подробностях и успех дела был по мере сил обеспечен.

Песчаный форт должен был атаковать генерал Заливкин с Забал-канским полком, имея в частном резерве Брянский егерский полк; Араб-Табию - генерал Веселитский с Замосцьским полком, имея в частном резерве Люблинский егерский полк. Траншеи в промежутке между обоими фортами предназначался атаковать Камчатский полк. В общий резерв назначались Полтавский, Пражский и Егерский князя Варшавского полки. Общее начальство над всеми войсками, предназначенными для атаки, вверялось генералу Бельгарду.

К каждой атакующей колонне присоединялись саперы и по взводу стрелков для приспособления к обороне и занятия взятых неприятельских укреплений, а также команды охотников, вызванных из полков, предназначенных для атаки.

Войскам надлежало прибыть на сборные пункты к часу пополуночи и начать атаку на рассвете по сигналу, данному с одной из батарей букетом ракет. По этому сигналу Забалканский полк атакует Песчаное укрепление с фронта и тыла, Камчатский - промежуточные траншеи, после чего, взойдя на гору, заходит правым плечом, чтобы взять в тыл Арабское укрепление, которое с фронта атакует Замосцьский полк. По овладении этими укреплениями войска останавливаются и стараются в них укрепиться.

Полки, предназначенные для атаки, принимают следующее построение: впереди охотники с лестницами, непосредственно за ними один батальон в ротных колоннах, причем две роты идут впереди, а другие две поддерживают их; за ними в частном резерве - второй батальон, за которым в общем полковом резерве остальные два батальона в полувзводных колоннах из середины.

Начальникам приказано было собрать офицеров и дать им подробные словесные указания. Войскам действовать холодным оружием и отнюдь не стрелять; на "ура" бросаться не далее как с 50 шагов. Следовало избегать слишком большого скопления войск на атакованных пунктах, поэтому частные резервы должны были следовать на расстоянии 200 шагов, а полки второй линии вводить в дело лишь в крайности. Люди были предупреждены, что так как укрепления решено взять во что бы то ни стало, то сигнала "отбой" не будет и ему не верить.

Для отвлечения внимания неприятеля должны были одновременно с атакой, т. е. на рассвете, начать демонстративное наступление также отряды генералов Хрулева и князя Бебутова, первый - по лощине между Араб-Табией и Абдул-Меджидом и второй - против этого последнего. Кроме того, генерал Хрулев должен был ночью выстроить и вооружить на левом фланге атаки батарею на 12 орудий для обстреливания тыла ложементов и резервов, расположенных в овраге за Араб-Табией.

В течение 8 июня атака должна быть подготовленной действиями всех наших батарей, для чего в траншеи вновь было ввезено несколько осадных орудий.

Однако на этот раз штурму не суждено было состояться. Генерал-адъютант Коцебу описывает в своем дневнике день, предшествовавший штурму, следующим образом:

"8 июня. У нас много работы с приготовлениями к атаке. Все в хорошем расположении духа и полны надежд. Диспозиция хорошо составлена, и сомневаться в удаче нельзя. Помолившись, я в девять часов поехал в траншеи, чтобы там провести ночь. Горчаков был там же; он был сильно озабочен и был единственный в армии, который сомневался в успехе. В час войска должны были начать движение с тем, чтобы с рассветом начать атаку. Мы немного прилегли в палатке Бельгарда, но заснуть не могли. Вдруг слышен шум. Прибыл адъютант фельдмаршала с бумагами - приказом снять осаду крепости и отступить за Дунай! Значит, судьба положила иначе. Фельдмаршал убежден, что Австрия нам объявит войну и атакует нас с тыла. Призрак, который парализует наши действия".

Войскам разосланы были приказания вернуться в лагерь. Надо было видеть, пишет один из очевидцев, и слышать в ту минуту солдат. Явное негодование за обманутые надежды громко высказывалось в их рядах.

Чем же было вызвано такое экстренное приказание о снятии осады? 6 июня фельдмаршал получил письмо государя от 1 июня с условным согласием на снятие осады и в ту же минуту отправил со своим адъютантом, графом Протасовым, следующее предписание князю Горчакову:

"Государь Император в собственноручном письме от 1 (13) июня, в копии при сем для вашего собственного сведения прилагаемом, Высочайше разрешить соизволил снять осаду Силистрии, ежели до получения письма Силистрия не будет еще взята или совершенно нельзя будет определить, когда взята будет.

А как по донесениям вашим видно, что Силистрия еще не взята и времени, когда она взята будет, совершенно определить невозможно; как притом, по сведениям на месте полученным, можно с достоверностью полагать, что австрийцы будут готовы начать действия между 1 и 4 июля нового стиля, следовательно, восемью днями ранее; как между тем французы и англичане, соединясь с турками, могут, по вашим сведениям, в числе 100 тысяч прийти на помощь Силистрии; как при сих обстоятельствах вы сами в письме к военному министру признаете необходимым снять осаду Силистрии, то, по всем сим соображениям, я со своей стороны решительно полагаю осаду Силистрии, не теряя времени, снять, а войска наши перевести на левый берег Дуная".

Предписание знаменательное, которое показывает, что князь Варшавский ясно понял, предпринимая столь важное решение, что условное согласие государя надо надлежащим образом мотивировать, и большая часть этих мотивов легла на послушную голову князя Горчакова. Невольно вспоминаются при этом справедливые, но, к сожалению, запоздавшие слова позднейшего письма государя, в котором он рекомендовал фельдмаршалу уехать лечиться в Киев или Гомель, находя, что "нет удобства больным оставаться среди военных действий".

Как само предписание, так и обстановка, в которой оно было получено, давали возможность начальнику решительному, верившему в пользу того, что он предпринимает, довести дело до конца. Но весь склад характера князя Горчакова и полное его подчинение воле Паскевича делали такую решительность невозможной, и фельдмаршал мог быть уверенным в неукоснительном исполнении его предписания. "Наши желания исполняются, любезный и почтенный князь Михаиле Дмитриевич, - писал фельдмаршал в частной записке князю Горчакову. - Дай Бог, чтобы в это время вас не застала атака от турок, французов и прочих. Кажется, что дела поправляются". Князь Горчаков отменил штурм, желая избежать напрасного пролития крови и не имея возможности точно определить время падения крепости.

Так сложились события, которые заставили отменить начинавшийся уже штурм турецких фортов. Случайное обстоятельство - понедельник, приходившийся на 7 июня, дал время прийти роковому предписанию фельдмаршала до утверждения наших знамен на Араб-Табии. А кто знает, может быть, этот успех окрылил бы духом решимости князя Горчакова, и он, может быть, совершенно иначе взглянул бы на повеление князя Варшавского. Обладание же Силистрией могло перевернуть весь ход кампании, отвлекши внимание союзников от Крымских берегов на берега Дуная и заставив Австрию перенести центр тяжести своих корыстных вожделений от соглашения с западными державами на соглашение с Россией.

Ведь наступление стотысячной союзной армии являлось только следствием болезненного воображения фельдмаршала, а в действительности ввиду полной неготовности англо-французов инициатива и в этот период кампании по-прежнему, как было и в марте, оставалась в наших руках. Вместо ожидаемого князем Горчаковым наступления к Силистрии 100 тысяч союзников только один Омер-паша предполагал двинуть туда 12 июня 6 1/2 батальона, 4 кавалерийских полка и 3 батареи.

"Горько отступать перед неприятелем, - всеподданнейше доносил князь Горчаков, начиная отход за Дунай, - которого войска ваши с толикою радостью встретили бы в поле. Надеюсь, что эта тяжкая операция исполнится благополучно. Европейцы навряд ли поспеют, чтобы ей помешать, но опасаюсь, что Омер-паша придет - не прямо на меня, а к Силистрии и выждет для атаки то время, когда у меня будет на правом берегу Дуная один арьергард. Уповаю на Бога; Он будет нам покровительствовать в столь правом деле вашем и накажет неистовых врагов ваших, особенно австрийского императора, о гнусной неблагодарности которого не могу мыслить, не чувствуя волнения в крови".

Князь Варшавский ограничился лишь сухим донесением об исполнении Высочайшего повеления о снятии осады, но в своем письме военному министру выражал искреннее удовольствие, что повеление об отходе от Силистрии пришло до штурма и этим было предупреждено бесцельное пролитие крови.

На государя описываемые события произвели тяжелое впечатление. "Нельзя не жалеть о снятии осады Силистрии, сколь она не вынуждена была замыслами Австрии, - писал государь Паскевичу. - Последствия будут весьма неприятны, подняв дух турок, уронив дух наших, напрасно истративших столько храбрости и трудов. Да притом, и что главное, развязав руки союзникам - опять обратиться к исполнению своих высадок, в особенности в Крыму, куда, вероятно, все их усилия теперь обратятся". Государь как бы предчувствовал главного виновника неудачной операции против Силистрии и потому еще раз настойчиво советовал князю Варшавскому временно удалиться из армии с целью восстановления своего здоровья. "В теперешнем твоем положении, - писал император Николай, - ты сам себе вредишь, а пользы для дел не вижу, ибо на коня сесть не можешь, да притом и сдал команду Горчакову. Надо ему дать полную свободу и ответственность всех распоряжений, иначе боюсь запутанности и недоразумений, крайне опасных в столь трудных обстоятельствах".

В письме от 19 июня государь опять касается жгучего вопроса о нашем отступлении. "Итак, да будет воля Божия, - писал он фельдмаршалу. - Осада Силистрии снята. Крайне опасаюсь, чтоб дух в войсках не упал, видя, что все усилия, труды и жертвы были тщетны и что мы идем назад, а зачем? - и выговорить не смеем. Надо, чтобы Горчаков и все начальники хорошо растолковали войскам, что мы только временно отступаем, дабы обезопаситься от злых умыслов наших соседей. Это слишком важно".

В письме к князю Горчакову государь категорически указывал на главного виновника свершившегося события: "Сколько мне грустно и больно, любезный Горчаков, - писал государь, - что мне надо было согласиться на настоятельные доводы князя Ивана Федоровича об опасности, угрожающей армии от вероломства спасенной нами Австрии, и, сняв осаду Силистрии, возвратиться за Дунай, истоща тщетно столько трудов и потеряв бесплодно столько храбрых - все это мне тебе описывать незачем; суди об этом по себе!!! - Но как мне не согласиться с князем Иваном Федоровичем, когда стоит взглянуть на карту, чтобы убедиться в справедливости нам угрожавшего. Ныне эта опасность меньше, ибо ты расположен так, что дерзость Австрии ты можешь жестоко наказать, где бы они ни сунулись... Не этого опасаюсь; боюсь только, чтоб это отступление не уронило духа в войсках... Скажи всем, что я их усердием, храбростью и терпением вполне доволен и что уверен, что строгим сохранением порядка будут опять готовы на славу, когда время настанет".

В предвидении войны с Австрией государь решил усилить войска, расположенные в Царстве Польском, до таких размеров, чтобы в поле можно было выдвинуть 6 дивизий. Они должны были стать правым флангом к Висле и, прикрыв фронт свой Замостьем, выжидать удобной минуты быстро броситься на Лемберг, на коммуникационную линию войск, двинутых на Волынь.

Кроме опасения австрийцев государь высказывал свое опасение также за Крым и Анапу, видя в этом одно из важных последствий нашего отхода за Дунай.

"Но чтобы был успех, - кончал император Николай свое длинное письмо Горчакову, - нужно не дробиться чересчур и нужно единоначалие. Князь Иван Федорович сдал тебе команду, итак, действуй сам, решительно и с полной развязкой и ответственностью. Мое доверие к тебе, как и всегда было, полное. Тебе, может быть, суждено провидением положить начало торжеству России..."

27 июня Россия читала о совершившемся событии в "Московских ведомостях" следующее объявление: "По общему ходу обстоятельств генерал-фельдмаршал князь Варшавский, не признавая нужным продолжать осаду Силистрии, предписал князю Горчакову находящиеся под его начальством войска сосредоточить в Придунайских княжествах. В исполнение сего предписания осада Силистрии снята 14 июня, и осадный корпус переправился на левый берег Дуная в совершенном порядке, не понеся ни малейшей потери. Турки не осмелились даже следить за нашим арьергардом".

Известие это произвело ошеломляющее впечатление во всей России, впечатление, которое еще более увеличивалось неопределенностью самого объявления. Гордость народная была возмущена до глубины души, и главное тем, что наше отступление не вызывалось проигранным сражением или вообще несчастным ходом боевых операций, а лишь непонятными народу политическими соображениями, в которых все видели необъяснимую уступчивость Австрии. Общество, и в особенности Москва, было до того взволновано, что, казалось, достаточно было одного мановения царя, чтобы повторился 12-й год, направленный всей мощью гнева великого народа против коварного, неблагодарного и скрытого врага.

Киреевский, приглашая своего друга Веневитинова приехать в Москву, писал ему: "Особенно теперь пора оставить Петербург с его холерным воздухом и нерусским духом, дрожащим от австрийского кулака. Цыгарка испугала медведя. Здесь почти все сословия доходят до отчаяния известиями о наших уступках, а у вас, говорят, не скрываясь, боятся войны и просят мира. Если правда, то можно ли оставаться здоровым в таком воздухе, который так здоров для немцев".

Шевырев же, прочитав объявление в "Московских ведомостях", писал Погодину: "Признаюсь, прочитав известие нынешнее, я так упал духом, что никуда не хочется ехать. Что же? Крест Мачинский будет сорван, и луна на его место. Австрия нам приказывает! Грустно! Лучше молиться Богу и сидеть дома! В день Полтавской победы Москва читала это известие".

М. П. Погодин в это время, когда душа каждого русского патриота была возмущена поведением облагодетельствованных нами союзников турок, хотел своим живым словом направить русскую политику на тот путь, который он считал наиболее правильным.

Некоторые из его политических записок докладывались государю, который внимательно их прочитывал. Летом 1854 года государю были представлены две записки. "Мы увидели, - писал Погодин в первой из них, - что наш прежний образ действий не принес нам никакой пользы со стороны правительств и только навлек одни подозрения и возбудил против нас ненависть народов, так что мы получили в чужом пиру похмелье. Мы объявим, что оставляем Европу в покое и не хотим более принимать никакого участия в ее делах, в делах государств европейских, близких и дальних. Пусть они живут как знают и поступают как угодно". ("Так", - пометил государь.) Такой мерой Погодин считал возможным обратить общественное мнение Европы на нашу сторону и примирить с нами половину наших "фрачных врагов". Далее автор указывал на наших естественных союзников - славян, в особенности болгар, видя в них уже готового 'союзника. Император Николай, как известно, в то время не разделял уже радужных мечтаний горячего сердца Погодина.

В заключение записки Погодин рисовал государю тот подъем духа, который всколыхнул всю широкую Русь. "Мы должны благодарить Бога, - писал он, - что тяжесть упала у нас на крепкие плечи! И есть кому их поддерживать и помогать! Смотрите - по всему Царству какой несется дух, от Петербурга до Якутска и от Архангельска до Тифлиса. Как будто чует сердце у всякого русского человека, что великое совершается дело, что грозное наступает время, что приходится святой Руси сослужить великую службу. И чудные совершаются дела... Посмотрите - как следуют солдаты по всем трактам! как встречают и провожают их везде обыватели, в городах и селах. Ведь это триумфальное шествие! С какой быстротой производятся рекрутские наборы! Сколько везде является охотников! Это, говорят, на дело! Демидов предоставляет все свое имение, 20 миллионов рублей, Яковлев - пять. Юсупов снаряжает два батальона. Карамзин становится сам в ряды. Долгорукий спешит с фельдшерским ланцетом. Свистунов из статских генералов идет в военные офицеры. Блудов посылает сына. Студенты во всех университетах готовы хоть поголовно. Профессора расстаются с детьми. Архиереи, священники - во всяком видишь, кажется, Пересвета или Ослябю. Купцы жертвуют своими капиталами; бедняки несут свои лепты. Уголовный преступник в Сибири - и тот готов переродиться и совершить подвиг... О, русский человек! Сладко чувствовать, сознавать себя русским в такие минуты!"

Такова была записка, может быть, несколько увлекающегося Погодина, в конце которой он свидетельствовал, что современное состояние русского общества было "несравненно выше, чище, горячее и единодушнее", чем в 1812 году.

В Европе известие об удалении наших войск от Силистрии также произвело весьма сильное впечатление. Кроме бульварных листков, никто, разумеется, не приписал этого факта слабости нашей армии, и все видели в нем вынужденный политический ход, который должен был повлечь за собой великие события. Многие хотели видеть в этом признак наступающего мира, так как заступничество западных держав за Турцию теряло всякий смысл; другие же сознавали, что Англия и Франция не для того потратили столько средств для отправления своих армий в Варну, чтобы сейчас же увозить их обратно, искали нового объекта действий и указывали на Крым. Как на главную виновницу происшедшего все указывали на Австрию, которая уже заключила договор с Турцией о занятии Валахии, и движение ее войск туда должно было повести к вооруженному столкновению наших войск с австрийцами. "Это событие, - писал Кинглаке, - оставит свой след в истории, так как неудача под Силистрией положила предел всем проектам овладения европейскими провинциями Турции".

Император Наполеон, которого во всем восточном предприятии более всего интересовала слава и блеск его оружия, был недоволен маршалом С.-Арно, который упустил случай сбросить русских в Дунай; он считал необходимым сделать со своей армией что-нибудь, нанести до окончания кампании какой-нибудь удар и указал на выбор два объекта действий - Анапу и Крым.

Что касается главнокомандующего союзной армией маршала С.-Арно, то неожиданный наш шаг вызвал в нем растерянность и недоумение. Он отказывался допустить даже возможность, что причина снятия осады заключалась в упорной обороне доблестного гарнизона этой крепости, так как русская армия отступила, по его словам, почти накануне падения Силистрии, и Омер-паша в минуту нашего отступления сообщал генералу Канроберу, что в виду выдвинутого для осады крепости отряда (князя Бебутова) он отказывается от наступательного к ней движения даже при поддержке французской и английской дивизий. "Неужели, - сообщает С.-Арно военному министру , - прибытие союзных армий в Варну и австрийские демонстрации были достаточны для того, чтобы решить отступление русских? Без сомнения, это не осталось без влияния, но ведь неприятель день за днем следил за нашим сосредоточением и должен был знать, что Силистрия падет до нашего прибытия. Его отступление на левый берег было обеспечено со стороны Силистрии береговыми батареями, и, да позволено будет сказать, не было никакой существенной военной необходимости, которая заставила бы неприятеля отступать так рано".

Приходилось видеть в этом или причину политическую - желание отвлечь Австрию от соглашения с союзниками - или же намерение русских быстро сосредоточить свои войска и ударить превосходящими силами против австрийцев.

8 силу полученного предписания снять осаду Силистрии, князю Горчакову предстояла трудная операция перехода через реку со всем осадным корпусом вблизи освобожденной крепости и летучих отрядов, высланных Омером-пашой для сообщения с Силистрией.

9 июня прошло в предварительных распоряжениях. В ночь на 10-е для обмана противника из передовых траншей были поведены две двойные сапы против неприятельской траншеи, соединявшей Арабское и Змеиное укрепления, и на оконечности одной из этих сап было выставлено несколько рядов туров. Тем временем из траншей мы вывезли 14 осадных и 14 полевых орудий. Неприятель выставленные туры принял за вновь возведенную батарею и днем стрелял по ним несколько часов сряду. В этот же день князь Бебутов произвел удачное нападение на отряд, прикрывавший турецкий транспорт, который направлялся береговой дорогой из Шумлы через Туртукай в Силистрию. Транспорту пройти не удалось, и он отступил на с. Даймушляр, а отряду князя Бебутова было приказано ночью перейти с позиции у с. Калапетри в лагерь главных сил.

В сумерки были сняты с батарей, устроенных в траншеях, остальные 35 полевых орудий и 15 полупудовых мортир, а ночью сняты осадные и морские орудия, находившиеся на батареях острова Малый Голый. Войска, построясь побатальонно сзади передовых траншей, отступили в лагерь, для прикрытия которого первая параллель была занята бригадой 15-й пехотной дивизии при 16 орудиях.

Турки, ничего не подозревая, продолжали всю ночь стрельбу по нашим передовым сапам и только в пять часов утра заметили, что там никого нет; тогда они нестройной толпой бросились в траншеи, но после выстрела из нашего левофлангового редута отступили в свои укрепления.

Днем 11-го числа началась переправа войск на правый берег реки как по мостам у Силистрии, так и по тем, которые были наведены у Гирлицы. 12-го с раннего утра приступили к разводке ближайших мостов, после чего оставшиеся войска отошли на укрепленную позицию при озере Гирлицы под прикрытием арьергарда генерала Хрулева в составе 15-й пехотной дивизии, 1 бригады 4-й легкой кавалерийской дивизии и казаков, с соответствующей артиллерией. Между тем несколько тысяч болгарских семей из соседних деревень, узнав о нашем переходе через Дунай, двинулись к мостам со всем своим скарбом, прося разрешения переправиться с нашими войсками и тем избежать верной гибели. Это задержало отход нашего арьергарда, который начал переправу лишь к вечеру 13-го числа, прикрываясь заблаговременно оставленным в тет-де-поне батальоном Замосцьского полка и 4 орудиями 8-й легкой батареи 15-й артиллерийской бригады.

14-го числа утром, когда все наши войска переправились и большая часть моста была разведена, на горной дороге из Силистрии показалась турецкая кавалерия, часть которой бросилась на предмостное укрепление, высгавив предварительно на позиции конную батарею. Но огонь нашей береговой батареи и канонерских лодок заставил турок быстро отойти назад и стать вне зоны выстрелов.

К девяти часам утра 14 июня последний мост был окончательно разведен, а плоты и суда, на которых были устроены мосты, начали спускать к Измаилу, под конвоем 3 батальонов и под прикрытием 2 пароходов и 1 1 канонерских лодок. Кончилась, таким образом, силистрийская эпопея, стоившая нам 2500 человек выбывшими из строя убитыми и ранеными. Но неисчислимо больший вред она нам нанесла тем нравственным гнетом, который произвела во всей России и в армии бездействием в течение лучших трех месяцев кампании, начиная с 11 марта, когда мы до прихода и сосредоточения союзников были единственными хозяевами на театре войны, и перенесением войны в наши пределы с необходимостью отказаться от всяких активных выступлений. Печальный конец силистрийского сидения не дал возможности раскрыть карты нашему скрытому, а потому и наиболее опасному и коварному врагу - Австрии, которая вместо того, чтобы стать открыто на сторону России или западных держав, продолжала искусно пользоваться нашим пагубным намерением сидеть на двух стульях и в течение двух последующих лет парализовала всю мощь России в борьбе с ее открытыми и более благородными врагами.

Свыше полустолетия отделяет нас от описываемых событий, но чувство горечи к свершившемуся и теперь наполняет сердца при воспоминании о прошедшем. Невольно ищешь виновных в том, что произошло, и прежде всего с чувством особого благоговения останавливаешься на незабвенной памяти императора Николая. Что должен был безвинно выстрадать этот государь-рыцарь за себя, за Россию и за дорогую ему армию. Сознавая всей силой своего разума и военного дарования необходимость энергичных действий, он встретил в этом такое противодействие в лице своего военного учителя и друга, которое в другую минуту, может быть, и заставило бы государя, как это неоднократно и бывало, подчинить свою волю мнению человека, которому он верил более, чем самому себе. Но в данном случае мысли князя Варшавского были настолько противоречивы вполне правильно оцененной императором Николаем политической и военной обстановке, что он впервые после 1828 года стеснил волю главнокомандующего и предписал Паскевичу выполнение своей воли о решительных действиях в такой форме, которая не допускала возражения даже для привыкшего к самостоятельности сподвижника государя, каким был фельдмаршал. Паскевич сделал самое вредное, что можно было сделать в его положении. Подчинив лишь по виду, но не от всего сердца свою волю воле государя, он не имел мужества снять с себя выполнение этой воли, а оставшись во главе армии, продолжал иметь в голове, как цель, выполнение своего плана и на осаду Силистрии смотрел как на досадную, но необходимую помеху. В таком разлагающем поведении главнокомандующего и следует искать главную причину нашего безрезультатного сидения под турецкой крепостью свыше месяца.

Главнокомандующий есть тот нервный узел, при здоровой работе которого все дурное в армии атрофируется и все хорошее расцветает пышным цветом, и наоборот. В самой основе исполнения силистрийской операции была положена злая воля главнокомандующего, и она сама собой породила отсутствие определенного плана, настойчивости, отсутствие напряжения всех сил к достижению главной цели, развитие междоусобия и в конце концов неосновательное снятие осады Силистрии, когда дело приближалось уже к благополучной развязке.

Является, может быть, непонятным, каким образом амператор Николай со своим выдающимся военным дарованием и инстинктом не отстранил князя Варшавского от выполнения задачи, которой тот так не сочувствовал. Но разногласие во взглядах обнаружилось уже тогда, когда Паскевич был на Дунае, а с другой стороны, государь вправе был ожидать, что его "отец-командир" и друг исполнит его волю во всем блеске тех положительных качеств, которыми император Николай так богато оделял в своих мыслях князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского... Трагический конец жизни великого государя начинался. Вера в крупнейший устой его царствования поколебалась.

Глава ХIХ. Действия на Дунае в июне - августе 1854 года и административная часть по сентябрь 1854 года

Принятое маршалом С.-Арно после возвращения из Варны в середине мая по старому стилю решение приостановить сосредоточение союзных армий в этом пункте ввиду полной неготовности их к серьезным операциям должно было вызвать не только протест лорда Раглана и неудовольствие императора Наполеона, но и бурю негодования общественного мнения Парижа и в особенности Лондона. Маршал хорошо это сознавал и потому в обширной своей переписке с Парижем и с английским главнокомандующим старался оправдать свое решение. Преимущественно его беспокоила лондонская публика, которая принимала очень близко к сердцу дела Востока, оказывала влияние на правительство, генералов и приводила в смущение лорда Раглана, очень озабоченного тем впечатлением, которое должно произвести в Лондоне изменение первоначального плана союзников, в особенности ввиду начатой нами осады Силистрии.

18 (30) мая первая английская дивизия силой до 6 тысяч человек была посажена на суда в Скутари и направилась в Варну. На следующий день за ней последовала 1-я бригада французской дивизии Канробера такой же силы. Для перевозки одной бригады с 500 лошадьми и 100 быками потребовались 8 паровых фрегатов и один корвет, которые буксировали 40 купеческих судов. С.-Арно останавливал на этом внимание военного министра, чтобы показать, какие усилия приходится употребить флоту для перевозки морем только одной бригады и притом в хорошую погоду и на короткое расстояние. Маршал приходил в неописуемый ужас от тех трудностей, с которыми сопряжена перевозка морем целой армии с необходимыми запасами и осадным парком. Для того чтобы перекинуть в Варну лишь 50 тысяч человек, пришлось бы отряду судов вдвое большей численности, чем потребовалось таковых для перевозки бригады Канробера, совершить от четырех до шести рейсов и употребить на это более 6 недель времени. "Таковы, маршал, данные, - патетически восклицал С.-Арно, - добытые нами из опыта относительно этого важного вопроса, который вообще считают пригодным к столь быстрому, как мечта, разрешению".

Французский главнокомандующий остановился, как известно, на принятии к исполнению более осторожного плана развертывания армии, чем тот, который был решен на совещании в Варне в половине мая нового стиля, когда союзники не знали еще о начале наших осадных работ под Силистрией. С.-Арно, выдвинув для моральной поддержки турок к Варне в виде авангарда бригаду Канробера и дивизию англичан, всего около 12 000 человек, решил свою армию развернуть по южную сторону Балкан, на линии Бургас, Айдос, Карнабад и Ямболи, имея всю кавалерию в Адрианополе. Базу предполагалось устроить в Бургасе, а главную квартиру или в Бургасе, или в другом, более центральном пункте.

Такое развертывание своей армии маршал С.-Арно считал единственно подходящим и наиболее удобным при данных обстоятельствах. Французский главнокомандующий, считая рискованным - ввиду ожидаемого в скором времени падения Силистрии и полной неготовности союзников развернуть все силы по ту сторону Балкан, полагал, что его армия, сосредоточенная на линии Бургас - Ямболи, способна отбросить противника, если бы он рискнул двинуться через горный хребет, и в свою очередь способна перейти горы и впереди Шумлы дать Паскевичу сражение при очень выгодных условиях. Такое расположение давало ему также возможность сосредоточить свои войска в один переход к Варне и Бургасу и оттуда перебросить их морем в пункт, который будет указан обстоятельствами. Для маршала С.-Арно оставался пока неразрешенным лишь жгучий вопрос, как отнесется к его предположению лорд Раглан.

И этот вопрос был разрешен не в пользу французского главнокомандующего, как о том свидетельствует отправленное через четыре дня его новое письмо военному министру, письмо весьма нервного содержания. Настояния английского посла в Константинополе, общественное мнение и общая мысль о том, что едва высадившиеся на турецкую территорию союзные армии должны немедленно идти на помощь Омеру-паше, заставляли лорда Раглана стоять за первоначальное предположение немедленно перевезти весь наличный состав войск в Варну, развернуть их между этой крепостью и Шумлой и помочь туркам в освобождении Силистрии. Маршал С.-Арно весьма иронически относился к этим настояниям, тем более что английская армия, численностью в два раза менее французской, была хуже последней всем снабжена. Первые ее две дивизии имели лишь по 60 патронов на человека, и в таких условиях идти в бой против сильного противника С.-Арно не считал возможным.

Однако настойчивость англичан заставила французского главнокомандующего не обострять вопроса о месте развертывания армии. Он решил еще раз отправиться в Варну и Бургас для рекогносцировок этих пунктов как предполагаемой базы для действий на Балканском театре войны и на русском побережье Черного моря. Идея об операциях на нашем побережье уже проскальзывала во втором письме С.-Арно.

Маршал считал, что при условии подготовки Варны, Бургаса, Адрианополя и Галлиполи не только как операционной базы, но и как опорных пунктов его армия, сосредоточенная по южную стороны Балкан, будет находиться в полной безопасности. Он не опасался за нее даже в случае поражения или в случае восстания местных жителей, которое полагал вполне возможным при слабости турецкого правительства и при симпатии православного населения к России. "Может быть, - кончал С.-Арно свое письмо, - я не удовлетворю надежд, которые предъявляют моей маленькой армии жители Лондона и Парижа, но я поступаю на основании правил войны, действуя с 50 000 чел. в расстоянии 600 миль от своей страны в обстановке настолько трудной, что о ней можно судить только на месте и при условии, что пополнение всем необходимым я не могу легко получать".

29 мая (10 июня) маршал С.-Арно вернулся из своей поездки в Варну и Бургас. Вялая осада Силистрии дала ему надежду, что этот пункт может еще долго держаться и что нет ничего невозможного в том, что движение вперед союзных армий, если они будут своевременно устроены и сосредоточены, может окончательно освободить эту крепость. С другой стороны, выяснилась полная непригодность Бургаса, по свойствам и оборудованию этого порта, к устройству там базы, и для этой цели единственно могла служить Варна. Все это заставило С.-Арно отказаться от сосредоточения своей армии на линии Бургаса и вновь склониться к первоначальному решению выдвинуть ее на линию Варна - Шумла.

В исполнение этого вторая бригада дивизии Канробера должна была немедленно сесть на суда и переправиться в Варну, что предполагалось закончить около 9 - 10 июня по старому стилю. К этому же времени туда должна была прибыть и вторая английская дивизия. Во всех трех дивизиях, по подсчету маршала С.-Арно, могло быть не более 24 000 штыков, совершенно не способных ввиду полного отсутствия запасов и неустройства материальной части к продолжительному наступлению. Вот что могла представлять собой в действительности та грозная сила, которой так опасался князь Варшавский, торопясь снять осаду Силистрии.

Дивизия Боске продолжала свое движение к Адрианополю, откуда после продолжительной остановки для работ по укреплению этого пункта должна была двинуться на линию Варны, куда ее прибытие предполагалось - но, как увидим ниже, не состоялось - между 13 (25) и 15 (27) июня. 3-я дивизия принца Наполеона была задержана на несколько дней в Константинополе, чтобы представиться на смотре султану, после чего должна была отправиться в Варну сухим путем или морем. 4-я дивизия генерала Форэ еще только сосредоточивалась в Галлиполи, после чего должна была следовать за дивизией Боске. Кавалерии также было приказано, не останавливаясь в Адрианополе, двигаться к Варне.

3-ю и 4-ю дивизии англичан предполагалось перевезти морем, и они прибывали в Варну почти одновременно с французскими дивизиями, шедшими сухим путем. Маршал С.-Арно рассчитывал, что вся союзная армия, надлежащим образом снабженная и способная сделать несколько переходов, сосредоточится на линии Варны лишь в первой половине июля по новому стилю.

Почти в тот же день, как французский главнокомандующий делился своими предположениями с военным министром, этот последний сообщал ему из Парижа свои мысли о способе развертывания союзной армии.

Маршал Вальян полагал, что развертывание армии на линии Бургаса, как это хотел первоначально сделать С.-Арно, не даст ему тех выгод, которые предоставит Варна. Он лично предпочитал бы сгруппировать большую часть армии у Варны, откинув левый фланг к Праводам или еще дальше назад. На этой фланговой по отношению наступления русских за Балканы через Шумлу или Ямболи позиции можно было спокойно выжидать событий, опираясь на сильный флот и имея в своих руках дорогу из Варны в Бургас. В настоящее время, продолжал маршал Вальян, когда Франция с громадными усилиями решила довести свою армию на Востоке до 60 000, а Англия до 25 000, нельзя ограничиться занятием Галлиполи и прикрытием Константинополя, а надо расширить сферу деятельности союзных армий и перекинуть их при помощи флота на ту сторону Балкан.

Но вместо того чтобы ожидать неприятеля с фронта, следовало бы угрожать ему с фланга, что, по мнению Вальяна, вполне соответствовало основным военным принципам.

Тем временем до маршала С.-Арно дошли известия от находившегося в Силистрии капитана Симпсона об укрепленном лагере, сооруженном Паскевичем на правом берегу Дуная, в обеспечение, как известно, отступления русской армии от Силистрии, если бы состоялось ожидаемое фельдмаршалом наступление превосходящих сил союзников. Этот факт произвел на французского главнокомандующего весьма сильное впечатление. В постройке солидного, укрепленного лагеря около Силистрии и в укреплении Мачина, Гирсова и других пунктов по нижнему Дунаю С.-Арно усматривал устройство длинной и хорошо подготовленной базы для дальнейшего наступления русских на юг и, кроме того, идеальную подготовку будущего поля сражения; между тем как союзные армии были принуждены всегда находиться в связи со своим флотом и поэтому волей-неволей должны были действовать в четырехугольнике, образуемом Варной, Шумлой, Силистрией и устьем Дуная.

Мысль Омера-паши произвести с его армией демонстрацию к Силистрии С.-Арно вполне одобрял, но движение вперед со всеми союзными войсками считал невозможным не только ввиду недостатка перевозочных средств и почти полного отсутствия по пути воды, но и вследствие той опасности, которую он предвидел в случае вполне вероятного встречного наступления русской армии.

Действительно, при совокупном наступлении союзных армий к Силистрии - французской от Варны, английской от Девно и турецкой от Шумлы - последним двум почти на всем пути пришлось бы идти сплошным лесным пространством, и только по пути французской армии местность была бы более открытой. Лишь только от Шумлы пролегала относительно хорошая, большая дорога; от Девно же и Варны дороги представляли собой не что иное, как простые тропинки. Поперечных дорог, соединяющих пути наступления трех армий, было очень мало, и, таким образом, связь между колоннами поддерживать было очень трудно. Маршал С.-Арно опасался при этом, что Паскевич, узнав о наступлении союзников, оставит в своем укрепленном лагере под Силистрией тысяч 10 - 15 чел., что маршалом признавалось вполне достаточным для удержания гарнизона Силистрии, а остальные войска сосредоточит в Добрудже, где, по сведениям французов, имелся уже наш 30-тысясный отряд. Отсюда Паскевич мог двинуться в обход правого фланга французской армии по большой дороге, пролегавшей по открытой местности, и через Карасу и Базарджик зайти ей в тыл. В таком случае, рассуждал С.-Арно, французам пришлось бы развернуться направо; англичане едва и с трудом могли бы успеть их поддержать, а турки совершенно не могли бы прибыть на поле сражения.

С.-Арно признавал такое наступление князя Варшавского не только возможным, но и вероятным благодаря существованию укрепленного лагеря, который обеспечивал безопасность русской армии. Он давал следующую лестную для фельдмаршала оценку: "C'est la ce que j'appelle preparer son champ de batalle". Свое же положение с этой стороны маршал признавал крайне рискованным, так как должен был принять бой в 120 верстах от места высадки, не имея в тылу ни одного солдата, кроме неподвижного по необходимости турецкого гарнизона в Варне.

Чтобы выйти из такого тяжелого положения, маршал С.-Арно предполагал предложить союзным адмиралам высадить несколько моряков в Кюстенджи, укрепить этот пункт и, угрожая отсюда левому флангу русской армии в Добрудже, оказать моральную поддержку наступательным операциям союзников, если бы они решились их предпринять.

Вышеприведенное письмо маршала Вальяна положило предел колебаниям С.-Арно, и он окончательно остановился на Варне как на единственной и вполне подходящей базе для предстоящих операций. "С большим нежеланием, - писал он, - я одно время остановился на развертывании армии за Балканами с авангардом в Варне. Это плохой маневр оперировать с 60 тысячами так, как оперируют с 20 тысячами. Наше настоящее место в Варне, откуда мы по своему желанию можем двинуться и вперед, и назад". Таким образом, лишь 8 (20) июня было окончательно решено перекинуть всю союзную армию через Балканы и сосредоточить ее около Варны.

Но и в это время маршал С.-Арно не признавал еще за союзной армией, в связи с продолжавшейся осадой Силистрии, свободы действий и высказывал военному министру свое категорическое решение никоим образом не удаляться от моря.

Итак, 8 июня, в то время, когда снятие осады Силистрии было нами окончательно решено, русский и союзные главнокомандующие, армии которых были отделены друг от друга пространством около 130 верст, одинаково боялись один другого и обоюдно не предполагали наносить врагу решительного удара. Но в то время как князь Варшавский имел в своих руках многочисленную, вполне сосредоточенную и всем обеспеченную армию, маршал С.-Арно висел еще в Варне в воздухе, имея там лишь только часть сил, ничем не обеспеченных и не могущих перейти к серьезным наступательным операциям.

Решение базироваться на Варну вновь выдвинуло жгучий для французов вопрос о морских перевозках. С.-Арно с грустью признавал, что у них не хватает и половины перевозочных средств, необходимых для восточной армии. Англичане давили их в этом отношении своим преимуществом. Они для военных целей взяли только большие коммерческие суда, которые сразу поднимали до 300 лошадей, в то время как французские "скорлупки", по выражению С.-Арно, поднимали от 18 до 20 лошадей и часто отказывались плавать. "А между тем, - присовокуплял французский главнокомандующий, - если сосредоточение в Варне будет идти медленно, Силистрия падет, и участь кампании будет скомпрометирована". В письмах С.-Арно сильно просвечивает неудобство отделения власти начальника морских сил от власти главнокомандующего, что затрудняло полное и быстрое использование морских средств для наиболее необходимых в данную минуту целей войны.

Но в это время под Силистрией свершилось событие, вызвавшее одинаковое недоумение как на Босфоре, так и на берегах Сены. В Париже вместо ожидаемого со дня на день падения крепости было получено известие о том, что князь Варшавский снял осаду Силистрии и отвел свою армию на левый берег Дуная.

Это событие не замедлило привести к весьма пагубным для нас последствиям. 1 июля (19 июня) военный министр отправил, по повелению императора Наполеона III, следующую телеграфную депешу маршалу С.-Арно через Белград: "En admettant que le siege de Silistrie soit leve, restez dand le voisinage de Varna et ne descendez pas au Danube, on veut que Parmee soit toujours prete a etre emportee par la flotte". Это было первое распоряжение о переносе театра военных действий на нашу территорию.

Тем временем к 4 июля (22 июня) в окрестностях Варны сосредоточилась большая часть союзных войск. Всего там собралось до 50 000 французских войск и до 20 000 англичан. По мере подхода французов английские войска переходили из Варны в Девно и Аладин, очищая Варну для войск маршала С.-Арно. По свидетельству английских источников, войска страдали от недостатка всего необходимого: пища была отвратительная, и армия не могла предпринять наступательного движения ввиду полного неустройства интендантской части и отсутствия перевозочных средств.

Таково было положение союзников ко времени снятия нами осады Силистрии. Постараемся сделать краткий очерк состояния вооруженных сил Австрийской империи и мер ее военных приготовлений, которые в глазах князя Варшавского играли первенствующую роль при решении вопроса, изменившего весь ход кампании. Богатый материал в этом отношении дают обширные донесения представителя государя при императоре Франце-Иосифе генерала графа Штакельберга.

Австрийская армия к 1 января 1854 года по штатам мирного времени состояла из 309 батальонов, 276 эскадронов при 737 запряженных орудиях, общей численностью около 260 000 человек при 44 000 лошадей. Если сюда прибавить запасные части и войска вспомогательного назначения, то общая численность армии достигала 355 000 людей и 59 000 лошадей. Численность армии по штатам военного времени доходила до 593 000 людей и 68 200 лошадей.

Все вооруженные силы были сгруппированы в 4 армии, с центрами в Вене, Вероне, Песте, и армия наиболее слабого состава (24 000) базировалась в Лемберге; кроме того, корпус пограничных войск (около 41 000 человек) был дислоцирован у бана Елачи-ча с главной квартирой в Аграме. Наиболее сильная армия графа Радецкого, в 88 000, была сосредоточена против Италии с главной квартирой в Вероне. Таким образом эта дислокация, относящаяся ко времени, когда еще не последовало открытого разрыва между Россией и морскими державами, ничего угрожающего относительно нас не представляла. Но с весны 1854 года Австрия начинает постепенно ставить свою армию на военное положение и группировать ее вблизи наших польских границ и в особенности вблизи границ с Придунайскими княжествами.

Так, в марте, т. е. в то время, когда весной ожидалось начало с нашей стороны активных действий, правительство Франца-Иосифа приняло меры к увеличению численности войск, расположенных в Банате и Трансильвании, до 100 000, не увеличивая, однако, числа их в Галиции. Граф Штакельберг выражал убеждение, что делаемые военные приготовления имеют исключительной целью занятие Сербии, и полагал, что отвлечение австрийских войск в этом направлении было для нас, при надежде на упорное сопротивление сербов, очень выгодно, хотя и делало опасным наше чрезмерное удаление от Дуная на юг.

К середине апреля по старому стилю число мобилизованных в Банате и Трансильвании войск доходило до 88 000, и, кроме того, мобилизовался 10-й корпус (36 000), который мог служить для них резервом. Граф Штакельберг полагал, что в июне мобилизованная австрийская армия будет доходить до 400 000, из которых 350 000 - действующих войск. Отделяя 100 000 против Италии, на случай столкновения с Россией выделяли всего 250 000. Он считал, что в апреле и мае мобилизованные войска могут иметь только одно назначение - занять пограничные турецкие области для обеспечения спокойствия в славянских провинциях, так как трудно рассчитывать на вооруженные действия против России до тех пор, пока войска в Галиции не переведены на военное положение и пока войска Трансильвании не доведены до необходимой для того численности.

Кроме того, открытому разрыву с нами мешали ужасное состояние финансов и мятежный дух во многих итальянских и венгерских полках. Граф Штакельберг уверял, что мы не должны в скором будущем бояться нападения Австрии, так как она к этому не готова, на разрыв не решается, а хочет лишь выждать, какой оборот примет война России с Тройственным союзом.

Однако с начала мая, т. е. одновременно с открытием осадных работ против Силистрии, наша соседка начала увеличивать свои меры по вооружению. Рескриптом от 3 (15) мая император Франц-Иосиф приказал мобилизовать корпуса, расположенные в Галиции, доведя численность войск в этой провинции до 75 000 при 140 орудиях, мобилизовать все венгерские пехотные полки и призвать под знамена 95 000 рекрутов срока 1855 года. Граф Штакельберг, имевший большие связи в венском обществе, смотрел на эту меру как на желание понравиться Франции, но не как на угрозу нас атаковать. Хотя он и признавал, что положение, занятое австрийцами в Галиции и Трансильвании, является угрозой нашей базе и делает бесцельным наши дальнейшие успехи на Дунае, так как мы, будучи даже победителями, можем быть принуждены отойти на наши границы. "Австрия одна, - справедливо замечал Штакельберг, - может принести нам более вреда, чем Англия, Франция и Турция, взятые вместе. Захочет ли она сделать это без поддержки Пруссии, которая более к нам расположена, вопрос будущего".

Наш посол в Вене, барон Мейендорф, со своей стороны полагал, что новые вооружения Австрии вызваны уклончивым ответом Петербургского кабинета на сделанные через короля прусского предложения об отводе войск из княжеств. Он на них смотрел как на демонстрацию, направленную одновременно и на то, чтобы заслужить доверие морских держав, и на то, чтобы угрожать нам, если мы двинемся за Балканы. Во всяком случае начала открытой борьбы с Австрией до окончательного решения вопроса об отводе войск из княжеств ожидать нельзя. Барон Мейендорф полагал, что нам придется сделать эту уступку, чтобы сохранить благоприятное для нас положение Пруссии, если, разумеется, союзники сделают равносильную уступку, и в проведении в жизнь таких своих мыслей он рассчитывал на поддержку князя Варшавского в Петербурге. "Нам надо приготавливаться к очищению княжеств, - кончал он свое длинное письмо к фельдмаршалу, - но не приводить этого в исполнение, так как пребывание в княжествах дает нам более выгодное положение при переговорах, а очищение их нами в будущем может послужить к отделению Пруссии и Германии от Австрии".

Но одновременно с этим до Петербурга доходили вести из Вены кружным путем о тех усилиях, которые употреблял там французский представитель барон Буркеней, чтобы окончательно втянуть Австрию в борьбу с нами, причем он уверял, что дело уже сделано и что военные действия против нас начнутся в половине июля, когда австрийская армия закончит свою мобилизацию. Французский представитель вводил этими словами в соблазн своего собеседника, так как правительство Франца-Иосифа играло с союзниками в такую же двойную игру, как и с нами.

22 мая (4 июня) граф Штакельберг сообщал о количестве австрийских войск, которые могут быть сосредоточены против нас к концу июня по новому стилю. По его расчетам, в Трансильвании могло быть собрано 42 бат., 48 1/2 эск. при 136 ор. общей численностью в 67 000 человек и 12 444 лошади ("т. е. то же, что у нас без кирасир", - пометил государь) и в Галиции - 47 1/2 бат., 88 эск. и 164 ор., общей численностью в 80 000 человек и 16 787 лошадей ("а у нас в Польше 2-й корпус - 33 бат. и с саперами 34, гренадер 24 бат. и с саперами 25, итого 59 бат., 64 эск., кроме казаков, и 164 орудия", - пометил государь).

Кроме того, 10-й корпус силой около 36 000 человек при 76 орудиях, эшелонированный от Пешта до Кашау и Дуклы, мог поддержать каждую из этих групп или обе вместе, а в Банато - сербский корпус содействовать своей демонстрацией через Орсово наступлению Трансильванской армии на север Валахии.

Такое положение привело графа Штакельберга к грустному выводу о необходимости отступления за Прут, чтобы этим "заткнуть горло Германии". В предлагаемом "стратегическом маневре" он видел "угрожающее удовлетворение" (une mena?ante satisfaction) нашим бывшим союзникам и возможность поставить англо-французов в самое затруднительное положение, так как единственно они оказались бы враждебными независимости Турции.

16 (28) июня наш военный представитель в Вене доносил, что к 8 (20) июля на русской границе будет сосредоточено уже более 200 000 человек, из которых большая часть - в Буковине и на юге Трансильвании. Однако он полагал, что австрийцы первоначально ограничатся лишь занятием княжеств, стараясь предупредить там турок, и не ожидал серьезных против нас операций, чему мешают нерешительность правительства и совершенное неимение подкреплений и резервов на случай неудачи.

В начале июля австрийские вооруженные силы должны были закончить свою мобилизацию, кроме 1-й армии, численность которой доходила до 67 000 при 168 орудиях и которая была сосредоточена в окрестностях Вены. Главнокомандующим был назначен генерал барон Гесс. 2-я армия, сосредоточенная на итальянской границе, считала в своих рядах 117 000 при 280 орудиях. 3-я армия, под начальством эрцгерцога Альберта, силой в 116 000 при 304 орудиях (в том числе 93 эскадрона кавалерии), была сосредоточена в Трансильвании, имея пехотные корпуса в окрестностях Кронштадта, Клаузенбурга, Марош-Вазаргели и Землине и кавалерийский корпус в Вардейне и Клаузенбурге. 4-я армия, под начальством генерала Шлыка, силой в 100 000 при 260 орудиях (в том числе 128 эскадронов кавалерии), занимала Галицию, имея один корпус вокруг Лемберга, два - в Буковине и кавалерийский - около Кракова. Это был предел вооруженных сил Австрии, далее которого она могла идти незначительно, да и то с большим трудом.

Во всех своих донесениях граф Штакельберг отмечал очень приязненное отношение австрийских офицеров к России и нежелание воевать с нами; они как бы конфузились того направления, которого держалось австрийское правительство в начавшейся борьбе нашей с морскими державами, и старались выказать свое внимание русскому военному представителю. О русофильстве генералов и офицеров австрийской армии, господствовавшем еще в мае 1854 года, свидетельствует и французский представитель при венском дворе барон Буркеней, который, впрочем, отмечает свою надежду на уничтожение этого неприятного для союзников обстоятельства.

Чтобы дать возможность судить о степени опасности, которую представляла нам мобилизованная австрийская армия, укажем здесь в общих чертах на стратегическое развертывание русских войск на западной и южной границах государства весной 1854 года. Если в первую половину лета и производилась частичная перестановка войск, то она мало изменяет общую картину.

На берегах Балтийского моря всего было сосредоточено 178 3/4 бат,, 144 1/2 эск. и сот. и 384 ор., из которых в Финляндии, от Торнео до Выборга 24 1/4 бат., 12 эск. и сот. и 36 ор.; от Выборга до Нарвы и в Кронштадте 122 1/4 бат., 90 1/2 эск. и 72 ор., и в Прибалтийском крае 32 1/4 бат., 42 эск. и сот. и 76 ор.

В Царстве Польском и западных губерниях под начальством графа Ридигера 146 бат., 118 эск. и сот. и 308 ор., из которых собственно в Царстве Польском 108 бат., 66 эск. и 256 ор. общей численностью в 115 400 человек, не включая сюда казаков.

На Дунае и по берегу Черного моря до устья Буга под начальством князя Горчакова 182 бат., 267 эск. и сот. и 612 ор.

На Крымском полуострове и по берегу Черного моря междуустьем Буга и Перекопом под начальством князя Меншикова 27 бат., 19 эск. и сот. и 48 ор.

По берегу Азовского моря, Черномории и по обе стороны Керчь-Еникальского пролива под начальством генерала Хомутова 31 1/4 бат., 4 эск., 136 сот и 54 ор.

На Кавказе под начальством генерала Реада в действующих против турецкой границы отрядах 48'/2 бат., 20 эск., 46 сот. и 120 ор., кроме милиции, и внутри края против непокорных горцев 103 1/2 бат., 4 эск., 205 сот. и 120 ор..

Но этими силами далеко еще не исчерпывалась военная мощь России. Внутри страны оставалась еще значительная часть резервных войск, все запасные войска и все непризванное еще под знамена государственное ополчение.

Командовавший войсками в Царстве Польском генерал-адъютант граф Ридигер в ожидании разрыва с Австрией высказал военному министру свои мысли о нашем положении на западной границе в июне, мысли, которые отчасти могут послужить характеристикой соотношения сил и положения обоих возможных врагов.

Граф Ридигер в своих предположениях брал наихудшие для нас условия, т. е. что против нас будут наступать не только морские державы вместе с Турцией, но также Австрия, Пруссия и Германский союз.

План коалиции он рисовал себе таким образом, что союзники постараются оттянуть большую часть наших сил при содействии их громадного флота к побережьям Балтийского и Черного морей, после чего направят главные операции в центр, т. е. в Царство Польское и литовские губернии. При этих условиях противник мог сосредоточить здесь 100 000 при 170 орудиях австрийцев и 120 000 при 200 орудиях пруссаков. Граф Ридигер, по его подсчетам, мог вывести в поле в начале июня, за исключением многочисленных гарнизонов наших западных крепостей, 75 000 при 224 орудиях.

Автору записки рисовалась следующая картина возможных против нас действий. Прусская армия двинется на Гродно и Вильно, направив от Торна и Калиша особый корпус на левый берег Вислы. Австрийская же армия, выделив необходимое число войск для охраны Галиции, с остальными будет наступать к Бресту и Замосцью. При таких условиях граф Ридигер предполагал, что ему придется предоставить крепости, снабдив их сильными гарнизонами, самим себе и, отступая за Брест, защищать Бобруйское шоссе, стараясь отбросить австрийцев к Пинским болотам. Такую задачу он считал себе по силам, но он не мог бы бороться с пруссаками, если бы они двинулись через Вильно и Динабург к столице. Для успешной борьбы с германскими державами граф Ридигер считал необходимым образование еще одной армии или, по крайней мере, сильного отдельного корпуса между Неманом и Двиной, который, прикрывая наши сообщения со столицей, мог бы действовать во фланг и тыл пруссакам, наступавшим в Литву, и дал бы возможность армии Царства Польского нанести с уверенностью поражение австрийским войскам.

Мы нарочно привели здесь мнение лица, наиболее заинтересованного в успешном действии на Западном фронте, чтобы дать читателю возможность судить, действительно ли угроза Австрии нам войной в июне могла быть тем кошмаром, который давил на душу князя Варшавского и связывал нам крылья в борьбе с морскими державами.

Заметим только, что Австрия в то время еще не кончила своего сосредоточения, Пруссия и не думала приступать к серьезной мобилизации, и сам граф Ридигер взял на себя минимальный расчет того числа войск, которое он мог вывести в поле. Прибавим к тому же, что в то время Россия еще не развернула всех своих вооруженных сил и масса войск, сосредоточенных на Балтийском побережье, давала возможность усилить, в случае надобности, войска нашей западной границы.

Относительно военных действий в Царстве Польском беспокоился не только граф Ридигер, но и князь Варшавский, главному начальствованию которого были, как известно, с марта подчинены все войска, оборонявшие западную и южную границы до Черного моря. Распоряжения относительно действий против австрийцев и пруссаков в западном крае делались, таким образом, и в Петербурге, и на Дунае фельдмаршалом и в Варшаве самим графом Ридигером.

19 мая князь Варшавский представил особую всеподданнейшую записку с планом кампании "с июня 1854 года". Фельдмаршал в своей записке исходил из предположения, что Пруссию можно будет удержать от враждебных нам действий. Силы Австрии, уже готовые в то время для наступления против нас, он полагал в 200 000, из которых 100 000 в Галиции. В основу своей записки князь Варшавский положил все то же свое желание усилить войска, состоявшие под его непосредственным начальством, в ущерб тем возможным театрам войны, которые находились в ведении других генералов. Кроме того, в то время как граф Ридигер в своей записке разбирал свой возможный образ действий, основанный на исполнении Высочайшего предначертания прикрывать в случае необходимости отступления Бобруйское шоссе, князь Варшавский совершенно не заботился о необходимости для армии Царства Польского не потерять связи со столицей и внутренними губерниями. Все его мысли были направлены к тому, чтобы быть очень сильным на случай наступления австрийцев из Трансильвании и Буковины лично на него.

В зависимости от этого фельдмаршал решил увеличить армию Царства Польского двумя дивизиями - 1-й, которую перевести туда из северной части Литвы, и 2-й из Риги; эту последнюю он предполагал заменить другими войсками, взятыми, по всей вероятности, из Петербургского района. Такая мера увеличивала силы графа Ридигера для действия в поле до 1 пехотных и 2 кавалерийских дивизий. Фельдмаршал предлагал оставить одну дивизию в Варшаве для содержания караулов, а остальные 88 батальонов и 64 эскадрона расположить в южной части Польши, против Лемберга (большую часть) и против Кракова (меньшую часть). Эта мера должна была удержать стотысячную армию австрийцев в Галиции; в случае же их наступления граф Ридигер имел достаточно войск, чтобы их разбить.

В центре, против Буковины, фельдмаршал сформировал отряд генерала Шабельского силой в 22 бат., 78 эск. и 3 казачьих полка. Этот отряд был расположен между Каменец-Подольским и Фокша-нами и имел две кирасирские дивизии у Новой Ушицы, с тем чтобы дать им возможность маневрировать по обоим берегам Днестра и двинуться против австрийцев в Молдавию или к Каменцу.

Сосредоточение здесь такой массы кавалерии очень не понравилось государю, вполне основательно полагавшему, что 78 эскадронам там делать нечего, между тем как кавалерия была очень нужна графу Ридигеру, который имел только две дивизии.

У Леова для подкрепления отрада Шабельского были еще поставлены 8 бат. и 16 эск.; но князь Варшавский все-таки полагал, что собранные таким образом против Буковины 30 бат. и 94 эск. могут лишь задержать австрийцев на время, а не остановить наступления их со всеми войсками, сосредоточенными в Трансильвании.

Фельдмаршал предполагал, в случае движения австрийцев в Молдавию, снять осаду Силистрии, взять 4 пехотные дивизии с кавалерией и атаковать нового врага, которого надеялся разбить до тех пор, пока Дунай будет задерживать наступление турок и их союзников.

Государь не одобрил предложенной Паскевичем группировки сил. Он вновь указывал на ненужное сосредоточение такой массы кавалерии в корпусе Шабельского и "повторял свое предложение" отправить две дивизии кирасир к графу Ридигеру, где в кавалерии замечался недостаток. Не оправдывал государь и сосредоточения сильного отрада в Леове, куда Паскевич двинул резервную бригаду 11-й дивизии и этим "расстроил формирование резервов". В усилении войск Царства Польского направлением туда частей из Курляндии и Самогитии было решительно отказано ввиду ожидаемого сильного десанта французов на Балтийском побережье. Что касается способа действий графа Ридигера в случае наступления австрийцев, то император Николай на этот вопрос посмотрел с точки зрения успеха всей кампании, а не под узким углом зрения Паскевича собрать побольше войск там, где командует сам фельдмаршал. Государь полагал всю армию графа Ридигера, т. е. 5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии, собрать на правом берегу Сислы, между Люблином и Варшавой, а всю остальную Польшу на левом берегу Вислы занимать только казаками. Наша армия, маневрируя за Вислой при содействии крепостей и предмостных укреплений, признавалась довольно сильной, "чтобы наказать всякую дерзость австрийцев и угрожать их левому флангу, если бы они отважились вторгнуться в Волынь". Император Николай полагал это, впрочем, невероятным.

Свое длинное письмо государь заканчивал выражением радости успешного формирования резервов, которые дадут к августу лишних 102 свободных батальона.

Те же мысли государь более подробно излагал в письме к графу Ридигеру, в конце которого император Николай, упоминая о возможности войны с Пруссией, написал следующие знаменательные слова: "Верить не могу, чтобы могло до того дойти; но ежели б и было так, то приму волю Божию с покорностью, унывать не буду и, полагая всю надежду на Его милосердие, употреблю все усилия на защиту отечества или сложу голову вместе с вами, но не дам осрамить России, и умрем с честью".

Князь Варшавский не удовольствовался несогласием государя на предложенную им группировку войск и еще в нескольких письмах и к государю, и к военному министру настаивал на приведении в исполнение своих планов. Ответом на это был решительный отказ. Особенно интересовало фельдмаршала получить разрешение отвести войска из княжеств, и по этому поводу он обращался даже за содействием к канцлеру, которого соблазнял возможностью столкновения в княжествах австрийцев с французами и отсюда сближения первых с нами. Это предположение вызвало следующую пометку императора Николая: "J'en doute; en tout cas се rapprochement ne sera jamais sincere", причем слово "jamais" было подчеркнуто три раза. По поводу желания князя Варшавского, изложенного в представленном им плане действий, снять осаду Силистрии и идти с 4 дивизиями против австрийцев государь, высказав свои мысли о положении союзных армий в Варне, мысли, вполне соответствовавшие действительности, отказывался сомневаться в возможности овладеть Силистрией. Он считал также невероятным атаку нас австрийцами и готов был согласиться на план Паскевича только тогда, когда свершился бы этот невероятный случай. "Я уверен, - кончал государь, - что тогда Бог сподобит тебя жестоко наказать австрийцев за вероломство и неблагодарность".

1 июня князь Варшавский преподал князю Горчакову указания, как действовать в том случае, если Австрия объявит нам войну. Указания эти были более решительны, чем предложения, изложенные во всеподданнейшей записке. Паскевич прямо приказывал уводить всю армию за Серет и, сосредоточив там 100 бат., 150 эск. и 400 ор., действовать по обстоятельствам.

Вопрос о способе борьбы с нашими западными соседями был обстоятельно разобран в двух представленных государю записках и генерал-адъютантом Жомини, мнение которого пожелал выслушать император Николай. Записки Жомини были посланы фельдмаршалу и графу Ридигеру. Князь Варшавский не высказал о них своего определенного мнения; генерал же Ридигер присоединился в большинстве к взглядам старого стратега. Эти интересные документы мы помещаем в приложении.

Во время всех этих переговоров была решена судьба Силистрии; наша армия получила приказание снять осаду крепости и спокойно перешла на левый берег Дуная. Временно все как бы позабыли о наших открытых врагах, и все внимание было обращено на сосредоточение Дунайской армии в предвидении неизбежной войны с Австрией.

Государь указывал князю Горчакову на необходимость дать армии такое расположение, чтобы она была обеспечена с фланга и с тыла от австрийцев. Считая, что корпус Шабельского достаточен, чтобы задержать движение австрийцев в Молдавию из Трансильвании или Буковины, государь выражал желание, чтобы князь Горчаков оставил Лидерса с полутора дивизиями пехоты и двумя кавалерийскими для наблюдения нижнего Дуная, против Силистрии, а с остальными пятью пехотными дивизиями и прочей кавалерией сосредоточился бы примерно около Фокшан, чтобы угрожать левому флангу австрийцев при наступлении их от Ротентурма или Кронштадта. Эта последняя группа легко могла в то же время поддержать Лидерса, если бы турки и их союзники перешли Дунай. Впрочем, император Николай не хотел стеснять своего главнокомандующего и такими короткими указаниями. "Я не гофкригсрат, - заканчивал он свое письмо, - пишу что думаю, чего желаю; решай же ты с полной свободой и ответственностью". Много назойливее в этом отношении был оставшийся временно не у дел князь Варшавский. Первоначальное его предложение о группировке войск в княжествах было сходно с мыслями государя. Он также предлагал оставить генерала Лидерса с полутора дивизиями пехоты и необходимым числом кавалерии у Калараша для наблюдения за нижним Дунаем, поставить для поддержки Лидерса у Слободзеи тоже дивизию пехоты, отряд генерала Ушакова по-прежнему держать в Исакче, 10-й дивизией продолжать занимать Журжу, Олътеницу и Бухарест, а все остальные войска сосредоточить в Плоешти и Бузео. 4-й стрелковый батальон фельдмаршал спешно потребовал в Фокшаны. Добившись снятия осады Силистрии и сосредоточения армии вблизи р. Серет, он приступал к выполнению следующего этапа своих желаний - отхода за эту реку, и в воображении Паскевича начала рисоваться опасность движения австрийской армии на Окна, в тыл отходившим от Дуная войскам Горчакова.

8 июня князь Варшавский отправил своему заместителю на Дунае длинное предписание, в котором подтверждал свое опасение возможности направления австрийцев на Окна, основывая его на пригодности горных проходов для колесного движения и на соблазнительности австрийскому главнокомандующему двинуться вразрез между армией Горчакова и корпусом Шабельского. К тому же и расстояние от Кронштадта до Фокшан через Плоешти было вдвое более, чем через Окна. Поэтому фельдмаршал признавал своевременным отходить всеми силами за реку Серет и там ожидать неприятеля. Он предполагал генерала Ушакова с дивизией пехоты оставить по-прежнему у Исакчи, сохраняя мост на Дунае; генерала Лидерса с полутора дивизиями пехоты сосредоточить в низовьях Серета и у Галаца, одну дивизию у Немаесы и 4 дивизии у Текуча, сохраняя мосты на Серете и имея сильный авангард у Фокшан. В таком положении фельдмаршалу желательно было видеть нашу армию не позднее 1 июля. Но этого мало. Страх князя Варшавского за возможность движения австрийцев на Окна был так велик, что он требовал присылки в Фокшаны дивизии пехоты и бригады кавалерии уже к 18 июня, чтобы спешно усилить до бригады пехоты отряд, у Окна расположенный.

Однако князь Горчаков не сочувствовал такому быстрому отступлению за Серет. Он считал возможным прикрыть выходы из гор, ведущие в тыл Дунайской армии, простым передвижением корпуса Шабельского из Ясс в Баксу, тем более что не верил в рискованное движение всей австрийской армии в мешок, образуемый корпусом Шабельского, всей армией Горчакова и с тылом, упиравшимся в горные дефиле. Новый главнокомандующий полагал, что главная масса австрийских войск направится из Кронштадта на Плоешти, и считал необходимым быть сильным около этого пункта, где он рассчитывал с успехом принять бой. К тому же быстрое отступление за Серет могло поставить в рискованное положение прикрывавшие Дунай отряды Лидерса и Даненберга.

Через два дня после отправления вышеприведенного предписания князю Горчакову фельдмаршал представил всеподданнейшую записку государю по тому же вопросу о сосредоточении армии за р. Серег. Из этой записки видно, что князь Варшавский для прикрытия прохода через Окна притянул уже из Бендер одну пехотную и одну кавалерийскую дивизии, которые расположились в Окнах, Фокшанах, Бырлате и далее к Аджут-Ногу, но и этого считал недостаточным. Фельдмаршал высчитывал, что против нашей армии в княжествах могут одновременно действовать до 150 000 австрийцев, 120 000 турок и до 70 000 французов и англичан ("Откуда взялись?" - пометил император Николай). При таком соотношении сил он полагал для нас опасным принимать сражение между Плоешти и Бузео. Наша армия имела бы в тылу три реки, которые могли задержать ее отступление, а австрийцы, выйдя через Окна на Фокшаны или Бырлат, успели бы уничтожить наши запасы хлеба и пороха, истребить мосты на Серете и Пруте и отрезать нашей армии возможность к отступлению. Как противодействие этому князь Варшавский предлагал оставить в Бузео и Плоешти сильные передовые отряды, а остальную армию расположить между Бузео и Рымником, устроив 5 или 6 переправ в Фокшанах и на Серете. Такое выжидательное положение он предполагал, впрочем, принять лишь в том случае, если австрийцы будут находиться "в возможности обойти нас с правого фланга и выйти нам в тыл".

Записка князя Варшавского удостоилась следующей собственноручной пометки императора Николая: "План этот почти согласен с моими собственными мыслями".

Если внимательно сравнить всеподданнейшую записку фельдмаршала и его предписание князю Горчакову, то, почти не отличаясь друг от друга по мотивам и желанию оттянуть армию за Серет, оба эти документа имели, в сущности, по своему смыслу большое различие. В то время как в записке государю отступление за Серет носило условный характер в зависимости от возможности австрийцам фактически угрожать нашему тылу и флангу, в предписании Горчакову это отступление приобретало форму вполне определенного желания быстро отойти за Серег во что бы то ни стало. В этом различии мы склонны видеть причину согласия императора Николая на план князя Варшавского. Впрочем, давая это согласие, государь в своем письме к фельдмаршалу присовокуплял: "Положение наше не легко, но из него выйти можно с честью, когда решительно действовать будем, не преувеличивая себе препятствия к успеху".

Князь Горчаков после снятия осады Силисгрии приступил, как известно, к обратному переходу через Дунай и к расположению там своей армии следующим образом.

2-я драгунская дивизия из Калараша была отправлена в Урзичени, куда прибывала 16 июня и, находясь в трех небольших переходах от Плоешти и Бузео, легко могла быть туда притянута. Генерал Лидере оставался в Калараше со 2-й бригадой 14-й, всей 15-й пехотными дивизиями и с тремя полками кавалерии. Сам Горчаков с 9-й и 11-й пехотными дивизиями и кавалерийской бригадой также направлялся в Урзичени, куда прибывал 19 июня. Вверх от Калараша Дунай охранялся отрядом генерала Даненберга, который имел у Ольтеницы один пехотный полк, у Журжи бригаду и один полк кавалерии и в резерве около Бухареста бригаду пехоты и один кавалерийский полк. Один кавалерийский полк был направлен сначала в Талпу, а потому в Гаешти для наблюдения дороги от Герман-штадга в Бухарест. Генералу Ушакову было предписано стянуть 15-го числа свой авангард к Бабадагу и все приготовить к поспешному очищению Тульчинских укреплений, имея свои главные силы около Исакчи.

При таком распределении своей армии князь Горчаков считал возможным встретить австрийцев у Плоешти с 44 батальонами и 52 эскадронами.

Главнокомандующий на Дунае высказывал в письме к князю Меншикову следующие предположения о дальнейших действиях: "Я располагаюсь в четырех группах: Лидере с 24 батальонами у Калараша, Даненберг с 22 между Бухарестом, Журжево и Ольте-ницей, Липранди с 12 батальонами в Плоешти и я с главными силами у Урзичени. Если австрийцы не объявят нам войны, я буду оспаривать Валахию у союзников; если же они ударят нам в тыл, то фельдмаршал задержит их в Молдавии с 30 тысячами, которые он сосредоточил в Яссах и Фокшанах, а я буду драться, стараясь отойти на Серет. Если мне удастся достигнуть этой реки без затруднений, то наше положение может быть сохранено; в противном случае придется драться до последнего, отходя к Серету, и один Бог знает, что из всего этого выйдет".

17 июня князь Михаил Дмитриевич представил фельдмаршалу тот окончательный план, которого он решил держаться после перехода его армии на левый берег Дуная. До тех пор, пока война с Австрией не будет решена, он полагал удерживать в своих руках Большую Валахию от Журжи до Галаца; преждевременно оставлять Дунай ниже Журжи он считал неудобным, так как это давало бы союзникам возможность безнаказанно переправиться через реку и утвердиться в княжествах. Отряд Ушакова не должен был оставлять правого берега Дуная, если не будет вынужден к этому превосходящими силами противника. В случае форсирования турками Дуная в каком-либо пункте оспаривать дальнейшее их движение в Валахию, пока это будет возможно, не подвергаясь быть отрезанными австрийцами.

В случае же объявления австрийцами войны Горчаков решил постепенно очистить Журжу, Ольтеницу, Калараш и Гуро-Яломницу, отводя оттуда войска за реки Бузео и Калматуй. Для принятия же на себя отступающих частей выдвинуться с главными силами из Урзичени и Плоешти.

Если бы вторжение австрийцев последовало одновременно с наступлением союзников, то, оттеснив австрийцев, вступивших в Молдавию, оставаться на Серете, имея в виду отойти в случае надобности за Прут. "Перейдя за эту реку, - кончал князь Горчаков, - мы будем в состоянии отбиваться против всех наших врагов, сколько бы их ни пришло".

Император Николай, получив сведения о переходе нашей армии обратно за Дунай, вполне одобрил расположение князя Горчкова на первый случай. Государь полагал, что австрийцы могут предпринять наступление из Кронштадта через Темеш на Плоешти, из Германштадта через Ротентурм или вдоль Дуная и, наконец, в тыл князю Горчкову через Окны или Черновиц вдоль Серета. В первом случае наша Дунайская армия находилась бы у них на левом фланге и, по мнению государя, легко могла бы разбить австрийцев, наступавших на Плоешти, до соединения их с правой колонной. Во втором случае он полагал необходимым сначала разбить ближайшую неприятельскую колонну, а потом уже наступавших через Темеш. Наконец, в случае движения в тыл Шабельскому надо было задерживать наступавших от Черновиц, а Горчакову, оставив сильный арьергард, кинуться на колонну, вышедшую из Окны, и, разбив ее, воротиться против вышедшей через Темеш. "По-видимому, - писал государь, - план австрийцев состоит в том, чтобы сначала занять Малую Валахию; ежели они предварят тебя, ты им отвечать будешь, что ты имеешь мое разрешение впустить их, но не далее Аржиса, но что всякое движение далее или в ином направлении повелено мной тебе считать за открытие военных действий против нас, а потому противиться ему силой оружия".

Если бы дошло до такой крайности, то государь указывал Горчакову стараться всеми силами обеспечить себе при первой же встрече решительный успех; но ежели бы Шабельский не мог удержать колонну, угрожавшую правому флангу Горчакова, и этому последнему пришлось бы отступать, то государь считал излишним останавливаться на Серете, а прямо идти за Прут, откуда уже начать наступление против Австрии по всему фронту.

Для этой цели генерал Лидере должен был оставаться в оборонительном положении в Бессарабии с 1 1/2 пехотной и 1 кавалерийской дивизиями, имея в резерве драгунский корпус; князь Горчаков с семью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями, имея в резерве 1 резервный кавалерийский корпус, должен был решительно наступать на Буковину, а граф Ридигер действовать к стороне Лемберга.

Одновременно с этим государем было отдано распоряжение, чтобы в случае входа австрийцев в наши пределы гражданские власти с архивами и казначействами, а также дворяне отправлялись внутрь страны; местные же и сельские магазины вывезти или уничтожить. Народу покидать свои жилища и по возможности увозить с собой все лучшее имущество, причем жителям русских деревень, имевшим оружие, разрешалось уходить в леса и вести партизанскую войну.

Вопрос об образе действий австрийцев сильно занимал и союзных главнокомандующих в связи с выработкой ими планов дальнейших операций. Он служил также предметом дипломатических переговоров между Парижем и Лондоном.

Омер-паша вслед за получением известия о снятии нами осады Силистрии приказал всем войскам, находившимся перед Шумлой, придвинуться к Дунаю и направил дивизию Гассана-паши силой в 16 000 - 18 000 к Рущуку, имея целью завладеть Журжей. Этот пункт привлекал с самого начала кампании особое внимание турецкого генералиссимуса, и первоначально он предполагал даже устроить в нем, на левом берегу Дуная, опорный пункт, который должен был сыграть такую же роль, как Калафат на левом фланге турецкого расположения. Отличные действия в течение зимней кампании генерала Соймонова не дали осуществиться предположениям Омера-паши, и теперь" при начавшемся отступлении русской армии, он вновь обратил свое внимание на Журжу. Усиленные работы по постройке там нами новых батарей не смутили турок, которые видели в этом лишь демонстрацию для облегчения спокойного отхода главных сил князя Горчакова на Серет.

Армия Омера-паши до выяснения обстановки сосредоточилась следующим образом: один корпус, силой в 41 бат., 24 эск. и 60 ор., под начальством Измаила-паши, у Силистрии; второй корпус, силой в 39 батальонов, 12 эскадронов и 61 орудие, под начальством Гассана-паши у Рущука; третий, силой в 27 батальонов, 24 эскадрона и 55 орудий у Гургенли (Gurgenli), в шестичасовом переходе от Шумлы, по дороге на Силистрию, и, наконец, резерв, силой в 9 батальонов, 6 эскадронов и 18 орудий, оставался в Шумле. В таком положении, писал Омер-паша, турецкая армия может в самое короткое время собраться в любом пункте на Дунае, предназначенном для развития дальнейших операций.

Что касается армий западных держав, то когда князь Горчаков начал отступательное движение к Урзичени, они еще продолжали сосредоточение к Варне, рассчитывая довершить его к 1 июля нашего стиля. К этому времени маршал С.-Арно предполагал иметь до 70 000 человек, с которыми готов был идти туда, куда "укажет ему обстановка или инструкции, основанные на политических соображениях, ему неизвестных, но которые он рассчитывал получить от своего правительства". Впрочем, французского главнокомандующего очень беспокоили в этом его наступательном порыве недостаток продовольствия и полное отсутствие перевозочных средств. Французам удалось собрать в окрестностях Варны лишь 800 маленьких болгарских повозок, за которые они платили за каждую по три франка в сутки наличными деньгами, но и из них в одну ночь дезертировали 150 хозяев со своими повозками; те же, которым это не удавалось, сжигали их на глазах французов. "C'est du fanatisme, active par la propagande russe", - писал по этому поводу маршал С.-Арно. О враждебном к союзникам турок отношении жителей с удивлением свидетельствовали также и французские офицеры в своих письмах к родным. Они ожидали, что их встретят как избавителей, а между тем жители разбегались, и союзные войска даже за большие деньги ничего не могли у них купить. Приходилось очень сожалеть об отсутствии малых пароходов и легких канонерских лодок, которые, подходя к берегу и входя в устья Дуная, могли бы облегчить проблему с продовольствием наступающей армии; но их не было, а необходимость удовлетворения этого важного требования продолжала, по словам маршала С.-Арно, неторопливо исследоваться в кабинете морского министра в Париже.

Таким образом, к 1 июля нашего стиля турецкая армия была уже сосредоточена в полном составе на линии Дуная, а армия западных держав довершала свою группировку у Варны. Союзникам необходимо было окончательно остановиться на дальнейшем плане операций. До снятия осады Силистрии инициатива действий принадлежала нам, и союзные главнокомандующие невольно должны были направлять все свои усилия для задержания наступательного движения армии князя Варшавского на Балканском полуострове, чтобы выполнить официальную цель своего вмешательства в дела Востока - оградить Турцию от нашего порабощения. Но отход русской армии к Серету передавал инициативу в руки наших врагов, которым предстояло поставить себе новую цель похода; вернуться назад, нашумев на всю Европу, понеся большие затраты и не сделав ни одного выстрела, нельзя было. Это чувствовалось всеми, и наша уступчивость в тот период кампании не могла повлечь за собой заключения мира.

Вслед за получением известия об отступлении русских войск за Дунай началась усиленная переписка между Парижем и Лондоном, а также переписка обоих правительств с их главнокомандующими о том, что делать дальше.

Первое распоряжение было получено лордом Рагланом из Лондона от 29 (17) июня, в котором указывалось "se bien garder d'entrer dans la Dobroudja et de poursuivre les russes au dela du Danube". Это краткое телеграфное сообщение разъяснялось более подробными указаниями на необходимость сохранить все силы и средства для попытки сделать высадку в Крыму и осадить Севастополь. Великобританское правительство считало возможным отказаться от этой операции лишь в том случае, если лорду Раглану удастся получить неопровержимое доказательство большой несоразмерности сил обороняющегося с атакующим; главнокомандующему ставилось на вид при этом, что такая несоразмерность может чрезмерно увеличиться, если экспедиция не будет произведена безотлагательно. Маршал Вальян, узнав об этих инструкциях, отправил по повелению императора Наполеона 1 июля (19 июня) маршалу С.-Арно следующую телеграмму: "Restez dans le voisinage de Varna et ne descendez pas au Danube: on veut que 1'armee soil toujours prete a etre emportee par la flotte".

Однако маршал Вальян не склонен был принять такое определенное решение о немедленной экспедиции в Крым, как это было сделано по ту сторону канала. Он решил до отправления категорических инструкций маршалу С.-Арно выяснить, как далеко отступит наша армия, а также выждать, пока не определится окончательное отношение между Россией и Австрией и возможность совместных действий союзников с этой последней. Французский военный министр считал необходимым не допустить одних австрийцев действовать в княжествах, а, как только будет получено известие о том, что они собираются переходить границу, быстро двинуться на Силистрию или Рущук, перейти там Дунай и войти в линию с австрийцами, составив их правый фланг. В каких силах предпринять эту операцию, должно показать будущее, в зависимости от численности австрийских войск и той помощи, которую они могут потребовать, но во всяком случае не следовало посылать туда незначительных частей и следовало поставить себе конечной целью откинуть русских за Прут и вторгнуться в Бессарабию. Маршал Вальян полагал, что, действуя таким образом, союзники заставят Россию беспокоиться за Крым, на который он всегда смотрел как на цель экспедиции и на который в конце концов должны были обратиться все усилия союзников. Вальян не отказывался при исполнении изложенного плана от мысли направить Шамиля вдоль Черного моря, чтобы он угрожал Крыму с востока. Союзный флот при такой комбинации должен был выполнять двоякую задачу: поддерживать движение Шамиля и снабжать через устья Дуная необходимыми запасами французскую армию в Молдавии и Бессарабии.

При обсуждении общего плана наступления в наши пределы англичане предполагали кроме Крыма направить удар на Тифлис, возложив его на турецкие войска при содействии союзных отрядов, и на Перекоп с целью отрезать Крымский полуостров от остальной империи; эту последнюю операцию хотели возложить исключительно на турецкий отряд. Французский военный министр сочувствовал движению на Тифлис, но без помощи союзников, так как это чрезмерно удаляло бы их от австрийцев, и, наоборот, полагал рискованным поручать операцию против Перекопа одним туркам, считая необходимым присутствие там союзных отрядов ввиду важного значения этого пункта.

Вообще маршал Вальян свои предположения строил на совместных действиях с австрийцами, считая неудобным отсутствие французских знамен там, где должен решиться жребий войны между Австрией и Россией; английское же правительство, напротив, ставило себе задачи, исключительно направленные на умаление нашего значения на Черном море и на Кавказе.

Поведение Австрии должно было решить направление дальнейшего хода операций; но эта держава играла роль сфинкса не только для нас, но и для западных кабинетов. В конце июня она окончательно решила стать в число наших открытых врагов и вела переговоры в Париже, а также на месте, в Варне, с союзными главнокомандующими о совместных действиях австрийских войск с морскими державами. Однако в последнюю минуту удовлетворивший Пруссию ответ русского правительства на июньскую ноту заставил Австрию отложить разрыв еще на два месяца. За это время обстановка изменилась, союзники все свои усилия направили на Крым, и, таким образом, Австрии пришлось бы одной на нашем Западном фронте вести борьбу со своей соседкой, на что она так и не решилась до Парижского мира.

Маршалу С.-Арно не особенно улыбалось движение за Дунай и преследование русской армии. Наступление к Дунаю, писал он, по местности опустошенной, без перевозочных средств и в отдалении от своего флота, может быть предпринято лишь в видах крайней политической или военной необходимости. Переход же чрез Дунай и преследование отходящей на свои резервы русской армии неизвестно когда и чем могли окончиться. Поэтому союзные армии решили до выяснения того положения, которое примет Австрия, не начинать наступательного движения, оставив турецкую армию сосредоточенной в трех группах на Дунае.

Но через три дня после приведенного решения союзных главнокомандующих разыгралось, неожиданно для них, у Журжи кровопролитное дело, возгоревшееся по личной инициативе командира корпуса Гассана-паши.

Князь Горчаков уже с первых чисел июня начал, при существовавшем в то время в главной квартире тяготении к отступлению на левый берег Дуная, стеснять активную деятельность генерала Ушакова, начальствовавшего войсками на нижнем Дунае и занимавшего Бабадагскую область. Удержание в своих руках устьев Дуная для нас имело весьма важное значение, так как этим мы препятствовали вторжению неприятельской флотилии в эту реку, да, кроме того, после отступления из Силистрии только отдел генерала Ушакова продолжал владеть обоими берегами Дуная. Казалось бы, что эти соображения должны были заставить нас удерживаться до последней крайности в Бабадагской области, а крутой поворот Дуная на север и обеспеченные у генерала Ушакова переправы позволяли ему сделать это без особого риска.

Однако неосновательный страх немедленного наступления сильных отрядов англо-французов в направлении на нижний Дунай производил, как мы видели уже, совершенно беспричинно какой-то магический гнет на главную квартиру и заставлял ее думать только об одном - уходить от призрака морских держав. Князь Горчаков еще 3 июня решил отказаться от правого берега Дуная и предписал генералу Ушакову принять меры отстаивать только левый берег этой реки, так как ежели неприятель двинется с европейскими войсками в Бабадагскую область, то сделает это с такими силами, против которых генералу Ушакову невозможно будет устоять. Но этот последний, хорошо знакомый с положением своих войск и осмотревший всю Бабадагскую область, был иного мнения и высказал князю Горчакову свое глубокое убеждение, что он со своим отрядом может оказать упорное сопротивление даже превосходящими силам противника и на правом берегу Дуная. Действительно, генерал Ушаков своими разъездами освещал местность на 30 верст к югу от Троянова вала, а бригада его кавалерии была эшелонирована между Трояновым валом и городом Бабадагом, к северу от которого находилось очень удобное для обороны дефиле, образуемое болотистой речкой Лозова. За речкой начиналось ровное и открытое плато, очень удобное для действия кавалерии. Генерал Ушаков считал возможным здесь со своими четырьмя кавалерийскими полками, конной и ракетной батареями сильно замедлить наступление неприятеля на протяжении 15 верст вплоть до опушки исакчинского леса. Этот лес, приведенный в оборонительное состояние, представлял собой, по словам генерала Ушакова, такую сильную позицию, что он ручался за успешное отражение с имевшимися у него 12 батальонами даже 20-тысячного отряда европейских войск, поддержанных иррегулярными турецкими полчищами.

Впрочем, это разногласие во взглядах между трезво смотревшим на дело и ответственным на своем участке генералом Ушаковым и князем Горчаковым не имело существенного значения, так как союзники, как изложено выше, не могли и не предполагали двинуться в больших силах против нашего отряда на нижнем Дунае. Июнь прошел лишь в нескольких ничтожных демонстрациях против Кюстенджи и кордонов в устьях Дуная.

В то время как князь Горчаков волновался за участь отряда генерала Ушакова, опасность грозила с другой стороны, а именно со стороны Рущука. Против этого пункта около Журжи был, как известно, расположен отряд генерала Соймонова, состоявший из бригады его дивизии и 8 эскадронов; в ближайшем резерве, в Бухаресте, находилась другая бригада его дивизии. Главные силы князя Горчакова оканчивали свое сосредоточение к Урзичени.

С 10 июня к Рущуку начали сосредоточиваться войска корпуса Гассана-паши, и, по сведениям, полученным от болгар, к 21 июня там собралось свыше 30 000 человек. В действительности турецкий корпус имел 20 000 пехоты, 4 кавалерийских полка, около 60 орудий и несколько сотен башибузуков. Участившийся огонь с крепости, попытки турок против очищенного нами острова Мака-на и, наконец, сведения, получаемые из Рущука через перебежчиков, давали повод предполагать, что турки действительно решили форсировать Дунай у Журжи.

Генерал Даненберг, которому было поручено начальствование войсками, оборонявшими Дунай выше Туртукая, счел долгом запросить в таких обстоятельствах князя Горчакова - следует ли генералу Соймонову по возможности держаться в Журже до прибытия к нему подкреплений или же отступать перед превосходящими силами неприятеля. Главнокомандующим было указано стараться по возможности защищать переправу через Дунай, но если Соймонов сделать это будет не в силах и турки утвердятся на левом берегу, то не атаковать их в укреплениях, а, отойдя назад, занять наблюдательную позицию, "как нами было сделано в Ольтенице". Нельзя не отметить в этой последней фразе некоторой оригинальности. Общее направление Журжинской операции находилось в руках того же генерала Даненберга, который руководил операцией Ольтеницкой, и ему указывался способ действий, сходный с этой печальной страницей его деятельности.

Следствием такого указания было разрешение, данное генералом Даненбергом генералу Соймонову, оставить острова на Дунае, лежащие против Журжи, "если оборона их должна принести невознаграждаемую занятием их потерю, а впрочем, стараться удержать Журжу и по возможности препятствовать туркам укрепиться на островах". Это "впрочем" является очень характерным, так как одного взгляда на карту достаточно, чтобы убедиться в невозможности удержать Журжу против сильного противника, отдав в его руки прилегающие острова.

Одновременно с этим распоряжением Даненберг направил на поддержку Соймонова из Бухареста Тобольский пехотный полк с батареей и бугских улан, приказав в том случае, если Соймонов будет принужден уступить Журжу до подхода подкреплений, отходить на Калагурени, а не на Гостинары.

Все указания, данные для действия Соймоновского отряда, навряд ли соответствовали тому "убеждению", которое вместе с этим генерал Даненберг высказывал князю Горчакову о "необходимости удерживать в настоящих обстоятельствах Журжу до последней крайности". Впрочем, на деле это убеждение выразилось лишь в том, что 23-го числа Даненберг лично отправился в отряд Соймонова. Со своей стороны и главнокомандующий, получив в Плоешти известие об ожидаемой переправе турок, направил в Бухарест из Урзичени 11-ю пехотную и бригаду 4-й легкой кавалерийской дивизии, а также лично отправился туда. Подкрепления прибыли к Бухаресту лишь 25-го утром, сделав форсированный марш в 60 верст.

Однако пребывание корпусного командира в Журже продолжалось недолго. Там он нашел все в том отличном порядке, в котором нельзя было сомневаться после назначения Соймонова, и Даненберг, уверенный, по его словам, в блестящем отражении турок, которые, узнав о подходе подкреплений, не рискнут даже атаковать нас, 24-го вернулся обратно в Бухарест.

Тем временем генерал Соймонов распределил свой отряд следующим образом: Томский егерский полк занимал Слободзею, Колыванский - Журжу, а прибывший в подкрепление Тобольский полк с батареей стал лагерем между этими двумя пунктами. Гусары цесаревича расположились на левом фланге всего расположения, а бугские уланы на правом фланге. Артиллерия была расположена по разным батареям, устроенным по берегу Дуная. Правая половина острова Радоман была занята двумя ротами, всеми штуцерными Томского егерского полка и четырьмя батарейными орудиями, поставленными на передовых батареях оконечности острова. На левой половине Радомана также находилось четыре батарейных орудия под прикрытием двух рот и 64 штуцерных Колыванского егерского полка. Против пролива Вериги, отделяющего Чарой от Радомана, было поставлено четыре орудия, которые могли обстреливать как пролив Верига, так и остров Чарой и левую оконечность Радомана. Остров Макан ввиду ширины и быстроты рукава, отделяющего его от левого берега Дуная, и ввиду невозможности устроить здесь мост не был занят нашими войсками в целях обороны; туда для наблюдения высылался лишь ежедневно до наступления темноты унтер-офицерский пост из 14 рядовых.

24-го в Журжу прибыл генерал Хрулев, командированный Горчаковым для установки на берегу Дуная новых батарей, но на следующий день утром разыгрался бой, последствием которого было очищение нами этого пункта и утверждение там турок.

Инициатива журжинского дела принадлежала Гассану-паше против желания союзных главнокомандующих, которые, как известно, не хотели переходить Дунай до выяснения образа действий Австрии.

Энергичный паша, возбужденный неожиданным успехом под Силистрией и сосредоточением у Рущука целого корпуса, начал делать попытки овладеть островами, прилегающими к Журже. Особое внимание его первоначально привлекал остров Макан, на котором не было нашей артиллерии и не было заметно значительных сил пехоты.

23-го утром, после предварительной подготовки артиллерийским огнем, две турецкие роты переправились на остров Макан и оттеснили бывший на нем русский пост. Здесь было выяснено, что наши батареи не могут помешать высадке на остров, и Гассан-паша решил перекинуть туда на судах 3 батальона пехоты и 4 орудия, что и было исполнено к полудню. На следующий день турки получили фальшивые сведения о том, что русские войска очистили Журжу и Слободзею и что только несколько сотен штуцерных с двумя орудиями охраняют остров Радоман. Это дало повод Гассану-паше, вопреки мнению остальных начальников, завладеть островом Радоман. В течение целого дня 24-го турки из крепостных орудий обстреливали наш берег, возводя в то же время укрепления на острове Макан. Соймонов начал опасаться переправы неприятеля с этой стороны, а потому выделил с главной своей позиции отряд генерала Баумгартена силой в 4 батальона и 8 орудий при двух эскадронах, которому поручил оборону участка вниз от острова Макан до устья р. Руптуры (кордон N 136).

25-го после сильной канонады неприятель на судах, вышедших из устья р. Лома, под началом англичанина Бейрама-паши и имея во главе трех английских офицеров, начал переправляться на середину острова Радоман, между кордонами N 129 и 130. Турки, встреченные ротами Томского полка и огнем артиллерии, расположенной на острове, были быстро оттеснены к берегу, но вновь подходящие подкрепления давали им временный перевес. К нашим передовым ротам подошли томские, а потом и тобольский батальоны из Слободзеи, имея во главе генерала Хрулева, и турки вновь были откинуты к берегу. Тогда они начали высаживаться на нижней части острова, против Журжи, но здесь были встречены колыванцами. Турки решили попытать счастья со стороны острова Макан, но были скинуты в Дунай отрядом генерала Баумгартена, причем наши гусары лихо атаковали противника и изрубили почти целый турецкий батальон, захватив около ста человек пленных.

Турки вновь обратились против Радомана, введя здесь в дело 10 батальонов пехоты. Бой имел самый кровопролитный характер; батальоны по несколько раз ходили в штыки. Офицеры и нижние чины дрались даже, по свидетельству иностранцев, с каким-то особым ожесточением, как бы стараясь залить неприятельской кровью то чувство обиды за армию и за Россию, которое накопилось у каждого из-за нерешительного, можно сказать, трусливого хода всей кампании. Но они, бросаемые по частям без общего руководства, могли только грудью своей отстоять остров, не имея сил окончательно столкнуть врага в Дунай.

С наступлением темноты, когда бой затих, турки остались владеть ближайшим к Рущуку берегом Радомана. Об ожесточении боя можно судить по донесению Градовица маршалу С.-Арно, который также указывает на уничтожение чуть ли не целого турецкого батальона в несколько минут и на рьяные, неоднократные атаки турок и русских в штыки, причем ни тем ни другим не удалось остаться полными хозяевами острова.

Наши потери в отряде генерала Соймонова за этот день составили в 342 убитых и 22 офицера и 653 нижних чина раненых и контуженых. Турки, даже по свидетельству их самих, потеряли 500 человек убитыми и свыше 1000 человек ранеными, в том числе были убиты все английские офицеры.

Генерал Хрулев в своем разговоре с Меньковым упоминал об отсутствии какого-либо порядка на острове Радоман, когда он прибыл туда в начале боя. Да и сам характер действий отряда генерала Соймонова в течение всего дня показывает отсутствие какого-либо руководства боем. Было желание задержать неприятеля на всех пунктах, где он появлялся; ближайшие части с безумной храбростью бросались на врага, но все это было делом рук ротных и отчасти батальонных командиров. В реляции о журжинском деле ни слова не упоминается о работе старших начальников, что еще более подтверждает полное отсутствие такой работы. Мы не склонны бросать за это упрек генералу Соймонову - указания, данные ему, имели очень двойственный характер: драться, но не очень, защищать острова, но с большой оглядкой назад. Созревшая в голове генерала Даненберга решимость удержать Журжу во что бы то ни стало была сообщена им наверх, князю Горчакову, но не вниз, генералу Соймонову. Надо полагать, что этот талантливый генерал сумел бы, если бы он получил определенные указания, достигнуть при борьбе с равными силами турок более решительных результатов, проявив в бою свое личное руководство. Но такого руководства не было, и журжинский бой всей своей тяжестью лег на плечи доблестных младших начальников и нижних чинов, о чем особенно красноречиво свидетельствуют многие страницы описания их подвигов, представленные государю Николаю Павловичу.

Что касается действия турок, то союзные главнокомандующие остались очень недовольны проявленной Гассаном-пашой самостоятельностью, которая совершенно не соответствовала их видам.

Ведение собственно боя турецким генералом также весьма критиковалось. Начав дело в предположении, что острова заняты нами лишь незначительными силами, он, увидав серьезное сопротивление, не сумел взять руководство боем в свои руки, не ввел в дело имевшиеся у него наготове большие силы и дал возможность слабому отряду Соймонова не только удержать острова, но и нанести туркам существенные потери. "Les dispositions pour attaquer les russes, - писал по этому поводу французский свидетель боя, - ont etc si funestes, qu'on ne doit attribuer Phonneur de la journee qu'a la bravoure des soldats turcs".

По свидетельству другого французского офицера, на острове Радоман оставались ко времени начала нашего отступления лишь прижатые к Дунаю отдельные группы турок в 25 - 50 человек.

Тем временем на помощь генералу Соймонову из Бухареста спешил генерал Даненберг с Екатеринбургским полком, прибывшим к Фратешти в ночь на 26-е число, а вслед за ним туда же были направлены три полка 11-й пехотной дивизии и бригада кавалерии с князем Горчаковым во главе. Одновременно с этими мерами главнокомандующий послал новую и на этот раз очень определенную инструкцию генералу Соймонову. "Отступление ваших войск, - писал князь Михаил Дмитриевич, - предполагается только в таком случае, если бы разрыв с Австрией потребовал сосредоточения моих сил, но случай этот, может быть, вовсе не представится или представится нескоро. Теперь вам надобно отстаивать переход турок на левый берег Дуная, на что вы имеете достаточно сил". Но это определенное указание дошло по назначению слишком поздно.

Соймонов ничего не знал ни о подходе к Фратешти Екатеринбургского полка, ни о направлении туда же сильного отрада из Бухареста и потому, предполагая, что он предоставлен собственным силам, не счел возможным продолжать отстаивать остров Радоман ввиду как сильного утомления войск, так и превосходства противника, который ночью продолжал перевозку на острова новых частей.

Поэтому с наступлением темноты он очистил острова, а к утру и Журжу, отведя свои войска на позицию к Фратешти.

Соймонов по выступлении со своим отрядом из Журжи встретился на рассвете 26-го с генералом Даненбергом, который спешил на место боя. Корпусной командир, выслушав доклад о происшедшем деле, нашел, что обстоятельства совершенно не благоприятствуют тому, чтобы отбирать у неприятеля Журжу обратно. А между тем турки весьма опасливо заняли этот пункт только 27 июня, причем Омер-паша приказал не двигаться далее, а лишь образовать на левом берегу опорный пункт, который обеспечивал бы переправу через Дунай.

В то время, когда турецкие войска робко входили в Журжу, князь Горчаков выступил с тремя пехотными и двумя кавалерийскими полками во Фратешти. "Одну минуту, - всеподданнейше доносил он государю, - я хотел было атаковать там. в Журже, турок, но рассудил, что штурмовать город, окруженный окопами и развалинами прежнего вала, войсками, только что сделавшими 60 верст перехода, невыгодно и опасно. Урон был бы велик и успех без пользы, ибо, выбив турок, мы все-таки оставили бы Журжу от огня Рущука и батарей, турками сделанными вчера на Радомане. Лучше выждать, чтобы они вышли к нам у Фратешти".

Однако это ожидание было бы напрасным, так как турки и не предполагали продолжать своего наступления. Князю Горчакову в донесении государю о журжинском деле пришлось повторить фразу, которая сделалась чуть ли не обыденным припевом в рапорте после каждого боевого столкновения на Дунае. "Войска ваши, всемилостивейший государь, - писал Горчаков, - дрались, действительно, с величайшим мужеством, но опять без пользы! В этом не моя вина, а вероломство Австрии".

Император Николай на донесение князя Горчакова ответил следующими словами: "Напрасную трату людей ненавижу. Что наши героями дрались, это славно, но мне неудивительно, и грустно, что даром было. Зачем было оставлять Соймонова в Журже, когда предвидеть должно было, что ему там не удержаться, и зачем не отступать к Фратешти, выманив неприятеля в поле и идя навстречу к своим резервам. Вот что невольно на мысль приходит. Быть может, на месте судил бы я иначе. Поблагодари молодцов за славную оборону, но, ради Бога, щади и береги их для решительных ударов".

Генерал Коцебу отмечает в своем дневнике, что князь Горчаков очень волновался после журжинЛсого боя и не знал, на что решиться: отступать ли на Серет, ожидать ли турок на позиции у Фратешти или же атаковать их у Журжи и сбросить в Дунай. Короче, князь Михаил Дмитриевич оказался совершенно в том же положении, в каком находился в ноябре - январе по отношению к Калафату.

Особое волнение нашего главнокомандующего обусловливалось кроме свойств его характера двумя обстоятельствами: слухами о задуманной союзниками экспедиции против Крыма и поведением Австрии.

Еще до журжинского дела князь Горчаков получил указание государя на необходимость занять в княжествах такое положение, которое давало бы союзникам повод ожидать нашего перехода на Дунае к активным действиям и тем оттянуло бы их силы на Балканскии полуостров и помешало задуманной экспедиции в Крым. Военный министр со своей стороны указывал, что этой цели можно было бы достигнуть, заняв в княжествах какую-либо центральную позицию с обеспеченными переправами на Дунае. Но результаты дела 25 июня мало способствовали осуществлению предложенной из Петербурга идеи.

Как будто бы нарочно, чтобы ухудшить моральное состояние нашего главнокомандующего после его нерешительного поведения под Журжей, он 26 июня, т. е. на другой день после оставления нами этого города, получил из Вены от своего двоюродного брата, нового русского посла при австрийском императоре, князя А. М. Горчакова успокоительные относительно Австрии сообщения. Император Франц-Иосиф обещал не вводить свои войска в Валахию, пока мы будем в ней находиться, и наш посол стоял за то, чтобы большая часть княжеств была нами занята. Главнокомандующий успокоил посла, что он находится перед Журжей и не предполагает совершать отступательного движения.

Следует, впрочем, заметить, что государь не так радужно смотрел на обещания австрийского императора. В обширной переписке с князем Варшавским он лишь выражал надежду, что австрийцы не решатся нас атаковать до получения ответа на их последнюю ноту ввиду угрозы Пруссии, что в таком случае она почтет свой трактат уничтоженным.

"Австрия, - писал государь, - сбросила всякую личину и заключила союз с Турцией для занятия княжеств; еще шаг, и война с нами". Весь гнев императора Николая обрушивался на Австрию, и он решил, что если обстоятельства заставят нас перейти за Прут, то действия наши против австрийцев должны быть быстры и решительны, "как гроза, как громовой удар". В предвидении этого государь старался усилить графа Ридигера частью расположенного в Литве 1-го корпуса и писал, что "Ридигеру предстоит блистательный случай дать решительный оборот войне, в особенности ежели Пруссия останется зрительницей происходящего". Одновременно с этим государь усиливал заботу о развертывании резервных частей, что давало возможность сосредоточить к августу в окрестностях Киева резервный корпус из 32 бат., 24 эск. при 48 пеш. и 24 кон. орудиях. Кроме того, приступили к формированию на левом берегу Днепра запасных дивизий 3, 4 и 5-го корпусов, что к декабрю давало еще новых 72 батальона.

Но у императора Николая сверх заботы об австрийцах появилась после снятия осады Силистрии еще новая забота. "Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым, - писал государь. - У Меншикова всего 36 батальонов, 48 пеших орудий, 16 эскадронов, 2 полка казаков и 16 конных орудий. Кажется, сего довольно, чтобы отбиться с успехом, но спокоен буду, когда гроза минует".

Получив первое известие о журжинском бое, государь, не ожидая подробного донесения, набросал Горчакову свои мысли о дальнейшем направлении операций, желая знать, сойдутся ли его взгляды со взглядами командующего войсками на Дунае.

"Дерзкий переход турок в наступление, - писал государь, - мог быть основан на уверенности, что австрийцы в то же время начнут военные против нас действия из Трансильвании и Буковины. В этом отношении они ошиблись; австрийцы не тронулись, и должно полагать, и не тронутся ранее трех или четырех недель.

Цель турок, быть может, прежде только укрепиться в Журже, как было укрепились в Калифате; это б было всего умнее и для нас хуже. Или турки затеят атаковать, перейдя и в Ольтенице и, таким образом, стараясь угрожать тебе с левого фланга, на Бухарест.

Думаю, что ты хорошо сделал, что не решился атаковать их сейчас в Журже, ибо, взяв ее, и то с большой потерей, они бы только воротились за Дунай, и конец успехам. Выманить же их в поле марша на два или на три и потом, собравши значительные силы, дать бой, с помощью Божьей разбить и потом преследовать (государь три раза подчеркнул это слово), вот что, кажется, прилично б было и что, я уверен, ты сделал уже, буде сей случай представился.

Ежели же они пошли двумя колоннами, то ожидаю, что то же последовало прежде с ближайшей частью, а потом с другой. Кажется, что расположение твое дает мне право сего ожидать.

Положим, что то и другое сбылось; ты разбил турок и прогнал за Дунай. Тут рождается вопрос: что затем делать, тогда как мы в австрийцах ничуть не уверены вдаль! Думаю за лучшее: остаться при раз принятом плане действий, наблюдать происходящее за Дунаем, войска стягивать в избранные позиции и ждать, что тогда предпримут австрийцы. Им я не верю нисколько, хотя есть там личина как будто к лучшему; но, повторяю, личина, которой отнюдь не верю. Но и личина эта нам в пользу, ибо даст время. А ежели Бог, в Своем милосердии, сподобит тебя разбить турок, то и многое принять может другой оборот.

Вот тебе моя исповедь. Угадал ли, не знаю, и спокойно, с полной покорностью воле Божьей, с полной доверенностью к тебе и к храбрым войскам буду ожидать, что нам Всевышний промысл определит".

Тем временем наша главная квартира на Дунае находилась в большом раздумье. "Думал, думал, - всеподданнейше доносил князь Горчаков 29 июня, - и, наконец, убедился, что оставлять далее вверенные мне войска в двух отделах, столь отдаленных один от другого, как Бухарест и Роман, значило бы без пользы подвергнуть не только их, но и самую судьбу государства крайне опасным, а может быть, и гибельным последствиям". Поэтому князь Горчаков решил начать немедленное отступление на Серет, тем более что известия из Вены вновь приняли тревожный характер. Но вечером в тот же день им была получена телеграмма, что наш ответ на Иввяеднюю ноту почти удовлетворил австрийское правительство, что он послужил предметом переговоров с Лондоном и Парижем, а австрийские войска не атакуют нас и не войдут в княжества. Князь Горчаков немедленно отменил приказ об отступлении и приступил к соображениям, "как лучше действовать против турок, стоявших у Журжи".

Наш военный агент при венском дворе объяснял столь неожиданное миролюбие австрийского правительства неготовностью армии для решительных наступательных действий против нас. Им более улыбалось занятие княжеств без вооруженного столкновения с русской армией, так как войска еще не докончили своего сосредоточения, а материальная часть могла быть готова через два месяца. Видя, что с нашей стороны принимаются решительные меры, чтобы дать австрийцам отпор, Венский кабинет решил выиграть необходимое время для довершения своей мобилизации и временно принял миролюбивый тон. Сообщая об этом, граф Штакельберг, однако, настоятельно рекомендовал вывести наши войска из княжеств.

Эта мера, которая должна была показать, что мы далеки от мысли нарушать немецкие интересы на Дунае, отняла бы у австрийского правительства в борьбе с нами поддержку общественного мнения, а внутреннее состояние страны и все еще существовавшая симпатия военных слоев Вены к русской армии и ее верховному вождю должны были подрезать крылья воинственным советникам императора Франца-Иосифа. Император Николай вполне согласился с мыслями, высказанными графом Штакельбергом.

Успокоившись немного относительно австрийцев, князь Горчаков начал усиленно волноваться, опасаясь наступления на Бухарест союзников. Он решил, что эти последние, зная необходимость для нас оттянуть часть сил для заслона против Австрии, захотят воспользоваться разделением наших войск и постараются разбить части, прикрывавшие Дунай. Главного удара князь Горчаков ожидал от Рущука на Бухарест, но опасался также второстепенной атаки от Туртукая на его путь отступления к Серету. Поэтому главнокомандующий решил сосредоточить все свои силы, кроме частей, стоявших против Австрии, в Молдавии и Плоешти, в центральном положении у Фратешти, Желавы (впереди Бухареста) и у Обилешти, имея передовые отряды против Туртукая и Силистрии. Находясь в таком положении, он считал возможным встретить союзников с достаточными силами, если бы они решились вступить в Валахию. Большая часть войск, 43 батальона и 32 эскадрона, с самим князем Горчаковым во главе, была расположена у Фратешти, против Журжи, имея в резерве у Жедавы 16 батальонов и 32 орудия. У Обилешти для прикрытия со стороны Силистрии и Туртукая был сосредоточен отряд генерала Лидерса, расположенный первоначально у Калараша.

Тем временем турки, не занимая Журжи и Слободзеи, усиленно строили между этими пунктами предмостное укрепление, и когда

4 июля князь Горчаков в своей постоянной нерешительности относительно того - атаковать или не атаковать турок произвел усиленную рекогносцировку их расположения, неприятель так успел укрепиться на левом берегу Дуная, что всякая мысль об атаке была отброшена. Приходилось ожидать наступления союзников, но мы уже знаем, что это не входило в их планы, а потому, простояв на избранных позициях до 14 июля, мы начали свой окончательный отход за Серет и Прут.

Это решение князя Горчакова вполне соответствовало и взглядам императора Николая. "Я никаким уверениям не верю, - писал государь относительно Австрии. - Вижу одно коварство, желание выиграть время и сложить на других как бы ответственность того, что замышляют против нас, и оттого отнюдь не открываются, ожидая только поры и времени удобного. Притом наглость, ложь и все прикрыто личиной необходимости будто государственной. Ежели другие и хотят сим довольствоваться и вдаться в обман, то, по крайней мере, ни сын, ни я, мы отнюдь не намерены быть в дураках". Ввиду этого государь решил использовать оставшиеся до ожидаемого разрыва с Австрией четыре недели для сосредоточения армии на Пруте и Серете, не оставляя наблюдения за Дунаем, и для обеспечения своих войск всем необходимым к предстоявшей продолжительной кампании.

А между тем с каждым днем становилось все более ясным, что военные операции примут совершенно другой, более грозный для нас, оборот. Высадка союзников в Крыму была у всех на уме. Князь Меншиков начал сознавать свое тяжелое положение и начал взывать о помощи и к Петербургу, и к частям на берегах Дуная. Ввиду появившихся в газетах сведений о намерении союзников занять Перекоп и отрезать, таким образом, сообщение Крымского полуострова с империей он просил направить к Перекопу особый отряд. Мысль о Крыме одинаково беспокоила и государя, и князя Горчакова. Равнодушным к ней оставался лишь отдыхавший в Гомеле князь Варшавский, который по-прежнему все свое внимание обращал на Австрию.

Император Николай вполне разделял убеждение князя Меншикова о необходимости образовать особый отряд в Перекопе, но "назначить мне пехоту в сей отряд, - писал государь, - неоткуда, ибо уже ничем не располагаю с той поры, как князь Иван Федорович взял, меня не спрося, 16-ю дивизию в Молдавию". Поэтому государь возлагал оказание помощи князю Меншикову на Дунайскую армию и выражал уверенность, что князь Горчаков также будет проникнут убеждением в необходимости этой помощи.

Император Николай не ошибся в князе Михаиле Дмитриевиче. Он еще до получения повеления из Петербурга отправил на собственный риск в Перекоп 16-ю дивизию, ослабляя войска, действовавшие под его личным начальством. Этим началась бескорыстная помощь князя Горчакова Крымской армии всем, чем только можно было, во все время пребывания во главе этой армии князя Меншикова. Такая мера, влекущая за собой ослабление армии на нашей западной границе, вызвала бурный протест князя Варшавского. Во всеподданнейшей записке он высказывал мысль, что князю Меншикову нельзя да и нет цели вести борьбу на всем Крымском полуострове; для этого 27 000 регулярных войск, бывших у него, было мало против 60-тысячной армии, которую там могли выставить союзники. Совершенно иным представлялось Паскевичу положение князя Меншикова в том случае, если он все свои силы употребит на защиту Севастополя. Имея там 27 000 регулярных войск и 20 000 матросов, легко можно было, по мнению фельдмаршала, опираясь на укрепленный пункт, удерживать 70 - 80-тысячную союзную армию. Поэтому князь Варшавский считал отправку 16 дивизий в Крым бесцельной, в особенности принимая во внимание наше опасное положение на западной границе.

Престарелый фельдмаршал просил разрешения поехать из Гомеля в Варшаву и вновь стать во главе действующих армий, но государь отклонил его просьбу. Князь Варшавский, несколько удрученный таким отказом, жаловался, что из Гомеля он не смеет давать ни предписаний, ни советов и потому находится в неопределенном положении. "Опыт показал мне, - так заканчивал фельдмаршал свое всеподданнейшее письмо, - что начальствование над армиями может принадлежать одному только государю императору".

Тем временем 13 июля князь Горчаков решил начать отступление на Серет и отвод войск из княжеств. Приступая к этому важному шагу, он писал государю: "Я взял смелость изложить военному министру поводы необходимости согласиться на очищение Придунайских княжеств. Может быть, мне менее, чем кому-либо, следовало бы касаться сего предмета. Но, всемилостивейший государь, там, где дело идет о пользах ваших в столь важных обстоятельствах, истинного сына России, верноподданного вашего, ничто не должно останавливать. Отвратив добровольным согласием на очищение княжеств, к которому иначе принуждены будем силой, ополчение Германии против России, нам будет уже нетрудно справиться с турками и англо-французами, а кончив дело с ними, наказать вероломство Австрии..."

Это письмо удостоилось следующей пометки государя: "Благородная душа и искренний друг и верный слуга; слава Богу, что решился отступить".

Генерал Коцебу занес в свой дневник 14 июля: "Завтра назначено отступление. Грустный день; как тяжелый камень ложился он на грудь. Чрезвычайно важный шаг наше отступление. О, Австрия! Она нам безмерно повредила, не объявляя нам войны. Она и фельдмаршал, который с лишком за три месяца начал с того, что приходится делать теперь".

Но до окончательного отступления из княжеств князю Горчакову пришлось еще пережить немало беспокойств, вызванных известием о наступлении союзных войск в Бабадагскую область.

К 9 июля войска генерала Ушакова были расположены следующим образом: авангард в составе бригады кавалерии с конной батареей - в г. Бабадаге, один казачий полк - в д. Сари-Юрт и две сотни - в д. Дояны; главные силы - бригада пехоты с двумя батареями - в Исакче и один полк с батареей - в Тульче. По имевшимся сведениям, неприятеля в значительных силах на Трояновом валу не было, и только в Черноводах находилось около тысячи башибузуков.

В это время генерал Ушаков получил приказание князя Горчакова произвести демонстрацию в южном направлении и распространять слухи о нашем намерении наступать на юг с целью осадить Варну. Таким образом предполагалось удержать союзников на Балканском полуострове и оттянуть высадку их в Крыму.

В ночь с 11 на 12 июля подполковник князь Любомирский произвел с тремя сотнями казаков и дивизионом гусар поиск на Черно-воды. Он ворвался в город, где на площади ночевало 800 башибузуков, изрубил 150 турок и, захватив 65 лошадей и 10 пленных, утром отошел к Гирсову. С нашей стороны был убит один казак и два ранены. Сведений о союзных войсках при этом получено не было, но 16-го числа наши разъезды донесли о наступлении пятитысячного отряда трех родов оружия между озерами Тамаул и Сюд-Гиол, который к вечеру занял д. Карлык с авангардом в д. Переклии. На следующий день неприятель продолжал свое наступление, занял д. Дивенджи и весь берег моря до большой дороги из Кюстенджи в Бабадаг. После схваток наших казаков с передовыми частями противника выяснилось, что у Кюстенджи производится высадка войск и разных запасов, а жители сообщали, что союзные войска начали свое наступление из Варны берегом моря к Бабадагу. Дальнейшие сведения указывали на увеличение англо-французских войск в Кюстенджи, под прикрытием авангарда, расположенного за д. Палазы.

25 июля из авангарда генерала Ушакова была произведена к стороне Кюстенджи сильная рекогносцировка отрядом из 6 эскадронов и сот. и ракетной полубатареи, которая противника не встретила и, к своему удивлению, нашла сам город не занятым, хотя и носившим следы недавнего пребывания значительного числа войск. Так как все жители разбежались, не было даже возможности узнать, куда ушел неприятель. Этот факт вызвал удивление государя, и он дал князю Горчакову указание о точном "соблюдении установленных правил форпостной службы и исполнении своих обязанностей с надлежащей бдительностью". Впоследствии выяснилось, что союзники отступили из Кюстенджи в Мангалию. Известие о появлении союзников в Кюстенджи и слухи о намерении их наступать на низовья Дуная совместно с переправой 2 тысяч турок из Силистрии на левый берег реки произвело удручающее впечатление на князя Горчакова. "Dans une dizaine de jours, - писал он своему другу князю Меншикову, - j'aurai 100 000 autrichiens devant moi, 30 a 40 000 anglo-fransais sur ma droite et je ne sais combien de turcs sur mes derrieres. Jamais general ne s'est trouve dans une passe aussi detestable". Но рыцарский характер князя Михаила Дмитриевича не оставлял его и в эти тяжелые минуты. "Се qui me fait plaisir neanmoins, - добавлял он, - c'est de voir qu'une partie de 1'orage qui vous menagait tourne centre moi".

Следствием полученных известий было объединение начальствования над нижним Дунаем в руках генерала Лидерса, направление в Браилов 2-й бригады 14-й и всей 15-й пехотной дивизии, приказание приготовить к упорнейшей обороне крепости Измаил и Килию и принятие мер к тому, чтобы Исакчинский мост никоим образом не попал в руки неприятеля. Генералу Ушакову было приказано на правом берегу Дуная серьезного боя не предпринимать, ограничиваясь только наблюдением, и отстаивать левый берег от Браилова до устья. Сам князь Горчаков решил продолжать со своей армией отход на Серет, чтобы быть готовым встретить австрийцев или союзников, против кого, "по обстоятельствам, будет выгоднее обратиться". Для наблюдения за турками оставался небольшой отряд в Бузео.

Между тем император Николай торопил отход армии за Прут и 1 августа в собственноручной записке указал новое расположение Дунайской армии.

Государь полагал, что с возвращением армии князя Горчакова за Прут опасность нашему тылу и правому флангу со стороны Австрии временно устранялась и особое внимание следовало обратить на левый фланг нашего расположения, которому могли угрожать турки и их союзники не только со стороны княжеств и низовьев Дуная, но также и высадками на берегах Черного моря. Поэтому войска, предназначенные для обороны линии Прута и Дуная, должны были составлять внушительную самостоятельную армию, силу которой государь определял в 58 бат. и 48 эск. с драгунским корпусом (60 эск.) в резерве. Остальные войска, выходившие из княжеств, всего 82 бат., 62 эск. с кирасирским корпусом (48 эск.) в резерве, стянуть вправо и расположить в Каменец-Подольском и Проскурове. При таком расположении государь считал наш левый фланг достаточно обеспеченным, чтобы остановить атаку неприятеля на переправу через Дунай ниже Мачина и наступление его левым берегом Дуная в Бессарабию между Прутом и Днестром, так как главные силы, дислоцированные у Каменец-Подольского в состоянии будут выделить не менее двух дивизий для действия наступающему противнику во фланг.

Император Николай полагал, что "Крымский полуостров с прибытием 16-й дивизии к Перекопу получит по всем вероятиям такую оборонительную силу, которая вполне обеспечит сохранение этой важной во всех отношениях части государства". Что же касается Царства Польского, то, обеспечивая этот край по левый берег Вислы, мы занимали там сильную позицию между крепостями, откуда угрожали левому флангу австрийцев в Галиции, если бы они вторглись в Подолию или Волынь. Впрочем, войска, здесь расположенные, предполагалось еще усилить сближением части гвардии и четвертых батальонов гренадер, стоявших в Литве. Наконец, под Киевом формировался, как уже было сказано, резервный корпус.

"Я ни в грош не верю Австрии, - писал государь князю Горчакову. - Дело идет к осени, и нет вероятия, чтобы союзники могли еще, кроме атаки на Крым, решиться вести войну наступательную в княжествах, а турки еще менее. В Крыму мы теперь будем сильны и с помощью Божьей отобьемся. Что же им останется делать? Между тем мы, по новым обстоятельствам, станем весьма выгодно и сильно и в свою очередь будем угрожать Австрии. Тогда потребуем у нее отчета в ее коварстве".

4 сентября последний русский арьергард перешел границу империи, реку Прут, в Скулянах. Придунайские княжества были заняты первоначально турецкими, а потом австрийскими войсками для поддержания в них порядка. Даже весьма пристрастно и несправедливо к нам относящиеся английские источники свидетельствуют, что австрийская оккупация скоро стала ненавистна местным жителям, которые с сожалением вспоминали недавнее господство в крае русских. Турецкое правительство и войска также весьма недружелюбно относились к своим непрошеным помощникам.

Известие о нашем отходе из княжеств, объясняемое непонятными для широких слоев общества "стратегическими соображениями", произвело удручающее впечатление в России. Отсутствие более подробных официальных сообщений, которое особенно развивало в стране разные неопределенные слухи, еще более усугубляло общий гнет. "Вы не поверите, - писал Ю. Ф. Самарин Погодину от 10 июля 1854 года, - как невыносимо тяжело в настоящую минуту жить в глуши и не знать, что делается там, в той стране, куда обращены все наши желания". В наших военных операциях на Дунае чувствовались какая-то фальшь и недосказанность.

Очищению княжеств, связанному с отказом от наступательной войны и от традиционной политики на Ближнем Востоке, не хотели верить. Добровольное, до выполнения наших требований, оставление провинций, занятых нами в виде гарантии, оскорбляло чувство народной гордости. Русское общество догадывалось, кто являлся главным виновником создавшегося положения, и война с Австрией приветствовалась бы как новый крестовый поход. Недовольство нашей нерешительной, как казалось широким кругам общества, политикой разливалось по России широкой волной, и уступчивость нашего Министерства иностранных дел требованиям Австрии разжигала страсти. Нравственное страдание за родину русских людей выражалось в патриотических манифестациях, в желании жертвовать своим достоянием, чтобы отстоять честь России, и в помощи пострадавшим жертвам войны. Государь и Россия были одинаково возмущены ролью неблагодарного союзника, который столько лет строил свое благосостояние на их доброжелательном содействии. Час возмездия наставал. Цвет русского воинства сосредоточился на западной границе. Оставалось ждать зимы, чтобы оградить от морских поползновений фланги нашей длинной оборонительной линии и потребовать грозного отчета в поведении Австрии. Но этому не суждено было совершиться. Со 2 сентября все внимание России было обращено на Крымский полуостров, ставший ключом борьбы России с Западной Европой.

Между тем опасения князя Горчакова относительно наступления главных сил союзных армий на Дунай оказались совершенно напрасными.

Наши нерешительные действия под Силистрией совместно с угрожающим положением, занятым Австрией, дали повод английской прессе еще до снятия осады крепости поднять вопрос о необходимости перейти союзникам к активным действиям с целью нанесения решительного удара нашему могуществу на Ближнем Востоке. Газета Times, выразительница общественного мнения Лондона, поставила союзным правительствам и их главнокомандующим вопрос о том, решили ли они, какую - сухопутную или морскую - экспедицию, хорошо рассчитанную, нужно предпринять, чтобы довести войну до благополучного конца. С каждым днем становилось более ясным, что война теряет со стороны России характер наступательный и со стороны Турции характер оборонительный. И если первоначально задача морских держав заключалась в защите Порты от нашествия на нее русских войск, то теперь надо думать о том, чтобы оградить это государство в будущем от подобных попыток его северного соседа. Кроме того, писала Times, две великие западные нации вправе ожидать, чтобы результаты войны соответствовали понесенным ими громадным жертвам. Далее указывалось, что ключ могущества России на юге - Крым, а потому для достойного довершения начатой войны необходимо занять Крым и разрушить Севастополь.

Британское правительство окончательно стало на эту точку зрения, как только получило известие о снятии нами осады Силистрии; что же касается императора Наполеона и его главнокомандующего, то, заинтересованные больше вопросами общей европейской политики, а не делами Ближнего Востока, они ставили выбор дальнейших операций от поведения Австрийского кабинета, открытое присоединение которого к политике западных держав и должно было дать известное направление дальнейшему ходу операций. Интересы французского императора заставляли его более желать видеть французские знамена развевающимися вместе с австрийскими на западной границе России, а не в далеком Крыму, представлявшем особый интерес лишь для Англии. С.-Арно выжидал, какое решение примет Австрия, и, считая нежелательным идти на низовья Дуная, где его армия могла страдать от лихорадок, он ничего не имел против наступления на Бухарест, в окрестностях которого его армия могла лучше провести зиму, чем близ Варны.

Но мы уже знаем, что Венский кабинет отложил на два месяца разрыв с Россией, что делало бесцельным для союзников рискованное движение на север, которое удаляло их от флота и ставило в весьма затруднительное положение при полной необеспеченности союзной армии перевозочными средствами. Приходилось искать другой объект действий, и он уже был намечен общественным мнением Лондона и Парижа, а именно Севастополь. И действительно, июль и август в союзной армии прошли в приготовлениях к Крымской экспедиции, в борьбе с холерой и в незначительных демонстрациях к стороне Дуная. Наступательным порывом в княжества был одержим лишь Омер-паша.

В первых числах июля турецкая армия была сгруппирована в трех массах: главная под начальством Омера-паши - у Рущука, корпус Измаила-паши - у Силистрии и корпус Гассана-паши - в Разграде. Это расположение давало возможность в двое суток сосредоточить к Рущуку до 70 000 турецких войск. Оттоманская армия получила новую организацию, в которой за основную единицу была взята бригада в составе двух пехотных полков, 4 - 6 эскадронов и двух батарей. Омер-паша принял особые меры, чтобы иметь близ Журжи обеспеченную переправу, поэтому позиция между этим пунктом и Слободзеей укреплялась с лихорадочной поспешностью, а количество войск на левом берегу увеличивалось. В то же время было приступлено к наводке, под прикрытием этих укреплений, моста через Дунай. Оттоманское правительство, уверенное в присоединении Австрии к политике союзников, со своей стороны признавало необходимым изменить прежний план кампании и считало желательным немедленный обмен по этому поводу мнений между союзными главнокомандующими и Омером-пашой, чтобы действовать без потери времени. Турки стояли за энергичное наступление со стороны Дуная. По мере увеличения числа их войск у Рущука и усиления укреплений левого берега желание Омера-паши наступать в княжества и даже помериться всеми своими соединенными силами и под своим личным начальством с арьергардом князя Горчакова росло с каждым днем. Но колебание Австрии, известие о сосредоточении главных сил русской армии на позиции у Фратешти и, наконец, бездействие союзников умаляли наступательный пыл турецкого главнокомандующего. Омер-паша просил маршала С.-Арно поддержать его хотя бы наступлением обещанной дивизии в Доброджу.

Желание турецкого военачальника дошло до Варны в то время, когда союзные войска, сосредоточенные в окрестностях этого пункта, находились в подавленном моральном состоянии как от бездействия, так и от страшного бича, постигшего союзный лагерь, - холеры.

Английские войска раньше французов окончили свое сосредоточение в Варне, и 18 (30) июня легкая кавалерия под начальством Кардигана была двинута к Дунаю для производства рекогносцировки в районе Девно - Карасу - Рассова - берегом Дуная до Силистрии - Шумлы - Ени-Базар - Праведи - Девно. Это предприятие было очень неудачно для англичан. Не встречая наших войск, страдая от жары и отсутствия провианта, так как жители ввиду дурного с ними обращения боялись англичан не меньше турок, следуя по пустынной местности и не видя по несколько дней ни одного жилища и ни одного человека, отряд Кардигана 30 июня (12 июля) вернулся в Девно совершенно измученным и имея 90 лошадей с сильной натертыми спинами.

Тем временем к союзной армии подкрался страшный бич - холера. Она началась в конце июня в Марселе, далее перешла в Пи-рей, Галлиполи, Константинополь, Адрианополь и с особой силой разразилась в июле в Варне. Тропическая жара, скученное расположение войск и недостаток в снабжении их всем необходимым послужили толчком к развитию эпидемии, в особенности во французской армии. К тому же вынужденное бездействие усугубляло удручающее состояние войск.

7 (19) июля маршал С.-Арно решил, не прекращая подготовки к Крымской экспедиции, произвести с французскими войсками демонстративную военную прогулку к границам Добруджи. Англичане категорически отказались участвовать в этом походе. Решение французского главнокомандующего объяснялось желанием хоть для вида выполнить данное Омеру-паше обещание поддержать его наступлением французской дивизии к Дунаю и надеждой, что эта демонстрация в Добруджи отвлечет наше внимание от Крыма. Но, кроме того, маршал С.-Арно предполагал развлечь легким походом войска, а переменой места уменьшить развитие эпидемии.

Из всех поставленных себе целей французская прогулка достигла только одной, на которую меньше всего можно было рассчитывать. Она, как известно, напугала князя Горчакова, заставила провести его несколько тревожных дней и усилить наши войска в низовьях Дуная. Но зато она вызвала и следующее язвительное и справедливое замечание князя Варшавского: "Кампанию англо-французов трудно себе объяснить. Кажется, что союзники с обыкновенным французам легкомыслием думали, что в Турции могут сделать такую же кампанию, как на Рейне".

7 (19) июля маршал С.-Арно отдал приказ о производстве рекогносцировки Добруджи отрядом легкой кавалерии, носившей громкое название "шагов Востока". Это было не что иное, как сброд башибузуков, которых пытались организовать и дисциплинировать генерал Юзуф и несколько французских офицеров. Для поддержки спагов между 9 (21) и 11 (23) июля должны были выступить из своих лагерей три французские пехотные дивизии. Три полка первой дивизии направлялись походным порядком в Мангалию, где временно останавливались, выслав вперед к Кюстенджи три батальона, которые должны были быть эшелонированы между этим пунктом и Мангалией. Первый полк дивизии, зуавы, прибывал в Кюстенджи морем и в случае надобности мог быть выдвинут на два перехода к северу, после чего остальные полки дивизии могли быть стянуты к Кюстенджи. Вторая дивизия была направлена на Базарджик, откуда в случае надобности могла быть двинута на Мангалию; третья - на Козлуджу, освещая совместно со второй дивизией на один переход пути на Силистрию, Рассово и Мангалию. Таким образом, фактически в рекогносцировке могли принять участие лишь спаги генерала Юзуфа и первая дивизия генерала Канробера, которой временно командовал генерал Эспинас. Вторая и третья дивизии не отходили далеко от своих лагерей и не спускались в Добруджи. К 24 июля (5 августа) все войска должны были вернуться на свои позиции к Варне.

9 (21) июля первая дивизия, составлявшая, как известно, цвет французской армии, двинулась в поход, имея в голове спагов и насчитывая в своих рядах 10 500 человек. 13-го (25-го) числа она прибыла в Мангалию, легко совершив этот переход по живописной местности. Но здесь обстановка резко изменилась, и дальнейший поход пришлось совершать при тропической жаре по местности, совершенно открытой, и при отсутствии хорошей воды. 16 (28) июля истомленная дивизия, пройдя мимо Кюстенджи, остановилась на бивак у д. Поллас. В дивизии началась холера. Первый полк зуавов прибыл в Кюстенджи морем 13-го (25-го) числа, не имея холерных, но к 16-му (28-му) их уже насчитывалось свыше пятидесяти. В этот день два батальона зуавов получили приказание двинуться к Каргалику, где спаги генерала Юзуфа столкнулись с нашими передовыми постами. Зуавы, несмотря на форсированное движение, принять участие в деле не могли, так как наши посты отходили, но спаги все-таки были пущены в атаку на казаков и в происшедшей схватке отстали от своих офицеров, один из которых был сильно изрублен казаками. 17 (29) июля генерал Юзуф решил продолжать движение к д. Дукуиндже, прося пехоту его поддержать. На этот раз в происшедшей с казаками стычке спаги вели себя лучше, но наши передовые посты серьезного боя не предпринимали. Первая дивизия перешла для поддержки спагов к Каргалику, куда прибыл и генерал Канробер, вернувшийся из морской рекогносцировки Крымского побережья.

Между тем холера в войсках развивалась с неимоверной быстротой, и генерал Канробер прекратил дальнейшее наступление, приказав войскам отходить к Варне. Обратный переход первой дивизии продолжался двадцать дней при сильном развитии холеры и полном изнурении войск. Достаточно сказать, что за весь поход эта дивизия потеряла умершими и заболевшими холерой до 4500 человек. От восточных спагов осталось только 300 человек, так как остальные разбежались. 2-я и 3-я дивизии понесли несравненно меньшие потери от холеры, так как поход ими был совершен в гораздо лучших условиях.

Неудачное наступление первой дивизии приписывалось войсками желанию генерала Эспинаса порадовать каким-либо успехом императора Наполеона ко дню его рождения, празднуемому 15 августа по новому стилю. Бесцельное, не продиктованное обстановкой, форсированное движение этой дивизии на север от Кюстенджи с целью принять участие в схватке с казаками вызвало чувство ненависти к этому генералу со стороны его подчиненных.

Холера не пощадила и союзный флот, который во избежание заразы ушел даже на несколько дней в море. Несмотря на это, на восьми французских кораблях умерли 245 человек и было свезено на берег 320 тяжелобольных человек. Для борьбы с эпидемией было даже предложено временно собрать весь флот в Босфоре и, сняв экипажи, продезинфицировать суда. Однако к этой мере адмиралы не решились прибегнуть, опасаясь, что русский флот воспользуется столь удачным случаем для развертывания своих действий. Союзники, видимо, находились под впечатлением только что произведенного смелого крейсерства наших пароходов "Владимир" и "Эльборус" к Анатолийским берегам.

Вообще эпидемия холеры вывела во французской армии из строя 12 500 человек. У англичан эпидемия свирепствовала меньше, но все-таки потери от болезни также были очень велики. Точно определить их не представляется возможным, так как, по выражению С.-Арно, англичане очень хорошо скрывали свои домашние дела.

Едва начала стихать вспышка холеры, как французскую армию постигло новое стихийное бедствие. 29 июля (10 августа) в Варне начался пожар, который в короткое время уничтожил значительную часть города и многочисленные запасы. Пожар начался сразу в нескольких пунктах и уничтожил большую часть города, в которой были сосредоточены погибшие в огне военные и продовольственные запасы союзной армии. С большим трудом удалось отстоять пороховые погреба. Союзники не без основания это бедствие приписывали поджогу города греками-фанатиками.

Все эти неблагоприятные обстоятельства не могли не отразиться на быстроте подготовки высадки в Крыму, но работы в этом направлении велись без перерыва.

Тем временем желание Омера-паши перейти в наступление и атаковать нашу армию в княжествах улеглось как под впечатлением временного миролюбия Австрии, так и ввиду нежелания союзных армий принять серьезное участие в походе за Дунай. Турецкая армия по-прежнему занимала сильную позицию на левом берегу Дуная против Рущука и предполагала во что бы то ни стало сохранить эту позицию и быть настороже событий, которые могут произойти в княжествах. Омер-паша подтверждал маршалу С.-Арно о своем намерении избегать впредь всяких наступательных попыток, если у него не будет самой положительной уверенности в успехе. "Это решение, - писал Омер-паша, - является также следствием сознания действительного положения моей родины и твердого намерения не вовлекать в рискованные предприятия армию, которая до настоящего времени так доблестно поддерживала права и достоинство моего монарха".

Хотя экспедиция в Крым была уже окончательно решена, но маршалу С.-Арно все еще трудно было отказаться от его любимой мечты видеть французские знамена рядом с австрийскими в том случае, если эта держава решится на открытый с нами разрыв. Французский главнокомандующий, утомленный неизвестностью действительных намерений Австрии, отправился в Константинополь, надеясь там узнать наконец, что предполагает далее делать Венский кабинет и какую помощь он ожидает от союзников, если вообще ожидает от них чего-либо.

Но попытка эта не привела ни к чему, поскольку в Константинополе были так же мало осведомлены о том, чего желает австрийское правительство, как в Париже и Лондоне, а "может быть, и в самой Вене". Маршал С.-Арно ввиду такого положения дел заявил австрийскому посланнику, что он начнет действовать самостоятельно, и вернулся в Варну с твердым намерением нанести удар Севастополю, несмотря на позднее в отношении свойств Черного моря время года.

Но несколько дней спустя в союзную главную квартиру прибыли два австрийских офицера Генерального штаба для переговоров относительно совместных действий австрийской и союзных армий. Они заявили, что командующий III и IV армиями барон Гесс ожидает приказания атаковать между 1 и 10 сентября нового стиля правый фланг русской армии со стороны Буковины, если она к этому времени не отойдет за Прут. Поэтому австрийский генерал просил сделать соответствующие распоряжения, чтобы армии французская, английская и турецкая одновременно могли бы атаковать -русских с левого фланга, так как, по его мнению, лишь одновременное действие соединенных армий с обоих флангов может обеспечить успех против русских, которые более сильны, чем каждая враждебная армия в отдельности. Союзные главнокомандующие ответили на это предложение сожалением, что австрийцы отложили на два месяца свое вступление в княжества в то время, когда оно могло оказать существенную помощь союзникам и когда они были готовы нанести удар русской армии, снявшей осаду Силистрии и разделенной Дунаем на две части. Но ввиду упущенного случая и нерешительности Австрии Франция и Англия должны были сами подумать о способах нанести России существенный удар, вследствие чего они и решились на высадку в Крыму, отменить которую не представляется возможным. В заключение лорд Раглан и маршал С.-Арно выражали уверенность, что австрийцы и турки легко справятся с русскими войсками, которым к тому же грозит высадка 60-тысячной армии в Крыму.

Французский главнокомандующий в обширном письме к военному министру объяснял причины, побудившие его отклонить предложение австрийских уполномоченных. Маршал, по его словам, всегда сознавал опасность движения к Дунаю армии, не привыкшей к местному климату и не подготовленной к ведению большой сухопутной войны; но, несмотря на это, и он, и лорд Раглан были готовы в июне и июле двинуться на поддержку Австрии, если бы она решилась объявить России войну "Теперь же, - прибавлял С.-Арно, - если бы я даже и хотел идти к Дунаю, я не могу это сделать ввиду плачевного состояния армии. Обессиленная холерой не только физически, но и нравственно, она не способна к какой-либо серьезной наступательной операции на сухом пути, - она физически не может дойти до Дуная..." "Avec une armee ainsi refaite, - кончал свое грустное донесениие маршал С.-Арно, - on peut tenter par voie de mer une entreprise hardie, mais on ne fait plus de longues marches particulierement vers le Danube".

Таким образом, австрийцы были предоставлены исключительно собственным силам, и они вновь обратились к самому невыгодному для нас образу действий - вооруженной угрозе.

С тех пор на Дунае все затихло, и вскоре выстрелы раздались на холмах севастопольских.

Довольствие в армии в период между переправой через Дунай и отходом войск из княжеств 11 марта 1854 года продовольственные припасы для Дунайской армии были сложены и заготовлялись на трех базах и на коммуникационных путях в княжествах, а именно:

на коммуникационных путях и в магазинах - в Яссах, Бырлате, Текуче, Фокшанах, Бузео, Слободзее, Бухаресте и др.;

на 1-й базе - в Скулянах, Кишиневе и Леове;

на Придунайской базе - в Каменец-Подольском, Проскурове, Могилеве, Балте, Жеребкове, Шараеве, Одессе и в сельских магазинах в Бессарабии.

Всего в этих пунктах имелось в наличии и было заказано провианта для 150-тысячной армии на время около двух с половиной лет.

После переправы войск на правый берег Дуная и во время движения их к Силистрии провиант, мясо, вино и фураж подвозились к ним из магазинов в Измаиле, Сатунове, Галаце, Водени и Браилове, которые были полны запасами, так что на походе войска не "встречали никаких затруднений в продовольствии.

Относительно отряда генерала Лидерса фельдмаршалом были тданы особые распоряжения, заключавшиеся в том, чтобы при выступлении из Гирсова было взято с собой провианта на 10 - 12 дней.

В Черноводы же, ко времени прихода туда отряда, провиант планировалось подвезти с таким расчетом, чтобы отряд мог пополнить свой запас.

Следующим этапом для пополнения запасов служил Калараш.

За отрядом генерала Лидерса во время его движения к Черно-водам следовал передвижной магазин с сеном и ячменем и отдельный транспорт. На 14 кирлашах по приказанию генерала Лидерса везлись по Дунаю к Черноводам сухари, спирт, перец, соль, уксус в пропорции для отряда на 9 с половиной дней. Этими первоначально захваченными припасами в кирлашах, передвижном магазине и транспорте войска Лидерса обеспечивались по 20 апреля. Первые три недели после переправы подвоз припасов к войскам, находившимся в Добрудже, производился исключительно из тех же магазинов Придунайской базы и теми же перевозочными средствами.

Кирлаши совершали рейсы между Черноводами, Гурой-Яломницей и Браиловом; для поднятия их против течения по приказанию Паскевича был назначен пароход Дунайской флотилии.

Левая колонна сено и ячмень находила везде в достаточном количестве из местных средств, поэтому остаток продуктов подвижного магазина был сложен в с. Дояны, где был образован временный магазин.

Когда отряд генерала Лидерса подошел к Гирсову, то в с. Гура-Яломница был устроен провиантский магазин, а ниже Гирсова наведен мост на плотах через Дунай. Это значительно сократило расстояние для доставки запасов из Гуры-Яломницы, которые до тех пор доставлялись к отряду на правый берег Дуная на паромах.

Еще до прибытия войск к Силистрии в Калараше был устроен продовольственный магазин, в который запасы свозились из Бухареста и Слободзеи; оттуда же пригонялся и порционный скот. Ввиду неимения за Дунаем запасов сена, отсутствия подножного корма и неприбытия из Одессы вновь сформированных 6 полубригад передвижного магазина в Калараше было заготовлено 135 тысяч, а в Измаиле, Галаце и Браилове до 900 тысяч пудов сена, которое должно было подвозиться к войскам на повозках полкового обоза.

Все время стоянки наших войск под Силистрией осадный корпус получал провиант, мясо, зерновой фураж и сено из каларашского магазина, и, несмотря на то, что к июню под Силистрией было сосредоточено до ста тысяч войск, они получали все требуемое без задержки.

Когда войска двигались к Журже и Майя-Катаржилуй, то продовольствие подвозилось исключительно передвижным магазином. В это время начали прибывать из Одессы новые полубригады подвижного магазина.

Мало-Валахский отряд довольствовался из магазинов в Крайове, Слатине и Текуче; провиантский же магазин, бывший в Каракуле, в апреле был переведен в Руссо-де-Веде.

Подвоз провианта в каларашский, бухарестский и прочие магазины, ближайшие к войскам, все время производился из других, более отдаленных магазинов на коммуникационной линии посредством передвижных магазинов, обывательских подвод и подрядчиками.

Из 40 000 четв. муки с пропорцией круп и 50 000 четв. ячменя, которые было приказано (21 февраля 1854 г.) заготовить по реквизиции в княжествах, к началу мая было свезено в Яссы, Бырлат, Текуч, Фокшаны и Бузео около половины: 15 234 четв. муки, 963 четв. круп и 1670 четв. ячменя. Дальнейшая поставка была отменена. Для войск же, расположенных в местах, удаленных от провиантских складов, по приказанию фельдмаршала было заготовлено в июне в Молдавии 11 178 четв. муки и 1178 четв. крупы.

27 марта князь Варшавский выехал из Варшавы на Дунай. Перед своим отъездом он сделал распоряжение о снабжении крепостей. К этому времени в Новогеоргиевске, Варшавской цитадели, Замостье и Ивангороде имелись по оборонительному положению только провиант и соль на 6 месяцев. Фельдмаршал приказал заготовить в эти крепости сверх имевшегося провианта и другие продукты также на шесть месяцев на полное число гарнизона по военному положению. Кроме того, по его приказанию войсками было заготовлено к сентябрю в Варшаве, Люблине, Замостье, Новогеоргиевске и Бресте 14 250 четв. сухарей.

По пути из Варшавы в Бухарест князь Варшавский заехал в Измаил и, усмотрев, что эта крепость не снабжена запасами на случай осады, приказал Затлеру немедленно закупить для нее 5000 четв. муки.

Вследствие усиленной закупки провианта и фуража в Царстве Польском там сильно возвысились на них цены, поэтому граф Ридигер 21 апреля назначил поставку от земли Царства Польского 25 000 четв. овса, который и был доставлен 15 июня частью в магазины, частью прямо в войска.

Князь Варшавский вследствие полученного донесения от генерал-губернатора юго-западных губерний князя Васильчикова, что Австрия усиленно закупает хлеб в наших пограничных уездах для сосредотачивающихся в Галиции войск, назначил, с целью затруднить Австрии эту закупку, поставку из Волынской губернии 50 000 четв. муки, 5000 четв. крупы и 25000 четв. овса. Все это количество предназначалось для пополнения запасов сельских магазинов. Но, узнав, что в сельских магазинах Волынской губернии имеется 250 000 четв. хлеба, и опасаясь, что неприятель, вступив в Волынскую губернию, найдет там большое количество готовых запасов, фельдмаршал 15-го отменил эту поставку. Но в сельские магазины было уже сдано 9000 четв. муки и 4000 четв. овса и находилось в пути к магазинам 18 000 четв. муки и 8000 четв. овса. Эти последние собранные запасы (26 000 четв.) фельдмаршал приказал сдать в крепость Замостье. Все поставленное из Волынской губернии, 39 000 четв., было свезено к концу августа в магазины на подводах поставщиков.

Между тем, пока фельдмаршал был на Дунае, в России приводились в исполнение все его распоряжения по заготовлению провианта, сделанные им в феврале.

Назначенная поставка 150 000 четв. муки с пропорцией круп и 100 000 четв. овса в Каменец-Подольский, Могилев на Днестре и в Балту начата была в половине марта и окончена в двадцатых числах мая.

Из этого количества 5000 четв. муки с пропорцией круп по приказанию князя Варшавского были отправлены в Хотин. Самое большое затруднение при этой поставке встретилось в устройстве помещений для запасов. В Могилеве на Днестре и в Балте были построены огромные сараи. Лес для них пришлось покупать в Галиции, сплавлять по Бугу и затем везти на подводах.

К началу марта в Одессе находилось 611 тысяч четв. разного хлеба частных лиц, и фельдмаршал, опасаясь захвата их неприятелем, приказал в начале же марта перевезти их как можно скорее в Бендеры.

Перевозку было поручено произвести командующему войсками в Одессе барону Остен-Сакену и генерал-губернатору Федорову. Для перевозки были назначены 6000 подвод формировавшегося передвижного магазина и вольнонаемные подводы, которых оказалось в Одессе 1500.

В Бендерах имелось помещений для 89 000 четв. Но в это время сильно разлился Днестр, и переправа через него у Бендерской крепости сделалась невозможной. Поэтому было решено свозить пока хлеб в упраздненную Тираспольскую крепость, внутри которой и в сараях около нее можно было сложить 355 000 четв. По восстановлении сообщения через реку имелось в виду перевезти все это в Бендеры.

Во второй половине марта начат был вывоз хлеба из Одессы.

Для транспортирования его по распоряжению генерала Сакена между Одессой и Тирасполем была учреждена перевозка, названная маятной.

Маятная перевозка состояла в том, что на небольших расстояниях были устроены этапы, на которых были собраны в соответствующем числе подводы. Каждый транспорт доходил лишь до соседнего этапа, где хлеб перекладывался на заготовленные там подводы и немедленно перевозился на них дальше, до следующего этапа.

Опорожненные же повозки транспорта после кормления упряжного скота возвращались обратно на свой этап.

Таким образом, перевозка ускорялась, так как не тратилось время на простой для корма скота.

На этапах были расставлены обывательские подводы, собранные в Одессе и ближайших уездах, а также повозки трех полубригад передвижного магазина (всего было собрано в Одессе и уездах 4455 подвод).

До 8 апреля (до прибытия полубригад) было перевезено в Тирасполь 17 383 четв. разного хлеба. Как только полубригады прибыли на этапы, было получено предписание фельдмаршала об отправке их в распоряжение князя Горчакова, по просьбе последнего. Они были нагружены 13 090 четв. хлеба и немедленно отправлены в Леово.

После этого перевозка была прекращена по следующим причинам:

1) полубригады передвижного магазина, по просьбе князя Горчакова, были отправлены к нему на Дунай. Дальнейшая перевозка хлеба из Одессы в княжества, по представлению генерала Затлера, была прекращена, так как хлеб, который доставлялся бы таким способом в Бухарест или в Силистрию, обходился бы почти в три раза дороже, чем заготовляемый в княжествах, и на перевозке одесского хлеба казна несла бы чистого убытка, по подсчетам генерала Затлера, до 4 миллионов рублей. Вместе с тем наша коммуникационная линия слишком истощилась бы от движения по ней громадных транспортов;

2) с наступлением весны увеличились затруднения в найме подвод, так как подводчиков пришлось отпустить по домам для полевых работ.

По этим причинам, на основании представления генералов Сакена и Затлера, фельдмаршал приказал прекратить вывоз хлеба из Одессы, предоставив его в распоряжение владельцев. При этом в Одессе должно было остаться около 556 000 четв. невывезенного хлеба.

Перевозка в Жеребково и Шараево была начата в первых числах апреля на двух полубригадах передвижного магазина. Но 8 апреля было получено предписание фельдмаршала отправить эти полубригады князю Горчакову. Они были отправлены в Леово с 11 633 четв. хлеба, а перевозка в Шараево и Жеребково была произведена на вольнонаемных подводах. К 20 мая было свезено туда все назначенное количество запасов: 50 000 четв. муки и 50 000 четв. овса, за вычетом отправленных в Леово.

В Шараеве и Жеребкове были выстроены огромные здания для магазинов.

Ко времени снятия осады Силистрии, т. е. к 10 июня 1854 года, состояние запасов было следующее:

войска, находившиеся в княжествах, были обеспечены продовольствием, производившимся поставками, по 1 сентября 1854 года;

эти запасы были сосредоточены в магазинах на первой и второй базах и на коммуникационных линиях.

Кроме того:

а) в княжествах

Собрано по реквизиции в княжествах (в Яссы, Бырлат, Текуч, Фокшаны и Бузео) 5 234 четв. муки
963 четв. круп
1670 четв. ячменя
В Молдавии собрано по распоряжению фельдмаршала (в местах, удаленных от магазинов) 11 000 четв. муки
11 000 четв. круп
На первой базе
(Леово - Скуляны)		 заготовлено раньше 50 000 четв. сухарей
5000 четв. круп
В Леово переведено из Одессы и военных поселений 24 723 четв. хлеба
На второй базе
(Придунайской) 		заготовлено раньше 50 000 четв. сухарей
5000 четв. круп
в Измаиле по распоряжению Паскевича5000 четв. хлеба

Всего в княжествах и на обеих базах, кроме запасов на текущее довольствие (по 1 сентября 1854 года) - около 156 000 чета, муки, сухарей и разного хлеба, около 12 000 чета, круп, 1670 четв. ячменя.

б) на Приднестровской базе

В Одессе
В Тирасполе		 556 000 четв. разного хлеба
17 383 четв. разного хлеба
В Ширяеве и Жеребкове 38 677 четв. муки
50 000 четв. овса
В Замостье 18 000 четв. муки
8 000 четв. овса
В Хотине 5 000 четв. муки
500 четв. овса
В Каменец-Подольском и Балте 156 000 четв. муки
1 560 " круп
100 000 четв. овса

Всего 791 000 четв. муки и разного хлеба, 2060 четв. крупы, 158 000 четв. овса.

в) В районе действующей армии мирного времени войска были обеспечены текущим довольствием по 1 октября 1854 года, и, кроме того, крепости были снабжены продовольствием по оборонительному положению на 6 месяцев. В крепостях был запас 14 250 четв. сухарей. В магазинах в Царстве Польском - 25 000 четв. овса. В сельских магазинах в Бессарабии - 259 000 четв. хлеба и 4000 четв. овса.

Ко времени перехода через Дунай расположение артиллерийских запасов было следующее.

Подвижные парки: N 10 - в с. Тарачени (между Ольтеницей и Силистрией); N 1 1 - в Галича-Маре; N 12 и 14 - в Бухаресте; N 15 - в Браилове. Из Брест-Литовска в Кишинев шел N 7; в Тирасполе находился N 13 и формировались N 18 и летучий N 9.

Подвижные парки, находившиеся в княжествах, пополняли свои запасы из промежуточных складов, которые были в Фокшанах (на 6 местных парков и артиллерийское депо), Браилове (на 2 с половиной подвижных парка) и Плоешти (на 2 местных парка). Наибольшие резервные склады находились в Крайове (на 3/4 подвижного парка) и Фратешти (близ Журжи, который укомплектовывался до размера одного подвижного парка).

Подвижной арсенал N 3 и два отделения (5-е и 6-е) осадного артиллерийского N 2 парка были в Тирасполе; половина лабораторной роты N 2 - в Бухаресте, другая половина - на пути в княжества из Риги. Склад артиллерийских припасов и принадлежностей был еще и в Леове.

Для Дунайской армии перволинейными парками, комплектовавшими промежуточные, считались местные парки: Измаильские, Бендерские и Хотинские. Эти парки были, вследствие больших отправок своих запасов на Дунай, не в комплекте, что составляло предмет усиленных забот князя Горчакова, просившего об их пополнении.

Второлинейными парками для пополнения перволинеиных служили Киевские местные парки, пополнявшиеся в свою очередь из Калуги. Киевские парки также были истощены, комплектовались из Калуги медленно, и потому было разрешено в добавок к ним комплектовать перволинейные парки из Брест-Литовска и Новогеоргиевска.

По соображениям артиллерийского департамента, при войсках на Дунае и в комплектовавшихся их парках, подвижных, промежуточных и перволинеиных, в марте должно было состоять около двух комплектов патронов, полагавшихся в Дунайских войсках. Кроме того, из внутренних складов в России везлись в Измаил, Фокшаны и Бухарест оружие и материальная артиллерийская часть.

С марта по июнь промежуточные парки усиленно пополнялись запасами подвозом из перволинеиных местных парков, по сношению начальника артиллерии армии с начальником перволинеиных парков. В промежуточных парках образовался даже некоторый излишек против штата того числа парков, которые положено было там сосредоточить. Излишек этот, впрочем, образовался в наименее важных предметах, а именно: подков, гвоздей и разного рода штатных инструментов. При первоначальном оборудовании парков они были снабжены этими предметами в полном количестве по положению; те же запасы состояли и в подвижных парках. При пополнении же промежуточных парков перволинейными из последних высылались части местных парков, на основании положения 1848 года, т. е. опять-таки с этими вещами. Таким образом, склады загромождались ненужными в таком количестве вещами, а на перевозку тратились лишние средства. Только в конце апреля, по представлению генерала Сержпутовского, было приказано обозначать в требованиях перволинейным паркам, что высылать нужно и чего не нужно.

С имуществом местных парков, перевозимым в промежуточные парки, отправлялись конвойными нижние чины от артиллерийских гарнизонов Дунайского округа. По прибытии на место назначения они частью оставлялись там для хранения имущества. Начальник артиллерийских гарнизонов Дунайского округа обеспокоился такой мерой, и 1 мая была послана князю Горчакову от военного министра бумага с указанием, что с отправкой в княжества этих чинов "может дойти до того, что в Дунайском округе не будет хватать прислуги при орудиях", и что ввиду этого высочайше повелено, если возможно, вернуть артиллерийских нижних чинов, назначив вместо них солдат от пехоты. На самом деле оказалось, что к 10 июня в княжествах было всего 58 человек от артиллерийских гарнизонов Дунайского округа, большая часть которых была уже предназначена к обратной отправке. Конвойных решено было назначать впредь от гарнизонных батальонов, а для присмотра за имуществом и для исполнения обязанностей цейхдинеров оставить небольшое число артиллеристов Дунайского округа, заменив отосланных артиллеристов нижними чинами артиллерийского депо в Фокшанах.

Фокшанский парк был самый большой. Через него главным образом шли припасы для прочих мест и парков. Кроме того, при нем было обширное артиллерийское депо. Там находились для батарей на Дунае орудия, лафеты, зарядные ящики, колеса, принадлежность и прочее. В марте было приказано ускорить доставку в Фокшаны 46 орудий, 67 лафетов, 95 зарядных ящиков и запасных колес, потребованных князем Горчаковым. Для пехоты и кавалерии там было в июне сложено до 36 000 ружей

Плоештский промежуточный парк, как находившийся несколько в стороне от мест главного сосредоточения войск, 16 мая было приказано упразднить. Все имущество его было перевезено в Бухарест как в пункт, ближайший и более удобный для размещения запасов.

Перевозка эта была совершена в мае повозками подвижного N 10 парка в несколько рейсов. Новые промежуточные склады были устроены в Бырлате и Калараше.

Устройство Каларашского склада, предназначавшегося для снабжения осадного корпуса под Силистрией, началось с самых первых чисел апреля. 6 апреля было приказано отправить немедленно из Фокшанского парка в Слободзею 1200 пудов пороха для осадных инженерных работ. Но так как в Слободзее не нашлось необходимых помещений для склада этого пороха, то эта отправка была приостановлена, а к 18 апреля он был перевезен прямо в Калараш.

Затем парковые запасы доставлялись в Калараш еще из Фокшан и штуцерные патроны - из вновь учрежденного Бырлатского склада.

Часть этих запасов перевозилась средствами подвижных парков N 7 и 14189, но, вследствие их недостаточности, к 4 июня в Слободзее было собрано 118 наемных подвод для перевозок из Фокшан и Бырлата в Калараш.

Из Дунайского округа были отправлены в Калараш 5-е и 6-е отделения осадного артиллерийского парка N 2. Три четверти имущества этих парков первоначально было отправлено из места своего расположения в Тирасполе в Измаил. Из Тирасполя они были перевезены в Измаил на трех воловых ротах провиантского подвижного магазина из-за невозможности нанять подводы. Они, выступив из Тирасполя 25, 26 и 27 марта (по дороге на Токузы, Бриен и Таш-Бунар), стали прибывать в Измаил начиная с 28 марта.

Вместе с отделениями осадного парка был отправлен из Тирасполя в Браилов и подвижной арсенал N 3 (по дороге Токузы, Лейпцигская, Тараклия, Белград - Рени). Дальнейшая перевозка была совершена по воде. Дунайская флотилия могла дать для этой перевозки только два флашкоута, из которых каждый мог поднять до 20 000 пудов. Но так как фарватер между Браиловом и Гирсовом был настолько мелок, что грузить можно было только до осадки в воде 6 1/2 фута, то ненагруженными остались 15 000 пудов. Для них были наняты в Измаиле 3 частных кирлаша, на которые была погружена только половина оставшегося. Для поднятия судов по течению был дан всего один пароход, который взял на буксир 2 судна, а прочие отправились на бечеве. Этот транспорт выступил из Измаила 21 апреля и прибыл в Гирсово 25-го.

Для оставшихся 7500 пудов пришлось послать нанимать кирлаши в Тульчу из-за невозможности достать их в Измаиле, и они были отправлены позже.

Некоторое количество пороха для Каларашского склада доставлялось прямо из Дунайского округа водным путем. Для этого впоследствии нанимались в Измаиле кирлаши. Перевозка эта шла медленно, так как при встречном ветре кирлаши останавливались, в особенности выше Гуры-Яломницы, и тогда для поднятия их вверх по течению требовались пароходы. Такой подвоз водой продолжался все время до 10 июня.

Так как в окрестностях Бырлата предполагалось расположить драгунский корпус, то фельдмаршал приказал устроить в Бырлате промежуточный склад, перевезя туда парковое имущество из Фокшан, в котором оставил запасов только на 3 местных парка. В Фокшанах в это время было запасов на 6 парков или несколько более, так что в Бырлате должен был составиться запас в размере около трех местных парков. Эта перевозка была совершена подвижными парками N 7 и 12, который с конца апреля до 21 июня делали рейсы между Фокшанами и Бырлатом.

В Леове понемногу образовался артиллерийский склад и депо значительных размеров, так как туда направлялись многие запасы для промежуточных парков. Так как Леово служил лишь передаточным пунктом, то, в каком количестве в разное время там имелось запасов, проследить очень трудно.

В местных перволинейных парках после отправления запасов Дунайского округа в промежуточные парки и за сделанным распоряжением о пополнении этих запасов частью перевозкой из второ-линейных киевских парков, а частью приготовлением на месте к концу апреля состояние с запасами боевых патронов ружейных, штуцерных и карабинных было следующее:

Имелось в наличии Недоставало против штата
в Хотине 1 505 075 97075
в Бендерах 792 305 809 845
в Измаиле 2 024 690 1400
Итого 4 322 070 908 320

Из числа недостававших патронов главная масса - 809 845 - приходилась на бендерские парки, почему в апреле еще было приказано отправить из Москвы и Калуги в Бендеры 1 175 055 разных патронов для пополнения бендерских парков и на случай новых требований в промежуточные.

После высочайшего разрешения укомплектовать местные парки Дунайского округа из брест-литовских и бобруйских парков в конце апреля было приказано отправить:

из Бреста в Измаил запасов на 3 местных парка

и в том числе.......................................................... 1602 150 патронов;

из Бобруйска в Бендеры......................................... 600000 патронов

из Бобруйска в Хотин............................................ 29075 патронов

После этого в местных парках Дунайского округа должен был образоваться запас патронов в 7 728 350 штук.

В Измаиле сосредотачивалась масса всяких других артиллерийских запасов, главным образом для осады Силистрии, направлявшихся в княжества по воде.

В конце марта и в начале апреля были доставлены в Измаил те 3332 пуда пороха, которые князь Горчаков приказал перевезти из Бендер и Хотина для осадных инженерных работ под Силистрией.

Предписание князя Горчакова о приостановке этой перевозки, посланное им по получении о том высочайшего повеления, было получено в Бендерах и Хотине в то время, когда эти запасы были уже отправлены в Измаил.

Через Измаил было доставлено из Петербурга в апреле и мае несколько тысяч конгревовых ракет. Из них часть отправлена водой к Силистрии, а часть в Тульчу, где в это время формировались две ракетные батареи.

Из Одессы отправлялись через Измаил патроны (2/3 одесского запаса) и артиллерийские запасы на одну артиллерийскую бригаду.

В Бендеры доставлялся в марте и апреле порох из Москвы, Бобруйска, Херсона и с Шостенского завода (42/3 тысячи пудов); в Хотан - 3 000 пудов с Казанского завода.

Князь Горчаков в это время был сильно озабочен доставкой тех 6000 пудов пороха, которые он считал необходимым иметь для инженерных работ при осаде Силистрии и Рущука. Несколько раз он запрашивал об этом Военное министерство и наконец получил разрешение взять не хватавшие у него 2668 пудов (дополнение до 6000 пудов к полученным 3222 пудам из Бендер и Хотина) из Бендер, когда туда придут ожидаемые запасы.

Фельдмаршал, предполагая возможным разрыв с Австрией, 22 апреля просил высочайшего разрешения учредить промежуточный склад в Тульчине. Он считал необходимым иметь склад артиллерийских припасов в тылу Каменец-Подольского, между перво-линейным и второлинейным парками, так как Киев был далеко. Князь Варшавский, под влиянием опасений Австрии и имея, очевидно, в виду в этом случае оборонительный образ действий, предназначал Тульчинский склад для войск, которые будут оперировать на нашей южной границе, в Бессарабии и Молдавии.

10 мая было объявлено повеление государя императора немедленно образовать в Тульчине склад припасов на 6 местных парков, перевезя для этого запасы на 3 местных парка из Брест-Литовска и на 3 - из Киева. Перевозка началась, причем имелось в виду закончить ее в двадцатых числах июня. Между тем в течение апреля, мая и начала июня из разных пунктов России следовали транспорты с артиллерией, порохом и боевыми припасами в перволинейные парки, Фокшаны и Калараш. Военное министерство, считая, что перволинейные парки и Дунайская армия укомплектованы и снабжены полным комплектом боевых припасов, еще 8 июня запросило князя Горчакова, не следует ли часть артиллерии из Фокшан обратить в другие места, а некоторые промежуточные парки в княжествах упразднить, перевезя оттуда припасы в крепости Дунайского округа, а припасы, находившиеся на пути к перволинейным паркам, направить в Тульчин и Киев.

За Дунай было приказано взять только те подвижные парки, в которых имелись хорошие лошади.

В добавок к пяти подвижным паркам, находившимся уже в княжествах, были назначены подвижные парки N 6,7,18 и летучий N 9.

Парк N 6 находился в Брест-Литовске и мог быть снабжен обозом только к 1 июля, поэтому 6-я дивизия следовала на юг без парка.

Парк N 7, как уже было сказано, во время перехода наших войск через Дунай шел из Бреста в Кишинев к 3-му корпусу. В движении его произошло замедление, потому что по случаю глубоких снегов на Волынском тракте пришлось поставить парковые повозки на полозья, которые нужно было купить в пути.

Он прибыл прямо в Калараш, где свалил свои запасы, а затем прошел в Фокшаны и до 21 июня, как мы видели, занимался перевозкой запасов из Фокшан в Бырлат.

Парк N 10 с мая занимался перевозкой припасов из Плоешти в Бухарест.

Парк N 12 с апреля по 21 июня перевозил припасы из Фокшан в Бырлат.

Парки N 11 и 15 находились в княжествах, но где именно, по имевшимся источникам определить трудно. Парк N ^.формировавшийся в Тирасполе, выступил оттуда в Измаил только 11 апреля, так как до тех пор не был готов из-за задержки в доставке конской амуниции из Московского арсенала. 24 апреля он прибыл в Измаил и был назначен в отряд генерал-лейтенанта Ушакова.

Летучий N 9 парк не был готов до конца марта; по окончательном сформировании он выступил из Тирасполя в Максимени-Валахские и в конце июня находился при отряде генерала Соймонова.

При войсках в Молдавии, где было к середине июня 1 1/2 дивизии пехоты, 1 1/2 дивизии кавалерии и 104 орудия, не было ни одного подвижного парка. Поэтому фельдмаршал 4 июня писал Горчакову о необходимости немедленно двинуть один из подвижных парков в Бырлат, нагрузив его в Фокшанах.

Для войск барона Остен-Сакена особых запасов по-прежнему учреждено не было. Для 16-й пехотной дивизии, расположенной около Одессы, были назначены херсонские, измаильские и бендерские местные парки; для 6-й дивизии, находившейся в западной части Подольской губернии, - хотинские местные парки. В случае передвижения дивизии к центру Бессарабии для снабжения ее боевыми припасами имелись в виду бендерские парки; в случае движения ее на Дунай - измаильские; при движении в княжества - фокшанские или вообще ближайшие.

Для войск князя Меншикова были назначены севастопольские местные парки и половина подвижного парка N 8, находившегося в Белгороде, и херсонский запас оружия, из которого 20 марта было приказано переслать в Севастополь 1000 кремневых ружей для нестроевых и рабочих и все требуемое количество ударных ружей для резервных и запасных батальонов 13-й пехотной дивизии.

Запаса полевой артиллерии по-прежнему решено было для Крыма не учреждать, а вместо того приблизить к Крыму резервные и запасные батареи 6-й артиллерийской дивизии, которые 28 марта находились в Екатеринославе и Кривом Роге.

К 10 июня 1854 года общее расположение артиллерийских запасов было следующее.

Второлинейные парки -

в Киеве, Брест-Литовске, Новогеоргиевске и Бобруйске.

Перволинейные парки -

в Измаиле, Бендерах и Хотине.

Промежуточные склады.

Тульчин - на 6 местных парков (свозилось);

Леово - склад и депо;

Бырлат - более чем на 3 местных парка (свозилось);

Браилов - около 2 парка;

Тульча - временный склад для ракетных батарей;

Фокшаны - на 3 местных парка и депо;

Урзичени - на 2 местных парка;

Бухарест - на 2 местных парка; склад оружия; лабораторная рота N 2;

Калараш - склад и 5-е и 6-е отделения осадного N 2 парка.

Кроме того, в княжествах - подвижной арсенал N 3, подвижные парки N 7,10,11,12,14,15и 18 и летучий N 9 (в Шербанешти). Из них 3 - под Силистрией.

Для Крьшской армии - местные парки севастопольские (3 м. п.) и херсонские (3 м. п.); подвижной парк N 8 в Белгороде и херсонский склад оружия.

К 11 марта 1854 года в княжествах было сосредоточено 35 госпитальных кадров, из которых были в разных пунктах открыты военно-временные госпитали N 1 -21, один - в Скулянах и один - в Леове. Кроме того, большое количество госпитальных вещей было собрано в Измаиле, Галаце и Браилове.

После переправы через Дунай больные отправлялись сначала в Браилов, Измаил и Галац.

Когда войска начали наступать к Силистрии, то одновременно с ними туда были направлены 4 передвижных госпиталя (один, N 5, из Крайова и три, не открывавшиеся до тех пор), и к 1 июня у Калараша сосредоточилось 4 военно-временных открытых госпиталя, каждый на 300 мест. В них во время осады перебывало 2500 больных и раненых.

Легкобольных было приказано лечить при войсковых частях, чтобы тяжелобольные в госпиталях были менее стеснены.

Во время осады раненые после перевязки отправлялись в военно-временные госпитали.

Военно-временные госпитали в Крайове были закрыты и переведены в апреле в Бухарест, Калараш и Одобешти (близ Фокшан).

В апреле же были закрыты: госпиталь N 6 в Слатине, направленный в Бухарест; N 8 в Плоешти, отправленный в Галац, и N 19 в Баксу; N 7 был переведен из Тырговицы в Чарой.

Остальные госпитали, которые были открыты к 11 марта, оставались в тех же пунктах.

Вновь было открыто в апреле, мае и июне 9 военно-временных госпиталей.

Всего к 10 июня для Дунайской армии было открыто 24 военно-временных госпиталя.

Для осмотра госпиталей и проверки их деятельности во время действий на Дунае посылались генералы свиты, флигель-адъютанты и доверенные лица от главнокомандующего.

После переправы через Дунай коммуникационные пути к 10 июня оставались в общем те же самые, которые были и к 11 марта.

Магазины и склады оставались, за исключением тех перемещений из складских пунктов продовольственных и боевых припасов, которые указаны выше, на тех же местах. За неимением помещений достаточных размеров приходилось запасы муки, сухарей, крупы, спирта и прочего продовольствия во многих местах хранить частью на открытом воздухе.

Продукты эти от дождей и солнца сильно портились, строить же для них крытые помещения не было возможности: во-первых, на это нужно было много времени, даже для одного только подвоза материалов; во-вторых, стоянки войск могли измениться; в-третьих, сами постройки обошлись бы дороже, чем испорченные продукты.

В конце марта был наведен мост через Дунай у Исакчи, который прикрывался турецким укреплением, обращенным в тет-де-пон.

В конце же марта закончили постройку моста на плотах ниже Гирсова для упрощения доставки припасов на правый берег Дуная. Так как через Гирсово проходил путь отступления всего отряда генерала Лидерса, то находившееся в этом месте предмостное укрепление было решено усилить 4 люнетами и батареей.

В Скулянах к концу июня был построен второй мост, и приняты меры для постройки моста у Фальчи.

Между Слободзеей и Каларашем оказалось мало воды, и на этом пути было выкопано более 20 колодцев.

Между Тульчей, Гирсовом и Черноводами была учреждена летучая казачья почта. На каждом посту было поставлено по 1 уряднику и 10 казаков. Посты были в следующих пунктах: Тульча, Сомово, Исакча, Лункавица, Мачин, Туркай, Печеняга, Даяны, Гропа-Чабон, Гирсово, Пездирешти, Боащин и Черноводы.

По Дунаю, от Турно до Галаца, стояли кордоны в Турно-Севе-рине, Калафате, Бекетуле, Излизе, Турно, Журже, Ольтенице, Калараше, Гура-Яломнице, Браилове и Галаце.

Маршруты для движения транспортов от Бендер назначались по следующим дорогам:

в Измаил - Нов. Коушаны, Токузы, Клястицкая, Фриденталь, Бриенская, Ташлык, Фонтына-Дзенилар, Таш-Бунар;

в Рени - Нов. Коушаны, Токузы, Лейпцигская, Тошай, Тараклия, Белград, Волконешти;

в Леово - Кашкалия, Розены, Гура-Гальбина, Горацыка, Баш-телам.

Во время движения отряда генерала Лидерса от Мачина к Гирсову для обеспечения коммуникационных линий им были оставлены на ней несколько отрядов:

в Галаце - один эскадрон Уланского принца Альбрехта Прусского полка и два батальона Прагского полка, которые вместе с тем были заняты доставкой материалов для плотового моста в Гирсово;

в Браилове - один эскадрон того же полка, батальон Прагского полка с 4 орудиями 6-й батареи и 2 орудия Валахской батареи;

в Мачине - 2 батальона Модлинского полка, 8 орудий 15-й артиллерийской бригады и 1 сотня Казачьего N 9 полка;

в Гура-Яломнице - 1 батальон Прагского и 1 батальон Модлинского полков;

в Измаиле - Гусарский графа Радецкого полк;

в Тульце - 1 батальон пехоты и 1 сотня казаков;

между Тульчей и Бабадагом, на половине расстояния, стоял Гусарский принца Фридриха Гессен-Кастельского полк;

в Бабадаге - 2 сотни казаков (из отряда Ушакова, с 15 марта).

После 22 марта весь Прагский полк был сосредоточен к отряду в Гирсово, а в Браилов поставлен батальон Житомирского полка и дивизион 14-й артиллерийской бригады.

Тотчас же вслед за снятием осады Силистрии начался, в сущности, и постепенный вывоз запасов из княжеств.

Ко дню снятия осады войска, находившиеся в княжествах, по-прежнему были обеспечены всеми видами провианта в избытке.

В одном Калараше в это время было сложено до 100 000 четв. продовольственных припасов; в Слободзее имелось 30 000 четв. сухарей; в Бухаресте, Бузео и Фокшанах перепекалось в сухари 150 000 четв. муки. Мясо и фураж поставляли подрядчики в нужном количестве.

Вместе со снятием осады было приказано вывезти немедленно каларашские запасы провианта в Бузео.

Так как осада была снята внезапно и для вывоза назад такого количества груза не было принято никаких предварительных мер, то для проведения этого в исполнение представились громадные затруднения. Тем не менее почти весь этот запас был перевезен в Бузео к концу июня. В Калараше было оставлено только 2792 четв. муки и сухарей, 8628 четв. ячменя и 233 бочки спирта для войск генерала Лидерса, оставшихся в Калараше и Обилешти.

3 июля, перед переходом главных сил авангарда в Обилешти-Ноу, этап из Калараша был переведен в Обилешти, и между этим пунктом и Каларашем устроена казачья летучая почта.

Затем, после отступления из-под Силистрии и до высочайшего приказа об очищении княжеств (9 августа), дальнейшего вывоза запасов не производилось, так как политическое положение было не выяснено и было неизвестно, будут ли войска действовать на Дунае или отступят в Россию.

Но было решено на всякий случай уменьшить запасы в магазинах, расходуя их на довольствие войск. Ввиду этого войскам было приказано брать все предметы довольствия из магазинов, не исключая и тех, которые до сих пор покупались самими войсками. Припасы эти подвозились из магазинов к войскам на 10 полу бригадах передвижного магазина, находившихся уже в княжествах.

Стягивание боевых припасов к северу как в самих княжествах, так и на юге России производилось более деятельно, чем провианта. Некоторые запасы из Калараша начали отвозить немедленно вслед за снятием осады. 5-е и 6-е отделения осадного парка N 2 выступили из Силистрии уже 13 июня и прибыли в Рени 28 июня

Тем не менее в июне делались еще некоторые пополнения промежуточных складов в княжествах.

Так, 27 июня было приказано перевезти из Бырлатского склада обратно в Урзичени артиллерийских снарядов, пехотных патронов и прочих материалов на 2 парка, а штуцерных патронов на 4 парка. Перевозка началась 3 - 5 июля на вольнонаемных подводах в производилась еще в августе. По прибытии этих запасов в Урзичени они не сгружались с повозок, а образовали подвижной запас.

Фокшанский склад было приказано окончательно упразднить в нюне, и 29 июня имущество этих парков усиленно свозилось в Бырлат.

В Леово из хотинских местных парков и других внутренних складов доставлялись снаряды и другие боевые припасы и за недостатком места очищались для складов здания других ведомств.

Ввиду предполагаемого расположения армии на р. Серете было признано необходимым учредить в Кишиневе промежуточный склад, равный трем подвижным паркам.

21 июня для устройства этого склада и подыскания помещений был командирован в Кишинев офицер.

Так как подходящих помещений не нашлось ни в самом городе, ни в его окрестностях, то приступили к постройке в Кишиневе порохового погреба для запасов трех парков. До тех же пор было решено направлять порох в Бендеры. Припасы в Кишиневский склад было приказано перевезти из Леова и Бырлата, а бессарабскому гражданскому губернатору сообщено, что транспорты с имуществом трех подвижных парков начнут прибывать в Кишинев между 12 и 20 августа.

Пополнение перволинейных парков, ближайших к границе княжеств, было несколько приостановлено.

В июне в измаильских, бендерских и хотинских парках не хватало некоторого количества запасов против положенного, так как часть их из Бендер и Хотина была отправлена в Кишинев взамен недостающего количества в Измаиле.

Затем бендерские и хотинские парки были в июне частью пополнены, а порох, шедший в Измаил и Килию, князь Горчаков приказал даже оставить в Тульчине.

20 июня князь Горчаков приказал паркам Дунайского округа не требовать недостающих припасов из Киева и отложить назначенную уже отправку пороха из Киева в перволинейные парки.

К тому же киевские парки не в состоянии были пополнить все перволинейные, так как киевские запасы шли и на другие потребности.

Недостающие предметы в перволинейных парках князь Горчаков имел в виду пополнить запасами промежуточных парков, когда они будут оттуда вывезены, а потому до конца июля парки Дунайского округа так и оставались непополненными. В одних измаильских и бендерских парках не хватало около 21 000 гранат и ядер и, кроме того, значительного количества картузов, гранатных трубок, палительных свечей, фитиля, свинцовых пуль и пр.234.

Вывоз больных из княжеств в Россию начался во второй половине апреля.

Из ближайших к армии госпиталей больные перевозились в более удаленные, в тыл, а из них - в Россию.

После снятия осады Силистрии больных в госпиталях и лазаретах был о 21 961.

В середине июля военно-временных госпиталей, открытых в княжествах, было 17, расположенных: в Бухаресте (N 6), Плоешти (N 29), Бузео (N 28), Фокшанах (N 10), Одобешти (N 12 и 27), Гурбанешти (N 25), Бырлате (N 11 и 26), Галаце (N 14, 18 и 48), Яссах (N 16 и 35).

По пути следования транспортов с больными несколько раз в различных пунктах открывались и закрывались военно-временные госпитали, смотря по надобности (в Урзичени и др.), в которых больные оставались для отдыха. К началу августа в Текуче было сосредоточено три госпитальных кадра (N 3, 6 и 28), средствами которых там был устроен большой этапный госпиталь на 2000 человек в провиантских сараях, в которых были сделаны нары. К середине августа в княжествах оставались открытыми военно-временные госпитали только в Текуче (N 3,6 и 28), Галаце (N 4, 8,14 и 18), Бырлате (N 11 и 26), Фокшанах (N 10), Яссах (N 16 и 35). Последние военно-временные госпитали были закрыты в княжествах 22 августа.

С середины апреля до выступления из Бухареста всех транспортов с больными было в движении 122; в том числе сухопутных - 107, водою - 15236.

Когда было приказано вывести наши войска из княжеств, там оставалось более 400 000 четв. разного хлеба, собранного в магазинах, раскинутых на пространстве 600 верст. Главным пунктом своза было назначено местечко на р. Прут - Водолуй-Исакчи. Запасы со всех концов княжеств направлялись прежде всего на дорогу из Бузео в Бырлат. Понятно, какие громадные перевозочные средства потребовались для вывоза всего заготовленного провианта. Полагая по 4 четв. на подводу, всего нужно было иметь 100 000 подвод.

В подвижном магазине, состоявшем из 10 000 повозок, убыло, вследствие падежа скота, к началу августа около 2200 голов. Все перевозочные средства, какие только можно было достать, были назначены для этой перевозки. Масса подвод была взята по наряду от земли. Подвижные артиллерийские парки, которые шли порожняком или которые оказывалось возможным временно опорожнить от боевых припасов, также нагружались провиантом. Подвижным артиллерийским паркам N 11 и 14 было приказано сложить свое имущество в Текуче, и со 2 августа они специально занимались перевозкой провианта из Фокшан в Текуч.

В конце июля в Браилове было сосредоточено и зафрахтовано 60 кирлашей частных лиц.

На этих кирлашах вывозимые из княжеств продукты отправлялись в Рени, откуда перевозились в Водолуй-Исакчи уже сухопутьем. Это было сделано с целью избежать усиленного наряда подвод в Браиловском и Галацком уездах, которые были предоставлены для сбора подвод под вывоз больных.

От Бухареста до Леова 313 верст; дорога здесь была грунтовая, в плохом состоянии. Транспорты проходили этот путь в один конец в 20 дней. Вывоз длился более месяца. За это время из Бузео, Фокшан и Текуча ежедневно выступало до 1500 подвод, которые шли до следующего магазина, где перегружали свои запасы на другие подводы. Насколько возможно, припасы отпускались войскам. Скопление подвод с провиантом, боевыми припасами и больными было местами такое, что повозки шли по 4 в ряд.

Главная масса запасов, несмотря на все трудности, была перевезена в Россию ко времени выхода из княжеств последних частей войск.

В Водолуй-Исакчи было свезено около 200 000 четвертей провианта. 3 августа было приступлено к постройке в Водолуй-Исакчи тет-де-пона для прикрытия склада. Работы производились ротой саперов и батальоном Подольского полка, но 24 августа укрепление было срыто.

Существеннейшие распоряжения для окончательного вывоза боевых припасов из княжеств были сделаны князем Горчаковым в конце июля. По предложениям, составленным еще раньше и частью уже выполненным в июле, запасы промежуточных заграничных складов было назначено перевезти в склады и парки Дунайского артиллерийского округа, в Кишинев, Дубоссары, Тирасполь, Бендеры, Хотин, Забужье и Ольвиополь. В Дубоссарах было решено устроить артиллерийское депо.

В местности под названием Забужье (Винницкого уезда), в селе Уладовка (на северо-запад от г. Винницы), предполагалось учредить промежуточный склад на 6 местных парков. В Дубоссары и Забужье были командированы офицеры, которые приступили к приготовлению помещений для складов.

В это время уже существовали предположения о возможности осады Бендер, а потому в августе последовало высочайшее повеление о перемещении бендерских местных парков в Тирасполь. Поэтому 27 июля князь Горчаков сделал следующие распоряжения. Вследствие "ненадежности одного из пороховых погребов в Бендерах" было приказано весь порох из этой крепости и отправленный туда сверх необходимого для ее обороны поместить в Тирасполе, куда привезти из Бендер и местные парки.

В это время в Тульчине был уже промежуточный склад на 6 местных парков.

Ввиду все тех же опасений Австрии военный министр запросил князя Горчакова, не признает ли он нужным по нынешним обстоятельствам перевезти заблаговременно местные парки из Хотина за Буг. На это князь Горчаков отвечал 28 июля, что считает нужным перевезти местные парки из Хотина, а также из Тульчина в Винницу.

Кроме того, 24 июля главнокомандующий приказал перевезти Леовоское артиллерийское депо в Дубоссары.

Поэтому хотинские и бендерские парки были предназначены для формирования Забужского промежуточного склада, и пунктами для своза заграничных запасов окончательно были назначены Кишинев, Дубоссары, Тирасполь, Ольвиополь и только отчасти Хотин и Бендеры.

В Кишинев свозились запасы из всех заграничных складов; в Дубоссары - депо из Фокшан и Леова; часть имущества из княжеств - в Забужье и Тирасполь, и затем все остальное предполагалось везти в Ольвиополь.

Перевозка в общих чертах производилась по следующим пунктам: из Урзичени - в Браилов и Леова; из Бырлата - в Леово, Кишинев и Дубоссары; из Фокшан - в Кишинев; из Браилова - в Тирасполь; из Леова - в Кишинев, Дубоссары и Забужье. 396 Из Урзичени часть артиллерийского имущества в размере одного подвижного парка, была отправлена 25 июля на интендантских подводах в Браилов, где передана подвижному N 14 парку. Все остальное артиллерийское имущество из Урзичени было отправлено в Леово также на подводах интендантства.

Из Бырлатского склада все имущество было вывезено в Леово подвижными парками N 10 и 12 и теми же интендантскими повозками, которые вывозили артиллерийский склад из Урзичени.

И те и другие сделали это в несколько рейсов между Леовом и Бырлатом.

Таким же образом средствами Дунайскей армии было вывезено и все остальное имущество из княжеств в пограничные пункты. Но к концу августа не все запасы были вывезены из артиллерийских складов. Дальнейшая перевозка в склады и парки Дунайского округа будет описана ниже.

При выступлении из Бухареста больных, подлежавших перевозки оттуда, было 2200 человек. Все они, за исключением 38 тяжелобольных, оставленных в городе, в Филантропической больнице, были вывезены в течение трех дней частью на обывательских подводах, частью на повозках передвижного провиантского магазина. По мере движения от Бухареста к Бузео и Фокшанам число транспортов с больными все увеличивалось. В Бузео сосредоточилось более 1300 человек одновременно, а всего из Бузео в Фокшаны было доставлено за короткий срок более 1500 больных. В Фокшанах и Одобешти (пригород Фокшан) было около трех тысяч больных, так что общее число больных, которых пришлось отправлять из Фокшан вместе с отступавшими войсками, достигало 5000 человек.

Больные из Бухареста, Бузео, Фокшан и Одобешти в начале августа были направлены через Бырлат и Леово в Кишинев, Бендеры и Тирасполь не в особых транспортах, а вместе с военно-временными госпиталями, в которых они лечились. Часть больных из Фокшан была отправлена между 1 и 16 августа в Яссы; из Гурбанешти (военно-временный госпиталь N 25) отправлялись в браиловские госпитали.

Госпитали из Ясс и Бакса были отправлены через Скуляны в Тульчин вместе с находившимися в них около 1700 пациентами. Больные из браиловских и галацких госпиталей перевозились в Белград и далее - в госпитали, аккерманский, кишиневский и тульчинский.

Из Браилова было вывезено 2000, из Галаца - 1900 человек больных. Большую часть больных пришлось перевозить на обывательских подводах, которые взимались преимущественно в Браиловском и Галацком уездах. Часть больных перевозилась водою по Дунаю.

Для труднобольных назначались особые воловые крытые повозки, в которых перевозка производилась без смены подвод во избежание перекладывания больных. Транспорты с больными шли впереди армии.

Общее число вывезенных из княжеств больных определить трудно, так как часто в ведомостях разных госпиталей одновременно показывались одни и те же больные, пребывавшие в них последовательно.

При обратном переходе через Прут больных в Дунайской армии было:

по ведомости к 1 августа больных в госпиталях и лазаретах показано 22 581 человек; по строевым рапортам войск к тому же дню в госпиталях и лазаретах было 27 018 человек; по всеподданнейшей записке генерала Гечевича от 10 августа число больных показано 15 671, причем он полагает, что эта цифра представляет собой скорее число людей, выбывших из строя за весьма значительный промежуток времени, потому что имеются данные предполагать, что многие из показанных в этой цифре уже выздоровели, о чем сведения еще не были доставлены.

Во всяком случае число больных, подлежавших перевозке, было велико. Перевозка производилась осенью, когда часто шли дожди и дули холодные ветры. От этого болезни усиливались и осложнялись.

Поэтому при отступлении из княжеств, с одной стороны, вследствие выхода из нездоровой местности санитарное состояние войск постепенно улучшалось, с другой - отношение смертных случаев к числу заболевших увеличивалось.

Во время отступления на север эти соотношения за время с июля по октябрь 1854 года были следующие:

  Из наличного числа людей заболело Из числа больных умерло
Июль 1:11 1:27
Август 1:12 1:20
Сентябрь 1:21 1:12
Октябрь 1:34 1:10

Когда госпитали стали на место, то смертность опять стала уменьшаться.

По вступлении в пределы России войскам было приказано получать провиант из казенных местных или передвижных провиантских магазинов, а за неимением тех и других - из сельских складов Бессарабской области и, наконец, покупками от жителей. Фураж предоставлено было войскам покупать самим по утвержденным ценам, а в крайних случаях получать натурой из сельских магазинов.

В сельские магазины разрешено было обращаться лишь в крайних случаях, за отдаленностью казенных складов провианта, причем непременно выдавать за взятые продукты квитанции. За неимением же вблизи и сельских складов как последняя мера - получать припасы от жителей за плату.

Войскам был объявлен список сельских магазинов области с указанием в нем количества провианта в каждом из них. Всего в Бессарабии (в уездах: Аккерманском, Бендерском, Кагульском, Хотинском, Кишиневском, Оргеевском, Ясском, Сорокском) было указано 107 сельских магазинов. Во всех них вместе было четвертей: ржи - 154 434; пшеницы - 45 043; кукурузы - 130 604; ячменя - 21 726; гречихи - 7; проса - 375; овса - 24. В этом количестве перемолотой муки - 113 288; выделанных круп - 7607.

Казенного сена, пожертвованного помещиками, собранного в Бессарабии на полях (в уездах Оргеевском, Кишиневском, Хотинском и Ясском), было 110 178 пудов. Заготовленного у помещиков для себя 1 357 218 пудов. В Херсонской губернии (в уездах: Одесском, Тираспольском, Ананьевском, Херсонском, Александрийском и Бобринецком) у помещиков было заготовлено 2 329 705 пудов сена.

Вместе с объявлением войскам мест расположения магазинов был установлен и порядок пользования ими, состоявший в том, что каждый полк и батарея должны были получать хлеб из ближайших магазинов того округа, где были расположены.

В 1-м и 2-м резервных кавалерийских корпусах для перемола зерна имелись ручные жернова, которые там были заведены по приказанию фельдмаршала, отданному еще в апреле, в предположении стоянки именно в Бессарабии и довольствия из тамошних сельских магазинов.

По возвращении в Россию войска во время стоянки в Бессарабской и Подольской губерниях довольствовались частью хлебом, свезенным в Водолуй-Исакчи, частью из сельских складов Бессарабской области, частью из казенных магазинов этих двух губерний, преимущественно находившихся за Днестром.

Во время движения в Крым войска довольствовались из попутных провиантских магазинов, главным образом в Кишиневе, Бендерах, Тирасполе, Одессе, Николаеве, Херсоне, Каховке и Перекопе.

Мясо, вино и фураж войска покупали сами, лишь в редких случаях прибегая к сельским складам.

Вместе с войсками двигались три полубригады (2 воловые и 1 конная) передвижного магазина с сухарями и крупой, взятыми из Водолуй-Исакчи, где свезенный провиант был к тому времени рассортирован и, за исключением отданного на довольствие 3,4 и 5-го корпусов, назначен для перевозки в Крым.

Для обеспечения довольствия в пути 12-й пехотной дивизии и резервной уланской дивизии, следовавших в Крым форсированным маршем, дистанционному смотрителю Херсонской губернии было приказано заготовить месячную пропорцию провианта, чтобы войска ко времени прибытия в Николаев не встретили никакой задержки к пополнению своих запасов.

Размещение запасов к началу сентября 1854 года

На приднестровской базе и в Одессе запасы разного хлеба, муки, сухарей, крупы и овса были сложены в Тирасполе, Каменец-Подольском, Балте, Хотине, Замостье, Шараеве, Жеребкове и Одессе.

В Водолуй-Исакчи имелось еще некоторое количество не израсходованного и не вывезенного оттуда хлеба.

В Бессарабии начали расходовать запасы (259 000 четв. хлеба и 4000 четв. овса) сельских магазинов.

В районе действующей армии мирного времени войска (около 400 000) были обеспечены местными запасами по 1 октября 1854 года. В магазинах Царства Польского было сложено 25 000 четв. овса. Все крепости были снабжены продовольствием по оборонительному положению на 6 месяцев; во всех крепостях, вместе взятых, имелся запас 14 250 четв. сухарей. К концу августа на приднепровской базе были произведены некоторые перемещения запасов.

Фельдмаршал, боясь появления в тылу австрийцев и англо-французов, считал, что в этом случае крайний пункт приднестровской базы - Каменец-Подольский - слишком выдвинут вперед, и, предполагая даже, что военные действия могут начаться через 15 дней, он еще 4 июня предписал генерал-губернатору юго-западных губерний князю Васильчикову перевезти возможно скорее хлеб из Каменец-Подольского в Житомир, Хотин и другие пункты по дороге к Житомиру.

В Каменец-Подольском в это время было запасного хлеба около 33 000 четв. Перевозка была начата немедленно на обывательских подводах, с уплатой за них контрамарками. К 15 июня было перевезено в Житомир и Бердичев 5100 четв., в Хотин 2200 четв., и затем перевозка прекращена, так как Паскевич нашел, что эта перевозка в Житомир и Бердичев обойдется слишком дорого за дальностью расстояния и массой требовавшихся для того подвод, а в Хотин - вследствие донесения коменданта этой крепости о неимении места для большого количества запасов, и что провиант придется сложить за крепостной стеной, где он будет портиться на открытом воздухе. 15 июня князь Варшавский распорядился остальные, не вывезенные из Каменец-Подольска, запасы оставить там и сжечь в случае опасности захвата их противником.

Перед началом десанта неприятеля никто не предполагал, что война могла перенестись в Крым и притом так быстро, а потому для обеспечения большой армии в Крыму не было сделано никаких предварительных распоряжений. Все экстренные хозяйственные заботы до сих пор имели в виду одну лишь южную армию.

До назначения князя Меншикова главнокомандующим заготовка довольства для войск, дислоцированных в Крыму, по частям провиантской, комиссариатской и госпитальной делалась соответствующими департаментами Военного министерства.

До прибытия войск в Крым из княжеств все заготовления делались только для войск, находившихся на полуострове до войны, которые были обеспечены провиантом по 1 июля 1855 года, но сухарей не было вовсе.

Эти запасы, заготовлявшиеся Симферопольской провиантской комиссией, находились в следующих провиантских магазинах, ей подведомственных, и состояние их было следующее.

Кроме того, в Керченском магазине было 1 февраля 491 четв. овса, а в Севастопольском - запас для десантного отряда: сухарей - 4428 четв., соли - 1089 пудов, перца - 56 пудов, соленого мяса - 4383, уксуса - 5344 ведер, вина - 3911 ведер. Этот запас также расходовался на текущее довольствие, и лишь приказано оставить 6-недельную пропорцию для Одесского и Севастопольского десантных отрядов.

Магазины Состояние к 1 февраля 1854 года
Налицо к 1 февраля 1854г. Ожидается из Ростова на довольствие по 1 июля 1855 г.
Севастопольский 36072 3720 68900 6470
Балаклавский 1296 126 1310 120
Феодосийский 5483 506 15360 1440
Евпаторийский 1416 139 2870 263
Ялтинский 282 27 577 54
Бердянский 461 43 720 67
Керченский 18 670 1842 39 176 3638
Еникальский 593 48 870 82
1 марта заготовлено комиссией
Симферопольский 6311 576 20920 1961
  заготовлено комиссией
Карасубазарский 2602 263 578 522
  заготовлено комиссией
Перекопский 2667 240 6490 121
Алешкинский 6740 632 - -
Знаменский (с. Больш. Знаменка) 3672 335 - -
Мелитопольский 3073 288 - -
Кинбургский 1377 130 - -

В Севастополе и Одессе эти запасы составляли месячную пропорцию провианта на 40 000 человек, морскую провизию на 6 недель для такого же количества войск и овес на 1 1/2 месяца для 622 лошадей. Но часть этой провизии была передана 13-й пехотной дивизии при перевозке ее в Сухум-Кале.

Мясо поставлялось через подрядчиков в живом скоте.

Запасов фуража в магазинах Таврической губернии не было также, так как войска обыкновенно в мирное время покупали его сами. О неимении его Симферопольская провиантская комиссия доносила еще 23 декабря 1853 г.

Склады запасов были в Симферополе, Севастополе, Перекопе и вне полуострова - в Бериславе, Казацком, Геническе и Мелитополе.

Из этого видно, что предварительно не было сделано запасов на случай сосредоточения войск на полуострове, имевшиеся же склады были разбросаны по всей Таврической губернии, и некоторые из них весьма удалены от Севастополя.

В августе было приказано генерал-адъютантам Безаку и Фельдману представить соображения о том, где удобнее учредить местные артиллерийские склады за армией, действующей на юго-западной границе, с тем чтобы эти пункты можно было обнести полевыми укреплениями для защиты складов от партизанских отрядов, направленных в тыл нашей армии. По мнению фельдмаршала, подходящими пунктами были Балта и Гродно. Балта потому, что находилась на пересечении дорог, и там были хорошие каменные строения комиссариатской комиссии; Гродно - по близости к границе, хотя по обширности города его трудно было обнести полевыми укреплениями.

Все затем излишки в гарнизонах против этого оставленного количества вывезти в Вознесенск и Кременчуг, а излишки местных парков, кроме Измаильских, - в Тульчин;

2) бендерские местные парки перевезти в Тирасполь, а хотинские - в Забужье.

Подвижные парки 30 сентября было приказано расположить в Оргееве (N 7 и 10), в Тирасполе (N 9 летучий), в Бадене (N 11), в Перекопе (N 12), в колонии Бриенской (N 14), в Бериславе (N 15), в с. Ташлык (N 18).

В Ольвиополе и Кременчуге было приказано подыскать помещения, чтобы в случае надобности отправить туда запасы из Тирасполя, который государь император считал безопасным только до тех пор, пока не осаждены Бендеры.

При таком расположении складов Южная армия могла получать артиллерийские припасы из Кишинева (куда свозились припасы из всех заграничных парков), Измаила (более 3 местных парков), Дубоссар (куда перевозилось артиллерийское депо из Фокшан), Тирасполя (3 местных парка, перевозимые из Бендер), Тульчина (6 местных парков), Винницы (на 3 подвижных парка) и Забужья (на 6 местных парков).

Помещения в Ольвиополе и Кременчуге могли быть готовы через 2 месяца.

Таким образом, по приведении в исполнение всех этих распоряжений:

1) войска, находившиеся на южной границе, между Тирасполем, Одессой и Николаевом, обеспечивались тираспольскими местными парками, подвижным N 11 и летучим N 9;

2) войска, направленные к Перекопу, - подвижными парками N 12 и 15, пополнявшимися из херсонских местных парков;

3) войска, собранные на Дунае, - подвижными N 14 и 18 и местными измаильскими парками;

4) войска, расположенные у Кишинева и по Днестру, - подвижными парками N 7 и 10, местными тираспольскими и ольвио-польскими складами;

5) войска, ближайшие к австрийской границе, - подвижными парками N 7 и 10, тремя местными и одним подвижным в Забужье;

6) ольвиопольские и тираспольские склады предполагалось комплектовать из тульчинского.

Войска, находившиеся в Крыму, были обеспечены гораздо слабее. К началу военных действий в Крыму в трех севастопольских местных парках имелось всего 140 000 патронов к пехотным ударным ружьям и 120 000 штуцерных, да в подвижном полупарке (N 8) - патронов пехотных ударных 165 000 и штуцерных 10 000.

Кроме севастопольских запасов на всем полуострове были незначительные склады для текущей потребности в Керчи, Феодосии, Арабате и Перекопе.

Ближайшие к Крыму склады артиллерийских припасов были в Херсоне, где находилось 3 местных парка и где приготовлялись снаряды и патроны.

Всего в Херсоне имелось пороху разного 4944 пуда, снарядов - 62 873 пуда и патронов всех сортов - 2 559 750.

На случай отправки войск в Крым и ввиду незначительности крымских запасов, особенно для артиллерии, военный министр приказал отправить в Херсон из Киева запасы на 3 местных парка. Князь Горчаков направил в Перекоп для крымских войск подвижные парки N 12 и 15, которые, впрочем, могли прийти туда лишь в октябре. Таким образом, на первое время войска князя Меншикова обеспечивались: местными севастопольскими, херсонскими парками, одним подвижным полупарком и шедшими в Крым 3 местными парками из Киева и 2 подвижными с Дуная.

Исходя из сказанного, расположение артиллерийских запасов в начале сентября 1854 года было следующее:

второлинейными парками продолжали числиться киевские, брест-литовские, новогеоргиевские и бобруйские;

перволинейными: Измаил (более 3 местных парков). В местных парках состояло 40 468 зарядов и пороха разного - 1206 пудов. По числу 188 орудий следовало иметь 56 400 зарядов; было налицо 38 984;

Бендеры (3 местных парка). В местных парках некоторые предметы в излишестве, но не хватало 2976 ядер, которые приказано пополнить из Киева по переводе парков в Тирасполь. В Бендеры шли припасы из Бырлата и Леова;

Хотин (3 местных парка). Назначены к перевозке в Забужье;

Севастополь (3 местных парка и половина подвижного N 8);

Херсон (3 местных парка и склад оружия);

промежуточные склады: в Тульчине (на 6 местных парков);

в Кишиневе (на 3 местных парка);

в Дубоссары свозились депо из Фокшан и Леова;

в Леове - артиллерийское депо, частью уже вывезенное в Дубоссары. При депо формировался дивизион конной батареи N 10282.

Из заграничных промежуточных складов в Урзичени, Фокша-нах, Бырлате и Браилове имущество парков еще не все было вывезено в Россию.

5-е и 6-е отделения осадного N 2 парка в Измаиле;

7-е и 8-е отделения осадного N 2 парка в Тирасполе.

Подвижные парки N 7, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 18 и летучий N 9 находились при Южной армии и были заняты вывозом запасов из княжеств и перевозками в районе местных и промежуточных парков Дунайского округа. В Крыму, в Севастополе, находилась только половина подвижного парка N 8.

После выхода Южной армии из княжеств в ее распоряжение были предоставлены все военно-врачебные заведения, находившиеся в районе ее расположения.

Постоянные госпитали: кишиневский, бендерский, кагульский (полугоспиталь), измаильский, килийский, хотинский (полугоспиталь), бельцский, каменец-подольский, тульчинский, тираспольский, херсонский, николаевский и одесский.

Госпитали в военных поселениях: в Меджибожье, Умани, Ольшанке, Вознесенске, Новой Одессе, Ладыжине, Новобуге, Малькове и Ольвиополе.

В некоторых местах были вновь учреждены военно-временные госпитали, а некоторые, постоянные, усилены. Для того и другого послужили частью вышедшие из княжеств передвижные госпитали. Военно-временные помещались большей частью в частных домах по отводу. Военно-временные госпитали к 27 сентября 1854 года были открыты в Скулянах (полугоспиталь), Леове (полугоспиталь), Хотине, Аккермане, Немирове и Тульчине.

Подвижные госпитали к концу августа все уже вышли из княжеств, а ко 2 сентября были открыты в Ямполе (N 1), Балте (N 2), Одессе (N 5), Тирасполе (N 6), Измаиле (N 13), Бомраде (N 23) и Дубоссарах (N 28).

Из прочих передвижных госпиталей некоторые были закрыты надолго, другие пошли на формирование и усиление местных госпиталей, некоторые были в движении, некоторые были расставлены по пути движения войск из княжеств.

2 сентября находились в пути к тем пунктам, в которых были потом открыты, следующие передвижные госпитали: на пути из Галаца в Одессу (N 4), из Галаца в Белград (N 8), из Бырлата в Николаев (N 11), из Одобешти в Одессу (N 12), из Одобешти в Павлоград (N 27), из Ясс в Николаев (N 35)287.

В Крыму ко времени появления там союзников медицинская часть была на положении мирного времени, и госпитальных средств на полуострове едва хватало для наличного числа войск, находившихся там постоянно в мирное время.

В августе 1854 года в Крыму было открыто всего 6 военных госпиталей:

    Число мест
Севастополь постоянный 310
Севастополь морской 500
Симферополь временный 10
Феодосия временный 310
Керчь временный 160
Перекоп временный 60
Всего   1650

Кроме того, в Севастополе находилось 3 неоткрытых военно-временных госпиталя: один на 600 мест, два на 300 мест и херсонский (N 29) на 300 мест, всего на 1200 больных. В городской симферопольской больнице можно было поместить до 100 больных.

Всего, таким образом, в Крыму было мест почти на 3000 человек, но на какое число больных имелось в этих госпиталях медикаментов - неизвестно.

В сентябре были расширены госпитали: севастопольский - до 1200 мест, симферопольский - до 900, перекопский - до 200, феодосийский - до 400, и в Одессе учрежден госпиталь на 600 мест. Всего к 2 сентября для Крымской армии имелось 3960 мест. Насколько этих средств было недостаточно, можно судить по тому, что после сражения при Альме в Севастополь было доставлено более 2000 раненых.

Между тем, по сведениям Военного министерства, к 1 сентября 1854 года числилось госпитальных средств:

  Офицерских мест Мест для нижних чинов
для района Южной и Крымской армий 426 14560
для района действующей армии мирного времени 181 15200

Общее расположение всех запасов к 2 сентября 1854 года показано в приложении

Глава XX. Действия на Кавказе в 1854 году

Разногласие между Петербургом и Тифлисом в отношении операций на азиатской границе началось еще задолго до открытия военных действий и кончилось полной уступкой взглядам, существовавшим в Тифлисе.

Большое количество войск, сосредоточенных на Кавказе, независимость наших операций на этом театре от тех политических влияний, с которыми приходилось считаться на Дунае, и, наконец, малое знакомство со всеми условиями борьбы внутри края за обладание Кавказом внушали в Петербурге уверенность в возможность быстрых и широких наступательных операций на нашей азиатской границе. Мы уже знаем, что князь Воронцов и его ближайшие помощники на месте были совершенно иного мнения, считали количество сосредоточенных на Кавказе войск не только недостаточным, но признавали и само положение этого края рискованным до Получения солидных подкреплений из России.

Первоначально, еще до открытия военных действий, император Николай обратил свой взор на овладение Батумом, этим "гнездом контрабандистов и лучшим портом на восточном берегу Черного моря". Город этот в то время был с сухого пути укреплен только палисадом и рвом, на вооружении его находилось 28 орудий, регулярных войск было до 4 тысяч, и по первому требованию должно было явиться 10 тысяч милиции. Взять Батум лучше всего было десантом с моря с одновременным занятием с сухого пути особым отрядом м. Кобулеты, отстоящего на 20 верст от гурийской границы. Этим мы принудили бы турок к сдаче весьма сильного по местным условиям укрепления Цихидзири, которое лежало почти на половине расстояния между постом Св. Николая и Батумом, и, таким образом, упрочились бы по берегу моря до Батума включительно.

Однако князь Воронцов вообще высказывался против предложенной операции, так как турецкая сухопутная граница была так растянута и неудобна, что обнажение одной части кордона могло иметь, при отсутствии лишних войск, самые пагубные последствия; удержать же Батум в своих руках в случае войны с морскими державами возможно было только при условии обеспечения его всем нашим Черноморским флотом.

Позднее, когда война с Турцией уже началась, император Николай в своей, известной нам, записке о плане кампании на 1854 год на азиатском театре предусматривал лишь наступательный образ войны при всех возможных комбинациях борьбы с одной Турцией или с нею совместно с западными державами. "Желательно, - писал он, - чтобы Кавказский корпус наступал и овладел Карсом, Баязетом и Ардаганом, что исполниться должно в течение зимы или ранней весны". Государь после приведенного выше мнения князя Воронцова уже отказывался от овладения в этот период кампании Батумом и указывал лишь на необходимость эскадре у абхазских берегов усугубить надзор за недопуском турецких судов из Батума и Анатолии, но в кампанию 1854 и 1855 годов полагал необходимым завладеть Кобулетом и Батумом, "не подаваясь далее вперед и предоставляя персианам вести наступательную войну для их пользы". В своей записке государь затрагивал также положение наших укреплений восточного берега Черного моря в том случае, если туда войдут флоты морских держав, и приходил к заключению, что тогда форты, как это ни нежелательно, придется покинуть, за исключением, может быть, Анапы, Новороссийска, Геленджика и Сухум-Кале.

Не успел князь Воронцов получить приведенные выше указания государя, как вслед за этим канцлер граф Нессельроде ввел некоторую поправку в образ действий на Кавказе в зависимости от политических соображений. "Англия не хочет объявлять нам войны, - писал он наместнику 7 ноября, - она в настоящее время не предполагает даже ввести свой флот в Черное море, но великобританский министр нам очень ясно объявил, что если наш флот сделает какие-либо враждебные поползновения против Батума, Трапезунда или Варны, то он встретит флоты английский и французский, готовые защищать эти пункты...

Таким образом, в наших будущих стратегических операциях мы не должны рассчитывать на помощь нашего флота, но и Англия не имеет ни предлога, ни средств помешать нам бить турок на сухом пути, и в настоящее время наши береговые укрепления безопасны от бомбардировки союзников Турции..."

Следовательно, задача князя Воронцова сводилась к обеспечению нашей границы с Турцией, к удержанию горцев, к разрешению вопроса о положении укреплений на восточном берегу Черного моря и к переходу в наступление на Баязет, Каре, Ардаган и Батум. Удачные действия под Ахалцыхом и Баш-Кыдыкларом в ноябре, усиление Гурийского отряда и разбитие горцев на линии в декабре временно обеспечили нашу турецкую границу и показали Шамилю, что война с Турцией не ослабила наших сил для борьбы внутри Кавказа. Наиболее жгучими вопросами оставались положение нашей береговой линии и будущие наступательные операции, которые и послужили предметом продолжительного обмена мнений между Петербургом, Тифлисом и отчасти Севастополем.

Маленькие укрепления, а отчасти посты, разбросанные по восточному берегу Черного моря, имели исключительной целью содействовать покорению Кавказа преграждением сношений горцев с турками морским путем. Большинство из них, а именно укрепления средней части, или 2-го отделения, не имело никакого сообщения внутрь края сухопутьем и могло базироваться только на море. По своей силе и величине гарнизона укрепления эти не могли противостоять нападению даже относительно незначительных сил с моря или с побережья, чему ярким примером мог служить захват турками поста Св. Николая в ночь на 16 октября. Укрепления береговой линии могли существовать только до тех пор, пока мы владели Черным морем; без этого условия они подвергались неминуемой гибели, не принося нам никакой пользы в начинавшейся кампании.

Князь Меншиков, с которым в общем соглашался и князь Воронцов, считал очень затруднительной морскую помощь береговым укреплениям при атаке их турками даже в том случае, если флоты западных держав будут отсутствовать в Черном море, и совершенно невозможной при их присутствии там. Поэтому он полагал необходимым форты среднего участка, т. е. 2-го отделения, не имеющие сухопутного пути отступления, уничтожить, приготовив для этого все зимой, а гарнизоны свезти на судах в то время, когда будет определенно известно о входе в Черное море флотов морских держав. Преждевременно приступать к этой операции признавалось невыгодным, так как это могло произвести неблагоприятное для нас моральное впечатление на горцев. Из укреплений северного участка Анапа считалась безопасной от нападения, а Новороссийск и Геленджик следовало во что бы то ни стало сохранить в своих руках, даже в случае серьезного нападения противника, так как с потерей этих пунктов прекращалось наше влияние на всю Кубанскую область. Оборона Абхазии или южного участка фортов находилась в тесной связи с обороной Гурии и могла быть выполнена лишь при существовании там сильного отряда, способного противостоять и туркам, сосредоточенным у Батума, и горцам. Во всяком случае на этом участке князь Меншиков полагал необходимым иметь центральный, сильно укрепленный пункт, для которого намечал Редут-Кале или Поти.

Князь Воронцов не мог "без ужаса" подумать о необходимости снять укрепления 2-го отделения, так как эта мера должна была, по его словам, откинуть нас в отношении покорения горцев на многие десятки лет назад. В то же время наместник не считал даже возможным спасти гарнизоны этих укреплений снятием их нашими судами после входа в Черное море союзных флотов, и, желая для воздействия на горцев сохранить их возможно долгое время, он рекомендовал оставить укрепления в наших руках до тех пор, пока они не будут атакованы англичанами, после чего гарнизоны по избежание зверского их уничтожения горцами сдать в плен союзникам.

Синопская победа и успехи наши на азиатской границе облегчили положение прибрежных фортов, и в декабре вопрос об очищении их не поднимался. Вход же в январе эскадр западных держав в Черное море вновь выдвинул критическое положение наших береговых укреплений, и начальник обороны восточного берега вице-адмирал Серебряков доносил о необходимости снятия гарнизонов укреплений второго отделения и усиления ими тех пунктов на побережье, которые предполагалось еще возможным сохранить в наших руках. При этом Серебряков докладывал о трудности исполнения такой операции немногочисленными судами, находящимися в его распоряжении, и об отказе князя Меншикова оказать помощь частью судов из Севастополя ввиду риска подвергнуть их отдельному поражению союзными эскадрами. Больной, ослабевший физически князь Воронцов представил доклад Серебрякова государю и, не высказывая со своей стороны никаких предположений о спасении гарнизонов, ограничивался лишь просьбой избежать открытого разрыва с западными державами и тем спасти наше рискованное положение на Кавказе.

Участь береговых укреплений, казалось бы, решалась следующей пометкой императора Николая на донесении адмирала Серебрякова: "Эти несчастные гарнизоны, вероятно, приговорены к погибели; помочь им мы не в силах". Но вскоре вслед за этим государь приказал князю Меншикову войти в сношение с адмиралом Серебряковым о том, какие из фортов береговой линии следует очистить и как это исполнить. Государь полагал снять гарнизоны лишь судами, которые находились в распоряжении Серебрякова, и в помощь им нанять малые каботажные суда в Керчи и в Азовском море. Надо было постараться спасти только людей, которых доставить в Сухум или Новороссийск; материальную же часть, в случае невозможности ее увезти, надлежало уничтожить.

Это высочайшее повеление положило конец разногласию местных властей, и князь Меншикоавзял на себя инициативу очищения тех фортов, которые не имели сухопутного пути отступления. Вопреки своему первому решению он отправил к восточным берегам Черного моря три пароходо-фрегата, под флагом адмирала Панфилова, которые совместно с двумя фрегатами, корветом и пароходами, находившимися в распоряжении адмирала Серебрякова, должны были снять гарнизоны всех фортов от Абхазии до Геленджика и перевезти их в Новороссийск. Гарнизон этого последнего, столь важного для нас, пункта увеличивался таким образом до 7 - 8 тысяч человек. Князь Меншиков был возмущен намерением князя Воронцова сдать в плен гарнизоны фортов и "той паникой, которую внушали кавказским властям батумский паша и его отряд".

Из-за дурной погоды снятие гарнизонов могло начаться только 3 марта. В этот день 7 пароходов, под флагом адмиралов Серебрякова и Панфилова, имея на буксире гребные суда и транспорты, вышли из Геленджика и, продвигаясь вдоль кавказского берега, снимали гарнизоны, которые первоначально доставлялись в Геленджик, а больные - в Феодосию. Вся операция произошла совершенно спокойно от покушения противника, и лишь у Навагинского укрепления на виду нашей эскадры появились английский и французский пароходы, которые, впрочем, поторопились скрыться. Ввиду бурного моря не удалось лишь снять людей с укрепления Св. Духа, но в ночь с 9 на 10 марта и они были сняты особо высланным для этой цели из Севастополя пароходом "Громоносец".

Таким образом, гарнизоны 2-го отделения Черноморской береговой линии, в количестве 6 000 человек с семьями были нашим флотом спасены от верной гибели или плена, к которому их приговорил князь Воронцов, и послужили для усиления Геленджика и Новороссийска.

Одновременно с этим князя Меншикова очень беспокоила участь гарнизона Гагры, который он не счел возможным снять ввиду важного значения этого пункта для обороны Абхазии. Гагры представляли собой единственный выход из дефиле, по которому можно было проникнуть в Абхазию с севера, и его оставление могло повлечь за собой немедленное вторжение в эту область Магомета-Аминя. Во всяком случае очищение Гагр должно было быть произведено в связи с операциями войск, оборонявших Мингрелию, и решение этого вопроса было передано генералу Реаду, который в то время заменил уже в Тифлисе уехавшего больного князя Воронцова.

Вслед за снятием Черноморским флотом гарнизонов укреплений 2-го отделения, что являлось существенной необходимостью, так как гарнизоны эти, предоставленные сами себе и не имевшие пути отступления, должны были бесполезно погибнуть, генерал Реад решил снять также гарнизоны в Абхазии и на северном участке береговой линии.

В Абхазии операция эта представлялась весьма трудной, так как единственным путем отступления гарнизонов через Сухум была узкая прибрежная дорога с переправами вброд через горные речки, которые в дождливое время мгновенно превращались в бешеные потоки, нередко прерывающие сообщение на целые недели. К тому же отступление неминуемо должно было сопровождаться настойчивым преследованием со стороны горцев, которое могло поставить в критическое положение малочисленные гарнизоны, обремененные при своем отступлении неизбежными лишними тяжестями в виде семейств, больных и пр. В Тифлисе для уменьшения такой опасности сочли необходимым всю операцию вверить абхазскому владетельному князю генерал-адъютанту Шервашидзе, большие связи и влияние которого на горцев западного Кавказа могли содействовать успеху, а укрепление Гагры, как закрывающее свободный доступ горцам в Абхазию, сохранить до окончательного очищения всех остальных укреплений. Что касается спасения самого гарнизона Гагры, который, по слабости верков и незначительности вооружения, не мог бы устоять при одновременной его атаке горцами и союзными эскадрами, то генералом Реадом разрешено ему было в таком случае сдаться в плен. Это последнее, небывалое в летописях России, распоряжение о сдаче в плен вызвало большое чувство неудовольствия у государя, о чем и было сообщено генералу Реаду с запрещением впредь прибегать к таким мерам. И нельзя не согласиться с князем Меншиковым, что, имея между Сухумом и Пицундой около 4 000 войск, гарнизону Гагры можно было дать возможность отступить, не оставляя его во власти врага.

Впрочем, вся операция снятия гарнизонов в Абхазии была произведена совершенно спокойно. 22 марта были сняты гарнизоны Пицунды и Бомборы, которые отступили на Сухум-Кале и вместе с гарнизоном этого последнего отошли на присоединение к Гурийскому отряду. Что же касается гарнизона Гагры, то 23 апреля он был снят добровольцем греческим шкипером Соррандо Фота и доставлен в Керчь.

Еще раньше генерал Реад приступил к очищению укреплений северного участка береговой линии. 15 марта был очищен Геленджик, 30 марта - Новороссийск, а в начале апреля и Анапа. Весь восточный берег Черного моря сделался, таким образом, открытым для нападения союзного флота, и сообщение наших противников с горцами могло производиться совершенно свободно.

29 ноября военный министр сообщил князю Воронцову о решении усилить Кавказский корпус 18-й пехотной дивизией с ее артиллерией, двумя драгунскими полками с конной батареей и резервной кавказской дивизией, что вместе с прибывшей уже на Кавказ 13-й дивизией и шестью казачьими полками составляло подкрепление в размере 35 батальонов, 20 эскадронов, 36 сотен и 88 орудий. В то же время князь Долгоруков спрашивал наместника о тех мерах, какие он предполагал принять, чтобы выйти из невыгодного оборонительного положения, в котором мы находились. Государь не видел иного к этому средства, как переход в наступление, в особенности после наших побед под Ахалцыхом и у Баш-Кадыклара.

Но князь Воронцов так же, как и князь Бебутов, считал зимнюю операцию против Карса, Ардагана или Баязета невыполнимой. Турки, несмотря на ряд понесенных поражений, все-таки имели еще большие средства для продолжения войны. В Каре прибыл из Эрзерума, по сведениям, имевшимся у наместника, резерв в 18 000 пехоты и кавалерии с большим запасом огнестрельных припасов; Ардаган и Баязет также были заняты значительными частями пехоты и кавалерии. Наши же отряды в сравнении с противником были малочисленны, чтобы предпринять решительное наступление; да к тому же им необходимо было пополнить понесенные ими весьма значительные потери, привести в порядок расстроенную в бывших боях материальную часть, усилить состав отрядов и образовать резерв действующего корпуса. Все это делало, по мнению князя Воронцова, осаду Карса зимой невыполнимой.

Что же касается Ардагана и Баязета, то немедленное занятие их не приносило нам, по мнению князя Воронцова, существенной пользы. Занятие этих пунктов сильными, самостоятельными и хорошо обеспеченными отрядами не представлялось возможным по недостатку войск; малочисленные же гарнизоны не в состоянии были бы удержать в своих руках эти крепости в случае нападения на них превосходящих сил противника. От Карса, близ которого было расположено 30 000 турецких войск, до Ардагана было всего два перехода, т. е. гораздо меньше, чем до этого пункта от Ахалцы-ха или Александрополя, которые к тому же были отделены от него почти непроходимыми в зимнее время горами; таким образом, гарнизон в Ардагане не имел бы в течение всей зимы никакого сообщения с тылом и мог бы подвергнуться отдельному поражению без всякой надежды на поддержку. Князь Воронцов полагал, что, заняв весной Каре, мы тем самым облегчим и овладение Ардаганом и Баязетом. В частном письме к князю Долгорукову наместник особенно настаивал еще на том, чтобы отложить наступательные действия до весны ввиду сильного утомления войск и расстройства материальной части.

Государь признал доводы князя Воронцова "справедливыми", и вопрос о зимней кампании был оставлен.

Тем временем здоровье князя Воронцова до того ухудшилось, что он не признавал возможным оставаться на занимаемом им ответственном посту в наступившее тяжелое время и просил государя освободить его от дел. Император Николай, с трудом согласясь на удовлетворение просьбы наместника, пожелал, чтобы он до своего отъезда начертал план предстоящей кампании против турок в Малой Азии. При этом государь указывал, что лишь самое решительное, деятельное наступление обещает нам скорое достижение главной цели - убедить турок, что их упорство ведет к неминуемой гибели. Но прежде всего следовало завладеть Карсом, Баязетом и Ардаганом, так как без этих твердых основ наступление в глубь страны было бы неосторожно. Дальнейшую операцию государь предполагал направить на Эрзерум или западнее его, в район, где население состояло преимущественно из христиан; но при этом движении не следовало пренебрегать нашим крайним флангом, и поэтому Гурия должна была постоянно обеспечиваться значительным отрядом. Высадки союзников на восточном берегу Черного моря государь в то время еще не опасался, считая весьма затруднительным снабжение десанта артиллерией и перевозочными средствами.

Разработкой плана кампании на Кавказе занялся и князь Варшавский. Он был того же мнения, что кампания там с нашей стороны может открыться не ранее весны, а до того времени турки, пользуясь Черным морем, могут атаковать наш правый фланг. Здесь они могли бы действовать двояким образом - от Батума на Ахалцых или же на наши приморские провинции. В зависимости от этого Паскевич полагал занять Ахалцых отрядом в 7000 - 8000 при 24 орудиях и с другим отрядом, примерно такой же силы, маневрировать в Имеретии, Мингрелии и Гурии. В случае десанта турок на северо-восточном берегу Черного моря они могли иметь целью действий лишь Черноморию и правый фланг нашей Кавказской линии, для обороны которой признавалось достаточным имевшихся там войск.

Указав меры для обеспечения нашего правого фланга, князь Варшавский обратился к наступательным операциям в центре и на левом фланге, которые могли открыться весной. Здесь он первыми объектами действий ставил Каре, Ардаган и Баязет. Паскевич исходил из убеждения в отсутствии необходимости держать войска внутри края, для удержания которого, по его мнению, достаточно было занять лишь несколько пунктов, отправив остальные войска в действующий корпус. Такая мера дала бы свободных, по крайней мере, до 20 батальонов пехоты с артиллерией, не принимая даже в расчет предназначенной для усиления Кавказского корпуса 18-й пехотной дивизии. С этими войсками предполагалось, отделив из них до 3000 против Баязета, атаковать Каре, который должен быть взят правильной осадой в 10 - 15 дней. После Карса надлежало взять Ардаган, и действующий корпус, оставив в обеих крепостях гарнизоны, должен был направиться к Баязету, чтобы совместно с отделенным туда раньше отрядом взять и эту крепость. Осенью князь Варшавский предполагал уже двинуться к Эрзеруму, отдавая предпочтение направлению от Баязета, которое давало надежду взять турок в тыл, если бы они укрепились на труднодоступных Саганлугских высотах. Автор проекта рекомендовал не идти далее Эрзерума, пока не выяснится положение на нашем правом фланге; после же этого, если время позволит, то продолжать наступление на Бейбурт. Дальнейших действий Кавказскому корпусу князь Варшавский не указывал, так как они должны были зависеть от могущих свершиться событий.

Впоследствии, когда до Петербурга дошли слухи о намерении морских держав произвести высадку 10 000 - 15 000 тысяч человек на восточном берегу Черного моря, Паскевич несколько изменил предложенный им план действий. В таком случае наш правый фланг приобретал, по его мнению, особенное значение; отряд в Гурии, Мингрелии и Имеретин следовало увеличить до 20 батальонов, 20 эскадронов драгун, 10 сотен казаков, 20 сотен милиции при 60 орудиях и с этими силами первоначально сбросить союзников в море, а потом уже перейти в наступление в центре и на левом фланге.

Все предложения фельдмаршала были по обыкновению богато иллюстрированы ссылками на то, как он действовал против турок в 1828 году.

Князь Воронцов во многом не согласился с запиской Паскевича, находя, что обстановка сильно изменилась сравнительно с 1828 годом. Границы края в то время были теснее и требовали меньше войск, да и само очертание их представляло более удобств для обороны. Кавказские народности были спокойнее, не были объединены и воодушевлены тем религиозным порывом, который чувствовался в пятидесятых годах и которым несомненно должны были, по мнению наместника, воспользоваться Шамиль и Магомет-Аминь. Все это делало необходимым держать значительную часть войск внутри края, чтобы противодействовать объединенным нападениям горцев и союзников. Турецкая армия за последнюю четверть века также намного изменилась к лучшему, и, наполненная европейскими офицерами, она не представляли уже такого легкого материала для победы; Каре, который Паскевич предполагал взять в 10 - 15 дней, также успели сильно укрепить, и работы по усилению его все еще продолжались; наконец, Персия, униженная и ослабленная во время предыдущей войны нашей с турками, теперь также представляла собой некоторую силу, а двойственная политика этой страны - и некоторую для нас опасность. Все это должно было внести значительную поправку в широкий полет мысли фельдмаршала о наступательных действиях в Азиатской Турции. Не мог согласиться князь Воронцов и с той легкостью, с какой князь Варшавский решал вопрос об обеспечении Гурии, Имеретин и Мингрелии одним подвижным отрядом, который должен "маневрировать". Непроходимые горы, разделявшие эти три области, делали такую задачу невыполнимой для одного отряда.

9 февраля князь Воронцов представил, согласно воле государя, свои предложения о плане кампании на 1854 год.

Наместник сознавался, что в истекший осенний период кампании у него не было общих предложений о действиях против турок, и цель его заключалась в том, чтобы отбросить противника подальше от нашей границы, что и было с успехом достигнуто случайно собранными отрядами. Так как турки после этого сосредоточили значительные свои силы против Гурии, Ахалцыха, Ахалкалак, Александрополя и Еревана, то и нам волей-неволей приходилось разбросать свои войска по всей растянутой на 700 верст пограничной полосе, группируя их у поименованных пунктов.

Князь Воронцов полагал, что отряд, расположенный в Гурии должен был, по удалению своему от командира корпуса, по затруднительности с ним связи и по специальному своему назначению, быть выделенным в самостоятельную часть. Остальным же войскам действующего корпуса первой задачей ставилось овладение Карсом, Ардаганом и Баязетом.

После окончательного сосредоточения всех предназначенных для действия на азиатской границе войск и снабжения их всем необходимым для предстоящих наступательных операций главный наш отряд, расположенный у Александрополя, должен был наступать на Каре, разбить турецкую армию, если бы она вышла навстречу, и приступить к осаде крепости. В то же время отряды Ереванский и Ахалцыхский должны были своими демонстрациями содействовать нашему успеху под Карсом. Первый предназначался действовать с этой целью против Баязета и овладеть этим городом, если обстоятельства будут благоприятствовать; второй же - медленно подвигаться к Ардагану, не вдаваясь, однако, в горы, переход через которые признавался до занятия нами Карса затруднительным. Ахалкалакский отряд вместе с особо назначенной частью Ахалцыхского предназначался для наблюдения и прикрытия путей на Тифлис.

После занятия Карса часть главных сил совместно с частью Ахалцыхского отряда должна была направиться для завладения Ардаганом, который предполагалось занять достаточным гарнизоном, привести его в надлежащее оборонительное положение и снабдить всеми необходимыми запасами. Если к этому времени Баязет еще не будет взят, то, усилив Ереванский отряд частью войск из главного отряда, завладеть и этим пунктом.

Князь Воронцов полагал, что в кампанию 1854 года придется ограничиться занятием Карса, Ардагана и Баязета, приведением их в оборонительное положение и снабжением всем необходимым армии, которая должна будет провести зиму на этой новой линии.

В числе препятствий, способных помешать исполнению предназначенного плана, наместник указывал на колеблющиеся отношения к нам Персии, на поведение Шамиля и на действия союзников на восточном берегу Черного моря. Кроме того, следовало ожидать, что и турки, сделав огромные приготовления на своей азиатской границе, пожелают встретить в поле наши войска, прежде чем допустить их до своих крепостей.

Если бы во время наших операций против Карса Персия стала бы во враждебное к нам положение, то Ереванский отряд следовало бы подкрепить резервом из Тифлиса, чтобы он мог, оставаясь в оборонительном положении, удержать Ереван в своих руках до падения Карса. После же этого не ограничиваться только взятием Баязета, а вторгнуться в пределы Персии и занятием Хоя, Урмии и Тавриза распространить страх на всю Персию.

В тот же день князь Воронцов отправил военному министру другую записку, в которой предупреждал, что изложенный им план действий имел в виду единоборство России с Турцией. Поэтому если последует разрыв с западными державами, то принять столь неравную борьбу возможно только при некоторых первоначальных пожертвованиях. Благодаря этому мы могли бы сосредоточить достаточное число войск, чтобы защитить наиболее важные пункты сообщения края с Россией, Тифлис и удержать в повиновении мирные племена Кавказа.

В этом отношении внимание наместника было обращено на очищение Черноморской береговой линии и, в зависимости от этой меры, на положение Гурийского отряда. Он мог быть обойден по Супсе и отрезан от Кутаиси. Поэтому князь Воронцов предлагал немедленно укрепить устье Цхенис-Цхали, где весь отряд и должен сосредоточиться при первом известии о разрыве с западными державами.

Здесь он выжидал прибытия гарнизонов береговых укреплений и отступал к Кутаиси, а может быть, и далее, по пути к Тифлису, до тех позиций, на которых решено будет дать окончательный бой.

Князь Воронцов приходил к заключению, что весной мы можем открыть наступательные действий внутрь Малой Азии лишь в случае мира с западными державами, так как, не обеспечив себя предварительно на всем протяжении правого фланга, мы не можем и думать о широких наступательных операциях. Растянув наши силы на южной границе, мы могли поставить себя в крайне рискованное положение тем, что открывали неприятелю пути от моря в землю Черноморского войска, в Кабарду и на Тифлис.

Судя по массе пометок, которыми государь испещрил обе записки князя Воронцова, можно сказать, что император Николай вполне одобрил план наместника. Государь признал необходимым увеличить отряд, расположенный в Гурии, Мингрелии и Имеретии, до 20 батальонов, подчинить его самостоятельному начальствованию князя Андронникова и немедленно сделать все подготовительные распоряжения о порядке сосредоточения в случае надобности всех частей этого отряда на позицию Цхени-Цхали или к Кутаиси.

Что касается операций действующего корпуса, то он должен был ограничиваться защитой границы до окончания или выяснения намерений неприятеля на нашем правом фланге. Лишь только в том случае, если бы турки двинулись в значительных силах против нас, ему следовало идти навстречу и разбить противника. Точно так же, если бы неприятель пошел от Ардагана на Ахалцых в обход правофлангового отряда действующего корпуса через Боржомс-кое ущелье, то отряду от Александрополя надлежало двинуться во фланг неприятелю и, разбив его, вернуться обратно.

Одновременно с изложением предполагаемого плана операций против турок князь Воронцов представил и проект распределения частей действующего Кавказского корпуса по отрядам.

Как уже сказано, государь в ноябре 1853 года решил двинуть на Кавказ 18-ю пехотную дивизию с ее артиллерией и драгунскую бригаду с конной батареей. Вслед за этим в Петербурге явилось предложение отправить на Кавказ и 17-ю пехотную дивизию с ее артиллерией. Решение это вызывалось желанием усилить Лезгинскую линию и иметь готовый резерв для действия против Персии, если бы она стала во враждебные к нам отношения.

Первоначально предполагалось 18-ю дивизию направить, подобно тому, как это в августе имелось в виду и относительно 13-й дивизии, на Кавказскую линию; 19-ю же дивизию, занимавшую эту линию, направить в трехбатальонном составе в действующий корпус. Это предложение основывалось на желании иметь для наступательных операций войска боевые, знакомые с кавказской обстановкой и соответственно снаряженные. Драгунская бригада должна была следовать до Моздока и расположиться там в резерве, а резервная дивизия Кавказского корпуса - в Ставропольском и Пятигорском уездах, что давало возможность двинуть на границу квартировавшие в Ставрополе, Георгиевске и Кисловодске линейные батальоны.

Князь Воронцов, однако, находил много неудобств при выполнении столь сложной комбинации, которая к тому же была излишней, так как опыт 13-й дивизии показал, что и европейские войска не отставали в боях от своих кавказских товарищей. Поэтому он предлагал одну бригаду 18-й дивизии включить в состав действующего корпуса, а другую направить на усиление Лезгинской линии, за которую следовало с наступлением весны опасаться. Бригада эта, составляя резерв войск, охранявших Лезгинскую линию, являлась бы и резервом действующего корпуса, к которому и могла бы быть направлена в случае спокойствия на линии. Резервную дивизию князь Воронцов желал придвинуть весной к Екатеринодару и Владикавказу с тем, чтобы не сменять ею линейных батальонов, а считать ее резервом Кавказской линии. Располагаясь таким образом, она обеспечивала бы Военно-Грузинскую дорогу и при надобности могла усилить правый и левый фланг линии. Наконец, драгунскую бригаду наместник признавал необходимым придвинуть весной к Александрополю, так как бедность действующего корпуса кавалерией чувствовалась во всех делах с турками.

Князь Воронцов предполагал ввиду назначения на Кавказ двух новых дивизий войска действующего корпуса распределить на турецкой границе следующим образом:

Гурийский отряд - 10 1/4 батальона, 20 орудий, 5 сотен казаков, 18 конных и 26 пеших сотен милиции;

Ахалцыхский отряд - 4 батальона, 10 орудий, 6 сотен казаков, 2 конных и 8 пеших сотен милиции;

в резерве обоих этих отрядов - 4 батальона и 8 орудий;

Ахалкалакский отряд - 2 батальона, 4 орудия, 2 1/2 сотни казаков и 5 сотен конной милиции;

Ереванский отряд - 6 батальонов, 16 орудий, 10 сотен казаков, 10 сотен милиции и 8 ракетных станков;

Александрополъский отряд - 26 батальонов, 76 орудий, 30 эскадронов, 9 сотен казаков, 10 сотен милиции и 8 ракетных станков;

артиллерийский резерв - 38 орудий.

Как предложение относительно предстоящего плана кампании, так и составленное князем Воронцовым распределение войск по границе удостоились одобрения государя, с отмеченными выше изменениями, и были возвращены в Тифлис для руководства князю Воронцову и генералу Реаду, который должен был заместить отъезжавшего по болезни наместника.

Князь Долгоруков, сообщая Высочайшую волю, остановился на разборе предстоявших действий более подробно.

Операции на Кавказе подразделялись на два этапа: первый - оборонительный для отражения неприятеля на нашем правом фланге и второй - наступательный на Каре, Баязет и Ардаган, который должен был начаться после того, как мы отобьем неприятеля на правом фланге.

В этом порядке и обсуждался план предстоявших действий.

Записка начиналась с операций на правом фланге.

Высадкой в Геленджике, Новороссийске или Анапе неприятель мог угрожать Черномории и Кабарде с Военно-Грузинской дорогой; высадкой же в Сухуме и Редут-Кале он, обходя Гурийский отряд, угрожал Кутаиси и даже Тифлису. В обоих случаях сообщение с базой наших отрядов, сосредоточенных на турецкой границе, подвергалось опасности.

Ввиду возможности неприятельской высадки на северо-восточном берегу Черного моря высочайше повелено было сформировать на Дону конный и артиллерийский резерв и подчинить наказному атаману Войска Донского все войска, расположенные в Геленджике, в 1-м отделении Черноморской береговой линии, в земле Черноморского казачьего войска и на правом фланге Кавказской линии. В распоряжение генерала Хомутова, кроме того, был назначен особый резерв в составе 1-й бригады 17-й пехотной дивизии, 2-я бригада которой, в изменение первоначального предложения, направлялась в Крым ввиду опасного положения этого последнего после разрыва с западными державами.

Полагалось, что этими мерами Черномория и правый фланг Кавказской линии делались в достаточной мере обеспеченными, так как там легко можно было собрать 11 батальонов и 4 1/2 конной батареи кроме гарнизонов трех прибрежных укреплений и 2-й бригады 19-й пехотной дивизии.

Местом сбора этого отряда государь полагал назначить окрестности Варениковой пристани с тем, чтобы, в случае высадки неприятеля у Геленджика или Новороссийска, следовать навстречу противнику и принять на себя гарнизоны этих пунктов, если они принуждены будут их бросить. Если же высадка последует у Анапы, то отбросить неприятеля в море и спасти Анапу.

При этом весьма вероятно, что союзники предварительно войдут в сношение с горцами, чтобы они отвлекли внимание и силы наши в другую сторону, угрожая Лабинской и даже Кубанской линиям. Воспрепятствовать этому предполагалось сбором у Ольгинского тет-де-пона отряда не менее 6 батальонов с артиллерией и 1 - 2 казачьих полков, чтобы отбить всякое на Кубанскую линию покушение, а на Лабинской линии оставаться пока в оборонительном положении.

Адмиралу Серебрякову указывалось обратить особое внимание на сохранение Анапы и Новороссийска. Если Геленджик и Кабардинск нельзя будет отстоять, то гарнизоны их отводить к Новороссийску, а если и этот пункт нельзя будет отстоять, то, уничтожив в них все, что можно, отходить к Анапе, наводя неприятеля флангом на наш отряд, идущий от Варениковой.

Охрана Военно-Грузинской дороги от вторжений Шамиля, а также всего пространства между Кубанью, Ставрополем и Екатеринодаром от всяких покушений со стороны Черного моря была возложена на генерала Козловского, командовавшего войсками центра Кавказской линии. Государь считал эту задачу для него вполне выполнимой после того, как войска, в центре расположенные, были усилены резервной дивизией Кавказского корпуса, т. е. 14 батальонами при двух батареях.

В отношении действий на юго-восточном берегу Черного моря государь полагал, что неприятель может или сделать высадку в Сухуми, или же движением из поста Св. Николая по Сунже обойти Гурийский отряд и отрезать его от Кутаиса. Тот и другой случай делали весьма основательным предложение князя Воронцова выбрать сборный пункт у устья Цхени-Цхали для сосредоточения Гурийского отряда и гарнизонов 3-го отделения береговой линии. Этот пункт, а также обе дороги от Кутаиса на Тифлис должны быть немедленно укреплены и Гурийский отряд увеличен до 18, а если возможно, то и до 20 батальонов.

В отношении наших наступательных действий на Каре, Ардаган и Баязет государь оставил без изменения предложения князя Воронцова, повелев лишь приступить к исполнению этого плана после окончательного разрешения дел на правом фланге и после обеспечения тыла.

Обращаясь к намеченному князем Воронцовым распределению войск, военный министр в своей записке касался лишь необходимой замены, вызванной оставлением одной бригады 17-й дивизии в распоряжении генерала Хомутова и направлением другой бригады вместо Кавказа в Крым. Предназначавшуюся в состав действовавших на границе отрядов бригаду 17-й пехотной дивизии предполагалось заменить двумя батальонами с Лезгинской линии и шестью батальонами 19-й дивизии из центра.

Изложенная записка военного министра не застала уже князя Воронцова в Тифлисе. Он навсегда покинул Кавказ.

Волнения последнего года окончательно подорвали здоровье наместника, и он вынужден был просить государя освободить его от столь непосильного труда и уволить в бессрочный отпуск. Как ни трудно было заменить в такое тревожное время князя Воронцова, но государь должен был согласиться с невозможностью требовать от него непосильной при болезненном состоянии работы, и 28 февраля князь Воронцов был уволен в шестимесячный отпуск, а должность его временно была вверена генералу Реаду. Вместе с тем начальником штаба при генерале Реаде был назначен князь Барятинский.

3 марта князь Воронцов отбыл из Тифлиса.

Чем выше служебное положение какого-либо деятеля, тем большей критики он подвергается. Не избежал такой критики и князь Воронцов. В отношении гражданского управления его упрекали в слишком рассеянной, полной удовольствий жизни, в расточительности, в излишнем доверии к своим приближенным, часто злоупотреблявшим этим доверием, во многих непрактичных проектах, поглощавших без пользы большие деньги, в излишней щедрости и раздаче наград, особенно местному грузинскому дворянству, и проч. Упреки эти едва ли основательны: князь Воронцов принял в свое управление край непочатый, дикий; он стремился поднять его цивилизацию, поднять его экономическое благосостояние развитием разного рода промышленности. Цели своей он достиг, хотя, может быть, и со слишком большой затратой средств.

Упрекали бывшего наместника в очень большом расходе войск на линиях, в значительном развитии при нем полковых штабов с массой отвлеченных от строя для хозяйственных надобностей нижних чинов; упрекали также в излишней робости перед неприятелем, что вызывало постоянные жалобы на недостаточность сил и просьбы о высылке все новых подкреплений из России.

Нельзя не отметить справедливости этих замечаний. Внутренней борьбой на Кавказе была поглощена значительная часть наших вооруженных сил, и для борьбы с турками таковых почти не оказалось; можно соглашаться или не соглашаться со взглядом наместника на первенствующее значение в начавшейся войне удержания в своих руках Кавказа, но нельзя не отдать ему справедливости, что свою точку зрения он провел в жизнь вполне основательно. Мы не можем судить, как вели бы себя предводители горцев во время восточного кризиса, если бы они не были сдерживаемы широко раскинутым Воронцовым "железным кулаком". Характер действий князя Воронцова в открывшейся кампании можно назвать осторожным, но нельзя ему отказать в обдуманности и планомерности.

Несомненно, большой заслугой князя Воронцова была его распорядительность вместе с осмысленной решимостью в наиболее критический для нас осенний период кампании. Доблесть наших войск, ошибки турок, но и военные дарования наместника помогли нам не только сберечь свои границы, но и нанести туркам два решительных поражения.

Князь Воронцов при присущем ему благородстве и честности обладал тем гражданским мужеством, которое его особо высоко ставило среди деятелей первой половины XIX столетия. Это был не лицемерный, верный докладчик своему царю, без боязни высказывавший свое слово, даже идущее вразрез с мнением государя, если только он был убежден, что этого требует польза порученного ему дела. Император Николай высоко ценил такие качества своего наместника на Кавказе, нередко соглашаясь с его взглядами.

Князь Воронцов любил войска и близко к ним стоял. Несмотря на тяжелый недуг, он принимал к сердцу все вопросы их благосостояния и лично в этом отношении распоряжался. Войска ценили заботливость о них князя Воронцова, и весть об его отъезде была встречена в Кавказской армии с грустью.

Высочайшие указания относительно плана действий на Кавказе в 1854 году были получены уже генералом Реадом. Трудно было предполагать, чтобы временный заместитель князя Воронцова не придерживался в предстоявших действиях взгляда своего предшественника. Этому не соответствовал ни характер генерала Реада, человека в высшей степени исполнительного, но не одаренного духом самостоятельности, ни положение его временного заместителя, связанного к тому же инструкцией князя Воронцова. Поэтому можно было ожидать, что и в предстоящих действиях борьба с горцами и защита Кавказа от их нападений по-прежнему будут играть главную роль. Но генерал Реад превзошел своей осторожностью и князя Воронцова.

Отказ в присылке на Кавказ 17-й дивизии привел нового главнокомандующего в смущение. Он не считал возможным в "тяжелую эпоху предположенных оборонительных действий наших" ослабить преграды, удерживающие напор враждующих племен Кавказа, так как был уверен в усиленных действиях Шамиля и Магомета-Аминя, к которым должны примкнуть все наши внутренние враги и часть мирных горцев. Отсутствие 17-й дивизии, доносил генерал Реад военному министру, не только лишило здешний край всякой возможности к наступательным действиям, но и очень затруднило внутреннюю и внешнюю оборону его. Важное значение Военно-Грузинской дороги и Лезгинской линии делало необходимым обеспечить обладание ими, что требовало не только занятия этих пунктов соответственными отрядами, но и существования резервов, которых, за неприходом 17-й дивизии, образовать было не из чего. Генерал Реад не видел другого выхода из этого положения, как очистить некоторые из занимаемых нами пунктов и тем хоть немного сосредоточить силы разбросанного Кавказского корпуса. Выбор главнокомандующего остановился в этом отношении на Дагестане, очищение которого он считал менее чувствительным для нашего владычества в крае, а посему и просил ходатайства на положительное разрешение государя очистить Дагестан, когда увидит к тому неотложную необходимость.

Вместе с этим генерал Реад представлял на утверждение распределение войск на Кавказе, измененное ввиду отмены прихода туда 17-й пехотной дивизии. Оно сводилось к следующему:

центр Кавказской линии - 17 батальонов, 16 пеших и 8 конных орудий и 12 сотен;

Владикавказский округ - 13 '/2 батальона, 8 орудий и 6 сотен;

левый фланг линии - 14 батальонов, 20 пеших и 10 конных орудий и 32 сотни;

Прикаспийский край - 24 батальона, 8 пеших, 20 горных и 2 конных орудия и 30 сотен;

Лезгинская линия - 10 батальонов, 2 пеших, 8 горных и 4 конных орудия, 5 пеших и 19 конных сотен.

Итого для борьбы с горцами предназначалось 78 1/2 батальона, 104 сотни и 106 орудий, кроме 11 батальонов и 12 орудий, оставленных для содержания караулов в Тифлисе, по городам и крепостям Грузинской линии и для хозяйственных работ в штаб-квартирах.

В действующие на турецкой границе войска входил самостоятельный отдел князя Андронникова из отрядов:

Гурийского - 13 1/3 батальона, 16 пеших и 8 горных орудий, 9 сотен казаков, 26 пешие и 3 конные сотни милиции; из Абхазии к этому отряду должны были присоединиться еще 4 1/2 батальона, и Ахалцыхского - 7 1/4 батальона, 16 пеших и 4 горных орудия и 6 сотен казаков.

Всего у князя Андронникова - 25 3/4 батальона, 44 орудия, 15 сотен казаков и 29 сотен милиции;

действующий корпус князя Бебутова из отрядов:

Ахалкалакского - 2 1/4 батальона, 4 пеших орудия, 3 сотни казаков и 1 сотня милиции;

главного Александропольского - 18 1/2 батальона, 48 пеших и 16 конных орудий, 26 эскадронов и 21 сотня казаков, и

Ереванского - 6 1/2 батальона, 8 пеших орудий, 6 сотен казаков и 2 сотни милиции.

Всего у князя Бебутова - 27 1/4 батальона, 76 орудий, 26 эскадронов, 30 сотен казаков и 3 сотни милиции.

Таким образом, на турецкой границе всего предполагалось сосредоточить 53 батальона, 120 орудий, 26 эскадронов, 45 сотен казаков и 32 сотни милиции.

В общем резерве оставалось 4 батальона, 8 пеших и 4 конных орудия.

Кроме того, в Черномории, под начальством генерала Хомутова находилось 25 1/2 батальона, 90 1/2 сотен и 50 орудий, распределенных на два отряда - Таманский и Закубанский.

Предложение генерала Реада об очищении Дагестана послужило предметом продолжительного обмена мнений.

В конце 1853-го или в самом начале 1854 года император Николай в одной из своих собственноручных записок коснулся нашего положения за Кавказом. Одно из самых важных в этом отношении неудобств государь видел в необеспеченности и в дурном качестве путей сообщения, соединявших этот край с Россией.

Таких путей было четыре: 1) Черным морем в Абхазию и Редут-Кале; 2) по Военно-Грузинской дороге, путь кратчайший, но ненадежный как по природным условиям, так и ввиду близости враждебных племен; 3) берегом Каспийского моря, путь удобный только для сообщения с восточной частью наших владений, т. е. с Дагестаном, и, наконец, 4) Каспийским морем в Дербент, Баку и к устью Куры.

Это последнее направление государь считал имеющим первостепенную важность, в особенности ввиду начавшейся войны, когда путь через Черное море временно перестал для нас существовать. Действительно, Каспийским морем через Баку центр России соединялся непосредственно с центром Закавказья; по удобству этого пути в течение целого года и по безопасности его от нападений горцев он являлся лучшим коммуникационным путем Кавказской армии. На это направление государь и обратил свое особое внимание, заявив при этом, что ежели мы не желаем "даром бросить стольким трудом и кровью дорогой купленное владычество наше за Кавказом", то Дагестан и Баку, обеспечивающие этот путь, должны оборонять до последней крайности. Государь полагал даже, что в случае потери Тифлиса нам следовало бы с главными силами отойти не на Военно-Грузинскую дорогу, а на Дагестан и Баку.

Естественно, что мысль генерала Реада об оставлении Дагестана не была встречена сочувственно, и его было приказано защищать во что бы то ни стало.

С удивлением отнесся к этой мысли и князь Воронцов и с негодованием командующий войсками в Дагестане князь Орбелиани. Упразднение Дагестана, писал последний, есть упразднение всего Закавказского края. Огромная часть этой области присоединится к Шамилю, которому мы дадим таким образом возможность явиться против нас с громадной силой более 80 тысяч человек. Нам придется одновременно вести войну и против громадных сил Шамиля, и против восставших народов, и, наконец, против Персии. Не шах персидский страшен для нас, но страшен будет Шамиль, если завладеет всем Дагестаном.

Одновременно с разработкой предложений о плане действий против турок вновь возникал вопрос о положении, которое займет Персия. Страна эта подпадала все сильнее и сильнее под влияние Англии, и мы должны были опасаться открытого разрыва с ней, который потребовал бы отвода некоторого, хоть и незначительного, количества войск с турецкой границы. Потому решено было направить все старание к тому, чтобы добиться от Персии нейтралитета, что было особенно выгодно в нравственном отношении, так как ограждало нас от восстания пограничных мусульманских племен.

Между тем дело приближалось к весне, и князь Горчаков порадовал Россию своей переправой через Дунай. Государю, как известно, желательно было воспользоваться этим нашим успехом и дать толчок наступательным операциям на европейском театре войны, тем более что к тому времени выяснилась полная неготовность морских держав быстро поддержать турок. Этой неготовностью государь хотел воспользоваться для перехода в наступление и на Кавказе. "Кажется мне, - писал он генералу Реаду, - что весьма полезно было бы воспользоваться сим драгоценным временем, чтобы князю Андронникову самому перейти в наступательные действия, чтобы разбить турок до прибытия союзников. Но где и как, не могу определить, а предоставляю решить вам по тем сведениям, которые у вас есть. Казалось бы, что из Гурии можно было бы наступать, чтобы отбросить на Батум. Быть может, что и Ардаган взять можно было бы от Ахалцыха, поддержав движениями Бебутова".

Мысль о наступательных действиях была не чужда и на Кавказе. По мнению князя Бебутова, Александропольский отряд не должен был оставаться в чисто оборонительном положении, независимо от того, какой бы оборот военные действия ни приняли на восточном берегу Черного моря. В противном случае неприятель, имея множество иррегулярной кавалерии, будет тревожить всю нашу пограничную полосу без возможности с нашей стороны препятствовать ему на каждом пункте. Князь Бебутов полагал необходимым при появлении подножного корма перевести Александропольский отряд за Арпачай, расположить его на удобной позиции и грозить неприятелю дальнейшим наступлением. Если бы турки вздумали встретить наш отряд, то разбитие их было бы лучшим ручательством сохранении спокойствия на нашей границе. Такой способ действий князь Бебутов считал наиболее выгодным и в отношении оказания поддержки отрядам Ахалцыхскому, Ахалкалакскому и Ереванскому, которые будут вне опасности, если Александропольскому отряду удастся нанести туркам решительное поражение. Разрешение на выдвижение за Арпачай было дано, и князь Бебутов с нетерпением стал ожидать появления подножного корма.

Наступательные намерения проявил и начальник Ереванского отряда генерал барон Врангель. Он просил разрешения его отряду действовать самостоятельно, вне зависимости от постоянной охраны слабого Еревана, подверженного всяким случайностям от внезапного вторжения противника или от вспышки в народе, на верность и постоянство которого мы не должны полагаться. Но князем Бебутовым первоначальная задача Ереванскому отряду была дана только наблюдательная, причем он должен был иметь в виду лишь охрану края, ему вверенного, пока не последует приказания перейти к наступательным действиям. Командир корпуса указывал как на пункт, на котором было желательно сосредоточение отряда, на Сурмалинский участок, по правую сторону Аракса, так как, наблюдая оттуда за неприятелем, расположенным у Баязета, отряд был бы во всякое время в полной готовности встретить и отразить всякие нападения, и если бы неприятель вторгся через Арпачай в Сардар-Абатский участок, то всегда успел бы перейти на левый берег Аракса, обеспечивая в обоих случаях защиту Еревана и его окрестностей. Однако наблюдательное положение отряда должно быть соединено с полной его подвижностью, почему необходимо было обеспечить его перевозочными средствами, а гарнизон Еревана усилить, переведя туда Грузинский линейный N 4 батальон и 2 орудия.

Распространившиеся слухи о намерении турок произвести одновременное наступательное движение на оба наши фланга и известие о скором прибытии в Баязетский пашалык свежих сил обеспокоили барона Врангеля, тем более что всякая неудача в этом крае поставила бы нас в самое затруднительное положение как перед мусульманским населением, всегда готовым присоединиться к туркам, так и перед христианским, которое легко поддается страхам и чувству безнадежности. Лучшим выходом из своего тяжелого положения барон Врангель считал внезапное нападение на Баязетский отряд, не ожидая, пока он усилится; разбив же и рассеяв этот отряд, возвратиться в свои пределы.

Князь Бебутов хотя и одобрил мысль барона Врангеля, но полагал, что с такими незначительными силами, какие были в Ереванском отряде, можно было решиться действовать наступательно только в том случае, когда неприятель двинется из Баязета и, перейдя горы, будет приближаться к Орговскому карантину. До тех пор вступать Ереванскому отряду в бой он признавал неудобным, так как если наш отряд перейдет через горы, то турки, по всей вероятности, не примут боя и отступят к Баязету; брать же эту крепость слабыми силами было невозможно, а отступление отряда через горы было рискованно при энергичном преследовании турок.

Поэтому князь Бебутов предписал барону Врангелю не предпринимать наступательного движения на Баязет, а ожидать приближения неприятеля к Орговскому карантину, где и нанести ему поражение. Сверх того он указывал, что действия Ереванского отряда должны быть в связи с действиями Александропольского и Ахалкалакского отрядов, чтобы наступление начать одновременно.

Турецкая Анатолийская армия после осенних поражений находилась в самом плачевном положении. Полное ее расстройство довершалось неустройством административной части и страшной пандемией.

В январе в Карее находилось только 18 тысяч человек и остатки нескольких батальонов из Ардаганской армии, разбитой под Ахалцыхом; в Эрзеруме также было только 10 батальонов этой разбитой армии. Правда, турки принимали самые решительные меры для усиления своей армии, но все старания их уничтожались страшной пандемией и побегами. Саксонский подданный доктор Хенчер, служивший в Карском гарнизоне, неоднократно писал в Константинополь, что если так будет продолжаться, то князю Бебутову не понадобится действовать против турок, так как армия их уничтожится сама собой. Как следствие такого положения, было приказание отнюдь нас не атаковать.

К февралю между Карсом, Ардаганом и Баязетом турецких войск собралось 30 - 35 тысяч человек, а в начале летней кампании мы считали под стенами Карса до 60 тысяч, хорошо устроенных и снабженных.

Подсчет этот безусловно следует считать преувеличенным, и о силах турок вернее руководствоваться данными французского разведывательного бюро и донесениями французских агентов своему главнокомандующему.

Союз с морскими державами, очищение нами береговых укреплений, ожидание прибытия на Кавказ англо-французского корпуса и, наконец, ложные известия об успехах, одержанных нашими врагами, действительно подняли дух турецкой армии, и она желала перейти в наступление.

Распределены турецкие силы были следующим образом: 20 000 - в укрепленном лагере близ Карса, 3500 человек в Ардагане и 3500 - в Баязете. Все эти отряды находились под общим начальством мушира Мустафы-Зафира-паши, человека достойного, но слабого. Начальником штаба при нем был англичанин Гюйон, сварливый и малосведущий в военном деле; мушир его очень боялся, так как он пользовался особым покровительством лорда Редклифа. Главная квартира Зафира-паши находилась в Карее. 12 000 человек, под начальством Селима-паши, составляли Батумский отряд, который своими передовыми частями занимал некоторые из покинутых нами береговых укреплений на абхазском берегу, в том числе и Редут-Кале, приведенный ими в оборонительное состояние.

К недостатку расположения турецких войск следует отнести растянутость их на большом протяжении границы, причем сообщение между отдельными отрядами могло производиться лишь по тропинкам, проходимым только в хорошее время года.

Относительно расположения горцев у французов были сведения, что Шамиль с 25 000 и 8 полевыми орудиями намеревается наступать на Тифлис, а Магомет-Аминь с 10 - 12 тысячами - действовать на сообщение наших войск между Кутаисом и Гори. Сухум-Кале также был занят горцами, но между ними происходили такие несогласия, что французский главнокомандующий настаивал на скорейшей отправке туда сильного турецкого гарнизона. Такая мера признавалась необходимой не только для того, чтобы обеспечить Сухум от захвата его русскими, но и для того, чтобы избежать там междоусобной резни.

16 мая по этому поводу состоялось совещание между союзными адмиралами, на котором было решено немедленно потребовать в Константинополе подкреплений для Анатолийской армии и послать приказ муширу отправить войска в Редут-Кале и Сухум-Кале.

В то же время было решено, что при предстоящем крейсировании англо-французской эскадры к Севастополю турецкий флот под прикрытием союзного должен будет направиться к кавказским берегам.

Рионский край, место действия Гурийского отряда, составляет бассейн Риона на берегу Черного моря и занимает все пространство нынешней Кутаисской губернии. Страна эта, отделенная от Грузии высоким и лесистым хребтом Месхийских гор, в то время сообщалась с Тифлисом по весьма дурной дороге, пролегавшей через Сурам.

Географическое положение ринского района делает его совершенно отдельным теалром военных действий, а топографические условия (сплошные леса, широкие и глубокие реки с болотистыми берегами, недостаток путей) вместе с весьма дурным климатом прибрежной зоны дают понятие о характере самой войны в этом крае; там нельзя было действовать массами, и оборона всегда имела перевес перед атакой.

Незначительные силы, находившиеся в распоряжении кутаисского военного губернатора князя Гагарина в начале войны, не дали ему, как известно, возможности в осеннюю кампанию предпринять активные действия. В наступающий же зимний период становилось рискованным и само положение Гурийского отряда на реке Чолок.

Хотя турки и не проявляли особой энергии, но продолжали сосредоточивать свои войска перед фронтом отряда князя Гагарина у Кобулет и усиливать на фланге взятый ими в октябре пост Св. Николая. При таких условиях наш Гурийский отряд, оставаясь на зиму на Чолоке и будучи совершенно изолирован, вследствие распутицы и бездорожья, от резервов, легко мог подвергнуться отдельному поражению. Поэтому князь Гагарин оставил берега Чолока с городом Озургеты и отступил на Акетские высоты с целью выждать дальнейшего хода событий. Здесь войска князя Гагарина вошли в общий состав отряда князя Андронникова.

К маю Гурийский отряд расположился главными силами у селения Марани (Орпири) с авангардами у Чахатаура и на Акетских горах. Турки занимали Редут-Кале, пост Св. Николая и всю Гурию к югу от р. Супе с нашим уездным городом Озургеты.

Когда установилась весенняя погода и дороги стали просыхать, турки начали наступательные движения.

Кобулетский бек Гассан-паша-Тавдгеридзе стал во главе турецкого авангарда, силой до 12 тысяч при 4 орудиях, и 27 мая начал наступать на селение Нигоити в обход акетской позиции.

С нашей стороны в Нигоити стоял авангард подполковника князя Эристова силой в 2 1/2 батальона, 4 орудия и 10 сотен гурийской милиции.

В ночь с 26 на 27 мая князь Эристов узнал, что отряд Гассана-паши переправился через Супе у Байлета и идет на Аскет. В 11 часов утра 27 мая, когда неприятель с песнями и барабанным боем стал развертывать свой фронт, князь Эристов вышел ему навстречу, оставив в Нигоити обоз, под прикрытием артиллерии и двух рот Белостокского полка. В совершенной тишине и в полном порядке войска продвигались по чрезвычайно пересеченной местности; леса и сады скрывали наше движение. У Ланчхута, верстах в трех от нигоитской позиции, была небольшая поляна, прикрытая с фронта лесом, а справа деревянными строениями и каменными оградами садов. Здесь князь Эристов построил боевой порядок.

Турки заняли позицию, несколько возвышенную, покрытую густым лесом; перед их фронтом была поляна. В центре позиции стояли два орудия, которые были прикрыты регулярной пехотой, а на флангах толпились массы башибузуков.

Как только отряд князя Эристова открылся неприятелю, турки обдали нас градом пуль и картечи. В атаку на батарею был брошен батальон Куринского полка, который через четверть часа прорвал уже центр неприятельской позиции, а рота капитана Вельяминова оседлала батарею; атака левого неприятельского фланга, произведенная батальоном Брестского полка, довершила дело, и турки бежали.

Но князь Эристов не мог преследовать неприятеля; его заботила судьба двух рот, оставленных для прикрытия обоза, так как Ко-булетская милиция, несмотря на прорыв центра турок, обходила оба фланга и грозила раздавить наш малочисленный резерв. Это обстоятельство принудило повернуть назад батальон куринцев и направить его на помощь резерву.

Действительно, положение белостокских рот было критическое. Они изнывали в неравной борьбе, а орудия, потеряв большую часть прислуги, геройски отбивали одну за другой шесть атак. К счастью, куринцы поспели вовремя, и турки бежали, преследуемые нами до Супса.

Неприятель потерял два орудия с зарядными ящиками, пять значков и массу оружия и амуниции. На месте осталось до 1000 тел, и в том числе тело самого Гассана-паши. Наши потери достигали 460 человек, в том числе 200 милиционеров.

Императора Николая очень порадовал этот первый успех в открывшейся летней кампании. Князь Эристов, проявивший столько инициативы, был назначен флигель-адъютантом, произведен в полковники и награжден орденом Св. Георгия 4-й степени.

После дела у Нигоити турки отступили к Озургетам. Туда же 29 мая, узнав об одержанной князем Эристовым победе, направился из Марани с главными силами и князь Андронников, имея в строю: 11 1/2 батальона, 18 орудий, 6 пеших дружин гурийской милиции, 4 сотни казаков, 1 грузинскую и 5 имеретинских конных дружин, общей численностью до 10 тысяч человек.

Гурийские дружины, шедшие впереди, уведомили начальника отряда, что турки еще 2 июня очистили Озургеты и перешли на левый берег Чолока, где и расположились в укрепленном лагере между селением Какуты и горой Джихенджури. Милиция, преследуя врага, догнала его арьергард и после упорного боя на кинжалах отбила одно знамя.

3 июня Гурийский отряд занял Озургеты. По всему было видно, что турки очистили этот город поспешно, так как там было ими оставлено много запасов, больных и раненых. В тот же день князь Андронников произвел с прилегающей к городу горы Экадии рекогносцировку и обнаружил неприятельский отряд, размещенный под личным начальством Селима-паши на левом берегу реки Чолок в трех укрепленных лагерях.

Турки расположились фронтом к реке. Правый фланг, где стояла большая часть милиции с 2 орудиями, был почти неприступен, прикрытый с фронта обрывистым берегом реки, а справа глубоким лесистым оврагом. Центр позиции был усилен на оконечностях двумя земляными батареями и с фронта прикрыт бруствером со рвом. На левом фланге находились высоты, которые господствовали над всей местностью, но почему-то не были заняты турками. Впереди же лагеря до самого Чолока был довольно крутой спуск, и река в этом месте протекала в невысоких, но обрывистых берегах, затруднительных для перехода войск.

Селим-паша, по сведениям князя Андронникова, имел на позиции 20 батальонов, 13 орудий, несколько эскадронов кавалерии и 14 000 милиции. По донесению же французского агента в Трапе-зунде маршалу С.-Арно, турецкий паша имел 5 батальонов регулярных войск численностью до 5000 и 4000 башибузуков. Будет более безошибочно взять среднюю из этих цифр, так как турки в своих донесениях союзному главнокомандующему всегда старались представить дело в более розовом для них свете.

Князь Андронников решил атаковать турок на занимаемой ими позиции и нанести главный удар на их левый фланг, на доминирующую над всей местностью высоту, и таким образом отбросить их от пути на Легву и Кобулеты.

4 июня с рассветом войска выступили из Озургет по единственной дороге, ведущей из города к границе. Вся гурийская и часть пешей имеретинской милиции, долженствовавшие демонстрировать против правого фланга турок, пошли влево лесом на Лихауры, а 6 сотен пешей имеретинской милиции следовали, также пробираясь лесами, правее колонны; кавалерия шла в хвосте колонны. Милиция, пройдя развалины крепости, разделилась на две части. Одна, под начальством поручика милиции князя Тавдгеридзе, направилась через Какуты, чтобы отрезать отступление неприятеля, а другая, под предводительством озургетского уездного начальника титулярного советника Мачавариани, - правее первой и в лесу наткнулась на башибузуков. После получасовой жаркой перестрелки неприятель очистил опушку, и милиция гнала его до верхнего лагеря, откуда была встречена огнем батальона и картечью двух горных орудий. Милиция, ведомая Мачавариани, стремительно бросилась в атаку с шашками наголо и кинжалами. Турецкая пехота не выдержала и бежала, оставив в руках победителя орудие, знамя и груду тел. В то же время и князь Тавдгеридзе, быстро наступая на правый фланг турецкой позиции, оттеснил противника за овраг к самому лагерю и, спустившись к реке Чолок, занял горную дорогу к деревне Нацхватели. Пехота, услышав перестрелку в милиции, ускорила, несмотря на узкую лесистую дорогу, шаг, и в начале восьмого часа утра голова колонны подошла к реке Чолок.

Неприятель, ожидая нападения, еще ночью вышел из лагеря и расположился впереди правым флангом к реке, а левый примкнул к лесистым покатостям горы Джихенджури. Как только наши войска начали выходить на поляну перед Чолоком, он открыл по ним огонь из батарейных орудий.

Князь Андронников, во исполнение своего плана произвести главный удар на левый фланг турок, развернул боевой порядок следующим образом.

Правый боевой участок генерала Майделя - 4 батальона, 4 горных орудия и рота саперов - разворачивался на правом берегу Чолока, правее дороги, и, перейдя реку вброд, должен был атаковать левый фланг турецкой позиции, т. е. командующую высоту, которая ночью еще не была занята противником.

Левый участок генерала Бруннера - 4 батальона, 4 горных орудия и рота саперов - разворачивался влево от дороги и, переправившись отчасти по мосту, отчасти вброд черед реку, должен был наступать на ближайшее к Чолоку турецкое укрепление.

Резерв полковника Карганова - 3 батальона и 10 орудий - располагался за серединой.

Кавалерия в походной колонне стояла у дороги за резервом.

Генералы Майдель и Бруннер перестроили свои отряды на правом берегу Чолока под сильным огнем в боевой порядок в две линии батальонов, имея артиллерию между батальонами и саперов сзади. После этого генерал Майдель перешел вброд реку и начал принимать вправо, чтобы очистить место участку генерала Брукнера, когда он перейдет на левый берег Чолока. Батарея из резерва на рысях выехала в центр боевого расположения и открыла огонь, к которому присоединились и горные орудия обоих участков.

Чтобы не подвергать войска продолжительному обстрелу неприятельской артиллерии, решено было, как только боевой порядок развернется на левом берегу Чолока, атаковать противника участком генерала Майделя. Для усиления его генерал Брукнер с батальонами своей второй линии должен был передвинуться с левого на правый фланг и поддержать генерала Майделя.

Когда все эти перестроения закончились, боевая линия двинулась вперед, продолжая на походе принимать вправо. Движение это было совершено в примерном порядке, несмотря на убийственный огонь неприятельской артиллерии. Наши батареи быстро выезжали вперед на позицию, открывали меткий огонь и снова брали в передки. Под прикрытием артиллерийского огня генерал Майдель атаковал левый фланг турок. Батальоны Куринского полка, пробежав через болото и кустарники, ударили в штыки и ворвались в лагерь, а литовские батальоны обошли фланг противника и довершили поражение первой линии турок.

Селим-паша выслал для поддержки левого фланга весь свой резерв и встретил наступавшие колонны картечью и батальным огнем пехоты. Куринцы, понеся огромные потери, немного подались назад. Тогда князь Андронников решил произвести общее наступление. Батарея вынеслась вперед и осыпала неприятеля картечью. Пять батальонов кинулось вслед за куринцами в штыки, казаки понеслись в охват обоих флангов, а грузинская конная дружина обскакала турок с тыла и изрубила неприятельский батальон. Турки упорно оборонялись в своих завалах, но, выбитые оттуда штыками и шашками, обратились в бегство.

Князь Андронников, оставив на поле сражения наиболее потерпевшие урон войска, отправил для преследования разбитого неприятеля генерала Бруннера с 4 1/2 батальона и 4 горными орудиями, вслед за которым двинулся и полковник Карганов с 2 батальонами, 2 горными орудиями и грузинской милицией. Турок гнали до селения Легвы, пока они совершенно не рассеялись; милиция же преследовала еще верст на десять дальше.

Приняв на себя в Легве возвращавшуюся кавалерию, генерал Брукнер отошел на главные силы, и весь отряд вернулся в Озургеты на прежнюю позицию, заняв постами пешей милиции линию Чолока и поставив кавалерию перед Озургетами.

Трофеями этой славной победы были 13 орудий, множество знамен, три укрепленных лагеря со всем имуществом турок и масса пленных, которых целыми толпами приводили наши милиционеры. Потери турок доходили до 5 тысяч, в том числе были ранены Селим-паша и начальник башибузуков Ахмет-паша; почти вся их милиция разбежалась по домам. Наши потери были также велики и доходили до 1500 человек, в том числе был ранен бывший начальник Гурийского отряда князь Гагарин.

Поражение Селима-паши произвело на турок и их союзников удручающее впечатление. Сераскир обвинял Селима-пашу, который, вопреки категорически данного ему приказания обороняться, самовольно перешел из Озургет в наступление. По словам маршала С.-Арно, это был турецкий генерал хорошего закала и горячего военного характера. Французский главнокомандующий принужден был, чтобы прийти на помощь Батумской армии, немедленно отправить к Селиму-паше находившиеся в его распоряжении полк турецкой пехоты и две батареи. Несколько турецких фрегатов под конвоем французского "Вобана" повезли это подкрепление к восточным берегам Черного моря. Дух Анатолийской армии после поражения Селима-паши сильно упал. Надежда у всех была на Батумский отряд, от которого ожидали самых решительных успехов, а главное, на непременное соединение с Шамилем и совместные с ним действия. Весть о совершенном разбитии Селима-паши принесла полное разочарование, и "самые решительные недоброжелатели России не надеялись более на возможность наступательных операций". Об ужасном положении Анатолийской армии после победы князя Андронникова свидетельствовали и союзники. "Карсская армия, - доносил французский консул в Трапезунде маршалу С.-Арно, - представляет очень печальную картину, и можно быть уверенным, что если к ней не явится на помощь корпус союзных войск, то первое же столкновение ей грозит полным поражением".

К сожалению, наши власти на Кавказе смотрели несколько иначе на положение турок, невзирая на весьма правдивые донесения русских пограничных консулов и агентов. "Князь Андронников болен, - писал генерал Реад князю Бебутову, - и переезжает на пользование в Боржом. Дела там не в очень хорошем положении; люди чрезвычайно болеют и в Кутаисе более 3300 человек в госпитале. Все внимание там обращено теперь на Абхазию, где Сефир-бей и Магомет-Аминь действуют заодно, чтобы двинуть туда сильную экспедицию горцев... Магомет-Аминь приезжал на английском пароходе в Сухум для совещаний. Турки укрепились и окопались в Редут-Кале, но оттуда до сих пор ничего не предпринимали. Пароходы беспрестанно крейсируют от Батума в Редут и Сухум-Кале, и это более всего производит тревожное положение в этом крае".

Такое впечатление на Кавказе произвела посылка маршалом С.-Арно полка пехоты и двух батарей и несвязные демонстрации Магомета-Аминя. И по обыкновению только император Николай по-прежнему здраво смотрел на положение дел. "Sa Majeste, - писал князь Долгоруков генералу Реаду, - attend avec la plus vive impatience la nouvelle de 1'ouverture des operations offensives du prince Beboutow. Tous les renseignements s'accordenta constater que le corps turc de Kars est tres desorganise. Un coup de vigueur de ce cote est fort desirable".

Победоносные войска Гурийского отрада также находились под впечатлением преувеличенных слухов о подходе на восточный берег Черного моря сильных подкреплений со стороны морских держав и о готовности к серьезным операциям со стороны Магомета-Аминя. Поэтому там решено было обратиться исключительно к обороне Рионского края.

Князь Багратион-Мухранский, заменивший раненного в сражении при Чолоке князя Гагарина и заболевшего князя Андронникова, остановился на следующем, утвержденном государем, плане действий. Он исходил из заключения, что при "подавляющем превосходстве сил союзников", при обладании ими морем, которое давало возможность неприятелю высадить в каждом пункте черноморского побережья превосходные силы раньше, чем мы узнаем об его намерениях, мы не в состоянии предупредить наступления союзников, которое может быть одновременно или порознь со стороны Абхазии, Редут-Кале и Кобулета. Поэтому нам оставалось лишь занять такую стратегическую позицию, с которой можно было бы парализовать наступление противника или, по крайней мере, задержать его до подхода подкреплений из Грузии. Лучше всего этому условию соответствовала местность на левом берегу реки Цхени-Цхали около селения Марани (Орпири). Но, стягивая сюда все силы, мы отдавали находившиеся на флангах Гурию и Мингрелию без боя, чего также нельзя было сделать без риска уронить престиж России в единоверных и преданных правительству странах.

Князь Багратион решил поэтому образовать два небольших отряда - гурийский и мингрельский, а в центре между ними поставить общий резерв, устроив между отдельными частями своего отряда хорошие пути сообщения. Мингрельский отряд силой в 5 3/4 батальона расположился в Зугдидах и Хетах; гурийский, силой в 4 1/2 батальона, - на Акетских высотах, и главные силы, 6 1/2 батальона, были стянуты к .местечку Сортиани, лежащему в одинаковом расстоянии от обоих отрядов. В конце июля войска заняли новые места, и этим окончилась здесь кампания 1854 года.

Не менее успешны были наши действия и на левом фланге в Ереванском отраде.

Как известно, первоначально на этот отряд была возложена задача наблюдательная; он должен был охранять Ереванскую губернию от неприятеля, включая сюда и Сурмалинский участок, находящийся на правом берегу Аракса. Поэтому барон Врангель сосредоточил в начале мая, как только переправа через Араке после весенних разливов стала возможна, свой отряд на берегу этой реки, у селения Амарата. Здесь в течение долгой стоянки были приняты меры к устройству отряда и к обеспечению его всем необходимым к наступательным действиям, которые, впрочем, не разрешено было начинать, пока их не откроет Александропольский отряд.

Наконец, 15 июня было получено от князя Бебутова уведомление, что он со своим корпусом переходит Арпачай, почему и Ереванскому отряду предписывалось произвести наступление до селения Игдырь, или даже до Орговского поста, и маневрировать на этом пространстве, показывая вид, что мы хотим перейти турецкую границу, но на самом деле ее не переходить.

18 июня отряд, состоявший из пяти неполных батальонов, 12 орудий, 9 сотен казаков и 9 сотен милиции, перешел к Игдырю, где и расположился лагерем, имея впереди кавалерию и за ней пехоту.

22 июня барон Врангель решил произвести частью сил демонстрацию к Орговскому посту, а может быть, и дальше, к турецкой границе, чтобы внушить туркам более сильное убеждение в намерении нашем вторгнуться в их пределы. Вечером 3 батальона, 8 орудий и 10 сотен скрытно выступили из Игдыря по Орговской дороге, переночевали на посту и утром хотели направиться далее к турецкой границе, но на ней были обнаружены толпа башибузуков и неприятельский батальон. Барон Врангель остановился, чтобы выждать действия турок, но и те оставались на границе, не имея, видимо, намерения нас атаковать. После этого наш отряд, простояв несколько часов у Орговского поста, отошел к Игдырю, преследуемый башибузуками.

Демонстрация эта собственно достигла обратных результатов, чем те, на которые рассчитывал барон Врангель; она показала туркам ничтожество наших сил и отсутствие желания наступать и даже просто принять бой. Но в то же время она прибавила нашему врагу самомнения и в будущем помогла нам вовлечь турок в желательный для нас бой.

После этого дела отрад до половины июля стоял у Игдыря в бездействии.

В начале июля барон Врангель получил от князя Бебутова ответ на свою просьбу разрешить ему перейти неприятельскую границу, причем он свое желание мотивировал как тем, что разбитием Баязетского корпуса он лучше всего оградит Ереванскую губернию от вражеских покушений, так и тем, что для отряда надо было выискать на период наступающего жаркого времени более выгодную в гигиеническом отношении стоянку. Князь Бебутов не воспрепятствовал барону Врангелю действовать наступательно, если он находил возможным это сделать со своим небольшим отрядом, но выражал надежду, что вследствие этого Ереванская губерния не останется без защиты.

Барон Врангель, надеясь вызвать на бой турецкий корпус Селима-паши, который, как было известно, вышел из Баязета и расположил свои войска в долине, верстах в шести от перевала через пограничный хребет Агри-даг, решил выступить с отрядом из Иг-дыря вечером 16 июля, чтобы на рассвете занять перевал и тем опередить турок. Все приготовления делались в большой скрытности, а произведенная раньше рекогносцировка дороги до перевала обеспечивала успех ночного марша.

Выступление должно было начаться в 8 часов вечера. Впереди колонны направлялись конница, 7 сотен казаков и 7 сотен милиции; за ними в двух верстах пехота, имея артиллерию между батальонами, далее обозы и за ними в прикрытии сотня казаков и сотня армян. Орговского поста отряд должен был достигнуть еще в темноте, а с рассветом двинуться к перевалу, до которого оставалось 9 верст.

От Орговского поста кавалерия должна была двинуться в трех колоннах, имея правую на колесной дороге, по которой следовал отряд. Кавалерия должна была занять три вершины, которые доминировали над перевалом, и удерживать их в своих руках до прохода пехоты, после чего собраться за флангами этой последней.

Войска были обеспечены продовольствием на 4 дня, а прочие обозы и парк были оставлены в Игдыре под прикрытием двух рот.

С самого начала движения мелкие неудачи преследовали отряд Врангеля. Пошел дождь, дороги попортились, и отряд мог собраться у Орговского поста, когда уже рассвело, т. е. скрытность сосредоточения наполовину была потеряна. Кавалерии поэтому не удалось опередить башибузуков в занятии двух правых вершин, и только войсковому старшине Чернову удалось разбить партию курдов и занять левую, наименее важную для нашего отряда высоту. Но Чернов увлекся преследованием отходивших курдов, наскочил в долине на следующий их, более многочисленный, отряд и должен был отойти на высоту, потеряв несколько человек. Этот маленький эпизод был роковым для Селима-паши. Получив отрубленные головы наших раненых, он так воодушевился, что изменил прежнему своему решению не предпринимать боя и отдал приказание своему отряду идти навстречу русским. Такому решению содействовали также показавшиеся турецкому паше нерешительными наши действия при демонстрации у Орговского поста 23 июня.

Хотя турецкая кавалерия, а вслед за ней и иррегулярная пехота постепенно усиливались на высотах, но нашей коннице удалось, пробираясь под дальним огнем турок, перевалить через хребет и занять по ту его сторону небольшое озеро Джан-гёль, или Чин-гин; оно имело большое значение как единственный в окрестностях поля сражения источник воды при наступавшей тропической жаре.

Наша пехота, отдохнув немного на Орговском посту, выступила оттуда в 8 часов утра. Хотя погода прояснилась, но размокшая дорога, крутые подъемы и наступившая жара сделали этот девятиверстный переход крайне затруднительным; люди, ослабевшие от лихорадок, падали по дороге, как мухи, и сильно утомленный и ослабленный отсталыми отряд прибыл к озеру лишь в полдень.

Барон Врангель, видя чрезмерное утомление войск, решил оставить на позиции, не доходя двух верст до перевала, часть отряда в составе батальона, четырех орудий и двух сотен со всем обозом, чтобы опереться на него в случае необходимости отступления. Таким образом, на перевале собралось 4 слабых батальона пехоты, 8 орудий и 12 сотен кавалерии общей численностью до 3000 человек. Но нам все-таки удалось опередить турок, регулярная пехота которых и артиллерия еще не подошли.

Начальник отряда решил дать небольшой отдых своим утомленным войскам около озера Джан-гёль. Батальоны построились в две линии ближе к отлогостям правых высот, чтобы отклониться от огня башибузуков, занимавших левые высоты, составили ружья и, утолив жажду и голод, заснули под прикрытием цепи штуцерных, высланных влево против башибузуков. Это оригинальное, но в данной обстановке необходимое положение отряда на отдыхе под огнем противника, когда для некоторых сон отдохновения переходил в вечный сон, продолжалось до подхода главных сил Селима-паши.

В исходе первого часа дня наши посты стали доносить о приближении турецкой пехоты и артиллерии, и вскоре Селим-паша развернул свой боевой порядок по ту сторону озера, поперек дороги, в расстоянии около тысячи шагов от нас. Пехота стала в две линии батальонов, имея 4 орудия в первой линии, а башибузуки - на флангах, под прямым углом к пехоте. Всего у Селима-паши было около 12 тысяч человек, из которых 5 тысяч регулярных войск.

В час дня началась артиллерийская перестрелка, причем с нашей стороны отвечали 4 орудия, выдвинутые вправо от расположения пехоты и прикрытые казаками и болотом.

Тем временем отряд наш отдохнул и к нему успели подтянуться отставшие на походе люди.

Барон Врангель решил атаковать на много превосходящего противника и приказал подтянуться оставленному в тылу резерву. Но атака турок представляла в данном случае дело особенно тяжелое ввиду занятых ими позиций. Двигаясь против центра, мы оставляли влево на труднодоступных высотах массу башибузуков, которые из-за завалов могли поражать наши наступающие колонны своим огнем и отрезать нам в случае неудачи путь отступления. Атаковать же первоначально башибузуков было невозможно, так как на своей позиции они были почти неприступны; приходилось потратить на это очень много времени, утомить войска и все время находиться под угрозой атаки центра неприятельского боевого порядка.

Поэтому барон Врангель решил энергично атаковать центр, пройдя мимо башибузуков и не обращая внимания на их огонь, который изтза дурных ружей не мог быть действенным. Батальоны по одному двинулись вперед по левому берегу озера, имея 4 орудия за головным батальоном, и начали быстро наступать под прикрытием огня оставшихся пока на прежней позиции остальных четырех орудий. Пройдя озеро, батальоны и артиллерия разворачивались вправо, чтобы дать место сзади идущим частям, а также чтобы уклониться от огня башибузуков. Когда на противоположном берегу озера боевой порядок вновь построился в две линии, войска быстро начали наступать на турецкую позицию под прикрытием переезжавшей поэше-лонно с позиции на позицию артиллерии и огня штуцерных.

Первоначально турки, когда мы начали становиться в ружье, полагали, что, по примеру 23 июня, мы начнем отступать, а поэтому были совершенно ошеломлены, увидев наше энергичное наступление. Когда батальоны первой линии пошли уже у штыки, казаки вынеслись в карьер из-за обоих флангов и ударили на турок вместе с первой линией пехоты. Рукопашный бой продолжался лишь несколько минут, так что вторая линия не успела даже принять в нем участия, и турки обратились в бегство. Таким образом, центр противника был прорван, и иррегулярные войска, находившиеся во флангах, на высотах, совершенно отрезаны. Барон Врангель послал кавалерию преследовать бегущий центр, а батальоны второй линии направил в ротных колоннах атаковать с тыла и флангов башибузуков, отрезанных на высотах. Здесь турки засели за камнями и по мере наступления наших войск поднимались все выше. Ротам с громаднейшим трудом, пробивая себе часто дорогу штыком и пулей, пришлось карабкаться до самой вершины, где они покончили с противником.

Результатом сражения было полное поражение отряда Селима-паши; 4 орудия, 3 зарядных ящика, несколько знамен, масса боевых и других запасов, а также два турецких лагеря достались в руки победителей.

Более 2000 неприятельских трупов осталось на поле сражения; все же потеря их превосходила 3000 человек. Наши потери достигали 400 человек, и в том числе в начале боя был ранен и барон Врангель, который до окончания сражения не позволил сделать себе даже перевязку. Впрочем, ввиду незначительной силы отряда, в особенности по сравнению с противником, вынос раненых до окончания боя вообще был воспрещен.

Кавалерия преследовала неприятеля на протяжении трех верст, после чего была, ввиду чрезмерного утомления коней, остановлена, и отряд расположился на ночлег биваком на месте турецкой позиции, откуда была видна вся Баязетская долина.

Турки очистили Баязет и продолжали свое безостановочное бегство к Вану, комендант которого отказался впустить их в город. Виновником поражения считали Селима-пашу, который первым обратился в бегство с поля сражения.

На следующий день отряд барона Врангеля двинулся к Баязету, который был занят 19-го числа. В этом городе захвачены были громаднейшие запасы пороха, снарядов и продовольствия, а также 3 орудия.

Однако начальник отряда не счел возможным при недостатке имевшихся у него сил оставаться в Баязете и, уничтожив запасы, которых он не мог взять с собой, 22 июля выступил оттуда с целью расположиться ближе к нашим пределам и тем лучше обеспечить защиту Ереванской губернии. Он выбрал местом стоянки Абаз-Гёльский перевал, имея между прочим целью господствовать над главным караванным путем из Персии и в то же время своим движением по направлению к Карсу оказать содействие Александропольскому отряду. У Абаз-Гёльского перевала барон Врангель простоял до сентября, после чего перешел к Каравансарайскому перевалу, лучше прикрывавшему Ереван.

Союзникам занятие нами Баязета было крайне неприятно, в особенности потому, что оно делало невозможной сухопутную торговлю Англии с Персией и, по подсчету лорда Редклифа, должно было принести Англии убыток только за один год в 60 миллионов рублей. Они успокоились только тогда, когда мы вновь вошли в наши пределы.

Император Николай встретил с радостью весть о победе под Баязетом, тем более что она должна была воздействовать в благоприятную для нас сторону и на колеблющуюся Персию. Барон Врангель, которому всецело принадлежала честь победы, был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.

15 июня князь Бебутов начал с Александропольским отрядом наступательное движение за Арпачай с целью отойти вперед на 2 - 3 перехода, войти в пределы Турции и занять выжидательное положение на выгодной позиции. Такое расположение князь Бебутов считал наиболее выгодным для обеспечения защиты наших границ, и, не полагая пока, как известно, возможным наступать к Карсу, он рассчитывал выдвижением в турецкие пределы заставить неприятеля атаковать его корпус, принять бой и разбить турок.

Одновременно с этим князь Бебутов отдал уже известное распоряжение Ереванскому отряду барона Врангеля перейти к Оргову или Игдырю, чтобы своими демонстрациями отвлекать внимание неприятеля. Начальнику же Ахалкалакского отряда он предписал в случае вторжения турок в его участок в значительных силах не вступать с ними в бой, а, усилив гарнизон Ахалкалака, отступать по направлению к Цалке и далее, до урочища Маглиса, удерживая неприятеля на всех удобных для этого позициях.

Александропольский отряд выступил, имея во главе князя Бе-бутова и вновь назначенного ему помощником князя Барятинского, в составе 17 батальонов, 26 эскадронов драгун, 72 орудия,

14 сотен казаков и 14 сотен вновь набранной весной милиции. В Александрополе же были кроме линейного батальона оставлены еще 2 1/4 батальона, 4 орудия и 1 1/2 сотни казаков.

20 июня корпус перешел через Каре-чай и остановился на ночлег в 10 верстах от этой реки, между селениями Палдерваном и Кюрюк-Дара, примыкая левым флангом к подошве горы Кара-Ял. До турецкого лагеря у селения Хаджи-Вали оставалось около 15 верст.

Здесь Александропольский отряд простоял в близком соседстве с турецкой армией свыше месяца, не предпринимая ничего решительного. Ни две победы князя Андронникова в Гурии, ни оказавшиеся впоследствии совершенно верными сведения, получаемые из Петербурга и от наших пограничных консулов, о расстройстве Анатолийской армии турок, ни, наконец, настоятельные требования императора Николая не могли заставить князя Бебутова предпринять дальнейшее наступление. Ссылаясь на то, что собираемые им сведения о положении неприятельской армии совершенно не соответствуют составленному в Петербурге мнению об ее расстройстве, он упорно отказывался идти со своим уменьшенным, против первых предположений, отрядом вперед. Князь Бебутов боялся, а отчасти и предугадывал, что Зафир-паша не примет боя в поле, отойдет к Карсу или даже за него и Александропольскому отряду придется осадить эту крепость и быть, кроме того, готовым дать отпор турецкой армии, если бы она двинулась на выручку гарнизона крепости. Для таких действий командующий корпусом не признавал свой отряд достаточно сильным. Вообще, читая всю переписку князя Бебутова, относящуюся к тому времени, можно составить о нем мнение как о генерале, не обладавшем необходимой решимостью в составлении и исполнении широких стратегических задач. Это был отличный генерал поля сражений, но не театра военных действий. На поле битвы он обладал завидной решимостью, энергией и упрямством, а также способностью быстро ориентироваться и наметить слабую точку противника, куда следует нанести удар. Стратегические же операции, очевидно, были князю Бебутову не по плечу; у него не было широкого размаха мысли, строго и определенно установившегося в данной обстановке взгляда и решимости в достижении главной, наиболее существенной цели, не отвлекаясь побочными и мелкими задачами. Стратегические комбинации князя Бебутова отличались осторожностью и заключались в желании заставить неприятеля дать бой в выгодной для него, князя Бебутова, обстановке, не заботясь о том, чтобы это дорогое на войне средство произвело существенное влияние и на ход всей кампании. Немудрено поэтому, что каждая победа Александропольского отряда не производила на англо-французов серьезного впечатления, так как эти победы оказывали весьма малое влияние на ход всей кампании. И нельзя не согласиться с основательностью иронического замечания графа Граббе, сделанного им после получения известия о взятии бароном Врангелем Баязета. "Наконец-то, - занес он в свою записную книжку, - успех с последствиями, кроме трофеев".

Во время продолжительной стоянки у Кюрюк-Дара князь Бебутов вел оживленную переписку об усилении войск, находившихся под его командой. В противоречие с раньше высказанным мнением, что Ардаган не стоит брать прежде Карса, так как падение этого последнего повлечет за собой и падение первого, князь Бебутов, находясь уже на позиции у Кюрюк-Дара, поднял вопрос о том, что его наступлению на Каре должно предшествовать занятие Ардагана. С этой целью он просил подчинить ему Ахалцыхский отряд и усилить его 4 батальонами из Гурии. Тогда отряд этот мог бы, оставив 5 батальонов для прикрытия Ахалцыха, самостоятельно действовать с остальными 7 батальонами против Ардагана; князь же Бебутов со своей стороны оказал бы ему поддержку. После же взятия Ардагана два батальона предполагалось оставить в нем гарнизоном, два отправить в Ахалцых для усиления находившихся там пяти батальонов, а три присоединить к Александропольскому отряду. Это усиление, с прибытием к князю Бебутову еще Ряжского полка из Тифлиса и Александрополя, дало бы ему возможность "решительно наступать и, если бы неприятель заперся в Карее, не дав прежде боя в открытом поле, то приступить и к правильной осаде этой крепости". Через несколько дней в ответ на сообщенное генералом Реадом желание государя о наступательных действиях Александропольского отряда князь Бебутов вошел с новым предложением уже совершенно оборонительного характера.

Исходя из заключения, что турецкий корпус, расположенный у Хаджи-Вали, начал после прихода нашего отряда в Кюрюк-Дара уменьшаться в своей численности и отходить под стены Карса, князь Бебутов пришел к заключению, что турки имели намерение завлечь его к Карсу, удаляя от правого фланга, и дать бой в невыгодной для него обстановке. Не желая предоставить неприятелю подобной выгоды и не считая возможным без просимых подкреплений предпринять осаду Карса, князь Бебутов по-прежнему решил оставаться на месте с целью выманить неприятеля в открытое поле. Но одновременно с этим он затрагивал другой вопрос. До Кавказа уже дошли слухи, что наша Дунайская армия отходит на Серет. В таком случае, писал князь Бебутов, не подлежит сомнению, что Франция и Англия предоставят защиту Турции ее собственным войскам, а свои десанты направят в Азиатскую Турцию и, вернее всего, в Батум. Отсюда они могут действовать на Ахалцых, Ахал-калаки или в тыл Александропольскому отряду. Такая нарисованная князем Бебутовым в одностороннем, безусловно, освещении картина вызывала его на мысли не о наступлении, а об обороне своих пределов.

Интересно заметить, что в то же самое время факт отхода нашей Дунайской армии за Серет вызвал в Петербурге совершенно противоположный взгляд на предстоявшие действия на Кавказе. "Нужно, чтобы успех был вполне достигнут вами, - писал князь Долгоруков князю Барятинскому, - так как ваши удачи могут, кроме благотворных откликов в горах Кавказа, принести с собой сильное отвлечение в наступательных проектах союзников на других пунктах театра военных действий".

Генерал Реад вполне согласился с доводами князя Бебутова о необходимости озаботиться об ограждении своих пределов, а не о наступательных операциях и испрашивал по этому поводу высочайших указаний.

"Предположения эти, - отвечал князь Долгоруков генералу Реаду, - тем более удивили государя императора, что они составлены после двух блистательных побед, одержанных войсками Гурийского отрада, и, таким образом, вовсе не соответствуют местному положению дел на азиатском театре войны. События же, совершавшиеся на Дунае, отнюдь не могут быть поводом к перемене нашего плана действий в Азии... Внимательное обсуждение общего положения дел, напротив того, побуждает государя императора подтвердить и ныне Высочайшие указания. Нет сомнения, что если бы мы открыли решительные наступательные действия немедленно после перехода через Арпачай, то турки, захваченные врасплох, не успели бы отправить своих тяжестей в Каре и подверглись бы материальным потерям более значительным, нежели те, которые мы могли бы теперь им нанести. Его Величество тем менее может себе объяснить бездействие князя Бебутова, что он должен знать расстроенное состояние турецкого корпуса в Карее и... в таких обстоятельствах государь император считает себя вправе ожидать, что князь Бебутов не замедлит направить вверенные ему войска к поражению неприятеля".

Но прежде чем это предписание дошло до Кавказа, князь Бебутов нанес решительное поражение Анатолийской армии у Кюрюк-Дара при следующих обстоятельствах.

Мушир Зафир-паша, любимый войсками, сделал очень много для приведения армии в порядок в административном и хозяйственном отношениях, но у него не хватало характера поддерживать дисциплину и мерами строгости искоренить в армии злоупотреблений. Эти недостатки мушира могли быть уменьшены деятельностью его начальника штаба Куршида-паши (генерал Гюйон), в общем малосведущего, но наиболее талантливого из всех иностранных офицеров, в изобилии наполнявших Анатолийскую армию. Он был способен восстановить дисциплину и придать войскам хоть немного боевой облик. В этом имелась существенная необходимость, так как армия отличалась тем, что люди ничем не занимались и никогда не выходили из палаток не только для маневров, но и для парадов. Бездеятельность выражалась, между прочим, и тем, что, обладая массой иррегулярной кавалерии, турецкая армия не имела никаких сведений о наших войсках; о всех наших передвижениях и действиях в турецкой главной квартире становилось известно только после того, когда они уже были совершены. Но генералу Гюйону не удалось принести пользы Анатолийской армии. Среди массы иностранных офицеров, вошедших в состав этой армии, царил не культ военного искусства, а культ интриг, во главе которых стояли польские и венгерские эмигранты и в особенности Арелан-паша (граф Быстроновский). Полковник Мёфрей, представитель французского главнокомандующего при мушире, предупреждал маршала С.-Арно, что при таком положении надо ждать в армии катастрофы, и требовал удаления Арелан-паши.

В половине июня Анатолийская армия была расположена под стенами Карса, имея свой авангард у Хаджи-Вали и аванпосты между Карсом и Арпача-ем. После выдвижения князя Бебутова к Кюрюк-Дара, баши-бузуки под начальством Измаила-паши (англичанин Кмети) отошли к Ингедери, и авангард был усилен до целой дивизии. Мушир решил отбросить князя Бебутова на ту сторону Каре-чая и потому приказал всей своей армии сосредоточиться к Хаджи-Вали. Но в это время он получил из Константинополя повеление оставаться в оборонительном положении и поэтому, несмотря на переход наших войск на турецкую территорию, решил удерживаться у Хаджи-Вали, где и пробыл до 24 июля (5 августа).

22 числа Зафир-паша получил достоверные сведения о полном поражении Баязетского отряда и о намерениях после этого барона Врангеля и князя Бебутова соединиться вместе для совместных действий против Анатолийской армии, причем барон Врангель должен был действовать во фланг, по дороге из Кагызмана. В таких обстоятельствах мушир собрал военный совет для решения вопроса, что делать. На совете было решено, что турецкая армия не могла без большого риска оставаться долее у Хаджи-Вали и ожидать, пока оба неприятельских корпуса не начнут совместных действий с разных сторон. Необходимо было расстроить планы русских генералов, разбить или по крайней мере поколебать неприятеля, пока возможно было иметь дело с одним из его отрядов. Муширу оставалось решить только, отходить ли ему к Карсу и оттуда выслать часть армии к Баязету для атаки барона Врангеля или же атаковать со всей свежей армией корпус Бебутова, перед которым его войска так долго стояли. Но при выполнении первого предложения часть турецкой армии оставалась бы перед Карсом лицом к лицу с более многочисленным противником, и в то же время против Баязета нельзя было бы выслать отряд настолько сильный, чтобы быть уверенным в победе. Поэтому остановились на втором предложении, и совет единогласно решил всеми силами атаковать корпус Бебутова, так как поражение этого корпуса или хотя бы ослабление его уже само собой уменьшало для турок опасность соединения обоих русских отрядов. Атаковать было решено наутро 24 июля (5 августа).

Местность, занятая нашими войсками, огибалась слева хребтом Кара-Ял, за которым находилось Баш-Кадыкларское поле сражения. На правом нашем фланге, в расстоянии двух верст с небольшим от Кара-Яла, находилось селение Кюрюк-Дара, а несколько правее и впереди него довольно обширное болото. От Кара-Яла до турецкого лагеря у Хаджи-Вали простиралась луговая долина, окаймленная с правой стороны крутыми берегами Маврякчая, а с левой высотами хребтов Большой и Малый Ягны. Между Большим Ягны, на правом фланге турецкого лагеря, и Маврякчаем, на левом фланге этого лагеря, местность у селения Хаджи-Вали образует уступы, на которых турки расположились в несколько линий, выдвинув вперед всю свою полевую артиллерию.

Неудобства нашего первоначального лагеря в лощине у Палдервана, где он затоплялся в дождливую погоду водой, заставили князя Бебутова перевести войска на полторы версты вперед. В первые две линии стала пехота, кроме одного полка, расположенного у подошвы Кара-Яла; в 3-ю линию - кавалерия, казаки - на флангах, а вагенбург - на обрывистом холме близ селения Палдервана, под прикрытием саперного батальона и 10 орудий.

15 июля наши войска усилились двумя батальонами Ряжского полка и 6 орудиями - все, чем генерал Реад мог ответить на усиленные просьбы князя Бебутова о подкреплении.

Луговая равнина между нами и турками почти посередине была перерезана глубоким оврагом, в который неприятель высылал для ближайшего наблюдения за нами часть своей кавалерии. Против их передовой цепи стояли наши аванпосты, и время от времени турки производили рекогносцировки, по преимуществу к выдающейся вперед высоте Кара-Ял. 10 (22) июля начальник штаба Зафира-паши генерал Гюйон предпринял рекогносцировку прямо на Кара-Ял и встревожил наш лагерь.

На уступе этой горы был для противодействия таким покушениям выстроен редут на две роты, который все время занимался пехотой, а днем у подошвы горы выставлялся также дивизион драгун с двумя легкими орудиями.

19 (31) июля неприятель, ободренный нашим бездействием, еще раз попытался потревожить русский лагерь. Он выслал 3000 башибузуков в обход нашего левого фланга на Суботань и Огухлы. Эта кавалерия, пройдя все Баш-Кадыкларское поле сражения, завязала перестрелку с милицией и кинулась на наш лагерь, но была встречена линейными казаками, которые атаковали ее в шашки и преследовали почти до самой турецкой позиции.

23 июля Зафир-паша решил, как уже сказано, атаковать на другой день князя Бебутова, а этот последний, узнав об отправлении турками своих обозов в Каре и предполагая, что вслед за этим начнет отходить и вся армия, решил преследовать неприятеля и ударить во фланг и в тыл отступающим турецким колоннам. Отсюда на рассвете 24 июля должно было произойти сражение в случайной для обеих сторон обстановке.

План действий турецкой армии состоял в приближении к нашей Позиции ночью и в неожиданном нападении на нее на рассвете.

Отряд Абдурахмана-паши в составе 5 батальонов, горной батареи и 2 эскадронов должен был выступить из лагеря первым около полуночи и составить крайний правый фланг атаки; он направлялся на высоты Кара-Яла, занятые лишь одним батальоном русских, и, овладев этим господствовавшим над всей позицией князя Бебутова пунктом, должен был на нем удерживаться.

Правая колонна под начальством Керима-паши в составе 1-й дивизии, силой в 19 батальонов, 16 эскадронов и 30 орудий, должна была выступить тотчас же вслед за отрядом Абдурахмана-паши и направиться к подошве Кара-Яла, поддержать впереди идущие войска и, когда они завладеют ближайшими отрогами горы, развернуть боевой порядок влево от них.

Левая колонна под командой генерала Кмети в составе 2-й дивизии, силой в 22 батальона, 22 эскадрона и 48 орудий, выступив вслед за правой, должна была взять направление от Хаджи-Вали на Ангедери, придерживаясь высот, и выстроить свой боевой порядок в уступной форме справа, примыкая к левому флангу первой дивизии. Артиллерия, массированная в четыре большие батареи, должна была занять интервал между обеими дивизиями, имея за собой общий резерв в составе 4 батальонов и 2 кавалерийских полков; к общему же резерву присоединялись и те части первой дивизии, которым не хватит места при развертывании боевой линии.

Башибузуки около 8000 человек двигались на обоих флангах боевого порядка.

Таким образом, отряд князя Бебутова должен был быть атакован с левого фланга и с центра при одновременной угрозе значительных масс башибузуков с правого фланга и с тыла.

Французские агенты указывают на очень слабый состав турецких батальонов, по 400 человек в каждом, и общую численность армии Зафира-паши, принявшей участие в сражении при Кюрюк-Дара, определяют в 26 тысяч регулярных войск и 8000 - 10 000 милиции. По нашим донесениям, численность турецкой армии доходила до 60 000 человек, что следует признать преувеличенным.

Разбирая этот составленный иностранным штабом мушира Зафира-паши план атаки отряда князя Бебутова, следует заметить, что идея его состояла в демонстрации против нашего левого фланга с целью захвата наиболее важного пункта позиции склонов Кара-Яла, которые доминировали над всем полем сражения; далее, удерживая эту опорную точку в своих руках, турецкая армия должна была заходить около нее, как на оси; осажденный назад уступом левый фланг имел целью бить во фланг наши батальоны, если бы они, как предполагали турки, пытались сбить их с Кара-Яла. К недостаткам этого плана надо отнести то, что он был сообразован только с тем образом действий князя Бебутова, который от него ожидали турецкие военачальники, что он вообще был очень сложен и в особенности сложен для внезапного нападения на рассвете после ночного марша; место развертывания боевого порядка было выбрано очень близко от нашей позиции, так что при некоторой активности в действиях князя Бебутова турки не могли бы спокойно развернуться и должны были бы вступать в бой по частям, что в действительности и случилось, и, наконец, этот сложный план совершенно не соответствовал малой подготовке турецких войск к маневренным действиям.

В результате вышло то, чего и следовало ожидать. Части опаздывали с выступлением, отставали, сбивались с дороги, были биты по частям, не выказали стойкости, и главная, более сильная, левая колонна вошла в дело лишь тогда, когда правая колонна была разбита и бежала во главе с большинством своих начальников; на долю левой колонны досталось только прикрытие отступления правой, что ею и было сделано с большим искусством.

Князь Бебутов, узнав о приготовлении турок к выступлению, отдал 23 июля вечером приказание своему отряду готовиться к движению налегке; палатки и обозы были отправлены в вагенбург, для защиты которого были оставлены саперный батальон, 10 орудий и большое количество вооруженных нестроевых.

Так как начальнику отряда совершенно не была известна цель движения турок, т. е. предполагали ли они атаковать нас или отступать на Каре, то князь Бебутов решил в первом случае предупредить противника в поле, а во втором идти по прямой дороге к Карсу через Мешко и ударить ему во фланг.

Перед рассветом 24 июля отряд наш вытянулся на позиции и приготовился к движению. Впереди стал авангард - стрелковый батальон, 3 сотни казаков и 2 сотни охотников-милиционеров. За ним пехота, подразделенная на два эшелона, и каждый эшелон, построенный в две колонны на интервале в 200 шагов. В первом эшелоне, которым начальствовал генерал Кишинский, следовало 7 1/2 батальона и 24 пеших орудия; за ним следовали парки под прикрытием двух батальонов, 4 орудий и сотни казаков и за парками - второй эшелон генерала Фетисова в составе 7 1/2 батальона и 16 орудий. Конная мусульманская бригада шла с левой, а с сводно-линейный казачий полк с правой стороны пехоты на высоте передовых колонн. Регулярная кавалерия с конной артиллерией шли за пехотой.

Всего наши силы состояли из 18 батальонов, 20 эскадронов, 44 пеших и 20 конных орудий и 26 сотен иррегулярной кавалерии общей численностью около 18 тысяч человек.

Перед рассветом отряд наш двинулся по направлению на Мешко, и наши передовые цепи, пройдя версты три, заметили с первым утренним светом на волнистой равнине, отделявшей нас от турецкого лагеря, движущиеся навстречу нам массы. В то же время на отрогах Кара-Яла, где был наш редут, не занятый нами по случаю перехода в наступление, обрисовались кучи пеших и всадников. В первые минуты можно было думать, что турки выслали вперед башибузуков, чтобы прикрыть свое отступление, но когда совершенно рассвело, можно было ясно рассмотреть длинные колонны наступающих турок.

Князь Бебутов приказал линейным казакам рассыпать цепь, кавалерии выдвинуться вперед, а пехотным колоннам зайти правым плечом и стать на позицию. Местность, на которой мы готовились принять сражение, была довольно ровная и совершенно голая; не было даже ни единого строения и ни одного куста. Единственным опорным пунктом была гора Кара-Ял, на которой, по крутости ее склонов, можно было стоять, но не маневрировать. В том месте, где столкнулись головы обеих армий, от Кара-Яла отделяется широкая, но мелкая лощина, которая пересекает поле сражения дугой, выгнутой к стороне турок, и на нашем левом фланге сливается с низиной. Наша передовая кавалерия развернулась на ближайшем берегу лощины и этим обозначила фронт нашего будущего боевого порядка протяженностью около трех верст. Князю Бебутову очень важно было удержать этот берег лощины за собой, и, чтобы неприятель не успел нас опередить, он приказал драгунам выдвинуться вперед и удерживать турок. В свою очередь кавалерия противника заняла противоположный берег лощины, к которому спешили его головные пехотные части. Таким образом, мы старались занять внутреннюю сторону лощины, что нам давало преимущество сосредоточения и легкость поддержки обоих флангов; турки же стремились занять внешнюю сторону лощины, что им давало положение охватывающее, позволяло обстреливать нас перекрестным огнем, но заставляло растянуться и затрудняло взаимную поддержку.

Князь Бебутов быстро оценил обстановку и, видя растянутое положение турецкой армии по огромной дуге, которая, когда их левый фланг вошел в линию, доходила до восьми верст, решил прорвать центр армии Зафира-паши. Первоначально следовало оттеснить правый фланг турок, который, опираясь на гору Кара-Ял, доминировал над нашей позицией; обеспечив себя с этой стороны, прорвать дружным натиском центр турок, уничтожить его, пользуясь медлительностью движения левого крыла противника, после чего обрушиться на это последнее. Так рисовал в своем донесении князь Бебутов составленный им план, и так в действительности произошло сражение при Кюрюк-Дара. Но на самом деле план этот не был да и не мог быть сообразован сразу, так как о движении запоздавшей левой колонны турок в начале боя нам не было известно. Он развился постепенно, и заслуга князя Бебутова заключается именно в том, что он во все периоды этого случайного боя быстро ориентировался и выбирал вполне соответствующую цель для нанесения удара, сосредоточивая туда и возможно большие силы.

Наши пехотные колонны, исполняя данное им указание, зашли правым плечом и стали на указанной позиции, имея в первой линии Белевский и Ереванский полки, а за ними, во второй линии, в резервных порядках Тифлисский гренадерский и Тульский. Батареи выехали в интервалы первой линии. Два батальона Рижского полка остались с парками сзади. Шесть эскадронов новороссийских драгун и сводный линейный Казачий полк с донской батареей N 6 стали на правом фланге, а остальная кавалерия в резерве.

Вслед за этим князь Бебутов образовал под начальством генерала Белявского отряд из 5 батальонов и 8 орудий с приказанием штурмовать Кара-Ял и выбить оттуда турок, а для прикрытия этой атаки справа были выдвинуты вперед 16 эскадронов и 6 сотен. Через несколько минут на поддержку генерала Белявского были двинуты два батальона Тульского полка, а гренадерская бригада, назначенная для удара против неприятельского центра, выдвинулась вперед, на окраину лощины.

Артиллерия правофланговой турецкой дивизии еще четверть шестого открыла огонь, который, по дальности расстояния, не наносил нам вреда; к 6 часам утра дивизия Керима-паши вошла в линию, и его артиллерия подалась вперед и стала наносить нам существенные потери. Тем временем отряд генерала Белявского шел позади первой линии атаки Кара-Яла, обстреливаемый с этой горы огнем штуцерных и батареи, а также артиллерией Керима-паши во фланг и почти в тыл. Штурмовать гору при таких условиях было крайне трудно, а потому князь Бебутов послал приказание гору не атаковать, так как турки, на ней расположенные, не могли нам нанести большого вреда, а приказал отбить только неприятельские войска, сосредоточенные у подошвы горы. Поэтому генерал Белявский зашел левым плечом вперед и занял позицию у подошвы горы, открыв огонь батареей и штуцерными.

Как только пехота Белявского дала нашей кавалерии опорную точку, начальствовавший здесь кавалерией генерал Багговут приказал тверским драгунам атаковать главную батарею правого фланга турок, причинявшую нам большие потери. Драгуны кинулись вперед молча, без "ура", равняясь, как на параде, под картечью двух батарей, бивших с фронта и с фланга; только строй их медных касок сверкал посреди пыли. Турки не выдержали этой безмолвной атаки. Батальоны были отброшены, прислуга изрублена, и драгуны были на орудиях. Но в это время из резерва вылетела масса башибузуков, а за ними повернули обратно отброшенные батальоны и бегом направились к оставленным орудиям. Драгуны дружным натиском изрубили и этого нового врага. Исполнив свою задачу, доблестный полк, находясь один среди всей дивизии Керима-паши, повернул назад и, проскакав с четырьмя турецкими орудиями под огнем двух линий неприятельской пехоты, выстроился за нижегородскими драгунами.

Турки, видя стремительную атаку нашей кавалерии, хотели отвлечь ее натиском со своей стороны на соседнем пункте. Они двинули на колонны белявского полка три штуцерных батальона с артиллерией, а правее, у подошвы горы, - улан. Наш левый фланг должен был перейти к обороне, и чувствовалось, что ему может не удастся устоять против стремительного натиска турок. Вблизи расположенные нижегородские драгуны, заметив это, кинулись на линию штуцерных батальонов и осадили их немного; передние шеренги турок валились под ударами шашек одна за ругой, но штуцерные батальоны стояли как львы. Смыкаясь на телах товарищей, они бились штыками и отбивались от драгун. Тогда на помощь нижегородцам вынесся вперед дивизион 7-й донской батареи есаула Кульгачева. Промчавшись мимо драгун, он снялся перед средним турецким батальоном и ударил картечью. Турки не колыхнулись, но их батальный огонь перебил у Кульгачева почти всю прислугу и лошадей. Два крайних орудия удалось вывезти, а на остальные моментально насела неприятельская пехота. С этой минуты начинается единоборство нижегородских драгун с турецкими штуцерными батальонами из-за орудий. Драгуны рубились почти на месте под сыпавшимся на них штуцерным огнем, не отходя для возобновления атак далее 100 шагов. Командир полка князь Чавчавадзе, стоя впереди всех, указывал шашкой своим людям пункты, куда нужно бросаться. По этому немому призыву взводы в 15 и 20 человек врезывались часто без офицеров в неприятельскую пехоту и "умирали или оставались победителями". На помощь нижегородцам подоспели вернувшиеся после своей атаки тверские драгуны, но штуцерные батальоны не подались ни на шаг и... все легли на месте. Дорого достался этот блестящий подвиг и нижегородцам. Из 33 офицеров этого полка, бывших в строю, выбыли в борьбе со штуцерными батальонами 23. Тем временем генерал Белявский справился с уланским полком и пошел в штыки на правый фланг турецкой пехоты. Нижегородцы вновь понеслись в атаку. Весь фланг неприятеля после этого дал тыл, и в 8 часов утра дело здесь было окончено. Преследовать дивизию Керима-паши не представлялось возможным, так как в это время входила уже в линию левая турецкая колонна генерала Кмети и угрожала нашему правому флангу; туда спешно был направлен генерал Багговут с дивизионом Тверского полка и тремя сотнями казаков.

В то время когда отряд генерала Белявского отправился против Кара-Яла, гренадерская бригада расположилась в боевом порядке в центре. В первой линии стал Ереванский полк, имея три батареи в интервалах между батальонами; во второй линии Тифлисский полк, имея за левым флангом в резерве два батальона Тульского полка и сзади с парками два батальона Ряжского полка.

Когда разгорелось дело у генерала Белявского, князь Бебутов двинул вперед гренадерскую бригаду для прорыва самой сильной части боевого порядка турок - их центра. В семь часов бригада и три батареи двинулись вперед под общим начальством первоначально генерала Бриммера, а потом князя Барятинского, спустились в лощину и заняли позицию в 450 саженях от противника. Турки обратили сюда огонь всего своего центра. Их дугообразное расположение позволяло наши выдавшиеся части обстреливать ближним перекрестным огнем. Бригада медленно и стройно подвигалась вперед под страшным огнем турецких батарей и штуцерных, которые на нее обратили все свое внимание и выдвинули, кроме того, сюда свою кавалерию. Для защиты от последней пришлось удвоить батальоны правого фланга первой линии.

Положение центра оставалось трудным до тех пор, пока правый фланг турок не дал тыла. Тогда князь Барятинский повел бригаду в атаку напролом. Атакующая линия, стройно и не ускоряя движения, подошла к неприятелю на 60 саженей. Наши батареи мгновенно снялись с передков и осыпали противника картечью, но он не дрогнул и в двойных против наших гренадер силах с гиком двинулся в штыки. Здесь завязался бой на штыках, и враги были до того стойки с обеих сторон, что этот штыковой бой продолжался против обыкновения очень долго, и наши батальоны с трудом продвигались вперед, пока им не удалось уничтожить лучшие турецкие батальоны, бывшие в первой линии; после этого остальные батальоны повернули и обратились в беспорядочное отступление. В наиболее трудной обстановке оказались наши правофланговые батальоны, при которых находился князь Барятинский и которым приходилось бороться не только с пехотой, но и с постоянно наскакивающей на нее кавалерией.

Здесь князю Бебутову пришлось пустить для содействия пехоте в атаку свой личный конвой, который прогнал улан и облегчил положение фланговых батальонов гренадер. В 9 часов утра центр турок был прорван; преследовать их нельзя было за отсутствием у нас в этом месте кавалерии и ввиду того, что левое крыло турецкой армии было еще в полном порядке.

В то время когда правый фланг турок бежал, а в центре дела приняли решительный для турок оборот, к полю сражения начала подходить левая неприятельская колонна, которая сбилась с указанного ей пути и вместо того, чтобы выйти против нашего центра и развернуться рядом с правой колонной, взяла влево и грозила охватить наш фланг. Этой колонне предшествовали массы башибузуков, поддержанные регулярной кавалерией и конной артиллерией.

С самого начала боя здесь у нас находилось шесть эскадронов новороссийских драгун с донской N 6 батареей, а потом еще подошло 9 сотен линейных казаков. На самой оконечности, намного правее казаков, стояло 10 сотен милиции.

Неприятельские башибузуки старались энергично теснить наших милиционеров и зайти в тыл боевому порядку князя Бебутова. К 8 часам утра турки отчасти выставили на своем левом фланге, отчасти скрыли там в складках местности от 14 до 16 батальонов, три батареи и несколько уланских полков. Тогда князь Бебутов двинул на свой правый фланг шесть рот Ряжского полка и 4 орудия, прикрывавших парки, и приказал прибывшему сюда генералу Багговуту с дивизионом тверских драгун, тремя сотнями казаков и ракетами принять начальство над правым флангом.

В это время дело здесь обстояло в таком положении. Две сильные турецкие батареи громили перекрестным огнем фронт нашей кавалерии; их пехота стояла в несколько линий на близкий пушечный выстрел; массы башибузуков, поддержанные регулярной кавалерией, полком пехоты и батареей, обходили и теснили оконечность нашего правого фланга. Время дальше нельзя было терять, и генерал Багговут перешел в наступление.

Шесть рот Ряжского полка были поставлены в двух местах позади нашей иррегулярной конницы как опорные пункты. Чтобы хоть немного осадить башибузуков, генерал Багговут приказал бросать ракеты. Турки шарахнулись, а наша кавалерия пошла, не теряя ни минуты, в атаку. Вся масса башибузуков была сразу сбита и бежала врассыпную; подошедший на помощь уланский полк был также смят, а в конной батарее изрублена прислуга и захвачено три орудия. Но пехотный полк, поддерживавший кавалерию, стоял крепко. На него пошли в штыки несколько рот Ряжского полка, но, встреченные сильным огнем, приостановились. Тогда турецкие батальоны сами пошли на них в штыки.

Видя это, дивизион тверских драгун бросился в шашки и заставил пехоту повернуть назад, а ряжские роты вновь перешли в наступление. По словам князя Бебутова, турецкий пехотный полк, медленно отступая, выказал такое сопротивление, какое могут оказать только люди храбрые. Он начал бросать ружья лишь после того, когда, взойдя на холм, увидал себя окруженным со всех сторон.

Между тем князь Бебутов, видя, что центр турок прорван, что князь Барятинский с отрядом генерала Бриммера зашел уже правым плечом вперед и стал в тылу запоздавшей с отступлением левой колонны турок, решил ввести в дело последний резерв - два батальона Тульского полка, 8 орудий и 4 эскадрона новороссийских драгун. Став во главе этого отряда, маститый воин князь Бебутов лично повел его против сопротивлявшегося еще противника и довершил полное поражение армии мушира Зафира-паши.

В первом часу дня прекратилось преследование ввиду полного изнеможения людей и лошадей. Войскам на всех пунктах был дан сигнал сделать привал. Некоторые части дрались не менее семи часов; изнуренные в этом кровавом бою, люди должны были отдыхать на совершенно безводном поле.

До неприятельского лагеря оставалось еще не менее десяти верст, и князь Бебутов прекратил преследование, занявшись приведением в порядок материальной части.

Благодаря этому остатки неприятельской армии, несмотря на совершенное ее поражение, успели спастись, собрались к Карсу и послужили основанием для новых формирований.

Трофеями победы были 15 орудий с 16 зарядными ящиками, шесть знамен и штандартов, множество оружия и свыше 2000 пленных. Общие же потери турок князь Бебутов определил, по донесениям лазутчиков, приблизительно 10 000, не считая разбежавшихся башибузуков. Примерно эта же цифра обозначена и в донесении французского агента маршалу С.-Арно.

Победа при Кюрюк-Дара не могла и нам дешево обойтись. Всего выбыло из строя 3054 человека, в том числе 599 убитыми, 1972 ранеными и остальные контужеными.

Князь Бебутов в награду за эту победу был награжден в чине генерал-лейтенанта орденом Св. Андрея Первозванного.

Сражение у Кюрюк-Дара представляет собой редкий случай полного поражения противника исключительно на поле сражения без преследования. И это поражение действительно было полное, даже по свидетельству наших врагов. "Вчера, - писал генерал Кмети на другой день после сражения английскому консулу в Эрзеруме Брандту, - мы потерпели страшное поражение от русских; у нас до 3000 убитых, 2000 взято в плен, и мы бежали в большом беспорядке в Каре".

Французский консул в Эрзеруме, донося маршалу С.-Арно о прибытии остатков Анатолийской армии к Карсу, выражал мысль, что эта армия может впредь выступить из крепости для того только, чтобы отступить к Эрзеруму. Он умолял французского главнокомандующего о скорейшей присылке в Малую Азию французской дивизии, для которой он считал более выгодным наступать через Трапезунд и Эрзерум, чем через Батум, где она станет жертвой изнурительных лихорадок.

Между тем союзные главнокомандующие и их правительства были сильно озабочены судьбой Анатолийской армии. Удачные действия ее могли очень облегчить их операции на Дунае и в Крыму, а вместо этого приходилось думать о том, чтобы спасать турецкую армию в Азии. Маршал С.-Арно, лорд Раглан и представители западных держав в Константинополе все зло видели в интригах, которыми опутали Зафир-пашу масса офицеров всех национальностей, наводнивших главную квартиру мушира. Они предлагали турецкому правительству отозвать всех этих офицеров и поручить начальствование всеми вооруженными силами в Азии одному лицу. Союзники указывали как на желаемого кандидата на венгерского генерала Клапка. Но между турецким военным министром Риза-пашой и лордом Редклифом существовала такая непреодолимая ненависть, что Риза-паша в пику английскому послу на это предложение не согласился. Он со своей стороны рекомендовал поставить во главе Азиатской армии двух лиц - французского и английского генералов. Такая двойственность в командовании армией не могла быть принята союзными главнокомандующими, и вопрос о подкреплении Анатолийской армии был отложен.

Подобное состояние противника ускользнуло от внимания князя Бебутова, и он продолжал настаивать на необходимости отойти нам к своим пределам. Силы турок были им очень преувеличиваемы, так же как преувеличивалась и возможность удара союзников со стороны Батума, и князь Бебутов отказывался действовать наступательно против Карса".

4 августа войска наши начали постепенно отходить к своим границам и в ноябре расположились на зимние квартиры у Александрополя.

Содействие туркам и их союзникам со стороны горцев выразилось далеко не в той степени, на которую они могли рассчитывать. Главной причиной такого разочарования было полное незнание союзниками того, что же представляли собой наши враги на Кавказе. Даже щедрое снабжение горцев оружием не принесло той пользы, которую ожидали от этого, так как усовершенствованные французские ружья были горцам незнакомы. Только летом 1854 года начинается обоюдное знакомство союзников и предводителей мятежных племен Кавказа. К маршалу С.-Арно в Варну прибыла на совещание целая масса предводителей горцев, с которыми он ничего не мог поделать. Каждый из них не думал об общем деле, а лишь старался использовать выгодный случай для своих личный целей. Турки посылкой на Кавказ своих агентов, которые должны были работать в пользу признания горцами оттоманского владычества, еще более увеличивали смуту и местные интриги. С.-Арно отказался от поддержки всех мелких народностей Кавказа и высказал мысль о необходимости оказывать помощь лишь Шамилю, который только и мог объединить борьбу на Кавказе и представлять грозную для нас силу. Но туркам не улыбалось такое усиление могущества Шамиля, и между оттоманским правительством и имамом происходили постоянные недоразумения, которые очень портили дело.

Шамиль открыл свои действия только в июле нападением на левый фланг Лезгинской кордонной линии. 2 июля он перевалил через снеговой хребет в Кахетию и, овладев двумя башнями, занятыми нашими горными караулами, направился по прямой дороге к Тифлису. Геройская защита селения Шильд кахетинской милицией под начальством подполковника князя Чавчавадзе остановила стремительное наступление Шамиля, а быстрое сосредоточение в окрестностях Шильд и Кварели отряда в 6 батальонов, 4 эскадрона и 2 сотни при 14 орудиях заставило его отступить в горы, ограничившись разорением нескольких селений Телавского уезда.

Это, собственно, было самое удачное из всех дел Шамиля в 1854 году как по тому впечатлению, которое произвело на осторожные кавказские власти намерение имама двинуться к Тифлису, так и по небольшому, но наделавшему много шума эпизоду захвата в плен в Цинодалах семейства князя Чавчавадзе и княгини Орбелиани.

Как только обнаружилось намерение Шамиля напасть на Лезгинскую линию, начальники войск, расположенных в Чечне, на Кумыкской площади и в северном Дагестане, вторглись в собственные пределы мятежников. 29 июня полковник барон Николаи произвел удачное движение вверх по реке Ярыксу, а несколько дней спустя, 11 июля, - в землю ауховцев. Генерал-майор барон Врангель истреблял с 1 по 15 июля хутора и запасы чеченцев, а генерал-лейтенант князь Орбелиани проник в центр сала-таусцев и разорил многолюдное селение Буртунай. Этими наступательными действиями нам удалось отвлечь из главного скопища Шамиля значительную часть горцев, поторопившихся на защиту своих жилищ.

В августе генерал барон Вревский 2-й проник смелым и быстрым движением в недра горной страны Ако, взял штурмом укрепленный аул Ваучи и предал его совершенному истреблению вместе с соседними селениями. Движение это, угрожавшее местопребыванию Шамиля - Веденю, отозвалось и на южной покатости гор. Многие кахетинские семейства воспользовались общей тревогой, чтобы беспрепятственно перейти к нам.

Шамиль, потерпев всюду неудачи, должен был до осени оставаться в бездействии, между тем как многие из подвластных ему племен, лишенные жилищ и способов пропитания, искали нашего покровительства. Тогда Шамиль решился, в надежде поддержать свое поколебленное влияние в горах, напасть на аул Исти-су, находившийся у подошвы Качкальковского хребта и населенный выходцами с гор. 3 октября многочисленное скопище горцев с 8 орудиями атаковало под предводительством сына Шамиля означенное селение. Но геройская защита редутов ротой Егерского князя Чернышева полка дала возможность жителям удержаться в селении до прибытия подкреплений, а неожиданное появление на фланге противника барона Николаи с отрядом в 1 1/2 батальона, 14 сотен и

5 орудий обратило горцев в общее бегство.

Во Владикавказском округе были также приняты при первом известии о сборе Шамилем отряда необходимые меры для обеспечения зашиты Военно-Грузинской дороги. Произведенное горцами

6 октября стремительное нападение на редуты Нетхойский и Ач-хойский было отражено с полным успехом, и неприятель при отступлении понес существенные потери при переправе через реку Гехи. После этих неудач Шамиль до конца года ничего более не предпринимал.

Магомет-Аминь обнаружил еще менее решительности и только в половине ноября задумал броситься на Лабу. Но при первом известии о сборе горцев генерал Евдокимов двинулся с отрядом в 4 1/2 батальона и 18 1/2 сотни при 14 орудиях вверх по реке Белой и овладел сильно укрепленным аулом Джан-Клычев, где истребил заготовленные значительные запасы.

В середине ноября командующий войсками на Кавказской линии генерал-лейтенант Козловский снова вторгся с 6 батальонами и 18 сотнями при 18 орудиях в земли подвластного Магомету-Аминь населения и истребил 17 аулов.

В Черномории в продолжение всего года не было никаких покушений ни со стороны непокорного горского населения, ни с моря. Неприятельские крейсера ограничивались рекогносцировками перед Новороссийском и Анапой, а 30 октября обстреливали наш пост на Джимитейской косе.

Таким образом, 1854 год, встреченный кавказскими властями с таким страхом даже за сохранение наших там владений, благополучно миновал, но и не дал тех результатов в отношении общих итогов кампании, на какие император Николай был вправе рассчитывать, сосредотачивая на Кавказе значительную часть своих вооруженных сил.

Глава XXI. Действия в 1854 году в Балтийском и Белом морях и в Тихом океане

Осложнение отношений с морскими державами, вызванные нашей распрей с Турцией, заставили императора Николая подумать об обороне тех частей государства, который могли подвернуться нападению морских сил наших возможных врагов. Вековое преимущество Англии и Франции на море заставляло предполагать, что эти державы, направив большую часть своих средств на главный театр военных действий, будут иметь возможность отрядить внушительные эскадры и на другие пункты нашей морской границы. Наиболее для них важным в этом отношении, а для нас наиболее опасным являлось Балтийское море, в котором была сосредоточена большая часть русского флота, русской торговли и которое приводило непосредственно к воротам столицы государства - Петербургу. Не только нанесение решительного удара в этом направлении, но даже простая угроза со стороны Балтийского моря не могли остаться бесследными для России и должны были отвлечь значительную долю ее внимания и сил от юга, против военного и политического могущества, на котором готовились открыто бороться с нами Англия и Франция.

Естественно поэтому, что одновременно с ходом дипломатических переговоров, все более и более приближавших нас к разрыву с морскими державами, вставал во всей своей грозной силе и вопрос об обороне Балтийского моря и подступов к столице.

Насколько нам удалось проследить, работа в этом направлении при подготовке к кампании 1854 года велась без общего руководства, отдельно по отношению к борьбе на море и к обороне Балтийского побережья. Первое являлось исключительно сферой морского ведомства, которое исходило из заключения, что все, касающееся берегов, обдумано военно-сухопутным ведомством и принимало как вводную данную полную их обеспеченность. Со своей стороны, Военное министерство находилось под впечатлением могущества нашего Балтийского флота, силы Кронштадта и признаваемой неспособности парусного флота к производству быстрых высадок значительных армий. Такой взгляд переносил центр тяжести предстоявшей борьбы на флот, при условии обеспечения длинной береговой полосы Балтийского моря от поползновений сравнительно незначительных неприятельских десантов и защиты от покушений с моря наших крепостей и других важных в военном отношении пунктов.

Однако дальнейший ход событий заставил взглянуть на дело иначе. Обширные морские и сухопутные средства, которые западные державы собирали для действия не только в Черном, но и в Балтийском море, приготовление этими державами сильных десантов, а главное, все более и более выясняющееся значение винтовых двигателей, которое умаляло активную силу нашего флота, заставляло опасаться возможности серьезных поползновений против наших берегов. С другой стороны, практика выявила необходимость тесной связи между подготовительной работой на море и на суше, к чему последовательно, путем опыта, мы и пришли по отношению обороны Балтийского побережья.

В течение зимы 1853/54 года жгучим оставался вопрос с способе действий нашего Балтийского флота на случай разрыва отношений с западными державами.

Первым затронул этот вопрос адъютант молодого генерал-адмирала князь Голицын в своей записке, относящейся к октябрю 1853 года.

Автор записки сомневался в том, чтобы Балтийский флот мог вступить в открытый бой с англичанами ввиду несовершенства наших судов и неопытности офицеров и матросов, хотя и уверял, что "девять десятых наших моряков своей смелостью и самодеятельностью вознаградят материальные недостатки и если не вполне отразят покушение неприятеля, то, по крайней мере, не дешево отдадутся ему". При столкновении же в Балтийском море и в Финском заливе наш флот, по словам князя Голицына, всегда будет иметь перевес перед английским благодаря знанию местности, господствующих течений и ветров.

Автор, задаваясь вопросом о том, чего нам надо более всего опасаться при вторжении английского флота в Балтийское море, отстранял возможность разрушения столицы, огражденной "неприступным Кронштадтом, бесчисленными мелями и громадным гарнизоном", а также высадки десанта на любой пункт балтийского берега, "так как десятки тысяч войск во всякое время отразят или вовсе уничтожат неприятеля". Он ставил конечную цель нашему флоту оградить балтийскую торговлю и для этого предлагал, не теряя времени, послать две дивизии кораблей, готовых идти в море, в сопровождении всех пароходов, одну в Зунд, другую в Большой Бельт. Укрепив, таким образом, оба пролива, выслать все пароходы к Готенбургу для разведки, чтобы, выяснив, куда направится неприятельский флот, перебуксировать свободные корабли к тому проливу, которому он будет угрожать, и встретить противника в два огня.

Мы не остановились бы на изложении этой весьма односторонней записки, если бы не имели доказательств, что она произвела известное впечатление, так как была послана на заключение таким лицам, как генерал-адъютант Литке и князь Меншиков. Литке, убежденный в том, что английский флот будет преследовать в Балтийском море более существенные цели, чем уничтожение нашей торговли, доказывал генерал-адмиралу фактическую невозможность заградить пролив Большой Бельт, имеющий расстояние между берегами до 6 итальянских миль и ширину фарватера до 4 миль. Такая попытка должна повести к прорыву заграждения и к необходимости принятия для нашего флота открытого боя в самой невыгодной обстановке. Князь Меншиков со своей стороны полагал, что нашу оборону необходимо сосредоточить в Финском заливе, где флоту держаться соединенно, заняв такую выжидательную позицию, как, например, у Наргена, откуда можно было бы сняться разными путями и выйти на ветер неприятеля под береговым заслоном. При решительном же превосходстве противника флоту полезнее закрыться шхерами, где выгоднее принять сражение на якоре.

29 декабря 1853 года государь изложил в собственноручной записке на имя великого князя Константина Николаевича следующие свои мысли по поводу предстоявших в Балтийском море действий:

"При могущем быть появлении в Балтике соединенных флотов Англии и Франции предмет их может быть:

1) выманить наш флот в море и уничтожить его;

2) атаковать Ревель, Свеаборг и Кронштадт;

3) сделать высадку в Финляндии или Остзейских губерниях. Обращаясь к первому пункту, рождается вопрос: должны ли илиможем ли встретить флоты нашим и где, или не благоразумнее ли флот наш не высылать до того, покуда неприятельские не потерпят от атак на наши порты, и в таком случае где и как поставить наши дивизии.

Преимущество паровых кораблей лишит нас возможности с парусным флотом надеяться на выгодный бой, не говоря уже о числительном превосходстве неприятельских кораблей.

Казалось бы, что должно предпочесть флот держать за гаванями до удобной минуты. Но где? В Свеаборге рейд не доступен неприятельским выстрелам, и там дивизия наша удобно стать может на рейде, усиливая своей артиллерией огонь крепости и батарей против входов.

Но в Кронштадте сего удобства нет, и двум дивизиям стать трудно за военной гаванью, разве не в полном вооружении по мелководью. Стать же на большом рейде было бы невыгодно, препятствуя только свободному действию фортов и батарей.

Потому полагаю, что иного ничего не остается, как, при известности приближения неприятеля, вывести весь флот из гаваней и поставить на северной стороне в одну или две линии, по направлению в Лисину косу, оставив одни фрегаты на малом рейде.

Канонерские лодки вооружить и, снабдив экипажами с кораблей, поставить в первой линии перед кораблями, вдоль терассного запружения.

Когда же неприятельские флоты после неудачной атаки на Кронштадт отступят, тогда помощью пароходов сейчас вывести флот за рейд и преследовать неприятеля по удобству".

Император Николай повелел запросить по этому вопросу мнение князя Меншикова.

Ближайшим последствием высказанных государем мыслей, а также записки князя Голицына и последовавшего обмена мнений было поручение молодого генерал-адмирала, данное наиболее выдающимся адмиралам, высказать их заключение по поводу предстоящего действия Балтийского флота. Сводка этих мнений по самому существу своему должна представлять особый интерес, почему мы и остановимся на ней несколько подробнее.

Записка вице-адмирала Меликова, который с 1832 года не соприкасался со строевой деятельностью наших морских сил, является целым обвинительным актом администрации Балтийского флота за истекшую четверть века. Изложив все те огромные реформы, которые сделал в начале своего царствования император Николай, пожелавший, по словам французского адмирала Jurien de la Graviere, допустить роскошь иметь в мирное время вполне готовый боевой флот, Меликов переходит к изложению тех результатов, которые должен был дать Балтийский флот как следствие отеческих забот и щедрот государя. "Ныне, - пишет Меликов, - протекло более четверти столетия с того времени, как началось преобразование флота, и, следовательно, можно ожидать, что теперь Россия имеет флот боевой в полном смысле слова, т. е. что корабли наши построены по образцам, признанным наилучшими, и в морских качествах и силе не уступают иностранным; что к нашим кораблям применены все усовершенствования, какие только могли изобрести наука и опыты морских держав, что мы знакомы со всеми усовершенствованиями, до кораблестроения, кораблевождения, пароходства и артиллерии относящимися, и что у нас подвергнуто испытанию и принято всякое полезное по сим частям нововведение, так что мы ни в чем не отстали от других флотов; что мы и без иностранцев в состоянии изготовлять паровые машины и все предметы для флота и что Ижорский завод наш может в этом отношении соперничать с лучшими заведениями подобного рода в Европе; что военные наши порты недоступны для неприятеля и снабжены в изобилии запасами всякого рода; что учебный комитет озаботился о распространении между нашими офицерами всех познаний по части морской тактики и стратегии, почерпая оные из лучших сочинений, и что, следовательно, наши офицеры находятся на той же степени образования, как французы и англичане. Одним словом, что Россия силой и достоинством своего флота возведена в полной мере на степень первоклассной морской державы, и в сих видах она смело может принять вызов хотя бы всех морских держав, против нее соединившихся, потому что 27 сильных и надежных линейных кораблей с полным комплектом экипажей, хорошо приученных к морскому делу, в кругу своих портов и близости подкреплений, составляют силу неодолимую".

Мы уже знаем, что мечты вице-адмирала Меликова были далеки от действительности.

Исходя из заключения, что флот наш находится в таком блестящем состоянии, в каком "вправе ожидать государь и отечество", Меликов полагал, что лучше всего встретить неприятеля при входе в Финский залив и принять сражение, если только противник численно не очень будет нас превосходить. Автор записки шел еще дальше и полагал, что "при том совершенстве, в каком долженствовал быть наш флот, мы могли бы прямо идти на порты опаснейшего врага и истребить его силы прежде, чем они будут соединены и готовы к делу". Но если бы, писал дальше Меликов, флот наш оказался не таким, каким ему надлежало бы быть, то следовало бы ртделить совершенно исправные суда, усилить их бомбическими пушками, "представляющими в искусных руках самое надежное средство", и из этой части судов образовать действующий флот, готовый вступить в дело с неприятелем, если его силы не будут значительно превосходить наши. Остальные же суда будут составлять резерв флота, который может вступить в дело тогда, когда неприятельские корабли потерпят повреждение и потеряют часть своей прежней силы.

Переходя далее к тому случаю, когда численное превосходство неприятеля совершенно не позволит нам надеяться на успех, вице-адмирал Меликов полагал не подвергать флота бесполезным потерям неравного боя и не давать неприятелю легкого торжества. Пока флот существует, писал он, неприятель едва ли осмелится предпринять какие-либо решительные действия против наших портов и берегов. Оставалось решить вопрос, в каком пункте выгоднее в таком случае расположить наши морские силы - в Кронштадте или в Свеаборге? Оставаться в Кронштадте значило передать весь залив на волю неприятеля и быть запертым в тесной блокаде; в Свеаборге же флот наш мог прикрыть все берега залива и лучше защищать Кронштадт и столицу, чем если бы он был расположен на Кронштадтском рейде. Ревель по своему положению при входе в Финский залив представлял бы для флота те же удобства, как и Свеаборг, и, кроме того, выгоду более расположенного к России народонаселения; но он был недостаточно укреплен, и деревянный мол его был подвержен большой опасности от брандеров. Меликов рекомендовал совершенно отказаться от Ревеля и выражал сожаление, что не приведена в исполнение мысль Петра Великого, наметившего постоянным местопребыванием нашего флота Балтийский порт, который самой природой предназначен для этой цели. Автор считал излишним говорить о Кронштадте в полной уверенности, что "миллионы, пожертвованные на укрепление этого оплота столицы, истрачены не напрасно". Однако, предполагая, что неприятель для скорейшего окончания войны может направить все свои усилия против этого пункта, он рекомендовал теперь же осмотреть Кронштадт и по возможности исправить все его недочеты. Князь Меншиков видел цель Балтийского флота в прикрытии своих портов и в поражении неприятеля, если бы он оказался слабее. Расположение на Кронштадтском рейде не удовлетворяло ни одной из этих задач, да, кроме того, и флот, на нем сосредоточенный, не находился в безопасном положении. На южном рейде западная оконечность линии флота могла быть уничтожена без возможности подкрепить ее другим флангом при благоприятствующем нападению юго-западном ветре. На северном же рейде флот не покровительствовался береговыми батареями, и сбитые корабли не имели возможности отступать. Поэтому князь Меншиков полагал, что флот следует держать в отдалении от Кронштадта. Если имелось в виду принять флотом сражение, маневрируя в открытом море, то он указывал как на пункт сосредоточения флота на остров Нарген; в случае же принятия боя на якоре можно было расположиться перед Свеаборгом на Миольском рейде, у Парклауда на Баре-Зундском плесе или восточнее Свеаборга за Седер-шхерами. Это расположение требовало обеспечить Свеаборг как базу предстоявших действий.

Генерал-адъютант Корнилов, исходя из заключения, что союзники навряд ли могут иметь в Балтийском море свыше 20 кораблей, рекомендовал разделить наш флот на две части: действующую - из 20 кораблей и резервную - из 8. Первую держать на одном из внешних рейдов Финского залива, наиболее недоступном для входа неприятеля и удобном для его укрепления, как, например, рейды на Баре-Зундском плесе у Парклауда. Такое грозное, по мнению

Корнилова, положение флота настороже всех наших северных морских заведений должно вполне оградить их от серьезных покушений со стороны неприятеля и вынудить его к блокаде в бурном незнакомом море, усеянном подводными камнями и мелями. Резервный отряд судов Корнилов предназначал для содействия обороне Кронштадта и Свеаборга, а Ревельский порт рекомендовал предоставить собственным средствам.

Генерал-адъютант граф Гейден ставил первой задачей нашему флоту соединение всех сил возможно ближе к выходу из залива и принятие боя под парусами с неприятелем, который будет в равных силах. Укрыться же на Свеаборгском рейде он полагал возможным лишь в том случае, если неприятельский флот будет в весьма превосходящих против нас силах. Граф Гейден полагал ввиду высказанного им мнения необходимым немедленно после вскрытия залива от льда соединиться эскадрам, зимовавшим в Кронштадте и Свеаборге, у острова Гогланд и оттуда безотлагательно следовать в крейсерство между Оденсгольмом и Гангутом. Все пароходо-фрегаты направить в Гангут, где им быть в полной готовности соединиться с флотом. Гребную флотилию отправить из Петербурга в Свеаборг и поставить ее по станциям в шхерах, отрядив часть в Абогские шхеры для наблюдения за Юнгферзундом и Гангутом. Для извещения о приближении неприятеля устроить телеграфную линию между Оденсгольмом и Дагерортом. Крейсируя, кончает граф Гейден, между Гангутом и Оденсгольмом, флот при помощи пароходов и телеграфа может быть во всегдашней готовности или встретить неприятеля в порядке, или же заблаговременно уклониться от боя.

Генерал-адъютант Литке полагал, что огромные приготовления западных держав имеют в виду нанесение нам сильнейшего удара истреблением флота и уничтожением больших морских заведений.

Поэтому нам предстоит роль исключительно оборонительная, для чего необходимо постараться сосредоточить весь флот вместе, и как на лучший в этом отношении пункт он указывал на Свеаборг. Соединенные там 23 - 25 линейных кораблей и 8 пароходов должны быть во всегдашней готовности на вылазку и поиск, на которые надо решаться не иначе как с верной надеждой на успех и вступать в дело с неприятелем, лишь имея значительный перевес в силах. При численном равенстве Литке признавал наш флот слабее английского как ввиду отсутствия винтовых двигателей и недостатка бомбических орудий с усовершенствованными разрывными зарядами, так и, главное, ввиду неопытности капитанов.

Литке полагал, что неприятель навряд ли решится атаковать Кронштадт с целью разорить его укрепления, если увидит, что нашего флота там нет. Это предприятие было бы для него очень рискованным при нахождении русского флота около Свеаборга в полной готовности к действию. Но для избежания всякого с этой стороны риска нам необходимо было обратить особое внимание на оборонительную силу Кронштадта, на усиление защиты малого рейда блокшифами и оставшимися кораблями, а северного фарватера фрегатами и другими мелкими судами. Автор записки не отрицал возможности покушения на Кронштадт также неприятельского флота совместно с десантом, так как паровые двигатели дают "такие способы перевозки и самой высадки войск, о которых в прежние войны и не помышляли". Для отражения такого десанта, приготовление которого неприятелю навряд ли удалось бы скрыть от нас, потребовалось бы по меньшей мере отрядить дивизию пехоты при 24 батарейных орудиях.

Если бы союзные эскадры появились в Балтийском море так скоро после открытия навигации, что не дали бы возможности соединиться нашим отрядам, зимовавшим в Кронштадте и Свеаборге, то роль нашего флота по необходимости делалась еще более пассивной. В таком случае адмирал Литке рекомендовал употребить часть судов на усиление обороны Кронштадтского рейда, а лучшие 12 кораблей поставить в три линии за военным углом в полной готовности воспользоваться первым благоприятным случаем и с помощью пароходов, поставленных за ними, выйти из своего оборонительного положения.

Контр-адмирал Истомин считал, что главным предметом действий союзников станет Кронштадт, против которого будет направлен десант, и рекомендовал принять меры обороны против этого нового сильного врага приморских крепостей.

Контр-адмирал Глазенап предлагал 20 кораблей соединить в Свеаборге, а остальные оставить в Кронштадте. Из первых выбрать 10 лучших 84- и 74-пушечных кораблей, придать к ним все 10 пароходо-фрегатов и образовать летучую эскадру, которая должна быть ежеминутно готова выйти в море, чтобы атаковать неприятельские эскадры меньшей силы, не удаляясь, однако, далеко от Свеаборга. Гребной флот разделить на две части - восточный отряд с главными силами около Роченсальма (Котка) и западный у Гангута. Оба отряда должны были охранять входы с моря, противодействовать попыткам неприятеля укрепиться в шхерах и охранять сообщение между Выборгом, Свеаборгом, Або и Аландскими шхерами.

Контр-адмирал Мофет, отметив, что наш флот уступает союзному в опытности и подготовке капитанов, в составе артиллерии, в отсутствии винтовых двигателей и в количестве пароходов, признавал, что мы можем принять бой под парусами при численном превосходстве наших кораблей над неприятельскими, а на якоре - и с флотом одинаковой численности. Исходя из заключения, что союзники будут иметь в Балтийском море превосходящие силы, Мофет также признавал, что действия нашего флота должны носить оборонительный характер. - Для этого его следовало разделить на две части - действующую, из 20 лучших кораблей, которую сосредоточить в Свеаборге, и резервную, которую употребить на усиление кронштадтских и свеаборгских морских укреплений. Гребную же флотилию разместить отрядами, при одном пароходе в каждом, в Аспо, Парклауде, Гангуте, Уте и в Аландских шхерах, между Дегербо и Редшфеном.

Все эти мнения были заслушаны в марте 1854 года особым советом под председательством великого князя Константина Николаевича, который пришел к следующему заключению о возможных действиях Балтийского флота в 1854 году.

Ожидаемое превосходство в силах противника не позволяет нам вступить с ним в открытый бой с какой-либо надеждой на успех. Поэтому мы по необходимости должны оставаться в оборонительном положении под защитой наших крепостей, будучи в совершенной готовности пользоваться каждой благоприятной минутой для перехода в наступление. Главной нашей заботой должно быть соединение всех трех дивизий в Свеаборге, но если это не удастся, то находившиеся в Кронштадте две дивизии должны быть так расположены, чтобы, усиливая оборону крепости, они обеспечивали и собственную безопасность. Если, вследствие отбитого нападения на Кронштадт или от других причин, неприятельский флот должен перейти в наступление, то отнюдь не вдаваясь в риск. Совещание как бы в оправдание поставленных флоту пассивных задач указывало в своем заключении, что если неприятель должен будет оставить наши воды, не успев нанести поражения русскому флоту, то эта неудача будет для него чувствительнее потерянного сражения.

В такие скромные рамки была заблаговременно поставлена роль могущественного, как имел право предполагать император Николай, Балтийского флота, и такое отрицательного рода утешение ему пришлось вынести из совещания старших адмиралов!

Адмирал Стеценко, один из выдающихся моряков второй половины прошлого столетия, разбирая вопрос об осуждении Балтийского флота на бездействие, считает, что по количеству и качеству своей артиллерии, по годности кораблей и по подготовке экипажа он мог бы сразиться с союзным флотом. Обаяние винтовых кораблей и прежней славы английского флота, а главное, большая нравственная ответственность в случае поражения могли, по его мнению, удержать выход нашего флота. "Мог ли, - пишет Стеценко, - государь взять на себя ту же нравственную ответственность при сомнении в успехе со стороны главных сил флота?"

Что касается сухопутной обороны Балтийского побережья, то в основу ее на 1854 год легло желание оградить по возможности все наиболее населенные пункты побережья от того, в общем, как предполагалось, незначительного десанта, которым союзники могли им угрожать. Незнакомство с силой парового флота, который предоставлял полную возможность выбросить на берег значительный десант, а также существование в Балтийском море нашего могущественного флота в 27 линейных кораблей и большой гребной флотилии позволяли полагать, что такая цель может быть достигнута. Мы ставили себе весьма неблагодарную задачу прикрыть береговую линию протяженностью около 2600 верст, не считая островов. К тому же большая часть этой линии составляла берега Финляндии, лучше известные, благодаря нелегальному поведению финских лоцманов, нашим врагам, чем нам. Да и само свойство финских берегов, столь богатых шхерами, представляло большое преимущество для союзного парового флота по сравнению с нашим парусным: многие из проходов были недоступны парусным судам и легко прорезывались легкими паровыми судами.

Наибольшее внимание на всей длинной береговой линии было обращено на пункты, имеющие важное значение, военное и государственное, и в этом отношении центром тяжести обороны Балтийского побережья являлась столица с ее окрестностями. Здесь, в районе от Выборга до Нарвы, включая сюда и Кронштадт, было сосредоточено 122 1/10 бат., 90 1/2 эск. и 272 ор., под личным начальством наследника цесаревича. Эта масса войск служила в то же время и общим резервом всего Балтийского побережья.

Для обороны всей Финляндии, от Торнео до Выборга, было разбросано всего 24 1/4 бат., 12 эск. и сот. и 36 ор. под начальством генерала Рокасовского. Значительная часть этих сил группировалась около наиболее важного пункта края - Гельсингфорса и отчасти около Або. Аландские острова с бомарзундскими укреплениями, на сохранение которых у нас не было надежды с самого начала кампании, были предоставлены своему собственному незначительному (около 2000 человек) гарнизону. В Эстляндии было сосредоточено под начальством генерал-адъютанта Берга 18 1/4 бат., 20 эск. и сот. и 32 ор., большая часть которых группировалась около Ревеля.

И наконец, в Лифляндии и Курляндии, уступное положение которых заставляло менее за них опасаться, находилось 14 бат., 22 эск. и сот. и 44 орудия.

Одновременно было обращено внимание на приведение в надлежащий вид приморских крепостей, причем наряду с главными опорными пунктами, как-то: Кронштадт, Ревель, Свеаборг, Выборг, отчасти Бомарзунд и Гангут, было обращено внимание и на мелкие укрепления старинной постройки, в изобилии разбросанные по Финскому побережью. Цель подобной заботливости, надо полагать, заключалась все в том же желании оградить прибрежных жителей от мелких нападений неприятельских десантов. Сами по себе эти старинные крепости не представляли никакой силы; привести же их в вид, годный для обороны, мы не имели ни времени, ни соответствующей артиллерии, ни гарнизона в достаточном количестве. При малейшем серьезном покушении со стороны неприятеля они должны были пасть без всякой пользы для нас и к вящей славе противника. Для примера укажем хотя бы на укрепления Роченсальма (форта Славы) и Свартгольма.

Роченсальм, или Котка, у устьев Кюмени, был уже упраздненной крепостью. Он имел 19 отдельных укреплений, из которых форт Слава, лежавший в 4 верстах от Котки на утесе Финского залива, являлся как бы особой крепостью. Оборону Роченсальма решили ограничить лишь обороной этого форта, на вооружении которого состояло 42 старых разного калибра орудия при 250 чел. гарнизона. Укрепления этого пункта были настолько слабы, что осенью 1854 года их решили разоружить, чтобы не давать союзникам бесцельных трофеев. Свартгольмская крепость (в 10 верстах от г. Ловизы) состояла из одной оборонительной казармы, где могло поместиться до 120 человек гарнизона. Ее вооружили двенадцатью 18-фунтовыми пушками, так как, занятая неприятелем, она могла вредить шхерному судоходству. Эти орудия, разбросанные по всем бастионам без взаимной обороны и лишенные общего сосредоточенного действия, не представляли собой сколько-нибудь внушительной силы против серьезного покушения противника.

Последовавший разрыв с западными державами вызвал лихорадочную деятельность по приготовлению к встрече неприятеля в Балтийском море и к вооружению судов нашего флота. Главная цель, поставленная себе морским ведомством, заключалась в защите наших портов и шхер от нападения англо-французского флота.

Для предстоявшей кампании было вооружено 26 линейных кораблей, 10 пароходов-фрегатов, 18 мелких пароходов, 5 фрегатов, 1 корвет и 16 мелких судов; кроме этого, для целей обороны были приспособлены 3 старых корабля и привлечены на службу 17 вольных пароходов. Для пополнения экипажей были собраны бессрочноотпускные нижние чины в количестве 2347 человек, из которых сформированы 26 запасных рот.

Особое внимание морским ведомством было обращено на увеличение гребной флотилии, предназначаемой для обороны Кронштадта и финляндских шхер. К сожалению, флотилия эта не оправдала возлагаемых на нее надежд ввиду полной непригодности ее для действия в море даже в защищенных островами проходах.

Для защиты Кронштадта и шхер от Биоркэ-Зунда до Гельсингфорса приступили к постройке 74 лодок на вольной верфи в Петербурге и для защиты шхер от Гельсингфорса до Або 40 лодок в Або, Бьернсборге и Гельсингфорсе. Кроме того, для обороны Риги в ней строилось 16 лодок.

Для пополнения экипажа флотилии было объявлено 2 апреля положение о морском ополчении, согласно которому вызывались на службу охотники из лиц всех сословий Петербургской, Новгородской, Олонецкой и Тверской губерний. Для лодок, охранявших западный участок шхер, набирались охотники и из финляндских уроженцев. Поступившие волонтерами должны были служить до 1 ноября, получая 8 рублей серебром жалованья в месяц, продовольствие и одежду крестьянского покроя, с крестом на шапке.

Всего таких охотников поступило более 9 тысяч человек, причем "служба, поведение и успех занятий ополчай были весьма удовлетворительны", и самым суровым наказанием среди них было увольнение со службы до окончания срока.

Для своевременного извещения о приближении неприятеля были по всему пространству северного и южного берегов Финского залива поставлены временные телеграфы, а для затруднения плавания все маяки были погашены, вехи на банках не ставились, и лоцманы с открытых станций были сняты. В шхерах, кроме того, были разобраны некоторые маячные башни и заграждены два боковые прохода к Выборгу, а третий - Транзунд-ский предполагали сделать непроходимым, когда обстоятельства того потребуют.

Несмотря на высказанную особым совещанием мысль сосредоточить весь Балтийский флот по открытии навигации в Свеаборге, в конце концов решено было оставить его в тех пунктах, в которых он зимовал. По всей вероятности, это было вызвано опасением не успеть совершить переход туда из Кронштадта до появления в Балтийском море союзного флота.

В состав первой дивизии входило 9 кораблей (один - 110-пу-шечный, два - 84-пушечных и остальные - 74-пушечные) и 2 фрегата, и третья дивизия состояла из 8 кораблей (один - 120-пушечный, четыре - 84-пушечные и остальные - 74-пушечные); 10 пароходо-фрегатов и мелкие суда были распределены по дивизиям, 12 пароходов были предназначены для обороны шхер, а прочие для местной службы и посылок. Остальные корабли послужили для усиления обороны Кронштадта в виде блокшивов.

Гребная флотилия в Кронштадте состояла из бомбардирского судна, 9 трехпушечных лодок, 88 двухпушечных и 8 однопушечных иол при двух пароходах. Финляндскую шхерную флотилию составляли 72 лодки и 20 пароходов.

Начальство над флотом, сосредоточенным в Кронштадте, было возложено на адмирала Рикарда, поднявшего свой флаг на корабле "Император Петр!".

Одновременно с подготовкой флота к встрече противника мы начали подготовляться и к обороне берегов.

Работы по усилению Кронштадта производились непрерывно, причем в обороне этой крепости деятельное участие должен был принять и флот. С этой целью стопушечные корабли "Петр I" и "Георгий Победоносец" стали поперек малого рейда, между фортами Князь Меншиков и Кроншлот. Уступом за ними для обстреливания промежутков стали во второй линии три корабля. Один корабль был поставлен в купеческой гавани для фланговой обороны стопушечных кораблей, другой обстреливал с фланга все пространство между кораблями первой и второй линий. Прочие корабли, стоявшие сзади, должны были действовать по особым на каждый случай инструкциям.

Пароходы были расположены позади кораблей в линию от военного угла до Ораниенбаумской пристани. Кроме того, в первых числах августа были устроены из купленных ботов три четырехпушечные батареи, которые были поставлены на сторону Ораниенбаумской отмели для защиты пространства между Кронштадтом и Ораниенбаумом. Для преграждения северного рейда была образована ряжевая преграда по направлению от северо-восточной отмели Кронштадта до Лисьего Носа. Для зашиты этой преграды был построен ряд батарей на косе и образован блокшивный отряд из 3 кораблей, 3 фрегатов и 1 корвета, к которым впоследствии были присоединены 74 двухпушечные канонерские лодки. Линия блокшивов тянулась за ряжевой преградой, имея корабли ближе к Кронштадту для усиления береговой обороны его северо-восточного угла, фрегаты расположенными вдоль линии заграждения, а канонерские лодки на правом фланге у Лисьего Носа. Кроме того, для защиты северного фарватера были поставлены мины, спроектированные ученым комитетом, но заряды в них были положены вместо предполагавшихся 10 - 20 фунтов пороха по 5 - 10 фунтов.

Полевых войск в Кронштадте в марте находилось 21 1/4 батальона, 1/2 эскадрона и 16 орудий. Рядом инструкций был указан способ действия этих войск в случае высадки неприятельского десанта на Кронштадтской косе, а также и та помощь, которую должна оказать войскам гребная флотилия.

В кампанию 1854 года к обороне Петербурга готовились только с морской стороны, для чего начали строить целую сеть батарей, предназначенных обстреливать устье Невы. Государь лично намечал место каждой батареи и часто навещал работы.

Главное устье Большой Невы защищали 7 батарей, вооруженных 94 орудиями и расположенных на Гутуевском, Галерном и Васильевском островах. Устье Малой Невы защищали 2 батареи на 18 орудий, расположенные на Петровском острове. Малую, Среднюю и Большую Невки обороняли батареи отчасти Петровского острова и, кроме того, построенные на Крестовском и Елагином островах, а также редут Алгамбра, при Старой деревне, обстреливавший в то же время Сестрорецкую дорогу. Всего здесь действовало 44 орудия.

В то время самыми лучшими и дальнобойными орудиями у нас считались длинные чугунные, 30-фунтовые и тяжелые, пудовые, бомбические пушки, дальность выстрелов которых достигала 3 верст. Этими-то орудиями и предполагали преимущественно вооружить невские батареи, но в них ощущался большой недостаток. Поэтому часть их была заменена 24-фунтовыми пушками и полупудовыми единорогами с дальностью стрельбы на 1 - 1 1/4 версты. Из 156 орудий, которыми были вооружены невские батареи, было 104 пушки и 52 единорога, или бомбические пушки. По мере усиления обороны Кронштадта батареи эти начали терять свое значение, и вооружение их не усиливалось.

Петербург, несмотря на забитую в нем боевую тревогу, не терял, по-видимому, своего спокойного облика - такова была сила веры в наш флот и в неприступные твердыни Кронштадта. То же веселье царило в городе, те же вечерние поездки на Елагинский Pointe, интерес к которому, впрочем, увеличивался еще сооружаемой там батареей. Но, по словам современника, это спокойствие было напускное. Назойливая мысль об опасности, грозившей отечеству, проникала, как визг железа, режущего камень, в самых беззаботных людей. Какое-то тяжелое чувство щемило душу и давило ее как удушливый воздух, сгустившийся перед страшной бурей. Все побережье от Петербурга на север до Сестрорецка и далее до Биоркэ-зунда, а на юг до Бронной горы и далее до Красной горки охранялось кавалерийским кордоном, подкрепленным пехотными резервами с полевой артиллерией. На более важных пунктах были устроены на севере, у Лисьего Носа, редут, а на юге, близ Ораниенбаума, ключенская батарея, вооруженные на первое время полевыми орудиями. Особое внимание обратила на себя оборона Сестрорецкого завода. Комиссия, обследовавшая этот вопрос на месте, пришла к заключению, что Сестрорецк не может быть бомбардируем с моря по мелководью даже с канонерских лодок; для воспрепятствования же неприятельской высадке достаточно иметь на заводе два батальона пехоты, сотню казаков и одну полевую батарею, которые, благодаря удобной для обороны местности, в состоянии будут удержать превосходящего противника до подхода подкреплений из Петербурга.

Что касается фланговых пунктов прибрежной полосы окрестностей столицы - Выборга на севере и Нарвы на юге, то хотя там и принимались меры к обороне, но в действительности ни один из них не был способен противостоять какому-либо серьезному нападению неприятеля. Генерал-адъютант Огарев в конце 1854 года доносил императору Николаю, что Выборг до того готов к обороне, что остается только желать, чтобы неприятель дерзнул напасть на него. А между тем очевидец, осматривавший крепость весной 1855 года, нашел ее в самом ужасном состоянии, причем оборонительные работы 1854 года были направлены не к тому, чтобы улучшить крепость, а лишь чтобы замаскировать все ее недочеты. Достаточно заметить, что собственно в Выборге не было ни одного заряда, так как на их приготовление был употреблен негодный порох старинной финской заготовки, оставшийся от войны 1809 года. Что же касается Биоркэ-зунда, то в течение всей кампании он служил местом самого спокойного стояния союзного флота.

К весне 1854 года войска, предназначенные для обороны ближайших окрестностей Петербурга, за исключением Кронштадта, были распределены следующим образом:

Гарнизон в Выборге - 4 бат., промежуточный отряд у Кюрхмеля (Красного Села) - 4 бат. и 8 ор., на Сестрорецком заводе - столько же и на содержание постов от Биоркэ-зунда до Петербурга - 4 эск.

Гарнизон в столице - 23 бат., 9 эск. и 92 ор. и там же главный резерв - 34 бат., 12 эск. и 104 ор.; в Ораниенбауме - 2 1/4 бат., 4 эск. и 16 ор., в Петергофе - 3 бат, 14 эск. и 8 ор., в Стрельне - 12 эск. и 8 ор., в Царском Селе и Павловске - 14 1/2, бат, 22 1/2 эск. и 16 ор., в Красном Селе и Гатчине - 32 бат. и 6 эск., в Ямбурге и Нарве - 16 бат.

Что касается остальных укрепленных пунктов побережья, то состояние их находилось не в лучшем виде, чем состояние Выборга. На оборону Свеаборга государь должен был обратить особое внимание благодаря анонимному письму, полученному великим князем Константином Николаевичем. В этом письме говорилось, что если неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может сделать это в 24 часа. Большие острова Сандгамн и Кунге-Хольм, ограждающие юго-восточную и восточную стороны рейда, были нами не заняты. Неприятель, без труда завладев ими, мог поражать стоявший на рейде наш флот и вместе с тем открывал своим малым судам свободный вход на рейд через проливы Кунге-Зунд, Сандгамн-Зунд и Эстнес-Зунд. Государь отправил в Гельсингфорс с чрезвычайными полномочиями флигель-адъютантов Герценштвейга и Аркаса. Эти лица поразились неготовностью и дурным состоянием обороны Свеаборга. Некоторые вновь построенные батареи были так неправильно поставлены, что надо было удивляться, зачем на них тратились громадные суммы; там же, где батареи действительно нужны были, они отсутствовали. Наиболее сильные Густавсверкские укрепления были до того ненадежны, что с них опасались даже производить стрельбу. Острова, указанные в письме, оказались, действительно, незанятыми и необитаемыми, но очень удобными для занятия их и для действия оттуда по рейду, городу и по всем укреплениям. На собранном после осмотра Герценштвейгом и Аркасом Свеаборгских укреплений у командовавшего войсками генерала Рокасовского совете решено было постройкой новых батарей и занятием опасных островов, а также более удачным расположением флота обеспечить по возможности крепость от угрожавшей ей опасности. Вскоре после этого генерал Рокасовский был заменен генерал-адъютантом Бергом.

Для защиты финляндских шхер было, как сказано выше, сформировано две бригады гребной флотилии - одна для обороны участка к востоку от Гельсингфорса и другая к западу.

Центральным пунктом для расположения восточной бригады был избран Роченсальмский рейд, прикрывавшийся единственным, ничтожным по существу, укреплением, фортом Славою, о котором было упомянуто выше. Для обеспечения расположения здесь флотилии и заготовленных для нее запасов пришлось местными средствами соорудить несколько слабых батарей. Полубатальон гребной флотилии из Роченсальма был направлен к Гельсингфорсу для усиления обороны этого последнего с западной стороны.

Что касается западного отряда флотилии, то он формировался в двух пунктах, в Або и Биернборге. В конце мая, когда Ботнический залив был уже занят неприятельскими крейсерами, Биернборгский отряд, совершив ряд рискованных переходов, прибыл в Або, где вся бригада и расположилась. Отсюда гребная флотилия начала крейсирование по Абовским шхерам, выделив восемь лодок для защиты самого города. Приписанные к западному отряду флотилии пароходы до 17 июля оставались в Гельсингфорсе, так как до этого времени им не удалось проскользнуть к месту своего назначения по заливу, занятому неприятельским флотом.

На южном берегу Финского залива оборона Нарвы, Ревеля и Риги была предоставлена береговым батареям, и только в Риге за батареями, защищавшими вход в Двину, находилось 16 канонерских лодок.

"Здесь у нас все наготове, - писал государь князю Меншикову 19 апреля. - Море сегодня очищается. Из Ревеля и Свеаборга ничего, и там все готово". С другой стороны военный министр делился с князем Меншиковым следующими строками: "Kronstadt et Sveaborg sont dans un etat suffisamment bon pour recevoir sir C. Napier. Quant aux autres ports et fortifications du littoral de la Baltique, il me semble, entre nous, qu'ils se trouvent un peu dans le genre chinoix. Que voulez-vous? En temps de paix nous occupons trop de ce qui n'est guere utile pour la guerre, et une fois la guerre arrivee nous sommes surpris de ne pas у enre prepares dignement. En tout cas, je compte sur 1'energie et la bravoure de nos freres d'armes et du peuple en general". Князь Долгоруков представил этими словами один из редких случаев сознания собственной вины перед царем и родиной.

Если у императора французов в вопросе о Балтийской экспедиции первоначально и существовали какие-нибудь мечты о содействии ее возбуждению общего пожара на нашей западной и северо-западных границах, то в Лондоне с самого начала на эту экспедицию смотрели лишь как на средство уничтожить наше могущество на Балтийском море и подорвать там русскую торговлю.

Еще в июле 1853 года адмирал Непир обращал внимание великобританского правительства на угрожающее положение России на Балтийском море, где она имела всегда готовый к действию флот в 27 линейных кораблей, а в Петербурге сильную армию, "которая, в случае войны, может угрожать берегам Англии в минуту, когда у Англии не найдется сил для отражения удара". Первоначально это заявление не произвело сильного впечатления, но по мере того, как политический горизонт омрачался, а английские агенты сообщали со всех сторон своему правительству преувеличенные сведения о подготовке нашего флота к активным действиям, лондонское адмиралтейство приняло самые решительные меры к полной мобилизации своих морских сил. К началу марта 1854 года на Спидхэдском рейде уже была сосредоточена для отправки в Балтийские воды могущественная эскадра из 10 винтовых кораблей, 15 винтовых фрегатов и корветов, 7 парусных кораблей и 17 пароходо-фрегатов и пароходов, вооруженных 2344 орудиями. Но эта эскадра была собрана наспех, очень плохо снаряжена и, главное, имела недостаточный, собранный большей частью из подонков экипаж. Во главе экспедиции был поставлен вице-адмирал Непир, имевший в обществе репутацию отважного, энергичного моряка, но находившийся в самых натянутых отношениях с Морским министерством. Непир не оправдал возлагавшихся на него надежд, и Балтийская экспедиция вызвала впоследствии на адмирала сильные нападки английского общества. Вся эскадра была подразделена на три дивизии, которыми командовали контр-адмиралы Шад (Chads), Корри (Соггу) и Плумридж (Plumridge).

Большая и лучшая часть французского флота была отправлена в Черное море, но император Наполеон не хотел отставать от своих союзников и в Балтийском море, а потому в течение зимы были приложены неимоверные усилия для сформирования третьей, Балтийской, эскадры. В нее вошел только один винтовой стопушечный корабль "Аустерлиц" и 7 мелких паровых судов; кроме того, было парусных 8 кораблей и 7 фрегатов. Эскадра эта была вооружена 1249 орудиями, и на ней находилось около 4 тысяч морской пехоты. Командовал эскадрой вице-адмирал Парсеваль-Дешен. Первоначально французское правительство предполагало отправить в Балтийское море особый десантный корпус еще весной, но отложило эту мысль ввиду того, что Англия желала отправления этого корпуса после первых успехов флота. Вернее, надо полагать, что причина задержки в отправлении десантного корпуса заключалась в той неготовности Франции к большой войне, о которой уже говорилось выше.

Английское общество требовало скорейшего отправления эскадры, которая и отплыла в Балтийские воды 27 февраля (11 марта) до получения окончательного известия о разрыве с Россией. "Я уверен, что все кончится удачной войной, - говорил адмирал Непир на торжественном банкете по случаю его отплытия. - Можно с уверенностью сказать, что наша страна никогда не выставляла такого блестящего флота, как тот, который на днях выступает в Балтийское море". Но застольные речи не соответствовали истинному настроению адмирала, который хорошо видел многочисленные недостатки своего флота, наскоро собранного, малоопытного, бедно снабженного и имевшего мало средств для действий против береговых укреплений. Сила Балтийской эскадры состояла в обилии винтовых судов, что давало ей большое преимущество перед нашим флотом в открытом бою, на что, видимо, и рассчитывал английский адмирал. По плану действий, принятому нами, ему это не могло удаться, и поэтому предполагавшаяся блестящая Балтийская экспедиция союзникам ничего не дала, что и было справедливо оценено английским обществом.

7 марта в Вингоском проливе (около Готенбурга) Непир распечатал данные ему инструкции, в которых ему указывалось занять у входа в Балтийское море такую позицию, которая позволяла бы "без всякого замедления исполнять дальнейшие предписания ее величества". Адмиралу вменялось, ввиду неполучения ответа России на ультиматум союзников, избегать всяких неприязненных действий по отношению к русскому флоту, но ни под каким видом не пропускать в Немецкое море ни одного русского корабля. Непир решил выполнить инструкции, заняв со своим флотом позицию у входа в Балтийское море; самостоятельным оставлением Вингоского пролива он заслужил выговор лондонского адмиралтейства.

Английский адмирал решил, пользуясь пребыванием в соседстве Копенгагена, нанести визит датскому королю, но в первый свой приезд королем не был принят под предлогом болезни. Вообще неоднократные попытки союзных адмиралов привлечь на свою сторону правителей Дании и Швеции в 1854 году не достигли положительных результатов.

12 марта английская эскадра прибыла в Киль, а 20-го - в Киоге-бей на восточном берегу острова Зеланд, где было получено известие об объявлении войны. 23 марта адмирал Плумридж был выслан с отрядом из четырех винтовых судов на рекогносцировку окрестностей Гангутского мыса и небольшого Дротнингбергского поста. 25-го к эскадре Непира присоединился и единственный пока представитель французского флота - винтовой корабль "Аустерлиц".

31 марта, получив донесение от разведывательного отряда, что Финский залив свободен от льда до Гельсингфорса и что русских судов в Балтийском порту, в Ревеле и в море не обнаружено, Непир направился к востоку. 2 апреля адмирал Корри со своей дивизией (9 судов) был оставлен между Дагер-Ортом и Гувудскером, чтобы задерживать на этой линии все суда; остальная же эскадра держала направление к Финскому заливу. Погода не благоприятствовала плаванию новой армады, и у берегов неприятеля "неопытность флота стала очевидной". Часть эскадры, под личным начальством Непира, дошла до устья Финского залива, но оставаться там в дурную погоду было сочтено опасным, почему она пошла назад и 9 апреля бросила якорь в шведской гавани Эльфена-бен, близ Стокгольма.

Все донесения Непира с тех пор, как он покинул Англию, были полны жалоб на его тяжелое положение, на состояние экипажа, на недостаток в лоцманах и в хороших офицерах. Он жаловался, что не имел возможности ознакомиться с Аландскими островами и не мог уговорить ни одного датского, шведского и норвежского офицера поступить к нему на службу.

В свою очередь, первый лорд адмиралтейства рекомендовал Непиру не заботиться пока о Бомарзунде, если он не вполне уверен в безопасности нападения на Аландские острова под прикрытием блокадной эскадры. Бомарзунд не уйдет из рук союзников и всегда доступен для атаки, лишь бы было прервано сообщение между ним и Або. Английскому адмиралу первым долгом рекомендовалось упрочить свое положение в Финском заливе, но Непир не должен был видеть в этом совете намека на атаку Свеаборга или Кронштадта. Напротив, ему рекомендовалось, ввиду отсутствия десантных войск, дважды подумать, раньше чем атаковать эти крепости и находившуюся в них эскадру, которая вряд ли сделает глупость выйти раньше, чем Непир не понесет больших потерь в напрасных действиях против гранитных верков. В заключение адмиралу указывалось избрать такую позицию, с которой он мог бы наблюдать за гаванями обоих берегов, но не углубляться внутрь залива ранее, чем погода будет вполне благоприятна для такого маневра.

С 23 апреля и до середины мая эскадра крейсировала между Ганге и Готландом, не решаясь предпринять что-либо серьезное против наших берегов, так как кроме уже отмеченных на ней недочетов она страдала от недостатка канонерских лодок, малых судов и артиллерийских снарядов. Эти последние приказано было беречь, чтобы "избежать упреков артиллерийскому управлению за то, что оно до такой степени сократило запасы". Английским морякам приходилось успокаивать общественное мнение страны, ожидавшей от своих моряков великих подвигов, грабежом беззащитных коммерческих судов и прибрежных селений. И в этом отношении недостатка в трофеях, в особенности в начале кампании, не было.

Эскадра по-прежнему оставалась разделенной на три части, из которых дивизия Корри оставалась в Готском проливе, дивизия Плумриджа крейсировала в Ботническом заливе, несколько судов было отправлено на разведку Курляндского берега, а Непир, оставив при себе 6 линейных кораблей, 2 блок-корабля, 2 фрегата и 2 колесных парохода, держался в западной части Финского залива. Смысл такого сокращения последней части эскадры надо искать в уверенности английского адмирала, что слабость его сил сравнительно с русским флотом поможет выманить последних в открытое море, в котором Непир, несмотря на все недостатки своего флота, рассчитывал решительно разбить своего врага. Русские, по словам англичан, не попались на эту удочку и предоставили Непиру крейсировать без дела.

Но если большими кораблями, число которых к этому времени увеличилось еще кораблем "Majestic", ничего не было предпринято, то малые суда не бездействовали.

Небольшие отряды из паровых фрегатов и других мелкого ранга судов, отделенные от флота, рассеялись вдоль всего восточного берега Балтийского моря и по Финскому заливу, до Ревеля.

Первые из отправленных Непиром крейсеров назначались к Либаве и Рижскому порту, но они ни разу не подходили под огонь наших береговых батарей и ограничивались лишь захватом небольших купеческих судов и грабежом скота у прибрежных жителей. Крейсерство около эстляндских и лифляндских берегов носило тот же характер и имело те же результаты.

Тем временем эскадра адмирала Плумриджа в Ботническом заливе "совершала дела, причинявшие русским значительные убытки, но приносившие англичанам мало славы и чести". Напав на беззащитные города Улеаборг и Брагестадт и безнаказанно их опустошив, Плумридж разделил свой отряд на две части. С одной он лично отправился для поисков к северу, другая же, состоявшая из двух пароходов, под начальством капитана Гласса, направилась на юг и 26 мая подошла к городку Гале-Карлебю. Первоначально англичане выслали переговорную шлюпку с требованием выдачи и истребления находившихся там судов. Получив отказ, капитан Diacc направил к Гале-Карлебю 9 баркасов, вооруженных каждый одним орудием, предполагая, что защитников в городе с 1700 жителями немного. Там действительно было лишь две роты финляндского N 12 линейного батальона, два полевых орудия Выборгской крепостной артиллерии и до ста человек вооруженных горожан. Незначительный отряд этот, прикрытый местностью и загородными постройками, встретил подходившего неприятеля огнем, на который он в свою очередь отвечал. Час спустя англичане отступили в полном беспорядке, потеряв баркас, флаг, орудие и 54 человека убитыми, 28 пленными и 21 раненым. После этого Плумридж покинул Ботнический залив, истребив, согласно донесению Непира, 46 судов и на 4 миллиона рублей запасов: дегтя, смолы, дерева и корабельных принадлежностей.

Одновременно с действиями в Ботническом заливе английский флот проник в наши Аландские и Финляндские шхеры. Отделенный Непиром отряд из винтовых фрегата и парохода 7 мая появился на внешнем Гангутском рейде и, делая промеры шедшим впереди баркасом, стал медленно продвигаться к Витсандскому проливу, который вел к г. Экенесу. Генерал Рамзай, заведовавший обороной этой части финского побережья, мог сосредоточить для защиты подступов к городу только роту финских стрелков, две роты гренадер и дивизион батарейной батареи. 50 гренадер под командой подпоручика Гюллинга укрылись на лесистом берегу у станции Лапвиг, где залив наиболее суживается, а остальные части растянулись до станции Трольбёзе. В 4 часа дня, когда неприятель приблизился на 300 шагов, Гюллинг открыл сильный огонь и, поранив большую часть людей на баркасе, принудил его отойти. Но паровые суда продолжали движение вперед, открыв огонь гранатами и картечью. Подойдя к самому узкому месту пролива у острова Гульэ, неприятель остановился на ночлег на расстоянии дальнего пушечного выстрела от нашей береговой батареи. Батарея эта была вооружена четырьмя 12-фунтовыми пушками, спешно направленными туда в конце апреля комендантом Гангута; за несколько часов до боя их усилил еще дивизион батарейной батареи. 8-го числа в 5 часов утра неприятель продолжал наступление. Первоначально береговая батарея действовала удачно и нанесла противнику вред, так как он на целый час приостановил свое наступление. Но затем неприятель открыл сильный огонь изо всех орудий левого борта обоих судов и заставил нашу батарею замолчать, а полевые орудия переехать на позицию к д. Лексваль. Стрелки же остались на своих местах. Английский пароход начал продвигаться к городу, но следовавший сзади фрегат приткнулся к мели, и пароход вернулся к нему на помощь, прикрываясь от огня наших орудий у д. Лексваль корпусом захваченного им судна с солью. Этим, собственно, и окончилась попытка захвата Экенеса, стоившая нам убитыми майора Дергачева и 3 нижних чинов и ранеными 6 человек. Англичане определяют свои потери в 11 человек.

Все это маленькое дело выросло на столбцах европейской печати в блестящий подвиг англичан, разбивших и разогнавших целые полки русских войск и взявших с сильной батареи у Витсанда три орудия. В действительности же был захвачен с купеческого судна один фальконет, служивший там для салютной стрельбы.

Эскадра адмирала Шар, при которой находился и Непир, 8 мая подошла к Гангутскому полуострову и бросила якорь вне зоны огня наших передовых укреплений. Непир доносил, что на берегу кроме фортов нами было возведено множество прекрасно маскированных батарей. Он полагал, что разрушить эти форты и завладеть батареями было нетрудно, но ввиду невозможности удержать их рекомендовал отказаться от такого предприятия. Из Лондона адмиралу телеграфировали, что правительство присоединяется к мнению Непира, но общественное мнение страны не понимает выгоды сохранения в целости русских укреплений и считает это более славным делом, чем всю экспедицию адмирала Плумриджа против жалких рыбаков и невооруженных городов. Вследствие ли этой переписки или же, как доносил Непир, идя навстречу желанию молодых офицеров пострелять против Гангутских фортов, но 10 мая английские суда произвели на них нападение.

А между тем укрепления Гангута в действительности представляли собой несколько устарелых гранитных верков шведских времен, расположенных на материке и на островах. Назначенный туда в апреле комендантом подполковник Моллер донес, что он нашел "инженерные работы в самом жалком состоянии", а гарнизон был силой в 25 офицеров и 1187 строевых нижних чинов. Император Николай также считал Гангут очень слабо укрепленным и не предполагал, чтобы он мог долго противостоять неприятелю, а потерю его считал не важной. Англичане атаковали передовые форты Густавсверн и Густаве-Адольф, каждый двумя пароходо-фрегатами. Мы на их огонь могли отвечать с первого только огнем двух орудий и со второго огнем одного орудия. Неприятельские суда подошли очень близко к обоим фортам, но не могли, несмотря на сильный огонь, заставить форты замолчать. После пятичасовой стрельбы два парохода, получив повреждения, должны были уйти, а пароходо-фрегат сел на камень и мог сняться только на другой день утром. Попытка англичан высадиться на одном из маленьких островов и приступить к постройке на нем батареи также не увенчалась успехом; работы были срыты, и англичане изгнаны. Так кончилась для нас потерей 9 нижних чинов ранеными атака Гангута, на которую, по словам Непира, английские офицеры рвались с неимоверной отвагой.

Честь состязания трех устарелых крепостных орудий с четырьмя пароходо-фрегатами в присутствии сильной эскадры принадлежит престарелому коменданту Гангута подполковнику Моллер, раненному еще в Бородинском сражении, и 70-летнему артиллерийскому капитану Семенову. Первый сумел влить дух геройства в маленький гарнизон, а второй, будучи комендантом острова Густавсверн, отверг предложение находившихся в составе наших войск финских офицеров выкинуть белый флаг и заставил отступить неприятельские суда. Государь щедро наградил обоих. Подполковник Моллер был сразу произведен в генерал-майоры.

После неудачи у Гангута английский флот направился к Свеаборгу.

Между тем французская эскадра адмирала Парсеваль-Дешена с трудом приготовлялась в Бресте к плаванию. Так как император Наполеон настаивал на скорейшем выходе в море, то 8 (20) апреля эскадра покинула Брест, будучи в полном некомплекте. Только на трех кораблях было полное число экипажа, на остальных же не хватало ни людей, ни продовольствия, ни одежды, и эскадре пришлось остановиться в порту Deal, чтобы хоть несколько привести себя в порядок. 9 (21) мая адмирал Парсеваль прибыл в Киль, где французские суда видел наш консул Кудрявцев и свидетельствовал об очень плохом их состоянии. 30 мая (11 июня) французская эскадра вошла в Финский залив, а 1 (13) июня соединилась с адмиралом Непиром в проливе Боре-зунд, в 30 верстах юго-западнее Гельсингфорса. Туда же в начале июня прибыла и эскадра Плумриджа, оставив для наблюдения за Ботническим заливом 4 парохода. Всего в Боре-зундском проливе собралось союзного флота, по русским источникам, 65 судов, преимущественно большого ранга, по английским - 47 и по французским - 80 судов, имевших 3652 орудия. Но фактически этот большой флот не представлял собой единого целого, так как начальствование над ним не было объединено в руках одного лица.

Деятельность союзных эскадр после соединения их в Боре-зунде закипела. Винтовые фрегаты и пароходы рассеялись, одни по Парклаудским шхерам для исследования местности и для поиска лоцманов, другие на простанстве между Парклаудом, Наргеном, Вульфом и входом в Свеаборг. Они занимались промерами, постановкой вех, которые очень часто снимались прибрежными жителями, и описанием берегов. Более серьезным занятием флота было артиллерийское учение и по временам крейсерство значительных отрядов перед входом в Свеаборг и к юго-западу от острова Нар-ген. Сделав Парклауд главным операционным пунктом своего флота, неприятель не обнаруживал никакого намерения к нападению на Ревель и тем более на Свеаборг.

Наш флот оставался в полном недоумении относительно того плана, которым союзники задались в своей Балтийской экспедиции. Да и немудрено, так как определенного плана у них еще не составилось.

8 июня Непир послал в Лондон длинный рапорт о том, что было сделано флотом, и докладывал о возможности сосредоточить всю эскадру вблизи Свеаборга, но что касается входа туда, то, по его словам, это было немыслимо, так как крепость могла быть взята лишь сильным отрядом, занявшим острова своей могущественной артиллерией. Адмирал видел три способа действий для своего флота: 1) оставаться все лето в Боре-зунде и ограничиться блокадой Финского залива, что, конечно, не понравилось бы английскому народу; 2) идти в Кронштадт, предложить русским бой, которого, разумеется, они не примут, и в таком случае атаковать эту крепость, что Непир считал немыслимым, и 3) захватить Аландские острова. Это последнее было более всего по душе английскому адмиралу, но адмирал Парсеваль считал занятие Аландских островов нецелесообразным, атаку же Бомарзунда без достаточного числа войск просто делом невозможным. Ему более всего хотелось появиться перед Кронштадтом и этим нашуметь на всю Европу. Непир присоединился к своему товарищу, и прогулка к Красной Горке была решена. В ответ на отправленный в Лондон рапорт Непир получил неопределенное уведомление, что если он решит воздержаться от какого-нибудь рискованного предприятия, то по возвращении в Боре-зунд он получит инструкции об атаке Аландских островов.

Неопределенные и отчасти даже трусливые действия союзников, лениво крейсировавших и подходивших к берегам лишь на короткое время и в незначительных силах, дали возможность нашей гребной флотилии, и в особенности состоявшим при ней пароходам, переходить с места на место через открытые плесы для лучшего их распределения по обороне шхер. В худшем положении находилась бригада гребной флотилии, сосредоточенная у Або, так как пароходы, к ней приписанные, при открытии навигации не успели прибыть в Або ввиду раннего входа в Финский залив неприятельского флота. Однако, попривыкнув немного к действию союзников, отряд этих пароходов успел совершить смелый переход из Свеаборга в Або на виду неприятельских крейсеров и усилить оборону этого пункта и прилегающих шхер.

12 июня большая часть неприятельского флота под личным начальством Непира в составе 15 винтовых и 4 парусных кораблей, 14 винтовых фрегатов и пароходов и любительской яхты подошли к острову Сескар. В Кронштадте приготовились к отражению атаки. Другая значительная часть судов союзного флота, преимущественно парусных, осталась на якоре у Парклауда, а прочие крейсировали у входа в Ревель, Свеаборг и поддерживали сообщение между отдельными эскадрами. 14 июня эскадра Непира подошла к Красной Горке и продержалась здесь до 23-го числа, разыскивая мины, которые будто бы были разбросаны перед Кронштадтом, и делая промеры. Однако ни одно судно не подходило к нашим батареям ближе 6 - 7 верст. 23-го Непир ушел от Сескара обратно к Парклауду, донеся своему правительству о невозможности атаковать Кронштадт без поддержки сухопутной армии. Сигнал к отплытию привел, по словам английских историков, в ярость союзный экипаж.

Этой прогулкой, собственно, и окончились все угрозы неприятельского флота Кронштадту, Свеаборгу и Ревелю в 1854 году. Позднее появлялись перед ними лишь отдельные крейсера, которые, впрочем, не мешали даже нашему парусному флоту в свою очередь выходить на крейсерство до Красной Горки и острова Сескар, что имело место 10 июля, 4 и 21 августа. Впрочем, даже и такое пассивное пребывание англо-французского флота в Балтийском море принесло нам очень много вреда. В ожидании прихода десантных войск мы боялись уменьшить число войск на Балтийском побережье и этим увеличить наши силы на западной и южной границах. "Здесь флоты отошли за Свеаборг и покуда ничего не предпринимали, - писал государь князю Варшавскому. - Выжидают ли они десантных войск, нам положительно неизвестно, и по этой неизвестности не смею оголять Курляндии".

Союзники же, не решаясь предпринять на Балтийском море что-либо серьезное, сознавали в то же время необходимость ознаменовять чем-нибудь кампанию 1854 года на этом театре войны. Выбор их, как это уже было видно из приведенных выше переговоров, должен был остановиться на занятии Аландских островов и взятии Бомарзунда - единственная цель, которую они считали соответствовавшей своим силам.

Мы уже говорили о том, что представляли собой укрепления Аландских островов. Широко задуманные в двадцатых годах XIX столетия, они к началу кампании представляли собой лишь пятую часть проектированного и не имели никакой возможности противостоять правильной осаде. На главном острове Аландского архипелага был построен береговой форт, обеспечивавший защиту Бомарзундского пролива и прикрывавший с северной стороны образуемый здесь рейд. Форт этот состоял из каменной двухэтажной сводчатой оборонительной казармы на 2 1/2 тысячи человек, имевшей 115 амбразур. Кроме того, были построены три башни. Две из них на том же острове для обстреливания подхода к Бомарзундскому проливу с севера и подступов к форту с запада на случай произведенной неприятелем высадки. Третья башня находилась на острове Прест-э и вместе с главным фортом предназначалась для обстреливания Бомарзундского пролива. Построенные форты не имели взаимной обороны, а местность вблизи них образовала массу мертвых пространств, способствовавших безнаказанному приближению к ним атакующего.

Уже во время самой кампании для усиления обороны была возведена южнее главного форта еще одна береговая батарея, вооруженная четырьмя полевыми орудиями.

В предвидении войны с союзниками в Бомарзунд было доставлено 139 орудий, из которых на вооружение форта пошло 66 орудий и на вооружение трех башен 46 орудий, а остальные остались, за отсутствием лафетов, лежать на дворе крепости. Гарнизон состоял из 42 офицеров и 1942 нижних чинов, в числе которых было много ссыльных, штрафников и евреев. Комендантом крепости был 60-летний полковник Бодиско, не обладавший ни широкой боевой подготовкой, ни особой энергией, ни особыми умственными способностями, но всегда отличавшийся усердием по службе и благородством чувств.

Бодиско, так же как и коменданты остальных крепостей, получил для руководства в своих действиях особую инструкцию, составленную комитетом под председательством великого князя Константина Николаевича. В основу этой инструкции легло предположение, что Бомарзунд может подвергнуться лишь нападению неприятельского флота, без высадки войск, а потому коменданту было предложено ограничиться исключительно обороной укреплений.

Исходя из этих предположений, гарнизон Бомарзунда не был своевременно увеличен, а позднее, когда стало известно о направлении союзниками в Балтийское море сильного отряда десантных войск, увеличить его не представлялось возможным, так как море находилось в руках неприятеля. Впрочем, в июле император Николай сделал попытку направить на усиление Аландских островов сорок канонерских лодок и несколько пароходов, но они подошли к Або в то время, когда сообщение с островами было окончательно прервано неприятельским флотом и участия в борьбе принять не могли.

Первые действия против Аланда относятся к 9 июня, когда командир английского пароходо-фрегата "Гекла" капитан Халль, имея под своей командой еще два винтовых 48-орудийных фрегата, решил произвести по собственной инициативе рекогносцировку Бомарзунда. Раздобыв финляндского лоцмана, капитан Халль в 5 часов вечера подошел к крепости с южной стороны и начал атаку, обратив весь огонь на временную 4-орудийную батарею, которую к 8 часам вечера ему удалось сбить. После этого суда начали продвигаться далее на север, к главному форту, на который обратили огонь своих дальнобойных орудий. Форт безмолвствовал, пока суда не подошли на близкую дистанцию; тогда гарнизон открыл огонь калеными ядрами. Пожар на одном из фрегатов, подбитая корма другого судна и раздробленное колесо парохода заставили неприятеля удалиться, не причинив форту никакого существенного повреждения.

Донося о своем подвиге, капитан Халль уверял, что если немедленно воспользоваться достигнутым успехом, то Аландскими островами можно завладеть почти без потерь. Непир же, донося об этом деле в Лондон, называл поступок Халля сумасшедшей выходкой и присовокуплял, что наши форты далеко не пострадали так сильно, как об этом доносил храбрый капитан. В Лондоне преждевременное нападение на Бомарзунд также было встречено несочувственно; там боялись, чтобы оно ни послужило толчком для усиления гарнизона Аландских островов.

Между тем донесения Непира о невозможности для союзного флота предпринять что-либо против Свеаборга и Кронштадта заставили правительства западных держав остановиться на овладении Бомарзундом, так как "пребывание союзных флотов в Балтийском море должно быть ознаменовано каким-нибудь результатом".

Мнение Непира, что завладеть Аландскими островами возможно лишь при содействии 10-тысячного десанта, заставило императора Наполеона отправить в Балтийское море в дополнение к имевшейся на судах морской пехоте еще особый отряд в 6 тысяч человек . Во главе этих десантных войск был поставлен генерал Барагэ д'Илье, бывший до того времени послом в Константинополе. Несогласие там с лордом Редклифом, а также желание вознаградить старого генерала за его несбывшееся ожидание стать во главе восточной армии остановило на нем выбор Наполеона. Начальником инженеров был назначен генерал Ниель.

Между тем Балтийская эскадра союзников в составе 42 кораблей отплыла 6 июля из Борезунда к Аланду и 9 июля прибыла к Ледзунду, очень удобному рейду между островом Лемландом (Аландской группы) и множеством мелких островков к югу и к западу от первого. Сюда же прибыли эскадры Корри и Плумриджа. 10-го суда Корри получили назначение наблюдать за русским флотом в Свеаборге и Кронштадте, эскадра Плумриджа отрезать Аландские острова от Або, а адмирал Шад со своими судами должен был их блокировать. С этой минуты сообщение с Бомарзундом было прервано, и до его падения мы не имели оттуда никаких сведений.

Последний, кто дал весть об осажденном гарнизоне, был адъютант военного министра ротмистр Шеншин, отправленный туда государем для раздачи наград за бомбардирование 9 июня и для вручения коменданту последних инструкций. В них указывалось, в случае невозможности удержать форт, вывести гарнизон, взорвать укрепления, истребить запасы и повредить орудия. Для отступления делалось три предположения: или перейти в башни, или уйти внутрь острова и начать партизанскую войну, или, наконец, скрытно переправиться в Або, если успеют подойти канонерские лодки и пароходы. Все эти предположения исходили, как видно, из увереннссти, что неприятель нападет на Бомарзунд с моря, а с суши станет действовать лишь небольшая часть вооруженных матросов.

Шеншин, исполнив свое поручение, покинул Аланд, переодетый рыбаком, и через Швецию вернулся в Петербург. "Бедный гарнизон Аланда, - писал он графу Орлову по возвращении в Петербург, - выдерживает, может быть, последний натиск. Погибнет он с честью, но погибнет; и то, что для него были батареи, тем ему суждено быть для России - сначала полезная, хотя и временная защита, а потом неизбежная жертва. При всей слабости недоконченных Аландских укреплений, внутренние кирпичные стены которых подвержены выстрелам с моря, они в продолжение месяца сосредоточивают на себе внимание двух соединенных флотов и тем, может быть, приносят относительную пользу".

18 июля в Балтийское море прибыл отряд генерала Барагэ д'Илье, и союзники сосредоточили против Бомарзунда до 13000 десантного войска. После рекогносцировки наших укреплений был собран военный совет для окончательного определения плана предстоявших действий.

Та часть Аланда, на которой были построены наши укрепления, граничила на западе с рядом озер, отделявшим остальную, большую часть острова. Барагэ д'Илье поставил себе первоначальной целью отрезать наши сообщения с островом, для чего надо было занять существующие через озера переправы у деревень Кастельхольма и Зунда, а также деревню Сиби, прикрывавшую короткий перешеек между озерами и морем. Во исполнение этого плана были намечены для высадки два пункта: на севере, у д. Хальта, должны были высадиться 900 англичан и 2000 французской морской пехоты, после чего они начинали наступление к Бомарзунду с целью занять перешеек между д. Сиби и морем, далее продвинуться к озеру Пернос, около деревни того же наименования, и отсюда войти в связь с французами, которые должны были наступать с юга от Танвика. Второй пункт для высадки был намечен на юге от Бомарзунда, около полуострова Танвик, на который французские войска высаживались одновременно с восточной, южной и юго-западной сторон. Отсюда они направлялись на Нона-Финби и Содра-Финби, где входили в связь с отрядом, высадившимся у Хальты, и высылали авангарды к Кастельгомской и Зундской переправам.

26 июля (7 августа) эта диспозиция была утверждена, и союзники начали свою беспрепятственную высадку, а 27-го десантные войска перешли к деревне Финби, в трех верстах от крепости, и этим завершили полную ее осаду. Генерал Бодиско совершенно не препятствовал такому движению, очистив заблаговременно береговую батарею на 4 орудия, вновь восстановленную после бомбардировки 9 июня, и две батареи, поставленные на дороге у д. Финби.

Видя, что гарнизон заперся в укреплениях, союзники решили овладеть ими, начиная с башни С, расположенной на командующих высотах, по дороге от главного форта на д. Финби. Эта казематированная двухъярусная башня стояла совершенно одиноко, причем местность благоприятствовала скрытым подступам атакующего. Она была вооружена лишь 10 орудиями и имела гарнизон в 140 человек. Еще 27 июля французы пытались взять башню, но атака их была отбита. Тогда они начали строить батареи и обстреливать башню, причем для гарнизона был особенно пагубным навесный огонь. Наша артиллерия первоначально успешно боролась с неприятелем и днем разрушала фортификационные работы, сделанные французами за ночь. Тем не менее к 1 августа союзникам удалось получить перевес в артиллерийском огне, и башня была так повреждена, что ежеминутно можно было ожидать взрыва порохового погреба. Комендант башни просил помощи у генерала Бодиско, но, не получив ее, разрешил в ночь на 2 августа гарнизону уходить в главный форт, а сам с 30 нижними чинами остался приготовить все к взрыву башни. Не успев в этой работе, он 2 августа был захвачен в плен. Впрочем, 3 августа башня была разрушена нашими снарядами с главного форта.

Падение башни С явилось для союзников большим шагом вперед при осаде Бомарзундских укреплений. Они вслед за этим обратили свои действия против северной башни у Нотвика. Она была вооружена 18 орудиями и имела гарнизон из 3 офицеров и 181 нижнего чина. Большее число орудий действовало к стороне моря, а союзники повели атаку со стороны высот, против которых башня могла стрелять только из нескольких орудий. Союзники действовали с расстояния в 900 шагов из двух английских батарей - открытой пушечной, вооруженной шестью 32-фунтовыми орудиями, и маскированной мортирной. Обстреливали башню и корабли, но огонь их не приносил никакого вреда. Наш огонь, по свидетельству англичан, наносил им весьма существенные потери, но к вечеру 3 августа в башне была пробита такая брешь, что она грозила развалиться и придавить защитников. Дальнейшее сопротивление было бесполезно, отступление было невозможно, так как французы отрезали башню от главного форта, и вечером защитниками был выкинут белый флаг.

В то время как десантные войска действовали против башен С и Нотвикской, флот громил главный Бомарзундский форт первоначально огнем 8 судов, а после взрыва башни Сперекрестным огнем с 16 судов с южного и северного плесов. Со стороны моря форт представлял наибольшую силу и до 3 (15) августа успешно боролся с неприятелем, повредив несколько его судов и понеся сам относительно незначительные повреждения. Но после падения обеих башен союзники окружили своими батареями форт со стороны суши, откуда он представлял меньшую силу и по своей постройке не мог противостоять огню тяжелых мортир. 3(15) августа, в день тезоименитства Наполеона, все суда флота и сухопутные батареи с утра открыли непрерывный огонь по Бомарзунду и поддерживали его целый день. Впрочем, этот восьмичасовой огонь около 800 орудий не причинил существенного повреждения форту. Тогда в течение ночи французы возвели в 500 шагах от капонира новую батарею в шесть орудий со специальной целью пробить брешь. Форт напрягал последние усилия в борьбе, но сосредоточенный огонь с моря и с суши и в особенности действия мортир делали дальнейшее пребывание в нем защитников невозможным и дальнейшее сопротивление бесполезным. 4 августа в час дня генерал Бодиско поднял, по решению собранного им военного совета, белый флаг, и форт сдался со всем гарнизоном. Генерал Барагэ д'Илье оставил, в воздаяние оказанного защитниками мужества, коменданту и офицерам их шпаги.

В наших руках оставалась еще башня на острове Прест-э, вооруженная 21 орудием и имевшая 141 человека гарнизона. Она сначала помогала башне Нотвик, но вскоре огонь неприятельских кораблей заставил ее обратить внимание на собственную оборону. С 9 часов утра (16) августа три английских судна специально принялись за разрушение башни Прест-э, а трехтысячный десант высаживался на острове. Через два часа пострадавшие суда отступили, нанеся башне самые незначительные повреждения. Тем временем на главном форте был выкинут белый флаг. Гарнизон башни все-таки решил не сдаваться. Но, получив приказание коменданта о сдаче и видя приближение к башне значительного числа неприятельских судов и десанта, гарнизон Прест-э сдался, поставив победителям свои условия, которые и были приняты.

Вся наша потеря за время осады состояла из 53 убитых и 36 тяжелораненых. Союзники, по их сведениям, потеряли 120 человек. Подпоручик Гаделли, посланный на Аланд после оставления его англо-французами для собирания сведений о падении Бомар-зунда, определяет наши потери в 150 человек, а потери союзников от 300 до 400 человек. Кроме того, союзники понесли большие потери от холеры. К концу августа они лишились от этой болезни до 1300 человек.

Англичане предложили Швеции вступить во владение Аландскими островами, но, получив отказ, взорвали 20 августа башни Нотвика и Прест-э, а 22-го числа и главный форт. 2 сентября последний неприятельский отряд покинул остров Аланд, и там вновь водворилась русская власть. Пленный гарнизон был отправлен в Англию и Францию. После заключения мира комендант и офицеры были преданы суду за сдачу крепости. Суд признал, что белый флаг был выкинут только ввиду бесполезности дальнейшего сопротивления и вследствие крайней необходимости и что гарнизон исполнял свои обязанности по долгу чести и присяги.

Взятие Бомарзунда было единственным реальным успехом союзников на Балтийском море, и потому они постарались придать своему успеху вид занятия чуть ли не первоклассной русской крепости. Это было единственное средство оправдать в глазах общественного мнения как безрезультатное плавание в течение целого лета большого союзного флота в Балтийском море, так и бесцельное отправление туда 12-тысячного французского десанта.

Хотя генерал Барагэ д'Илье и получил за Бомарзундскую эспе-дицию маршальский жезл, но это не помогло, и вскоре вся Балтийская экспедиция представилась в Англии и Франции во всей своей ничтожной действительности.

Что касается Петербурга, то падение Аландских укреплений не произвело в нем сильного впечатления. С тех пор, как стало известно о прибытии в Балтийское море десантных войск, участь этих укреплений была решена. Они могли противостоять, и то с трудом, атаке с моря, но не с суши. Единственную попытку, которую предполагали сделать для усиления обороны Аландских укреплений, это намерение отправить туда отряд канонерских лодок. Но и это намерение, как известно, не было приведено в исполнение, так как к тому времени, когда предназначенные для этой цели лодки сосредотачивались к Або, путь к Аланду был уже отрезан неприятельским флотом. "Союзный десант уже подошел к Аланду, - писал государь князю Меншикову. - Гарнизон в добром духе и, я надеюсь, продержится дней десять; потом что Бог определит. Говорят, что намерение, овладев Аландом, атаковать нас в Свеаборге и здесь. Увидим и на милосердие Божие надеемся спокойно". После падения Бомарзунда государь уведомлял Меншикова, что "Аланд пал с честью"; военный же министр присовокуплял, что, по его мнению, он мог держаться дольше и принести больше вреда неприятелю.

Подвигами у Аландских островов собственно закончилась активная деятельность неприятельского флота на Балтийском море. 10 августа часть эскадры подходила к Або, но, встреченная огнем батареи острова Рунсала и канонерских лодок, ушла в море. После этого английский флот долго стоял перед Ревелем, но также не предпринял ничего серьезного. Французская эскадра вскоре после взятия Бомарзунда покинула Балтийское море, а Непир, несмотря на приказание из Лондона атаковать Свеаборг с моря, не решился этого сделать. Что касается Ревеля, то Непир находил его настолько сильно занятым, что "атаковать его со стороны моря было делом опасным". С 16 сентября неприятельский флот начал частями оставлять Финский залив, посылая все-таки крейсера на восток до острова Гогланд. В конце ноября из Балтийского моря ушли последние неприятельские суда. Непир вернулся в Лондон, где был принят весьма холодно, и получил предписание спустить свой флаг. Балтийская кампания вызвала сильное негодование общественности, которая укоряла старого адмирала в бездействии, а этот последний в свою очередь укорял лондонское адмиралтейство в отсутствии какой-либо подготовки операции.

Петербург не волновался от присутствия вблизи столицы многочисленного союзного флота. Жизнь шла все тем же обыденным темпом, а Петергоф и Ораниенбаум были наполнены дачниками, как и в обыденное мирное время. Присутствие в Петергофе государя и вера в Кронштадт сделали свое дело. Для дачного общества явилось, впрочем, новое развлечение - ездить на пароходах в Кронштадт, производить с патриотическими манифестациями объезд наших судов или же совершать пикники на Красную Горку, откуда был виден неприятельский флот. Он сначала внушал посетителям чувство любопытства с примесью некоторого страха, позднее только одно любопытство, а потом и совсем перестал интересовать кого-либо.

Но наряду с этим спокойным состоянием части нашего общества русский народ очень близко принимал к сердцу свершавшиеся события. Говор в Москве неумолкаемо требовал драться, идти напролом; на больших дорогах ямщики читали газеты, в деревнях лакеи интересовались новостями. Общество встрепенулось, и его интерес к политической жизни начал проявляться в многочисленных записках, стихах, письмах профессоров, унтер-офицеров, крестьян. Чувствовалось, что возбуждение охватило все уголки России и потребует какого-либо выхода. Народ был до того наэлектризован, что готов был пожертвовать всем своим достоянием по первому требованию царя... И многие удивлялись уступчивости государя... Между ним и Россией стояла стена ближайших его сотрудников, в которых он уже переставал верить, но которые все-таки не дали возможности государю почувствовать настоящее биение пульса его народа, столь схожего с мыслями и волей самого царя.

В то же время часть русского общества, тяготившаяся направлением внутренней политики императора Николая, высказывала мнение, что с нагрянувшими бедами следует бороться привлечением к деятельности общественных сил, которые выдвинут вверх лучших деятелей с благородными стремлениями. "Мы утратили, - писалось в их лагере, - доверие к нашей непобедимости, к обилию наших средств и к самой твердости характера нашего государя. Но во всяком случае мы дешево не уступим, и чем сильнее поражение, тем глубже восчувствуем его и тем сильнее воспрянем". В тяжелых внешних испытаниях видели залог будущих либеральных преобразований. "Временные успехи Запада, - говорили они, - не останутся для нас без пользы: они укажут нам ошибки наши в прошедшем и лучшие пути в будущем, внеся в народ новые понятия, новые требования и сознание своей самостоятельности".

Внутреннее состояние государя за это время читателю видно из тех многочисленных писем императора Николая, которые приводятся в настоящем труде.

Внешне же он по-прежнему казался спокойным. Все так же прямо и величественно держался он при публике, голова его по-прежнему плавно и приветливо склонялась в ответ на нижайшие поклоны толпы, и на выходах он так же спокойно и громко разговаривал о малозначащих предметах и шутил. Но желтое, исхудалое лицо государя обличало, по свидетельству очевидцев, кипевшие в душе его скорбь и раздражение. "Угрожают нам все десантами, то на Аланд, то на Гельсингфорс, то сюда, - писал император Николай князю Меншикову. - Мы, по возможности, везде готовы; это тревожное состояние довольно хлопотно и тяжело... Канальство австрийцев продолжается и ставит нас в самое затруднительное положение... Но здесь никто не унывает; одному мне и распорядителям тяжело".

Осенью 1853 года, еще до разрыва с западными державами, в воды Дальнего Востока были посланы нами фрегаты "Аврора", "Диана" и "Паллада", корвет "Оливуца", шхуна "Восток" и транспорты "Князь Меншиков" и "Двина". Они предназначались для защиты устья Амура и берегов Камчатки и везли туда боевые припасы. Эти небольшие, разбросанные в разных пунктах Тихого и Индийского океанов суда внушили Англии опасение за ее торговлю и сообщение с Индией, Китаем и Австрией, почему была сформирована эскадра контр-адмирала Прейса, которой было поручено следить за русскими судами.

Тяжелое положение наших моряков в водах Дальнего Востока возникло еще до окончательного разрыва между Россией и западными державами.

Адмирал Прейс при встрече с нашими судами в портах прибегал к обычным у англичан мерам обезвреживания неприятного ему соседа. Чувствуя, что война возгорится, он не считал необходимым считаться с Россией и потому прибегал к попыткам обезоружить наши суда, не выпускать их из портов и проч. Такое поведение англичан заставило наших моряков быть осторожными, избегать с ними встречи, и этим, собственно, суда наши спаслись от верной гибели, так как известие о войне было получено эскадрой адмирала Прейса на три месяца раньше, чем узнали об этом наши моряки.

Вспыхнувшая война обуяла страхом английские колонии и в особенности Индию. Наши разбросанные малосильные суда представлялись им грозной эскадрой, и пресса преклонялась "перед могуществом и энергией России, которая могла так далеко отправить свои военные корабли и вызвать тревогу в двух величайших морских державах мира". От адмирала Прейса общественность требовала уничтожить русские суда и успокоить колонии. Его эскадра была усилена еще французским отрядом адмирала де Пуанта, так что она представляла силу в 8 судов, вооруженных 258 орудиями.

Контр-адмиралу Прейсу не по силам было справиться с возложенной на него задачей. Это был человек, участвовавший в молодости своей в морских боях, но с тех пор не занимавший чуть ли не сорок лет самостоятельного поста. Слабохарактерный, безвольный, он находился под гнетом ответственности за свою эскадру, медлил и упустил все наши суда.

В начале июля "Аврора" и "Двина" благополучно достигли Петропавловска, а остальные присоединились к отряду адмирала Путятина, охранявшему устья Амура. Обстановка для союзников изменилась, им приходилось уже атаковать наши суда под прикрытием берегов, и это так подействовало на слабохарактерного Прей-са, что при подходе его эскадры к Петропавловску он лишил себя жизни. Союзники, несмотря на это, решили атаковать Петропавловск.

Этот незначительный городок был расположен на берегу Ава-чинской губы, на высотах, окруженных с севера большим озером, а с юга Петропавловской губой. Губернатор города генерал-майор Завойко с весны начал принимать меры к обороне порта постройкой батарей и вооружением их орудиями, привезенными транспортом "Двина". 14 июля было получено известие о разрыве с западными державами, и тогда Завойко решил усилить оборону порта фрегатом "Аврора", употребив орудия одного борта этого фрегата на вооружение батарей.

Ко дню подхода союзной эскадры были вооружены: батарея N 1 на Сигнальной горе пятью орудиями - три 36-фунтовых и два бомбических 2-пудовых (гарнизон - 1 оф. и 63 н. ч.); батарея N 2 на Кошке одиннадцатью орудиями - десять 36-фунтовых и одно 24-фунтовое (гарнизон - 1 оф. и 128 н. ч.); батарея N 3 на перешейке пятью орудиями 24-фунтовыми (гарнизон - 1 оф. и 51 н. ч.); батарея N 4 к югу от Петропавловска, у Красного Яра, тремя 24-фунтовыми орудиями (гарнизон - 1 оф. и 29 н. ч.); батарея N 5 на левом берегу Малой губы, против перешейка, пятью старыми медными орудиями (на этой батарее совершенно не было прислуги, и она оставалась в бездействии); батарея N 6 на озере четырьмя 18-фунтовыми и шестью 6-фунтовыми орудиями (гарнизон - 1 оф. и 31 н. ч.), и, наконец, батарея N 7 у рыбного сарая пятью орудиями 24-фунтовыми кал. с гарнизоном в 49 человек при одном офицере. Для отражения десанта имелось еще одно полевое орудие. На батареях находилось по 37 снарядов на орудие. Кроме того, фрегат "Аврора" и транспорт "Двина" были поставлены в Петропавловской губе, за отмелью, своими вооруженными левыми бортами к морю.

Таким образом, наиболее сильно был защищен вход в Петропавловскую губу, который обстреливался батареями N 1, 2 и 4, "Авророй" и "Двиной".

Большой недостаток в нижних чинах ощущался в гарнизоне. Пришлось свезти на берег часть судовых команд, вооружить писарей, чиновников, горожан, жителей, и при этом условии набралось всего защитников Петропавловска, включая сюда и экипажи судов, 42 офицера и 879 нижних чинов и волонтеров.

Для отражения десанта было образовано несколько стрелковых и волонтерных отрядов, которые генерал Завойко решил держать сосредоточенно в центре, чтобы иметь возможность бросить в том направлении, где появится десант. На батареях было оставлено лишь необходимое количество прислуги. Но этот малочисленный гарнизон был бодр духом и решил дорого продать свою жизнь.

17 августа неприятельский пароход подошел к Петропавловску под американским флагом для производства рекогносцировки, а 18-го эскадра из шести судов адмиралов Прейса и де Пуанта, вооруженных 204 орудиями, вошла в Авачинскую губу.

Как только она поравнялась с Сигнальной горой, то была встречена огнем батарей N 1, 2 и 4, причем до неприятельских судов долетали лишь снаряды с батареи N 1. Ответив несколькими безрезультатными выстрелами, союзная эскадра отошла из-под огня береговых батарей и стала на якорь. На следующий день неприятель бездействовал, и была лишь незначительная перестрелка между английским пароходом и фрегатом "Аврора". 20 августа с утра было заметно приготовление неприятеля к производству десанта. Генерал Завойко очень опасался за батарею N 4, которая была удалена от остальных укреплений и на которую за недостатком численности гарнизона нельзя было отрядить прикрытия.

Однако 20-го утром, ожидая нападения именно на эту батарею, Завойко расположил в кустах между ней и батареей N 2 стрелковый отряд в 49 человек и 18 волонтеров. Отрядам было приказано не тратить времени на стрельбу, а прогонять неприятеля штыками и драться до последней капли крови. "Авроре" и "Двине" также было указано защищаться до последней крайности, а потом зажечь суда.

На рассвете 20 августа союзный десант начал садиться на суда, и общее движение неприятельской эскадры давало право нам предполагать, что союзники намерены предпринять решительное нападение.

В половине восьмого утра, в то время когда на батарее N 1 служилось молебствие, неприятель открыл по ней сильный огонь, и пароход, взяв на буксир фрегаты "Президент", "Форт" и "Пик", начал приближаться к Сигнальному мысу. Гарнизон, стоявший на батареях, встретил приближение противника громовыми криками "ура!". К 9 часам утра неприятельские суда расположились против Сигнальной горы таким образом, что могли обстреливать фронтальным и продольным огнем наиболее опасную для них, вооруженную бомбическими орудиями батарею N 1, не подвергаясь сами огню со стороны остальных наших батарей и судов. Батарея наша сильно страдала от сосредоточенного огня трех фрегатов, и около 11 часов утра была нами временно оставлена, а ее команда направлена к батарее N 4.

В это время 15 гребных судов с неприятельским десантом численностью около 600 человек направились к мысу, что южнее батареи N 4. Генерал Завойко, видя неминуемую опасность для этой батареи, приказал гарнизон неатакованных частей уменьшить до последней крайности и все остальное сосредоточить у батареи N 2, чтобы защищать с этой стороны город в случае падения батареи N 4 и наступления оттуда неприятеля.

Мичман Попов, командовавший этой последней батареей, очень удачно наносил огневые удары по приближавшимся судам, но помешать высадке не мог, так как место десантирования было прикрыто от его выстрелов. По счастливой случайности сам Попов от сильного неприятельского огня не потерял ни одного человека. Когда союзники, высадившись, начали с юга наступать на батарею, то Попов, спрятав в заранее приготовленное место оставшийся порох, сделал еще по одному выстрелу из каждого орудия и, заклепав их, начал отступать на север в кусты к находившимся там стрелкам. Союзники завладели батареей и подняли на ней французский флаг, но были быстро прогнаны огнем "Авроры" и "Двины", после чего покинули берег.

Тем временем неприятельские фрегаты сосредоточили весь свой огонь на батарее N 2, которая мешала им атаковать наши суда. Князь Максутов, командовавший батареей, с замечательным хладнокровием руководил огнем, и в 6 часов вечера фрегаты отошли, не имея возможности заставить замолчать батарею.

В продолжение этого боя неприятель делал несколько попыток приблизиться к батарее N 3 и даже высадить вблизи нее десант, но всегда был удачно отбиваем нашим огнем.

В половине восьмого вечера союзники прекратили все свои попытки против Петропавловска и стали на якорь вне зоны выстрелов наших батарей. В бою 20 августа мы потеряли убитыми 6 нижних чинов и ранеными 1 офицера и 12 нижних чинов. О потерях союзников иностранные источники умалчивают; по донесению же генерала Завойко, они превосходили наши, а повреждения в их судах были "немаловажные".

После этого неприятельская эскадра три дня бездействовала по непонятным причинам. Некоторые источники объясняют это тяжелым впечатлением, произведенным на экипаж самоубийством адмирала Прейса, другие - нерешительностью французов, третьи - нерешительностью англичан. Вернее же всего бездействие союзников можно объяснить неожиданным сопротивлением, оказанным гарнизоном Петропавловска 20-го числа, и предположением о большей его силе, чем было в действительности. Но 23 августа из Петропавловска бежало на союзную эскадру несколько американцев, которые открыли ничтожную силу нашего гарнизона и батарей, и союзники назначили на 24-е решительную атаку порта. На этот раз они намеревались попытать счастье с другой, северной стороны Петропавловска. Гарнизон со своей стороны приготовился к упорной обороне.

В половине шестого утра пароход "Вираго" взял на буксир оба флагманских корабля, "Президент" и "Форт", и поставил первый из них против батареи N 3, а второй против батареи N 6. Таким образом, на стороне неприятеля были большие преимущества. 30 орудий "Президента" громили 5 орудий совершенно открытой батареи N 3, а 26 орудий "Форта", совместно с бомбическими орудиями "Вираго", действовали против батареи N 6, которая могла отвечать только тремя орудиями малого калибра. Несмотря на такое неравенство сил, неприятелю дорогой ценой удалось достигнуть перевеса в артиллерийском огне. В особенности хорошо действовала батарея N 3, благодаря геройскому поведению ее командира лейтенанта князя Александра Максутова. Когда, наконец, он, сраженный ядром, упал с оторванной рукой, то английские матросы приветствовали гибель этого героя криками "ура!" - так много вреда нанесла им его батарея.

После смертельной раны князя Максутова обе наши батареи скоро замолчали, и союзники могли беспрепятственно начать высадку десанта, скрытого до того времени за наружным бортом "Вираго". Десант, состоявший из 700 человек французов и англичан, в числе которых было 176 отборных карабинеров, направился к двум пунктам: Никольской горе, составлявшей северный оплот Петропавловска, и влево от нее, для обхода этой горы со стороны озера, по тропинке, указанной американскими моряками.

Генерал Завойко особенно боялся наступления союзников по тропинке со стороны озера, хотя она и прикрывалась слабой батареей N 5, прислугу которой составляли писари и прочие нестроевые. Поэтому все наличные силы гарнизона он решил держать вблизи этой батареи и порохового погреба, отрядив на Никольскую гору, с которой можно было отлично действовать ружейным огнем по десанту, лишь 25 лучших стрелков.

Между тем наступление союзников со стороны озера было остановлено картечным огнем батареи N 6, но Никольскую гору им удалось занять, и, распространившись по хребту, они начали спускаться к небольшой кучке резерва, стоявшего с генералом Завойко у порохового погреба. Казалось, что для Петропавловска пробил последний час. Но в это время три наши стрелковые партии карабкались уже с разных сторон на Никольскую гору и, маскируясь за мелким кустарником, скрытно приближались к зарвавшемуся противнику. Они бросились в штыки, и неприятель, потеряв своих начальников, обратился в бегство к своим судам. Это отступление неприятеля было для него ужасно. Преследуемые близким огнем, союзники бросались со скалы, чтобы скорее достигнуть берега. Особенно досталось им от 16 камчадалов, которые, привыкнув бить бобра в голову, без промаха поражали бежавшего врага. "Вираго" взял на буксир гребные суда с десантом и под прикрытием огня с "Президента" и "Форта" вышел из-под наших выстрелов. Около полудня дело было покончено с полной неудачей для союзников.

Наши потери в этот день состояли из 31 убитого нижнего чина и раненых 2 офицеров и 63 нижних чинов. Англичане считают потери союзников в 209 человек. Кроме того, нам достался английский флаг, 7 офицерских сабель и 56 ружей.

К 26 августа союзная эскадра была приведена в порядок и покинула место своей неудачи: англичане направились к острову Ванкунен, а французы отплыли в Сан-Франциско.

Геройское сопротивление Петропавловска, подтверждающее старую военную истину, что бодрость духа и желание вырвать во что бы то ни стало победу из рук врага всегда берут перевес над материальной силой, произвело такое впечатление на союзников, что они в своих донесениях сравнили Петропавловск по силе с Севастополем. Николаевская гора представлялась им усеянной батареями, а подступы к ней фланкированными блокгаузами, которые были вооружены тяжелой артиллерией. Англичане всю вину свалили на американских матросов, давших им неправильные сведения о силе нашего гарнизона и укреплений. "Будь известны трудность подступов и сила гарнизона, - пишет один из участников, - ни один из офицеров не рисковал бы своими людьми в атаке, не имевшей ни малейшего шанса на успех".

В Париже и в особенности в Лондоне Петропавловская экспедиция произвела тяжелое впечатление и действия адмиралов подверглись жестокой критике. Потеряв, в самом деле, массу времени в открытом море, где они могли при смелом нападении рассчитывать на верный и сравнительно легкий успех, они проявили некоторого рода энергию при нападении на русский порт. Но и здесь действия их отличались разрозненностью, нападения производились с промежутками в несколько дней и без твердой решимости довести дело до конца.

Не обошлось без нападения союзников и на нашу северную границу - прибрежье Белого моря. Здесь единственным пунктом, способным хоть к какому-либо сопротивлению, был Архангельск, средства обороны которого находились в весьма жалком состоянии. Сухопутный и морской гарнизон этого пункта состоял всего из 93 офицеров и около 3800 нижних чинов, а вооружение из 53 орудий старой конструкции и калибра, не превосходившего 24-фунтовых пушек, пудовых единорогов и 5-пудовых мортир.

В предвидении войны главный командир Архангельского порта просил о вооружении Новодвинской крепости, в которой не было ни лафетов, ни станков, а также о постройке канонерских лодок и о возобновлении по фарватеру береговых батарей и телеграфов.

Просил он и об увеличении гарнизона, но в этом было решительно отказано.

Вслед за получением повеления об усилении обороны подступов к Архангельску работы там начались с неослабной энергией под руководством главного командира Архангельского порта контр-адмирала Бойля.

Новодвинская крепость была приведена в оборонительное положение и вооружена 38 орудиями; для обороны же проливов и реки было устроено 11 береговых батарей, вооруженных 52 орудиями и снабженных всеми артиллерийскими принадлежностями. Кроме того, были построены 20 канонерских лодок, вооруженных каждая двумя орудиями. Лодки эти, сосредоточенные в наиболее важных пунктах, служили подкреплением береговым батареям. Для отражения вылазок была сформирована полевая батарея в шесть орудий, а для обеспечения защиты Соловецкой обители от разбойничьих нападений туда было отправлено 8 орудий шестифунтового калибра, и драгоценности монастыря были вывезены внутрь губернии. Поморам и прибрежным жителям было роздано 3000 казенных ружей с необходимым количеством патронов, и для них были назначены на случай неприятельского нападения сборные пункты. Все остальные прибрежные города были лишены всяких средств борьбы с противником.

Действительно, с открытием навигации англичане не замедлили отправить к нашим северным берегам несколько своих судов, чтобы и там "напоминать России о могуществе Англии". В июне в Белое море вошли три английских паровых судна, имевших в общей сложности 57 орудий и 560 человек экипажа.

Деятельность этих судов состояла в производстве промеров около устья Двины, в грабеже встречаемых купеческих судов и барок, в незначительных высадках в тех пунктах, где не было наших войск, и в производимых там пожарах и сборе продовольственных припасов. Против Архангельска и Новодвинска англичане решили ничего не предпринимать, находя первый недоступным для их судов, а второй сильно укрепленным. Действенной блокады наших берегов они также до прихода французских судов произвести не могли, почему решили попытать счастье против беззащитного, но наиболее лакомого пункта побережья - Соловецкого монастыря с его предполагаемыми богатствами.

6(18) июля два английских винтовых корвета появились на виду монастыря. Архимандрит Александр, совершив с чудотворными иконами крестный ход по стене вокруг обители и произнеся увещание всем живущим в монастыре, "предался в волю Божию".

После этого он взял два 3-фунтовых орудия и с несколькими охотниками из нижних чинов, богомольцами и послушниками отправился верхом вдоль берега следить за неприятелем. Англичане в ходе этой

Английский план сражения у Петропавловска оригинальной рекогносцировки увидали "множество войск и несколько пушек, прятавшихся в лесу", и, желая заставить развернуться эти внушительные силы, открыли по ним артиллерийский огонь. Архимандрит Александр также сделал несколько выстрелов из своих трехфунтовых пушек, после чего огонь с обеих сторон прекратился, так как, по словам англичан, они перебили всех русских артиллеристов и наши "войска" ушли в глубину леса.

После этого "главнокомандующий эскадрой ее великобританского величества на Белом море" капитан Омманей прислал в обитель парламентера с требованием безусловной сдачи в плен всего гарнизона с орудиями и коменданта, так как из монастыря стреляли по английским кораблям. Настоятель ответил, что гарнизона и коменданта в обители нет, а есть только инвалидная команда для собственной охраны, поэтому некому и сдаваться в плен.

Между тем в течение ночи фейерверкер Другильский успел устроить на берегу острова, вне монастырских стен, на пункте, ближайшем к неприятельским фрегатам, батарею на три 3-фунтовых орудия.

7-го (19) числа англичане начали бомбардировать монастырь и продолжали беспрерывно до 5 часов дня. С монастырских стен отвечали восемь 6-фунтовых орудий, а братия совершала крестные ходы и непрерывные богослужения во всех церквах. Особенные неприятности, по словам англичан, им доставляла батарея Другильского, которая своими меткими выстрелами заставила фрегат отойти дальше от берега и тем уменьшила действенность его огня против монастырских стен.

Убитых и раненых в обители не было; из построек сильно пострадала лишь гостиница, находившаяся вне монастыря.

От Соловца англичане отправились в Онежский залив, где ограбили остров Кий и сожгли большое селение Пушлахты и часть города Кола, причем несколько десятков вооруженных крестьян оказывали им возможное сопротивление, мужество которого и причиняемые англичанам потери свидетельствуются их источниками.

31 июля в Белое море прибыли два французских корабля, что дало возможность установить союзникам хоть позднюю, но фактическую блокаду наших берегов. Побывав во всех закоулках Белого моря, союзники в конце сентября удалились от русских берегов, вызвав, наподобие своих товарищей, плававших в Балтийском море и в Тихом океане, неудовольствие сограждан на безрезультатность экспедиции. "Но в Великобритании, - говорит английский историк, - господствовали полумеры, и в этом заключалось несчастье наших бравых моряков. Не их вина, что они не оправдали всех надежд своих соотечественников. Под руководством патриотического, разумного и энергичного адмиралтейства они сделали бы все возможное для доброго имени нашей чести и храбрости".

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение N 24

БОЖЬЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ,

ИМПЕРАТОР и САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ,

и прочая, и прочая, и прочая

Объявляем всенародно:

Манифестом Нашим, данным в 14-й день июня текущего года, Мы объявили любезным Нашим верноподданным о причинах, побудивших Нас требовать от Порты Оттоманской твердого обеспечения на будущее время священных прав Церкви Православной.

Мы также возвестили им, что все старания Наши склонить Порту, мерами дружеского убеждения, к чувству правоты и добросовестному соблюдению трактатов оставались бесполезными; почему и признано было Нами необходимым двинуть войска Наши в Придунайские княжества. Но, приняв сию меру, Мы сохранили еще надежду, что Порта, в сознании своих заблуждений, решится исполнить справедливые Наши требования.

Ожидания Наши не оправдались.

Тщетно даже главные европейские державы старались своими увещеваниями поколебать закоснелое упорство турецкого правительства: на миролюбивые усилия Европы, на Наше долготерпение оно ответствовало объявлением войны и прокламацией, исполненной изветов против России. Наконец, приняв мятежников всех стран в ряды своих войск, Порта открыла уже военные действия на Дунае.

Россия вызвана на брань: ей остается - возложив упование на Бога - прибегнуть к силе оружия, дабы понудить Порту к соблюдению трактатов и к удовлетворению за те оскорбления, коими отвечала она на самые умеренные Наши требования и на законную заботливость Нашу о защите на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским.

Мы твердо убеждены, что Наши верноподданные соединят с Нами теплые мольбы ко Всевышнему, да благословит десница Его оружие, подъятое Нами за святое и правое дело, находившее всегда ревностных поборников в Наших благочестивых предках. На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся вовеки.

Дан в Царском Селе, в 20-й день октября месяца, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот пятьдесят третье, в Царствования же Нашего в двадцать восьмое.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

"НИКОЛАЙ"

Приложение N 27

Манифест 14 июня 1853 г.

БОЖЬЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ,

ИМПЕРАТОР и САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,

и прочая, и прочая, и прочая

Объявляем всенародно:

Известно любезным Нашим верноподданным, что защита Православия была искони обетом блаженных предков Наших.

С того самого времени, когда Всевышнему Промыслу угодно было вручить нам наследственный Престол, охранение сих святых обязанностей, с ним неразлучных, было постоянно предметом заботливости и попечений Наших; и они, имея основанием достославный Кайнарджийский договор, подтвержденный последующими торжественными трактатами

Часть казачьих полков присоединилась в конце июля и в начале августа с Оттоманской Портой, всегда направлены были к обеспечению прав Церкви Православной.

Но, к крайнему прискорбию, в последнее время, вопреки всех усилий Наших защитить неприкосновенность прав и преимуществ Нашей Православной Церкви, многие самопроизвольные действия Порты нарушали сии права и грозили, наконец, совершенным ниспровержением всего увековеченного порядка, столь Православию драгоценного.

Старания Наши удержать Порту от подобных действий остались тщетными, и даже торжественно данное Нам самим султаном слово было вскоре вероломно нарушено.

Истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых Наших требований, признали Мы необходимым двинуть войска Наши в Придунайские княжества, дабы доказать Порте, к чему может вести ее упорство. Но и теперь не намерены Мы начинать войны; занятием княжеств Мы хотим иметь в руках Наших такой залог, который бы во всяком случае ручался Нам в восстановлении Наших прав.

Не завоеваний ищем Мы; в них Россия не нуждается. Мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного. Мы и теперь готовы остановить движение Наших войск, если Оттоманская Порта обяжется свято соблюдать неприкосновенность Православной Церкви. Но если упорство и ослепление хотят противного, тогда, призвав Бога на помощь, Ему предоставим решить спор наш и, с полной надеждой на Всемогущую Десницу, пойдем вперед - за веру Православную.

Дан в Петергофе в 14-й день июня месяца в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот пятьдесят третье, Царствования же Нашего в двадцать восьмое.

На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою написано:

"НИКОЛАЙ".

← Восточная война, 1853-1856. Часть II

Впервые опубликовано: Восточная война 1853-56 гг. в связи с современной ей политической обстановкой (тт. 1-2, 1908-1913). СПб., Изд.: Экспедиция изготовления государственных бумаг.

Андрей Медардович Зайончковский (1862-1926) - русский военный историк, военачальник, генерал от инфантерии.

На главную

Произведения A.M. Зайончковского
Монастыри и храмы Северо-запада